Империя Солнца

— Миссис Хаг… это же ветка на Усун!

Грузовик затормозил, и пар тут же заполнил водительскую кабину. Шофер начал выкручивать руль. Охранник, сидевший рядом с Джимом, прикурил сигарету — на обратную дорожку. Джим потянул его за пояс и указал на ту сторону рисового поля. Солдат обернулся, посмотрел туда, куда указывала вытянутая рука Джима, а потом спихнул его на пол. Он что-то крикнул водителю, и тот отшвырнул планшетку с картой на пустое соседнее сиденье. Окутанный клубами пара, грузовик с ревом взобрался на подъем, сделал полукруг и покатил по грунтовке к полустанку.

Доктор Рэнсом успокоил мальчиков, которым удалось наконец вырваться из когтей Бейси, перегнулся через миссионерку и помог Джиму подняться с пола.

— А ты молодец, Джим. У них наверняка найдется для нас немного воды, — ты, наверное, очень хочешь пить.

— Есть немного. Я успел глотнуть воды в фильтрационном центре.

— Весьма разумно с твоей стороны. Сколько ты там пробыл?

Этого Джим не помнил.

— Довольно долго.

— Вот и мне так показалось. — Доктор Рэнсом стряхнул налипшую у Джима на блейзере грязь. — Там раньше был кинотеатр?

— Но фильмов они все равно не показывают.

— Оно и понятно.

Джим откинулся на скамейке, отряхивая пыль с колен и улыбаясь госпоже Хаг. Заключенные вяло сидели на идущих вдоль бортов скамьях, покачивались туда-сюда, как тряпичные куклы, когда из них вытащишь часть набивки. Поездка за город ничуть их не оживила: напротив, они стали какими-то желтыми с лица и нервными. Джим проводил взглядом ржавый остов самолета и улыбнулся. Теперь они уж точно не вернутся в фильтрационный центр. Солдат-японец выбросил недокуренную сигарету и взял винтовку в обе руки. С платформы спрыгнул капрал-связист и пошел к ним через железнодорожные пути.

— Миссис Хаг, теперь, мне кажется, мы уже не вернемся обратно в Шанхай.

— Да, Джеймс, — глаз у тебя, должно быть, острый как у орла. Когда вырастешь, станешь летчиком.

— Может быть. Я уже сидел в самолете, миссис Хаг. На аэродроме Хуньджяо.

— А этот самолет летал?

— Ну, в каком-то смысле.

Со взрослыми не стоит быть слишком откровенным: никогда не знаешь, к чему это приведет. Он был уверен, что доктор Рэнсом за ним наблюдает. Доктор сидел рядом с отцом миссис Хаг; дыхание тому давалось с явным трудом, и доктор старался ему помочь. Но глаза его неотрывно следили за Джимом, оценивая исхудавшие, как палки, ноги, рваную одежду и ссохшееся возбужденное лицо. Когда они подъехали к железнодорожному полотну, он ободряюще улыбнулся Джиму, но Джим на улыбку решил не отвечать. Он знал, что доктору Рэнсому почему-то не понравилось то, что он сделал. Но доктор Рэнсом не сидел в фильтрационном центре.

Они остановились возле полотна. Водитель отдал капралу честь, ушел вслед за ним на полустанок, и они тут же разложили на ящике от полевого телефона карту. Заключенные сидели, грелись на солнышке и смотрели, как капрал тычет пальцем куда-то через пересохшие рисовые поля. От невозделанной земли поднималась легкая пыльная дымка, белесая кисея, скрадывавшая контуры далеких шанхайских небоскребов. По дороге проследовал конвой японских грузовиков, вал грохота и рева, смешавшийся с отдаленным гудением транспортного самолета.

Джим встал со скамьи и сел рядом с госпожой Хаг, которая пыталась поддержать старика отца, обхватив его поперек груди. Обе миссионерки лежали на полу, прочие заключенные либо дремали, либо явно нервничали. Бейси утратил интерес к мальчикам-англичанам и пристально наблюдал за Джимом поверх поднятого запачканного кровью воротника куртки.

Вокруг грузовика успели собраться тысячи мух, привлеченных потом и лужами мочи на дощатом полу кузова. Джим думал, что водитель уже разобрался в карте и вот-вот вернется, но тот все сидел на катушке телефонного провода и говорил с двумя солдатами, которые варили обед. Их голоса и треск горящего дерева витали над стальными рельсами, гулко отдаваясь от мерцающего странным светом купола неба.

Солнце начинало припекать, и Джим заерзал на скамье. Он видел все окружающее в мельчайших деталях: чешуйки ржавчины на рельсах, зубчатые края листьев крапивы на обочине дороги, белую пыль с отпечатавшимися на ней следами протекторов. Джим принимался считать то иссиня-черные щетинки вокруг губ оставшегося скучать с ними в кузове охранника-японца, то капельки мокроты, которые появлялись и исчезали у него в ноздрях при каждом вдохе-выдохе. Он смотрел, как на ягодицах одной из лежащих на полу миссионерок расплывается мокрое пятно, как пляшут язычки пламени под котелком у японцев и отражаются в полированных стволах составленных в козлы винтовок.

Раньше Джиму один-единственный раз доводилось видеть мир настолько отчетливо и ясно. Значит, скоро снова появятся американские самолеты? Пустив в доктора Рэнсома косой взгляд чтобы позлить, он обвел взглядом небо. Он хотел увидеть разом все: каждый булыжник на Чапейских мостовых, запущенные сады Амхерст-авеню, маму с папой, вместе, в серебристых отсветах американских самолетов.

Неожиданно для себя самого Джим встал и закричал. Но солдат-японец тут же грубо толкнул его обратно на скамейку. Связисты сидели на железнодорожной платформе, среди разбросанного там и сям инвентаря, и набивали рты рисом и рыбой. Капрал что-то крикнул в сторону грузовика; охранник встал, перешагнул через миссионерку и спрыгнул на землю через задний борт. Он положил винтовку на рельсы, вынул штык-нож и спустился с насыпи туда, где торчали высохшие стволики дикого сахарного тростника. Набрав достаточное количество топлива, он присоединился к солдатам на платформе.

Примерно час дым столбом поднимался в ясное небо. Джим сидел на скамье и отгонял с лица мух; ему очень хотелось обследовать полустанок и разбитый самолет у канала. Но если кто-то начинал шевелиться, японцы на платформе принимались кричать и предупреждающе тыкали в сторону грузовика дымящимися сигаретами. У заключенных не было с собой ни еды, ни воды, но в кузове грузовика с выдвижной лестницей стояли две большие канистры, и солдаты наливали из них во фляжки.

Когда отец госпожи Хаг уже не мог больше сидеть и ему тоже пришлось лечь на пол, доктор Рэнсом начал громко протестовать, обращаясь к японцам. Нетвердо держась на ногах, он стоял у заднего борта; японцы сердито кричали на него, но он не обращал на их крики внимания и по-прежнему указывал на лежащих у его ног измученных людей. Кровоподтек у него на скуле воспалился от солнца и мушиных укусов, и левого глаза было почти не видно. Его стоическая манера напомнила Джиму о нищих, которые сидели вдоль шанхайских улиц, выставляя напоказ свои увечья. Капрал-японец вроде бы не очень проникся состраданием, но потом, обойдя неспешным шагом вокруг грузовика, все же разрешил заключенным спуститься на землю. Бейси и доктор Рэнсом, при помощи мужей-миссионеров, спустили старух вниз и уложили в тени между задними колесами.

Джим сел на корточки и принялся обводить палочкой в белой пыли узор автомобильных протекторов. Интересно, сколько раз должно повернуться колесо, чтобы резина на нем стерлась до самой основы? Подобного рода проблемы занимали его постоянно, но как раз эту решить было относительно легко. Джим разровнял участок белой пыли и взялся за арифметику. Когда получилось сократить первую дробь, он даже выкрикнул в собственную честь хвалу — и тут заметил, что на солнцепеке между грузовиком и железнодорожной платформой он остался один.

При помощи доктора Рэнсома, который, кстати, сам едва держался на ногах, заключенные сбились в кучку в убогой лужице тени под задним бортом грузовика. Бейси с головой, как моллюск в раковину, ушел в матросскую куртку, и вид у него и у стариков был совершенно безжизненный — ни дать ни взять отслужившие свое манекены, которых Джим часто видел в переулке за универмагом «Синсиер компани».

Нужна была вода, иначе один из них наверняка умрет и им всем придется возвращаться в Шанхай. Джим посмотрел на японских солдат на платформе. Обед закончился, и двое из них уже принялись разматывать бухту телефонного провода. Поддевая ногой камушек, Джим как бы невзначай подошел к железнодорожной насыпи. Он пересек рельсы и тут же, ни на секунду не запнувшись, взобрался на бетонную платформу.

Японцы все еще смаковали вкус только что съеденной пищи и сидели кружком возле тлеющих углей костра. Когда Джим подошел поближе, поклонился и застыл в выжидательной позе, они подняли головы и стали на него смотреть. Никто из них не отмахнулся от него, но Джим знал, что никогда не стоит испытывать их терпение даже самой обворожительной из своих улыбок. Он понял, что, подойди к ним доктор Рэнсом — вот так, сразу после еды, — они тут же сбили бы его с ног, а то и вовсе убили.

Он подождал, пока водитель не заговорит с капралом-связистом. Беспрестанно тыча в Джима пальцем, тот закатил целую лекцию — очевидно, о напастях, которые обрушились на японскую армию вот из-за этого назойливого мальчишки. Капрал рассмеялся: он наелся рыбы, и настроение у него было благодушное. Он вынул из рюкзака бутылку из-под кока-колы и до половины налил в нее воды из фляжки. Потом поднял ее повыше и жестом подозвал к себе Джима.

Джим взял бутылку, отвесил глубокий поклон и отступил на три шага назад. Японцы молча смотрели на него, старательно пряча улыбки. Из тени за грузовиком выглянули Бейси и доктор Рэнсом, завороженно глядя на ленивую игру солнечных лучей в прозрачной, заключенной в граненое стекло жидкости. Судя по их лицам, они явно ждали от Джима, что вот сейчас он принесет воду к грузовику и можно будет честно разделить этот неожиданно свалившийся на них рацион.

Джим аккуратно вытер горлышко бутылки рукавом блейзера; поднес ее к губам и стал медленно пить, стараясь не поперхнуться; потом сделал паузу и допил последние несколько капель.

Японцы разразились хохотом, оборачиваясь друг к другу, смеясь друг другу в лицо так, словно боялись, что кто-то из них упустит соль хорошей шутки. Джим тоже стал смеяться вместе с ними, вполне уверенный в том, что из всех британцев он один сумел эту шутку оценить. Бейси отважился на вялую полуулыбку, но доктор Рэнсом вроде бы даже расстроился. Капрал взял у Джима бутылку из-под кока-колы и наполнил ее по самое горлышко. Солдаты, похохатывая, встали с места и взялись за прежнюю работу — растягивать телефонный провод.

Джим понес бутылку обратно к грузовику, сопровождаемый водителем и вооруженным охранником. Бутылку он протянул доктору Рэнсому, который просто взял ее у него из рук и не сказал ни слова. Доктор сделал глоток и тут же передал тепловатую жидкость по кругу, а потом помогал водителю наполнять ее из фляжки заново. Одну из миссионерок вырвало водой прямо ему под ноги, в белую дорожную пыль.

Джим занял свое прежнее место за водительской кабиной. Он знал, что был совершенно прав, когда выпил всю первую порцию воды сам. Все прочие — и Бейси, и доктор Рэнсом — тоже мучились от жажды, но только он был готов рискнуть всем на свете ради пары глотков. Японцы вполне могли швырнуть его на железнодорожное полотно и поломать ему на рельсах ноги, как они это делали с пленными китайскими солдатами, которых перебили на вокзале Сиккавэй. Джим уже чувствовал, что он не похож на других заключенных, которые вели себя пассивно, совсем как китайские крестьяне. Джим понял, что он ближе к японцам, которые взяли Шанхай и потопили в Перл-Харборе американский флот. Вслушиваясь в звук транспортного самолета, невидимого за пыльным белым маревом, он снова представил себе авианосцы в открытом море, в самом сердце Тихого океана, и маленьких человечков в мешковатых летных костюмах, которые стоят на палубе возле своих легких, лишенных даже намека на броню самолетиков, готовые рискнуть всем на свете, притом что надеяться им приходится на одну только собственную волю — больше, считай, и не на что.

17. Пейзаж с аэродромами

Водитель стал доливать в радиатор воды, а доктор Рэнсом тем временем устроил госпожу Хаг на скамейке, рядом с мальчиками-англичанами. Джиму показалось, что обе лежавшие на полу миссионерки того и гляди умрут: губы у них побелели, а глаза были как у нажравшихся отравы мышей. По лицам у них ползали мухи, то ныряя в ноздри, то вновь выбираясь наружу. Подняв их в кузов, доктор Рэнсом настолько вымотался, что больше помогать им был просто не в состоянии и сел на скамью, опустив руки на тяжелые мосластые колени. Мужья сидели тут же, рядышком, бок о бок, и смиренно смотрели на своих умирающих жен, так, словно привычка лежать на полу была просто их милой эксцентрической особенностью, с которой все равно ничего не поделаешь.

Джим лег животом на крышу кабины. Доктор Рэнсом, который, видимо, тоже осознал разверзшуюся между Джимом и остальными заключенными пропасть, встал и перебрался поближе к нему. Из-за пыли, загара и долгого утомительного пути его веснушки почти совсем обесцветились. И Джим вдруг понял, что доктор, несмотря на крепкий торс и сильные ноги, вымотался гораздо сильнее, чем хотел казаться. Воспалившийся кровоподтек на лице сочился кровью, и вокруг глаза уже начал собираться первый гной.

Он поклонился и подошел к японскому солдату, который устроился рядом с Джимом.

— Н-да, нам всем действительно стало гораздо лучше, оттого что удалось попить. Очень смелый поступок с твоей стороны, Джим. Откуда ты родом?

— Из Шанхая!

— И ты этим гордишься?

— Естественно, — усмехнулся Джим, пожав плечами так, словно доктор Рэнсом был какой-нибудь знахарь из самой что ни на есть сельской глуши. — Шанхай — самый большой город на свете. Отец мне говорил, что даже Лондону с ним не равняться.

— Будем надеяться, что таковым он и останется, — видишь ли, пара голодных зим… А где твои родители, а, Джим?

— Уехали, — уклончиво ответил Джим, решая про себя, не выдумать ли ему для доктора Рэнсома какую-нибудь очередную историю. Особое недоверие вызывали в нем самоуверенные вид и тон молодого врача, весьма характерные для всех тех, кто недавно прибыл из Англии; интересно, подумал Джим, а как британские киножурналы умудрились подать публике падение Сингапура. У доктора Рэнсома вполне хватит ума начать пререкаться с японскими солдатами, а после этого мало не покажется никому. Однако при всей своей — напоказ — правильности воды доктор Рэнсом выпил больше, чем приходилось на его долю. А еще Джим заметил, что на самом деле умирающие старухи вызывали в докторе куда меньше интереса и участия, чем он старался выказать.

— Они в лагере Усун, — сказал он. — В общем, живы.

— Что ж, очень рад. В лагере Усун? Так, значит, ты скоро с ними встретишься?

— Очень скоро… — Джим окинул взглядом тихие рисовые поля. При мысли о том, что, может быть, и впрямь вскоре получится увидеть маму, он улыбнулся — и почувствовал, как непривычно натянулись на лице мышцы. Она ведь и понятия не имеет, что ему пришлось пережить за последние четыре месяца. Даже если он обо всем ей расскажет, звучать это будет ничуть не лучше тех душераздирающих историй, которые он привозил с собой из послеобеденных вылазок на велосипеде в город, еще до войны, — историй, которые так и остались при нем.

— Ага, теперь уже совсем скоро. Хочу познакомить их с Бейси.

Изжелта-бледное лицо Бейси вынырнуло из-за воротника матросской куртки. Он устало посмотрел на японских солдат, которые копошились на железнодорожном полотне, так, словно заранее знал, что их ожидает в этих голых заброшенных полях.

— С удовольствием с ними познакомлюсь, Джим. — И добавил для доктора Рэнсома, без особого, впрочем, воодушевления: — Я тут понемногу присматривал за этим пацаненком.

— Ага, присматривал. Бейси пытался продать меня в Шанхае.

— Правда? А что, идея, в общем, неплохая.

— Торговцам из Хонкю. Только за меня никто ничего не давал. Но кроме того, он и правда за мной присматривал.

— И его старания не пропали даром. — Доктор Рэнсом похлопал Джима по плечу. Он пропустил руку к Джиму за спину и оттуда, с другого бока, ощупал его вздувшийся живот; потом приподнял ему верхнюю губу и осмотрел зубы. — Все в порядке, Джим, не волнуйся. Я просто хотел выяснить, чем тебя в последнее время кормили. Как только окажемся в Усуне, надо будет нам всем заняться огородничеством. А может, японцы продадут нам козу.

— Козу? — Джим никогда не видел козы, экзотического зверя, наделенного капризным и независимым нравом — качествами, которые в Джиме вызывали исключительное уважение.

— Ты интересуешься животными, Джим?

— Да нет… не слишком. Чем я действительно интересуюсь, так это авиацией.

— Авиацией? То есть модели самолетов и все такое?

— Нет, не совсем. — И Джим осторожно добавил: — Я даже сидел как-то раз в кабине японского истребителя.

— Тебе нравятся японские летчики?

— Они такие смелые…

— А это — очень важно?

— Не самое худшее качество, если ты собираешься выиграть войну.

Джим вслушался в отдаленный гул невидимого самолета. Этот врач, с его длинными ногами, с его английской манерой говорить и держать себя, с его повышенным интересом к зубам, вызывал в нем сильные подозрения. Чего доброго, они еще споются с Бейси, и будет у нас славная такая шайка мародеров. Джим подумал о козе, которую доктор Рэнсом собрался покупать у японцев. Из прочитанных книг у него сложилось устойчивое впечатление, что нрав у этих животных еще тот, откуда в очередной раз следовало, что доктор Рэнсом — навряд ли человек практичный. Европейцы редко вставляют себе золотые зубы, а других трупов, кроме европейских, доктору Рэнсому, похоже, еще очень долго не видать.

Джим решил, что обращать внимание на доктора Рэнсома больше не стоит. Он стоял бок о бок с японским солдатом, и раскрашенный камуфляжными пятнами металл водительской кабины приятно грел руки. Когда они тронулись в сторону главной дороги, солдаты уже успели вытянуться вдоль по железнодорожному пути, разматывая бесконечные катушки телефонного провода. Сейчас возьмут и запустят змея, большого, на котором может летать человек. Самый дальний солдат уже наполовину растворился в пыльном белом мареве, и его размытая фигурка, казалось, вот-вот оторвется от земли. Джим прыснул со смеху, представив себе, как у них над головами проносится воспаривший в небо солдатик. Джим с помощью отца запустил из сада на Амхерст-авеню не одну дюжину змеев. А огромные змеи-драконы, которые плыли вслед за китайскими свадебными и похоронными процессиями, вызывали в нем искреннее чувство восхищения; и еще боевые змеи, которых запускали с причалов в Путуне и которые пытались разрезать друг друга бритвенно-острыми бечевами, покрытыми клеем и битым стеклом. Но лучше всего были, конечно, пилотируемые змеи, какие отцу приходилось видеть в Северном Китае, на дюжине веревок, и каждую держит сто человек. В один прекрасный день Джим тоже полетит на таком змее и сядет на плечо ветру…

Грузовик бежал по пустынной дороге, и глаза у Джима слезились от встречного ветра. Водитель, окончательно сориентировавшийся на местности, спешил доставить заключенных в Усун и вернуться в Шанхай еще засветло. Джим изо всех сил цеплялся за крышу кабины, а за его спиной подпрыгивали на скамьях, все более и более сбиваясь в кучу, остальные заключенные. Оба миссионера-мужа уже сидели на полу, а доктор Рэнсом помогал госпоже Хаг лечь вдоль борта, на скамейку.

Но Джиму они все были теперь совершенно неинтересны. Машина въезжала в район, сплошь застроенный военными аэродромами. Бывшие китайские военно-воздушные базы, прикрывавшие устье Янцзы, перешли теперь в распоряжение японских армейских и военно-морских авиационных соединений. Они проехали мимо разбитой бомбами базы истребительной авиации, где солдаты японских инженерных войск как раз одевали новой крышей стальную раковину ангара. На заросшем травой поле выстроилась шеренга истребителей «Зеро», и между крыльями бродил пилот, в полном летном снаряжении. Джим, совершенно автоматически, помахал ему рукой, но пилот тут же исчез за частоколом пропеллеров.

Примерно мили через две, возле пустой деревни со сгоревшей пагодой, им пришлось остановиться и пропустить колонну грузовиков, груженных крыльями и фюзеляжами двухмоторных бомбардировщиков. Эскадрилья точно таких же машин стояла в полной боевой готовности, развернувшись к послеполуденному солнцу, так чтобы в любой момент можно было взлететь и отправиться громить китайские армии на западе. От всей этой суеты внутри рождалось тревожное возбуждение. Они остановились на контрольно-пропускном пункте при въезде на Сучжоуское шоссе, а Джиму уже не терпелось ехать дальше. Он сидел рядом с Бейси и постукивал каблуками друг о друга, пока дежурный сержант проверял наличие заключенных по списку, а доктор Рэнсом возмущался отношением военных властей к находящимся в тяжелейшем состоянии миссионеркам.

Вскоре после этого они свернули с шоссе на проселок, идущий вдоль транспортного канала. Мимо на палубах моторизованных лихтеров проплывали японские танки, а экипажи спали на расстеленных брезентовых тентах. В обычное время Джим при виде этих боевых машин наверняка дал бы волю воображению, но теперь его интересовали одни только самолеты. Как ему хотелось оказаться плечом к плечу с теми японскими летчиками, которые атаковали Перл-Харбор и разнесли американский флот, или в экипаже какого-нибудь из торпедоносцев, отправивших на дно «Отпор» и «Принца Уэльского». Может быть, после войны ему удастся вступить в японские военно-воздушные силы и нашить на рукав эмблему с Восходящим Солнцем — вроде как тем американским летчикам из «Летающих тигров»,[37] которые носят на кожаных куртках флаг китайского националистического правительства.

Ноги у Джима уже отваливались от усталости, но он по-прежнему стоял, вцепившись в кабину, когда грузовик на полной скорости вырулил на финишную прямую к воротам лагеря Усун. Про себя он решил, что японские самолеты на равнине Янцзы — добрый знак, и теперь он наверняка вскоре увидит родителей. Их обогнал маленький одномоторный истребитель и, несомый золотистым подбоем крыльев, вскарабкался в послеполуденное небо. Джим поднял руки в стороны — солнце тут же залило крышу кабины, покрытую пятнами камуфляжной краски, которая перепачкала ему ладони и запястья, — и представил, что он тоже самолет. За его спиной голландка тяжело рухнула на пол кузова. Она лежала у ног отца, а доктор Рэнсом и японец-охранник пытались поднять ее и усадить обратно на сиденье.

Они проехали по деревянному мостику через рукав искусственного озера, мимо выгоревшего остова загородного клуба: не сгорели только псевдотюдоровские балки из крашеного железобетона. На мелководье лежал корпус прогулочной яхты, сквозь палубу пророс тростник; впрочем, тростниковые заросли разбрелись теперь и по всему пляжу, вплоть до самого пепелища.

Впереди военный грузовик как раз свернул в ворота заброшенного скотного двора, на котором, судя по всему, недавно отбушевал еще более страшный пожар. У караулки лениво прохаживались несколько японских солдат и следили за тем, как рабочие-китайцы разматывают колючую проволоку и прибивают ее к сосновым столбам. За караулкой стояли склад стройматериалов, окруженный штабелями досок и горбыля, и бамбуковый навес, под которым отсыпалась на циновках возле печки-буржуйки еще одна бригада китайцев.

Грузовик остановился возле караулки; водитель и заключенные окинули взглядом открывшуюся им безрадостную перспективу. На месте бывшего скотного двора явно устраивали лагерь для гражданских лиц, но заключенных здесь начнут принимать не раньше чем через несколько месяцев. Джим сидел между Бейси и доктором Рэнсомом и злился на себя за нелепую уверенность в том, что его родители окажутся в первом же попавшемся им по дороге концлагере.

Между японцем-водителем и дежурным сержантом, ответственным за строительство лагеря, завязался продолжительный спор. С самого начала было ясно: сержант решил для себя, что ни грузовик, ни прибывшая с ним партия перемещенных лиц попросту не существуют. Он вышагивал взад-вперед по деревянной веранде караулки и задумчиво помахивал сигаретой, не обращая внимания на протесты водителя. Наконец он указал на заросший крапивой участок земли с внутренней стороны от ворот, который, видимо, счел ничейной территорией между лагерем и внешним миром.

Доктор Рэнсом медленно оглядел обширное пространство, сплошь в пеньках от сгоревших столбов, обугленный лабиринт, в котором когда-то сортировали скот.

— Не может быть, чтобы это и был наш лагерь. Если только они не хотят, чтобы мы сами же его и отстроили.

Из-за воротника матросской куртки вынырнули бескровные уши Бейси. Ему едва хватало сил на то, чтобы сидеть более или менее прямо, но малейший признак открывающихся «возможностей» не мог не пробудить в нем интереса.

— Усун? Тут могут оказаться для нас кое-какие перспективы, доктор… мы все-таки первые сюда приехали…

Доктор Рэнсом снова взялся было помогать госпоже Хаг встать с пола, но охранник-японец тут же махнул в его сторону стволом винтовки и указал на место. Сержант стоял по колено в крапиве и глядел через задний борт на изможденных пленников. Старухи-миссионерки в лужах мочи лежали у ног своих мужей. Мальчики-англичане притиснулись поближе к Бейси, а госпожа Хаг положила голову на колени к отцу.

Джиму вдруг вспомнились мама и долгие счастливые часы, проведенные у нее в спальне за бриджем. В носу у него засвербело от слез, и он сглотнул их, освежив пересохшее горло. Может быть, доктору Рэнсому тоже не помешало бы научиться плакать? Он смотрел на тлеющий кончик сержантской сигареты, на мерцающий сквозь сумерки теплый зев печки-буржуйки. Бригада китайцев, работавших над возведением ограды, снялась с места и двинулась к бамбуковому навесу.

— Джим, ты уже всем успел надоесть, — предупреждающим тоном сказал доктор Рэнсом. — Сиди смирно, а не то я скажу Бейси, чтобы он тебя продал японцам.

— Вот я им сдался! — Джим вывернулся у доктора из-под руки и снова встал на колени за кабиной водителя. Раскачиваясь взад-вперед, он стал смотреть, как сержант ведет обоих японцев в караулку, где солдаты уже успели сесть за ужин. На освещенном керосиновой лампой столе стояли бутылки с пивом и рисовым вином. У печки присел на корточки кули и принялся раздувать угли, пока они не раскалились добела; по воздуху поплыл густой запах разогретого жира.

Джим должен был так или иначе привлечь к себе внимание японцев. Он знал, что солдатам нет до незваных гостей ровным счетом никакого дела, и они просто-напросто оставят их здесь на всю ночь. А утром сил на то, чтобы добраться до следующего лагеря, у заключенных уже не останется, и в результате их попросту вернут обратно в Шанхай.

Вечерний воздух воцарился над сгоревшим скотным двором. Китайские кули закончили ужинать и сидели теперь под своим бамбуковым навесом, пили рисовое вино и играли в карты. Японцы в караулке пили пиво. Над Янцзы взошли сотни звезд, и вместе с ними — бортовые огни японских самолетов. В двух милях к северу, за цепочкой погребальных курганов, Джим заметил огни японского сухогруза: корабль шел к морю, и его белые палубные надстройки плыли над сумеречными полями подобием призрачного замка.

От одной из миссионерок шла густая вонь. Ее муж сидел на полу, рядом с нею, опершись спиной о ноги доктора Рэнсома. Стараясь не упустить из виду сухогруз, Джим перебрался на крышу кабины. Он сидел там и смотрел, как корабль ускользает в ночь, а потом поднял голову и стал разглядывать звезды. Он уже год как задался целью — еще с прошлого лета — выучить основные созвездия.

— Бейси… — У Джима закружилась голова; ночное небо стремительно опрокинулось ему прямо в лицо. Он потерял равновесие и упал на крышу кабины, чуть-чуть не докатившись до края, потом сел — как раз вовремя, чтобы увидеть, как из караулки выходят водитель и несколько солдат. В руках у них были бамбуковые трости, и Джим решил, что они собираются избить его за то, что он сидел на крыше. Он мигом скользнул в кузов и лег на полу, рядом с голландкой.

Водитель открыл задний борт. Борт с грохотом упал, и японец звучно провел тростью по закрепленным на нем цепям. Он стал кричать на заключенных и жестами приказал им выгружаться. Госпожа Хаг и оба старика при помощи доктора Рэнсома спустились в крапиву. Потом, вместе с Бейси и мальчиками-англичанами они пошли вслед за солдатом к складу пиломатериалов. Обе миссионерки так и остались лежать на грязном полу. Они были все еще живы, но когда доктор Рэнсом попытался вернуться за ними, водитель замахнулся на него тростью и отогнал от машины.

Джим, стараясь не наступать в лужи, подошел к краю кузова и спрыгнул на землю. Он уже собрался было бежать вслед за доктором Рэнсомом, но тут водитель схватил его за плечо и указал на застывшего на крыльце караулки сержанта. Сержант стоял, освещенный со спины светом керосиновой лампы, и держал в руках маленький мешок, так, словно это была дубинка с залитым в тяжелую часть свинцом.

Джим осторожно подошел к сержанту, и тот швырнул мешок на землю, ему под ноги. Джим встал на колени в глубокой двойной колее, оставленной колесами грузовика, и одарил сержанта самой лучезарной из своих улыбок. В мешке лежали девять сладких картофелин.

Весь следующий час Джим деловито сновал по двору. Его товарищи по несчастью улеглись отдыхать на складе пиломатериалов, а он тем временем заново разжег потухшую было буржуйку.

Под скучающими взглядами китайских кули он сперва раздувал угли, пока не появилось пламя, а потом не дал огню угаснуть, подкармливая щепой. Доктор Рэнсом и мальчики-англичане принесли ему из бочки за караулкой ведро воды. Госпожа Хаг уже успела напиться из этого ведра, но Джим решил, что пить будет потом, когда остынет вода из-под картошки. Доктор Рэнсом пытался помочь ему с чугуном, но Джим попросту его отпихнул. Евроазиатки в фильтрационном центре научили его, что быстрее всего картофель варится в малой воде под плотно прижатой крышкой.

Позже, перед тем как отнести сварившиеся картофелины на склад, Джим выбрал себе самую крупную. Он сидел на сосновых досках, рядом с доктором Рэнсомом, а мужья-миссионеры лежали на груде опилок, слишком слабые для того, чтобы есть. Джиму было жаль тратить на них даже самую крохотную картофелину. С другой стороны, эти старики были нужны ему живыми, чтобы добраться до следующего лагеря. Голландка вроде бы держалась молодцом, даже несмотря на то что скормила свою картофелину мальчикам-англичанам. Но Бейси уже принялся осматривать склад с целью полной инвентаризации имеющихся «возможностей», и если японцы оставят их в Усуне, Джиму уж точно никогда не увидать родителей.

— На, Джим, держи. — Доктор Рэнсом протянул Джиму свою картофелину. Он откусил от нее с одной стороны, но большая часть сладкой мякоти осталась нетронутой. — На вкус ничего. Тебе понравится.

— Ну, спасибо… — Джим быстро проглотил вторую картофелину. Жест доктора Рэнсома удивил его. Японцы к детям относились хорошо, пара американских моряков в каком-то смысле тоже вела себя с ним по-дружески, но до сих пор Джиму казалось, что британцев дети в принципе не интересуют.

Он принес себе и Бейси картофельного отвара, а потом предложил густую мучнистую жидкость всем прочим. Джима знобило, и зубы у него стучали, но он подошел даже к старикам-миссионерам и опустился возле них на колени, надеясь, что эмблема Соборной школы вызовет в их душах хоть какую-то ответную искру веры и они немного оживут.

— Вид у них так себе, — пожаловался он доктору Рэнсому. — Может, хоть к утру наберутся сил и съедят свою картошку.

— Будем надеяться. Отдохни, Джим, ты и так уже совсем замотался, приглядывая за нами всеми. Завтра в дорогу.