Помоги проекту - поделись книгой:
Ты упрямец, братец Уилфрид, и язык твой зол,
Этим ты, — сказала дева, — лучше не хвались!
Некрасиво вечно путать потолок и пол,
Становиться так упорно головою вниз! [1]
но вслух она выразилась попроще:
— Если Англия все еще «соль земли», но не имеет права так думать и все же думает, у нее, по-видимому, есть чутье. Отчего вы сразу невзлюбили мистера Маскема? Тоже чутье? — Но, поглядев на его лицо, подумала: «Я, кажется, на редкость бестактна».
— За что мне его не любить? Обычный толстокожий, — только и знает, что охотиться да ездить на скачки, у меня от таких скулы воротит со скуки.
«Что-то тут не так», — думала Динни, вглядываясь в Дезерта. Какое странное лицо! Измученное глубоким разладом с самим собой, словно злой и добрый гений пытаются выжить друг друга из его души; но глаза его все так же тревожили ее, как и тогда, в шестнадцать лет, когда с распущенными волосами она стояла рядом с ним на свадьбе Флер.
— Вы и в самом деле любите бродить по Востоку?
— На мне проклятие Исава, сына Исаака.
«В один прекрасный день, — подумала она, — я заставлю тебя сказать, за что ты проклят. Впрочем, вряд ли я еще когда-нибудь тебя увижу». И по спине у нее пробежал холодок.
— Вы знаете моего дядю Адриана? Во время войны он был на Востоке. А теперь заведует ископаемыми в музее. Вы, наверно, знакомы с Дианой Ферз. Дядя женился на ней в прошлом году.
— Я мало кого тут знаю.
— Ну, тогда нас связывает только Майкл.
— Я не верю в связи через третьих лиц. Где вы живете, мисс Черрел?
Динни усмехнулась.
— Вижу, пора вас снабдить краткой биографической справкой. С незапамятных времен семья моя владеет поместьем Кондафорд в Оксфордшире. Отец — отставной генерал, у него две дочери и единственный сын — военный, женат и скоро приедет из Судана в отпуск.
— А-а… — протянул Дезерт и снова помрачнел.
— Мне двадцать шесть лет, я не замужем и — увы! — бездетна. Любимое развлечение — вмешиваться в чужие дела. И сама не пойму, зачем мне это надо! В городе живу у леди Монт, на Маунт-стрит. Несмотря на деревенское воспитание, у меня дорогостоящие замашки и никаких средств, чтобы им потакать. Кажется, не лишена чувства юмора. А вы?
Дезерт улыбнулся и покачал головой.
— Хотите, я скажу за вас? — предложила Динни. — Вы младший сын лорда Маллиона; слишком много воевали; пишете стихи; у вас страсть к кочевой жизни, и вы враг самому себе; последнее — мое открытие и может заинтересовать нашу прессу. Ну вот мы и дошли до Маунт-стрит. Может, зайдете навестить тетю Эм?
— Спасибо, нет. Но давайте завтра вместе пообедаем, а потом сходим на утренник в театр.
— Хорошо. Где?
— У «Дюмурье». В половине второго.
Они пожали друг другу руки и расстались, но когда Динни входила в дом тетки, она была как-то приятно оживлена и, остановившись у двери в гостиную, постояла там, улыбаясь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Улыбка сошла с ее лица, когда через закрытую дверь до нее донесся веселый шум.
«Боже мой! — подумала она. — У тети Эм день рождения, а я совсем забыла!»
Кто-то перестал барабанить на рояле, послышались беготня, какая-то суматоха, стук отодвигаемых стульев, писк, а потом все смолкло и снова раздались звуки рояля.
«Музыкальные стулья!» — сообразила Динни и тихонько приоткрыла дверь. Та, что раньше звалась Дианой Ферз, сидела у рояля. Восемь малышей и один взрослый в пестрых бумажных колпаках цеплялись за восемь разнокалиберных стульев, расставленных друг против друга; семеро вот-вот готовы были вскочить на ноги, а двое еще сидели рядом на одном стуле. Динни оглядела это сборище и увидела, что слева направо сидят: Рональд Ферз; маленький китайчонок; младшенькая тети Элистой — Энн; младший сын дяди Хилери — Тони; Силия и Динго (дети замужней сестры Майкла Силии Мористон); Шейла Ферз, а на одном стуле — дядя Адриан и Кит Монт. Потом ей попалась на глаза тетя Эм, которая, пыхтя, прислонилась к камину; на голове у нее красовалась огромная диадема из фиолетовой бумаги. Флер старалась вытащить стул из того ряда, где сидел Рональд!
— Кит, вставай! Ты опоздал.
Кит не тронулся с места, зато встал Адриан.
— Ничего не поделаешь, старина. Их не переспоришь. Беги!
— Не держитесь руками за спинки! — кричала Флер. — Вуфин, не смей садиться, пока не перестанут играть! Динго, не цепляйся за крайний стул!
Музыка прекратилась. Суетня, толкотня, писк; самая маленькая фигурка крохотная Энн осталась стоять.
— Не горюй, детка, — сказала ей Динни. — Поди сюда, давай бить в барабан. Как только музыка перестанет играть — ты тоже перестань. Вот так. Ну, еще раз. Делай как тетя Ди.
Игра возобновлялась снова и снова, пока не остались только Шейла, Динго и Кит.
«Я ставлю на Кита», — решила Динни.
Вот вышла из игры Шейла! Ее выдвинули из ряда вместе со стулом. Вокруг последнего стула суетились маленький шотландец Динго и светлоголовый Кит, потерявший в пылу беготни свой бумажный колпак. Оба то садились, то вскакивали и вертелись вокруг стула. Диана старалась на них не глядеть, Флер отошла подальше, чуть-чуть улыбаясь; лицо тети Эм порозовело. Музыка смолкла, Динго успел сесть, а Кит остался стоять; щеки его пылали и брови были насуплены.
— Кит! — послышался голос Флер. — Играй как следует!
Кит вздернул голову и сунул кулачки в карманы. «Молодчина Флер!» подумала Динни. Сзади чей-то голос произнес:
— Безудержная страсть твоей тетки к молодежи приводит к немыслимым бедствиям. Что если нам поискать покоя у меня а кабинете?
Динни обернулась и поглядела на тонкое, худое, подвижное лицо сэра Лоренса Монта; его усики совсем побелели, но волосы только чуть серебрила седина.
— Я еще не внесла своей лепты, дядя Лоренс.
— И не надо. Учись смотреть на все со стороны. Пусть язычники беснуются. Пойдем предадимся тихой беседе, как истые христиане.
Желание поговорить с дядей об Уилфриде Дезерте побороло в ней привычную самоотверженность, и Динни ушла с ним.
— Над чем ты сейчас работаешь? — спросила она.
— Решил немножко отдохнуть, читаю мемуары Хэрриет Уилсон поразительная женщина, Динни! Во времена Регентства в высшем свете и так не было ни одной незапятнанной репутации, но она-то уж постаралась! Ты что-нибудь о ней слышала? Поверь, эта женщина знала, что такое любовь. Любовников у нее была тьма, но любила она только одного.
— И это, по-твоему, любовь?
— Ну что ж, сердце у нее было доброе, а остальные любили ее. Совсем не похожа на Нинон де Ланкло — та ведь любила всех. Но обе они женщины примечательные. А что если написать диалог этих двух дам на тему о добродетели? Стоит подумать. Садись!
— Сегодня я рассматривала памятник Фошу и встретила там твоего двоюродного брата, мистера Маскема.
— Джека?
— Да.
— Последний денди. Ты понимаешь, какая огромная разница между «щеголем», «денди», «франтом», «модником», «хлыщом», «пижоном» и «фертом» кажется, так это теперь называют? Но порода вырождается. По возрасту Джек принадлежит к эпохе «хлыщей», но стиль у него настоящего «денди» законченного денди, типа Уайта-Мелвиля [2]. Что ты о нем думаешь?
— Лошади, карты и полнейшая невозмутимость.
— Сними-ка шляпу. Я люблю смотреть на твои волосы.
Динни сняла шляпу.
— Я встретила там еще одного знакомого: шафера Майкла.
— Как? Дезерта? Он вернулся? — И подвижная бровь сэра Лоренса поползла наверх.
Щеки Динни слегка порозовели.
— Да, — сказала она.
— Странный тип.
Динни вдруг почувствовала какое-то непривычное ощущение. Ей было бы трудно его описать, но оно напомнило ей фарфоровую безделушку, которую она подарила отцу в день его рождения: мастерски вылепленную лисичку с четырьмя приткнувшимися к ней детенышами. Выражение лисьей мордочки — нежное и чуть-чуть настороженное — отражало ее чувство в эту минуту.
— А чем он странный?
— Не хочу быть фискалом, Динни. Хотя тебе, пожалуй, скажу… Молодой человек года через два после замужества Флер явно за ней волочился. Из-за этого он и стал таким непоседой.
Так вот на что он намекал, говоря о проклятии Исава? Не может быть! По выражению его лица, когда они говорили о Флер, она бы этого не подумала.
— Но ведь все это было сто лет назад! — воскликнула Динни.
— Конечно! Дела давно минувших дней; но ходят о нем и другие слухи. Наши клубы — настоящие рассадники злословия.
Динни внутренне насторожилась.
— Какие слухи?
Сэр Лоренс покачал головой.
— Мне этот молодой человек нравится, и я не стану даже тебе повторять то, чего сам толком не знаю. Если человек живет не как все, про него еще не то наговорят! — Он вдруг кинул на Динни испытующий взгляд, но ее глаза безмятежно сияли.
— А кто этот маленький китайчонок?
— Сын бывшего мандарина; тот оставил здесь свою семью: на родине у него какие-то нелады; занятный малыш! Очень симпатичный народ эти китайцы. Когда приезжает Хьюберт?
— На будущей неделе. Они летят из Италии. Джин ведь любит летать.
— Какова судьба ее брата? — И он снова пристально взглянул на Динни.
— Алана? Он служит на морской базе в Китае.
— Тетя не перестает сетовать, что у вас с ним ничего не вышло.
— Ты знаешь, ради тети Эм я готова на все, но, любя его как брата, я не могла пойти с ним к алтарю.
— Я-то совсем не хочу, чтобы ты выходила замуж, — сказал сэр Лоренс, ищи тебя тогда в какой-нибудь Берберии!
«Да он просто колдун!» — мелькнуло у Динни, и глаза ее стали совсем наивными.
— Ох, уж эта бюрократическая машина! — продолжал тот. — Всю нашу родню засосала. И моих дочерей: Силия — в Китае, Флора — в Индии; твой брат Хьюберт — в Судане; вот и сестра твоя Клер унесется, как только ее обвенчают: Джерри Корвен получил назначение на Цейлон… Говорят, Чарли Маскема посылают в Кейптаун; старший сын Хилери едет на гражданскую службу в Индию; а младший — на флот. Черт побери, Динни, вы с Джеком Маскемом последнее мое утешение в этой пустыне! Не считая, конечно, Майкла.
— А ты часто видишься с Маскемом?
— Частенько, у «Бартона», он заходит ко мне и в «Кофейню», — играем в пикет; кроме нас двоих, игроков там и не осталось. Правда, это пока не наступит сезон; теперь-то я вряд ли увижу его до конца скачек в Кэмбриджшире.
— Он, видно, большой знаток лошадей?
— Да. Но только лошадей, Динни. Таких, как он, редко хватает на что-нибудь еще. Лошадь — странное животное, она делает человека слепым и глухим ко всему остальному. Слишком уж много требует внимания. Приходится следить не только за ней, но и за всеми, кто имеет к ней какое-нибудь отношение. А как выглядит Дезерт?
— Что? — Динни слегка растерялась. — Какой-то темно-желтый…
— Это от раскаленного песка. Ведь он теперь живет как бедуин. И отец у него тоже отшельник, так что у них это в крови. Но он нравится Майклу, даже несмотря на ту историю, и это — лучшее, что о нем можно сказать.
— А какие он пишет стихи? — спросила Динни.
— Путаные. Разрушает одной рукой то, что создает другой.
— Может, он просто еще не нашел себе места в жизни? А глаза у него красивые, правда?
— Я больше всего запомнил его рот — рот человека тонко чувствующего, озлобленного.
— Глаза говорят о том, каков человек от природы, а рот — каким он стал.
— Да, рот и желудок.
— У него нет желудка, — сказала Динни. — Это я заметила.
— Привычка довольствоваться чашкой кофе и горстью фиников. Впрочем, арабы кофе не пьют, — у них слабость к зеленому чаю с мятой. Вот ужас! Сюда идет тетя. — «Вот ужас» относилось к чаю с мятой.
Леди Монт уже сняла бумажную диадему и слегка отдышалась.
— Тетечка, я, конечно, забыла про твой день рождения и ничего не принесла тебе в подарок.
— Тогда поцелуй меня. Я всегда говорила, что ты целуешься лучше всех. Откуда ты взялась?
Поделиться книгой: