Писатели, пишите!

Александр Карнишин

ПИСАТЕЛИ, ПИШИТЕ!

Стыдная болезнь

Скрипнула дверь. Олег нажал комбинацию клавиш, сворачивая все окна, потом щелкнул мышкой, открывая «Цивилизацию». Щелкнул еще раз.

— Бум-м-м! — гулко отозвались пушечным залпом колонки.

Сзади нависла тень. Олег свернул «Циву», щелкнул мышью и открыл старенькие «Меч и магия». Снял с паузы и врезал «звездным дождем» по зеленым драконам.

— Ш-ш-шах-х-х! — влупило яркими искрами по крылатым.

Тень не уходила. Олег поставил на паузу, свернул окно «М&М» и включился в разгадывание квеста в нереально красивом мире «Myst». Он помнил, что игра, в принципе, проходима. Но тут можно было и не рваться никуда, не отгадывать ничего, а просто рассматривать окружающее, прорисованное до нереальной четкости. Вот бабочка села на тропинку. Можно нагнуться и посмотреть на рисунок на крыльях. Справа розовеет восход над бескрайним океаном. Слева — какие-то чугунные конструкции в заклепках. Видна ржавчина там, где никто годами не касался металла. Шумит ветер, скрипят какие-то насекомые в зарослях. Яркие тропические птицы летают над головой.

Олег прислушался. За спиной дышали. Что еще надо? Ну? Он повернулся в своем крутящемся кресле и спросил:

— Ну? Чего за спиной стоим?

— Ты играешь?

— Играю — видишь же!

Он повернулся к экрану и опять по очереди бухнул из пушки, атакуя город, махнул свитком с заклинаниями, нажал несколько кнопок с иероглифами на чугунной двери.

— Вот, играю.

— Но это же, я смотрю, всё старые игры? А почему ты не играешь в новые?

Почему, почему… Потому что в новых играх нет пошагового режима! И на паузу не поставить. Все слишком реально — оторваться невозможно. Но как это объяснишь? Что значит — оторваться? Зачем — оторваться?

— Ну, понимаешь, это мои любимые игры. Вот есть просто новые и хорошие, а есть — любимые, понимаешь?

— Не понимаю. Мы с отцом тратим такие деньги. Покупаем тебе самое новое. Самое лучшее. И компьютер у тебя специальный — игровой. А ты играешь в какое-то старье? Да еще в три игры одновременно? Не верю! Ты опять начинаешь? Опять?

— Что я начинаю? — недовольно пробурчал Олег. — Ну, что?

— А вот, что!

Над плечом мелькнула рука матери, она умело ткнула мышкой в вордовский ярлык, развернувший документ на весь широкоформатный экран.

— Вот! Я так и думала! Ты опять за старое?

Олег понурился, вжал голову в плечи. Сейчас начнется…

— Мы с отцом с таким трудом оторвали тебя от этой гадости. Мы сил не жалеем, работаем, даже на пенсии, не покладая рук, чтобы обеспечить тебя всем самым новым, передовым. Мы с отцом готовы на все. Даже сериалы покупать в подарочном исполнении. Даже антологии кино. А ты — опять за свое?

— Ну, ма-ам… Это же просто маленькая сказка… Я обещал…

— Ты и нам с отцом обещал! Говорил — всё. А сам? Нет, придется все-таки вызывать специалиста. Они, говорят, кроме игр и кино знают и другие очень эффективные способы излечения от этой позорной болезни. Логорея… Графомания… Фу, сын! Стыдись! Тебе уже пятьдесят!

День писателя

Читатель уже полчаса бродил по узким проходам между туго набитыми блестящими новыми книгами книжными полками. Он морщился, всматриваясь в обложки. Доставал сверху некоторые книги, взвешивал на ладони, смотрел на ценник, листал. Обычно первые абзацы позволяли ему, опытному в своем деле, определить — стоит ли читать дальше. Время шло. Камера под потолком тихонько жужжала, сопровождая его движение запутанным маршрутом от входа к выходу.

— Н-да… И что тут читать? — вздыхал он громко и напоказ. Разводил руками, чесал в затылке, морщил лоб, хмыкал недовольно, плевал через плечо, увидев некоторые фамилии, удивленно вздергивал брови при виде других — как, и этот уже стал писателем? Ну-ну…

— Вам чем-то помочь? — выглянула из-за угла симпатичная девушка в форменном платье с надписью на бэджике «Продавец-консультант».

— Помочь? — удивился читатель. — Вы — мне? И чем же вы можете мне помочь?

— Что бы вы хотели купить?

— Я хочу фантастику, понимаете? Хорошую фантастику. И чтобы с героями. И переживания чтобы всякие, и любовь и дружба, и приключения. И оригинально чтобы. И — новое.

— Вот, — ловко выхватила она книжку в черном с оранжевым тиснением переплете. — И фантастика, и совсем новое…

Читатель с показным удивлением взглянул на обложку, перевел взгляд на девушку:

— Это — новое? Это я прочитал еще в черновиках…

— А вот такое тогда? — теперь обложка была тускло зеленая с золотом.

— Но это же прошлогодний роман!

— А-а-а…, — задумалась на миг девушка, а потом рванулась к витрине перед прилавком. — Вот же! Самое покупное и самое-самое новое!

— Девушка! Я читатель. Понимаете? Чи-та-тель! Эту книгу я читал еще десять лет назад. А то, что ее оформили по-новому и вставили иллюстрации с кадрами из модного кинофильма, не сделало ее новой.

— Извините, я сейчас, — пискнула она и куда-то убежала.

Читатель стоял перед витриной с цветными толстыми книжками и неодобрительно качал головой. Он так был занят своими мыслями, что не заметил, как к нему подошел высокий седой мужчина в строгом костюме. Строгость костюма скрадывал шейный платок вместо галстука и кончик красного носового платка, кокетливо выглядывающий из кармана.

— Здравствуйте, уважаемый читатель. Мне кажется, у меня есть то, что вы хотите. Пройдемте?

— Куда это? — подозрительно прищурился читатель.

— Ко мне в кабинет. Я директор этого магазина. И одновременно большой друг всех писателей.

— Друг писателей? Это, похоже, диагноз!

Они посмеялись вместе, дружелюбно смотря друг на друга.

— Ну, так как? Пошли?

— А, пошли! Все равно ничего не купил…

В кабинете они сели возле низенького столика, накрытого просто и со вкусом: бутылка коньяка, порезанное тонкими дольками яблоко, поломанная плитка шоколада.

— Вы уж извините писателей. Сегодня не у нас будет ничего нового. Потому что сегодня у них, понимаете, праздник. День писателя. А кто же в праздник работает?

— А-а-а… Вон что! — с облегчением выдохнул читатель. — Значит, завтра зайти?

— А завтра, может быть, у них будет банальное похмелье. Или просто слабость в руках после праздника… Ну, мы же мужчины, мы же понимаем?

— Но когда же? Когда будет то, что мне надо?

— А вы напишите. Вот книга предложений, — директор подвинул толстую книгу, одновременно наливая коньяк в два бокала. — Только пишите коротко, чтобы мы могли разослать всем.

— Коротко? — задумался читатель, машинально беря протянутый ему бокал.

— Коротко, коротко. И, кстати, вас тоже с праздником!

— А меня-то — с каким?

— Ну, вы же читатель, правильно? А читатель — он только пока есть писатель. Он читает то, что написано. Значит, день писателя — это и день читателя, понимаете?

— Логично.

— Ну, за читателей! — поднял бокал директор.

— За писателей! — ответил читатель. — И еще — за издателей и за продавцов! Все мы — от них, от их трудов. За них, за умных, красивых, веселых, энергичных, гениальных и талантливых, ошибающихся и исправляющих ошибки, спорящих, ругающихся, снова пишущих и пишущих свои книги, которые издают издатели, которые продают продавцы, которые читают читатели!

— Отличный тост!

— Ну, тогда я пойду, пожалуй. Не буду вам мешать в такой день. Все же общий наш праздник.

— А запись?

— Я уже написал.

Читатель, улыбаясь, впервые выходил из магазина без покупок. А директор, улыбаясь, читал оставленную читателем запись. Коротко и ясно:

«Писатели, пишите!»

«Читатели, читайте», — написал он ниже.

Еще немного коньяка. Долька яблока.

Шедевр

Для последней книги гения всех времен и народов была изготовлена специальная бумага, на которой была видна как сквозь туман фактура дерева. Обложку делали вручную из кожи молодых козлят. После дубления и выделки на нее наносили специальное тиснение. Говорят, штамп был уничтожен в присутствии комиссии сразу после изготовления последней обложки. Все экземпляры книги были номерными. На каждом стояла собственноручная подпись председателя комиссии, принимающей тираж. Ни одна книга не попала в книжные магазины и не была продана с рук из-под полы. Гений завещал, и завещание было выполнено. Все книги разыгрывались в прямом эфире. Каждый увесистый томик после шума, сопровождавшего выигрыш, паковали в непрозрачную черную пленку, опечатывали и вручали курьеру. Никаких почтовых услуг — только курьер, только из рук в руки!

Иванов Василий Васильевич участвовал в розыгрыше чисто из принципа. Он не был поклонником творчества гения. Он вообще читал только и исключительно фантастику и еще иногда, когда просто скучно было, детективы. А всякие там букеры-шмукеры он не признавал. Но тут — это же такой подарок можно сделать! У него как раз была кандидатура на такой подарок, и поэтому Василий Васильевич отвечал на все вопросы, нажимал кнопки, поднимал руку, кричал — делал все то, что предлагалось сделать участникам розыгрыша.

Сигнал входящего вызова был незнакомым: телефон выводил какую-то классическую мелодию.

— Да? — он боялся оторваться от экрана, на котором паковали очередной том.

— Уважаемый Василий Васильевич, — раздался приятный женский голос. — Комиссия по розыгрышу сообщает вам приятную новость: вы выиграли экземпляр книги нашего гения под номером девятьсот девяносто девять.

Он уже не слушал, а кричал, подняв вверх руки, потому что то же самое говорили с экрана телевизора, и его, его книгу заворачивали, опечатывали и передавали суровому курьеру, затянутому в жесткую черную кожу с блестящими заклепками.

К вечеру, предъявив все возможные документы и повертевшись перед курьером в фас и профиль, Василий Васильевич получил в свои руки увесистый пакет.

Ну, вот…

Сбылась мечта идиота.

Может, самому полистать? Ну, чтобы потом была общая тема для разговора?

Василий Васильевич налил себе полстакана виски — не то, чтобы он очень уж любил виски, но атмосфера способствовала, сел в удобное мягкое кресло, включил торшер и аккуратно взрезал ножницами черную пленку. Тяжелый том выскользнул как будто сам и упал на его колени.

Да-а… Красота.

Он повертел в руках этот шедевр полиграфического искусства. Ничего лишнего. Никакой современной яркости цветов. Приглушенный коричневый. Залитое черной краской тиснение. Острый запах свежей книги.

Он чихнул и открыл первую страницу.

Нахмурился, перелистнул, потом стал листать все дальше и дальше… Наконец, отбросил книгу в угол и кинулся к телефону.

— Послушайте, — ответили ему спокойно на все вопросы и возгласы. — Есть вершина искусства художественного. И вы его знаете, потому что участвовали в викторине. Так?

— Ну, есть этот, «Черный квадрат», да.

— А эта книга — вершина искусства писательства. Понимаете? Краткость — сестра таланта. Помните такое? Чем короче и яснее, тем ближе к гениальности. И вот эта книга — высшая точка самовыражение нашего гения. Она прекрасна. Она великолепна. Она не такая, как у всех остальных. Над ней можно сидеть не часами, а годами и десятилетиями!

— Но там же нет ничего!

— Мы с вами грамотные люди. Ведь так? Вот и довообразите себе. Понимаете, просто довообразите. Все, что угодно. Это книга… Она, понимаете ли, обо всем. Совсем обо всем И для всех. Такая она получилась у нашего гения… Выше этого — уже ничего.

Сочинитель

Сочинитель не любил, когда окружающие называли его писателем. Кого-то, может быть, радовал бы шепоток за спиной — «Смотри, писатель пошел!» — а его он раздражал. Он говорил друзьям:

— Ну, какой я писатель? Писатель — он описывает. А я сочиняю. Ясно вам? Сочинитель я!

Он садился к столу, который стоял вплотную к подоконнику, задергивал плотные темные шторы, чтобы ничто не отвлекало от сочинения, открывал верхний ящик стола и доставал пачку бумаги.

Он специально покупал только такую бумагу.

Она была не совсем белая, а с каким-то оттенком чуть кремовым, если справа посмотреть под углом, а вот если глянуть на плотный лист чуть слева, поворачивая его под лучом настольной лампы, то вроде и в зелень отдает немного. Бумага была плотная, гладкая, но не глянцевая и блестящая, а матовая, не бликующая под лампой.

Пачку он клал слева от себя к дальнему углу стола.

Потом доставал ключ из маленького кармана удобной домашней бархатной куртки с мягким воротником и обшитыми кожей локтями. Карман был маленький — только два пальца сунуть. И ключ был маленький с круглым хвостом и удобным плоским хватом. Этим ключом сочинитель — ну, а как его еще называть? — открывал дверцу в правой тумбе стола. Там на полке стояла большая бутылка с узким горлышком. Он доставал ее, смотрел на просвет, проверяя, сколько в ней осталось. Затем доставал с той же полки тяжелую стеклянную прозрачную чернильницу и наливал в нее чернила из бутылки. Специальной тряпочкой протирал горлышко бутылки и убирал ее снова в стол.

Все это он делал неторопливо и размеренно, как каждый раз, когда садился сочинять.

— Вот, кстати, — задумался он. — Чернила. Они же совсем не черные.