Первое чудо Беседы о браке и семье

Аминь.

 

Молодым

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Дорогие молодожены! Мы все понимаем, что сказанные сегодня слова доходят до вашего слуха как бы сквозь вату. Вы еще не верите, что все происходящее происходит именно с вами, а не с кем-то другим. Но я знаю, что потом все сказанное проявится в вашей памяти, словно изображение на пленке. Помогут вам и видеозаписи, без которых сегодня редко обходится венчание. Ради этого будущего осознания ныне сказанных слов можно сейчас говорить о вещах важных, предельно значимых.

Человеческая жизнь напрямую зависит от добродетели. Конечно, она зависит и от денег, и от здоровья, и от того, насколько много у вас друзей, и как крепки ваши связи с родителями и родственниками. Но это вторичные факторы. Первичным фактором является именно добродетель. Под добродетелью я сейчас имею в виду те нравственные качества, без которых жить нельзя. Если же их нет, а жизнь продолжается, то это уже не человеческая жизнь, а скотская или бесовская. Что же это за добродетели?

Это трудолюбие, терпение, верность, воздержанность, постоянство, благодарность. Этот ряд можно продолжать, хотя и не до бесконечности. С одной стороны, вступая в брак, какими-то добродетелями нужно уже обладать. Но с другой стороны, сам брак способствует воспитанию в человеке всех необходимых качеств, лишь бы только человек не противился этому воспитанию, а, наоборот, сознательно в нем участвовал. Семью можно назвать тем гнездом, в котором душа вырастает и, словно птенец, оперяется для самостоятельного полета, полета в Царство Небесное.

Начнем с трудолюбия. Брак не терпит лентяев. Тот, кто желает превратить жизнь в цепь непрерывных удовольствий, превратит ее со временем в цепь непрерывных страданий. Непременно трудитесь. Ни в коем случае не ешьте хлеб даром. Камнем в горле становится даром съеденный хлеб.

Митрофан Воронежский кратко говорил: «Употреби труд, храни мерность — богат будешь». То есть: трудись и даром не трать. Со временем накопятся избытки, те самые, которые мы зовем богатством.

Вы, конечно, хотите жить в довольстве. Это не грешно. Но нужно знать, как достичь этого, не наступая на совесть. И вот вам совет: не спешите и никому не завидуйте. В свое время у вас будет все, что нужно. И вы будете это ценить, поскольку это будет заработанным благом, а не украденным или случайно найденным.

 Завистливый смотрит на тех, кто богаче, чтобы завидовать. Благочестивый смотрит на тех, кто беднее, чтобы помочь. Слышали вы пословицу: «Не оскудеет рука дающего»? Знайте, что она «работает» с точностью физического закона. Человек милостивый, сострадательный, любящий отделять часть заработанных средств для неимущих, будет, непременно будет благословлен Богом. Вот вам тайна, для всех открытая, но не многим известная.

Для того же, чтобы быть бедным, необязательно быть лентяем. Есть еще два способа обеднеть. Это воровать и работать в воскресенье. Вывод понятен? Не берите чужого, не вносите в свой дом огонь. И обязательно чтите Господа в день воскресный, не занимайтесь в этот день тем, чем можно заняться в будни, тем, что подождет. Это тоже просто, но и это — тайна.

О верности и целомудрии скажу кратко. Пусть муж думает: в мире больше нет женщин, кроме моей жены. Пусть жена думает подобным образом: в мире нет мужчин, кроме моего мужа. Слышите? Не то, чтобы они есть, но моя жена красивее. Есть, но мой муж добрее и умнее. Их просто нет. И если нельзя воровать, чтобы не обеднеть, то и блудить нельзя, ибо это тоже воровство. Апостол Павел говорит, что муж себе не хозяин, но хозяйка ему жена. Точно так же и наоборот. Это говорится о плоти. Поскольку вы теперь — одна плоть, то муж — хозяин плоти жены, а она — хозяйка плоти мужа. Всякое общение с иною плотью — это воровство и великое несчастье. Бог да сохранит вас от этого.

Как было бы хорошо дожить до внуков и правнуков и суметь сказать им: «Кроме вашего дедушки у меня не было мужчин; кроме вашей бабушки я не знал женщин». Слушайте это все, здесь стоящие, потому что слова эти — суд для человека и касаются всех.

