Помоги проекту - поделись книгой:
— Ты отлично знаешь, кто у нас есть, — сказал Финниан и был прав.
Луи порой обращал внимание на тот жалкий сброд, который собирался здесь, чтобы побаловаться с оружием. Зрелище это было едва ли не самым забавным из всех, которые он видел после приезда в Глендалох, но тогда он, разумеется, решил, что это его не касается.
— Да, знаю, — согласился Луи. — Крестьяне, лавочники, кузнецы и прочие. Они не воины. Норманны уничтожат их всех, даже не запыхавшись.
— Значит, ты должен их обучить, — сказал Финниан и, прежде чем Луи успел возразить, добавил: — Но есть и другие люди.
Луи поразмыслил. Две сотни опытных воинов вдобавок к тем немногим, что уже находились в Глендалохе, а также крестьяне и лавочники для общего количества…
— Да, — сказал он. — В этом случае я смогу справиться с норманнами, если их не будет слишком много.
— Хорошо, — ответил Финниан. — Тогда я поговорю с аббатом и все подготовлю. Затем поеду к Руарку мак Брайну. Мы созовем крестьян и лавочников, и ты сможешь начать их обучение сразу же.
— С превеликим удовольствием, — совершенно искренне ответил Луи.
За последние несколько часов он преодолел путь от глубочайшего страдания до величайшего счастья, доступного ему в Глендалохе.
— Да, и еще кое-что, — сказал Финниан. Он притворился, будто только сейчас что-то припомнил, но это ему не удалось. Луи весь напрягся в ожидании.
— Дело в том, что ни я, ни аббат не обладаем достаточной властью, чтобы официально назначить тебя предводителем войска. Мы можем и будем настаивать на том, чтобы тебе позволили возглавить защитников монастыря, и я не сомневаюсь, что мирские власти пойдут навстречу нашим желаниям. Однако номинально командование должно остаться за тем, кто занимает помянутую должность.
Луи собирался спросить, кто же этот номинальный командир, но понял, что знает ответ.
— Вообще-то, отче, — сказал Луи, — это может оказаться большей проблемой, чем вы думаете.
Глава одиннадцатая
Часто против ветра
Направлял я смело
Бег коня морского.
Через день после того, как Кевин мак Лугайд покинул Вик-Ло, вышло солнце и исчез Кьяртен Длинный Зуб со своими людьми.
Едва начало светать, как Харальд принес эти новости Торгриму. Парнишка, бдительный до предела, часто просыпался до рассвета, чтобы патрулировать округу и проверять, как обстоят дела. Торгрим это одобрял. Он сам так делал, когда был в возрасте Харальда и подъем с постели еще не представлял для него труда.
— Отец! — позвал Харальд достаточно громко, чтобы разбудить Торгрима, но не настолько, чтобы его встревожить. — Отец!
Торгрим проснулся и сел. Спальня была серой от рассветных лучей, и он мог разглядеть лицо Харальда без лампы.
— Что случилось?
— Я был ниже по реке… — начал Харальд, и Торгрим расслышал нерешительность в его голосе. Он хотел сказать сыну, чтобы тот просто выложил суть дела, но придержал язык.
— «Дракон» ушел от причала, — продолжил Харальд. — Я решил, что он отвязался и его унесло с отливом в море. Поэтому я отправился к Кьяртену, но он тоже пропал вместе со своим оружием. Как и Гест, и все остальные люди Кьяртена. Никого из них нет.
Торгрим отшвырнул шкуру, под которой спал, и в мгновение ока оказался на ногах. Ярость, которой боялся Харальд, полыхнула в полную силу.
— Да проклянут боги этого ублюд… — закричал Торгрим, но вдруг осекся. Склонил голову набок, прислушался.
Чего-то не хватало, какого-то звука, привычного шума, который всегда был фоном, но вдруг исчез. Он повернулся к Харальду:
— Что, дождь прекратился?
— Да, — ответил Харальд, явно сбитый с толку резкой переменой в настроении Торгрима.
— Правда? — спросил Торгрим. — Но тучи снова собираются?
— Нет, отец. Небо чистое. По крайней мере кажется чистым, пока солнце еще не взошло.
И в этот миг, словно сам Один открыл врата Асгарда, чтобы явить его миру, луч света пробился сквозь щели ставней на восточной стене. Торгрим шагнул к ним, завороженный. Луч казался скорее божественным видением, нежели солнечным светом. Торгрим двинулся к двери, ускоряя шаг, рывком отворил ее и вышел наружу.
На востоке из моря вставало солнце, золотя дощатую дорогу, заливая сиянием все вокруг, от горизонта до самого дома Торгрима. От соломенных крыш и тысяч луж, рассыпанных по форту, больших и мелких, поднимался пар. Торгрим закрыл глаза, ощутил солнечное тепло на лице, и внезапно исчезновение Кьяртена и одного из драккаров с пятью десятками воинов перестало казаться чем-то важным.
Вокруг мужчины и женщины выбирались из домов и с изумлением смотрели в небо, будто никогда в жизни не видели синевы над головой. Они поглядывали на сияние на востоке так, словно лишь слышали рассказы о нем в древнейших легендах.
А затем, когда потрясение угасло, они начали действовать. Одежду, постели, меха, всевозможные вещи, промокшие до такой степени, что, казалось, им не суждено высохнуть никогда, вытаскивали из темных сырых домов и раскладывали под солнцем. Двери растворялись, и добрый дух теплого бриза входил в дома, выдувая из них сырость, промозглость и отчаяние.
Торгрим видел в солнце и ветре дар богов, доброе знамение. Он уже не помнил, когда в последний раз получал знак о том, что удача на его стороне, но это наверняка был именно такой знак, и Торгрим почувствовал себя счастливым, впервые за много месяцев. Он мог лишь надеяться, что боги будут благосклонны к нему хотя бы в течение этого ясного дня, поскольку именно сегодня его новый корабль должны были впервые спустить в соленую воду.
Викинги давно ждали, когда дождь хоть ненадолго прекратится. Спуск корабля на воду — дело серьезное, как с практической точки зрения, так и с духовной: корабль следует отправить в первое плавание так, чтобы это порадовало богов. Взамен те пошлют судну и его команде удачу. Торгрим, как и все норманны, считал обе точки зрения одинаково важными, и поэтому им приходилось ждать, когда закончится дождь.
Они уже готовились спускать корабли, когда прибыл Кевин мак Лугайд, что вынудило Торгрима вновь отложить дело. Пока ирландцы находились в форте, они пировали и вели дальнейшие переговоры. Такие дни не подходили для благословения кораблей. Торгрим и сам не желал спускать драккары на воду в присутствии ирландцев, последователей христианского Бога. Он не думал, что это принесет им удачу.
Когда ирландцы наконец уехали, Торгрим решил, что больше медлить нельзя. Если боги не желают прекращать ливень, то он не желает ждать, когда они передумают. Дождь или не дождь, а он увидит корабли на реке, в родной стихии. Это был смелый шаг, но боги любили смелые шаги, и вот теперь их дар в виде тепла и показавшегося из-за туч ослепительного солнца выражал их полное одобрение.
Все жители Вик-Ло высыпали к реке, чтобы посмотреть, как два новых драккара впервые коснутся воды. Важность момента понимали все, за исключением ирландских жен и рабов. В воздухе витали возбуждение и предвкушение, но также ощущалась и некая тяжесть, нависшая над собравшейся толпой. Это был скорее религиозный ритуал, а не празднество, ритуал, отправляемый после долгого перерыва.
«Дракон», корабль Кьяртена, скрывшийся теперь где-то за горизонтом, стал первым из трех драккаров, построенных ими в течение зимы. Он был меньше оставшихся двух, но не намного. Этот ладно скроенный, красивый корабль хорошо сидел в воде. Достойное детище Агхена, опытного мастера-корабела, который наблюдал за постройкой и вмешивался лишь при необходимости.
Следующим кораблем стал «Кровавый орел», построенный для Берси сына Йорунда. Его назвали так, как скальды именуют ворона, в надежде добиться благосклонности Одина, которому принадлежала эта птица.
Последним, самым большим драккаром, с тридцатью гребными скамьями вдоль каждого борта, был «Морской молот» Торгрима, названный так, чтобы задобрить Тора, ведь тот, в зависимости от настроения, мог послать им хорошую или плохую погоду. Предыдущий драккар Торгрима сгорел до ватерлинии, а вместе с ним превратились в пепел и неудачи, которые он принес. Корабли же нового флота получили свои имена в честь богов, и Торгрим позволил себе понадеяться на лучшее. Хорошая погода подсказывала ему, что, возможно, и не напрасно.
«Дракон» был спущен неделей раньше, под проливным дождем. Теперь, когда солнце все выше поднималось на востоке, заливая пристань и берег своим сиянием и создавая длинные тени, «Кровавый орел» и «Морской молот» должны были последовать за ним.
К тому времени, как Торгрим дошел до реки, подготовительные работы почти завершились. «Кровавый орел» сняли с кильблоков и установили на валки, сделанные из множества бревен одного диаметра, по которым драккар должен был скользить в воду. «Морской молот» стоял на собственных валках, и шестьдесят человек при помощи блоков, рычагов и талей готовились передвинуть его по ним. На суше корабль казался грузным и неповоротливым. То была не его стихия.
В тридцати футах от того места, где снимали с блоков «Морской молот», к столбу были привязаны конь и бык. Им не придется перевозить грузы, их ждала куда более важная роль: они послужат жертвой богам. Их кровь пропитает свежее дерево кораблей, и, если жертва окажется достойной, Один, Тор и Ньерд проявят благосклонность к будущим плаваниям.
Торгрим молча наблюдал за тем, как его корабль опускают на валки. Он смотрел, как с помощью длинных бревен драккар удерживают в вертикальном положении, не позволяя ему завалиться в сторону. Он собирался выкрикивать команды, если понадобится, но нужды в этом не возникло. Люди, окружившие «Морской молот», знали свое дело.
— Они готовы, Торгрим, — сказал Агхен, приближаясь к Торгриму.
Туника корабела была перепачкана смолой и жиром, к ней прилипли деревянные щепки, которые застряли и в бороде. Агхен едва заметно улыбался, но Торгрим видел в этой улыбке самое яркое выражение его счастья.
Торгрим кивнул. За прошедшие полгода они провели друг с другом немало времени, вполне достаточно, чтобы научиться общаться без слов. Каждый сейчас знал мысли другого: «Хорошо потрудились. Отлично».
Как только «Морской молот» благополучно опустился на валки, Торгрим произнес речь. Коня и быка убили, их крови позволили стечь в серебряный кубок. Разожгли большой костер, чтобы изжарить туши. Торгрим сначала взошел на борт «Кровавого орла», затем на «Морской молот», вместе с Агхеном, Берси, Скиди, Харальдом и Старри Бессмертным, которого многие жители Вик-Ло привыкли считать счастливчиком, благословленным богами.
Берси держал перед Торгримом серебряный кубок, и Торгрим погружал в него сосновую ветку. Затем поднимал ее, пропитанную кровью жертвенных животных, и размахивал ею перед собой, от левого борта к правому, окропляя красным дождем палубу и скамьи, основания мачт, весла, рули и стойки. Он читал молитвы богам, и долгое время звучал только его голос, свистела сосновая ветка в его руках и плескалась вода в реке, накатываясь на берега, словно страстно желая принять в себя корабли.
Закончив с этим, Торгрим отдал команду, и десятки нетерпеливых рук схватились за ширстреки двух кораблей, направляя их к воде. Они с Харальдом и Старри остались на борту «Морского молота», с некоторым трудом сохраняя равновесие, пока он резко, рывками двигался к реке. Берси со своими приближенными перешел на борт «Кровавого орла».
Два корабля скользнули в спокойную воду почти одновременно, носы нырнули с последних валков, а затем снова вскинулись, как непокорные жеребцы. После этого драккары выровнялись и пошли свободно, а жители Вик-Ло радостно завопили. Они кричали и кричали, торжествуя, ликовали, празднуя завершение своего труда, конец зимней тоски. Славные корабли уже были на плаву, хоть и пришвартованные к берегу, и скоро эти морские кони унесут их в море, в поход, туда, куда они стремились всей душой, подальше от убогого форта Вик-Ло.
Корабли спустили на воду как раз в тот момент, когда солнце стояло в зените и прилив достиг своего пика. Несколько часов спустя, уже после того, как солнце двинулось к западу, Торгрим и его приближенные сидели за столом в главном зале. Пир подходил к концу. Косые солнечные лучи проникали сквозь западные окна, освещая помещение куда лучше, чем очаг.
День выдался долгий и утомительный, хорошая погода, успешный запуск двух кораблей, мед и вино, которым Торгрим отдал дань во время пира, притупили его гнев, вызванный предательством Кьяртена. И, по правде говоря, уход Кьяртена вовсе не был предательством.
Он не приносил клятв Торгриму, а все средства на постройку «Дракона» внес из собственной доли добычи. Его ночное бегство лишь казалось предательством, и этого было достаточно, чтобы на время привести всех в ярость. Но когда в конце дня они собрались, чтобы обсудить свои дальнейшие действия, о Кьяртене и его приятелях все уже позабыли.
Скиди заговорил первым. Он отличался прямолинейностью и бесхитростностью, которые Торгрим считал хорошими качествами. С другой стороны, он практически не следил за своим языком, говорил то, что думал, не придавая значения тому, как отзовутся его слова, что не всегда было уместно.
— Этот ирландец, этот Кевин, он много болтает, как и все ирландцы, — сказал Скиди. — Но я не верю ни одному его слову.
В ответ на это все закивали — все, кроме Торгрима.
— Да, он много болтает, — согласился Торгрим.
Кевин рассказал им о монастыре в Глендалохе, одном из лучших, одном из самых богатых в Ирландии. Его уже грабили раньше, но довольно давно, а это значило, что его богатства наверняка умножились. Последователи Христа, как заметил Торгрим, не могли жить без золота и серебра.
Норманны, впрочем, и без него знали о монастыре в Глендалохе и сокрытых в нем богатствах. Но Кевин рассказал им не только это, он поделился с ними сведениями, которых у них раньше не было.
Он рассказал им, что по нескольким рекам можно пройти от моря почти до самых стен Глендалоха, причем большую часть пути проделать на драккарах. Будет непросто вести корабли против течения, но зато легче возвращаться с добычей.
Тогда свою озабоченность выразил Берси.
— Я слышал об этих реках, — сказал он. — Слышал от людей, которые их видели, и они говорили, что драккар там не пройдет, разве что примерно полпути до Глендалоха, а дальше русла становятся мелкими и каменистыми.
Кевин кивнул, выслушав перевод Харальда.
— Это правда, они слишком мелкие, — сказал Кевин. — Точнее, обычно они слишком мелкие. Но вы наверняка заметили, как долго шли дожди. Слишком долго даже для этой страны. И теперь, с приходом весны, реки переполнились, они стали гораздо глубже обычного, во многих местах даже разлились. Я не хочу сказать, что они превратились в мельничные пруды, но, насколько я понял, для ваших кораблей их глубины будет достаточно. Однако ненадолго.
Кевин объяснил им, что Глендалох почти не защищен, если не считать низкой каменной стены вокруг монастыря. Описал его охрану, в основном состоящую отнюдь не из воинов, а из местных крестьян, ремесленников и прочего сброда; все они лишь при нужде брались за оружие. Дальше объяснять не требовалось. Все присутствующие знали, что в настоящей битве толку от этого народа не будет.
Ирландец рассказал также, что защитниками Глендалоха командует купец по имени Колман мак Брендан, и эту должность он занял благодаря своему богатству и положению в обществе, не обладая навыками в военном деле. Колман никак не сможет остановить наступление даже одних только команд с кораблей, которые отправятся туда из Вик-Ло. А поскольку Кевин собирался присоединиться к атаке со своим войском, ни Колман, ни кто-либо другой не сумеет спасти монастырь и город от разграбления.
А затем Кевин подбросил им самую вкусную наживку. Через три недели в Глендалохе соберутся едва ли не все жители той части Ирландии. Их привлечет ежегодная ярмарка. Крестьяне, ремесленники и купцы с юга страны и таких далеких земель, как Фризия и Франкия, слетятся туда, как птичьи стаи в свой летний дом. Богачи будут искать возможности нажиться еще больше, воры и музыканты возжаждут их серебра, и все они устремятся в Глендалох.
Норманны, как заверил их Кевин, найдут там не только все сокровища города и монастыря, что уже было немало, но и богатства ярмарки. Такую возможность нельзя упускать.
— И этот шанс дал нам Кевин, — сказал Торгрим собравшимся на совет. — Нельзя не согласиться, что дело стоит усилий и риска, если все обстоит так, как он говорит.
И снова все закивали.
— Ты ему веришь? — спросил Берси.
Торгрим собрался отвечать, но помедлил мгновение, размышляя о том, насколько искренним будет его ответ.
— Да, верю, — сказал он наконец. — Я верю в то, что он рассказывает о ярмарке в Глендалохе. Я слышал о ней и от других. Верю, что защита слаба. Монастырь стоит далеко от моря, и, хотя на него уже нападали раньше, им до сих пор кажется, что это не повторится. Они не будут готовы. Да ведь даже прибрежные монастыри — это легкая добыча.
И опять все согласились с ним.
— Он предает собственный народ, — сказал Берси. — Собирается присоединиться к нам и грабить своих соотечественников. И точно так же он может предать и нас.
— Может, — согласился Торгрим. — Таковы уж местные люди. Ирландцы грабят друг друга куда чаще, чем мы грабим их. Но в интересах Кевина объединиться с нами, а не предавать. Набег ослабит Глендалох, и это усилит позиции Кевина на коровьем пастбище, которым он правит. По крайней мере так он считает. И я полагаю, что он прав. Так тут все и делается.
Некоторое время присутствующие молчали, размышляя о сказанном. Кевин мак Лугайд сделал им весьма соблазнительное предложение, от которого глупо было отказываться. Если только Кевин не лгал. А проверить это они не могли.
— Слишком много болтовни! — сказал наконец Скиди, озвучивая мысли Торгрима. — Мы треплемся, как старухи, испуганные тем, что таится в темных углах. Мы все согласны, что этот Глендалох есть смысл ограбить. Так давайте отправимся туда и заберем все, что там найдем. Мы убьем любого, кто попытается нас остановить, а если этот Кевин нас предаст, то мы зарубим и его тоже.
В ответ все стукнули кулаками по столу в знак согласия. Решение было принято. Они отправятся в Глендалох.
Глава двенадцатая
Более того, в этом году норманнские силы пришли из порта Корк, чтобы грабить… но Господь не позволил им этого.
Мир был новорожденным, словно в последний день творения, по крайней мере так казалось Луи де Румуа. Солнце — солнце! — взошло над холмами на востоке, прогоняя глубокие тени туда, куда оно не могло дотянуться, и повсюду вспыхнули яркие цвета, казавшиеся невероятными для глаз, так долго видевших лишь серое, коричневое и тускло-зеленое.
Он проснулся в то утро еще до рассвета с неясным предвкушением в груди. Понадобилось несколько минут, чтобы разобраться, отчего он испытывает такой оптимизм, почему наслаждается ощущением новизны в своей жизни. А затем он вспомнил. Отец Финниан попросил его заняться обороной Глендалоха от приближающихся язычников. Радость разлилась по телу Луи, как тепло после глотка хорошего сидра. Он улыбался, выходя из своей кельи, присоединяясь к собратьям по вере и шагая на утреннюю молитву в часовне с бóльшим энтузиазмом, чем выказывал когда-либо в своей монашеской жизни.
Когда молитва завершилась, солнце взошло уже высоко и Луи ощущал, как разрастается его радость. Финниан отвел его в сторону, прежде чем Луи отправили работать на кухню, или в поле, или в пивоварню, или любое другое унылое место, где ему полагалось трудиться в тот день. Вместо этого они вернулись в дом аббата, где теперь присутствовал и сам хозяин, и Финниан объяснил старому священнику, как навыки Луи понадобятся им в самом ближайшем будущем.
Аббат выслушал его с меньшим интересом, чем Луи ожидал от человека, чей монастырь оказался под угрозой разграбления и уничтожения. И с вином аббат обращался куда менее свободно, чем Финниан до него. Он вообще не предложил им освежиться. Весь разговор отчетливо отдавал пустой формальностью, которой Финниан вынужден был подчиниться, но он завершился быстро, и Луи с отцом Финнианом покинули покои аббата.
Весь остаток дня они обсуждали, сколько человек окажется у Луи в подчинении, где они расположатся, как их будут кормить, долго ли им придется упражняться до того, как они столкнутся с язычниками. Луи наслаждался каждым мгновением. Он отчаянно хотел сбросить монашескую рясу, надеть тунику и кольчугу, ощутить вес меча у бедра. Но это желание он держал при себе. Его время наступит, и довольно скоро.
Не говорили они только о Колмане мак Брендане и той роли, которую он будет во всем этом играть, хотя Луи был уверен, что участие Колмана неизбежно и необходимо. Он ждал, когда речь зайдет о нем, мысленно готовил фразы, но Финниан так и не упомянул о Колмане. Что, в свою очередь, вызвало у Луи некоторые подозрения.
«Что ему известно?» — думал Луи. Скорее всего, довольно много. Отец Финниан всегда отличался сверхъестественной интуицией.
Луи де Румуа вернулся в свою келью поздно, как случалось всегда со дня его прибытия в монастырь Глендалоха, но теперь у него появилась цель, которую он утратил после смерти отца. Он не думал, что эти перемены надолго. Как только он справится с язычниками, судя по всему, вернется и та же изматывающая рутина. Но возможно, и нет. Возможно, это станет первым шагом на пути к его прежней жизни, и вероятность этого была достаточно высока, чтобы раздувать тлеющий уголек надежды.
Уснул он быстро и спал крепко, как зачастую бывало. Но в самый темный час ночи ему почудился голос Фэйленд, зовущий его по имени, и скрип отворенной двери.
— Брат Луи? Брат Луи?
Это показалось ему странным, потому что она никогда не называла его «братом», разве что заигрывая с ним или с иронией, которая его так привлекала. Сейчас же никакой игривости в этом голосе не было: кто-то дважды повторил его имя, после чего раздался резкий стук, словно что-то упало.
И тогда Луи полностью проснулся и напрягся, настороженный, как в дозоре. Его дверь была открыта, снаружи доносилась какая-то возня, что-то врезалось в стену, а по имени его звала явно не Фэйленд.
Он вскочил с постели и пересек комнату. Полная луна, свет которой проникал в открытое окно, заливала келью тусклым голубоватым сиянием. Луи бросился к двери, прихватив трость, которую оставил рядом с ней, и выпрыгнул в коридор.
Там он увидел двух мужчин, чьи темные силуэты едва проступали в слабом свете: один распростерся у дальней стены, второй пригнулся, готовый к атаке. Тот, что лежал у стены, оттолкнулся от нее и ринулся на второго, размахивая чем-то, крича от ярости. На нем была широкая монашеская ряса.
— Брат Лохланн?
Луи изумился, узнав по голосу молодого Лохланна.
Поделиться книгой: