Сезон летающих деревьев

— Но если я не стану Добывателем, Нека и не посмотрит на меня! — выпалил Инто и тут же смутился.

— Вот оно что, — хитро прищурилась Памеа. — К женщинам есть много путей, не только этот. Лучше нарви ей цветов, когда будем у реки. Она обрадуется.

Инто немного приободрился и припустил вперёд, чтобы успеть собрать букет. Слева от него раскинулась пропасть, вдалеке тонули в тумане горы, позолоченные солнечными лучами. Дорога раздвоилась. По одной тропке Добыватели спускались из деревни в нижний мир, чтобы продать добытые кристаллы. Другая вела вглубь огромной расщелины и выныривала к реке — туда и направлялся Инто.

Внизу зеленели долины и каскады плато. На полях зрели ячмень и кукуруза. В узкой лощине белели крохотные точки — это старый Марл выгнал пастись коз. Его внучки каждое утро приносили в вёдрах жирное молоко, из которого женщины общины пекли лепёшки и готовили вкусную кашу.

Скала над головой то смыкалась неровными арками, то расходилась. Мелкие и крупные камни были заботливо убраны с дороги, и Инто нёсся со всех ног, ничуть не боясь споткнуться. Холодный ветер хлестал по щекам, сердце в груди от бега и волнения забилось быстрее.

Наконец, скала впереди расступилась, и Инто оказался на полянке у горной реки, выбивавшейся откуда-то сверху и петлявшей далеко внизу бурным пенящимся потоком. Пахнуло сыростью, травой и цветами, которые можно было найти только здесь, у воды. Над головой шелестело высокое дерево. Кора у него была серо-синяя, покрытая липкой смолой. Насекомые, которым не посчастливилось сесть на ствол или ветви, прилеплялись намертво, и через какое-то время дерево их съедало. Инто обошёл его с опаской, остановился, раздумывая, какие цветы выбрать и, так и не решившись, нарвал поочерёдно всех.

Скоро из ущелья появилась Памеа.

— Это для тебя, — улыбнулся Инто, протягивая ей букет.

Памеа охнула и, приняв подарок, бережно заткнула его за пояс передника, пообещав поставить в воду сразу же по приходу домой.

Вскоре Инто сидел в общей зале вместе с остальным ребятами. Он был здесь самым взрослым. Все старше двенадцати в это время собирались на площади в ожидании наставительной речи старейшины. Белый свет лился из вырубленных в скальной комнате окон. Памеа взбивала в большой деревянной чашке ароматную пену из мыльных трав, собранных у реки. Обривала она умело и быстро и никого никогда ещё не порезала. Пришёл черёд Инто. Памеа возилась с ним особенно долго и даже дважды протёрла лысину специальным маслом, от которого, по её словам, волосы должны расти медленнее.

Выйдя наружу, Инто отыскал глазами Неку. Она стояла в окружении других девочек у костра и что-то оживлённо рассказывала. На ней было праздничное синее платье, принесённое отцом из нижнего мира, и голубой платок на плечах. Всё это очень шло к её небесного цвета глазам. Инто залюбовался тонкой фигуркой, залитой солнцем. Казалось, приделай ей крылышки, и она взлетит, точно стрекоза над рекой, такая она была лёгкая и светлая.

Мальчик достал припрятанный букет и поспешил к гомонящей толпе. Он чувствовал в себе небывалую уверенность. Отросшие волосы больше не портили чернотой, и Инто считал себя ничуть не хуже остальных ребят. Он подошёл к Неке вплотную и протянул цветы. Букет немного помялся, пока лежал у него за пазухой, стебли внизу стали влажными от взмокших ладоней, но выглядел он вполне ничего, а главное, запах сохранил прежний. Нека фыркнула и отскочила в сторону.

— Что это ты мне суёшь? — спросила она, смерив воздыхателя недобрым взглядом.

— Цветы, — смущённо сообщил Инто.

— Зачем мне твои цветы? — Нека поморщилась и нарочно задрала свой остренький подбородок, чтобы казаться важнее. — Вот Манр обещал мне принести настоящий кристалл с сегодняшней добычи!

На её лице тут же вспыхнул румянец, и она принялась что-то восхищённо тараторить, не обращая на мальчика ровным счётом никакого внимания. Инто отошёл от хохочущей кучки девчонок и с досады растоптал цветы. Оставалось только одно — отправиться к старику Амерцо. Мальчик ещё раз провёл ладонью по гладкой макушке и, шумно вздохнув, побежал вверх по дороге, ведущей на площадь.

Инто давно мечтал побывать на границе, где каменные горы переходили в снежные. Там жили Стражи, охранявшие кристаллы. Одни говорили, будто Стражи эти рождаются из кристаллов, другие — что они превращаются в них, когда умирают. Немало Добывателей погибло в холодных землях, но, во что бы то ни стало, Инто хотел стать одним из них и принести Неке самый огромный кусок хрусталя, чтобы она и не посмотрела больше на этого Манра.

Опытнейшим Добывателем считался старик Амерцо, но он давно уже не покидал деревни из-за слабости в ногах и мог только обучать молодёжь. Новички заучивали целые своды правил, а для Инто правило было одно — помогать в деревне и не покидать её, чтобы не повторить участь отца. Но он всё ещё не оставлял надежду и верил, что в последний год Амерцо пойдёт ему навстречу.

На площади царило необыкновенное оживление. Здесь собрались все от мала до велика, и протиснуться через толпу удалось с трудом. Плоский каменный валун, на котором старик обыкновенно ораторствовал, пустовал. Об этом несложно было догадаться по гомону и шуточкам. При Амерцо всегда торжествовала тишина. Инто стоял как раз напротив пьедестала. С боков подтрунивали друг над другом только что обритые вместе с ним мальчишки, доносились смешки и шёпот девочек откуда-то сзади, чуть дрожали взволнованные голоса матерей, чьи сыновья сегодня должны были ступить на путь Добывателей. Сами герои торжества уже выстроились с обеих сторон от валуна в две шеренги. Все были одеты в новенькие жилеты из белого меха и такого же цвета сапоги, в руках красовались вязаные шапки.

Инто невольно отыскал глазами Манра. Тот едва не лопался от важности. Правда, солнце уже припекало, и было видно, как по распаренному лицу мальчика стекает пот, а сам он тяжело дышит. Инто хохотнул про себя, но змейка зависти засела в нём накрепко. Ему тоже хотелось иметь точно такой же замечательный жилет цвета снега и новые сапоги, да и шапку Памеа наверняка согласилась бы связать. Но главная причина состояла в том, что в этой одежде даже напыщенный Манр, который ко всему был младше Инто на целых полтора года, выглядел как настоящий Добыватель. Инто готов был пойти хоть босиком, только бы старик разрешил.

Скоро появился сам Амерцо. Его вели под руки сыновья — два здоровенных крепких мужичины. Они выглядели настолько одинаково, что если бы не шрамы, наверняка родные жёны не смогли бы их различить. Старейшина, единственный из всей деревни, носил на голове пучок волос, заплетённых в тоненькую косичку. Так он показывал, что помыслы его чисты сродни сединам.

Сыновья водрузили отца на валун и отошли. Несмотря на слабость в ногах, Амерцо никогда позволял себе сидеть на пьедестале, только опирался на палку. Он так и сказал как-то: «Покуда я могу стоять — быть мне над вами головой, а как только не станет сил в моих дряхлых ногах, я передам власть тому, кто её достоин». Амерцо говорил не о своих сыновьях. Хотя они и отличались недюжинной силой и слыли отличными Добывателями, отцовского ума им не досталось. Но и без того желающих набиралось немало, и кое-кто давно мечтал, чтобы как минимум нижняя часть конечностей у старика отсохла.

Инто нервно переминался с ноги на ногу. Он хотел поговорить со старейшиной до того, как тот начнёт церемонию посвящения, но не решился нарушить торжественный момент. Вот уже исчерпались все напутственные речи, смахнули слёзы матери, новички, похватав сумки, собрались в круг со старшими Добывателями, а Инто не мог сдвинуться с места. Наконец, он заставил себя встряхнуться и сделал шаг, за ним ещё один, и ещё. И вот он уже почти бежал к удаляющейся тощей фигуре старика, ковылявшего к нижнему плато, где готовили завтрак.

Амерцо не удосужился даже дослушать внука.

— Тебе не позволено стать Добывателем! — отрезал он.

У Инто задрожали колени, к горлу подступил комок.

— Но старейшина! Я смогу! Я не подведу ни тебя, ни деревню, я могу делать самую тяжёлую работу, могу носить сумки, могу…

— Довольно, — сухо сказал Амерцо и ударил Инто по макушке концом трости. — Будь благодарен, что тебе сохранили жизнь, когда ты родился. Мы и без того сильно рискуем прогневить горных богов. Если ты пойдёшь со всеми, каждая смерть будет на твоём счету, ибо ты навлечёшь на всех беду своими дурными мыслями. Или ты думаешь, что твоё дерзкое желание стоит чужих жизней? Так, ведь, ты думаешь?

— Не думаю, — потупившись, ответил Инто.

— Если я узнаю, что ты нарушил клятву и вышел за пределы деревни, я лично сброшу тебя со скалы, как сбросил твоего отца!

Внутри Инто медленно закипал гнев, и он ненавидел самого себя за то, что не может совладать с обидой. Ему даже показалось, что макушка зудит, и волосы лезут наружу. Инто стоял, глядя в потрескавшуюся землю под ногами и пиная мелкие камни, пока ярость не стала утихать. К тому времени фигура старика Амерцо скрылась за поворотом дороги, а мальчик, пробежав мимо плато, понёсся к реке. Ему не хотелось есть, а больше всего не хотелось видеть чужих взглядов: укоризненных, презрительных, каких угодно. Даже Памеа всегда смотрела на него с жалостью, а Инто не хотел, чтобы его жалели. Он хотел быть равным остальным.

Шум потока и прохлада убаюкивали. Сидя в траве, Инто без конца запускал руки в ледяную воду, чтобы умыть лицо и стереть слёзы. Он всхлипывал и от этого корил себя ещё больше. Колючие слова Амерцо продолжали крутиться в голове. Инто вдруг замер и сказал шёпотом:

— Если я узнаю, что ты нарушил клятву… Если я узнаю… А что, если ты не узнаешь, Амерцо?

Он подскочил и, сломя голову, понёсся обратно в деревню, надеясь нагнать Добывателей. Только вот, как объяснить остальным? Отговорки придумывались на ходу. План созревал быстро. Кусочки мыслей объединялись в последовательность, будто собранный сотню раз до этого паззл. Мальчиком завладела какая-то дикая уверенность, что если сегодня он не отправится к верхним горам — вся его жизнь может считаться прожитой зря.

Он сказал Памеа, будто идёт собирать хворост и задержится, потому что хочет поставить новые ловушки для рыбы и дичи и проверить старые. Соврал без единой запинки, даже глаз не отвёл, и Памеа поверила, а совесть внутри Инто вспыхнула всего на секунду и тут же погасла в лихорадочном желании пойти за кристаллами.

Инто знал, что путь до верхних гор занимает целые сутки, а кристаллы добывают на рассвете. На границе холодно, и белый мех нужен не только для сохранения тепла, но и чтобы легче было прятаться. Ничего белого у Инто не нашлось, поэтому он собрал все шерстяные вещи и запихнул в дорожную сумку. Туда же положил флягу, украденный из общей кладовой хлеб и кусочек сытной смеси из вяленого мяса, орехов и тёртых ягод, которую Добыватели всегда брали с собой. На вопрос, что это у него в сумке, Инто отвечал, будто несёт ловушки, которые недавно смастерил. Никому и в голову не пришло, что он собирается идти за кристаллами.

Добыватели уже отправились в путь по верхней дороге. Она начиналась от площади и терялась где-то за хребтами дальних гор. Здесь кончалась граница деревни. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, но Инто сделал решающий шаг и нарушил клятву. Теперь он осторожно перебегал от камня к камню, прячась и следя, чтобы никто его не заметил.

Когда он отошёл достаточно далеко, то стал двигаться быстрее, боясь потерять из виду Добывателей. Пока ещё их белые жилеты выбивались на фоне серо-коричневого пейзажа с редкими куртинами травы, но дорога стала резко заворачивать и теряться, а потом и вовсе пропала. Теперь стоило быть внимательным и ненароком не заблудиться.

Когда подъём стал круче, Инто удалось подобраться к Добывателям поближе. Они останавливались на отдых и еду, а Инто так волновался, что не чувствовал ни голода, ни усталости. Он был счастлив, как никогда.

Постепенно холодало, и становилось труднее дышать. Ледяной ветер остужал разгорячённое тело. Инто натягивал на себя прихваченные из дома тёплые вещи. Сверху сыпались камни. Едва заметная тропка петляла меж валунов, бурых, треснутых, местами покрытых мхом. Пару раз она выходила на небольшие плато, где можно было отдышаться. То тут, то там пробегали ящерицы, слышался крик птиц высоко в небе.

Добыватели неторопливо пересекали ущелья и каменные мосты через пропасти. Инто не слишком боялся высоты, но и ему становилось жутко от темноты под ногами, в которой невозможно было ничего разглядеть. Он верил, что этот и есть самый настоящий путь к злым подземным богам, и подобные пропасти ведут прямиком в адские топи.

Когда наступила ночь, Добыватели разожгли костры, а Инто смотрел на них с завистью и стучал зубами от холода. Он не смыкал глаз, боясь проспать. Ночь тянулась мучительно долго, но Инто грела мысль о том, что уже скоро он окажется у заветной цели и если не добудет себе кристалл, то хотя бы увидит воочию Стражей и границу, где лежат вечные снега.

Светать стало уже часа через три, и Инто обрадовался, что не уснул. Добыватели поднялись и, наскоро позавтракав, отправились выше по обрывистой горной тропе. От быстрой ходьбы стало теплее, окоченевшее тело постепенно оживало. Теперь Инто чувствовал, как гудят и болят уставшие ноги, морщился от мозолей, набитых изношенными сапогами, но упорно продолжал идти вперёд.

Добыватели поднимались к Хрустальной горе. Дальше путь лежал на самую её вершину по винтообразному пути. Макушка терялась в тумане, будто кто-то невидимый срезал с неё острый пик. Инто принялся осторожно взбираться по обрывистой тропке, опоясывавшей гору. До рассвета оставалось совсем немного времени, а значит, путь подходил к концу.

Глава 3. О старике, привидении и гнусавом лисе

Замок Гёльфен готовился ко сну. Всюду царила темень, и только в одном окне светился огонёк масляной лампы. Это хозяин вошёл в обрядовую комнату, чтобы совершить ежевечернее таинство. Вот уже много лет старый Аргус жил здесь один, суетливый, как вошь, и вечно недовольный. Он старался поддерживать полуразрушенный Гёльфен, но замок был древним, усталым и подслеповатым. Глаза-витражи совсем запылились, а серую кирпичную кладку избороздили морщины трещин.

Всё говорило об увядании и близости конца. За несколько веков Гёльфен превратился в каменную книгу, хранившую воспоминания о роде Харвилов. Замок помнил, как в нём рождались и умирали люди. Истории поколений начинались и заканчивались в его стенах. Фолианты семи столетий давно были прочитаны и забыты, и только последняя страница летописи никак не желала перевернуться. Она принадлежала Аргусу, как и фиолетовый хиго, уютно устроившийся на левом плече Фэйми.

Густая капля сорвалась с пальца и упала в воду, оставив след, похожий на диковинный гриб с полупрозрачной шляпкой.

— О, муки предков! — прошепелявил старик, обсасывая мизинец. — Скоро во мне не останется ни кровинки! Я высохну и сморщусь, как эта треклятая слива с нового урожая!

Он метнул гневный взгляд на подоконник, где среди груды косточек темнела недоеденная черносливина. Из полумрака ниш на Аргуса хмуро смотрели портреты основателей рода. Фигуры были выписаны в полный рост, но краска на них облупилась и выцвела. Стены закрывали блёклые гобелены, с тяжёлых портьер, потолка и люстры свисала паутина. Плесень расползлась по углам, облепила основания колонн и добралась до постамента, украсив его россыпью чёрных пятен.

— Ну, что ты смотришь? — старик ткнул палкой статую, державшую жертвенный сосуд. — Мало тебе?

Он заглянул в чашу. Вода снова стала прозрачной, но трещинка на дне заросла только наполовину.

— Этот каменный истукан хочет моей смерти! — воскликнул Аргус. — Я мошка в его паучьих сетях, и он не успокоится, пока не выпьет меня до дна!

Он сжал мизинец и стал ждать, пока проступит ещё одна капля. На мгновение обрядовый зал окутала тишина, и пустота замка стала особенно заметна. В саду за окном не звенел детский смех, не доносились с кухни бойкие крики служанок, розовощёких от жара печей, не стучали по мраморным полам каблуки знатных дам, идущих рука об руку с кавалерами. Гёльфен был полым и гулким, как большая раковина, в которой давно погиб моллюск. Только Аргус разрывал неподвижный воздух коридоров шорканьем шагов, брюзжанием и бранью.

Добравшись до опочивальни и поговорив по пути с портретами родственников, старик обмотался изъеденной молью шалью и зябко вздрогнул. По полу гулял сквозняк, ветер задувал в щели смолистый запах леса и проникал под самую одежду.

— Памфле! — раздался скрипучий, как несмазанные петли, голос Аргуса. — Почему так холодно? Живо разожги огонь!

Появившийся из ниоткуда пожилой дворецкий учтиво поклонился и напомнил хозяину, что не может этого сделать, поскольку с некоторых пор стал привидением.

— Ах ты бесполезный сгусток пыли! — крикнул раздосадованный Аргус, кидая в слугу первое, что попалось под руку — чернильницу, где вместо чернил остались только сухие разводы.

Стеклянный сосуд пролетел сквозь Памфле и, ударившись о стену, отскочил, разбившись на три части. Дворецкий стряхнул с безупречного костюма невидимые соринки и снова встал в позу молчаливого наблюдателя. Магия замка почти иссякла и даже он, последний из прислуги, больше не мог выполнять свои обязанности.

— Только подумать! До чего я дожил! — охал Аргус, суетясь возле камина. — Я! Единственный наследник рода Харвилов вынужден сам себе разводить огонь!

По совету Памфле он бросил в топку несколько поленьев и щепок, долго ворчал, высекая искру, а под конец так согнулся, что не смог выпрямиться. От досады он пнул горшок с золой и стоявший рядом веник.

Тусклое пламя разгоралось неохотно и почти не грело, но Аргус с видом жутко занятого человека продолжал крутиться на месте, подставляя серым язычкам то озябшие руки, то ноющую спину, как вдруг замер, услышав снаружи комнаты шум. Тут же забыв о боли в пояснице, старик распрямился и, схватив кочергу, подкрался к двери.

— Она пришла! — шепнул он, выпучив глаза и приоткрыв рот. — Крысиная королева привела свою армию, чтобы обглодать мои косточки!

Аргус замахнулся кочергой и выскочил в коридор, но там никого не было. Только ветер всколыхнул занавеску. Старик залетел обратно в спальню, сунул кочергу в дверную ручку и испуганно зашептал:

— Это всё призраки, Памфле! Точно тебе говорю! Они опять хотели украсть мои серебряные канделябры! Матушка недаром велела прикрутить их к полу после пожара на отцовские именины. А если это всё-таки Крысиная королева — пусть знает, что ей не достанется ни хрящика! — Он высунулся наружу и потряс пальцем в воздухе. — Ни хрящика!

— …ящика-ящика-ящика, — передразнило эхо.

— Ты намекаешь на гроб?! Даже не надейся! Я проживу ещё сто лет тебе назло!

Аргус раздражённо захлопнул дверь и плюхнулся на кровать. Некоторое время он смотрел на огонь, потом вышел в коридор и на всякий случай подёргал канделябр. Потревоженная тишина возвращалась, оплетая замок паутиной, попав в которую, время замирало.

Вернувшись в опочивальню, Аргус запер дверь и принялся ходить из стороны в сторону, заложив руки за спину.

— Что если призраки снова придут, Памфле? А они точно придут! У нас тут куча дорогих вещей. Столовые приборы, — он посмотрел на сломанную ложку в гнилом яблоке, — статуэтки, — взгляд переметнулся к фарфоровой нимфе без головы, об которую Аргус не так давно споткнулся, — роскошные ткани! — он любовно огладил свой грязный потёртый камзол, где местами поблёскивало золотое шитьё. — Нам нужно готовиться к осаде!

Подобрав незаменимую кочергу, Аргус направился в восточную часть Гёльфена, где когда-то была оружейная. Он добрых полчаса подбирал ключ из огромной связки, прежде чем смог отпереть замок и пробраться внутрь. Сдёрнутые с окон драпировки оставили в воздухе пыльные облака, и Аргус не переставал кашлять. Первым делом он снял со стены внушительный топор, который едва мог удержать обеими руками, затем принялся отбирать у статуи, одетой в доспехи, копьё. Он напялил кольчугу, наручи, нагрудник и шлем и еле выполз из оружейной под их весом. Проклиная на чём свет стоит тяжесть топора, поволок его в спальню, но по дороге упал и не смог встать. Памфле любезно посоветовал господину избавиться от доспехов. Выбираясь из железного панциря, Аргус выдал столько ругательств, что, превратившись в монеты, они заполнили бы целую сокровищницу.

— Вам следует воспользоваться магией, — заметил дворецкий.

— Какая магия?! Я не могу пошевелить рукой, болван!

После героического освобождения старик едва дышал, но чувствовал себя так, будто свершил подвиг во имя родного замка. Он торжественно водрузил на голову шлем и выделил топору почётное место в изголовье кровати. Тишину больше ничто не нарушало, но от волнения Аргус не смыкал глаз всю ночь. Он жаждал битвы, время от времени выглядывал в коридор и угрожающе потрясал копьём, но никто так и не появился.

Утром старик как всегда сидел в саду под засохшей яблоней и огорчённо вздыхал, кидая камни в затянутое ряской болотце. Налетел холодный ветер, и очередное сморщенное яблоко упало в груду прелых листьев.

— Ох уж этот новый урожай, — проворчал Аргус, задумчиво оглядывая стены хвойного леса, окружавшие замок со всех сторон. — Лето в нынешнем году совсем никудышное.

Жизнь шла своим чередом, и ничто не предвещало скорых разительных перемен. В день, когда они произошли, Аргус занимался обыденными делами. Он варил кашу и пёк лепёшки из слежавшейся муки, сметал в ведро тушки крыс, объевшихся отравленного зерна в кладовой, и ссыпал их в яму на заднем дворе. Слушал истории Памфле, а перед сном привычно зажёг огарок свечи и вошёл в обрядовый зал. За ним тянулись длинные тени, блики играли в глазах статуи, куда были вставлены огранённые рубины. Теперь и они потеряли цвет, сделавшись бледно-розовыми, как недозрелые зёрна граната.

Аргус заглянул в чашу. Глиняное дно обрастало новыми трещинками, точно молодое деревце побегами. Замок умирал, и даже Памфле, существовавший в нём со времён заключения Договора, не знал, когда всё здесь окончательно рухнет.

Старик молча уколол палец и, дождавшись, когда три капли упадут в чашу, побрёл прочь.

— Что я должен делать, Памфле? — спросил он, внезапно поникнув. — Если даже обрядовая чаша пошла трещиной, значит, скоро всё кончится.

Он уселся на край кровати, осунувшийся и как будто постаревший на полвека, сбросил истоптанные сапоги и закутался в покрывало. Дрова в камине прогорали, но он не собирался подкладывать новых.

— Вам следует заманить сюда человека и наполнить сосуд его кровью, — заметил стоявший у окна Памфле.

— Ты совсем из ума выжил? — Аргус схватил с тумбы вазочку с высохшим вареньем, но тут же вернул на место и бессильно махнул рукой. — Я не стану повторять грехов предков. Если твой склероз тебе позволит, ты вспомнишь, что я нарочно возвёл купол. Пока я жив, ни одна грибница не забредёт в мой замок!

— Смею предположить, что тогда он разрушится вместе с вами, — напомнил Памфле, огладив аккуратно остриженную бороду.

— И то правда. Моя старая кровь давно не по вкусу этому истукану, — вздохнул Аргус. — Когда я был моложе, одной капли хватало на целый день, а теперь… даже если я выжму себя досуха, разруху не остановить.

— По моему скромному мнению, лучше всего будет принести в жертву мальчика. Или маленькую девочку.

Аргус удивлённо воззрился на дворецкого.

— Что такое ты говоришь, безмозглое привидение?!

— Позвольте напомнить. Вы последний из рода чёрных магов, хозяин. Вам не престало брезговать методами предков.

— Как я могу омрачить память матушки такими дикостями?! — Аргус вцепился в лохматые волосы. — Ещё моя бабушка положила этому конец!

— Вынужден отметить, что она положила начало разрухе, — отрезал Памфле. — Договор с чёрными духами требует постоянных жертвоприношений, а последние три поколения Харвилов жертвовали только собственную кровь, и вот к чему это привело. В прежние времена к нам частенько забредали путники и пастухи, искавшие в лесах заблудших овечек, а ваш прапрапрадед Остольд, бывало, ездил на балы под чужим именем и заманивал в замок всех, с кем удавалось заводить знакомство. Это было время процветания, когда стены Гёльфена отливали золотом, а сад благоухал в любое время года.

— Мерзкое привидение! — прошипел Аргус. — Лучше бы вместо тебя осталась моя нянюшка! И почему ты до сих пор не исчез, как все остальные магические слуги?

— Согласно Договору, я не исчезну, пока не рухнет Гёльфен, — сообщил Памфле, приглаживая гладко зачёсанные волосы.

Аргус встал с кровати и, напялив сапоги на босу ногу, принялся ходить по комнате.

— Договор — то, Договор-сё… Памфле!

— Да, господин?

— Сколько уже лет ты прислуживаешь моему роду? Четыреста или пятьсот? Неужели за столько времени у тебя не скопилось мозгов даже на один толковый совет? Может, можно расторгнуть Договор или начать кормить замок чем-то другим? Сливами, например. Я их терпеть не могу, а они у нас не переводились, сколько себя помню.

— Способ есть, но я не смею подвергать вас опасности, поэтому не стану рассказывать.

— Ах так! — вспылил Аргус. — Значит, способ есть! Я немедленно отправляюсь в библиотеку за манускриптами, и не смей ходить за мной!

Он взял с каминной полки лампу, зажёг короткий фитиль и пошаркал в северную башню, где хранилось множество летописей и книг по магии.