Нужно ли говорить о том, что брак несовместим с пьянством? Думаю, нет. Всем известно, что стон и плач живет там, где поселилось пьянство. Избегайте этой беды. Не ходите теми дорожками, на которых могут быть норы зеленого змия. И от этой беды Бог да сохранит вас.

Если вы теперь столь близки, что одна плоть у вас, то нераздельными должны быть у вас и труд, и отдых. Нельзя, чтобы у мужа были свои друзья и свои интересы, а у жены свои. Многие перетаскивают в семейную жизнь старые привычки и интересы, пытаются отвоевать «собственное» пространство внутри брака. Опасно это. До некоторой степени в

этом есть необходимость, но если возникнут конфликты, то частное нужно будет принести в жертву общему. Ради семьи нужно будет жертвовать личными пристрастиями.

Мы только начали говорить, а многим уже показались наши слова и страшными, и грозными, и тяжелыми. Так и апостолы, услыхав от Господа об обязанностях в браке, о неразлучности и верности, сказали, что лучше не жениться (Мф. 19:10). Некоторым — тем, кому дано — действительно лучше не жениться. Но их мало, и вряд ли есть среди нас сейчас хоть один такой. А всем остальным лучше жениться, но по любви и с открытыми глазами. Чем мы и занимаемся сейчас, как не открытием глаз? До поздней ночи сегодня вы будете плясать и произносить тосты. Часто эти тосты будут различаться только очередностью слов, а касаться будут только счастья и здоровья в их мирском понимании.

Мы же здесь беседуем о том, что услышишь не часто.

Но поскольку не в последний раз я говорю с вами об этом, поскольку вы придете в храм еще не раз и не два, у нас будет возможность продолжать беседы о браке с вами, уже не женихом и невестой, а состоявшимися мужем и женой.

 Целуйте друг друга, принимайте поздравления родных и идите с миром праздновать и веселиться.

Аминь.

Венчание и Святое Писание

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Я хочу сказать вам сейчас несколько слов о том, как пропитано Священным Писанием наше богослужение, как наши молитвы и службы целиком вырастают из Библии.

В миру человек — это щепка на волнах океана. А в Церкви человек —малый листочек на ветке могучего дерева. Сам он мал, но он органически связан с жизнью дерева, с его историей. Именно поэтому в службе венчания мы слышим имена тех, о ком так редко (горе нам) мы думаем в повседневной жизни.

В чине обручения мы дважды слышим об Исааке и Ревекке. Авраам не хотел искать жену своему долгожданному и обетованному сыну из жителей новой земли — хананеев, среди которых он жил. И вот он посылает раба в Месопотамию, которая называется в тексте венчания «средоречием», то есть Междуречьем, за невестой. И там, как говорится в венчальном доследовании, «ходатайством водоношения» была найдена невеста Исааку. Это описано в 24-й главе Книги Бытия. Звали девицу Ревекка. Она была родственницей, а точнее, внучатой племянницей Авраама. Вместе с другими девицами вечером она вышла черпать воду. Раб Авраама помолился Богу, говоря, что та девушка подойдет сыну его господина, которая даст ему напиться. Ревекка с радостью дала напиться незнакомцу и сказала: Я стану черпать и для верблюдов твоих, пока не напьются (Быт. 24:19). Она вылила воду в поило и вновь побежала к колодцу, и так начерпала для всех верблюдов.

Вот от каких источников питается дерево святости! Радушие, готовность потрудиться, готовность с радостью послужить даже и незнакомцу сделали эту девушку матерью святого потомства, сделали ее незабываемой в истории человечества. В нашем народе тоже говорят: ищи жену не в хороводе, а в огороде.

Господь следит за делами сынов и дочерей человеческих, и вознаграждает их сторицей за искренне сделанное добро.

Ревекка поехала в неизвестную землю, к невиданному ею доселе жениху — Исааку, который в эти дни скорбел о смерти своей матери — Сарры. И ввел ее Исаак в шатер Сарры, матери своей, и взял Ревекку, и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее; и утешился Исаак в печали по матери своей (Быт. 24:67).

Согласитесь, братья и сестры, какая это трогательная история, при всей своей библейской простоте! Если мы не знакомы с ней, то молитвы венчания, в которых молодым выпрашивается такое же благословение, какое было на главах Исаака и Ревекки, пройдут мимо нашего сознания. А ведь это не единственное место Писания, которое надо хорошо знать. В одном только чине обручения мы слышим воспоминание об Иосифе в Египте, о Данииле в вавилонском плену, о Фа-мари, о возвратившемся блудном сыне, ради которого в притче отец велел заколоть тельца. Все эти тексты связаны с одеванием колец. Ведь и Иосиф получил от фараона перстень в знак того, что он почтен высшей после самого фараона властью в Египте; и Фамарь обманула тестя при помощи посоха и кольца; и покаявшийся блудный сын получил, кроме сапог и новой одежды, перстень на руку. Все это нужно знать. Нужно насытить свою маленькую жизнь великими, бессмертными образами библейской жизни. Тогда человек укореняется в законе Господнем и становится похожим на дерево, растущее при потоках вод (Пс. 1:3). Он непременно принесет плод во время свое и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет (Пс. 1:3). А иначе ветер суеты разметает человека, как прах.

Мы не сможем рассказать все, что связано со священными историями в чине венчания. Да и вряд ли это необходимо. Мы дали вам направление движения, а дальше двигайтесь сами. Читайте Писание, посещайте храм, молитесь вместе. Добавлю только, что раз уж мы брали повод для беседы из чина обручения, взгляните еще раз внимательно на свои обручальные кольца.

Подумайте о том, что два ваших кольца—это два крайних звена одной цепи. Цепь золотая. Она не видна. Видны только крайние звенья. Ими вы спаяны навеки. Даже смерть не сильна вас разлучить, если вы не позволите греху сделать это. Куда бы вы ни пошли или ни поехали, пусть взгляд на кольцо напомнит вам о святых узах брака, пусть напомнит вам о заповедях, пусть подвигает вас на молитву.

Аминь.

Индивидуализм и коллективизм

Ноги человека крепко стоят на земле. Трудно спорить с теми, кто говорит, что человек—существо земное. Но голова человека увенчивает прямую спину и стремится в небо. Нельзя спорить и с теми, кто говорит, что у человека небесное призвание. Душа и тело, вечность и время, мощь и слабость, величие и ничтожество, взятые вместе — это человек. Но, начало небесное и начало земное смешаны в человеке не так органично, как смешаны в тесте мука и вода. «Между землей и небом — война», — пел не так давно, на рубеже эпох, молодой, ныне уже покойный, певец. Внутри человека происходит борьба помыслов и столкновение взаимоисключающих желаний. Долг велит одно, сердце стремится к другому, разум твердит о чем-то третьем. А есть еще обстоятельства, традиции, привычки. Человек — это не струна, натянутая между Небом и Землей. Скорее, это спираль накала между «плюсом» и «минусом».

Если внутри отдельного человека идет борьба и мира в нем нет, то любое человеческое общество по необходимости представляет собой сложную систему противовесов и сдерживаний, призванных не дать внутренним противоречиям накопить критическую массу. Человечество есть некий тлеющий пожар, который нельзя потушить до конца, и которому нельзя давать разгореться.

Противоборствующих групп очень много. Есть группы классические, присутствующие всегда, — такие, как богатые и бедные. Они могут одеваться по моде и переименовываться в «собственников» и «наемных рабочих», что совсем не меняет сути. Скрыто враждуют внутри человечества мужчины и женщины, отцы и дети. Враждуют оседлые и кочевые цивилизации. Враждуют белые и цветные. Вражды на почве религиозной лучше не касаться мимоходом. И среди всех этих противоречий есть одно, на котором хочется остановить взгляд более пристальный. Противоречие между коллективизмом и индивидуализмом будет в сетке нашего прицела.

***

«В наше время все было по-другому. Мы собирались вместе, вскладчину накрывали столы, пели, радовались жизни. Никто не боялся выйти вечером на улицу. Все чувствовали себя, как в одной большой семье. Бедно, конечно, было, вернее — скромно, но очень душевно, весело». Кто не слышал подобных рассказов из уст тех людей, чья молодость пришлась на послевоенные годы?

Одесские дворики, где каждый знает все обо всех, — яркий пример коллективного бытия. Такое бытие особенно ярко расцветает там, где недавно была война, где все одинаково бедны, и где тепло большую часть года.

Совсем другое дело — питерские коммуналки. Это тоже яркий пример, но с некими особенностями. Там холодно, там все бедны неодинаково. Питер — западный город, город-призрак, город-мираж, не долгими столетиями разраставшийся и поглощавший пригороды, а возникший сразу. Московские слободы, кварталы и переулки надеты на исторический центр, как бесчисленные юбки на колоритную купчиху. А Питер вырос под линейку. В нем коллективное бытие вынужденно, но жителям его привита инъекция западного индивидуализма. Каждый хочет жить изолированно от всех, ибо каждый уверен в том, что он уникален и «право имеет». Но все живут вместе, на малых метрах жилплощади, потому что нет возможности разъехаться и замкнуться на «своих метрах». В таких ульях, рожденных необходимостью, праздники вместе не празднуют, угощениями с пылу-жару не делятся, или делятся гораздо реже, чем в одесских (тбилисских, молдавских) двориках. Питер — это индивидуалист западного образца, живущий по принуждению в социалистической казарме. В таких условиях рождается музыкальный андеграунд, писательский талант, психологическая травма, но не здоровая семья. А именно здоровая семья есть камертон здорового коллективизма. Хорошая, то есть большая и крепкая семья —это и есть классический пример совместного бытия в любви, и всякий здоровый коллектив приближается к тому, чтобы быть названным именем «семьи».

***

Индивидуализм звучит как замкнутость, безразличие к общему делу, сомнение в том, что общее дело вообще возможно. Между тем, ценностным ядром индивидуализма является несводимость личности к части коллектива, человеческая уникальность. Человеку нужно быть наедине со своими мыслями и тревогами, личность осознает себя, растет и крепнет в одиночестве. Заставить человека все двадцать четыре часа в сутки быть «на миру» — это пытка. В любом бараке люди стремятся отделить кусочек «своей» территории хотя бы при помощи простыни. Разрезанные на дюжину кусков прежние барские покои превращались в «отдельное жилье» при помощи фанерных перегородок.

Это неистребимое желание жить на своем, пусть небольшом, пространстве раздражало строителей социализма. Они видели в этом явлении ожившее мещанство и психологию, отравленную мелкобуржуазными вирусами. На самом деле — это проявление душевного здоровья, потому что человек не должен растворяться в социуме.

Вот мы и похвалили изолированное бытие, хотя только что хвалили бытие коллективное. Так придется делать постоянно, потому что (цитирую сам себя) любое человеческое общество по необходимости представляет собой сложную систему противовесов, призванных не дать внутренним противоречиям накопить критическую массу. Скажешь: «Индивидуализм — плохо», — тут же найдется аргумент противоположный, говорящий: «Нет, батенька. Вот тут и тут у индивидуализма есть очень даже неплохие стороны». Поспешишь согласиться и по-русски бросишься в противоположную крайность: «Ну, да! Конечно! Личность свободна. Коллективизм — тюрьма». Но и здесь услышишь в ответ: «Коллективизм — не всегда тюрьма, иногда совсем наоборот», — и прочее.

***

Как любой житель Киева, я часто пролетаю над днепровскими водами по спинам мостов, будь то мост Метро или мост Московский. Этакую сложнейшую штуку — мост — никогда не построишь силами отдельного индивидуума. Нужна коллективная работа инженерной мысли, нужны тщательные и сложные расчеты. Затем — упорный и долгий коллективный труд, превращающий тонны железа и бетона в довольно изящное сооружение, соединяющее два берега. Хочешь быть последовательным индивидуалистом — не ступай ногой на любой из мостов, поскольку мост — ярчайшее проявление коллективного труда. В метро, кстати, тоже не заходи. Оно —того же поля ягода. Вряд ли стоит и зажигать лампочку в квартире, поскольку за любой горящей лампочкой скрывается сложнейшая работа электростанций и наличие инфраструктуры: линий передач, подстанций, трансформаторов, и т. п.

Логичному индивидуалисту нет места в мире цивилизации. Либо совесть его выгонит из этого мира и запретит пользоваться благами, либо он смирится и умерит критичный пыл по поводу людского муравейника. Правда, есть третий вафиант: не логично, а поверхностно и обрывочно мыслящий индивид, говорящий одно, поступающий по-другому и мыслящий третье. Осмысленных шагов от него не жди. А если будешь с ним беседовать, стой от него шагах в двух, ибо сей не умеющий мыслить господин имеет свойство брызгать слюной при разговоре.

***

Говорят: «Бежим отсюда. Цивилизация испортила нас. На лоне природы мы будем невинны и естественны». Какая чушь! Когда Каин Авеля убил, какая цивилизация его испортила? Не цивилизация испортила человека, а испорченный человек создал соответствующую цивилизацию. Убегая из чадных и дымных городов, что мы несем с собой, кроме рюкзаков и термосов? Страсти свои мы несем, куда бы ни пришли. Стоит пикнику продлиться неделю вместо положенных суток, и проявится все, чем кто болен. Обиды, ссоры, несогласия по пустяковым поводам... Оставьте отдыхающую группу навсегда жить в лесу — и вскоре прольется кровь, выделится вождь, составятся неписан-ные законы и правила. Мы будем свидетелями ожившего учебника по истории древнего мира. Поэтому не надо возлагать свои надежды на возврат к простоте, на экологию, на «звенящие кедры» и проч. Если уж и бежать куда, то только в качестве настоящего монаха. Но это дело редкое и достойное Красной книги.

Мы же вернемся к коллективизму и индивидуализму.

***

Коллективизм свойствен тем, кто живет поскромнее. Своя квартира, тем более, свой дом — это показатели хорошего достатка. У нас же десятилетиями, а может, и столетиями, культивировалось понятие «свой угол». После войны, когда люди были рады самому факту продолжающейся жизни, коллективизм был органичен. Пели, пили, гуляли, ели, строили, как одна большая семья. Сегодня уже все не так. Индивидуалистическое мышление вытеснило все остальные виды восприятия мира. «А мне что с того?» «Почему я?» «Это твои проблемы».

Отсюда и конфликтность нашего бытия. В области сознания мы —яркие индивидуалисты. Но денег нет на отдельное жилье, поэтому живем в общежитиях и снимаем комнаты, и миримся со свекровью на одной кухне, и составляем график уборки одного санузла на восемь душ жильцов. Это — страдание. Чтобы от страдания избавиться, нужно либо срочно разбогатеть, либо изменить сознание.

Быстро разбогатеть вряд ли возможно, хотя именно в эту сторону развернуты напряженные взгляды миллионов. Тем, кому сегодня двадцать, лет пятнадцать назад дядюшка Скрудж изрядно подпортил мозги, мелькая на телеэкране.

Менять сознание — процесс тоже непростой и неоднозначный. Лучше двигать оба эти процесса навстречу друг другу. Но нельзя, нельзя копировать готовые стандарты чужой жизни. То, что кажется естественным в другой среде, не может быть легко перенесено в чуждую почву, поскольку в своей родной почве оно росло столетиями.

Горячие головы, для которых все прекрасное живет непременно за океаном, предлагают даже легализовать огнестрельное оружие, как яркое проявление неприкосновенности личности. Представляю себе криминальную хронику при условии, что у каждой тещи-свекрухи и каждого зятя-невестки под подушкой револьвер. Вооруженный человек на безлюдных просторах — это начало Америки. Безоружный человек в суете мегаполиса — это конец процесса. Нам, находящимся в конце, нельзя копировать то, что у кого-то было в начале. Мы уже собраны в кучу, уже слеплены в комок условиями быта. Нам предстоит осторожно и любовно разъединяться, а не расчленяться и убегать друг от друга, оставляя за собой кровавый след.

***

«Мы жили ужасно, пока жили вместе. Жена устала быть буфером между мною и своей мамой. Она непрестанно мирила нас с тещей, ругалась с ней из-за меня и со мной из-за нее. Мы ушли на квартиру. Теперь ходим в гости и даже скучаем друг по другу. Теща страдает оттого, что редко видит внучку. Просит нас вернуться, но это дело решенное. Мы будем жить одни. Будем любить друг друга на расстоянии».

Описанная ситуация имеет миллионы модификаций и сводится к одному принципу. Истинным спасением является возможность маневра. Возможность менять ситуацию, а не замыкаться на единственном варианте. Все было бы по-другому, умей мы любить. Но мы не умеем, и семейные хроники — ярчайшее тому подтверждение.

***

Маму бросил отец. С тех пор «мужчина» и «сволочь» для нее синонимы. Свою единственную дочку она воспитала со всем жаром одинокого сердца и, конечно, в холодной ненависти к похотливым животным, носящим брюки. «Работай, доченька, и учись. Делай карьеру. Будь самодостаточной. Будь независима от мужчин. Не доверяй им и не влюбляйся. Родишь себе ребенка, когда захочешь...». Эти безумные речи вездесущи. Что ждет девочку, выросшую у такой мамы?

Она может делать карьеру и жить с мамой, пока уходящий поезд личного счастья не просвистит в последний раз. Она может возненавидеть маму годам к сорока за испорченную жизнь, но любить маму она не перестанет. На этот симбиоз способно человеческое сердце. Так они и будут жить, то заливаясь слезами любви на груди друг у друга, то шипя и рыча одна другой, что, дескать, «ты мне жизнь испортила» — «я тебе всю жизнь отдала».

Не исключено, что на исходе молодости, на той грани, за которой цветок уже безвозвратно превращается в гербарий, дочка влюбится и будет ответно любима. О! Бедный жених. Он тоже носит брюки, он обладает всеми существенными признаками «похотливого животного». «Он пришел забрать мою девочку, мое сокровище!» — будет думать мать. То, что она и возможный зять — враги, дело решенное. Ее мозги желают дочери счастья, но сердце не привыкло подчиняться мозгам и живет самостоятельной жизнью.

Допустим, брак состоялся, а жить негде, кроме как у тещи. Спираль кошмара раскручивается неумолимо. Допустим, родились дети. «Мама будет нянчить. У мамы есть опыт. Мама все знает». Их квартира обречена стать камерой пыток и принудительных психологических экспериментов на долгие годы. Разъезжаться-то с нашими заработками доступно далеко не всем. Точкой приложения усилий станет невинный ребенок. На нем будут отрабатываться разные системы воспитания, ему будут пытаться объяснить, кто его больше любит. Он тоже вырастет калекой, хотя ни в чем не виноват.

Допустим, брак распался. Мужичонка нынче хлипкий пошел. Либо пить начнет. Либо тихонько соберет в чемодан галстуки, носки и бритву и сбежит навсегда в неизвестном направлении. Останутся под одной крышей на долгие годы три человека, часто — внучка, дочка и бабушка. Одна будет ворчать старую песню о мужиках, о том, что она все заранее знала. Вторая... о второй промолчим. А третья будет ненавидеть двух первых и мечтать побыстрее сбежать из дома. Она либо выскочит замуж, как только сможет, либо окунется в одну из субкультур, либо... Бедная девочка. Бедные люди. Бедное человечество.

***

Но есть другие примеры. Мой знакомый, осетин по национальности, женился на русской девушке. Привез ее на «смотрины» к бабушке в село. Старушка встретила внучатую невестку так, будто знала ее и очень долго ждала. «Доченька! Как я рада тебя видеть! Как я давно хотела тебя обнять. Мы так счастливы, что ты пришла в нашу семью. Садись, садись рядом со мной, не стой. Какое счастье!» И она нисколечко не врала. Не было фальши в словах старой женщины. Последующая жизнь доказала искренность первой встречи. Она в тот день сняла с пальца перстень и одела на руку невесте внука, совсем как отец в притче о блудном сыне. Это пример поведения здоровой души, живущей в классической семье. В семье, где женщина — это женщина, мужчина — мужчина, дети — дети. Там есть место греху, страданию, аномалиям. Но мир понятий этих людей тверд и классичен. Когда я говорю, что они живут в мире классической семьи, это означает, что они внутренне, мысленно живут в правильной системе координат. В системе, с некоторых пор напрочь отсутствующей у нас.

***

Мы обращаем свой взгляд на Восток, когда хотим увидеть семью в ее правильном виде — многолюдном, подвижном, иерархичном. Дом пристраивается к дому, этаж громоздится на этаж, чтобы всем быть рядом друг с другом. Несколько поколений живут плечо к плечу не только потому, что так легче прокормиться и выжить. Даже в отсутствие войн и трудных времен это — способ существования. Возможно, это идеальная картинка. Тем более идеальная, что бациллы западного мышления успешно размножаются в мозгах человека любой национальности. Еще в конце XIX века философ К. Леонтьев считал среднего европейца «орудием всемирного разрушения». Жизненные стандарты, индивидуальное самосознание — это начинка троянского коня, подаренного всему миру Европой. Поэтому мы не выуживаем факты из реальности, а рассматриваем идеи. Факты же по вкусу можно подбирать и такие, и сякие. Благо, пестрота мира позволяет подтверждать иллюстрациями любую теорию. Но меня интересует баланс между индивидуальным бытием и коллективом.

***

Свою заповедную, закрытую от чужих глаз зону человеку хочется иметь уже потому, что у человека есть стыд. Ванная комната и уборная — это необходимейшая проза повседневной жизни, даже сплошь состоящей из поэзии. С ужасом вспоминаю уборные в армии, где три-четыре «очка» в полу не были отделены друг от друга никакими перегородками. Солдаты присаживались с сигаретами в зубах и газетами в руках рядом, справляли нужду, переговаривались. «Бойцы вспоминали прошедшие дни и битвы, где жарко рубились они». Интересно, что я пользовался такими «удобствами» без всякой интеллигентской брезгливости, а сейчас вспоминаю об этом с содроганием. Что-то подобное приходилось читать у Ремарка. Униформа, служба, тем паче, война, заставляют человека вести себя с животной простотой — простотой, в принципе, человеку не свойственной. Максимальное отвращение к войне, читая Ремарка, я ощущаю при описании обеда в окопах при неубранных трупах. Или там, где описывается живая очередь солдат, ждущих «любви» с полковыми проститутками перед генеральным наступлением. То есть в тех случаях, когда человеческий организм продолжает «жизнедействовать», а личность уже раздавлена или сильно контужена.

Нельзя, чтобы на тебя все время кто-то смотрел. Космонавты завешивают камеры наблюдения, утомленные неусыпным взглядом с Земли. Кстати, не имея укромных уголков, плавая в невесомости месяцами в окружении одних и тех же физиономий, они — космонавты — по возвращении на Землю отказываются проходить вместе реабилитацию и часто месяцами не разговаривают с товарищами по прошлому полету. Достали! Так мучит человека вынужденный коллективизм.

Есть граница стыда, граница «моей» территории. И в той же самой армии котелок и ложка в походе должны быть свои. С этой точки зрения интересен тот факт, что на Западе, со всем его индивидуализмом и правами личности, родились идеи закрытого и непрестанно наблюдаемого жилого пространства, типа «Дом» или «Старший брат».

Авраам ходил перед Богом. Эти «ходят» перед невидимыми надзирателями. Ходят буквально, в том числе и в «00». Границы стыда стерты: все, что обычно делается тайно, теперь делается открыто, но не перед Богом, а перед всем честным народом. Происходит ритуальное выворачивание   личности наизнанку.

 Вывернули, посмотрели, ничего интересного не нашли, выбросили. Так свобода, доходя до крайности, превращается в свою полную противоположность. Как по мне, глиняная хатка с женской половиной, на которую чужой — не суйся, лучше «Дома-2» настолько же, насколько собственный коттедж лучше концлагеря.

Библия — основа основ и книга книг, но поостережемся внедрять любую библейскую норму в сегодняшнюю жизнь. Молодоженам в древности предписывалось после брачной ночи вывешивать простыни со следами утраченной невинности. Это был предмет гордости, выставленный на всеобщее обозрение. У нас теперь такой священной непосредственности нет. Нам стыдно. Это наша тайна, не имеющая права становиться темой для обсуждения. Конечно, во многих случаях показать было бы нечего. То, что должно было кровить, откро-вило свое уже много лет назад. Как раз этого мы не очень стыдимся. Кому какое дело? Нам стыдно вообще свою физиологию делать пищей чужих глаз. Из прежнего священного материализма, полуязыческого, полуветхозаветного, у нас остались скабрезные шутки перед отправлением молодых в опочивальню, застольный фольклор и т. п.

Шум и гам, продолжающийся несколько дней, тетушки, съехавшиеся невесть откуда, — восточная свадьба на северо-американских широтах. Я вспоминаю фильм «Моя большая греческая свадьба». Жизнь греков-эммигрантов показана глазами американца. Эти глаза все время круглые. Сложные родственные связи, непрестанный гул, взаимная любовь, не исключающая взаимных обид и разборок —вот он, Восток, живущий на Западе по старой привычке. У этих людей что свадьба, что похороны —все по три дня. Человеку дается возможность увидеть несколько поколений людей и себя, втиснутого в эту обойму. Вот те, кто младше меня. Вот только недавно родившиеся младенцы. Вот ветхие старики, которым мои родители целуют руку. Мир представляется текущей рекой. Ты видишь и тех, кто появляется, и тех, кто готов уходить. Целостная картина перед твоими глазами, тогда как одиночка видит лишь свое отражение в витринах и меряет огромную Вселенную только своим куцым аршином.

Там, где свадьба — долгий праздник многих людей, похороны тоже —долгая общая боль. Похороны тоже соберут всех вместе, заставят говорить шепотом, сидеть у тела, молиться, обниматься со многими в скорбном приветствии. Скорбь, разделенная на всех, скоро сменится утешением—родится человек в мир, и семья соберется на крестины, на новую радость.

Многие поколения, живущие вместе, — это питательная среда для послушания, взаимопомощи, несения тягот друг Друга.

На Западе свадьба скромная и похороны быстрые. Скупо смахнем слезу, постоим молча, склонив голову, у гроба. И будем коситься на окна: когда же приедет автобус с черной полоской и увезет это отсюда? Потом покушаем, выпьем, скажем «Царство Небесное» и разойдемся. Вот она — черно-белая фотография нашей гадостной действительности. Извиняет только то, что не с нас это началось, и не в наших силах все это быстро исправить.

Церковь есть лечебница и училище. Если она не лечит, то никто не вылечит. Если она не учит, то никто не вразумит. Мы подняли в предыдущих строках большую тему. И сказали лишь малую часть того, что можно сказать по этому поводу, или по поводу тем, близких к поднятым.

ЗАПОВЕДЬ

 

Пятая заповедь

Настали Иеремии-ны времена. На какую бы тему ни заговорил, рискуешь сорваться на грозные ноты осуждения, бессилия перед лицом проблем и предчувствия бед, которыми полны слова великого пророка. Мы хотим говорить о пятой заповеди. И что же? Горечь ощущает язык, собравшийся говорить, и горечь эта сильней полыни.

ДЕТИ

Десять заповедей, которые снес Моисей с горы на двух каменных досках, не делились ровно на пять и пять. Четыре и шесть —так делились заповеди: первая часть относилась к Богу, вторая — к людям. Вторая скрижаль открывалась заповедью о почитании отца и матери. Заповеди — это не смесь и не сумбур. Они логичны, последовательны, связаны изнутри. Мы можем смело, не боясь ошибиться, думать, что неисполнение пятой заповеди делает невозможным исполнение всех остальных, касающихся общежития.

Кровопролитие, воровство, похоть, зависть и всевозможная ложь становятся просто неистребимыми, если мы «перескочим» через заповедь о почитании родителей и не дадим ей должной оценки. Между тем, классическое общество распалось, отцы и дети перестали быть теми, кем быть должны, и только в силу биологии продолжают называться прежними именами. А мы не чувствуем опасности, и называем черное белым, как будто пророк не произнес «горя» на тех, кто делает это.

Из всех заповедей пятая наиболее нравится родителям. Им кажется, что эти слова обслуживают их родительские интересы и стоят на страже их прав и эгоизма. В действительности это не так. Хотя бы потому, что правильное исполнение этой заповеди предполагает наглядный пример, а, значит, совместное проживание нескольких поколений. Я, как отец, должен на глазах своего сына проявить сыновнее почтение к своему отцу, т.е. дедушке моего сына. Послушание, уважение, почтение должны быть жизненными принципами, а не высокой теорией. Хорошее дело — на глазах у своего сына мыть ноги, целовать руку, отдавать лучший кусок своему отцу, и, следовательно, его дедушке. Это будет лучшим залогом выстраивания в юной душе правильной системы ценностей и залогом правильного отношения к себе на старости. Но для этого, как минимум, нужно, чтобы у твоего отца не было второй семьи, чтобы он не бросил твою маму с тобой на руках и не стал искать счастья с другой женщиной, в другом месте.