Помоги проекту - поделись книгой:
— По каким же делам ты бегал целый день?
— Да ведь вы сами сказали вчера, что освещение здесь не годится и что вам надобна другая мастерская.
— Разумеется.
— Я и нашел мастерскую.
— Ты слышишь, Паголо? — обратился учитель к художнику.
— Что вы сказали, учитель? — произнес тот, снова поднимая голову.
— А ну-ка, прекрати рисовать и иди сюда! Послушай, что рассказывает Асканио. Он нашел мастерскую!
— Извините, учитель, но мне и отсюда слышно каждое слово моего друга Асканио. Мне хотелось бы закончить набросок. Право, тут нет греха — раз ты благоговейно выполнил долг христианина в воскресенье, займись на досуге кое-какими полезными делами: работать — значит молиться.
— Друг мой, Паголо, — скорее грустно, нежели сердито заметил, покачав головой, учитель, — поверь мне: лучше бы ты работал поусидчивее и постарательнее на неделе и развлекался, как наши добрые товарищи, в воскресенье. А ты лодырничаешь в будни и лицемерно стараешься отличиться, выказывая столько рвения в праздники. Но ты сам себе господин, поступай, как тебе заблагорассудится… Ну, рассказывай, Асканио, сынок, — продолжал он, и в его голосе прозвучали бесконечная нежность и задушевность, — что ты нашел?
Нашел чудесную мастерскую.
— Где же?
— Знаете ли вы Нельский замок?
— Превосходно знаю. То есть я проходил мимо, а заходить не доводилось.
— Ну, а снаружи он вам нравится?
— Еще бы, черт возьми! Но…
— Что — но?
— Разве он не занят?
— Занят парижским прево, господином Робером д’Эстурвилем. Прево завладел замком, не имея на то никакого права. К тому же, для успокоения совести мы можем ему оставить Малый Нельский — там, кажется, живет кто-то из его родственников — и удовольствоваться Большим Нельским замком со всеми его дворами, лужайками, залами для игры в шары и мяч.
— Там есть зал для игры в мяч?
— Получше, чем зал Санта-Кроче во Флоренции.
— Клянусь Бахусом, это моя любимая игра! Ты же знаешь, Асканио.
— Знаю, учитель. И, кроме того, замок превосходно расположен: сколько там воздуха, и какого воздуха — деревенского! Не то что здесь, в этом отвратительном закоулке, — ведь мы тут плесневеем, солнца не видим. А там с одной стороны Пре-о-Клер, с другой — Сена и король, король в двух шагах в своем Лувре!
— Кому же принадлежит этот волшебный замок?
— Кому? Черт возьми, королю!
— Королю?.. Повтори-ка, что ты сказал: Нельский замок принадлежит королю?
— Именно ему. Остается одно — узнать, согласится ли король пожаловать вам это великолепное угодье.
— Кто, король? Как его зовут, Асканио?
— Франциск Первый, конечно.
— А, тогда через неделю Нельский замок будет моим.
— Но парижский прево, пожалуй, разгневается.
— А мне какое дело!
— А если он не захочет уступить по доброй воле?
— Не захочет? Как меня зовут, Асканио?
— Бенвенуто Челлини, учитель.
— Вот поэтому ежели достойный прево не захочет по своей воле отступиться от замка, то его заставят силой… Ну, а теперь пора спать. Поговорим обо всем завтра. Утро вечера мудренее.
И по знаку учителя все разошлись, кроме Паголо, который еще некоторое время работал, сидя в углу; но, как только он убедился, что все улеглись, он встал, осмотрелся, подошел к столу, налил полный бокал вина и, мигом осушив его, тоже отправился спать.
II
ЗОЛОТЫХ ДЕЛ МАСТЕР XVI ВЕКА
Да позволят нам читатели, раз уж мы нарисовали портрет Бенвенуто Челлини и упомянули его имя, сделать небольшое отступление и рассказать об этом необыкновенном человеке, вот уже более двух месяцев жившем во Франции, ибо ему суждено стать, о чем легко догадаться, одним из главных персонажей книги.
Однако сначала скажем несколько слов о том, что представлял собой ювелир в XVI веке.
Есть во Флоренции мост, называемый Старым мостом. Он и поныне застроен домами; в этих домах помещались мастерские золотых и серебряных изделий.
Правда, это не были изделия в современном понимании: выделка золотых и серебряных вещей в наши дни — ремесло, а прежде это было искусство.
Потому-то и не было на свете ничего чудеснее этих мастерских или, вернее, предметов, их украшавших; были там округлые ониксовые кубки, опоясанные извивающимися драконами, — сказочные чудовища вздымали головы, простирали лазурные крылья, усыпанные золотыми звездами, и, разинув огнедышащие пасти, грозно смотрели друг на друга рубиновыми глазами. Были там агатовые кувшины, увитые веткой плюща, — изгибаясь в виде ручки, она закруглялась над самым горлышком, а в изумрудной листве скрывались чудесные эмалевые райские птицы: они были совсем как живые, так и казалось, что вот-вот запоют. Были там урны из ляпис-лазури, над ними, словно собираясь утолить жажду, свешивали головки две ящерицы, вычеканенные так искусно, что, глядя на их переливчатые золотые спинки, чудилось, будто и чуть слышный шорох вспугнет ящериц и они укроются в трещине на стене. Были там и чаши, и дароносицы, и бронзовые, золотые, серебряные медали; все было усыпано драгоценными каменьями, словно в ту эпоху рубины, топазы, гранаты и алмазы находили в речном песке или придорожной пыли; наконец, были там нимфы, наяды, боги, богини — весь сияющий Олимп вперемежку с распятиями, крестами с изображением Голгофы; скорбящие мадонны и Венеры, Христы и Аполлоны, Юпитеры, метавшие громы и молнии, и Иеговы, созидающие миры.
И все это было не только задумано с поэтическим вдохновением, но и искусно выполнено; не только прелестно, как безделушки для украшения дамского будуара, но великолепно, как величайшие произведения искусства, которые могут обессмертить имя царствовавшего тогда короля или дух нации.
Правда, ювелиры той эпохи звались Лоренцо Гиберти, Гирландайо и Бенвенуто Челлини.
Сам Бенвенуто Челлини в своих мемуарах, более увлекательных, нежели самый увлекательный роман, рассказывал о полной опасных приключений жизни художников XV и XVI веков, когда Тициан писал в латах, а Микеланджело ваял со шпагой на боку, когда Мазаччо и Доменикино были отравлены, а Козимо запирался на замок, стараясь так закалить сталь, чтобы она резала порфир.
Мы познакомим читателя с Бенвенуто Челлини, поведав лишь об одном эпизоде его жизни: о том, что привело его во Францию.
Бенвенуто жил в Риме, куда призвал его Климент VII, и с увлечением работал над прекрасной церковной чашей, которую заказал ему папа. Художнику хотелось самым тщательным образом отделать драгоценную чашу, и поэтому работа подвигалась очень медленно. Бенвенуто получал выгодные заказы от герцогов, королей и пап, выполнял их с непревзойденным мастерством и этим нажил себе множество завистников. И вот один из его собратьев — ювелир по имени Помпео, лентяй и клеветник — воспользовался задержкой в работе Челлини и стал порочить его в глазах папы. Ежедневно, не зная ни сна, ни отдыха, Помпео возводил на Бенвенуто напраслину, то втихомолку, то во всеуслышание уверяя, будто тот никогда не сделает чашу, потому что очень занят выполнением других работ в ущерб заказам его святейшества.
Козни досточтимого Помпео сделали свое дело. Однажды, сияя от радости, он вошел в мастерскую Бенвенуто Челлини, который сразу догадался, что Помпео принес дурные вести.
— Ну вот, любезный собрат, — произнес Помпео, — я пришел к вам, дабы освободить вас от вашей трудной повинности. Его святейшество хорошо понимает, что вы не можете закончить чашу — не из-за недостатка усердия, а из-за недостатка времени. Поэтому его святейшество решил избавить вас от некоторых важных дел и по самоличному побуждению освобождает вас от обязанности гравера Монетного двора. Отныне у вас будет в месяц дукатов на девять меньше, зато в день времени на час больше.
Бенвенуто вскипел и готов был вышвырнуть глумителя в окно, но сдержался — ни один мускул не дрогнул на его лице, и Помпео решил, что удар не достиг цели.
— Да, вот еще что, — продолжал он. — Уж не знаю почему, его святейшество требует, чтобы вы тотчас же отдали ему чашу — притом в любом виде. Право, боюсь, дорогой Бенвенуто, что его святейшество, невзирая на мое заступничество, намерен поручить завершение чаши другому ювелиру. По-дружески предупреждаю вас об этом.
— Ну уж нет! — воскликнул золотых дел мастер, подскочив так, будто его ужалила змея. — Чаша принадлежит мне, как принадлежит папе управление Монетным двором. Его святейшество имеет право потребовать лишь те пятьсот экю, которые мне выплатили вперед. А я завершу свое произведение, когда мне заблагорассудится.
— Берегитесь, маэстро, — заметил Помпео, — как бы отказ не привел вас в тюрьму!
— Вы осел, сударь мой! — ответил Бенвенуто.
Помпео ушел вне себя от ярости.
На следующий день к Бенвенуто явились два камерария святейшего отца.
— Мы пришли к тебе по велению папы, — сказал один из них. — Ты должен вернуть чашу, иначе мы препроводим тебя в тюрьму.
— Господа, — отвечал Бенвенуто, — такой человек, как я, достоин лишь таких стражников, как вы. Так и быть, ведите меня в тюрьму. Но предупреждаю: это ничуть не ускорит окончания папской чаши.
И Бенвенуто пошел с ними к начальнику королевской тюрьмы, который, — очевидно, по приказу папы — пригласил его к столу. За обедом кастелян замка Сент-Анж уговаривал Бенвенуто порадовать папу — отнести ему свое творение, уверяя, что, как только тот подчинится, Климент VII, хоть он гневлив и упрям, удовольствуется одной его покорностью. Но Бенвенуто отвечал, что он уже шесть раз показывал святейшему отцу начатую чашу и что ничего другого папа не может от него требовать; кроме того, он знает, что его святейшеству доверять нельзя — его святейшество, воспользовавшись своим положением, пожалуй, отнимет чашу да и отдаст какому-нибудь олуху, который ее испортит. Зато Бенвенуто повторил, что готов вернуть задаток — пятьсот экю. После чего в ответ на все настойчивые уговоры кастеляна Бенвенуто лишь расхваливал его повара и восхищался винами.
После обеда придти земляки, близкие друзья Челлини, его ученики во главе с Асканио и стали умолять ваятеля не губить себя, не противиться воле Климента VII. Но Бенвенуто уже давно хотелось удостовериться в той великой истине, что ювелир может переупрямить папу. И раз уж представился такой отличный случай, о котором можно было только мечтать, он его не упустит.
Земляки Бенвенуто удалились, пожимая плечами. Друзья решили, что он сошел с ума. Асканио залился слезами.
По счастью, Помпео не забыл о Челлини и, пока все это происходило, говорил папе:
— Ваше святейшество, дозвольте вашему слуге действовать. Я пошлю сказать этому упрямцу, что, если ему уж так хочется, пусть возвращает пятьсот экю. Бенвенуто мот и расточитель — нет у него таких денег, поэтому ему придется вернуть чашу.
Климент VII нашел, что Помпео придумал чудесный выход, и позволил ему поступать по своему усмотрению. Поэтому в тот же вечер, когда Бенвенуто вели в камеру в замке Сент-Анж, камерарий сказал золотых дел мастеру, что святейшему отцу угодно тотчас же получить пятьсот экю или чашу.
Бенвенуто ответил, что отдаст пятьсот экю, как только вернется к себе в мастерскую.
Четверо стражников швейцарской гвардии и камерарий проводили Бенвенуто домой. Придя к себе в спальню, Бенвенуто вынул из кармана ключ, открыл железный шкафчик, вделанный в стену, достал из большого кошеля пятьсот экю и, отдав их камерарию, выставил его за дверь вместе с телохранителями-швейцарцами. Швейцарцы получили четыре экю за труды, что делает честь Бенвенуто Челлини, и, уходя, целовали ему руки, что делает честь швейцарцам.
Камерарий тотчас же воротился к святейшему отцу и передал ему пятьсот экю, что раздосадовало святейшего отца. Вспылив, он принялся бранить Помпео.
— Ступай сам за великим ваятелем в его мастерскую, скотина, — приказал папа, — и со всей учтивостью, на какую только способна твоя глупая башка, передай, что, ежели он согласен сделать мне чашу, я предоставлю ему любые привилегии!
— Но ваше святейшество, — отвечал Помпео, — не лучше ли отложить все это до завтрашнего утра?
— Даже нынче вечером и то поздно, дурень ты этакий! Я не желаю, чтобы Бенвенуто отошел ко сну с недобрым чувством ко мне. Делай, что тебе говорят, и чтобы завтра, проснувшись, я узнал о его согласии!
Помпео вышел из Ватикана сам не свой и отправился в мастерскую Бенвенуто. Она была закрыта. Он заглянул в замочную скважину, посмотрел в дверные щели, оглядел все окна, надеясь, что хоть в одном брезжит свет, но все было погружено в темноту. Тогда он тихонько постучался, во второй раз отважился постучаться погромче, а в третий — еще громче.
Во втором этаже открылось окошко, и показался Бенвенуто; он был в рубашке, с аркебузой в руке.
— Кто там? — спросил Бенвенуто.
— Это я, — ответил гонец.
— Кто это — я? — снова спросил ваятель, сразу узнавший своего недруга.
— Помпео.
— Лжешь! — произнес Бенвенуто. — Я превосходно знаю Помпео — этот трус не отважится в столь поздний час пройти по улицам Рима!
— Да уверяю вас, дружище Челлини…
— Замолчи! Ты просто разбойник и выдаешь себя за бездельника Помпео, чтобы тебе открыли дверь, — собираешься меня ограбить.
— Маэстро Бенвенуто, да пусть я умру…
— Еще одно слово, — крикнул Бенвенуто, наводя аркебузу на собеседника, — и твое желание исполнится!
Помпео со всех ног бросился бежать по улице и, взывая о помощи скрылся за углом.
Бенвенуто затворил окно, повесил аркебузу на гвоздь и снова улегся спать, посмеиваясь над тем, как припугнул Помпео.
На другой день, спускаясь в мастерскую, открытую час назад учениками, Бенвенуто увидел, что на противоположной стороне улицы стоит Помпео, спозаранку ждущий его появления.
Заметив Челлини, Помпео приветствовал его так сердечно и дружески, как, вероятно, еще не приветствовал никого на свете.
— А-а, — воскликнул Челлини, — это вы, дражайший Помпео! Клянусь честью, я нынче ночью чуть было не проучил одного негодяя — он посмел назваться вашим именем!
— Неужели? — воскликнул Помпео с натянутой улыбкой, осторожно приближаясь к мастерской. — Да как же это случилось?
И Бенвенуто рассказал посланцу его святейшества о том, что тот и сам прекрасно знал, но так как ваятель обозвал его трусом, то Помпео так и не признался, что именно с ним Бенвенуто и разговаривал ночью. Окончив рассказ, Челлини спросил Помпео, какому счастливому случаю обязан он чести в столь ранний час видеть у себя дорогого гостя.
Помпео стал рассказывать, разумеется, кое-что опуская, о поручении Климента VII, и, пока он говорил, лицо Бенвенуто прояснялось. Итак, Климент VII сдался — ювелир переупрямил папу!
Когда Помпео замолчал, Бенвенуто сказал:
— Передайте его святейшеству, что я почту за счастье подчиниться ему и всеми силами постараюсь снова заслужить его милость, которую потерял из-за наветов завистников. Кстати, ведь у папы довольно много прислужников, не так ли? Пусть же, господин Помпео — так будет лучше и для вас, — ко мне отныне посылают другого слугу. Ради собственного благополучия — не вмешивайтесь больше в мои дела, господин Помпео. Пожалейте себя — никогда не попадайтесь мне на пути! И, во имя спасения моей души, молите Бога, чтобы я не расправился с вами, как Юлий Цезарь с Помпеем.
Помпео не замедлил убраться и поспешил к папе, чтобы передать ему ответ Бенвенуто, впрочем, умолчав о заключительной части разговора.
Некоторое время спустя, желая окончательно помириться с Бенвенуто, Климент VII заказал ему медаль со своим изображением. Бенвенуто отчеканил ее из бронзы, серебра и золота и отнес папе. Климент VII пришел в восхищение и восторженно заявил, что таких красивых медалей не делали и античные мастера.
— Вот и хорошо, ваше святейшество! — сказал Бенвенуто. — А ведь не прояви я тогда твердости характера, мы бы навеки поссорились: я не простил бы вам обиды, и вы потеряли бы преданного слугу. Видите ли, ваше святейшество, — продолжал Бенвенуто предостерегающим тоном, — недурно иногда вспоминать поговорку простых здравомыслящих людей: «Семь раз отмерь — один раз отрежь»! Так-то, ваше святейшество. И вот еще что: вы хорошо сделаете, если не будете позволять ябедниками и клеветникам дурачить вас. Я говорю это для вашего же блага, и довольно об этом, ваше святейшество.
Таким образом, Бенвенуто простил Климента VII. Разумеется, он не сделал бы этого, если бы так его не любил, но Бенвенуто был очень привязан к папе — своему земляку.
Поэтому он глубоко опечалился, когда через несколько месяцев после происшествия, о котором мы только что рассказали, папа скоропостижно скончался. Бенвенуто, человек, наделенный железной волей, залился слезами, узнав об этом, и рыдал, как ребенок, целую неделю.
Вообще же смерть папы сыграла вдвойне роковую роль в жизни бедного Бенвенуто Челлини, ибо в день погребения он встретил Помпео, с которым не виделся с того утра, когда посоветовал ему больше не являться.
Нужно сказать, что после угроз Бенвенуто жалкий трус Помпео выходил лишь в сопровождении дюжины хорошо вооруженных наемников, которым он платил столько же, сколько папа — своим телохранителям-швейцарцам, и каждая прогулка по городу обходилась ему в два, а то и в три экю. Но даже в сопровождении дюжины сбиров он трясся от страха при мысли о встрече с Бенвенуто Челлини. Притом он знал, что, если в стычке с Бенвенуто случится беда, папа, в глубине души любивший мастера, расправится с ним, с Помпео. Но вот, как мы уже сказали, Климент VII умер, и его смерть придала Помпео смелости.
Бенвенуто отправился в храм св. Петра, чтобы припасть к стопам усопшего папы. Возвращаясь из храма вместе с Асканио и Паголо по улице Банчи, он вдруг очутился лицом к лицу с Помпео и дюжиной его наемников. Помпео страшно побледнел, но, увидев, что с Бенвенуто всего два юнца, расхрабрился и, остановившись, насмешливо кивнул Бенвенуто, а правой рукой, словно ненароком, взялся за рукоятку кинжала.
Завидев отряд, угрожавший учителю, Асканио обнажил шпагу, а Паголо сделал вид, что смотрит в другую сторону. Бенвенуто не хотел подвергать любимого ученика опасности в таком неравном бою. Он схватил Асканио за руку и заставил его вложить шпагу в ножны; затем ваятель пошел дальше, словно ничего не случилось или же словно то, что случилось, нисколько его не задевало. Асканио не ожидал такого от своего учителя, но учитель отступил, и он отступил вместе с ним.
Поделиться книгой: