Лекарство от долгой жизни

— Да крепким-то крепким, но только пожили они недолго, — добавила Любовь Ивановна. ~ Вот тоже история вышла.

— А что за история?

— Умер. Заболел тифом и умер. Он по делам мотался, — пояснил дядя. — Опять же, с людьми разными общался. Поехал в Калач, там заразился тифом, а когда она его сюда перевезла — умер. Болел, кстати, довольно долго, чуть ли не месяц. Лечили его…

Дядя примолк.

— И это всё?

— Ну, чего молчишь-то? — подначила мужа Любовь Ивановна. — Рассказывай уж, коли начал. — И, подмигнув Алексею, добавила: — Это он честь мундира так блюдёт.

— Ой, да при чём тут честь мундира? — отмахнулся дядя. — Пустое всё, даже рассказывать не о чем. Лечил, значит, этого покойного мужа госпожи Максименко некий доктор Португалов. Вроде бы приличный с виду человек. А когда Максименко помер, доктор стал вымогать у вдовы взятку в четыреста рублей. Дескать, не подпишу вам разрешение на захоронение тела и всё тут.

— А он это как-то мотивировал? — осторожно спросил Алексей.

— А чем взятки мотивируются? — парировал дядя. — Денег хочу — вот и весь мотив… Португалов заявил, что, дескать, нужно установить причину смерти — намёк на то, что, может, и не своей смертью муженёк помер. Но если по уму — что там можно было придумать, когда человек целый месяц болел!? И болел-то чем — тифом! Просто доктору денег хотелось, вот он и воспользовался возможностью проявить свою власть. И, заметь, всё это происходило, когда вдова в горе пребывала. Тут надо похоронить человека по-христиански, а доктор, пройдоха, документ не подписывает!

— Интересная история, — кивнул чрезвычайно заинтересованный Алексей. — И что же было дальше?

— Вышел скандал. Вдова молчать не стала. И, кстати, правильно поступила. Она заявила на доктора в полицию, обвинила его в вымогательстве взятки. Но сказала, что платить ни за что не станет, и сама потребовала назначить экспертизу по установлению причины смерти мужа, чтобы отбить инсинуации доктора.

— Что же доктор-то сказал в своё оправдание?

— Обвинил вдову в том, что она, дескать, отравила мужа. Но ему никто не поверил, конечно. Сейчас он такая пария, все приличные люди ему от дома отказали и от услуг его врачебных тоже. Согласись, паскудная история с этими деньгами вышла. Интересно, у вас, в Петербурге тоже вымогатели встречаются?

— Не знаю, ни одного не видел. А этот доктор…

— Португалов, — подсказал дядя Миша.

— Да, Португалов, он что, был посторонним человеком? Ведь обычно к больному приглашают семейного врача, который лечит и отцов, и детей, и внуков и которому все доверяют.

— Насчёт этого не знаю, но то, что он не лечил старшее поколение в их семействе — точно, поскольку чета Максименко приехала сюда всего несколько лет назад, уже после женитьбы. А до этого они вроде как в Астрахани жили, именно оттуда Александра Егоровна родом.

— Любовь Ивановна, а вы что скажете? — Алексей всем телом поворотился к женщине, поскольку интуитивно чувствовал, что её переполняет желание принять участие в разговоре. — Что-то про честь полицейского мундира, верно?

— Я так скажу, Лёшенька, про то, как Португалов требовал с Максименко деньги, я ничего не знаю, поскольку при том не присутствовала. А знаю лишь то, что про Ивана Портуталова многие люди говорят только хорошее. Знаю, что людям в помощи он никогда не отказывал и у бедных людей последнюю копейку из кармана не тянул. Может, он и попросил у Сашки Максименко деньги за службу — так могла бы и дать, нечего скопидомничать! Ей эти четыреста рублей, что четыре фантика, она куда более на свои утехи бросает. И муж ей был не пара — слишком разные люди. Уж не знаю, отравила она его или нет, да только она его в могилу свела, и нечего тут на доктора тянуть. А Ивану Португалову рот заткнули…

— Ой, да ладно, Любаня, — отмахнулся дядя Миша. — Сейчас начнёшь тут маккиавелизм разводить!

— Заткнули, заткнули! Ты своих всегда защищаешь, да только у всякого Егорки свои отговорки! Знаю я, какие держиморды в полиции работают, слава Богу, замужем за полицейским, так что, почитай, сама на службе состою. Так что ручаюсь, Лёшенька, дело там грязное и тёмное, а хорошего человека просто крайним назначили, как почитай, всегда у нас делается.

— А как мне этого доктора разыскать? — полюбопытствовал Алексей.

— А на что тебе? — хитро посмотрел на племянника Михаил Васильевич. Но супруга ту же его осадила, даже не дав Алексею времени ответить.

— Ты, Миша, как иудей разговариваешь: вопросом на вопрос отвечаешь! А живёт Иван Португалов на Митрофаньевской, там за церковью двухэтажный домик с голубой крышей и голубыми наличниками.

Подойдёшь, спросишь, там тебе его всяк укажет.

— Хочу проконсультироваться по поводу астмы для одного моего петербургского приятеля, — объяснил Алексей своё любопытство. — Думаю, раз пациентов у доктора сейчас мало, он не станет заламывать дорого. Как думаете?

На самом деле Алексей Шумилов вовсе не был уверен, следует ли ему продолжать погружаться в семейные дела малознакомой женщины, или имеет смысл корректно прервать знакомство с нею, сославшись на какой-либо достоверный, но надуманный предлог. Мысли шли враздрай, не позволяя остановиться на каком-то решении. Для Шумилова было очевидно лишь то, что элементарные нормы приличия требовали от него визита к мадам Максименко. Кроме того, Алексей тяготился предстоящим разговором с Александрой Егоровной, вернее, его деловой частью.

Однако ехать к ней было необходимо. На следующий день после посещения дяди Миши Алексей поутру отправился на Николаевскую улицу. Он выбрал утреннее время нарочно, полагая, что в такой час у Александры Егоровны не должно быть гостей. Прихватив роскошную коробку шоколадных конфет, купленных в магазине Елисеева на Невском проспекте специально в презент купеческой вдове, Шумилов вышел на улицу, но, глянув в небо, решил вернуться за зонтом. Весь небосвод затянуло плотной облачностью, а воздух оказался на удивление парким. Полное безветрие свидетельствовало о приближении грозы. Птицы примолкли, собаки и кошки попрятались, природа словно замерла в ожидании.

До дома Максименко он успел добраться практически в ту самую минуту, когда грянул первый гром. Последние полета метров Шумилов проделал под настоящим водопадом и, войдя в дом, вручил горничной мокрый зонт.

Алексей вздохнул с облегчением и даже мысленно похвалил себя за предусмотрительность, застав Александру Егоровну на пороге террасы в полном одиночестве. Она рассматривала льющиеся с неба потоки воды и выглядела задумчивой.

— О, Алексей Иванович, — обернулась она к Шумилову. — Как давно вы у меня не были! Я уж, было, вас совсем потеряла.

Она говорила нараспев, слегка запрокидывая назад голову, и смотрела на Алексея снизу вверх. Когда она подала Шумилову для поцелуя руку, накинутая на плечи ажурная шаль скользнула вниз, открыв взору гостя полупрозрачный пеньюар тонкого розового шелка. На шее с правой стороны цепочкой протянулись три темные родинки.

— Пойдёмте в кабинет, — предложила Максименко, возвращая шаль на место, не очень, впрочем, поспешно.

В кабинете она села в старое кресло у стола и игриво скомандовала:

— Берите стул, садитесь подле. Рассказывайте, как поживаете. Сейчас будем кушать фрукты.

Она позвонила в колокольчик, явившейся горничной приказала принести сока и фруктов. Откинувшись в кресле и закинув ногу за ногу, Александра Егоровна рассматривала Шумилова. Домашняя туфля с загнутым на турецкий манер острым носом покачивадась на босой ноге. Длинные русые волосы были небрежно заплетены в рыхлую косу. Откуда-то появился здоровый белый котище-перс, он нагло взгромоздился на колени хозяйке и, блаженно жмурясь от ласкового поглаживания за ухом, заурчал, точно трансформатор. По причине раннего, по понятиям её круга, утра, Александра Егоровна была одета и причёсана по-домашнему, без церемоний. Молодость и свежесть всегда привлекательны, даже в такие «непарадные», непредназначенные для постороннего глаза минуты.

— Я должен извиниться за долгое отсутствие, — проговорил Шумилов. — Дела потребовали моего срочного отъезда в Петербург. Кстати, там я занимался, в том числе, и вашим делом.

— В самом деле? Как это интересно… У нас здесь такая тоска, — отозвалась Максименко. — Как там Петербург, вы наблюдали что-либо интересное?

Шумилов озадаченно задумался. Он не знал, как ответить на последний вопрос, а, кроме того, его смутило то обстоятельство, что Александра Егоровна не проявила ни малейшего любопытства относительно результатов его поездки.

— В Петербурге сыро, на редкость холодно и скучно. Даром что середина июля. Студенты на каникулах, чиновники — на дачах, гвардия — на манёврах. Решительно не знаю, что можно рассказать, дабы вас развлечь.

Неслышно вошедшая с подносом горничная принесла графин сока, судя по цвету, апельсинового, и большое блюдо с фруктами: ананасом, апельсинами, яблоками, веткой чёрного винограда.

— Попробуйте нашего сока. Мы его сами давим из померанцев и добавляем лимон. Очень вкусно! — предложила Максименко. — Заодно и мне налейте.

Она внимательно смотрела на Шумилова, и во взгляде её читалось лукавство, кокетство и Бог знает, что ещё. Алексей слегка опешил и, понимая, что слова собеседницы в данном случае живут какой-то своей, абстрактной жизнью, ничего не имеющей общего с тем, что на самом деле она думает и хочет сказать, включился в эту игру. Словно бы не замечая провоцирующего взгляда, обнажившихся до самых плеч рук Александры Егоровны, Шумилов принялся деловито рассказывать о Петербурге, о своём кратком путешествии, о результатах посещения «Общества взаимного поземельного кредита».

— Я составил выборку из вариантов, которые могли бы представить интерес для вас, — Алексей Иванович извлёк из внутреннего кармана записную книжку. — Давайте, я вам продиктую, а потом мы с вами их обсудим.

— А может, вы мне сами всё напишите? — спросила Максименко.

В планы Шумилова никак не входило оставлять в доме этой женщины образец своего почерка. Не потому вовсе, что он опасался какой-то провокации или подлога, а просто в силу той рефлекторной осторожности, что с некоторых пор сделалась его второю натурой.

— Уж извините меня, Александра Егоровна, — как можно мягче ответил Шумилов. — Но сие никак не возможно. Во время переговоров каждая из сторон свои деловые записи ведёт сама.

— В самом деле? Ну, давайте я запишу, — согласилась Максименко. Опустив кота на пол, она извлекла из письменного стола лист бумаги и приготовилась писать. — Начинайте с самого крупного поместья.

Под диктовку Шумилова она принялась покрывать лист крупными нечитаемыми каракулями, высовывая при этом язык и старательно сопя. Эпистолярные потуги купчихи-миллионщицы повергли Шумилова в состояние, близкое к шоку; он не мог поверить своим глазам. «Господи, да тут не то, что женской гимназии, тут и двух классов образования нет, — потрясённо подумал Алексей Иванович. — И она ещё что-то там лепетала о германских университетах и чтении Сенеки по-латыни!»

В течение четверти часа Александра Егоровна усеяла лист буквами-уродцами и многочисленными кляксами. Видимо, устав писать, она спрятала язык, закрыла рот и махнула рукой.

— Ну, пожалуй, шести этих вариантов хватит. Дальше, я вижу, уже мелочь идёт.

Развлекаясь, она принялась пририсовывать кляксам ножки, усики и крылья, отчего лист оказался вскоре усеян отвратительного вида тараканами, клещами и божьими коровками. Занятие это необыкновенно позабавило купчиху, и она с искренним удовольствием марала листок дальше. Шумилов старался не выказать своего чрезвычайного удивления увиденным, но в глубине души был сражён зрелищем взрослой женщины, развлекающейся, точно шестилетний ребёнок. В конце концов, Александра Егоровна с видимой неохотой отложила изрисованный насекомыми листок и позвала кота:

— Ну-ка, Пират, иди ко мне, иди к мамочке, шельмец.

Шумилов принялся рассказывать Александре Егоровне о достоинствах и недостатках тех шести поместий, что она выписала на лист, но быстро смолк, так как понял, что женщина его не слушает. Максименко рассеянно и невпопад кивала: «Ага… угу… Да-да», но было видно, что мысли её где-то далеко. Тогда Шумилов наколол широкой фруктовой вилкой ломтик ананаса и принялся его жевать. Александра Егоровна немедля оживилась и подалась всем телом к столу.

— А мне дайте винограда. Сама же не могу — видите, руки заняты, ~ со смехом произнесла она, указывая на кота.

Предполагалось, очевидно, что Шумилов должен накормить её виноградом с руки. Он несколько смутился такой смелой просьбе, но виду не подал. «Барышня явно берёт быка за рога, — подумал Алексей. — Но уж как-то совсем брутально она меня соблазняет, фантазии ни на грош». Однако отказаться было неловко. Шумилов взял ветвь винограда за хвостик, намереваясь поднести её ко рту Максименко, как неожиданно из-за полуоткрытой двери кабинета донёсся молодой звонкий голос с мягким немецким акцентом:

— Ксаня, этого Петра взашей надо гнать! Представляешь, он опять…

А через долю секунды на пороге показался и сам обладатель чудного голоса и немецкого акцента — Аристарх Резнельд. Был он в красной атласной рубахе-косоворотке с распахнутым воротом, без головного убора, в коротких сафьяновых сапожках с мягкими голенищами, — одним словом, вырядился казачком, каковым никогда не был. Увидев обернувшуюся к нему Максименко и Шумилова с веткой винограда в протянутой руке, он осёкся, резко остановился, словно наткнулся на невидимую стену, одним словом изобразил ту гамму чувств, которую должен был бы пережить на его месте любой человек, невольно вторгшийся в чужой разговор. На лице немца промелькнуло конфузливое выражение, но он быстро взял себя в руки, улыбнулся и, уже не торопясь, вошёл в кабинет, протягивая Шумилову руку.

— Здравствуйте, Алексей Иванович. Давненько изволили не бывать. Извините, если помешал…

Резнельд был фальшив каждым своим жестом и словом. Шумилов был готов заключить какое угодно пари на то, что немецкий юноша подслушивал его разговор с Александрой Максименко от первого слова до последнего — наверняка, стоял где-нибудь за портьерой в соседнем зале, либо через зал, смотрел в щель между дверью и косяком и боялся чихнуть. А тут вмешался, возмутившись, видимо, провокационной игрой дражайшей «Ксани». «Что ж, голубки, посмотрим на ваш домашний театр», — не без ехидцы подумал Шумилов, но вслух, разумеется, ничего такого не сказал, а, поднявшись навстречу Аристарху, широко улыбнулся:

— Доброе утро, дорогой Аристарх Карлович, вот кого действительно приятно видеть, так это вас! Я руководствуюсь тем принципом, что в гости лучше явиться поздно, чем никогда.

— Так что там с этим Петром, Аристарх? — с негодованием в голосе спросила Александра Егоровна, она сбросила с колен персидского кота и вся подобралась в кресле — видимо, сочла появление своего немецкого друга совершенно неуместным. Впрочем, женщина тут же справилась с эмоциями и буквально через секунду уже совсем другим тоном, елейным и умиротворённым, пояснила Шумилову:

— Петр — наш работник наёмный, кровельщик.

— Он, подлец, крышу над каретным сараем не перекрыл давеча, а сейчас такой ливень! Он, шельма, с утра пьяный, а дождь зальёт новый возок, весь бархат погниёт! — с деланным возмущением в голосе запричитал Аристарх.

«Хреновый артист, ни единому слову не верю», — Шумилов в душе потешался над разворачивавшимся перед его глазами представлением.

— Аристарх, ну что ж ты от меня хочешь? Сделай что-нибудь! Что ж мне, велеть, чтоб Петра нагайкой отстегали? Так телесные наказания ноне запрещены! — замахала рукой Александра. — Разберись с ним сам, вычти из оплаты, что ли. Ступай! Видишь, я с Алексеем Ивановичем дела решаю.

Немец при этих словах пошёл пятнами. Секунд десять он немо таращился на Александру Максименко, видимо, не в силах поверить в то, что она его отсылает, затем пролепетал:

— Так я… пойду что ли… рассчитаю…

— Да, поди, нам надо с Алексеем Ивановичем поговорить! Да дверь затвори!

Резнельд вышел из кабинета точно побитая собака. На него было тяжело смотреть. Сцена эта многое сказала Шумилову об отношениях Аристарха с вдовою; теперь Алексей не сомневался, что он живёт в доме купчихи на правах любовника. Между тем, Александра Максименко, видимо, испытывала определённую неловкость от всего произошедшего. Дабы загладить впечатление, она пустилась в пространные и вовсе не нужные пояснения:

— Я, знаете ли, Алексей Иванович, в таких делах не очень понимаю. Аристарх Карлович еще при муже покойном, упокой, господь, его душу, помогал нам управляться с хозяйством. Да ведь и то сказать — за всем нужен глаз да глаз. Чуть отвлечёшься — ан все норовят обокрасть да обмануть. А уж, тем более, сейчас, когда я одна, без мужа осталась. Трудно женщине на хозяйстве… Так и что там с нашим делом? Я имею в виду покупку земли… Вы так интересно говорили.

Она явно желала переменить тему разговора.

— Да я, собственно, всё уже сказал. В общем-то, мне вполне по силам устроить хорошую скидку. Можно организовать переоценку в сторону понижения и сэкономить двадцать, а то и более процентов от стоимости. Крупные участки вы уже записали, срок выкупа по ним подойдёт в ближайшие два месяца, но реально прежними хозяевами они выкуплены не будут. Так что определяйтесь… Единственное, на что я считаю нужным обратить ваше внимание, так это на то, что сейчас лето, а лето — не очень удачное время для покупки. Осенью возможны более выгодные условия, да и предложений будет больше.

— Нет, до осени ждать слишком долго, — сказала, как припечатала, Максименко.

Разговор далее потёк поверхностный, совершенно незначительный. Когда речь зашла о местном драматическом театре, красе и гордости Ростова, Александра Егоровна пригласила Алексея Ивановича на бенефис местной примы, госпожи Арсеньевой.

— Сейчас межсезонье, но Арсеньева покидает театр. Говорят, в Варшаву приглашена, напоследок даёт бенефис, — пояснила Максименко. — Дата пока не определена, но говорят, что сие событие произойдёт в ближайшую неделю, много, десять дней. У меня ложа абонирована круглогодично. Буду рада, если вы составите нам компанию. Будут все свои — Аристарх и Софья, может быть, ещё кто-то из самых близких.

— Почту за честь, — поблагодарил Шумилов.

В окно он увидел, что южный бурный ливень закончился. Впору было отправляться домой. Отказавшись от обеда и раскланявшись с Александрой Егоровной, он направился к выходу. Выйдя из дома, Шумилов пару минут постоял на Николаевской улице. Он не спешил уходить, поскольку намеревался возвратиться за забытым зонтиком. Он не забрал у горничной зонт вовсе не потому, что действительно его забыл, а единственно для того, чтобы иметь повод возвратиться назад. Внезапное возвращение с полдороги — старый как мир приём, практикуемый не только рассеянными людьми, но и обманутыми мужьями, и сыскными агентами.

Выдержав некоторую паузу, Шумилов быстрым шагом возвратился к дому Максименко и вышедшей на звук колокольчика горничной объяснил:

— Зонт у вас забыл, подай-ка, голубушка. Девушка не успела повернуться, как Алексей опустил ей в кармашек передника серебряный рубль и проговорил негромко:

— Не очень-то спеши, я пока с Александрой Егоровной попрощаюсь…

Горничная пару секунд испытующе смотрела в глаза Алексея, затем едва заметно кивнула. Шумилову только того и надо было. В полном одиночестве быстро пошёл он хорошо знакомой анфиладой полутёмных комнат вглубь дома. Стали слышны голоса, говорившие явно находились на террасе, видимо, это было любимое место Александры Егоровны.

— Глупый, глупый, ну какой же ты дурашка! — переливался её голос. — Ей Богу, нашёл к кому ревновать — к этому кривоногому коротышке! Я же только тебя люблю! А он что? Побыл и уехал…

Шумилов приблизился к дверному проёму, который вёл в зал с выходом на террасу, но далее не пошёл — и так было неплохо слышно. Какое-то время на террасе шелестела одежда, елозил по половицам стул, разговаривавшие явно были увлечены вознёй, характер которой несложно было представить.

— Я видел, как ты на него смотрела, — послышался глухой сдавленный голос Аристарха. ~ Ты меня мучишь, да? Ты меня дразнишь, да? Ты не думаешь, что я могу вызвать на дуэль этого козлоногого юриста и уничтожить его!

Шумилов подавил в себе желание немедля выйти на террасу и дать этому герою хорошую затрещину.

— Ну-у, мой Атилла, вот ещё придумаешь, ты же знаешь — это для дела! Ну, подумай сам, зачем мне нужен ещё кто-то, когда у меня есть ты! Или я не доказала тебе свою любовь?

— Ксанечка, — послышался звук влажных поцелуев, — зачем ты принимаешь этого столичного паяца? Я же тебя просил! Он мне не нравится. Да, да, мне не нравится, как он смотрит на тебя! Ты думаешь, он тобой упивается, а на самом деле он тебя ненавидит! Я это вижу! Ты совершенно неправильно истолковываешь его поведение. Ты не понимаешь этого мужчину. Он может стать опасен. Знаешь пословицу: у тумы — чёрные думы. Шумиловы, как я слышал, не чистопородные казаки, у них в роду были цыгане. Это тума! Зачем ты его заводишь?

Послышался довольный смех, и Александра Егоровна с нотками удовлетворения в голосе ответила:

— Ха-ха-ха, ты ревнуешь! Ну, так что ж из того, что я мужчинам нравлюсь? Тебе бы радоваться, ведь другие только облизываются, а всё ведь достаётся тебе одному.

— Ты мною играешь! Нет, нет, пусти… я так больше не могу и не хочу! Да, не хочу! — с нажимом сказал он, возвышая голос. — Ты с ним кокетничаешь, а я должен как… как твой лакей, подушки носить. И даже руки тебе подать не смею…

— Сташик, посуди сам, — в голосе Александры зазвучали назидательные нотки, — нам он ну-у-ужен сейчас. Нужен, понимаешь? Сделку нужно будет провернуть быстро, да так, чтоб человек не только изза гонорара расстарался, а из особого дружеского расположения. Это всегда лучше, чем просто из-за денег. Я пококетничаю немного и куплю этого Шумилова с потрохами, ты понимаешь?

— В театр зачем было его приглашать? Я тогда не поеду. Хочешь, езжай с ним одна, — капризничал Аристарх. — Нет больше моих сил. Ты унижаешь во мне мужчину.

— Сташик, ну, миленький, ну, не куксись. Я и сама хотела тебе предложить. То есть — не ездить… Мы ведь с тобой уже решали, что не время нам сейчас вместе на людях появляться — и так уже толки идут. Надо заткнуть всем сплетникам рты. Атак, посуди сам: я появлюсь в театре с новым в городе лицом — все начнут судить да рядить, кто таков, откуда. Узнают, что дворянин, чиновник, что из Петербурга, переключатся на него, и про нас с тобою перестанут говорить.

— А как же ты потом объяснишь всем, почему он уехал? Он ведь скоро уедет, правда? Или у тебя другие виды, и ты меня за нос водишь? Что ж, тебе не привыкать, чай, не впервой…

— Ах ты, дерзкий ревнивец! — послышался звук лёгкого шлёпка. — Не беспокойся, уедет. Он же здесь в отпуске. Но это только мы с тобой будем знать, а он и все вокруг пусть думают, что он и в самом деле произвёл на меня впечатление. Тоже мне, столичная знаменитость! А на деле такой же кобель, как и полковник Плавников или как купец Гиреев!

— А вдруг он решит, что ты и вправду… влюблена в него?

— Ах, Сташик, женщина всегда сумеет как приблизить, так и дать по носу в нужный момент.

Она опять засмеялась. Алексей медленно двинулся к выходу.

В прихожей с сухим сложенным зонтом в руке стояла горничная, чопорная, в застёгнутом наглухо платье, в белом переднике. Она терпеливо дожидалась Шумилова, не пытаясь последовать за ним комнаты. Алексей не сомневался в том, что девушка полностью поняла его и не пыталась ему помешать вовсе не потому, что получила от него рубль. Госпожа Максименко была, видимо, не просто стервой, но ещё и домашним тираном.