Помоги проекту - поделись книгой:
— Дитя мое! У нас нет хлеба; потерпи до вечера — может быть, вечером у нас будет еда.
Дофин протянул ручку, указывая на людей, несших хлеб на остриях штыков.
— У них есть хлеб, — заметил он.
— Да, дитя мое, но это их хлеб, а не наш. Они ходили за ним в Версаль, потому что, как они говорят, в Париже они три дня не видели хлеба.
— Три дня! — повторил мальчик. — Они ничего не ели целых три дня, матушка?
Согласно требованиям этикета, дофин обыкновенно обращался к матери, называя ее "мадам"; однако теперь бедный малыш хотел есть так же, как дитя бедняков, и потому, проголодавшись, забыл об этикете и назвал ее "матушкой".
— Да, сын мой, — отвечала королева.
— В таком случае, — со вздохом заметил малыш, — они, должно быть, очень голодны!
Он перестал плакать и попытался заснуть.
Бедный королевский отпрыск! Еще не раз, прежде чем умереть, ему суждено, как и теперь, тщетно просить хлеба!
У городских ворот кортеж снова остановился, на сей раз не для отдыха, а для того, чтобы отпраздновать прибытие.
Это прибытие должно было отмечаться пением и танцами.
Странная остановка, почти столь же пугающая в своем веселье, как прежние — в своей угрозе!
Торговки рыбой слезали со своих лошадей, вернее, с лошадей гвардейцев, приторачивая к седлу сабли и карабины; рыночные торговки и грузчики слезали с пушек, представавших во всей своей пугающей наготе.
Толпа образовала хоровод вокруг королевской кареты, оттеснив от нее солдат национальной гвардии и депутатов, — страшный символ грядущих событий!
Эти люди с самыми лучшими намерениями, желая выказать членам королевской семьи свою радость, пели, орали, выли, женщины целовались с мужчинами, мужчины заставляли женщин подпрыгивать, как в бесстыдных кермессах на полотнах Тенирса.
Все это происходило почти в полной темноте, потому что день выдался хмурый и дождливый; вот почему толпа, освещаемая лишь пушечными фитилями да огнями фейерверка, приобретала из-за игры света и тени какой-то фантастический, сатанинский вид.
Полчаса продолжались крики, гомон, пение, танцы по колено в грязи; наконец кортеж грянул протяжное "ура!"; все имевшие при себе оружие: мужчины, женщины, дети — разрядили его в воздух, нимало не заботясь о пулях, зашлепавших мгновение спустя по лужам, подобно крупным градинам.
Дофин и его сестра расплакались: они так испугались, что забыли о голоде.
Кортеж двинулся вдоль набережной и наконец прибыл на площадь перед ратушей.
Там войска были построены в каре, чтобы пропустить только королевский экипаж, преградив путь любому, кто не был членом королевской семьи или Национального собрания.
В это время королева заметила в толпе Вебера, доверенного камердинера, своего молочного брата, австрийца, приехавшего вместе с ней еще из Вены; он изо всех сил пытался, несмотря на запрет, пройти вместе с королевой в ратушу.
Она его окликнула.
Вебер подбежал к ней.
Еще будучи в Версале, он обратил внимание на то, что толпа оказывает знаки уважения национальной гвардии; тогда, чтобы придать себе значительности и тем самым иметь возможность быть полезным королеве, Вебер надел мундир национального гвардейца, присовокупив к костюму простого добровольца знаки отличия офицера штаба.
Главный конюший Марии Антуанетты одолжил ему коня.
Чтобы не вызывать ничьих подозрений, он во время всего пути держался в стороне, готовый, разумеется, приблизиться к королеве, если в этом возникнет необходимость.
Как только королева окликнула его, он сейчас же оказался рядом с ней.
— Зачем ты пытаешься ворваться силой, Вебер? — спросила королева, по привычке обращаясь к нему на "ты".
— Чтобы быть рядом с вами, ваше величество.
— Ты мне не нужен в ратуше, Вебер, — возразила королева, — а вот в другом месте ты можешь мне очень пригодиться.
— Где, ваше величество?
— В Тюильри, дорогой Вебер, в Тюильри, где никто нас не ждет; если ты не приедешь туда раньше нас, у нас не будет там ни постели, ни комнаты, ни даже куска хлеба.
— Какая прекрасная мысль, ваше величество! — вмешался король.
Королева разговаривала по-немецки; король понимал этот язык, но говорить на нем не мог и потому заговорил по-английски.
Толпа тоже слышала слова королевы, но никто ничего не понял. Чужая речь, к которой народ испытывал инстинктивное отвращение, вызвала вокруг кареты ропот, готовый перейти в рев; однако в это время в каре образовался проход — в нем и скрылся королевский экипаж.
Байи, одна из трех самых популярных личностей эпохи, тот самый Байи, кого мы уже видели во время первого путешествия короля, когда штыки, ружья и пушечные жерла утопали в букетах цветов, о которых словно забыли в этом втором путешествии, — итак, Байи встречал короля и королеву у подножия импровизированного трона, наспех сработанного, плохо укрепленного, поскрипывавшего под бархатной обивкой, — в полном смысле слова случайного трона!
Мэр Парижа почти слово в слово повторил речь, с которой он обратился к королю в прошлый раз.
Король ответил:
— Я всегда с радостью и доверием возвращаюсь к жителям моего доброго города Парижа.
Король говорил тихо, едва ворочая языком от изнеможения и голода. Байи повторил слова короля во всеуслышание. Однако, намеренно или случайно, но он опустил слово "доверием".
Королева это заметила.
Она была рада возможности излить накопившуюся в ее сердце горечь.
— Прошу прощения, господин мэр, — сказала она достаточно громко для того, чтобы окружавшие не упустили ни единого ее слова, — либо вы плохо слышали, либо у вас короткая память.
— Что случилось, ваше величество? — пролепетал Байи, обращая к королеве удивленный взгляд; будучи астрономом, он прекрасно изучил небо, но так плохо знал землю!
У нас в каждой революции есть свой астроном, и этого астронома подстерегает на пути предательский колодец, куда он непременно попадет.
Королева продолжала:
— Король сказал, что всегда с радостью и доверием возвращается к жителям своего доброго города Парижа. Если можно усомниться в том, что он испытывает радость, то, по крайней мере, пусть все знают, что он приехал сюда с доверием.
Она поднялась по ступенькам и села на трон рядом с королем, приготовившись выслушать речи выборщиков.
Тем временем Вебер, перед лошадью которого толпа почтительно расступалась, видя его мундир офицера штаба, благополучно добрался до Тюильрийского дворца.
Королевский дом Тюильри, как его раньше называли, был построен при Екатерине Медичи; она жила в нем совсем недолго; затем его оставили и Карл IX, и Генрих III, и Генрих IV, и Людовик XIII, променяв Тюильри на Лувр; а Людовик XIV, Людовик XV и Людовик XVI предпочитали ему Версаль. Тюильри давно уже представлял собою нечто вроде королевских служб, где проживали придворные, однако, пожалуй, ни разу там не побывали ни король, ни королева.
Вебер осмотрел покои и, отлично зная привычки короля и королевы, выбрал для них апартаменты графини де Ламарк, а также комнаты, занимаемые маршалами де Ноаем и де Муши.
То, что он занял апартаменты графини де Ламарк — она тут же их освободила, — имело свои преимущества: у него было все готово для приема королевы, потому что он купил у графини мебель, белье, занавески и ковры.
Около десяти часов вечера послышался шум подъезжавшей кареты их величеств.
Бросившись навстречу августейшим хозяевам, Вебер на бегу приказал слугам:
— Подавайте на стол!
Вошли король, королева, принцесса, дофин, мадам Елизавета и Андре.
Граф Прованский отправился в Люксембургский дворец.
Король беспокойно озирался, однако, войдя в гостиную, он через приотворенную дверь увидел, что в конце галереи накрыт стол.
В ту же минуту дверь распахнулась и придверник объявил:
— Кушать подано!
— О! До чего Вебер находчив! — радостно воскликнул король. — Мадам, передайте ему, что я очень им доволен.
— Непременно передам, государь, — со вздохом ответила королева и вошла в столовую.
Приборы для короля, королевы, юной принцессы, дофина и мадам Елизаветы были расставлены на столе.
Однако прибора для Андре не было.
Терзаемый голодом, король не сразу это заметил; впрочем, в этой забывчивости не было ничего оскорбительного, потому что все было сделано согласно самому строгому этикету.
Однако королева — от нее ничто не могло ускользнуть — заметила это с первого взгляда.
— Ваше величество, вы позволите графине де Шарни поужинать с нами, не правда ли?
— Ну еще бы! — вскричал король. — Мы сегодня ужинаем по-семейному, а графиня — член нашей семьи.
— Государь! — спросила Андре, — следует ли мне к этому отнестись как к приказанию вашего величества?
Король удивленно на нее взглянул.
— Нет, графиня, это просьба короля.
— В таком случае, — сказала графиня, — прошу ваше величество меня извинить, я не голодна.
— Как?! Вы не голодны? — воскликнул король, не понимая, как можно не испытывать голод в десять часов вечера после столь утомительного дня, если последний раз перед этим они ели лишь в десять часов утра, да и то очень скудно.
— Нет, государь, — ответила Андре.
— Я тоже не голодна, — присоединилась к ней королева.
— И я, — поддержала их мадам Елизавета.
— Вы не правы, ваше величество, — возразил король, — от хорошей работы желудка зависит состояние всего организма и даже работа мозга. По этому поводу у Тита Ливия существует басня, позднее заимствованная Шекспиром и Лафонтеном; над этой басней я и приглашаю вас поразмыслить.
— Мы знаем эту басню, ваше величество, — сказала королева. — Старик Менений рассказал ее в день переворота римскому народу. В тот день римский народ восстал, так же как сегодня взбунтовался народ французский. Итак, вы правы, государь: эту басню весьма уместно вспомнить сегодня.
— Ну как, графиня, — спросил король, протягивая свою тарелку, чтобы ему подлили супу, — неужели сходство исторических судеб не подвигнет вас к тому, чтобы отужинать?
— Нет, государь, мне очень неловко, и я должна признаться вашему величеству, что хотела бы повиноваться, но ничего не могу с собой поделать.
— Ну и напрасно, графиня: этот суп просто великолепен! Почему мне впервые подают такой суп?
— Потому что у вас новый повар, государь, прежде служивший у графини де Ламарк, чьи апартаменты мы сейчас занимаем.
— Я оставляю его у себя на службе и желаю, чтобы он был включен в число королевской прислуги… Этот Вебер — настоящий кудесник, ваше величество!
— Да, — с печалью в голосе едва слышно проговорила королева, — как жаль, что его нельзя сделать министром!
Король не слышал или сделал вид, что не слышит. Он обратил внимание на то, что Андре очень бледна. Хотя королева и мадам Елизавета за весь день ели не больше Андре, они все-таки, в отличие от нее, сидели за столом. Он повернулся к графине де Шарни.
— Сударыня, если вы не голодны, то не можете сказать, что не устали; если вы отказывались есть, то отдохнуть вы не откажетесь, не правда ли?
Обратившись к королеве, он продолжал:
— Ваше величество, прошу вас отпустить графиню де Шарни: пусть сон заменит ей пищу.
Затем он сказал слугам:
— Надеюсь, что с постелью для госпожи графини де Шарни не будет такого недоразумения, как с ее прибором. Ей не забыли приготовить комнату?
— О государь! — воскликнула Андре, — как могу я допустить, чтобы помнили обо мне в такой суматохе? С меня будет довольно и кресла.
— Ну нет, нет — возразил король, — вы и так почти без сна провели прошлую ночь; вам необходимо выспаться: королеве нужны не только собственные силы, но и силы ее друзей.
Тем временем вернулся лакей — его посылали узнать о комнате для Андре.
— Господин Вебер, зная о большой благосклонности, которую королева оказывает госпоже графине, и полагая, что таковы будут пожелания ее величества, решил предоставить госпоже графине комнату, смежную с комнатой королевы, — доложил он.
Королева вздрогнула, подумав, что, если для графини нашлась только одна комната, значит, для графа де Шарни вряд ли найдется другое место, кроме как в комнате его супруги.
Андре заметила, как вздрогнула королева.
Ни одно из ощущений каждой из этих двух женщин не могло ускользнуть от внимания соперницы.
— На одну ночь, я соглашусь только на одну ночь, ваше величество, — поспешила она успокоить королеву. — Апартаменты вашего величества слишком невелики, чтобы я могла занимать комнату в ущерб королеве; думаю, в дворцовых службах для меня найдется какой-нибудь уголок.
Королева прошептала нечто невразумительное.
Поделиться книгой: