– Почему ты открыла конверт?
– А что такого? – спрашивает она, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более наивно. – Ты что, из полиции?
– Он разве тебе адресован? Нет? Вот и не надо было открывать.
– Его даже толком не заклеили.
Эрик изучает конверт в свете уличных фонарей, осматривает липкую полоску.
– Вот тут надорвано.
– Ты лучше прочти.
Он просматривает решение о выдворении из страны, которое предваряет биография арестанта, отдает бумагу ей обратно.
– Так ты понял или нет? – спрашивает Виржини, удивленная тем, как быстро он вернул ей листок.
– Да.
– И все?
– Это брехня. Такие истории продают на Барбес[10] по пятьдесят три евро за штуку.
– Не думаю, что он ее купил, тут многовато подробностей.
Она злится, что Эрик ей не верит. Вновь берет в руки листок. Этот человек утверждает, что агенты Министерства обороны Таджикистана разыскивают его за нарушение общественного порядка. Он говорит, что его арестовали, бросили в машину, заковали в наручники, привезли в какой-то дом, заперли в подвале и несколько дней пытали. В любое время дня и ночи к нему могли явиться три-четыре человека в масках: они избивали его, пинали ногами, били дубинками, плевали на него.
– В Центре я столкнулась с женщиной, которая занималась его делом. Он разоблачил сеть незаконной торговли людьми.
Она читает вслух:
–
Когда машина останавливается на красный свет, она протягивает листок Аристиду, но тот притворяется, что не понимает, зачем она это делает. Он якобы не может разобраться, с какой стороны читать документ, подносит его к глазам, держа кончиками пальцев, как кусок использованной туалетной бумаги. Заметив слова «страх», «электричество», «гематомы», он возвращает листок Виржини.
– Я не умею читать.
По словам задержанного, он пересек границу, пытаясь сбежать от преследования. Добрался до Саратова, оттуда – до автовокзала в Рязани, затем до Москвы. Он шел пешком, ехал на поездах, автобусах, в грузовиках и в конце концов оказался во Франции. Виржини даже не знает, где находится Таджикистан, а вот он сумел попасть во Францию, хотя для этого ему пришлось укрываться в спальных отсеках грузовиков, пересекать границы, согнувшись в три погибели среди ящиков с грузами, надеяться на чудо, пытаться не задохнуться, забиваться в крошечные щели, прятать голову в колени. Теперь его двумя самолетами вернут в исходную точку: на все уйдет не больше пяти часов.
В верхней части решения ФБЗБЛГ она обнаруживает формальный отказ, фразу, которая звучит так гладко, что ее наверняка используют очень и очень часто: «Предоставленные вместе с прошением документы, призванные подтвердить изложенные в нем факты, лишены доказательной силы, а сделанные просителем заявления неточны и не дают достаточного представления о причинах его тюремного заключения; этих документов недостаточно для признания заявленных просителем фактов и обоснования изложенных им страхов».
В конверте лежит еще одно, с виду совсем невинное письмо, переведенное силами Ассоциации по защите прав человека. Для Виржини оно становится последней каплей:
Она хотела взглянуть на его бумаги – и вот пожалуйста. Она делает глубокий вдох, выдыхает в тишине салона. Она пошла в полицию, потому что ее отец был полицейским, потому что ей нравилась дружеская атмосфера, царившая у них дома, когда коллеги отца приходили на ужин, потому что полиция – это одна большая семья, потому что ей хотелось помогать людям и наказывать преступников. Но очень скоро она забыла о взломщиках сейфов, убийцах и растлителях маленьких девочек. Черт с тем, что ее повседневная работа складывалась из всевозможных проявлений и запахов рода людского, из подлежащих регистрации доверенностей, домашнего скота, затруднившего движение машин по государственной автодороге, забытых в яслях детей, чудовищных драк, насильственного захвата помещений, краж личных вещей из автомобилей, нарушений тишины в ночное время, жалоб на лающих собак, штрафов за лысую резину, бесконечных расследований автомобильных аварий, выходок шизофреников в период обострения, ложных вызовов и розыгрышей, проделок мелких хулиганов, которых отпускают еще до того, как ты успеваешь дописать отчет. Черт с тем, что полицейских считали мастерами на все руки, вызывали в экстренных ситуациях, когда школа переставала справляться, когда социальные работники опускали руки, когда охранники не знали, что предпринять. Черт с тем, что они были палочками-выручалочками Республики и что им надо было соблюдать иерархию, оказывать уважение всем возможным начальствующим субъектам – притом что от них требовали перепахать океан, не меньше. Черт с тем, что во время работы ей не хотелось петь, черт с тем, что на нее беспрерывно обрушивались все возможные проблемы, какие только одолевают этот несчастный мир, черт с тем, что ей приходилось уворачиваться от брошенных в нее пакетов с мороженым горошком, тухлых яиц, батареек, шаров для петанка. Черт с тем, что им постоянно приходилось самим красить стены в комиссариате, что она стыдилась своей профессии, скрывала ее от соседей, от других родителей в яслях сына. Но сегодня вечером это был перебор. Сегодня вечером, в машине, в районе Ножан-сюр-Марн, ситуация оказалась вполне недвусмысленной. Рядом с ними, в их служебной машине, уселась смерть. Смерть со своей острой косой. Вонючая смерть.
– В его деле мне не все понятно, – заметил Эрик. – Почему они решили его экстрадировать, зная, что, как только он вернется домой, его укокошат? Вот подумай.
– Это бюрократические проволочки.
– А, ну конечно.
– Так сказала та женщина.
– Вожу я плохо, зато быстро, – предупреждает Аристид и газует, выезжая на бульвар Страсбур.
Он добавляет, что не рад оказаться за рулем «Рено» в тот редкий раз, когда им нужно ехать не в соседний квартал, а чуточку дальше. Он пытается завязать разговор, снова вспоминает про «Форд Фокус» – к его огромному сожалению, администрация больше их не закупает.
– Помните, они еще так урчали на ходу, и все прохожие оборачивались. Они надежнее, прочнее, и двигатель у них что надо.
– В некоторых отделах еще работают на «Мондео», – замечает Эрик.
Им самим было бы проще, не знай они, что сейчас делают. Теперь Виржини понимает, почему конверты запечатывают. Коллеги-конвоиры из СТКЗ не изучают их содержимое и потому лучше работают. Сочувствие не позволяет действовать эффективно. Дистанцироваться куда правильнее. Чувства не дают идти вперед, мешают действовать рационально.
– Я, конечно, ничего не говорю, но он все время терся у кромки поля, ему в команду инвалидов надо, а не в профессиональный спорт, – бросает Аристид.
– Да у них в запасе никого не осталось, – вдруг распаляется Эрик. – Не было у них других вариантов, они могли выпустить только Гризманна. Что тут говорить.
Слова отдают мертвечиной, падают в пустоту, словно формы, лишенные всякого смысла. Они подводят итоги, перепроверяют, да, действительно, это невероятно, это двойное наказание, они размышляют, ну ладно, они молодцы, делают свою работу, они справятся или нет, и все тут, я хочу сказать, офигеть, можно лишиться руки, глаза, почки, надо заправиться, нет, главное – поорать погромче, забросать тишину бессмысленными словами, пустыми фразами, заполнить паузы, создать шумовой фон, хотя никто ничего не говорит. Но уже слишком поздно. Разговор уже валится на землю, не заметив подставленной смертью подножки. Они не могут больше вести себя так, словно не знают. Не могут делать вид, что яд сомнений не начал действовать. К середине бульвара Страсбур, к заправке «Тоталь», в машине воцаряется тишина. Вдали горят огни – это Нейи-Плезанс или даже Нейи-сюр-Марн.
Она думала, что сумеет со всем справиться: родила, завела любовника, сделала аборт и как ни в чем не бывало вернулась к работе. Но смятение растет, расползается по телу. Она – та, кто приносит беду. Это просто недоразумение. Я никогда не ношу с собой документы, потому что боюсь их потерять. Я не пристегнулась, потому что не успела даже тронуться с места. Я проехала не на красный, а на желтый. Я не говорила по телефону, я слушала сообщения. Недоразумение, да-да, в духе оправданий, которые она слышит на протяжении всего дня. Эрик отодвинет сиденье назад, положит ноги на торпеду. В бардачке найдутся забытые мятные конфеты и пара компакт-дисков. На берегу океана их будут ждать друзья. Приморские сосны и Далида. Диастола и систола. Они поедут в отпуск к морю. Трое друзей – вот кем они будут казаться. Никому даже в голову не придет, что они из полиции.
Справа, перед мостом через железную дорогу, вырастает магазин «Диа». Вывеска дисконт-супермаркета и виднеющийся из-под подголовника крепкий затылок Аристида воскрешают в памяти его квартиру.
Виржини не понимает, как он мог пригласить ее туда, ни о чем не предупредив. Ей стало за него стыдно, она тут же поняла, что зря согласилась, хотела развернуться и уйти – словно уже сама обстановка в его жилище громко кричала ей о том, что сейчас случится. Обыденность и пошлость измены поглотили ее с головой. Она в жизни не видела более печальной, необжитой квартиры. Надо было насторожиться еще в вестибюле здания, украшенном талисманом фэн-шуй из черной гальки, в обшитом звуконепроницаемыми панелями коридоре, где свет загорался автоматически – как порой бывает в гостиницах. Аристид жил в новом доме, высота потолков была рассчитана строго по нормам до сантиметра.
Квартира Аристида: две комнаты с плиточным полом, обставленные случайной мебелью, – ящики с меламиновым покрытием, полки из «Икеи», африканские барабаны, небольшой музыкальный центр, черная пластиковая стойка для компакт-дисков. Кухонная мебель с отделкой под дерево – здесь явно никто не готовил: электроплитка, холодильник, рыбные палочки. В ванной душевая кабина с синтетической шторкой, где Аристид мылся шампунем, когда заканчивалось мыло, – как раз пора было пополнить запасы. Тут и там в свете энергосберегающих лампочек уже второй год пылились неразобранные после переезда коробки. В шкафчиках на кухне никогда не было ни чая, ни кофе. Новая, плохо проветриваемая квартира с отличной звукоизоляцией: соседей словно вообще не существует.
Перешагнув через порог, Виржини почувствовала себя такой бестактной, словно пролезла Аристиду прямо в душу. Она обнаружила его слабое место: он явно не знал, кто он такой. Его квартира обозначила непреодолимую пропасть, разделившую их раз и навсегда, – такой же пропастью стали бы противоположные политические взгляды или слишком явная разница в возрасте. Тогда-то она осознала, что они никогда не будут вместе, что она никогда не сможет по-настоящему его полюбить, что пропасть слишком велика. Она наблюдала за ним со спокойствием энтомолога, желая контролировать ситуацию, оставаться собой, не позволять себе лишнего. Это было глупо – ведь она прекрасно знала, что произойдет, но не могла расслабиться, смириться с тем, что уже оказалась здесь, решила пойти за ним. Она все еще внутренне сопротивлялась, как всегда портила себе все удовольствие.
Но едва Аристид разделся, как квартира преобразилась, заиграла всеми красками. Его сияющая мужественность давала больше света, чем энергосберегающие лампочки 18Вт = 75Вт. Она расхохоталась, когда он появился в комнате совершенно голый вслед за своим торчащим членом, опередившим его на долю секунды. Он вдруг заговорил с ней о чем-то отвлеченном, с невинным видом стал показывать мастерскую, не обращая внимания на свою очевидную, стойкую эрекцию: его пенис напоминал ручку чемодана, за которую ей так и хотелось ухватиться. Он сменил тему, и от одного взгляда на его тело у Виржини потемнело в глазах. Она рассмеялась его непринужденности, наконец сдалась, позволила себе разглядывать этого красавца, словно сошедшего с картинки в учебнике анатомии, – с лепным торсом и крепкими мышцами, которые она могла изучать и перечислять до бесконечности. Вот большая грудная и большая спинная мышцы. Вот дельтовидные мышцы, охватывающие плечо и помогающие ему вращаться. Ниже – ягодичные мышцы, вид которых ее совершенно одурманил. Бедра и икры окончательно свели ее с ума. Ее потрясли даже его ступни, крепкие, широкие, с выступающими венами. Он был слишком красив для реального человека. Она никогда не смогла бы насмотреться на это тело – и не была уверена, что заслужила его. Но он не дал ей времени на размышления. Тебе от меня не уйти, словно сказал он и обхватил ее за талию, принялся ласкать ей грудь. И в тот же миг Аристид перестал быть безжизненной фотографией, красавцем со страниц модного журнала: у Аристида был запах, Аристид обрел плоть, она увидела вблизи его кожу, тонкую, со множеством мелких изъянов. Он сжал ее в объятиях, и она растаяла, она готова была принять его таким, какой он есть, со всеми его глупостями, с его незрелостью, наглостью, с его стремлением выдать себя за того, кем он не является. Его широкие ладони сминали, отталкивали, доводили до безумия. Вцепившись ему в волосы, до боли кусая губы, она изучала саму себя, пока они занимались любовью, заставляла себя смотреть на происходящее со стороны, чтобы потом знать, что это действительно случилось. А затем, наконец, она забывалась, и он доводил ее до ослепляющих оргазмов, она хватала ртом воздух, а он падал рядом с ней, и она, словно тряпичная кукла в его руках, смеясь, угрожала, что подаст иск за надругательство над представителем сил правопорядка.
На въезде в Ле Перё-сюр-Марн, в районе ресторана «Мэриленд», Аристид снова пытается нарушить царящую в машине тишину, поправляет зеркало заднего вида, пытается поймать ее взгляд.
– Все в порядке?
– Все в порядке.
– Звучит неуверенно.
– Я устала.
– Тебе надо принимать медь.
Он не осмелился бы давать ей советов по части здоровья, будь они одни в машине. Он притворяется, что тоже страшно устал, кривится, делает вид, что заснет, если его не отвлекут разговорами.
– Расскажи, как прошел твой день, – вымучивает он.
Она мрачно смотрит на него в зеркало. Она так раздражена, что ей сложно даже рот раскрыть. Додумался спросить, как у нее дела, и день выбрал самый подходящий.
– Не хочешь?
Он требует хоть показного, но уважения: ему нужно, чтобы она обратила на него внимание.
– День был отвратительный. Эрик подтвердит.
– Не говори плохого про день, который еще не закончился.
Он что, может быть жестоким? Она и не подозревала.
– Неужели ты можешь делать две вещи одновременно? Можешь ехать и при этом слушать меня?
– Я не еду, я веду машину.
Она замолкает, но затем заставляет себя говорить, надеясь ввести его в заблуждение. Через четверть километра ей удается наконец раскрыть рот.
– Нас вызвали на потасовку в районе стадиона «Лео Лагранж», – с деланой беззаботностью сообщает она.
Он точно слышал об этом по радио: два десятка человек устроили серьезную драку неподалеку от стадиона, на краю Венсенского леса. Она испытывает злорадство, рассказывая ему о заданиях вроде этого: беременных женщин на такие вызовы никогда не отправляют. Дружеский футбольный матч закончился скандалом, участников драки было так много, что сразу и не сосчитать. На поле смешалось все: жесты и крики, яростные схватки без правил, случайные и прицельные удары. Взгляд не мог ни на чем задержаться и метался от одной детали картины к другой. Парень с окровавленным лицом резко бьет другого в живот, словно перед ним боксерская груша / футболист в синтетических шортах стоит на четвереньках и, тряся головой, выплевывает кровавые сгустки / еще один мчится за какой-то девушкой, на бегу выбрасывает вперед ногу, чтобы свалить ее на землю / мальчишка с криками катается по земле, держась за нос. Дерущиеся внезапно рассредоточились по всему полю, затем снова стянулись к центру: потасовка пульсировала, жила своей жизнью. Стычки заканчивались на земле, где дерущиеся, разделившись на пары, отвешивали друг другу точные удары. Все это освещало сверху яркое, беспощадное солнце, не дававшее никакой тени.
– Не вздумай снова так себя вести, – напоминает Эрик.
– Что у вас случилось? – спрашивает Аристид.
– Да она в начале просто стояла и смотрела, как парни дерутся. Будто бы не собиралась вмешиваться, а, Виржини?
– Боялась колготки порвать?
Эрик считает ее предательницей. Она и правда не знала, с чего начать. Нерешительно замерла на краю поля, парализованная зрелищем, не понимала, как определить, кто тут жертва, а кто обидчик, не хотела валить на землю невинных. Ее наряд прибыл не один: в качестве подкрепления вызвали еще два, и все же она на несколько секунд застыла вне пределов этой первобытной драки, не двигалась, вдыхала запахи скошенной травы и горячего асфальта, словно собираясь простоять так всю жизнь: возможно, ее удерживал инстинкт самосохранения, и она бездумно ждала, оттягивала миг, когда ей придется броситься в гущу событий. Казалось, что из-за жары дерущиеся двигаются медленнее, чем могли бы. Она с удивлением рассматривала футболки в пятнах соли, брызги пота, разлетающиеся от волос резко дернувшего головой парня. Ее коллеги сразу кинулись в самое пекло. Конечно, они были правы: для начала надо остановить дерущихся, все разговоры потом. Она запомнила, как Эрик вдруг поднял на нее глаза, локтем держа одного из зачинщиков под горло, на миг замер и аккуратно спросил:
– Ты собираешься нам помочь?
Она глупо кивнула. Его тон тут же сменился, мигом вернул ее к реальной жизни:
– Всех в наручники! Тех, кто сопротивляется, на землю!
Она напрягла мышцы рук, на секунду сжала кулаки, чтобы напомнить себе, какая она сильная, а затем тоже бросилась вперед, выставив локоть, чтобы прикрыть лицо, тяжело дыша, с трудом разнимая дерущихся, рубя рукой воздух, чувствуя, как со всех сторон ей на плечи, на ноги посыпались удары. Она схватила какого-то юношу и едва не вывихнула ему запястье, чтобы застегнуть наручники. Тут же развернулась к парню килограммов на тридцать тяжелее нее, пригнула голову, выставила вперед обе руки, чтобы прикрыться.
Когда все закончилось, она задумалась. Ей не понравилось охватившее ее замешательство. Она вспомнила, как в школе полиции в Ниме один из преподавателей говорил им в коридоре после занятия в тире:
– Самые опасные люди в армии – новички: их еще терзают сомнения, они еще не на все готовы, в самом начале они еще не могут убивать. Когда им приходится впервые по-настоящему стрелять, для самозащиты или чтобы прикрыть коллег, они колеблются лишние полсекунды.
Она думала, что уже совершенно сжилась со своей работой, что у нее пропала тревога, преследовавшая ее в первые годы, когда она захлопывала за собой дверцу машины и не знала, что ее ждет. Диспетчер на главной станции сообщил о драке в районе стадиона «Лео Лагранж», и они помчались, не понимая, сколько человек дерется, вооружены ли они, что это – мелкая перепалка или серьезная стычка с бейсбольными битами и «розочками» из бутылок. Ты приезжаешь на вызов о семейной ссоре и натыкаешься на вооруженного мужика, который держит оборону в своей квартире. Ты останавливаешь отца семейства за мелкое нарушение правил дорожного движения, а в итоге везешь его в комиссариат, потому что он стал угрожать тебе убийством. Из-за этой тревоги она часто говорила себе, что уйдет из полиции лет через двадцать, когда устанет постоянно чувствовать себя куском мяса, дрожащим за собственную жизнь. Она знает, что эта тревога несколько раз в год спасает ее, заставляет инстинктивно принимать решения, не имеющие ничего общего с храбростью. И вот сегодня она стояла у края поля и смотрела, наблюдала со стороны, как люди молотят друг друга, как ее коллеги растаскивают их без ее помощи, – словно она была ни при чем.
Когда драка закончилась, на земле осталось несколько человек: лежа на животе, со сцепленными за спиной руками, они бились будто в агонии, как выброшенные на берег рыбы. Виржини с благодарностью взглянула на задыхающихся от жары коллег.
– Ну что, разобрались? – отрывисто бросил Эрик.
Виржини с улыбкой кивнула, по лицу стекал пот. От соли щипало глаза. Внезапно ей показалось, что начался снегопад. Мелкие пылинки посыпались с неба, тонким слоем покрыли траву. Пожар в Центре административного задержания набирал силу. Кремационный пепел начал разлетаться по району.
Пока она признает свою вину перед Эриком, подтверждает, что на миг засомневалась, ее правая рука, а затем и левая подбираются ближе к запястьям таджика. Да, она действительно испугалась, но в качестве оправдания она напоминает Аристиду:
– За последние два года я ни разу не спала целую ночь от и до.
Она небрежно, словно из прихоти, расстегивает наручники.
– Что ты делаешь? – спрашивает Эрик, услышав за спиной металлический щелчок.
– Все в порядке, он спокоен.
– Ты с ума сошла? Что с тобой сегодня?
– Все в порядке, расслабься…
– Слушай, ты тут чем вообще занимаешься, а? Он что, твой друг? У тебя, что ли, родня в Таджикистане?
– У него руки скованы впереди, я не хочу, чтобы он придушил тебя наручниками, и все тут.
– Погоди, так он у нас спокойный или нет?
– Он тут свернулся как креветка. Вообще не шевелится. Чего ты боишься?
– Если вдруг что, сама за ним побежишь.
– Как скажешь.
– Черт, да ты совсем с катушек съехала. Просто спятила. Она спятила или нет?
– Явно спятила, – подтверждает Аристид.
Если кто за ним и побежит, то как раз Эрик, она в этом уверена. Не зря из них троих он старший по званию. Повышение получают только профессионалы своего дела. Раз он дослужился до формы с серебристой тесьмой и красной оторочкой, значит, он четко блюдет иерархию. Его считают кропотливым работником: пожалуй, именно это сочетание четкости и честолюбия в нем и злит.
Сегодня днем они сопровождали домой женщину, которую избил сожитель. Жертва попросила их поехать с ней, чтобы она смогла собрать вещи, не боясь новых побоев. Эрик вышел из машины одновременно с пострадавшей: он часто так делает, создает две возможные мишени вместо одной.
Поделиться книгой: