Фрося. Часть 1

По зову Ривы в комнату вбежал молодой врач совершенно несолидного возраста и вида, с взъерошенными после сна чёрными кудрями. Посмотрев на Фросю, сразу оценил положение, выпроводил из комнаты в прихожую Степана, на ходу отдавая жене какие-то распоряжения.

Наступило утро, а Фрося всё не могла разродиться, нечеловеческие крики роженицы сотрясали стены дома. Молодая, уже на солидном сроке беременности жена доктора почти не отходила от Фроси, смачивая губы ей водой, обтирала тело мокрым полотенцем и следила за состоянием пульса и кровяного давления.

Всё чаще в комнату, где лежала Фрося, входил и выходил с озабоченным видом молодой врач, отмахиваясь от вопросов мужа, картавя:

— Простите, не до Вас, дорогой, не до Вас…

Степан бегал по двору, курил одну за другой цыбарку и иногда с его глаз текли слёзы.

Уже под вечер во двор к нему вышел врач и уставился на Степана уставшими выпуклыми глазами и спросил напрямик:

— Кого будем спасать, а то скоро и спасать будет некого…

Степан ковырял сапогом землю и молчал, врач смерил его осуждающим взглядом и изрёк:

— Попытаюсь спасти обоих. Если не получится и если меня отдадут под суд, позаботьтесь о моей жене и ребёнке…

Родить нормально Фрося уже не могла. Ребёнок рвался наружу, роженица от боли и потери крови потеряла сознание, а пуповина, обкрученная через тельце малыша, сделали роды невозможными.

И Меир решился на операцию, которую до сих пор никогда не делал, а только читал о редких удачных случаях Кесарева сечения.

И вот марля с морфием на лице у Фроси, ассистирует врачу его молодая беременная жена, уговорившая мужа на эту операцию. Скальпель разрезает кожу на животе, и начинается борьба за жизнь…

Глава 4

Меир отлично сознавал весь риск и из специальной литературы знал, что лишь пятая часть женщин остаётся после такой операции в живых, но он не мог отказать Фросе в праве на жизнь. Хотя он ставил под угрозу благополучие и, возможно, даже жизнь своей семьи. Об этом он сообщил Риве, почему-то нисколько не сомневаясь в её ответе, потому что прекрасно знал свою обожаемую жену:

— Ривочка, ты осознаёшь степень ответственности, ведь не дай бог что, и наша участь будет незавидной. Ты же видела этого мужлана, если что не так, у нас прямая дорога в Сибирь, а то и того хуже…

— Милый Меирчик, ты же великолепный хирург и Господь тебе поможет, посмотри, какая она красивая и какая она несчастная… Такое чувство, что мужу безразлична её судьба, он только о ребёнке, похоже, беспокоится…

— Дорогая, я ведь могу без проблем освободить женщину от плода, и тогда её жизни ничего не будет угрожать…

— Меирчик, но ведь есть шанс спасти жизнь обоим, я верю в силу твоего таланта, я уверена, ты сделаешь это успешно, ведь какое будет для неё горе — потерять в таких муках выношенного ребёнка… А если бы я была на её месте…

— Я бы спасал вас обоих…

— Так представь, что это я…

Лицо эскулапа приняло одухотворённое выражение, и смелым движением руки он нанёс на низ огромного живота роженицы вертикальный надрез.

Нет смысла описывать течение этой сложной операции, известной ещё много веков назад, но завершающейся, как правило, печальным исходом, в результате которого мать чаще всего погибала, да и младенца далеко не всегда удавалось спасти.

Уже через четверть часа Меир подал Риве спасённого от пут пуповины, почти задохнувшегося и захлебнувшегося ребёнка, это был мальчик, а сам продолжал бороться уже за жизнь женщины.

Рива бережно обтёрла тёплой влажной пелёнкой тельце малыша, тихонько шлёпнула его по попке, и мальчик зашёлся таким криком, что Степан услышал на улице, и улыбка осветила мрачное его лицо.

Рива уложила быстренько завёрнутого в пелёнки малыша и вернулась к операционному столу, где Меир, испачканный кровью и слизью, своими тонкими изящными пальцами колдовал в чреве опавшего после извлечения плода живота. Уже с помощью своей незаменимой ассистентки он наносил и наносил один за другим швы, и молил бога, чтобы хватило у пациентки сил, крови и везения.

Все швы внутри завершены, последний стежок на коже живота, и врач сорвал с лица Фроси марлевую тряпочку, смоченную морфием. Отойдя от операционного стола, он с хрустом потянулся и швырнул резиновые перчатки в мусорный бачок:

— А теперь будем молиться мы нашему, а они своему богу.

Уставший врач вышел из операционной, чтобы привести себя в надлежащий вид и побыстрей вернуться к умирающей, а возможно спасённой роженице. Нужно было срочно подменить не менее уставшую жену, которой было совсем нелегко на восьмом месяце беременности выдержать все эти испытания физического и морального толка.

Путь ему заслонила мощная фигура Степана, и тот вопрошающе взглянул на доктора:

— Ну, что скажешь…

— Мальчик живой и, похоже, здоровенький, а жизнь Вашей жены в руках божьих… Я сделал всё, что мог, всё, что может сделать современная медицина, но роженица потеряла очень много крови, очень много крови, простите мне надо умыться и подменить уставшую жену.

Степан сиплым от недосыпания и огромного количества выкуренной махорки голосом спросил:

— Только минуточку, доктор, а что нужно от меня, и когда я смогу забрать малыша?..

— На ваше усмотрение, на ваше усмотрение… — рассеянно произнёс доктор и поспешил по своим делам.

Глава 5

Степан даже не помыслил взглянуть на, возможно, умирающую жену и на только что родившегося ребёнка. Он запряг коня в подводу и поехал в сторону дома, надо было подумать о крещении и последующей замочке первенца с друзьями, подыскать кормилицу в случае смерти жены, приготовить люльку для малыша и ещё много-много всего предстояло ему сделать и осмыслить в свете создавшихся обстоятельств.

Неделю Степан замачивал своего наследника, заходя каждый день под вечер в пьяном виде к доктору справиться о состоянии находящейся без сознания супруги и о здоровье новорожденного. Он привозил продукты и деньги врачу и уезжал, подержав парочку минут на руках малыша, и только издалека смотрел на бледное лицо жены.

Неделю сражалась за жизнь Фрося с помощью сердобольной Ривы и искусного врача Меира, и молодой здоровый организм женщины победил. На седьмые сутки после операции она открыла глаза и, вопрошающе взглянув на докторшу, сидевшую возле её кровати, и прошептала:

— Скажите, что с ребёночком?..

Рива смочила с доброй улыбкой потрескавшиеся губы Фроси:

— Миленькая, ребёнок жив и здоров, у тебя замечательный мальчик, дай бог здоровья и долгих лет жизни моему Меиру, благодаря его таланту и самоотверженности, вы оба остались живы…

Через неделю после того, как Фрося пришла в себя, Степан увозил от доктора очень ещё слабую жену и хорошо набирающего вес сына. Всё время, пока Фрося была без сознания, жена доктора подносила к груди матери новорождённого, и диво, у той пошло молоко, поэтому не пришлось искать кормилицу или начинать поить ребёнка коровьим молоком.

Дома Фрося быстро приходила в себя, появился аппетит, на исхудавшем лице начал появляться румянец, большие, тяжёлые, наполненные молоком груди буквально разрывали сорочку, и Степан, задерживая на них взгляд, не раз уже смотрел на Фросю осоловевшими от вожделения глазами, но та в ответ только качала отрицательно головой:

— Нельзя, доктор говорит нельзя…

Фрося представить даже не могла, что она допустит к своему телу мужа, она поняла, как мало она значит для него, что в дом он взял не подругу, а удобную хозяйку, будущую мать своих детей, и близость с ней нужна ему только для удовлетворения мужской похоти. Никаких нежных чувств он к ней не питает и питать уже не будет.

Ей даже страшно было подумать, что Степан вновь овладеет её телом, и у неё не раз уже возникали мысли покинуть его и уйти в свою деревню.

Ещё две недели Фрося наведывалась на проверку к врачу, и Меир её заверил, что всё уже в порядке, молодой организм победил. Она целовала его руки и благодарила, благодарила, благодарила…

Уходя от доктора, она крепко обняла уже дохаживающую последние дни перед родами Риву, расцеловала несколько раз нежно в обе щёки и заверила:

— Милая Ривочка, я никогда не забуду твои добрые руки и сердце и буду до конца жизни молиться за твоё здоровье и за здоровье и благополучие твоих близких. Для меня вы с Меиром святее, чем дева Мария. Дай бог тебе успешно разродиться, я буду любить твоего ребёнка, как своего, вы для меня стали почти родными…

Ох, кто тогда мог подумать, насколько её слова окажутся пророческими…

Несмотря на то, что Степан входил в различные комиссии и правления новой власти, они тайно, по традиции, в окружении родни и друзей молодого отца, окрестили мальчика в местном костёле. Службу проводил старый ксёндз, дядя Алеся. Сына окрестили Станиславом, и все присутствующие на крещении приложились поцелуем к руке священника.

Фрося, наклонившаяся поцеловать руку ксёндзу Вальдемару, взглянула вопрошающе в глаза дяди бывшего жениха, и тот чуть заметно покачал отрицательно головой.

Через несколько дней проезжавшая на телеге в сторону леса соседка сообщила, что у пани докторши родилась девочка, а назавтра было двадцать второе июня сорок первого года.

Глава 6

Весть о начале войны между Германией и Советским Союзом пришла в Поставы почти вместе с рёвом пролетающих самолётов, вместе с грохотом бомб и снарядов, ведь граница была совсем рядом.

Уже на второй день Степана призвали в армию. Он собрал вещевой мешок с провизией, покидал туда кое-какие личные вещи, прижал к груди Стасика и уверенно заявил Фросе:

— Скоро вернусь с победой, ты меня жди… Может, получится нам наладить жизнь по-иному…

Фрося вздохнула:

— Нет, Стёпа, что-то мне в это слабо верится… Видно, судьба нам расстаться, к осени уйду в деревню, у меня же там есть домик и даже коровка. Стасик и я окрепнем, соберу урожай с огорода и уйду, а твоя мать пусть поживёт здесь до твоего возвращения…

— Фрося, не дури, к осени, я думаю, война закончится, я вернусь, и мы заживём на зависть всем. Ты мне ещё нарожаешь парочку деток, я же мужик справный, работящий, в меру пьющий, может быть, и любить тебя научусь… — не обращая внимания на холод отчуждения, он неловко притянул к себе жену, поцеловал в лоб и уверенно зашагал к месту сборного пункта.

А уже через несколько дней к центру города по булыжной мостовой промчались с грохотом немецкие мотоциклы, и через несколько минут над крышей здания горкома партии вместо красного полотнища затрепетал на ветру флаг с фашисткой свастикой.

Как и большинство жителей города, Фрося сидела, притаившись, в своей избе под гнётом тоски и неизвестности, горько вздыхая и вытирая подступившие слёзы. Она оплакивала не уход Степана на войну, с которой он мог и не вернуться, а свою горькую долю, детство в вечной нужде, юность на чужих подушках и замужество с нелюбимым человеком. Да теперь ещё осталась одна с ребёнком на руках в объятом страхом и паникой городе без родни, без друзей, а только с горечью недолюбленной и недолюбившей.

Тем временем жизнь в Поставах входила в определённое русло. Повсюду расклеивались листовки, в которых сообщалось о том, что коммунисты и евреи должны сдаться специальным службам. Тех, кто прячется, население обязано выдавать, и за это было обещано материальное вознаграждение, а в случае скрытия таковых, виновников ожидал расстрел.

Нельзя сказать, что все и повсеместно откликнулись на призывы фашистских властей, но, к сожалению, подобные люди находились — кто-то из страха, кто-то из ненависти к коммунистам и евреям, а были и такие, что поддавались искушению лёгкой наживы.

В других листовках был призыв к молодёжи — к неженатым юношам и незамужним девушкам о том, что они обязаны зарегистрироваться на бирже труда для отправки на работы в Германию. А ещё шли сообщения о наборе здоровых и молодых мужчин в полицию для содействия германским властям…

Стало известно, что уже расстреляли несколько коммунистов, выданных пособниками фашистов, а таких нашлось немало среди жителей ещё недавно польского города.

А затем дошла весть, что всех евреев, проживающих в Поставах и в близлежащих сёлах и местечках, не успевших эвакуироваться, согнали в большой дом врача Меира.

У Фроси заныло сердце в предчувствии беды, и не зря. Проходившая мимо забора соседка сообщила, что туда и приблизиться невозможно, вокруг полно полицаев.

Глава 7

Однажды поздним вечером, когда уже стемнело и вступил в силу комендантский час, Фрося услышала негромкий стук в калитку дома. Сердце у молодой женщины подпрыгнуло и бешено заколотилось. Никто и никогда в такое время к ней не приходил. Раздираемая страхом и любопытством, тихо приблизилась к калитке и спросила шёпотом:

— Кто там?..

И сквозь тонкие деревянные жерди она услышала тихий, почти забытый и такой любимый голос:

— Это я, Алесь…

Фрося быстро отвернула щеколду и, открыв калитку, тут же оказалась в объятиях молодого человека, ощутив на своих губах его горячий поцелуй. Она понимала, что нужно отстраниться, что не имеет права отвечать на эти жаркие проявления любви, но ничего не могла с собой поделать. Не в силах противиться губам и рукам любимого человека, Фрося сама всё плотней и плотней вжималась в тело Алеся.

Наконец они оторвались друг от друга, вдвоём порывисто дыша. Фрося взяла Алеся за руку и потянула за собой в избу, приложив свой палец к его не остывшим ещё от поцелуев устам. Они вошли в дом, Фрося закрыла двери на все запоры, и между ними образовалась пропасть. Молодые люди смотрели влюблёнными глазами друг на друга и не могли произнести не слова.

Вдруг за дверью спальни заплакал ребёнок. Фрося порывисто открыла дверь комнаты, взяла на руки сына и вышла в горницу к Алесю.

— Фросенька, я всё знаю, мне дядя всё рассказал. Он умолял меня не ходить к тебе, но я не мог не придти. Я люблю тебя и не представляю больше жизни в разлуке. Я не имею никого права осуждать тебя, что ты не дождалась меня. Да и как можно осуждать? За что? Сам во всём виноват, а вот простишь ли ты меня и позволишь ли любить и оберегать, зависит только от твоего слова.

Фрося показала жестом присесть ему на лавку возле стола, а сама присела напротив и продолжала молчать. Ребёнок на руках был как щит от любимого и самой себя.

Алесь после затянувшейся паузы продолжил:

— Дядя преднамеренно отправил меня в Варшаву, чтобы разлучить нас с тобой, но я его не осуждаю. У меня самого не хватило воли противоречить ему и побороться за своё счастье. Я это осознал почти сразу, как только приехал в Варшаву, но вернуться уже не мог, германские власти не пропускали никого на территорию Советского Союза.

Ты не представляешь, как я страдал без тебя, до меня доходили письма от дяди и друзей, и я всё знаю о тебе. Только не знал, любишь ли ты ещё меня или нет?

Мне сообщили, что ты чуть не умерла от родов, что тебя спас наш врач Меир. Не буду скрывать, мне известно, что ваши семейные отношения со Степаном не кажутся людям хорошими, причём во многом, и поэтому я пришёл сегодня к тебе.

Мне и сейчас было очень тяжело вернуться сюда из Польши, но я владею хорошо немецким, польским, белорусским и русским языками и добился, чтобы меня послали в Поставы работать в комендатуру переводчиком. Ты, не думай, что я немецкий прихвостень, я их ненавижу. Ты не можешь даже представить, что они делают с евреями… Но я очень хотел быть поближе к тебе, оберегать тебя, и если ты позволишь, то и любить тебя…

Наконец Фрося разомкнула уста:

— Алесик, как ты не понимаешь, я замужняя, у меня есть муж, который ушёл на войну, у меня есть ребёнок от него, и, даже если я соглашусь быть с тобой, как на это посмотрит твой дядя, наша католическая вера, соседи и родня Степана?..

— Фросенька, милая, мне на всех наплевать — и на веру, и на соседей, и на родню… С дядей мы рассорились, и, похоже, навсегда. Я высказал ему всё в лицо, обвинил в том, что он разрушил моё счастье. Сказал, что из-за него я упустил любимую девушку, и, если будет твоя воля, я постараюсь наверстать всё то, что мы потеряли за эти два года разлуки. Теперь только твоё слово, а ребёнок ко мне привыкнет, а я уже смотрю на него, как на своего.

— Лесик, не горячись, ступай домой, всё обдумай, что ты сейчас мне тут наговорил. Мне надо кормить грудью ребёнка, а при тебе я это делать не могу… Не перебивай меня, ты ещё не дослушал. Я завтра оставлю открытой калитку и дверь дома, и если ты не передумаешь, если ты действительно так любишь меня, то приходи ко мне в полночь, я буду тебя ждать. Мы оба подумаем о нашей дальнейшей судьбе, но я знаю точно, что теперь я не мыслю жизни без тебя…

Но сейчас уходи. Завтра ночью, если переступишь этот порог, я стану твоей и только твоей, а что будет потом, мне уже всё равно, я за тобой сбегу хоть на край света.

Алесь внимательно вгляделся в лицо Фроси, кивнул и молча вышел за дверь.

Глава 8

Молодая женщина, растревоженная неожиданной встречей с казалось бы утерянной любовью, не спала всю ночь… Она металась на кровати, вставала, ходила по горнице и вновь возвращалась в постель, но так и не сомкнула глаз до утра. Вопросы обрывками мыслей крутились и путались в голове, но достойных ответов не находилось. К этому времени Фрося окончательно поняла, что от Алеся не отступится, она готова была всё бросить, взять ребёнка и бежать за любимым на край света, несмотря на то, что творится вокруг…

Утром, привычно покормив Стасика грудью, занялась хозяйством, управилась со скотиной и стала возиться на кухне. Неожиданно она услышала немецкие команды, крики полицаев и шарканье ног по булыжной мостовой. Оставив дома всё, как есть, бросилась наружу.

Подойдя к забору, сквозь штакетник увидела, что по дороге в оцеплении немецких автоматчиков и полицаев, вооружённых винтовками, поднимая пыль, движется толпа людей. Некоторых из них она сразу узнала, это были евреи их города.

Из толпы Фрося сразу выделила взглядом дорогих её сердцу Меира и Риву с ребёнком на руках. Душу Фроси сдавила щемящая боль. Она всё сразу поняла, ведь Алесь ей рассказал о несчастной судьбе евреев Польши.

Дом, в котором жила Фрося, находился почти на краю города, и офицер из команды сопровождения принял решение сделать привал у последнего на выходе колодца. В первую очередь самим хотелось напиться в этот жаркий августовский день и уже потом дать попить жаждущим евреем, ведь им предстоял ещё очень далёкий путь.

Рива присела, чуть отойдя от обочины дороги на бугорок, достала грудь и стала кормить ребёнка. Волею судьбы она уселась совсем недалеко от забора, за которым стояла взволнованная Фрося. Меир в это время отошёл набрать воды в колодце.

Фрося тихо позвала из-за забора:

— Пани докторша, пани докторша, это я, Фрося, — та, которую вы с мужем спасли недавно от смерти, которой вы сделали операцию, и на свет появился мой сынок. Быстренько перекинь ко мне через забор ребёнка, я позабочусь о нём и сохраню для вас, а иначе не ровён час, погибнет, а вы возвратитесь, и я верну вам дитя… быстрей, быстрей, умоляю, быстрей…

Рива спрятала грудь, оглянулась на охранников, чтоб никто не заметил, что-то вложила в пелёнки, подбежала к забору и, буквально кинув в распростёртые над забором ладони Фроси ребёнка, быстро сквозь слёзы зашептала:

— Береги её, сбереги её, сбереги мою девочку, миленькая, сбереги мою доченьку… Её зовут Хана, там, в пелёнках, всё для тебя, только цепочку одень Ханочке, когда вырастет, береги её, сбереги её, сбереги мою доченьку… — и, размазывая по лицу пот и слёзы, побежала в колонну под злые окрики полицаев.