Рождественские рассказы

— Хорошо, что двойка бубен, а не пиковая дама! — сострил один из братьев Грызуновых.

Но никто этой остроты не заметил. Только полковник Ларош д'Эгль произнес в раздумье:

— Да, ну, уже к таким явлениям, как карточные увлечения, нельзя же пристегивать святое Провидение. Это как будто бы немного кощунство... А уж коли пошло на рассказы в жанре легком... Тонтаморес, так сказать, — продолжал он, — то и я вам расскажу случай про удивительные, непостижимые стечения обстоятельств. Вот послушайте-ка.

Ехали мы раз в довольно большой компании — казачьи офицеры к нам присоединились, ехали из Джюзака в Ташкент. Вы знаете эту дорогу, голодной степью, на Мурза-Рабат?.. Это совершенная равнина, говорят, будто дно какого-то древнего, давно исчезнувшего моря, и дорога по ней проложена как по океану — бесчисленные параллельные тропинки, местами едва намеченные, тянутся широкой, чуть не с версту, полосой, а растительность жалкая, сухая, местами и совсем оголенные плеши... Жара невыносимая стояла; мы и переждали ее в Мурза-Рабате, в тени его многовекового купола. Как стало спадать, так часов в пять вечера, выехали... Едем, не торопясь, легким тротом, чтобы засветло только попасть к Сыр-Дарьинской переправе. Так впереди кучкой едем мы, офицеры, а, поотстав от нас шагов на сто, наши джигиты... Едем, покуриваем да беседуем... Часов около восьми, к солнечному закату, уже впереди засинелись береговые камыши, и потянуло водой в воздухе. Вздумал я проверить свои часы, потянул за цепочку — что за оказия?.. Цепочка тут зря болтается, а часов как не бывало — крючок разогнулся, они и отлетели... Я помню очень хорошо, что дорогой, именно перед выездом из Мурза-Рабата, я справлялся по ним насчет времени. Хорошо помню, что положил их в карман; значит, если они и выпали — то на этом перегоне, то есть, между Мурза-Рабатом и тем местом, где я заметил потерю... И так мне стало обидно, что я невольно крикнул с досады. «Что такое?» — справляются товарищи. Говорю. «Поедем искать», — решил тотчас же один. «Поедем», — решили и остальные... Дело в том, что мои часы все знали и знали им настоящую цену. Это — роскошные старинные часы, подаренные еще моему деду самим королем Людовиком XVI. Мой дед служил капитаном в швейцарской гвардии короля и был его большим любимцем. Он погиб во дворце с товарищами своими, во время этой проклятой революции. На крышке этих часов изображены три лилии и сложенные накрест шпаги, а внутри вензель королевы Марии-Антуанетты, собственно она-то и пожаловала эти часы деду, король только вручил их капитану собственноручно. Конечно, это не то, чтобы потерять какую-нибудь дрянь, вещь историческая!.. От деда часы попали к моему отцу, одному из немногих гвардейцев, уцелевших при разгроме Версаля: тот эмигрировал в Россию — и по смерти очутились у меня. Вот эти-то знаменитые часы и вылетели у меня дорогой, между Сыр-Дарьей и Мурза-Рабатом.

Как ни глупо было в степи беспредельной искать потерянные часы, но мы рассыпались цепью на две сажени всадник от всадника и медленно пошли назад, устремив все внимание на то, чтобы возвращаться по собственным следам. Джигитам я обещал по золотому, кто отыщет, а глаза у них зоркие; не только часы — пятачок серебряный в пыли да в траве заметили бы... Едем...

Стало темнеть, остановились биваком на месте, всю темноту перестояли. Стало рассветать, опять тронулись и доехали так до самого Мурза-Рабата безо всяких утешительных результатов.

Джигиты даже все окурки наши папиросные подобрали, пуговицу нашли от казачьего кителя — действительно, оторвалась на дороге такая — часов же моих, как не бывало. Жаль, очень жаль мне стало своей священной реликвии, однако пришлось покориться судьбе: что с возу упало, значит, действительно, пропало! Лошадей мы поморили, нужно было выкормить, как следует, и снова тронулись мы в путь так же, как и вчера, часу в пятом. А ведь пока мы кормились, и караванов протянулось по этому пути несколько, и так одиночные всадники ехали. Много народу прошло; тракт-то, ведь, бойкий!

Едем мы опять тем же порядком, курим, разговариваем, часы вспоминаем, жалеем очень, меня товарищи утешают. А Лавров, помнишь?.. Смеется еще, говорит: «Думала ли Мария-Антуанетта, что ее часы попадут когда-нибудь из Парижа да в самую глухую Азию, в голодную степь?»

Дошли мы до половины дороги, даже больше; вдруг из травы вылетает матерый волчища, шарахнулся от нас, оглянулся, видит, что его не трогают и рысцой затрусил меж кустами колючки. А вы знаете, что самая интересная охота, это — охота на волка вдогонку, взахлестку. Дело в том, чтобы поставить зверя между двух коней, чтобы ему ходу не было, и гонять, пока у него язык не вывалится, пока он не сядет от устали, и тут уже брать в плети... Не знаю, как другие...

Рассказчик покосился на братьев Грызуновых: он заметил их недовольную, даже несколько презрительную гримасу.

— А я так — откровенно признаюсь — считаю такую охоту истинно царской забавой, наслаждением!.. Забыл я и про часы, забыл и про усталость, как гикну — да за серым... И началась у нас скачка — да какая! Несколько раз мы заставляли волка возвращаться на старый ход. Ведь не я один, все метнулись, как угорелые... Гоняли мы, гоняли, вот сейчас возьмем... Вдруг конь мой, должно быть, в сурчину ногой попал, споткнулся и через голову, на всем карьере; я, конечно, тоже через его голову и, с размаха, оземь... Свету не взвидел, в глазах потемнело... Кое-как опираюсь на локти, хочу приподняться и слышу: чик-чик-чик-чик... Ушам не верю... мои часы!.. Я прямо на них и свалился!..

Ко мне подскакивают, слезают с лошадей, хотят поднять меня, помочь...

«Ну, что, цел?» — спрашивают.

А я только одно мог выговорить, и то не своим голосом: «Господа!.. Часы!»

— Вот это так стечение обстоятельств!.. — закричал доктор и почему-то во все горло расхохотался.

Полковник обиделся, принял его смех за выражение недоверия — и торжественно вынул часы из бокового кармана и подставил их чуть не к самому носу неприятному скептику.

Действительно, часы были те самые, как было описано: старинная золотая луковица, в золотом же футляре, на крышке три лилии и скрещенные шпаги, а внутри вензель, под королевской короной, самой несчастной Марии-Антуанетты.

Сомневаться в рассказе полковника, значит, было невозможно. Несносный доктор и тут, кажется, не вполне убедился. Это свойство вообще ученых людей; они все такие материалисты!.. Нет у них способности к настоящей, теплой, животворной, всеуслаждающей вере. Им же хуже от этого!

— А помнишь мой эпизод в клетке? — обратилась мадам Терпугова к своему мужу.

Она спросила это очень тихо, но мы все расслышали ясно ее вопрос и также ясно расслышали, как супруг нахмурил брови и проворчал:

— Пора бы и забыть...

Этого было довольно, чтобы поймать красавицу на слове и добиться, во что бы то ни стало, рассказа. Мы все и приступили к ней с атакой, не хуже афганцев под Зара-Булаком... Стали стыдить ее мужа: «Фу, мол, какое варварство, какое стеснение воли!» Все в этом роде. Пахнет, мол, замоскворецким Тит Титычем... Самое больное место Ивана Семеновича...

— Да нет, я не запрещаю... Я только хотел заметить, что стоить ли... и вообще...

— Значит, можно? — поторопилась бывшая наездница и тотчас же приступила к рассказу...

III

— Это было года три, нет... немного больше тому назад...

— Тринадцать! — резко поправил супруг.

— Разве?.. Да нет же! Мне тогда было уже двадцать два года...

— Все-таки тринадцать... если не больше! — настаивал беспощадный Иван Семенович.

— Я лучше не буду рассказывать... если ты будешь все время перебивать и вставлять свои замечания... стоит ли...

Мадам Терпугова обиделась и действительно-таки замолчала. Но мы приступили снова к убеждениям и просьбам; она сдалась, но поставила условием, чтобы на время рассказа убрали ее медведя, потому что дело идет обо льве.

— Ну, болтай, не буду больше! — безнадежно махнул рукой медведь.

И действительно, притих, так что убирать его не понадобилось.

— К нам, господа, в наш цирк, приехал гастролировать знаменитый капитан Блэк. Помните — громадный негр, атлетически так сложенный, замечательный красавец при этом?.. Даже именно то, что он был, как чернила, черный — все типичные признаки его расы, все это удивительно шло к нему... он был замечательно хорош и, вообще, успех имел необыкновенный... Он был женат на толстой такой, краснощекой голландке... Ах, какая сварливая, неопрятная, мерзкая женщина!

— К чему же эти ненужные предисловия? — заворчал было снова Иван Семенович, но мы крикнули ему «тс!» и он отретировался.

Красавица только покосилась в его сторону и продолжала:

— Блэк приехал к нам со своими шестью дрессированными львами. Один из них, Абделькадер, был особенно страшный, угрюмый такой и большой-большой... грива косматая... он был уже старый лев — у Блэка уже лет десять, да еще у прежнего хозяина не помню сколько — главный сюжет всей труппы... Я была тогда еще не «prima», а так выезжала больше на грациозных па, и главный номер мой был качуча на двух седлах с кастаньетами. Ко мне удивительно шла испанская куафюра и черное кружево... и всегда выходило на бис... Скоро я заметила, что Блэк перед моим выходом стал накидывать на свой костюм (трико золотистого цвета) пальто и появлялся в партере с биноклем... Он этого почти никогда не делал, но теперь стал с каждым моим появлением... Он особенно был ко мне внимателен, чего не разделяла его противная голландка, шипевшая на меня, как змея, раз даже пребольно меня ущипнула — этакая злюка!.. Раз как-то встретилась я с капитаном просто на улице... Мы пошли вместе, повернули в сквер и сели на скамейке, в глубине сада. Негр долго мялся, готовился, должно быть, к объяснению, и, наконец, бухнул мне сразу:

— А ведь эта Эмма мне не жена!

— Неужели?.. — Я сделала вид, что меня очень удивило это открытие.

— Совсем не жена, — продолжал негр... — Она моя просто кузина...

И он опять засмеялся... прямо-таки захохотал во все горло, скаля свои превосходные белые зубы. Даже прохожие стали оборачиваться.

— А вы будете моей женой! — бухнул капитан и еще громче захохотал... — Настоящей женой, с пастором и всякими гербовыми бумагами с печатями... ого-го!.. У меня, — продолжал он, — вы видели сами, сколько орденов и медалей; у меня даже есть орден с настоящим бриллиантом... у меня есть уже десять тысяч долларов в нью-йоркском банке, я вам после даже книжку покажу... и я очень знаменитый человек!.. Меня, я вам скажу по секрету, даже третьего дня одна настоящая графиня к себе приглашала, но я не поехал... Вы, мисс, гораздо лучше той настоящей графини и вы будете моей женой!

Я ему отвечала на это, что еще подумаю, что я так молода и все такое, и что я, вообще, очень боюсь всяких злых животных.

— Мои львы совсем не злые!.. Они добрые и очень смирные...

Бедный негр не понял моего намека и отнес его к членам своей труппы.

— Но я еще не так знаменита, не так известна, как вы, — стала я скромничать... — Мне, маленькой выходной наезднице, соединить свою судьбу с таким известным укротителем львов!..

— Вы будете скоро так же знамениты! — закричал негр... — Вы войдете в клетку и положите свою головку прямо в рот Абделькадеру, и вам будут много, очень много аплодировать... И знаете, как это будет эффектно?!

На афише ничего не стоит, обыкновенная афиша. Вывозят клетку, открывают доски; львы ревут, я кланяюсь и вхожу к ним, Эмма входит тоже. Львы прыгают, делают труппу, я кладу голову в пасть Абделькадеру, Эмма тоже... Тут экспромт — вы выезжаете с кастаньетами и говорите публике: «Я тоже ничего не боюсь, я тоже могу входить в клетку и тоже могу класть голову в рот Абделькадера...» Публика кричит: «Не надо, не надо!» Директор говорит: «Я не могу пускать, сам господин полицмейстер не позволяет...» Я молча открываю клетку, вы прыгаете с лошади и кладете голову в рот льву. Браво!.. Бис!.. Аплодисменты... Газеты все трубят, печатают ваш портрет, и вы сами делаетесь большой знаменитостью... Хотите? Мы завтра же делаем репетицию?

Негр так увлекся, что схватил меня за талию и чуть было даже не начал целовать…

И представьте себе, господа, мне не на шутку вскружила голову идея негра... не то, чтобы сделаться его женой, даже с пастором и бумагами, как он говорил, но именно проделать все им рекомендованное... Если негр ручается, если он предварительно проделывает репетицию, он так ведь уверен!.. Да, наконец, звери его так удивительно дрессированы!.. Отчего же не попробовать.

— Я согласна! — прервала я свои размышления...

— Быть моей женой?! Ого!.. О, как я рад!.. Какой ты, Блэк, теперь счастливый!..

Негр вскочил и стал хлопать в ладоши...

— Нет, я согласна репетировать, а женой вашей я буду после, когда уже стану такой же знаменитостью, как вы...

— Мы будем репетировать завтра! — решил негр.

— А мисс Эмма?.. Она ничего не будет иметь против этих репетиций?..

— Эмма завтра будет очень пьяна: я ей нарочно забуду бутылку доброго джина, а перед этим сильно побью... Она будет много пить джину и потом много спать... Она ничего знать не будет.

На этом мы порешили, и завтра, по окончании спектакля, я не поеду никуда, вернусь в цирк, в сарай, где стоит клетка со львами, квартира капитана Блэка, и мы проделаем все по расписанию. Кстати ни на следующий день, ни далее еще один день представлений не предполагалось, и времени у нас было довольно... Конечно, я вам скажу откровенно: связывать свою судьбу с судьбой этого глупого полудикого колосса мне и в голову не приходило, но выдвинуться самой хотелось очень, хотелось, что бы обо мне заговорили погромче, хотелось именно стать настоящей знаменитостью... Заговорило тщеславие, и сердце мое сильно забилось при одной только мысли, как все это должно быть эффектно, как интересно!..

На другой же день у Блэка с его кузиной вышла бурная сцена: он ее жестоко побил, та нашла подставленную бутылку джина, напилась и свалилась, как мертвая, даже не у себя в сарае, а в конюшне, в стойле пони Боби... Наступила ночь. Кончилось представление, я переоделась в уборной в мой испанский костюм, как советовал Блэк, и пошла на репетицию... Все уже спали, даже дежурные конюха забрались куда-то; я должна была пройти через всю длинную конюшню, коридором, между стойл... в конце которого только чуть светилась маленькая лампа в фонаре.

Мне стало страшно, и я чуть было не вернулась назад. Самолюбие вдруг зашевелилось. Я чуть не бегом прошла остальную половину коридора, подняла занавес, отделявший конюшни от арены, несмотря на темноту перескочила барьер, пробежала через весь цирк мимо буфета, к боковой выходной двери. Здесь были широкие холодные сени, из которых дверь вела в сарай — квартиру Блэка и его львов.

Этот сарай отапливался двумя большими железными печами и был освещен. Хозяин ждал уже меня, во всем блеске своего величия: на нем было его золотистое кольчужное трико и даже все ордена и медали были налицо. При моем входе он важно раскланялся, подал мне руку, сказав:

— Это хорошо! — и запер дверь на ключ.

— Это зачем? — спросила я, немного, по правде сказать, струсив.

— Так надо! — ответил Блэк.

Из угла сарая, за драпировкой из старой декорации, слышался тяжелый храп с присвистом.

— Там спит моя пьяница, — пояснил мне хозяин эти неграциозные звуки. — Она очень крепко спит, ее можно изрезать на куски, и она не проснется... Я ее могу, если хотите, отдать скушать львам, и она очнется разве уже в их желудках... Хотите, я это сделаю?

— Нет. Ради Бога!.. Что вы!..

Я поверила, что он это способен сделать, и меня охватил положительный ужас, даже отчаяние.

— Ха, ха!.. Нет, я этого не сделаю; это может испортить мою дрессировку... нарушить и подорвать дисциплину... я этого не буду делать... это вредно для моих львов. Ну, начинаем!.. Сбросьте ваше манто!

Я последовала его приказанию и очутилась в трико и в короткой испанской юбочке... Негр посмотрел на меня такими глазами, что глаза Абделькадера мне показались гораздо кротче в сравнении с этим ужасным взглядом...

Клетка стояла длинной стороной к наружной капитальной стене и была задернута толстой суконной занавесью; доски были уже сняты, и, когда негр отдернул занавес, я увидала темную, сбитую в угол, сплошную массу звериных тел, а в полумраке искрились их глаза, и слышалось глухое, недоброе такое рычание.

— Ого! Го! — крикнул укротитель, и звери разделились, беспокойно заметавшись по клетке.

IV

Засовы завизжали, маленькая дверца отодвинулась, негр согнулся и одним прыжком очутился в клетке. Звери снова собрались все в кучу, в противоположном от входа углу.

— Входите смело и быстро! Ни малейшего колебания! — ровным голосом произнес Блэк, не оборачиваясь ко мне и пристально глядя на своих питомцев. — Входите смело!

Я вошла.

Я не могу вам передать, господа, что я испытывала в эту минуту... Я не боялась... во мне была полная уверенность в обаятельную силу этого страшного негра: я не смела и думать, чтобы эта сила могла поколебаться, могла бы уступить победу над собой, я верила и все-таки положительно не владела собой... более казалось, что я уже не имею своей воли, ничего своего... я — манекен, игрушка в руках этого человека и его свирепой труппы... я была ноль!

— Абэль! Сюда! — произнес громко Блэк (он так сокращал имя Абделькадера; полностью это имя значилось только на афишах). — Абэль, сюда! — повторил он.

Косматая громадная голова старого льва выдвинулась из массы. Зверь глухо зарычал, словно задохнулся отчего-то, униженно припал на передние лапы и тихо пополз к укротителю.

— Абэль, сюда! Гоп!

Лев сделал попытку к прыжку и очутился у самых моих ног. Мне показалось, что зверь смотрит на меня очень подозрительно и вовсе недружелюбно.

— Это твоя царица! — отрекомендовал меня капитан. — К ногам!

Лев зарычал, высунул свой шершавый язык, оскалил зубы и лизнул мою туфлю.

— Погладьте его, но смело!..

Блэк не взглянул на меня ни разу: он не спускал глаз с своих зверей. Он их положительно магнетизировал этим холодным, бесстрастным, мертвым каким-то взглядом...

Я положила руку на лоб Абделькадера и погладила его по голове. Лев снова зарычал, видимо, избегая моей ласки.

Блэк вытянул его гуттаперчевым хлыстом вдоль спины; зверь зарычал жалобно и попятился... В дальнем углу тоже раздалось хоровое грозное рычание... Капитан сделал шаг вперед, львиная куча еще более сжалась. Абэль воспользовался мгновением и быстро ретировался...

— Довольно! — вырвалось у меня тихое восклицание.

— Пустяки! Абель, сюда!.. Это что такое?.. Сюда, Абэль, ближе!.. — и снова великолепное животное очутилось у самых моих ног.

Капитан взял одной рукой за нос льва, другой за его нижнюю челюсть и раскрыл страшную пасть... Он быстро наклонил туда свою голову, пробыл несколько секунд в таком положении и освободился...

— Вы видите, как это просто!.. Эмма тоже боялась сначала, а теперь сама видит, как это просто, — заметил он мне вполголоса. — Повторяйте!..

Он снова раскрыл львиную пасть... Какая-та сила потянула меня — я только помню ощущение острого зуба на моем подбородке, горячее и вонючее дыхание зверя... но дело было сделано и показалось мне действительно очень просто, Мы прорепетировали еще раз. Блэк сказал:

— Довольно! Выходите, но тихо, покойно...

Я вышла, но едва только ступила на последнюю ступеньку лестницы — упала без чувств...

— Ого! — вскрикнул доктор... — Для негра это было кстати!

— Вы дурно воспитаны, — заметила ему рассказчица. — Негр же был джентльмен!

— Что же дальше? Рассказывайте, бога ради. Да это прелесть что такое! — вмешался хозяин, видимо, желая замять неловкость доктора. Хорошо еще, что Иван Семенович не сразу сообразил в чем дело...

Следующим вечером, правильнее ночью, мы повторили репетицию, но уже без обморока, и сюрприз наш, экспромт этот самый, решен был на следующее представление. Кстати, был мой бенефис, и сбор был вполне обеспечен. Репортерам нарочно я, всем без исключения, разослала даровые билеты, а семейным даже ложи... Это лишило меня сотни рублей, но входило в мой расчет. К семи часам цирк был освещен, публика собиралась — съезд громадный! Особенно много было карет, это все шло хорошо!