Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю»

Мы беседуем с Майком, который работает здесь гидом. Здесь – это в Треллеборге, на западе Зеландии, на месте одного из самых крупных поселений викингов. Мы наблюдаем реконструкцию битвы легендарного короля викингов Харальда Синезубого, который около 980 года н. э. построил эту внушительную круглую крепость (изобретенную в Скандинавии технологию беспроводной связи назвали Bluetooth – «Синий зуб» – в его честь).

Датчане очень любят исторические реконструкции и тяготеют к эпохе (для них – Эпохе с большой буквы), когда их власть была безраздельной. Это примерно двухсотлетний промежуток начиная со второй половины восьмого века. В те времена викинги наводили ужас на Северную Европу, правили частью Шотландии и Ирландии, угрожали вратам Парижа и открыли Америку. Короли-воины, такие как Синезубый, Свен Вилобородый и Кнуд Великий, использовали географическое положение своей родины и быстрые маневренные суда для набегов на ничего не подозревающих европейских христиан. Они также правили в восточной и северной частях Англии, как многие годы не устают напоминать мне датчане. (Я, в свою очередь, не устаю отвечать, что это правление продолжалось меньше тридцати лет, а Йоркшир в те времена был просто большим болотом.)

Я приехал сюда, чтобы поискать у викингов истоки удивительного датского эгалитаризма. Тем, кто думает, что высокие налоги сдерживают рост производительности труда, что социально ориентированное государство поощряет дармоедов и что социал-демократы – одного поля ягоды с коммунистами, было бы полезно обратиться к истории, и даже к генетике, чтобы лучше разобраться в сути скандинавского чуда.

Вот что говорит об этом Бъорнскоф: «Существует известная история о том, как в 800-х годах викинги подошли к Парижу. Навстречу вышел парижанин с белым флагом или чем-то вроде этого и попросил разрешения переговорить с их королем. В ответ викинги разразились смехом со словами «Мы тут все короли».

Раньше мы не думали, что взаимное доверие и равенство уходят корнями в столь глубокую старину. Считалось, что есть прямая связь между взаимным доверием и общественным благоденствием, что доверие создано социально ориентированным государством. Но я больше не верю в это. Государство начало становиться социально ориентированным не раньше 1961 года, хотя и задолго до этого Скандинавию отличал высокий уровень доверия людей друг к другу. Значит, надо вернуться как минимум в XIX век».

Датская фирма, где невозможно отличить босса от простого клерка, – наглядный пример равноправия, идущего от викингов. Женщины, оставляющие малышей в колясках у дверей кафе, – пример доверия к обществу, заложенного викингами. Датский премьер на улице, где на него не обращают внимания, – демонстрация отношения викингов к классам и правителям. По крайней мере, эти аргументы заслуживают внимания.

Увы, не все так просто с точки зрения Майка – гида по викингам из Треллеборга. «То, что это было бесклассовое общество, – миф, – говорит мне Майк, облаченный в суконку и кожаные сапоги. – Различий между викингами было более чем достаточно. Был store mand, то есть буквально «главный», правитель; затем средний класс – фермеры; затем – рабы-пленники. Богач мог собрать большую дружину и приобрести власть».

Да, у викингов были короли, но у них был и строгий кодекс чести, влияние которого, возможно, и по сей день прослеживается в современном датском обществе. «В основе общественного устройства викингов лежало понятие чести», – сказала мне д-р Элизабет Эшман Роу. Я позвонил ей по возвращении из Треллеборга, окончательно запутавшись в вопросе о роли наследия викингов в жизни датчан. «Это был как бы кредитный рейтинг. Любой поступок человека имел последствия и сказывался на его положении в обществе. В мужчинах особенно ценили отвагу и честь – по этим качествам судили, можно ли за него выдать дочь замуж, и так далее».

Но ведь викинги были очень агрессивны, не брезговали предательством, их набеги сопровождались жестокостью, насилием и убийствами. Современные датчане совсем другие…

«Ну да, они были грабителями и мародерами, вполне в духе своего жестокого времени, но при этом очень законопослушными. Английское слово law (закон) происходит от древнескандинавского, – сказала Роу, добавив, что сотрудничество и дух единства имели исключительное значение в суровых северных условиях. – Людям нужно было держаться друг друга, поскольку в одиночку они не смогли бы выжить. Каждому требовались друзья и союзники. Солидарность и общинность заметны даже в самые ранние периоды истории. Личные отношения скреплялись взаимными подарками».

Во время нашей встречи в кафе в Орхусе Бъорнскоф твердо гнул свою линию: даже если высокий уровень взаимного доверия датчан идет не со времен викингов, он появился раньше социально ориентированного государства. В подтверждение он привел прогнозы уровня взаимного доверия в отдельных американских штатах на основе анализа происхождения иммигрантов за последние 150 лет. Оказывается, в таких штатах, как Миннесота, куда с середины XIX века (то есть до появления социального государства) направлялись большие потоки переселенцев из Скандинавии, этот уровень выше, а в штатах, принимавших в основном греков или выходцев с юга Италии, – ниже.

Здесь вспоминается известная история про Милтона Фридмана[23], которому швед левых убеждений гордо заявил: «У нас в Швеции бедности нет!» Фридман, не испытывающий энтузиазма по поводу равенства, насаждаемого государством, ответил: «Интересно, ведь среди американцев шведского происхождения тоже нет бедных». Подразумевалось, что успех шведских иммигрантов в Штатах обусловлен культурными или генетическими особенностями, но не социал-демократическим правлением. Фридман проигнорировал тот факт, что шведы, покидавшие страну в XIX веке, были активными и предприимчивыми людьми. А это несколько смазывает всю картину.

«Стоп, – сказал я, глотнув лимонада из бузины. – Похоже, мы подходим к очень скользкой теме».

«Да, тема болезненная, – согласился Бъорнскоф, несколько тревожно оглядываясь по сторонам (тут я сообразил, что он делает так с самого начала нашей беседы). – И мне это не нравится. Похоже, перемены дадутся тяжело».

«Минуточку! – воскликнул я. – Но если ваша теория верна, то уровень взаимного доверия в Швеции, которая принимает намного больше переселенцев из предположительно «неблагонадежных» неевропейских стран, должен быть гораздо ниже, чем в Дании. И вообще она должна быть намного менее успешной страной. Но это ведь не так».

Бъорнскоф ответил, что количество иммигрантов в Швецию росло постепенно и поэтому практически не повлияло на уровень доверия в стране. Кроме того, проводить исследования в местах массового проживания иммигрантов вроде печально известного микрорайона Розенгорд в Мальме крайне трудно. «Полицейскому туда просто не дадут зайти, поэтому преступления и правонарушения не фиксируются в полном объеме. Более того, нельзя рассматривать иммигрантов как единую группу».

Моим следующим собеседником был Уве Кай Педерсен – ректор Копенгагенской Школы Бизнеса и один из самых уважаемых экономистов Северной Европы. Он преподавал в Гарварде и Стэнфорде, в университетах Стокгольма, Сиднея и Пекина. Я предполагал, что Педерсен как экономист смотрит на дело с либеральной точки зрения. Но оказалось, все ровно наоборот.

Новое здание Копенгагенской Школы Бизнеса напоминало идеальную архитектурную презентацию. Группки студентов разных национальностей сидели на ухоженных газонах, прогуливались парами или разъезжали на скутерах. Увы, как выяснилось на ресепшене, куда я прибыл ровно за минуту до назначенного времени встречи, офис Педерсена находился не там, а в двадцати минутах ходьбы, в красивой вилле во Фредериксберге – зеленом предместье Копенгагена. Я добрался туда взмыленным и раздраженным, но Педерсен успокоил меня, извинившись и за себя, и за датскую организованность.

«Чушь собачья. Полный бред, – рассмеялся он, когда я спросил его про теорию наследия викингов. – Я считаю, что основа взаимного доверия – социальное государство, и точка. Вы доверяете соседям, потому что они платят те же налоги, ходят в ту же школу, а если заболеют, лечить их будут так же, как вас. Взаимное доверие – это когда человек знает, что вне зависимости от возраста, пола, состоятельности, происхождения или религиозной принадлежности у него одинаковые возможности со всеми. Не нужно соревноваться с соседями или завидовать им. Поэтому соседей не обманывают.

Социально ориентированное государство – важнейшая инновация послевоенного периода. До этого 25 % жителей Дании имели очень высокие доходы, а еще 25 % – очень низкие. Сегодня же у нас всего 4 % очень богатых и 4 % очень бедных».

Я уже встречал датчан, которые мыслили примерно так же, как Педерсен. Обычно все они принадлежали к его поколению и относились к послевоенным достижениям с чрезмерным восторгом. Но у Педерсена были некоторые сомнения по поводу современного пути его страны: «Мы находимся в центре определенного исторического процесса. Можно пойти от традиционной скандинавской модели социально ориентированного государства к континентальной, по образцу, например, Франции или Германии: двухуровневому обществу, где часть населения работает, а другая не участвует в рынке труда. [Правые] не видят особых проблем с континентальной моделью, а я вижу. Я опасаюсь, что она накроется, как это случилось в Британии. Проблемы с социальным капиталом и взаимным доверием в обществе приведут к росту преступности, и так далее. Наше преимущество в этих областях исчезнет. Единственный способ обойти Германию – создать еще более равноправное общество».

Но Дания уже давно не является тем бесклассовым обществом, о котором говорят Педерсен и другие левые. За последнее десятилетие население страны, живущее за чертой бедности, почти удвоилось – сейчас это не 4 процента, а 7,5 процента. Элита концентрируется в определенных районах, большинство которых расположено в Копенгагене и его окрестностях. (Верный признак того, что вы оказались в таком районе, – наличие ресторана сети Sick'n Sushi и скопища автомобилей «Fiat 500».) Представители высших и средних слоев отправляют своих детей учиться в одни и те же школы. По свидетельству общенациональной датской газеты Politiken, эта тенденция усиливается с 1985 года.

С середины 1990-х годов растет экономическое неравенство. Доходы 20 процентов наиболее высокооплачиваемых датчан в три раза превышают доходы 20 процентов самых низкооплачиваемых. Это данные ОЭСР, которые не совпадают с тем, что говорил Педерсен. Да, это лучше, чем в Великобритании с ее шестикратным разрывом, но тем не менее до всеобщего равенства тут далеко.

Я понимаю, почему Дания выглядит бесклассовым обществом в глазах иностранца, особенно туриста, посетившего Копенгаген на выходных, или зрителя телесериала Borgen. Но стоит поездить по стране или исследовать различные классы датского общества, как его расслоение станет более чем очевидным.

Я не раз испытывал смешанные чувства от встреч с представителями датского поместного дворянства. Могу подтвердить, что это такие же высокомерные люди, как и их британские аналоги. Подозреваю, что в пересчете на душу населения их так же много – в сельской местности полно маленьких замков и особняков.

А как отличаются датчане из «Пояса Виски» от своих соотечественников из «Гнилого Банана»! Первые живут на датском «Золотом берегу» – Страндвегене (Береговом шоссе). Эта прибрежная полоса застроена роскошными виллами, бунгало в стиле модерн и многоквартирными домами с окнами на море. Многие здания построены по проектам знаменитых датских архитекторов послевоенного периода (именно здесь находится вышеупомянутая «самая красивая бензозаправка в мире» дизайнера Арне Якобсена). Страндвеген может похвастаться отличными пляжами, мишленовскими ресторанами, знаменитым жилым комплексом Bellavista, спроектированным тем же Якобсеном, историческим лесопарком Дирехавен, где живут олени, и самым очаровательным художественным музеем Скандинавии – Музеем современного искусства «Луизиана».

Рыбацкие деревушки Страндвегена и его прибрежные особняки в стиле «Хэмптон» стали домом датской элиты. Здесь живут кинозвезды и кинорежиссеры, успешные адвокаты, банкиры, финансисты, спортсмены, руководители корпораций и ИТ-предприниматели. По британским или американским меркам местная недвижимость стоит сущие копейки – в среднем около миллиона, максимум трех миллионов фунтов стерлингов. Но для датчан Страндвеген – это символ. Символ всего, к чему одни втайне стремятся, а другие считают вульгарной и предосудительной аномалией на фоне общепринятой умеренности.

А что такое «Гнилой Банан»? Это современное название огромного района на побережье страны. Там высокая безработица, низкие зарплаты, разваливающаяся инфраструктура, плохое здравоохранение и слабое образование. Он простирается от северной Ютландии на юг вдоль западного побережья и заканчивается южными островами Лолланд и Фальстер. «Банан», он же udkantsdanmark («внешняя» или периферийная Дания, захолустье), – сельская местность, большая часть земельного массива страны, без учета двух главных городов (Копенгагена и Орхуса) и Северной Зеландии.

Эти регионы Дании медленно умирают из-за постоянного оттока молодых и образованных, уезжающих в большие города, и встречного притока безработных и пожилых. Их упадок не смогло остановить ни одно правительство, хотя на ликвидацию проблемы направлялись несуразно большие бюджетные средства.

«Конечно, различия есть, – согласился Педерсен, когда я затронул эту тему. – Но они не столь драматичны. Я жил на Манхэттене, бываю в Пекине и много где еще. У нас нет подобной нищеты. Эти люди никогда не будут голодать. Бедностью в Дании считается отсутствие второго телевизора!»

Но я усомнился в этом. Слишком уж очевидна разница между Копенгагеном и остальной страной в том, что касается рабочих мест, общественного транспорта, государственных услуг, культурных мероприятий да и просто возможности увидеть или сделать нечто приятное.

Есть опасения, что в сфере здравоохранения и образования Дания постепенно превращается в двухуровневую страну. Все больше датчан, которые могут себе это позволить, обращаются к частным врачам (по последним подсчетам, таких уже 850 000). Результаты социологических опросов показывают, что уровень удовлетворенности датчан своим социально ориентированным государством стремительно падает. Возможно, жители Дании возлагают слишком большие надежды на свое государство, исходя из количества денег, которые они ему отдают. Тем не менее, по данным опроса, проведенного консалтинговой фирмой Accenture, положительно оценили работу госсектора лишь 22 процента жителей страны.

Главную проблему будущего могут создать различия в школьной успеваемости, которые обусловлены местонахождением школы. Недавний опрос газеты Politiken показал, что средняя оценка учеников гимназии (так называется в Дании средняя школа) в городке Исхой, расположенном к югу от Копенгагена и населенном преимущественно рабочими, составила лишь 5,4 балла из возможных 12. Школа в более зажиточной Северной Зеландии показала среднюю оценку 7,7 при 6,9 в среднем по стране.

(«Семиступенчатая» датская система школьных оценок устроена довольно странно. Сначала идут оценки от –3 до 00 (неудовлетворительные), затем 2, 4, 7, 10 и, наконец, высший балл: 12.)

Такие тенденции характерны не только для Дании. Похожие проблемы возникают в Финляндии. Рост городского населения намного сильнее ощущается в Швеции, где в трех главных городах – Гетеборге, Мальме и Стокгольме – сегодня проживает примерно 40 процентов населения страны. Огромные территории в северной части Швеции остаются заброшенными практически без признаков цивилизации. Это происходит по двум причинам. Во-первых, плотность населения Швеции значительно ниже, чем в Дании (ее площадь больше в десять раз, а население – всего лишь почти в два). Во-вторых, за последние сто лет индустриализация в Швеции происходила намного более интенсивно. Сломать этот тренд удалось, видимо, только Норвегии. Ее колоссальные нефтяные доходы и давняя традиция децентрализации (жителям сельской местности на законодательном уровне гарантируется получение широчайшего диапазона государственных услуг) помогли сохранить провинциальное население и обеспечить его надлежащей инфраструктурой.

«Можно было бы не напрягаться по этому поводу – ведь мы такая маленькая страна. Но сами мы не считаем ее такой уж маленькой», – сказал мне Торбен Транес, возглавляющий Rockwool Research Foundation – независимую социологическую службу (как ни странно, ее финансирует производитель теплоизоляции). Транес полагает, что в основе проблем датской провинции лежит дефицит мобильных трудовых ресурсов. Забавно, но при всей своей любви к велосипедам датчане не берут пример с Нормана Теббита[24] и не готовы крутить педали в поисках работы.

«В СМИ постоянно пишут, что молодые люди не могут получить даже место стажера. Вместе с тем многие компании за пределами Копенгагена или больших городов испытывают дефицит работников, – пояснил Торбен. – В мире полно людей, готовых на любые жертвы ради работы в Danfoss (ведущий мировой производитель теплоавтоматики, расположенный в Ютландии). Но молодежь считает, что заставлять человека переехать ради получения работы – крайне несправедливо. То же и с университетскими преподавателями – они предпочитают должность доцента в Копенгагене назначению профессором в Орхусе. По-моему, это ужасно. Важно, чтобы рабочие места и качество жизни по всей стране соответствовали современным стандартам».

С этим согласен и Кристиан Бъорнскоф: «Люди не хотят переезжать ради получения работы. Я рос на юго-западе Ютландии, и было большой проблемой найти врачей, готовых туда переехать. Датчане немобильны».

Действительно, датчан не назовешь непоседами. Хотя по молодости лет некоторые отправляются побродить по Юго-Восточной Азии или Южной Америке с рюкзачком за плечами, но потом прочно оседают поближе к родному дому. Во время великого летнего исхода многим достаточно отдыха в часе езды от города. С наступлением июля народ грузится в свои пикапы Citroen Berlingo и отправляется в деревянные домики на побережье. Такое впечатление, что окружающий мир ограничен одним баком бензина и выдвигаться за эти пределы нет никакой необходимости.

«Не думаю, что перемены возможны. Где индустриализация, там и урбанизация, – сказал мне глава правоцентристского аналитического центра CEPOS Мартин Огеруп. – Нигде в мире нет обратного тренда. Люди стремятся жить в больших городах. Хотите это прекратить или повернуть вспять? Что же, это влетит в копеечку и вряд ли окупится».

Огеруп был бы рад дальнейшему экономическому расслоению общества в его родной стране. И в этом он не одинок. Его взгляды разделяет, например, член Европарламента от Партии Датского народа Мортен Мессершмидт – один из наиболее радикальных правых политиков страны (довольно мерзкий тип, если честно). Он открыто высказывается против «фашистской уравниловки» и того, что он считает «узколобым стремлением» к обществу равных возможностей.

Огеруп не поддерживает крайностей Мессершмидта. Но во время нашей беседы мой взгляд упал на фотографию на стене. На ней сияющий хозяин кабинета стоял рядом с хорошо знакомой дамой в синем платье – Маргарет Тэтчер.

«Итак, Мартин, – сказал я, – давайте поговорим о налогах».

7 72 процента

Что, если попробовать охарактеризовать каждую страну Северной Европы только одним показателем, одним-единственным небольшим, но существенным фактом? Каким он будет в каждом конкретном случае?

Для Исландии это, наверное, численность населения. Эта цифра скажет практически все, что нужно знать о привлекательности этого насквозь промерзшего и продуваемого всеми ветрами острова. Она также наведет на верные догадки о том, как могли случиться недавние финансовые злоключения страны.

Путь к пониманию Финляндии я бы начал с трех самых популярных в стране лекарств (но не будем забегать вперед!). Для Швеции это, вероятно, количество иммигрантов, а для Норвегии – огромные размеры ее фондов национального благосостояния, сформированных из доходов от нефтедобычи.

Ключевой показатель в Дании – уровень налогообложения. В этой стране самые высокие в мире ставки прямых и косвенных налогов. Здесь также самые дорогие товары в магазинах (на 42 процента дороже, чем в среднем по Европе, иногда даже дороже, чем в Норвегии) и автомобили, самая дорогая еда в ресторанах – и все это из-за налогов. Книги в Дании – предмет роскоши. И не спрашивайте меня, сколько стоит здесь хороший сыр.

Как датское правительство накладывает лапу на деньги своих избирателей? Перечислим все способы.

Для начала это подоходный налог от базовой ставки в 42 процента (в Великобритании это 20 процентов) и до максимальной в 56 процентов.

Кроме этого, взимаются: «церковный налог» по ставке чуть больше 1 процента (он не обязателен, но большинство людей предпочитает платить, поскольку оформлять отказ – дело очень хлопотное) и нечто под названием ambi (arbejdesmarkeddidrag)[25]. Я так и не понял, что это за ambi и в чей карман оно попадает, но все вместе взятое дает почти 60-процентную ставку прямого налогообложения.

Если у вас собственный дом, то скорее всего придется распрощаться еще примерно с 5 процентами оставшихся денег и заплатить налог на имущество. Согласно недавнему исследованию фирмы Deloitte, стоимость содержания дома в Дании с учетом кредита, платы за воду, отопление, ремонт и т. п. на 70 процентов выше, чем в среднем по Европе. А если датчанин пользуется электричеством, то к счету добавляется государственный сбор в размере 76,5 процента.

Покупая новую машину, вы платите акциз – 180 процентов сверх покупной цены (поэтому моему авто уже пятнадцать лет). Акциз на топливо (75 процентов) и дорожный налог (примерно 600 фунтов стерлингов в год) – одни из самых высоких в мире.

Ставка НДС (по-датски – MOMS) составляет 25 процентов на любые покупки, в том числе еду и детские книги, за исключением газет.

И это еще не все. Пару лет назад правительство попыталось ввести «налог на жирное» – то есть на продукты вроде бекона и сливочного масла, которые оно сочло вредными для здоровья граждан. Но датчане просто стали покупать эти продукты в соседних Германии и Швеции, и налог пришлось отменить. А чтобы проехать по дивным мостам, соединяющим Данию с востоком Швеции и датские острова Зеландия и Фунен между собой, придется заплатить около 30 фунтов только в одну сторону. Строительство мостов закончено давно, и эту плату тоже можно считать своего рода налогом.

Таким образом, бремя прямых и косвенных налогов на физических лиц составляет в Дании от 58 до 72 процентов. Можно сказать и по-другому – датчанам позволено свободно распоряжаться третью своего заработка. Или так: в Дании вы работаете на государство как минимум три дня в неделю, даже в частном секторе.

При этом зарплаты у датчан не самые высокие. В последнем рейтинге брутто-доходов населения, подготовленном ОЭСР, страна занимает шестое место, уступая, к примеру, Ирландии и США. Трудно утверждать, что датчане не живут от зарплаты до зарплаты.

Понятно, почему датские либеральные экономисты считают, что налоги следует снижать. Но есть одна странная штука: никто, кроме них, в Дании не жалуется на налоги. Датчане могут немного поворчать по этому поводу, но каждый раз, когда встает вопрос об изменении ставок налогообложения, они отказываются за это голосовать. С начала 1970-х годов множество политических партий выступало против налогов, но ни одна из них не получила сколько-нибудь серьезной поддержки. Я знаю много стран, где политиков, предлагающих отобрать у электората 60–70 процентов доходов, просто разорвали бы на куски. А вот датчане на удивление спокойно отдают свои деньги на налоги. При обсуждении этой темы они могут соглашаться с тем, что налоги можно слегка снизить – но так, чтобы не пострадали больные и безработные, больницы и школы. В общем, чтобы сохранилась система социальных гарантий.

«Так и есть, – со вздохом согласился правоцентристский аналитик Мартин Огеруп. – Идея снижения налогов, как ни странно, не побеждает на выборах в стране с самыми высокими налогами в мире». Для многих датчан налоговое бремя – главный символ жертвенности на благо общества.

Издатель еженедельника Weekendavisen Анна Кнудсен – антрополог по образованию. Много лет она изучала датский национальный характер с уклоном в специфику социально ориентированного государства. Со мной она говорила о своих опасениях в связи с размерами госсектора страны и о своей теории отношения датчанина к налоговому бремени.

«Заявить «Я плачу огромные налоги» – дело чести, – сказала Анна. – Это статусный жест, как, например, подать милостыню нищему. Именно поэтому 30 процентов жителей Остербро (район компактного проживания копенгагенской творческой интеллигенции) голосуют за Enhedslisten (самая левая из крупных датских партий)».

Схожую концепцию предложил мой датский друг – научный обозреватель Тор Норретрандерс. В своей книге «Щедрый человек», опубликованной в 2005 году, Норретрандерс объясняет, что показной альтруизм и расточительство и у животных, и у людей диктуются эволюционными требованиями. Разворачивая перья огромного и неудобного хвоста, павлин демонстрирует свою силу; потратив бешеные деньги на покупку Bentley, управляющий инвестиционным фондом выставляет напоказ свою успешность. Вполне возможно, что платящие большие налоги датчане радостно показывают остальному миру, как много у них overskud (полезное датское слово, обозначающее излишек или избыток). «Вот как нам хорошо. Вот какая у нас замечательная страна. 72 процента – не проблема для состоятельного успешного человека», – подразумевают датчане.

Что ж, теория неплохая, но действительно ли датчане настолько бескорыстны и альтруистичны? Есть ли польза от их крон, ушедших государству, или все это ловкие политические игры?

В своем опусе 1980 года «Свобода выбора» Милтон и Роуз Фридман выделяют четыре направления денежных трат и располагают их по мере убывания финансовой ответственности:

1. Траты собственных денег на собственные нужды.

2. Траты собственных денег на нужды других.

3. Траты чужих денег на собственные нужды.

4. Траты чужих денег на нужды других.

Из этого следует, что по мере приближения к четвертому направлению траты становятся все безответственнее. Однако датчане не согласны с Фридманами. Их готовность отдавать огромную часть своего заработка на общественные нужды может быть объяснена двумя факторами.

Первый – вера в то, что правительство разумно потратит отданные ему деньги. Не так давно профессор Орхусского университета Кристофер Грин-Педерсен сказал в газетном интервью: «Готовность датчан платить налоги объясняется вовсе не тем, что мы – какие-то особенно бескорыстные люди. Просто мы считаем, что получаем взамен некие ценности, например хорошие школы и больницы. К налогам относятся как к цене, которую не жалко за это заплатить».

Другой фактор – датчане испытывают необыкновенное воодушевление от сознания того, что пополняют государственный бюджет. Они готовы пахать круглые сутки, чтобы государство купило еще один инкубатор для новорожденных или школьный компьютер. По результатам многочисленных социологических опросов, большинство граждан считает, что, если в казне есть излишки, их надо тратить на социальные нужды, а не снижать налоги. И это, напомню, в Дании, которая входит в тройку стран с самым высоким показателем доли государственных расходов в ВВП на душу населения.

Возможно, датчане инстинктивно понимают важность экономического равенства для всех слоев общества, как предполагается в книге «Ватерпас». Или есть какое-то другое, более эгоистическое объяснение их согласию с наличием безразмерного государственного сектора? Боюсь, что да, есть. И очень простое.

Более половины взрослого населения Дании (а по некоторым подсчетам, даже две трети) работает на государство или получает от него финансовую поддержку в виде социальных выплат. Таким образом, идея поставить на голосование предложение сократить госсектор и, соответственно, налоги, за счет которых он живет, напоминает известную историю о референдуме индеек за отмену Рождества. Большинство проголосует за статус-кво, поскольку он обеспечивает их всем необходимым.

Но у датчан есть кое-какие грязные финансовые секреты, которые они предпочли бы не раскрывать остальному миру. И тут праведное приятие высоких налогов становится еще более неоднозначным.

Во-первых, здесь очень любят покупать на черном рынке. Не так давно исследовательский центр Rockwool Foundation, которым руководит Торбен Транес, опубликовал сенсационную статистику о черном рынке в Дании. Более половины датчан сообщили, что покупали товары или пользовались услугами без уплаты налогов, а еще 30 процентов признавались, что сделали бы это при наличии выгодного предложения.

«Это больше 80 процентов! – изумлялся Транес во время нашей встречи. – Почти все! Но это не двойные стандарты, а то, что я называю «современными нравами». Люди считают, что раз они платят налоги, то нет ничего зазорного в том, чтобы, например, починить соседу кран и получить за это сто крон наличными».

Уве Кай Педерсен из Копенгагенской Школы Бизнеса не выражал беспокойства по этому поводу. «У нас очень специфичный черный рынок. О нем все знают и не особенно его преследуют. Ликвидировать его очень просто, но тогда львиная доля частного сектора услуг просто не выживет. В сегодняшней Дании частный сектор услуг – огромная проблема. Он состоит из очень маленьких компаний, по 5–7 работников, максимум 20. Если запретить черный рынок, все они рухнут». (В 76 % датских фирм работает меньше девятнадцати сотрудников.)

Иными словами, политики предпочитают не замечать, что работники госсектора и получатели социальных пособий уклоняются от налогов в пользу частного сектора. В свою очередь, зарплаты работников госсектора и социальные пособия выплачиваются из налогов, которыми облагается частный сектор. Очень прагматично и очень по-скандинавски. Примерно то же самое наблюдается и в Швеции, Норвегии и Финляндии.

Вторая любопытная аномалия: личные долги датчан, этих осторожных и бережливых лютеран, выражаются астрономическими цифрами. По уровню задолженности своих граждан Дания занимает одно из первых мест в мире. Притом что государственный долг страны составляет примерно 50 процентов от среднего значения по ЕС, сами датчане по уши сидят в долгах (однако в этих ушах часто встречаются сережки Cartier). Сегодня датские домашние хозяйства отличаются самым высоким соотношением долга к доходу среди развитых стран.

Долг среднестатистического датчанина в 3,1 раза превышает его годовой доход, что в два раза больше, чем у среднестатистического португальца или испанца, и в четыре – чем у среднестатистического итальянца. Но эта поразительная цифра редко обсуждается в датских СМИ или в кругу семьи. И разумеется, это не мешает датчанам неодобрительно поглядывать на изворотливых, ленивых, живущих одним днем обитателей Южной Европы.

Высокий уровень банковской задолженности датчан отчасти стал результатом ошибки правительства партии Venstre[26] в 2003 году, когда была разрешена процентная ипотека[27]. Это привело к буму на рынке недвижимости: в течение двух лет стоимость объектов росла как на дрожжах, достигая почти 1200 процентов. Многие домовладельцы увеличили свои ипотечные кредиты на огромные суммы. Сегодня такие «волшебные» займы составляют больше половины общей суммы ипотечных кредитов.

Но затем пузырь предсказуемо лопнул. С 2008 года цены на дома постоянно снижаются, и сумма долга многих заемщиков становится выше стоимости их недвижимости. Сегодня чуть ли не единственными кредитоспособными жителями Дании остаются пенсионеры, которые расплатились по своим ссудам до введения процентной ипотеки. Тридцати – сорокалетние же оказались самыми пострадавшими, не в последнюю очередь потому, что уровень производительности труда датчан и близко не соответствует их уровню потребления. Конечно, рано или поздно эта ситуация как-то разрешится.

Я вышел из офиса Педерсена и пошел по зеленым улицам Фредериксберга среди роскошных вилл. И тут меня осенило. А может быть, легкомысленное отношение датчан к сбережениям и займам – просто еще один аспект их счастливой жизни? На взгляд экономиста, и даже полного финансового дебила вроде меня, такой подход выглядит почти самоубийством. Но вдруг, несмотря ни на что, последними посмеются именно датчане? Говорят, деньги с собой на тот свет не заберешь, но ведь и долгов в загробной жизни тоже нет. Датчане беспечно относятся к жизни взаймы, но, возможно, это самое правильное отношение к банковским деньгам. Последние несколько лет показали, что банки – вовсе не образцы кристальной честности, так почему же их клиенты обязаны вести себя иначе?

И все же это парадокс. Одной рукой датчанин радостно, по его уверениям, отдает деньги государству. В то же самое время его другая рука либо ищет в Интернете, где бы занять на дорогую немецкую машину, телевизор Bang & Olufsen или отпуск на Пхукете, либо сует наличные строителю-поляку.

Оказывается, в этом отношении у них есть немалый исторический опыт. В 1694 году английский посол в Копенгагене Роберт Молсуорт писал в своих мемуарах «Относительно Дании»:

«Дания – страна с ужасно высокими налогами. В результате каждый делает все, что в его силах, чтобы этих налогов избегать… Я заключаю, что с точки зрения морали все эти налоги и сборы более невозможны. Их бремя столь велико, что Туземцам желаннее приход Завоевателя, а не защита своей Страны; ибо у них нет или почти нет Имущества, которое жаль было бы потерять».

Похоже, датчане ведут себя практически так же, как греки, но их имидж остается безупречным. И только из-за этого их стоит изучить повнимательнее.

8 Сэндвичи и горячая ванна

Жители целой страны, известные своим уравновешенным подходом к жизни, умеренностью и единодушием, спокойствием и добродушием, на самом деле самые настоящие экономические экстремисты. Это относится и к социальному государству, и к заимствованию и долговым обязательствам, и к налогам, и к продолжительности (весьма краткой) рабочего дня, и так далее, и тому подобное. Странно, правда?

Можно предполагать, что в стране с самыми высокими налогами, едва ли не самой большой расходной частью бюджета в мире и социальным обеспечением, которое ежегодно прирастает на два процента, должны быть исключительного качества госуслуги, лучшие больницы, лучший транспорт и лучшие школы, правильно? Как самые счастливые люди на свете датчане обязаны быть лучшими в этих областях, разве нет?

Но холодная статистика не всегда показывает Данию в столь привлекательном свете. В рейтинге ООН «Индекс человеческого развития», который учитывает среднюю продолжительность жизни, грамотность и ВНП на душу населения, Дания находится на шестнадцатой позиции. Она уступает таким странам, как Ирландия и Южная Корея, и всем своим скандинавским соседям, кроме Финляндии.

Особенно уныло Дания выглядит в рейтинге Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (PISA). В отчете, опубликованном в 2009 году, она занимала места в нижней части списка из тридцати стран по большинству ключевых показателей, уступая в естественно-научных дисциплинах даже Британии, а это говорит о многом.

«А какая разница? – сказал Уве Кай Педерсен, когда я представил ему эти данные. – PISA измеряет то, что не имеет серьезного значения в Дании. Вот если взять навыки общения, эмпатию, умение сотрудничать и работать в команде, то мы будем на первом месте». Далее он подчеркнул, что в современной Дании, где преобладают мелкие и средние компании, такие социальные навыки гораздо важнее, чем высокие оценки по традиционным предметам. Впрочем, Педерсена можно подозревать в некоторой ангажированности – он много лет возглавлял датский Совет по образованию.

Вскоре после нашей беседы один датский университет опубликовал статью с резкой критикой методологии PISA. В статье утверждалось, что датские дети учатся не хуже, чем прочие. PISA просто считает неправильно. К несчастью, вскоре после этого в эфире Danmarks Radio (датский эквивалент ВВС) был показан четырехсерийный документальный фильм, в котором шестнадцатилетних учеников датской школы сравнивали с их ровесниками из Китая. Сравнение проводилось по четырем категориям: математике, творческим способностям, навыкам общения и знанию английского языка. Датчане были уверены, что китайские ученики добьются большего в математике, зато их дети покажут лучшие результаты во всем остальном.

Но сериал потряс датскую систему образования, зрителей и правительство: китайские ребята были первыми в трех категориях, а датские смогли превзойти их только в знании английского. (Это не помешало датским объединениям учителей протестовать против увеличения педагогической нагрузки, которая и так была самой низкой в Европе. Правда, их протесты не увенчались успехом.)

За эти годы я приобрел собственный неоднозначный опыт получения датских государственных услуг, в частности здравоохранения. Роды первого сына прошли у нас на высшем уровне – с замечательной акушеркой, горячей ванной и сэндвичами. Роды второго были омрачены обстановкой, напоминающей страны третьего мира, – безразличный персонал, время от времени забредающий в родильную палату, и полная паника в конце. Отзывы других людей находятся в диапазоне от горячих похвал до обвинений в ужасающей некомпетентности – то есть с датским государственным здравоохранением все обстоит примерно так же, как в любой другой стране.

Недавно нам выпало испытание, наглядно показывающее, как сокращение расходов сказывается на здравоохранении в провинциальной Дании. Моему младшему сыну что-то попало в глаз, и мы отправились в ближайший травмпункт, который находился примерно в сорока километрах. Приемный покой был битком набит людьми. Я посадил сына, закрывавшего руками оба глаза для пущей важности, на единственный свободный стул рядом с фантастически тучным татуированным семейством, прихватившим с собой свою таксу – такую же бочкообразную. От нечего делать я стал размышлять, можно ли считать ожирение несчастным случаем. И решил, что в данном случае, наверное, можно.

Когда я отстоял очередь в регистратуру, мне сказали, что доктор не сможет посмотреть сына, поскольку мы не записались на прием заранее. Это было что-то новенькое: предварительная запись при несчастном случае?

– Это нововведение в целях экономии, оно придумано, чтобы упростить систему, – со вздохом сообщила дежурная медсестра.