Помоги проекту - поделись книгой:
И адвокат, устрашенный такой мыслью, задумался о своем собственном прошлом и долго рылся во всех закоулках памяти, в страхе как бы какой-нибудь старинный грех, словно чертик на пружинке, не выскочил случайно на свет. Его прошлое было совершенно безукоризненно. Немногим дано было перечитывать свиток своей жизни с меньшими опасениями. И все же сейчас он устыдился многих дурных дел, совершенных когда-то. Зато воспоминания о тех случаях, когда он был близок к совершению дурного дела, но устоял, поднимали его дух и наполняли спокойной и смиренной благодарностью. И, обратившись снова к тому, что занимало его последнее время, он завидел искру надежды.
«У этого молодого Хайда, если в нем разобраться, – думал он, – наверное, есть свои собственные и, судя по его виду, мрачные тайны, перед которыми самые страшные тайны бедного Джекила покажутся лучом света. Долго так продолжаться не может. Страшно далее подумать, что эта тварь, крадучись, подбирается к постели Гарри, бедный Гарри, какое пробуждение! Ведь опасность в том, что, если Хайд пронюхает о завещании, в нем может вспыхнуть нетерпенье стать поскорее наследником. Да, да, я должен вмешаться и помочь, если только Джекил позволит мне, – добавил он, – если только Джекил позволит».
И снова перед его умственным взором четко, как на транспаранте, прошли странные условия завещания.
Доктор Джекил совершенно спокоен
По счастливой случайности две недели спустя доктор давал один из своих веселых обедов, на который созвал пять-шесть закадычных друзей – людей умных, почтенных и к тому же знатоков хорошего вина. Мистер Аттерсон нарочно остался после ухода других гостей. В этом не было ничего необычного, так часто случалось и раньше. Там, где Аттерсона любили, его любили от всей души. Хозяевам было приятно задержать у себя этого сухого юриста, когда остальные беспечные и болтливые гости уже стояли одной ногой на пороге. Приятно было, перед тем как остаться в одиночестве, посидеть в обществе тактичного человека, чье содержательное молчание отрезвляло и успокаивало после напряженности и возбуждения веселых часов. Доктор Джекил не представлял исключения из общего правила. Он сидел теперь по другую сторону камина – крупный, статный, моложавый человек лет пятидесяти, с некоторой хитрецой, пожалуй, но, безусловно, умный и добрый. И сразу было видно по его лицу, что он питает к мистеру Аттерсону искреннюю и горячую привязанность.
– Я все хочу поговорить с вами, Джекил, – начал адвокат. – Вы помните свое завещание?
Внимательный наблюдатель сообразил бы, что тема была неприятна доктору. Однако он и бровью не повел.
– Бедный Аттерсон, – сказал он, – беда вам с таким клиентом. Зачем вы принимаете так близко к сердцу мое завещание? Вот еще Лэньон, этакий книжный педант, – тот ужасно огорчается из-за моих, по его выражению, научных ересей. Впрочем, вам нечего хмуриться, я сам знаю, он парень хороший, прекрасный парень, и мне хотелось бы видеться с ним почаще. Но все-таки он книжный педант, невежественный, крикливый педант. Ни в ком еще я так не разочаровывался, как в Лэньоне.
– Вы знаете, мне оно никогда не нравилось, – безжалостно гнул свое Аттерсон, не обращая внимания на новый поворот разговора.
– Мое завещание? Да, разумеется, я помню, – сказал доктор уже более резко. – Вы мне говорили.
– Ну, так я вам это говорю снова, – сказал адвокат. – Я узнал кое-что о молодом Хайде.
Большое красивое лицо доктора Джекила вдруг побледнело, у него даже губы побелели и вокруг глаз легли тени.
– Дальше я и слушать не хочу, – прервал он. – Мы, кажется, уговорились больше не поднимать этого вопроса.
– То, что я слышал, отвратительно, – сказал Аттерсон.
– Это дела не меняет. Вы не понимаете, в каком я положении, – довольно бессвязно заговорил доктор. – Мне так трудно, Аттерсон. У меня очень странное положение, очень странное. Тут разговорами не поможешь.
– Джекил, – сказал Аттерсон, – вы меня знаете: мне можно довериться. Выкладывайте мне все по секрету; я уверен, что помогу вам выкрутиться.
– Дорогой Аттерсон, – сказал доктор, – вы очень добры, вы удивительно добры, не знаю, как и благодарить вас. Я вполне верю вам. Я бы вам доверился скорее, чем кому-либо на свете, скорее, чем самому себе, если бы мне приходилось выбирать. Но тут совсем не то, что вам представляется. Вовсе не то. И чтобы успокоить ваше доброе сердце, скажу вам лишь одно: я могу отделаться от мистера Хайда, когда захочу. Клянусь, это так. Благодарю вас еще и еще раз. Добавлю к этому – я знаю, вы не рассердитесь на меня, Аттерсон, – это дело касается меня одного, не будем его трогать, прошу вас.
Аттерсон немного подумал, глядя в огонь.
– Вы, без сомнения, совершенно правы, – наконец сказал он, поднимаясь.
– Но если уж мы говорим об этом, и, надеюсь, в последний раз, – продолжал доктор, – то я хотел бы заметить вам еще вот что: я действительно принимаю очень, очень большое участие в бедном Хайде. Я знаю, вы видели его, он мне говорил. Боюсь, он был груб. Но я и вправду принимаю очень, очень большое участие в этом молодом человеке. И когда меня не станет, Аттерсон, пообещайте мне ладить с ним и поддерживать его права. Я думаю, вы поступили бы так, если б знали все. Вы снимете у меня камень с души, если дадите мне такое обещание.
– Не думаю, чтобы я мог подружиться с ним, – сказал адвокат.
– Я этого не прошу, – настаивал Джекил, кладя руку на плечо Аттерсона, – я прошу только справедливости. Я прошу только помочь ему ради меня, когда меня не будет на свете.
Аттерсон не мог подавить вздоха.
– Хорошо, – сказал он, – я обещаю.
Убийство сэра Кэрью
Почти через год, в октябре 18… года, весь Лондон потрясло известие о чрезвычайно жестоком убийстве, привлекшем особое внимание из-за высокого положения жертвы. Подробности были скудны и поразительны. Девушка служанка, жившая в доме неподалеку от реки, около одиннадцати часов вечера отправилась спать к себе наверх. Хотя в предрассветные часы город заволокло туманом, первая половина этой ночи была безоблачная, и переулок, на который выходило окно служанки, ярко освещала полная луна. Девушка, вероятно, отличалась романтическими склонностями, ибо она уселась на своем сундучке, стоявшем у самого окна, и погрузилась в мечтания. Никогда (говорила она потом, рассказывая об этом случае и обливаясь слезами), никогда еще она не была так миролюбиво настроена, никогда с такой теплотой не думала о людях. Сидя у окна, она вдруг заметила подходившего по переулку к ее дому старого красивого седовласого джентльмена и шедшего к нему навстречу другого, очень маленького джентльмена, на которого она сначала почти не обратила внимания. Когда они сошлись близко – это случилось под самым ее окном, – старик весьма любезно и учтиво, с поклоном обратился к прохожему. В том, что он сказал, не было как будто ничего важного. Пожалуй, судя по его жесту, он просто расспрашивал о дороге. Луна, когда он заговорил, освещала его, и девушка с удовольствием рассматривала его лицо. Оно дышало какой-то простодушной старомодной добротой и мягкостью, но в то же время выражало нечто вроде вполне заслуженного чувства собственного достоинства. Тут ее взгляд перешел на другого человека, и она с удивлением признала в нем некоего мистера Хайда, заходившего однажды к ее хозяевам и вызвавшего ее неприязнь. Он держал в руке тяжелую палку и поигрывал ею, но не отвечал ни слова и, казалось, слушал старика с враждебным нетерпением. Затем неожиданно он с бешеным гневом затопал ногами и вообще, по описанию служанки, повел себя как сумасшедший. Старый джентльмен отступил на шаг, очевидно очень удивленный и даже оскорбленный. Тогда мистер Хайд совсем вышел из себя и ударом палки свалил его на землю. В следующее мгновение он с обезьяньей яростью стал топтать свою жертву ногами и обрушил на нее град ударов, под которыми трещали кости, а тело так и подскакивало на мостовой. Увидев и услышав все это, служанка от ужаса потеряла сознание.
Было два часа ночи, когда она пришла в себя и позвала полицию. Убийца уже давно исчез, но невероятно изуродованное тело его жертвы лежало посередине переулка. Палка, при помощи которой было совершено убийство, хоть и была из какого-то редкостного и очень крепкого и тяжелого дерева, сломалась пополам во время этого приступа бессмысленной жестокости. Один расщепленный кусок валялся рядом в канаве, другой кусок убийца, очевидно, унес с собой. При убитом был найден кошелек и золотые часы, но ни визитных карточек, ни бумаг, ничего больше, кроме запечатанного конверта с наклеенной маркой, который старик, вероятно, собирался снести на почту. На конверте стояло имя и адрес мистера Аттерсона.
Письмо принесли к адвокату на следующее утро, когда он был еще в постели. Едва он взглянул на письмо и услыхал, что случилось, как лицо его вытянулось.
– Я ничего не скажу вам, пока не увижу тело, – сказал он. – Дело может оказаться серьезным. Будьте добры подождать, пока я оденусь.
С тем же строгим выражением лица он наспех позавтракал и поехал в полицейский участок, куда перенесли тело.
– Да, – сказал он, – я узнаю его. К сожалению, я должен заявить, что это сэр Дэнверс Кэрью.
– Ох, сэр, неужели? – воскликнул полицейский. Но тут же его глаза загорелись профессиональным честолюбием. – Это произведет изрядный шум, – сказал он. – Может быть, вы поможете нам изловить преступника?
И он вкратце передал то, что видела служанка, и показал обломки палки.
У мистера Аттерсона упало сердце при имени Хайда, но, когда перед ним положили палку, у него не осталось никаких сомнений. Хотя она была обломана и расщеплена, он узнал в ней палку, много лет назад подаренную им самим Генри Джекилу.
– Этот мистер Хайд мал ростом? – спросил он.
– Чрезвычайно мал и чрезвычайно противен с виду, по словам служанки, – сказал полицейский.
Мистер Аттерсон задумался, затем поднял голову и сказал:
– Если хотите, я, кажется, могу свезти вас в моей карете туда, где он живет.
Было уже около девяти утра. Первый тяжелый осенний туман широкой шоколадной пеленой затянул небеса, но ветер безостановочно сражался с ним и по временам заставлял отступать. Пока кеб пробирался по улицам, мистер Аттерсон насмотрелся всяких сумеречных оттенков и окрасок: здесь было темно, как бывает поздним вечером, тут зловеще рдел горячий смутный отсвет, словно от странного пожара, а там туман на миг разрывался и сквозь крутящиеся клубы пробивался чуть живой луч дневного света. В этом переменчивом освещении унылый квартал Сохо, со слякотью на мостовой, с неряшливыми пешеходами, с фонарями, которые забыли потушить, а может быть, зажгли заново, чтобы отразить это нечаянное и печальное нашествие тьмы, представал взору адвоката словно выхваченный из какого-то города, привидевшегося в ночном кошмаре. Аттерсона к тому же одолевали мысли самого мрачного свойства, и, поглядывая на своего спутника, он ощущал подчас прилив того страха перед законом и его служителями, какой нападает иногда даже на самых честных людей.
Когда кеб подъехал к указанному дому, туман рассеялся и Аттерсон увидел закоптелую улицу, кабак, низкопробный французский ресторанчик, харчевню, где можно получить выпивку на пенни и на два пенса салата, оборванных детей, толпившихся в дверях, и много женщин различных национальностей, спешивших из дому с ключом в руках, чтобы пропустить с утра стаканчик. В следующее мгновение туман опять опустился на всю округу, коричневый, как умбровая краска, и отрезал дом от всего окружающего. Здесь-то и жил любимец Генри Джекила, человек, который должен был унаследовать четверть миллиона.
Старая женщина, с лицом цвета слоновой кости, с серебристо-седыми волосами, открыла дверь. У нее было злое, словно заглаженное лицемерием лицо, но манеры – превосходные.
– Да, – сказала она, – мистер Хайд живет здесь, но его нет дома, этой ночью он вернулся очень поздно, не пробыл у себя и часу, как ушел опять. Тут нет ничего странного, он ведет неправильный образ жизни и отсутствует часто; например, до вчерашнего дня его здесь два месяца не было.
– Раз так, нам надо осмотреть его квартиру, – сказал адвокат.
Когда же старуха пустилась уверять его, что это невозможно, он добавил:
– Мне следовало вам сказать, что со мной инспектор Ньюкомен из Скотланд-Ярда.
Лицо женщины мигом осветилось гнусной радостью.
– Ага, – сказала она, – он попался! Что он наделал?
Мистер Аттерсон и инспектор переглянулись.
– Его, видно, не очень-то любят, – заметил инспектор. – А теперь, милая, дайте-ка нам с этим джентльменом посмотреть, что тут делается.
Во всем доме (в котором не было никого, кроме этой старой женщины) мистер Хайд пользовался только двумя комнатами, но зато они были убраны с роскошью и вкусом. В буфете стояли бутылки с вином, ложки и вилки были серебряные, столовое белье прекрасное. На степе висела хорошая картина (по предположению Аттерсона, подарок Генри Джекила, который слыл великим знатоком искусства), а ковры были толстые и приятной расцветки. Сейчас, однако, комнаты выглядели так, точно тут недавно рылись в страшной спешке: на полу валялась одежда с вывернутыми карманами, ящики были отомкнуты и выдвинуты, в камине лежала горка серого пепла, как будто там жгли бумаги. Среди пепла инспектор раскопал уцелевший в пламени корешок зеленой чековой книжки, а за дверью нашелся другой конец палки. Полицейский не мог скрыть своего восторга, так как все это подтверждало его предположения. Посещение банка, где, как оказалось, на счету убийцы лежало несколько тысяч фунтов, окончательно успокоило Ньюкомена.
– Можете быть уверены, сэр, – сказал он мистеру Аттерсону, – он у меня в руках. Он, вероятно, вовсе потерял голову, не то он никогда не оставил бы палку, а главное, не вздумал бы жечь чековую книжку. Ведь деньги – спасение для него. Теперь нам надо только поджидать его в банке да разослать описание его личности.
Последнее, однако, было нелегко выполнить. У мистера Хайда оказалось мало близких знакомых, и даже хозяин той служанки видел его всего дважды. Разыскать его родственников не удалось. Не сохранилось ни одной его фотографии. Лишь немногие могли бы описать его, но и те в своих описаниях противоречили друг другу, как обыкновенно случается с рядовыми свидетелями. В одном они сходились: скрывшийся убийца у всех видевших его вызывал неотвязное ощущение какого-то неопределенного уродства.
Эпизод с письмом
Только к вечеру удалось мистеру Аттерсону приехать к доктору Джекилу. Пул сразу же впустил его, и через кухню и кладовые, по двору, где когда-то был сад, провел в небольшое здание, которое называли или лабораторией, или анатомическим театром. Доктор купил весь участок у наследников одного знаменитого хирурга, но, интересуясь больше химией, чем анатомией, он изменил назначение постройки в глубине сада. Он принимал адвоката в этом помещении впервые, и мистер Аттерсон с любопытством озирался вокруг и разглядывал закоптелое здание без окон. Ему было не по себе, когда он проходил через анатомическую аудиторию, где раньше теснились пытливые студенты, а теперь было пусто и голо, на столах громоздилась химическая аппаратура, на полу валялись корзины, повсюду была рассыпана солома от упаковки и сквозь помутневший стеклянный потолок падал тусклый свет. В дальнем конце несколько ступеней вели вверх, к обитой красной байкой двери, и через нее адвокат попал наконец в кабинет доктора. Это была просторная комната со стеклянными шкафами по стенам. В ней стояло высокое зеркало на ножках, письменный стол и другая мебель, а три пыльных окна, забитые железными решетками, выходили во двор. В комнате горел огонь, а на полке над камином была поставлена зажженная лампа, потому что густой туман начинал забираться даже в дома. Там-то, у самого огня, сидел доктор Джекил, с виду тяжко больной. Он не встал навстречу, лишь протянул холодную руку и приветствовал гостя изменившимся голосом.
– Ну, – сказал мистер Аттерсон, как только Пул оставил их одних, – вы слышали новости?
Доктор содрогнулся.
– Газетчики кричат об этом на площади, – сказал он. – Мне было слышно из столовой.
– Вот что, – сказал адвокат, – Кэрью – мой клиент, но вы – тоже, и мне нужно отдавать себе отчет в том, что я делаю. Уж не вздумали ли вы спрятать этого субъекта?
– Аттерсон, клянусь вам, – воскликнул доктор, – клянусь вам, я никогда больше не взгляну на него! Клянусь своей честью, я покончил с ним навсегда. Все это прошло. Да ему и не нужна моя помощь. Вы не знаете его так, как знаю я: он в безопасности, в полной безопасности. Попомните мое слово, он не появится больше.
Адвокат угрюмо слушал своего друга: ему не нравилась эта лихорадочная речь.
– Вы, кажется, вполне уверены в этом, – сказал он, – и ради вас самого я хотел бы, чтобы вы оказались правы. Если дойдет до суда, может всплыть ваше имя.
– Да, совершенно уверен. Для такой уверенности у меня есть основания, которыми я не могу делиться ни с кем. Но по поводу одного обстоятельства я хочу попросить вашего совета. Я… я получил письмо и не знаю, показывать ли его полиции. Я предпочел бы передать его в ваши руки, Аттерсон. Вы, конечно, рассудите здраво, я так доверяю вам.
– Вы, вероятно, боитесь, как бы из-за этого письма его не задержали?
– Нет, – ответил доктор, – я не очень беспокоюсь о том, что станет с Хайдом. Я порвал с ним навсегда. Я думал о моей собственной репутации, которая подвергается опасности из-за этого мерзкого дела.
Аттерсон несколько мгновений раздумывал. Его поразил, но в то же время и несколько успокоил эгоизм его друга.
– Ладно, – сказал он наконец, – покажите мне письмо.
Письмо было написано странным прямым почерком, в конце стояла подпись «Эдуард Хайд». В нем довольно кратко говорилось, что благодетель автора письма, доктор Джекил, кому он так долго и так недостойно платил злом за все его щедроты, может не тревожиться о его безопасности, так как у него – у Хайда – есть верный способ спастись, на который можно вполне положиться. Письмо даже обрадовало адвоката: оно представляло эту связь в лучшем свете, чем он ожидал, и он теперь осуждал себя за некоторые свои прежние подозрения.
– А конверт у вас сохранился? – спросил он.
– Я нечаянно сжег его, – ответил Джекил. – Но на нем не было почтового штемпеля. Письмо принес посыльный.
– Оставить мне его пока у себя? – спросил Аттерсон.
– Я хочу, чтобы вы решали за меня, – последовал ответ. – Я больше не верю сам себе.
– Ну, я подумаю, – ответил адвокат. – Теперь вот еще что: это Хайд продиктовал то условие в завещании насчет вашего исчезновения?
Доктору, по-видимому, внезапно стало дурно: он крепко сжал губы и кивнул.
– Я так и знал, – сказал Аттерсон, – Он собирался убить вас. Вы еле-еле спаслись…
– Я не только спасся, – возразил доктор торжественно. – Я получил урок, и это гораздо важней. Ох, Аттерсон, какой урок я получил! – И он закрыл лицо руками.
Уходя из дома, адвокат остановился, чтобы перекинуться несколькими словами с Пулом.
– Кстати, – сказал он, – сегодня доктору приносили письмо. Кто его принес?
Но Пул объявил, что в тот день не приносили ничего, кроме почты; да и то все одни проспекты, прибавил он.
Такие сведения воскресили в душе гостя все прежние страхи, – с ними он и ушел. Очевидно, письмо передали через дверь лаборатории, возможно даже, что оно было написано в кабинете; а если так, то его следовало расценивать совсем иначе и к нему приходилось отнестись более осторожно. По дороге он слышал, как газетчики кричали, надрываясь до хрипоты: «Специальный выпуск! Ужасное убийство члена парламента!» Таким надгробным словом провожали его друга и клиента; и мистера Аттерсона невольно охватывали опасения, как бы водоворот скандала не затянул на дно доброе имя еще одного его друга и клиента. Ему предстояло принять решение по меньшей мере рискованное, и, хотя он привык полагаться на самого себя, теперь ему очень захотелось с кем-нибудь посоветоваться. Он не мог открыто просить о совете, но надеялся, что ему все-таки удастся выудить что-нибудь ненароком.
Вскоре он сидел уже у собственного камина. По другую сторону сидел его помощник мистер Гест, а между ними, на точно рассчитанном расстоянии от огня, помещалась бутылка особого старого вина, которая давно таилась от солнечных лучей в подвалах дома. Город все так же тонул в тумане, и уличные фонари светились, как рубины, но сквозь спустившиеся вниз облака, все окутывавшие и душившие, жизнь города катилась по большим артериям и шумела, точно могучий ветер. В комнате же было весело от пылавшего камина. В бутылке давно растворились все кислоты, время смягчило великолепный оттенок вина; так густеют с годами краски витражей. Жар осенних дней, накалявших когда-то виноградники по склонам холмов, готов был выйти на свободу, чтобы разогнать туманы Лондона. Адвокат постепенно успокаивался. Ни от одного человека не было у него так мало секретов, как от мистера Геста. Да, пожалуй, Аттерсон не всегда сохранял от него в тайне даже и то, что собирался скрыть. Гест по делам часто бывал у доктора; он знал Пула; он не мог не слышать, что Хайд там – частый гость; вдруг у него окажутся свои соображения? Почему бы ему не взглянуть на письмо, которое могло помочь разобраться в этой тайне? А главное, ведь Гест, будучи великим знатоком почерков, сочтет такую услугу со своей стороны вполне естественной. Кроме того, клерк был человек разумный: читая такой странный документ, он, наверное, обронит какое-нибудь замечание, а оно может подсказать мистеру Аттерсону дальнейшие действия.
– Скверное это дело с сэром Дэнверсом, – сказал он.
– Да, сэр, разумеется. Оно возбудило большое волнение в обществе, – ответил Гест. – Преступник, очевидно, был просто сумасшедший.
– Я хотел бы узнать ваше мнение по этому поводу, – подхватил Аттерсон. – У меня есть один документ, написанный его рукой. Только пусть это останется между нами, потому что я еще не знаю, как мне быть с ним. Вообще это дело темное. Да вот он. Как раз для вас – автограф убийцы.
Глаза Геста блеснули, он уселся поглубже и стал с увлечением рассматривать письмо.
– Нет, сэр, – сказал он. – Он не сумасшедший. Но это странный почерк.
– И уж во всяком случае весьма странный корреспондент, – добавил адвокат.
Тут вошел слуга с запиской.
– От доктора Джекила, сэр? – спросил клерк. – Мне кажется, я узнаю его почерк. Что-нибудь секретное, мистер Аттерсон?
– Просто приглашение на обед. А вы хотите посмотреть?
– Дайте-ка мне на минутку. Благодарю вас, сэр.
И, положив оба листка рядом, он стал тщательно сличать написанное.
– Благодарю вас, сэр, – сказал он наконец, возвращая оба письма. – Очень интересный автограф.
Наступило молчание. Некоторое время мистер Аттерсон боролся с желанием заговорить.
– Почему вы сравнивали письма, Гест? – спросил он вдруг.
– Знаете, сэр, – ответил клерк, – тут несколько неожиданное сходство: два почерка во многом одинаковы, только наклон разный.
– Удивительно, – сказал Аттерсон.
– Вот именно, удивительно, – подтвердил Гест.
– Пожалуй, не стоит болтать об этом письме, – сказал шеф.
– Не стоит, сэр, – согласился его помощник. – Я понимаю.
Едва мистер Аттерсон в тот вечер остался один, он спрятал письмо в сейф, где ему суждено было отныне лежать. «Как, – думал он. – Генри Джекил подделывает письма убийцы?» И он чувствовал, что кровь стынет у него в жилах.
Поделиться книгой: