Помоги проекту - поделись книгой:
Владимир Свержин
Парадоксы полковника Ржевского
© ООО «Издательство «Пальмира»,
ПАО «Т8 Издательские Технологии», 2017
От автора
Книга, которую вы держите в руках, не похожа на другие – ведь она построена на воспоминаниях Дмитрия Ржевского! Да-да, того самого… Но уже не юного бесшабашного поручика – героя и автора скабрезных анекдотов, а седого полковника, живой легенды войны 1812 года, которому богатый жизненный опыт только прибавил наблюдательности и остроумия. Богатейшие военные воспоминания Ржевского, исторические байки, парадоксальные загадки, каверзные вопросы и неожиданные повороты мысли записаны в форме беседы с одним желторотым гусарским корнетом.
Как же подобная книга могла появиться на свет? В основе ее лежит старинная рукопись, найденная… нет, не в бутылке и не в Сарагосе, а в Доме культуры маленького белорусского села на берегу Немана, где некогда находилось имение моих предков. Мне было отлично известно, что принадлежавший нашей семье небольшой господский дом сгорел еще в годы Великой Отечественной войны.
Я побывал в этом тихом, милом месте после того, как поставил своей целью найти хотя бы следы родового гнезда. В Доме культуры, объединенном с краеведческим музеем, мне охотно предоставили ценные сведения: оказалось, что до войны в усадьбе находился сельсовет. Захватив деревню, немцы устроили в ней военный штаб, куда в 1943 году прилетела стокилограммовая фугаска, оставив на месте усадьбы лишь обугленные руины.
– Впрочем, постойте, – спохватилась девушка-библиотекарь. – Как я могла забыть?!
Она открыла один из шкафов и достала пыльную выцветшую папку с незатейливой надписью «Дело».
– Вот эти бумаги чудом сохранилось во флигеле – видно, немцы их хотели пустить на растопку, да не успели. А наши солдатики бумаги собрали и отдали нам. Это же документы эпохи все-таки… Тут письма, заметки, фотографии… Ну да, ну да… – она с интересом поглядела на меня, затем вздохнула и протянула папку: – Возьмите, они по праву принадлежат вам.
Несколько дней я разбирал бумаги, чувствуя себя так, будто возвращаю из небытия людей и события давно ушедшей эпохи. По большей мере это действительно была личная переписка, порою совершенно не предназначенная для чужих глаз; хозяйственные записи, начатые и оборванные на полуслове; грязные, обожженные, нечитаемые записки о балканской и Русско-японской войнах, о китайском походе и взятии Пекина…
И вот с содержанием одной из найденных тетрадей я хочу вас сегодня познакомить, ибо история, рассказанная родичем моих предков, вышеупомянутым корнетом, поразила меня. Как она оказалась в архиве – не стану зря гадать, оставляю найденные и отредактированные мною записи на суд читателя. Надеюсь, что вас они порадуют не меньше, чем меня.
Застольные беседы полковника и кавалера Дмитрия Ржевского, записанные в его имении корнетом Ахтырского гусарского полка Платоном Синичкиным
Глава 1
Сквернословы
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – рявкнул юный корнет Платоном Синичкин, едва-едва надевший мундир одного из славнейших полков российской легкой кавалерии.
Двухэтажный барский дом с белеными колоннами располагался среди тенистого английского парка в семнадцати верстах от уездного города. Дорога к имению, примыкавшая к почтовому тракту, была на удивление ухожена и почти без перехода мягко перетекала в мощеную аллею, ведшую к крыльцу.
– Пустое! Здесь можно без чинов. Чай, не на плацу. – Седовласый полковник Дмитрий Ржевский молодецки подкрутил ус, втайне довольный бравым приветствием. Черная венгерка, шитая золотым шнуром, плотно облегала его широкоплечую ладную фигуру. И годы, казалось, не властны над лихим гусаром. – Не стой столбом на крыльце, воображая себя императором Наполеоном!
– Помилосердствуйте! – опешил корнет. – Отчего же вдруг сразу Наполеоном?
Повинуясь распоряжению хозяина, юноша переступил порог гостеприимного дома.
– Э, братец, да ты темный, как пороховой дым! Обо всем-то тебе нужно рассказать, дабы в груди твоей гусарский дух жил, а не только буквицы уставные в голове ворочались. Ну да за тем ты сюда и приехал, так что слушай… Эй, Прокофий! – перебив сам себя, скомандовал Ржевский. – Распорядись-ка подать самовар да вареньев, гостю с дороги передохнуть и подкрепиться надо! Хотя в твои годы – вновь повернулся он к корнету – я об усталости знал лишь понаслышке…
– Так что с Наполеоном, ваше высокоблагородие? – робко вымолвил Синичкин.
– С Наполеоном? Что с ним станется? Помер на святой Елене! Горяча, должно быть, была деваха, хоть и святая! Ладно, шучу-шучу. Такая там история случилась. Бонапарт, обходя лагерь, застал одного из своих гренадеров спящим на посту. Государь французов тогда, пожалев уставшего солдата, недвижно простоял с ружьем «на караул» несколько часов кряду, ожидая прихода разводящего капрала! После этого солдаты Наполеона были готовы следовать за ним в огонь и в воду – даже и к нам, в Россию! А вот и самовар поспел… Ай да Прошка! Прямо граф Калиостро – наперед знает, что надо делать!
– Вы что, были знакомы с Калиостро?!
– Сам нет, но дядя, бригадир, всякое о нем рассказывал… ну да не о нем сейчас речь. Слава богу, в стране тихо, не гремят военные трубы, а в доме жарко пылает очаг. Есть пища и для духа, и для брюха, да и чем запить, даст бог, найдется. Добрый гость – радость для хозяина. Нынче будет с кем скоротать вечерок старому гусару, ну а молодому понабраться ума-разума. Попотчуйся, братец, чем бог послал! Поди, оголодал с дороги! Все свежее, только из печи. А не желаешь чаю с ватрушками, то и посерьезнее кое-что сообразить можно.
– Что вы, господин полковник, пост же!
– Солдат и без поста на посту. Так что, когда есть, что есть, то и ладно. Поэтому давай без политесов. Гусары все – одна семья. А как в той семье жить, я тебе, братец мой, расскажу. У кого ж еще учиться жизни, как не у бывалого вояки, прошедшего в обнимку с пустоглазой едва ли не полмира: верхом, пешком, на корабле… Только что на ядре не летал, в чем, по словам моего дяди-бригадира, клялся один кирасир в рижском гарнизоне. Ну, то еще при матушке-государыне Екатерине Великой было…
– Сие и впрямь неправдоподобно, Дмитрий Александрович!
– А кто говорит, что правдоподобно? В жизни такие штуки случаются, что, если сам не видел, ни за что бы не поверил. Той же поры, врать не буду, я не застал: мал был, с деревянной саблей по задворкам бегал, «турок» громил. Только дядя мой, человек известной честности, про того кирасира из германских баронов, побожившись, рассказывал.
Полковник устремил взгляд в окно, за которым у подножия холма струилась река, и на заливном лугу паслись взлелеянные им тонконогие арабские скакуны.
– Минуло немало лет с того времени, как рубил я своей потешной сабелькой широченные зеленые щиты лопухов… С тех пор столько всего приключилось! Опыт, уж поверь мне на слово, лишним никогда не бывает, и знание, сколько ни копи его, все легко умещается в невеликом пространстве между ушами.
Ржевский печально вздохнул.
– Теперь, когда седина посеребрила мне виски, будто шнуры на ментиках Александрийских гусар, мне и самому порой не верится, что вытворял я, когда звался еще не полковником, а поручиком Ржевским… А уж то, что мне приписывают, – так и вовсе курам на смех!
– И впрямь много рассказывают, – оживился Платон Синичкин. – Вот, к примеру, история, будто в офицерском собрании вы как-то предложили искупать коня в шампанском.
– Бредни, корнет, бредни! Да ты сам подумай. Первым делом, это же сколько шампани пропадет ни за табачный дым! И второе – этакого «ароматного» коня неприятель за версту учуять может! А ну как ты в дозоре или в разведке? Это уже не шутки.
– Так что же, ничего такого не было? – расстроился юный гусар.
– Да как сказать… Все было, но не так! Дело обстояло в самом конце февраля тысячи восемьсот четырнадцатого года в одной французской таверне неподалеку от городка Бар-Сюр-Об. Мы укрылись там от французской картечи, бившей по нашему эскадрону почти в упор.
Наша попытка обойти корпус маршала Удино не удалась, пришлось отступить и схорониться от шквального огня. Но лишь только мы оказались в таверне, которая показалась нам надежным укрытием, ядро тяжелой мортиры разворотило крышу и в щепы разнесло преизрядную бочку с молодым вином. Драгоценная влага в единый миг окатила нас волной с головы до пят. Увидев, что в крыше убежища нашего зияет дыра, как над выгребной ямой, мы сообразили, что оставаться здесь долее смысла нет. Уловили паузу между залпами, на галопе вылетели из таверны и с криком «Ура!» взяли батарею в клинки. Пахло от нас, натуральным образом, как из винной бочки. Вот пленные канониры и пустили слух, что их захватили пьяные «казаки ля рюс» на пьяных же конях. Оттуда-то сия история и пошла.
Глаза корнета Синичкина загорелись неподдельным интересом.
– Да уж, весело вы в ту пору жили! Не чета нынешним!
– А вообще, как говаривал «ай да сукин сын», наше все, Александр Сергеевич Пушкин – «Блажен, кто смолоду был молод!», весело да со славой! А что всякие штатские штафирки честят нас пьяницами, сквернословами, гуляками праздными – то бог им судья! Не всем по канцеляриям штаны протирать да на паркетах вальсировать! Кому-то и Родину от супостата оберегать надлежит. Ну как, все еще постишься или, может, по шампанскому? У меня отличнейшее «Клико» имеется.
– За Родину-то как бокал не поднять? – расправил плечи корнет.
– Эй, Прошка, неси дюжину шампанского! – Ржевский смерил фигуру гостя критическим взглядом. – Полдюжины!
Хрустальные бокалы зазвенели «вечерним звоном». И, довольно утерев седые усы, Ржевский вернулся к любимому занятию – честить шпаков, не нюхавших пороха.
– Злонамеренным поклепам их не верь! Зависть и недомыслие – вот имя и звание им. Мнят болтуны, что все познали и самого Бога за бороду схватили, но только Господу такие ученые брадобреи вовсе без надобности. И нам с ним заодно. Сам посуди, какой толк гусарам от греческих философий да римских юстиций? Наше дело – врага бить! Крепко и метко. Давай-ка за славу нашего оружия! Как говорится, между первой и второй пуля не свистнет!
А все же, братец, – всякому делу свой час… Вот нынче, выйдя в отставку, поселился я в имении. Образ жизни веду спокойный, размеренный и благородный: забочусь о хозяйственном устройстве, развожу скакунов и борзых, охочусь, а то и просто гуляю в лесу, в реке купаюсь, в проруби опять же… Что еще: много читаю, порой рисую, уж как Господь умением наделил. В меру разумения своего, но от души пишу о подвигах и походах лет былых, чтобы деяния наши в поколениях не забылись. Иногда с друзьями, соседями и прежними сослуживцами, пирую да под гитару пою – отчего ж не петь, коли душа просит? Словом, живу, радуюсь и помирать не намерен. По сей день подковы гну! А только с той поры, как ушел я из полка, в столице более не появлялся. Властных порогов не обивал, не лебезил и, упаси бог, перед сильными мира сего не пресмыкался. Никогда в сенатах и коллегиях не заседал, комиссий по реформе прежде учрежденного не возглавлял и впредь не намерен. Ни у кого подачек не просил, с чужого голоса не пел да и при дворе, господь хранил, рассуждая о высоких политиках и парижских модах, не занудствовал… Ох, что-то я себя расхваливаю, точно продать хочу! Ты уж прости старика, оно дело такое – сам себя не похвалишь, целый день ходишь, как оплеванный.
Но я о другом…
…Знаешь ли ты, друг мой, как, по мнению древних эллинов, коими столь восхищаются в светских салонах высокоученые наши умники, именовался бы человек, ведущий подобный образ жизни?!
– Неужели счастливец? – корнет, восторженно глядя на полковника, затаил дыхание.
– Нет! Счастливец – это по-нашему. По-гречески же…
Ответ смотрите на с. 180.
– После своей отставки в столицу я больше не приезжал, – рассказывал Ржевский далее. – Уж больно нелепым казалось мне разгуливать где-нибудь по набережной, всякий раз снимая цилиндр и раскланиваясь со старыми знакомыми. А их у меня было в ту пору не счесть. С гусарским-то кивером этакие фортели проделывать не нужно. А тут ни дать, ни взять, китайский болванчик…
…А кстати, в самом конце прошлого века мистер Гетерингтон, который цилиндр придумал, был оштрафован лондонским мэром аж на пятьсот фунтов, до того его изобретение перепугало гулявших поблизости дам и детей.
А ныне, поди ж, без цилиндра нет аристократа. Ну, ясное дело, из шпаков, то есть, из штатских. Но здесь-то, в тиши имения, шапку ни перед кем ломать не надо. Хотя, есть простой смертный, перед которым и сам государь голову обнажает.
Угадай-ка, кто таков?
Ответ смотрите на с. 180.
Глава 2
Всё – на карту!
– Так уж и целое! Раз уж мы нынче тут сидим да вдову Клико поминаем, то, стало быть, не целое – так, ломаное. А зачем оно ломаное-то нужно? Ну а правду сказать, что греха таить, играл-с и, бывало, по-крупной. Порою встаешь поутру из-за стола, весь пол усеян картами, сам знаешь, одну колоду дважды не играют, а золота на ташке[1] больше, чем в ташке. Смотришь вокруг и размышляешь: «добро бы все эти карты вдруг превратились в ассигнации». Другой бы, подслушав такие мысли, сказал: бредни, мол!
– Нешто по-иному, господин полковник?
– Ну так мы, почитай, еще ничего не выпили, чтобы я просто так околесицу нес! В ту пору, когда странствовал я в Новом Свете, рассказывал мне один человек, достойный всяческого уважения капитан фрегата (не сенатор какой!), что прежде такое бывало. В Новой Франции, которая ныне именуется Канадой, при Бурбонах еще случалось, когда в колониях кончались наличные деньги. Совсем как у меня, после ночи игры в штосс в одном сомнительном варшавском трактире, – вчистую. Хоть шпоры в заклад неси! Ну, да я вывернулся: на сапоги поспорил, что из пистолетов своих обращу туз в пятерку. Тут уж не в мастях дело. Червонец выиграл, на том до полка и доехал…
…А тамошним властям что делать? Этак деньги зарабатывать – тузов не наберешься, хоть в ту пору туз и был самой мелкой картой…
Но французы, пусть даже и канадские, не зря считаются продувными бестиями: кое-что придумали… Да что я рассказываю? Вот ты бы как поступил?
– Ума не приложу!
– А ты приложи! Я тебе на правильный ответ уже изрядно намекнул.
Ответ смотрите на с. 180.
– А я в свой черед от большой игры отвратился и, хотя душа порой звала развернуться в полный мах, а все ж разум ее вовремя осаждал. Ну, прямо сказать, не всегда, однако с годами все чаще и тверже.
– Но как же вам сие удалось, господин полковник?
– Все, как на духу, расскажу. Дело было осенью тысяча восемьсот шестого года, когда, едва получив офицерские знаки различия, окунулся я в безудержные кутежи, по моему твердому убеждению, подобавшие истинному гусару. Надо сказать, что гвардия наша в те дни как раз тяжело сражалась с Бонапартом за границей. Я же, пользуясь отсутствием истинных воинов, горя мальчишеским рвением, торопился скрасить тоску петербургских юных дев и младых жен, страдавших от недостатка мужского внимания.
И вот как-то в один из тех хмурых дней, когда, глядя в окно, недоумеваешь, всходило солнце нынче или нет, намерился я засесть за ломберный стол, дабы взглянуть в глаза удаче. Игра намечалась в доме графини…
– Уж не имеете ли вы в виду ту самую графиню, которая владела тайной трех карт графа де Сен-Жермена?! – глаза корнета Синичкина округлились. – Тройка, семерка…
– Пшик! Тебя, братец, послушаешь, так и меня граф Сен-Жермен без подарка не оставил – презентовал эликсир бессмертия! Когда я в гвардию вступил, той графине уж лет и лет было!
Но ты не перебивай, слушай. Теперь уже неважно, кто была та любезная моему сердцу обворожительница. А тогда я тщился блеснуть перед ней размахом и бесшабашностью, как многие юнцы, впервые встретившиеся со зрелой дамой, сияющей красотой и тонким женским умом. Как мне казалось, играл я расчетливо и умно, совершенно не обращая внимания на покашливание соперников, почесывание носа, касание пальцем бровей и тому подобные мелочи. А стоило бы.
– Нешто шулерская «мельница» оказалась в графском доме?! – побледнел от негодования корнет.
– Да ты сам сообрази. На что такую «мельницу» в рыбацкой хижине ставить? Блеском чешуи не расплатишься.
Поскольку знаков шулерских я в ту пору не знал, то в результате остался гол, как сокол, и вместо прелестного лика Фортуны увидел ее ягодицы, куда менее привлекательные, нежели те, что надеялся я в скором времени узреть.
Горькой элегией о разбитых мечтах, начертанной мелом на зеленом сукне, красовался передо мной счет проигрыша, и, когда бы цифры обратились в слова, они бы звучали мне приговором. Красавица-графиня лишь мило улыбнулась, оценив размер моего убытка, и выразила надежду, что нынче же вечером я вновь посещу ее гостеприимный дом, с тем, чтобы вернуть карточный долг.
Наступило утро, едва отличимое от ночи, и просветление в моем возбужденном мозгу наступило вместе с ним. Когда б я решил выплачивать в счет репараций карточного разгрома свое жалование гвардейского корнета, то, верно, за два года и выплатил бы его. Без набежавших процентов. Можно было бы исхитриться да испросить из имения на полгода вперед свое не слишком богатое довольствие и разом передать деньги моим соперникам, но тогда мне пришлось бы жить все эти месяцы на воде, закусывая ее ржаным хлебом, густо посоленным балтийскими ветрами. Но и в этом случае ждать, покуда деньги окажутся в столице, пришлось бы не менее трех недель, а долг следовало вернуть тем же вечером.
Поделиться книгой: