Ветер Балтики

- Тогда иди к самолету. Бомбы подвешены. Пристраивайся к полковнику Преображенскому. Неси свою месть!

Через несколько минут комиссар выступил перед строем летчиков.

- Товарищи! Только что получено новое сообщение о попытках налета фашистской авиации на Москву. Геббельс объявил, что налеты на Москву исключительное достижение германской авиации, что советская авиация уничтожена. Нынешней ночью вы докажете всему миру, что это не так! Запомните, товарищи: за вами будут следить народы Европы и Азии! Не уроните чести нашей Родины.

Комиссар видел, как подвешивали тяжелые бомбы, которые через несколько часов должны быть сброшены в Берлине, и отметил, с каким бодрым настроением стрелки-радисты хлопотали около пулеметов.

- А что же вы, товарищ Петров, унты не отвернули? В полете будет холодновато, - напомнил Оганезов начальнику связи Петрову.

Петров быстро отвернул унты, ответив шуткой:

- Ночка сегодня очень теплая. В пути согреюсь.

"Сегодня все действуют четко. Понимают, какая задача выпала на долю каждого", - подумал Оганезов.

Самолеты давно готовы: моторы опробованы, бомбы различных калибров подвешены, связь выверена, кислородные и навигационные приборы безотказны, пулеметы испытаны.

Перед тем, как подняться в воздух, полковник снова предупредил:

- Радиограмм над Берлином не давать! Стрельбы из пулеметов не открывать! Идти скрытно, - и тут же отдал команду: - Всем по местам!

Первую группу в составе экипажей Плоткина, Дашковского возглавил полковник Преображенский.

Следом за ними поднялся в воздух Афанасий Иванович Фокин - плечистый, спокойный человек, отличнейший летчик.

- Он и самолет ведет так же уверенно, как водил поезда на Московско-Курской дороге. Он хорошо сделает свое дело, - сказал вслед ему комиссар полка.

За Афанасием Фокиным стартовали в небо летчики Беляев, Гречишников, Финягин. Второе звено повел Беляев.

В третьем звене - экипажи Кравченко, Александрова, Русакова. Их ведущий - Андрей Яковлевич Ефремов.

Летчики подруливали к взлетно-посадочной полосе с разных направлений, в основном со стороны хуторских построек. Если бы взглянуть на неуклюжие, громоздкие самолеты с воздуха, то можно было подумать, что по земле медленно движутся какие-то гигантские темно-зеленые ящерицы. И в этом движении, на первый взгляд очень хаотичном, был свой порядок.

Два дня потребовалось летно-техническому составу для того, чтобы надежно замаскировать боевую технику.

Генерал-лейтенант Жаворонков предупредил Преображенского:

- Простым рассредоточением самолетов мы тут, на Кагуле, ничего не добьемся. Учтите, полковник, что после первого же налета на Берлин противнику потребуется не очень-то много времени для установления места нападающей авиации. Канарис наверняка заслал сюда свою агентуру. Значит, сам факт прилета на Эзель двух групп бомбардировщиков, да и работы, которые мы развернули сейчас на аэродроме Асте, не останутся незамеченными. Уж поверьте мне!

Жаворонков вытер платом потный лоб и продолжал:

- Да и оборона наших аэродромов серьезной угрозы для противника не предоставляет. Две-три батареи семидесятишестимиллиметровых зенитных орудий и пятнадцать "чаек" - не такая уж великая сила.

Преображенский задумался. В самом деле, даже имеющиеся средства не всегда можно будет использовать своевременно. Посты воздушного наблюдения, оповещения и связи в 10-12 километрах от аэродромов. Попробуй-ка в короткий миг предупредить зенитчиков и истребителей о надвигающейся опасности! Случись маскированный налет с разных направлений - так от наших самолетов мало что останется. Что же предпринять?..

Жаворонков, глубоко задумавшись, вдруг предложил:

- А знаете, Евгений Николаевич, не будем теоретизировать. Давайте-ка на месте осмотрим все подходы к аэродрому. Пригласите с собой комиссара Оганезова, командиров эскадрилий, инженера Георгиади - он ведь отвечает за подразделения тыла.

Через несколько минут машины уже мчались по окраине аэродрома. Да, матушка-природа тут мало чем могла помочь балтийским авиаторам. Даже расширить взлетно-посадочную грунтовую полосу с учетом господствующих тут ветров и то оказалось бы делом не из легких! Мешали каменные постройки, расположившиеся почти по самой границе аэродрома. От них тянулась естественная изгородь из зарослей кустарников к домам. Метров за двести от изгороди и домов лежало небольшое поле. Вот в этом промежутке между домами, оставляя под собой изгороди и кустарники, и предстояло взлетать экипажам Преображенского.

С другого конца полосы, где местность заметно понижалась и переходила в овраг, тянулись кустарник и мелкий лес.

- Ваша задача, - подчеркнул Жаворонков, обращаясь к Георгиади, - в ближайшие двое суток отвоевать у природы несколько сотен метров в начале и конце полосы.

Чуть забегая вперед, скажем, что матросы из тылового подразделения с помощью мобилизованного для этой цели местного населения удлинили полосу, но все равно брать до тонны бомб экипажи опасались.

Боекомплект составляли зажигательные и стокилограммовые фугасные бомбы. Впрочем, к снаряжению ДБ-3 бомбовым грузом подходили очень дифференцирование, учитывая не только состояние двигателей воздушного корабля, но и уровень подготовки летчика.

После того как меры по удлинению взлетно-посадочной полосы были намечены, опять встал вопрос, каким же способом сохранить технику. Один за другим отвергались варианты рассредоточения самолетов вдоль летного поля. И вдруг кто-то высказал неожиданную мысль, показавшуюся Жаворонкову наиболее дельной в сложившейся ситуации:

- А что, если нам поставить самолеты вплотную к сараям вон того хутора? - и указал на видневшиеся вдали постройки, крытые почерневшей от обильных дождей соломой. - Сверху прикроем самолеты маскировочными сетями.

- Только как туда рулить через заборы и борозды? - возразил Георгиади.

И все же после короткого, но горячего обсуждения решили поставить ДБ-3 впритык к хозяйственным постройкам хуторов.

- Ничего, что рулить придется по бороздам, - подвел итог спору Семен Федорович Жаворонков. - Лето нынче стоит сухое. Самолеты не завязнут.

Прилетевший через двое суток к балтийцам известный летчик Владимир Коккинаки так и не смог разглядеть самолетов с воздуха.

Товарищ генерал, - Обратился он к Жаворонкову, - а где же ваша авиация? Неужели немцы разбомбили? С воздуха я не приметил ни одного бомбардировщика, кроме дежурного звена "чаек".

- Все цело, ждем только погоды! - ответил Семен Федорович и поведал испытателю ДБ-3, каких трудов стоило замаскировать самолеты, чтобы сохранить ударную силу для полетов к Берлину.

Широкая, спокойная гладь моря. Поверхность синевато-зеленая. Она не утомляет глаза. Самолеты с каждой минутой все больше набирают высоту.

А потом неожиданно наступает темнота. Она наступает так быстро и так властно, что летчики даже не успевают присмотреться к окружающему. Главное теперь - поближе к ведущему, выдержать строй.

Пожалуй, у капитана Плоткина более, чем у кого-либо, развито чувство товарищества. И в темноте он продолжает лететь рядом с полковником. Где-то рядом Дашковский, Трычков, Гречишников. Совсем неподалеку Беляев, Финягин, Фокин. За ними идут Ефремов, Кравченко, Александров и Русаков.

Раскаленные выхлопные патрубки видны справа, по ним и ориентируется капитан Плоткин, выдерживая строй.

И пока горизонт на западе еще светел, Михаилу Плоткину легко держать место в строю. Ведомые машины идут в левом пеленге. Они хорошо видят Преображенского, так как флагман четко проектируется на светлом фоне горизонта.

А если взойдет луна? Такой вариант предусмотрели еще на земле. Тогда ведомые перестроятся и пойдут в правом пеленге. Флагмана они будут наблюдать со стороны лунной части горизонта.

В шлемофоне Преображенского слышится чуть глуховатый голос Хохлова:

- Докладываю: проходим Либаву.

В кабине становится все прохладнее.

Высота 6200 метров. Температура воздуха за бортом минус 15 градусов. Безграничны просторы Балтики!

Тускло в вышине светят звезды. В стороне черным пятном лежит земля. На высоте уже крепкий мороз. Руки тянутся к кислородным маскам. Два с половиной часа продолжается полет по приборам. Море пустынно, пейзаж унылый и утомительный, едва различимые берега тянутся бесконечно.

Через полчаса погода резко меняется. Со всех сторон ползет серая пепельная дымка, вскоре она переходит в сплошную мглу. Оттого, наверно, в кабине морозная слякоть. Скрывается море, исчезают знакомые островки, расползаются и наконец совсем теряются изрезанные берега. И вдруг, как стена, на высоте шести с половиной тысяч и до самой земли вырастает густая, неразрывная облачность. Сильный западный ветер бросает воздушные корабли из стороны в сторону.

- Что делать? - спрашивает Евгений Николаевич штурмана. - Будем бомбить Штеттин или пойдем к Берлину?

- Только к Берлину, - спокойно отвечает штурман.

- Да, надо непременно идти к Берлину! - соглашается полковник, и переговоры их на этом заканчиваются. Флагман шел к Берлину в холодной и сырой мгле, забираясь в нее все глубже и глубже. Рядом летели ведомые.

Кислородные маски и стекла очков заволокло сизоватой морозной коркой, ее трудно содрать, еще труднее прочистить стекло. А прочищать надо особым карандашом, от которого все равно остаются следы царапин. Холодный пот струится по лицам, от липкой влаги прилипает рубашка к телу, спину щекочут холодноватые ручейки. Грудь стынет, леденеет, будто кто положил за пазуху кусок льда.

Рябит в глазах, тошнит. От этого кажется, что не в ту сторону направлены стрелки навигационных приборов. За ними надо следить да следить: в слепом полете все внимание - приборам!

Флагманский штурман Хохлов снимает меховую перчатку: пальцы совершенно одеревенели!

- Где наши? Почему я не вижу их? - спрашивает полковник.

- Идут.

И снова оба умолкают.

Преображенский понимает, как тяжело сейчас Хохлову ориентироваться над морем. Наземных радиосредств обеспечения дальних полетов нет. Транспорт с радиооборудованием, пробиравшийся на Эзель, фашисты пустили ко дну. С Большой земли сообщили, что новый комплект радиооборудования направляется с другим кораблем. Вот только когда он придет? И придет ли? Значит, надежда только на самого Хохлова, на его искусство.

Евгений Николаевич опять спросил:

- Идут ли наши самолеты? Я их что-то не слышу.

- Идут, товарищ полковник. Идут. Вижу силуэты наших и справа и слева.

- А как стрелки?

Кротенко и Рудаков ответили, что чувствуют себя нормально, хотя и основательно промерзли.

Стена тумана неожиданно оказалась где-то позади. Над морем блеснули далекие звезды, а внизу открылся огромный город. По характерным очертаниям берега. Петр Ильич определил и передал экипажу:

- Подходим к Штеттину.

С левого борта самолета в ослепительно ярких огнях отлично просматривался огромный город.

- Смотрите-ка, - сказал Хохлов, - прожекторные станции приглашают нас на посадку.

На штеттинском аэродроме, как заметал штурман, производились ночные полеты. "Немцы, очевидно, приняли нас за своих", - подумал Хохлов. Мощные прожекторы положили свои длинные лучи вдоль аэродрома. Можно было бы сбросить бомбы (уж очень хотелось это сделать!), но штурман воздержался. Квадратные, как на шахматной доске, плитки кварталов Штеттина, словно нарочно прижатые к земле, остались позади.

Бомбардировщики миновали город, упорно выдерживая курс к Берлину. Но еще долго в темной ночи отсвечивали и серебрились электролампы, освещавшие безлюдные улицы важнейшего порта Германии.

За Штеттином, который открылся только на короткое время, путь снова отрезало броней тумана. По стеклам кабин хлестнули тяжелые капли дождя.

Чем ближе к Берлину, тем труднее становился путь.

Под крыльями самолетов на высоте пяти тысяч метров - аэростаты заграждения. Длинные, неуклюжие, они молчаливо покачиваются в ночном небе.

- Держите высоту семь тысяч, - передает Преображенскому штурман, лезьте повыше, пробивайте эту проклятую облачность. Надо пробиться, до Берлина - рукой подать!

Берлин... Один из крупнейших городов мира, политический, экономический центр "третьей империи", средоточие военных и промышленных предприятий. Вокруг города - десятки крупнейших аэродромов, позволяющих базироваться большому количеству авиации. В Берлине 24 железнодорожные станции, 10 самолетостроительных, 7 авиамоторных, 8 заводов авиавооружения, 22 станкостроительных и металлургических. Добавить надо еще 7 заводов электрооборудования, 6 электростанций, 13 газовых заводов. Зенитные батареи вокруг образуют сплошное кольцо в три яруса, эффективность действия высотных аэростатов - от 4 до 5 тысяч метров.

Экипажам медленно дается каждая сотня метров высоты.

Но вот вторично разорвалась свинцовая стена. Появились звезды, улыбнулась луна и запрыгала, щедро плеснула на крылья самолетов бледновато-тусклым сиянием, свет ее неожиданно озарил город, к которому летчики так стремились.

Вот зеркальный водоем. Электростанции, заводы. Склады. Река Шпрее. Это - Берлин! Да, да! Вот он внизу! Сверкают огнями улицы, темнеют окраины. Не ждут! Немцы не ждут! Ослепительно блещет огнями центр Берлина. Нет, никак не предполагает Берлин, что могут появиться советские гости! Электрический свет, расползаясь, заливает улицы. Вот, он, рейхстаг! А на той вон улице канцелярия Гитлера.

Полковник Преображенский напряженно рассматривает город. Штурман Хохлов сверяет маршрут с картой, то же проделывают и экипажи Трычкова, Дашковского.

Преображенский плавно развернулся над городом, подал экипажам сигнал: "Идти на цели!". Все самолеты с приглушенными моторами разошлись над огромным городом. Преображенский повел свой ДБ-3 на загроможденный постройками квартал, где располагались заводы Цямменса.

Когда самолет стал на боевой курс, штурман Хохлов протянул руку к бомбосбрасывателю. Минута волнения тревоги. Рука штурмана уверенно и резко нажала на рычаг.

Пиропатроны сработали. Бомбы полетели вниз.

Погрузились в темноту заводские корпуса. И вдруг гигантская струя огня, будто фейерверк, вспыхнула сначала в одном, потом в другом месте. Бомбы одна за другой рвались среди цехов компании Симменса. Большая фугаска легла в самый центр, где поднималась иглообразная башня, похожая на пожарную каланчу. Бросая машину в боевой разворот, Преображенский то и дело припадал к стеклу кабины, чтобы самому наблюдать за разрывами. Штурман Хохлов в своей кабине на крупномасштабной карте города отмечал точки попаданий.

Берлин быстро темнел и скрывался в полумраке. Он уходил кусочками, площадками заводов, кварталами. Как светящиеся бабочки, мелькали зловещие огоньки. Они вспыхивали, гасли, снова вспыхивали. Неверные, судорожные, они лихорадочно взметывались в встревоженном городе. Очевидно, взорвалась какая-то крупная электростанция. Стрелки-радисты видели, как раскололся надвое железнодорожный вокзал, похожий на океанский пароход с четырьмя палубными трубами. Взлетели на воздух склады боеприпасов. Но самым удивительным было то, что зенитки не стреляли.

Когда Берлин полностью погрузился во тьму, все бомбы были уже сброшены.

И снова сорок минут длинной воздушной дороги до Штеттина. На этот раз небо над портом кипело, как адский котел. Штеттин горел. Гремели и грохотали зенитки. Светящиеся снопы артиллерийского огня каскадами летели с земли, преграждая путь балтийцам.

К правому крылу Преображенского пристроился кто-то из летчиков.

- Не знаешь, кто у меня справа? - спросил полковник Хохлова.

- Как будто Афанасий Иванович Фокин.

- Нет, Фокина я давно не вижу, это не он. Скорее всего, Миша Плоткин. Походка его.

Самолет Плоткина то карабкался по огненной лестнице вверх, то опускался вниз, выдерживая курс Преображенского.

- Спросить бы, - предложил Хохлов. - Плоткин это или Фокин?

- Не торопись. За Штеттином непременно спросим. Сейчас молчи, как рыба!

Глазастые фары мелькнули впереди. Как метеоры, помчались они к самолету Преображенского.

Полковник понял: вражеский ночной истребитель идет на встречно-пересекающемся курсе.

- Перехватчик! - передал штурман. - Огня пока не открывать! Думаю, проскочит!

Ни один стрелок не обнаружил себя. Промолчали и штурманы. Ночной истребитель промчался совсем рядом.

- Проскочил так близко, что поднимись мы на двадцать метров повыше, самолеты непременно столкнулись бы, - сказал штурман.

И бомбардировщики снова пошли своей дорогой. А ослепительные фары бегали по небу, как светлячки на длинном бикфордовом шнуре.