Помоги проекту - поделись книгой:
– Памаги, вахлак! – отзывался Яха. – Утром… иль ночей, что ль… шёл домой из бани… У моста встречает Иван Петров, говорит: пить будишь? Я и так ель проспался, но сёравно взялси и хрущак залудил. Переклинило – говорю: поздравляю, Иван Петрович! Чуть шаг отшёл, голова замутилась, облевался… Нет, этъ потом, что ль… Сначала затемнело, и я ёбахнулся с бугра… Промежник двух коряжников как-то попал – заклинило… Ток щас вот проснулся… Тут склизкая, а, блядь, руками я, как ни хватай, не могу выползть, вротский чубук!..
Красавец! Оказалось, продрых полночи и сегодня до вечера!
У меня даже почему-то защемило в сердце: вот он, Яха, кому он нужен… Он ренегат и алкоголик, двоечник и «пакостить», но Кай (или Гниль, или Яна) ему руки не подаст. Я полез вниз, цепляясь за молодые вязы, ухватился за прошлогоднюю сухую американку (приняв её, конечно, за прочный побег) … Я покатился по жиже, камням и веткам… Треснулся об дерево, оказавшись лицом к лицу с Яхой. С трудом отогнул ствол вяза, чтобы Яха смог выбраться (поразительно, как он сюда втиснулся), мы обошли внизу и выбрались по трубе.
Выбрались на бугор. Самое время было обожраться.
– Опять обожраться – сёдня опять праздник! – провозгласил Яха.
– Я не пойду, – сказал я и побежал домой.
Объявили его рейс. Слай рассматривал в журнале фото поп-звезды, как она похожа на Яну! Куда ни пойди, куда ни глянь – везде она! Время ушло! Его не вернёшь. Да и вернёшь – пожалеешь.
Высокий мужчина встал с пластикового кресла, поднял с пола тяжёлую спортивную сумку и пошёл, чуть прихрамывая, к выходу. Серые глаза излучали тепло, однако лицо его не вызывало доверия: мощные скулы, покрытые чёрной щетиной, два больших фиолетовых шрама – на щеке и на лбу, посиневшее ухо, чёрные как смоль нечесаные волосы, нависающие на лоб до самых глаз… мешки под глазами, кривая ухмылка… Зубы потемневшие, со сколами, и видно, не все целы. На правой руке татуировка «Прости. 199…».
Медленно, как бы нехотя, он шёл навстречу судьбе.
Я катался по полу, бился лбом… Карябал бритвой по руке, но было больно. Я не мог слушать музыку, не мог есть. Перебрался на кровать, содрал со стены ковёр, разбил лампу, разодрал майку. Я катался по кровати, завёртываясь в ковёр, бился головой в стену, харкался в батарею… Ко сну я отошёл с такой же почти метафизической истиной, с какой недавно вышел из него. Я сочинил, или скорее, вспомнил некий стих (обычно я не помню стихов, даже которые учил наизусть, а тут ещё
Он заворожил, буквально всосал весь мой мозг (хотя тот сам его, по сути, и синтезировал), заставил заснуть…
Владимир заметил, где скрылся космический гость (зарево уже потухло, и стало ужасно темно). «Должно быть рядом упал, – подумал он, – километров семь-восемь».
Разбудил друзей, решили пойти посмотреть…
Проснулся я от самого жестокого удара весны – она била ножом в самое сердце… Хоть двойные рамы были выставлены уже давно,
…Да, подумал я, символизм. Ей никогда не прервать, не прорвать тонкой прозрачной плёнки стекла. Никогда не узнает она, что всего метрах в тридцати, за садом, в низине у ручья, у речки, в болотистой кислой земле лопухи разрастаются выше человеческого роста, диаметром в метр, а простая огородная поветель с цветочками-парашютиками вырождается в змееподобное чудовище с бело-фиолетовыми цветками покрупнее тюльпанов…
Родители застали меня дрожащим, босиком на голом полу (палас вынесли мыть), поливающим фиалку…
Проснулся я, ударив ногой по проигрывателю на столе возле кровати. Что-то перемкнуло, и понеслось шипение, а затем уж и напев из Свиридова:
Так оно и было. Только солнца мало. Пространство как бы отступило, просело от снега. Фиалка цвела, рядом с ней рос лук в баночках. Больше ничего и никого не было. Свет был тусклый и сонный – время, наверно, сгущается, как молоко с сахаром, течёт вязко, почти стоит. На столе лежал чистый лист бумаги с буквой
Вечером в школе была дискотека, и я всё же не удержался, снарядился и туда поспешил.
Решили пойти посмотреть: такое ведь в жизни не каждый день бывает. Шли по компасу; через пару часов путники увидели впереди свет.
Освещённый огнём силуэт. Рядом полукругом стояли ещё 12 чёрных фигур со сверкающими мечами в руках. Метеорит дымился и светился синеватым, как пламя газа, огнём.
Сознание словно покрыла некая пелена: тело и воля парализованы, остаётся только пассивное созерцание.
До ребят долетали слова незнакомца, произносимые торжественно (наверно, на латыни), от которых по спине бежали мурашки. Несколько раз зловеще сотрясало воздух имя Левиафан.
[Здесь отрывок «Метеорит», как и положено отрывку, обрывается. Далее должен был следовать не очень мягкий экшн (а вообще, «Метеорит», конечно же, психологический и мистический триллер). Должно
По дороге от дома до школы (см. «Темь и грязь»), проходя мимо памятника солдату (см. «Черти на трассе»), я увидел ещё две тёмные фигуры. Я приближался, огибая полукругом оградку памятника – это были Яна и Кай, они целовались – как в фильмах камера кружится вокруг влюблённых – я косился, не мог оторваться от них. Потом я написал стих:
Когда подходишь к светящимся в темноте окнам школы, к собравшимся на пороге «браткам», чувствуешь себя личностью, сам за себя отвечаешь. Я поздоровался со всеми благополучно и примостился курить. Меня вдруг обступили Жека и так называемый Папаша, взяли под руки, одновременно пинком выбив из-под ног бетон и лёд порожка.
– Пойдём-ка, поговорим. Э, Краба, хватай Перекуса!
Они тащили меня за угол, где окно кабинета директора, но чуть подальше ничего не видно.
– Жизнь, наверно, у тебя слишком уж стала хорошая.
– Да, а погода-то!
– Да ты, шершень, ещё смеёшься! Странный ты, Лёня, человек. Ну ничего, мы тебя щас исправим… Спина-то кривая поди?
– Сколько на раскладушках ни спать.
– Щас мы тебя по стенке выровняем…
Владимир перекрестился, прошептав: «Господи, сохрани нас, помоги нам…» Руслан хихикнул, но тут же, осознав
– Да чё ты с ним базаришь?! – Папаша, как и П-ов, был натуральный садист. – А ну, к стенке, блядь, задрот ишачий!
Он заехал мне коленом в живот. Я согнулся, сел. Они врезали по пинку по почкам.
– Тащи Перекуса, я ему в рот нассу! – Папаша был пьян, красен, глаза навыкате, пустые. Он, судя по всему, расстёгивал ширинку.
– На колени его, дай я, что ль, в душу ему въебу!
– Э, кто-й-то идёт! Директор! Кенарь!
Медленно, как бы нехотя, он шёл навстречу
И вдруг – крик…
– Э, кто-й-то идёт! Директор!
– Подымайся, паскуда! Этого тоже.
Директор (Кенарь) шёл не спеша.
– Что это вы тут, ребята? Опять туалет нашли у моего окна? Пойдём, Алексей…
…мне нужно с тобой поговорить.
(Он взял меня под…)
(…руку и повёл с собой).
Я молчал.
– Ты с ними не связывался бы…
– Я?! – даже остановился.
– Ты, говорят, куришь…
– Я? Нет, сроду никогда.
– Ну смотри, а то уж три выговора: окно [разбил] и пьянка – раз, матерился пьяный – два, спаивал несовершеннолетних с Яшкой, потом, гм, как бы сказать…
– Валялся на полу с тем же Яхой, под ёлкой, и хватал хороводных девок за ноги, особенно Ленку! – я сам не ожидал от себя такой тирады, словно из своего произведения.
– Ну аттестат тебе получать, не мне. Хоть ты и отличник, и сочинения такие пишешь, и сочиняешь там ещё… Только вы, отличники, люди такие…
И он ушёл.
И он ушёл.
Я встретил Яху, он был уже вдатый.
– Надо бы выпить, – категорично.
– А есть чё?! – Яха весь аж зарделся.
Втроём с ним и с Перекусом мы облазили всё село: у кого деньги спрашивали, у кого самогон, но всё напрасно. Замёрзшие, мы возвращались к школе ни с чем.
– Щас дискач уж кончится!..
– О, вахлак, щас можеть даже… Поздно, правда…
Яха повёл нас к своему сослуживцу, скотнику Салыге, домой. Было несколько стыдно, но выпить, выпить – это уж было дело принципа.
Яхе открыла жена. «Я щас», – сказал он и исчез.
Высунулся: «Патошный будишь? А ты?»
В доме было холодно, Салыга лежал на полуразвалившемся диване в фуфайке и валенках. Трое маленьких детей, тоже укутанные и закрытые грязным и дырявым ватным одеялом, смотрели «Спокойной ночи…» по блёклому чёрно-белому телевизору. Посуда вся с застывшей грязью, в одной чашке я явственно увидел давно засохшие, заклиневшие макароны-ракушки, покрытые какой-то чёрно-зелёной гадостью. По столу раскрошен хлеб, а ещё сахар, лежит нож, немного сахара осталось ещё в углах мешочка, капли воды по столешнице и полу – я, как Шерлок Холмс, сразу понял: только недавно детишки ели хлеб с сахаром – нужно спрыснуть отрезанный во всю ширину буханки ломоть чёрного хлеба изо рта и обсыпать
– Есть самосад? – спросил Яха.
– Какой тут сад – остатки, бодулыжки от табака…
Мы и это употребили и вернулись в школу. Все уже расходились.
Я заподозрил, что у Яны с Каем
И вдруг – крик.
–
Все обернулись, замерли. Мужчина остановился, поправил рукой сползшие на глаза волосы и посмотрел наверх.
…в трико в спортзал. Было ещё рано (всех разогнали из-за какой-то драки). В спортзале уже лупили в футбол, выпивали. В тренажёрном зале качались. Откуда-то появился пьяный Зам с Фомой-полутрупом в полушубке с поллитром.
– Вит-тёк, Р-рая-Рая, как тут хар-рош-шо! – лепетал красный, как баскетбольный мяч, Зам. – «Сынок, это море…» – «Иде-э?!» – взвизгивал он, неистово копаясь в своих больших глазах.
– Зям, нас-сыпай, сог’геешься.
Поделиться книгой: