Помоги проекту - поделись книгой:
Ольга Александровна Резниченко
Светлое будущее: вето на будущее
Герои:
Бирюкова[1] Вероника[2] Николаевна (Ника, Некит, Рожина; Мальвина) — главная героиня (1987 г. р).
Мирашев[3] Мирон[4] Викторович (Мира, Мирослав[5]) — главный герой (1976 г.р.).
Рогожин[6] Федор[7] Романович (Рожа) — двоюродный брат Ники (1986 г.р.) (ст. 162 ч. 2, ч.3 — разбой группой лиц по предв. сговору с применением оружия с проникновением в хранилище)
Рогожина Маргарита[8] Романовна (Рита, Ритка, Рогожина младшая, Рожина младшая, Мушка, Мушка-шлюшка, Малая) — младшая (родная) сестра Рожи (с кем попало водилась, и чаще всего — с ушлыми, гнилыми людьми, бандитами) (1989 г.р.).
Жарова Евгения (Женя) — подруга, с которой снимали на двоих квартиру. Алексей Ларцев (Леша) — ее жених.
Мазуров[9] Валентин Алексеевич (Мазур, Мажа, Валик) — товарищ Рожи и Миры (чуть младше Миры, около 30 лет).
Буйтов Вадим (Вадик) — молодой человек Ники.
Майоров Виктор (Витёк) — товарищ Миры (около 40 лет), Алиса — его жена (около 30 лет).
Лукьянова Алёна (Алёнушка) — одногруппница Ники, зачинщица конфликта. «Иванушка» — ее парень.
Рыжиков Андрей (Рыжик, Рыжий, Гриб, Андрюха) — товарищ Рожи, студент, из одного ВУЗа с Никой, живет в общаге, знакомый Миры.
«Зайчонок» — девушка легкого поведения, поклонница Миры (дача).
Главный, Водила — водитель автомобиля, с которым произошла авария; кто потребовал компенсацию.
Захватчик — тот, кто удерживал Нику.
Третий, Юморист — верзила из шайки, товарищ предыдущих двух.
Дизя (Дизук, Дизиак, Афродизиак, Димон) — знакомый Миры.
Кряжин Сергей Викторович (Кряга) — врач, зав. отделением.
Альберт Константинович Вольский — юбиляр, товарищ Миры.
Пролог
Год. Сегодня ровно год… как суд окончательно поставил точку в это долгом, жутком… в конечном счете, нудном (как бы ужасно это не звучало… но своей безысходностью, явностью… на чьей стороне «правда», да и вина — то именно так, нудном) деле относительно Рогожина Федора Романовича, 1986 г.р. Он же Рожа, двоюродный мой брат, друг, товарищ… душа моя.
Лет шесть мне было, когда Ее не стало. Мамы… Болезнь забрала. Увы, в живую Ее почти не помню: лицо — только с фото. Чего не скажешь про сам… чертов, «черный» день — вспышками, психопатический привет детскому сознанию общими образами… как блик на мокрой ладони, как явь вчера, идущая отныне по пятам за мной.
Отец? Отец же почти сразу после моего рождения от нас ушел. Оставив по себе на память лишь только фотографию, фамилию и долги (еще одна… фотография для моей жуткой коллекции). А после — и вовсе, как ходят слухи, благополучно скончался, отошел в мир иной, не поделив территорию али понятия с товарищами-собу… политологами-философами. Грустила, скучала ли я по…? По отцу — нет: то ли всеобщее мнение так меня подковало, убедило, то ли личная обида, но… факт есть факт, и я особо не заморачивалась. А вот по маме… Тут да: не простила я жизнь даже со временем… не смогла… за такую пощечину. Подставу. Предательство. Нельзя так, нельзя!.. Не в столь юном возрасте… Пусть даже… если и воспоминаний почти не осталось. Нельзя…
Но мир не без добрых людей, а потому… мой родной дядька по матери, Рогожин Роман Викторович, батя Федьки и Ритки, со своей женой забрали меня к себе — «третей недотепой» до кучи… Там я и нашла свое пристанище, веру, надежду… и мечту. Они и стали моей семьей. Познала вместе с ними и радости, и беды. Дружбу, родительскую, братскую любовь… и в то же время — горькое разочарование. Очередное… горькое разочарование.
Рожа… Если со своей близкой родней у него не сложились отношения, даже с матерью общего языка не смог найти, то со мной — напротив.
Будто чудо… будто какой-то Вселенский Разум разделил наше естество напополам и всучил в два разных флакона: в меня, Нику, Веронику Бирюкову, и в Рожу, Рогожина Федьку.
Понимать с полуслова? Угадывать желания? Более того — почти всегда желать одно и то же? Это про нас.
Мы — как сиамские близнецы, только что я на годок младше. Не беда! Мы даже в школу пошли одновременно, в один класс!
Никогда разница в возрасте не коробила Федьку, а уж тем более… меня. Я тянулась к нему, как дитя к матери. А он ко мне — как к самому верному и любимому другу.
Некит. Я не была Никой, девчонкой сцыкливой. Я была — НЕКИТОМ, дружбаном, братаном Рожи. И даже когда мы подросли и стали возиться с остальными ребятами во дворе (чаще всего такими же забияками, как и мы с Рожей) — то никто не смел ставить под сомнение, что я им всем ровня. А если кто из новеньких или «чужих» и залупался, то тут же получал в жбан. От меня. Лично. И хоть чесались у Федьки руки каждый раз «вставить свои пять копеек» в дело, везде и всегда я заступалась сама за себя, несмотря на то, что чувствовала за спиной дюжее прикрытие (четко знала: даже если солнце на землю упадет, Рожа меня непременно прикроет и спасет).
Кто побил местную шпану? Рожа с Некитом. Кто в школе разбил окно? Некит с Рожею. Кого сторож на территории соседнего завода поздно вечером чуть не подстрелил? Кто чуть не спалил раздевалку в школе? Кто нахамил учительнице и обидел ее сынка? Кого в сотый раз вызывают к директору? Ну, вы поняли…
Честно, поначалу… этот наш «школьный батя» даже обалдел, когда узнал, что перед ним… не два парня, а…
Долгая, муторная речь о «взяться за ум», «ты же будущая мать», «оба закончите на нарах или в подворотне…»
Ничего нового, в общем-то, он и не сказал: повторил лишь нудные нравоучения дядьки Романа… Да толку? Что с гуся вода… Батя Рожи, «наш» батя, давно уже бросил эту затею — ждет только, когда мы окончательно размозжимся, чтоб уже на собственных кровавых шишках дошло, что хорошо, а что — плохо. Хотя поначалу не раз рвался, пытался разогнать нашу «шайку», «тандем беспредельщиков». Как только ярким заревом небосвод окропился первыми нашими выходками… (а-ля подожгли покрышку и закинули под окна брюзге-соседу (вечно сетующему, что шумим, что надоедаем, что вишни его святые (невольно) ломаем, когда ягоды тырим; и который уже не раз нас уксусом поливал) или залили краской клумбу постоянно, бешено на нас орущей, веником гоняющей по подъезду, бабки с первого этажа) — так и начал составлять коварные планы «разлучить» взрывную смесь и привести каждого по отдельности в чувства, в нормальное, адекватное, разумом, а не «опой» контролирующееся, состояние, сознание. Конечно же, дядька не верил бабкам (что вечно под окнами кости всем, а не только нам, перемывали), что зачастую это я зачинщик всех этих «хождений по мукам». А потому влетало исключительно Роже — меня же лишь напутствовал словом, да так… что однажды, дабы спасти (!), несчастную, отправил к бабушке жить, в деревню. Хотя бы… «лето перекуковать, а там видно будет…» — невнятная речь, явно пахнущая ложью.
Ну да. Здрасте. И пусть Роже ток четырнадцать, но этот «говнюк» пронюхал всю историю (что, куда: что не в детдоме я, как грозился батя, а у бабули), умудрился раздобыть денег (тачки мыл, бутылки собирал, макулатуру сдавал), купил билет и рванул за мной… никому ничего не сказав. Долго родители его искали, в ментовку даже заяву написали. Местную округу с волонтерами прочесывали…
А этот индюк — два дня — и у меня. Видели бы вы мою рожу от явки этой Рожи! И никакой принц не нужен!
На танцы вечером пошли уже вместе. Стоит ли говорить, что кое-где кое-что странным образом заполыхало, прибежал участковый, и не только бабулю, но и всё село на уши поставил. А уже следующим утром — Рогожины старшие получили телеграмму о том, чтоб «срочно приезжали и забирали своих… хороших деток обратно».
Весело было… Очень весело. Чудили… Жестоко порой, безрассудно, бесстыдно, но без фанатизма. Всегда знали, когда остановиться, чтобы не наделать беды и чтоб сильно кого не задеть, не обидеть. Если кому и влетало от нас — то только за дело. Как грится, «зло должно быть наказуемо»… и вот тут-то мы брали разгул, как верные «Всадники Апокалипсиса»…
Ритка… Ритка же была словно из другой вселенной. Если мы гоняли собак по двору или мяч, то она с другими девчонками — в куклы играла. Мы в казаков-разбойников или по крышам, а она — книги, песни, плакаты…
Не срослась ни наша дружба, ни взгляды на жизнь.
Так и теперь.
Рожи нет — и для меня всего того мира… больше не стало. Поистине, сиротой себя впервые отчетливо почувствовала…
С Риткой общение натянуто, нехотя… да и то, когда приезжаю к родителям на каникулы. В остальном же — живу здесь, в областном центре, где и учусь в университете. С подругой (с одного факультета: она — журналистка, я — перевод) снимаем на двоих квартиру.
Черт… год. ГОД… как я уже окончательно одна.
Хотя, чего таить? Дороги наши с Рожей разошлись гораздо раньше… (просто, что окончательная точка поставлена лишь теперь). А так… да. Повзрослели — и тучи заслали наш горизонт: ему где-то шестнадцать, мне — пятнадцать… Я — к нему, а он — от меня. У него новые друзья, серьезные дела… Даже не знакомил ни с кем из них: запретная зона. А вот дома все, как прежде, Рожа — мой Рожа: обнимет, по-братски приласкает, поцелует, с учебой поможет, советом где… Но, как только за порог, — словно и не мы… делили беды и радость напополам, «защищали друг друга от шальной, бандитской пули», словно не мы кровь проливали вместе… и носы ломали врагам.
Черт, я до сих пор не пойму… Как так? Буквально в один миг, в один вечер. Новая компания, новые варианты… и всё — Некит, отойди в сторонку, не для твоих ушей, ума, понятий.
Так я и зависла с тех пор. Вот уже и восемнадцать мне стукнуло, а я всё еще стою в сторонке… и жду Его. ЖДУ, пока он придет и снова позовет, заберет, пустит в свой мир дружбы и братства. В душу. Да только — глупо. Отныне — глупо: закрыли его за разбой. Статья 162 УК ч. 2 и 3: «…нападение, в целяххищениячужого имущества, совершенное с применениемнасилия, опасного для жизни или здоровья, совершенный группой лиц по предварительному сговору… с применением оружия… и с незаконным проникновением в «иное хранилище»». Семь лет. Как с куста… Сука, СЕМЬ ЛЕТ! Минус полгода… отбытых в СИЗО — и вот он… срок на двоих, который так любезно заработал нам Рожа. Он — там, за решеткой. Я — здесь, «в стороне»… под серым, пустым небом.
Ничего даже не объяснил, не сказал. Только… «прости».
На суды не ходила — не смогла, но и Федька не хотел: говорил матери, что тяжело ему их, всех нас, видеть. Просил не являться — что мы покорно, как те тупые амебы, и исполнили…
Жалею ли? Жалею… Сейчас жалею, что так поступила. Но верни время обратно — и опять бы не пошла. Да что там? Я и писем-то не пишу. Как и он уже мне…
Не могу… Не могу его простить. СЕМЬ ЛЕТ!
…РОЖА! ЗА ЧТО?!!
ТОМ I. ТЕМНОЕ ПРОШЛОЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Бой с Тенью[10]
Глава 1. Рокировка. Квинтэссенция самообмана
Второй курс. Еще только второй курс, а я уже всё здесь ненавижу: начиная с учебы и заканчивая последней тварью, что здесь «обитает». Хотя… ненависть эта, скорее, и не к ним, а к себе… родимой.
Как началось мое прозрение… на выпускном (своей, моей никчемности, ненадобности… ошибки существования) так и продолжается по сей день — мало мне моих доводов, еще и остальные не отстают: каждый норовит сие подтвердить, втолковать, вбить в мою дурную… беспросветную голову, окрестить сознание столь вопиющей истиной.
Выпускной. Третье черное пятно на кинопленке моей жизни: приплюсованное к кадрам Её похорон и Рожи приговора…
Буквально за пару недель до того, как менты Федьку забрали… у нас в школе начался ажиотаж по поводу выпускного: определение, распределение, репетиции, сбор средств. Рожа к тому времени после девяти классов пошел учиться в ПТУ, а потому его всё это не коснулось. Конечно, с парнем я никаким не встречалась на то время — куда мне, Некиту? Да и ухажеров, явных воздыхателей, тоже не наблюдалось… Может, конечно, кто и косился на меня — да я не замечала. Мне было не до этого: учеба, Рожа… и те редкие моменты, когда мы всё же вместе выбирались во двор (а вернее, наши «владения», карта «выджигериваний» распространялась минимум на парочку микрорайонов) и отжигали… не по-детски.
Так что вопрос особо и не стал между нами. Вопрос, ответ на который удивил, конечно, батю, матушку и Ритку… но не меня. Прочитав в очередной раз мои мысли, Рожа четко и с порога: со мной пойдешь. Вот мой кавалер на выпускной.
Кто же знал… что, когда я впервые за столько лет облачусь в красивое платье (цвета бордо)… ты, мой верный друг-товарищ-брат… будешь сидеть под семью замками и мерить мыслями скудное… наше, о котором столько грезили… «светлое будущее».
Когда буду сидеть в углу… пьяная — и рыдать, осознавая окончательно, что я осталась одна. Что ничего хорошего… тебе не светит.
И даже когда… эта тварь, гнида, ублюдок… со мной, всё что хотел сделал, когда бросил рыдать на кровати… окровавленную, под цвет багровых ошметков своего некогда битого лоском платья, захлебываться слезами и дурманом вина, что ядом сейчас растекался по моим венам — давая оправдание… ему, и лишая всяческого приличия меня.
Тебя рядом не было.
Некит пал — и тебя… рядом не оказалось.
Как, в прочем, и сейчас.
Опять… чертов универ, чертовы одногруппники… которые невзлюбили меня почти с первой нашей встречи. Но что я им, скотам, сделала? ЧТО?
Ровным счетом ничего.
После того, как Рожа меня бросил… — я закрылась в себе, конфронтаций усердно избегала, временами даже унижения терпела, многое пропуская мимо ушей, закрывая глаза на дерзость. Старалась ни с кем не общаться. Пришла — отучилась — и ушла.
Но мало этого было. Мало… Особенно этой, Алёне. Не знаю… почему я ее бесила. Сначала легкие докапывания, а затем — чуть ли не явная война. Более того, такую несуразицу придумывала, такую чушь… и главное, к чему цеплялась? Стрижка под мальчика, широкие джинсы, толстовка…
КОМУ. КАКАЯ. РАЗНИЦА?.. Как я одеваюсь, какую музыку слушаю, что ем, что делаю за пределами универа?
Ан-нет. ВАЖНО. ОЧЕНЬ ВАЖНО — прямо до скрежета зубов. Не такая, как она — а значит, не имею права… на существование. Так и норовит чем-нибудь меня укусить, ущипнуть, унизить. И не понимает, овца, элементарного… что я… Я — ЕЕ ЖАЛЕЮ. Один мой прямой с правой — и плакала ее карьера местной красавицы. Идиотка общипанная. Но вместе с тем — и мой придет конец: учебе, будущему… и мечтам стать независимой от опекунов… которым и без того немало нервов потрепала, из которых заботы… и денег много высосала — а в ответ лишь только разочарование подарила. Как и Рожа: только что он — загремел, а я нет — не успела еще достаточно оступиться… пока.
А потому — молчу. Скрипя зубами, кривляясь, сжимая руки в кулаки, душа гордость — ТЕРПЛЮ.
Черт, и когда уже под наш факультет в основных корпусах универа найдут, выделят аудитории? Как и в прошлом году (хотя нет, судя по расписанию, ныне — и того будет чаще), несколько раз в неделю — наши пары так и приходятся на «общагу». Что не есть, самой оную, жилую. Одно крыло здания отдали под «аудитории»: комнаты — для семинаров, а какой-то огромный зал — под лекционку. И такая «кара» настигла не только переводчиков, но и журналюг (из первых уст да воочию — мне моя подруга Женька (с которой квартиру снимаем напополам) сама не раз здесь на глаза попадалась, да и если что, коль состыковка, то на большой перемене в местном буфете пироги вместе точим) и, конечно же, юристов (куда ж без них, родимых?).
И вот, 30 сентября. Сутки изначально не задались, ознаменовываясь громогласным неформальным названием «День переводчиков». И это в довесок к трем парам после большой перемены (то бишь после полудня) и кураторскому часу опосля, в ведомой нам «аудитории» (опять, наверно, уборка грядет), во всё той же пресловутой общаге… Но мало всего этого. Наша горячо любимая «опекунша», как всегда, «не успела»/«забыла» к нам явиться — вот и сиди теперь, жди, сомневайся в вероятностях и возможностях. Хотя грустить, конечно, по сему поводу… особо никто не стал.
— Ну, что… товарищи-коллеги, — ядовито выдал наш Староста (и кто этого обалдуя избрал?), — ждем положенные пятнадцать минут… — выдержал театральную паузу. А после, с не менее важным видом, нежели его пушок под носом, добил окончательно: — И по домам?
— Может, десять? — коварно улыбнулась мадемуазель Алёна и захлопала коровьими ресницами. — И не по домам, а пошлите бухать… отпразднуем уже нормально! Наш день, как-никак! Наш праздник!
— Я бы рад… — заблеял враз с перепугу влюбленный барашек, — но только… правила…
— По правилам, все час двадцать ждать надо, — не выдержала моя соседка по парте и опрометчиво вклинилась со своей пылкой речью… в планы «бандитского синдиката». Ну, черт возьми, будто первый день на свете существует?! Что за зельц у этой курице в башке?
— Чё ты вякнула? — чуть ли не с разгону к ней Лукьянова. — Какие нахуй час двадцать?! Ты че… ебанулась?! Опять нарываешься?!
В этот раз наша «богиня» уже точно серьезно запыхтела: вот-вот свои острые коготки войдут в кожу, уже млеющей от ужаса, дурехи.
— Че молчишь, Сука? — бешеный рев. — Опять всех подставишь?! КАК ТОГДА?! — руки сжались в кулаки.
— Отвали от нее, — тихо, но твердо. Я.
— Чё? — уже в меня негатива посыл, выстрел. — ТЫ МНЕ? — молчу, учтиво пряча взгляд, дабы еще сильнее не разжигать и без того больное пламя. — Ты че молчишь, тварь?! ТЫ мне вякнула? ЗА НЕЕ? Ты че, на ее стороне? А, лес*уха? Небось… спелись уже?
— Слизались, — слышу ржач за спиной. Узнаю голос Узика (то еще пресмыкающиеся… всем норовящее воткнуть свой хвостик).
— Че за шум, а драки нет? — послышалось яркое, борзое, развеселое. Чужое.
Отчего даже я не сдержалась — обернулась: взгляд на выход, к двери.
— О, зай! — вмиг просияла Алёнушка и кинулась к своему «Иванушке». — Да суки тут две… рогом уперлись, уходить не хотят.
— А вы че, уже что ли?
— Да не пришла эта карга, видишь же… — повела рукой около.
— Так внизу она. «Борьку» сложно не заметить, та еще дама…
— блядь! — резвое и отчаянное. — Валим!.. Пока не пришла. Пусть следующий раз думает… курва старая.
— Да не такая она уж и старая…
— Лет тридцать, вроде, — слышится еще один голос из толпы, полный задумчивости и мудрых размышлений.
— Вы идиоты, что ли?! Какая нахуй разница! Валим, говорю! И вы, суки, с нами, — рявкнула, уперев свой исступленный взгляд в меня. — А иначе сама вы*бу!
Поделиться книгой: