Помоги проекту - поделись книгой:
«Пою кошерно, ем – потею…»
Елене Ткалиной
Кстати
Серебристому бульвару посвящается
Кто обидит поэта?
«Вот под зонтиком торчу…»
«Так создавалося мнение…»
Ксении Дуниной
«О чем молчит твоя печаль…»
Ольге Немзер
«Храни меня, гусарский бог…»
Нордическая суббота, однако
Моя мечта
Радченко Александре
«Вологодский сказ о том…»
Глава четвертая
Он стоит у окна
Не было шести. Он стоял у окна и смотрел на раскисший Бремен. Город не встретил его этой ночью. Раздавленный небесным свинцом, он вымучивал сны, он видел себя высоким и стройным, озаренным солнцем и смехом женщин…
Утро. Они встречали его у ворот тюрьмы, все. Полтора года за нападение на полицейского. С того дождливого утра прошло много лет. Полтора года за нападение на полицейского…
Они стояли, как сестры, стояли молча и не замечали, как ненавидят друг друга. Одна была с цветами. Лица не вспомнить, но, кажется, Хелен. Он никогда не помнил ее лица, только черное платье с ниткой жемчуга. Духи? Она не пахла. С цветами Хелен. Хелен фон Кравиц, аристократка, красавица, хозяйка антикварного салона на Фридрихштрассе. Старый друг Хелен, скупившая две трети его картин, сделавшая его богатым и свободным. Хелен, платившая ему пятьсот марок за ночь…
5.37. Бремен не встретил его. Берлин не проводил. Любимый ночной Западный Берлин не заметил его бегства, проиграл его в рулетку, пропил в дешевом борделе, Берлин проколол его в вену. Еще три часа и все изменится. Конечно же, Хелен первая обнаружит его пропажу, первая бросится к телефону и они опять станут сестрами. Они перевернут полицейские участки, больницы, морги. Они устроят красивое шоу.
Часы показывали без четверти шесть. Маленькая комната. Чемодан и этюдник брошены на кровать. Сырость и полумрак. В Бремене дождь.
Весной он записался в фольксштурм. Их рота стояла на Лейпцигштрассе, и он успел подбить два танка. Потом был плен. Потом….
5.52. Ему показалось, что дождь усиливается, дом напротив растаял, в руке щелкнула зажигалка. Полумрак.
Они стояли, как сестры. Кто был еще? Лицо с родинкой на щеке, прямые белые волосы… Рита, журналистка из «Шпигель». Огонек сигареты отразился в окне. Еще левее фрау Шиманн, организатор той выставки, на которую он пришел во взятом у Марека за пятьдесят марок костюме. Он уходил знаменитым, его несли… Это потом он набил морду Мареку, то ли поляку, то ли еврею, и порвал его костюм. Марек умер десять лет назад, и на его могилу приходил только он, с букетом хризантем… Здесь похоронен Марек Лебовски.
Фрау Шиманн, вечный двигатель. Вечно одна. За ней стояла бритая голова, серый плащ – Анне, студентка университета. Говорили, что она связалась на первом курсе с анархистами. Они познакомились после его лекции и договорились о встрече на следующий день. Стук в дверь разбудил его. Было еще темно, когда он, в перепутанных тапках, держась в темноте за стенку, пошел открывать. Ее мальчишеское тело не выдерживало никакой критики. Пришлось подарить ей сапфир. Только у нее потом был ключ от его берлинской квартиры.
Он дал ей «Вальтер» и попросил выстрелить ему в затылок, когда пойдет в ванную. Анне нажала на спусковой крючок, когда он сбросил халат. Магазин был пуст.
5.57. Лица, лица, лица… Без цвета, вкуса и запаха. Он тасовал колоду памяти. Девятка треф-фрау Шиманн. Выставка в Гамбурге. Почему-то вспомнился порт. Ах да! Драка в притоне, неделя Вагнера. Писали, что он пьяный зарезал турка. Врут, наверное. Газеты врали всегда. Они заставляли людей играть в его жизнь, и те играли. Его отпустили за недостаточностью улик, вечером, под вспышки фотокамер, вытолкали в шум толпы, в тайну фрау Шиманн, спрятавшей нож.
5.59. Его жизнь и чья-то игра затягивались. Оставалось вписать в завещание имя той, кто первая найдет его в этой дыре. Имя той, кто унаследует все его состояние – два миллиона марок, квартиру в Западном Берлине и домик в Альпах.
6.00. Бремен проснулся как по команде. За окном шелестели резиной автомобили, собаки тащили укрытых зонтиками горожан, шел дождь.
Щелкнул замок, и в комнату вошла Анне. Тонкими пальцами она держала патрон.
– Ann, ich werde Ihr Portret von der Scheise zeichnen[1]… – сказал он.
Она встала на колени и поцеловала его руку. Ему было 65. Его звали Альберт фон Радо. И в этом был весь он…
Глава пятая
Турок африканский
Мой отец, Олег Радченко, был третьим ребенком кубанского казака Ивана и дворянки Жени Булгаковой. В самом конце войны Иван Андреевич, уничтожая лучшие немецкие дивизии в Трансильвании, погиб. Далее, при загадочных обстоятельствах, погибают два старших брата моего отца. Он еще школьник, впереди долгие годы учебы. И вот наконец десятый класс, еще немного и…
Умирает красавица Женя. Отец остается один. Конечно, были родственники, была посильная помощь.
Пришлось оставить футбол – отец тогда играл в «Тереке». Пришлось оставить на потом мысль об институте и сразу после школы поступить и хорошо окончить нефтяной техникум. Но пока он студент первого курса, ему вслед кричат «стиляга» и в него влюбляется восьмиклассница Света. Пройдут годы, и я получу из Лондона письмо – исповедь от той самой Светы.
Отец призван в армию, а тогда служили три года. Проводы, гулянья…
Вдруг откуда ни возьмись – появляется цыганка. Берет отца за руку и говорит: «У тебя будут две жены и обе они умрут». Цыганка ушла, молодежь посмеялась и гулянья продолжились.
Началась служба на турецкой границе в батальоне прикрытия.
Прошло три года. Отец возвращается в Грозный с боевым опытом и письмом от Светы, что она встретила и полюбила другого с продолжением. Отец дома. Его встречают родня, друзья и… Света, которая уже успела разлюбить своего первого мужчину. Отец не простил ей измены и дал «от ворот поворот». Третий день мирной жизни, суббота, и вся молодежь едет вечером в клуб на танцы. Едет с друзьями и мой отец.
В то же самое время с подругами едет на танцы Валентина, дочь офицера Николая и красавицы Марии.
Это была любовь с первого взгляда, и на третий день знакомства они влетели в ЗАГС. Что только не говорили о них, сколько богатых невест рыдало в подушку, сколько слез и проклятий выдавила из себя Света. Потом была свадьба, а через девять месяцев родился я. Нам бы жить-поживать, но случилось страшное. Мама заболела. Ее кладут в больницу, ставят неправильный диагноз, лечат не тем и не от того. Спохватились, но было поздно. Отец привозил меня в больницу, маме кололи наркотик, она оживала, играла со мной, о чем-то беседовала с отцом. Беседовал с отцом и врач: «Живет только благодаря уколам». Отец попросил больше не мучить маму. Потом были похороны, а мне исполнился год и два месяца. Отец вспомнил ту цыганку.
Долгие годы Грозный был тихим, уютным и милым. Красивые скверы, фонтаны, гастроли разных коллективов. Всему этому есть простое объяснение. В 44-м году за измену Родине все коренное население по приказу Иосифа Виссарионовича было выслано в Северный Казахстан. Так грозненская область после войны превратилась в многонациональный рай на земле.
Но праздник длился недолго – Хрущев возвращает предателей. Область становится республикой, а некогда мирный край превращается в центр бандитизма на Северном Кавказе.
Прошло время, наступил 69-й год, и если мне не изменяет память, то в Вербное Воскресенье меня понесли в церковь крестить. Конечно, инициаторами были мои дореволюционные бабушки и живой 90-летний прадед Владимир Булгаков, офицер царской армии. Я был его первым правнуком и поэтому получил от него устное завещание, которое лет через пятнадцать озвучили мои бабушки. А пока вся моя многочисленная родня заняла свое место в многокилометровой очереди в церковь. День выдался солнечным и очень теплым, а очередь двигалась очень медленно, почти все несли грудных детей на крещение. Многочисленные родственники были явно навеселе, и мои не исключение.
И вот мы уже в церкви. Душно. Дети орут. С батюшки пот градом. Я ору, не успокоить. Наконец дело дошло до меня орущего. Меня быстро раздели и передали в руки батюшки, который, особо не раздумывая, окунул меня с головой в купель…
Долго ли я был под водой, не знаю, но когда я вынырнул, то сразу вцепился в его бороду двумя руками и захохотал. Он головой дерг-дерг, да не тут-то было. А я хохочу пуще прежнего. Тут подошла старушка из прислуги ему на помощь. Пытается мои пальцы извлечь из бороды.
Первым не выдержал мой крестный и захохотал в голос. Следом его поддержали и родственники, и вместо плача в церкви начался дикий ржач.
Не знаю, что там набормотал поп, но родне он сказал следующее: «Да, веселый будет парень». Веселый. Обхохочешься.
И стали мы жить втроем: я, папа и его тетя Мария Владимировна Булгакова или бабушка Муся, как называл я ее потом, когда научился говорить. А пока была коляска, пеленки и погремушки. В один из летних дней к отцу из Ярославля приехал его друг детства. Приехал ненадолго, проведал своих родителей и уже к вечеру приехал к нам. Поезд уходил утром, и времени было в обрез. Я благополучно уснул. Отец положил меня в коляску и вынес спящего во двор, а сами стоят с другом и разговаривают о том о сем. Сколько времени прошло не знаю, но я стал хныкать. Папа проверил – сухой. Покачал немного, но я стал хныкать громче. Времени мало, а поговорить нужно о многом. Папа решил не обращать на мой скрежет внимания, и стал лишь сильнее раскачивать коляску, выходя из терпения. Но тут я крикнул так, что отец на психе, что есть сил, дернул на себя коляску…
Кирпич попал в асфальт, в то место, где еще секунду назад находилась моя голова.
Потом был еще случай, но отец мне о нем ни слова не сказал, мне тогда было чуть больше трех лет. Отец обнял меня крепко и нежно, а я смеюсь, пытаюсь вырваться из его объятий.
– Сынок, – говорит отец, – будь осторожен, тебя хотят убить.
Прошло время. Наступил 1974 год, обычный год. Я жил возле бабушки Муси, слушая ее рассказы и наставления. Отца видел только по выходным. С раннего утра до позднего вечера он был на работе, часто уезжал в командировки. А Муся была тяжело больна, редко вставала с постели, а я с радостью нянчился с ней. В один из дней она зовет меня к себе, к постели.
– Внук, – говорит она, – слушай меня внимательно и не перебивай.
Я утвердительно кивнул головой.
– Запомни сам и передай потом своим детям. Никогда, ни при каких условиях не женись на армянке. Ты запомнил?
Я утвердительно кивнул головой.
Лето в Грозном долгое, начинается в середине мая и длится до середины, а то и до конца октября. Осень начинается сразу, неделями идет мелкий дождь, небо залито свинцом, так что ни о какой улице мечтать не приходится. И такая погода может стоять вплоть до Нового года. Это утро ничем не отличалось от предыдущего, дождь льет, и поход в детский сад отменен. Я доволен и кручусь на кухне возле Муси.
– Ну чего мешаешься, – ворчит бабушка, – иди лучше приведи себя в божеский вид. – В какой вид? – не понял я. – В божеский.
Я ушел в ванную, умылся, поправил неуправляемую челку и вновь появился на кухне.
– Ба, ну теперь у меня божеский вид?
– Турок ты африканский, – улыбнулась она, – вот бери свой изюм и иди смотри в окно или поиграй.
Я пристроился в спальне у окна. Дождь. Редкие прохожие, редко проезжающие машины… и вдруг гул. С севера на низкой высоте в сторону нашего дома летят два боевых самолета с большими красными звездами на крыльях. Вот они уже над домом, и чтобы видеть их полет дальше, я бегу на лоджию в зале. То, что я увидел, повергло меня в шок. Наши самолеты стали сбрасывать бомбы на соседние дома и на дом, в котором жил мой детсадовский друг Виталик. Я влетаю к Мусе на кухню: «Ба, наши самолеты со звездами наш микрорайон бомбят!» Муся посмотрела в окно, а потом на меня: «Вот придет отец с работы, скажу ему, чтобы он запретил тебе по вечерам столько смотреть телевизор и эти идиотские новости». Сказано – сделано.
Лет через пять отец получил новую большую квартиру в поселке Ташкала. К тому времени он уже был замом генерального директора одного крупного нефтеперерабатывающего объединения. Моя жизнь мало чем отличалась от жизни сверстников: школа, музыкальная школа, спортивная секция. Настало лето, каникулы, и я решил первую неделю каникул просто балбесничать – спать, читать и слушать музыку.
Утро. Отец ушел на работу и вдруг звонок, скромный-скромный. Друзья? Звонить еще рано, да и трезвонят они не так. Открываю дверь. Стоит старая цыганка и просит о помощи. Ладно, думаю, не обеднеем. Отрезал ей хлеба, насыпал сахара и дал немного мелочи.
– Мальчик, у тебя будет жена, и звать ее будут Валентина, – сказала цыганка и ушла.
Наступил 84-й год. Где-то в мае, перед самым днем рождения, мне стало нехорошо: опустились руки, в голове пустота, на душе тревога, и с каждым днем становилось все хуже и хуже. «Переходный возраст или влюблен в кого-нибудь», – услышал я случайно разговор отца с его новой женой Татьяной. А чувство тревоги с каждым новым днем только усиливалось. Я стал бояться засыпать – постоянно снились горы трупов, разрушенный город, повешенные горцы. Как-то я не выдержал и подошел к отцу, сделал спокойное лицо и очень мягко, зайдя издалека, подвел разговор к переезду из Грозного. Отец также спокойно ответил отказом. После этих слов я скис окончательно. Прошло время, которое лечит, я успокоился, окончил школу и уехал учиться в Ригу. Учеба не пошла с первого дня – мне это было не интересно. Моя мечта поступить в университет, чтобы в дальнейшем стать учителем русского языка и литературы, рухнула, как только я посмел заикнуться об этом в кругу семьи. «Мужчина в первую очередь должен быть технарем», – сказал отец. Так, с горем пополам, с тройки на двойку, я окончил первый курс училища. И сразу две новости: телеграмма из дома – «Поздравляем с рождением брата». О боже, у меня есть брат! Я сиял всеми цветами радуги. И новость номер два – повестка из военкомата. Все понеслось и поехало: учебка, присяга, веселые приключения, классные ребята и никаких страшилок типа дедовщины. Несколько раз присваивали звание младшего сержанта. Столько же раз разжаловали, пару раз сидел на гауптвахте. И вот я дед, вся служба которого стала состоять из игры в футбол – солдаты против офицеров на тушенку; и уроков игры на гитаре. И все бы ничего, но в один из дней мне стало очень плохо. Недолго думая, подошел к командиру нашей роты, объяснил ситуацию и был, с легкостью, отправлен в больницу ближайшей большой деревни. Врач, пожилая добрая тетя Надя, всего послушала, всего пощупала, понять ничего не может, а у меня полуобморочное состояние. Быстро переодела меня в пижаму, довела до койки и уложила. К вечеру стало весьма паршиво, а в голове закрутилась одна и та же мысль – ну вот и все, кажется, даю дуба. Пришла тетя Надя, сделала укол и я уснул. Утром встал как ни в чем не бывало, хорошее настроение и все такое. Приговор тети Нади был прост: в армии мне делать нечего, надо лежать и отдыхать. После обеда пришел проведать меня сослуживец. Сидим на скамейке больничного дворика, о чем-то беседуем, но чувствую, что-то он недоговаривает. Тут открывается дверь, и на крыльцо выходит Она… Мы медленно встали с открытыми ртами. Пришли в себя только тогда, когда на крыльце появилась маленькая рыжеволосая девочка. Она взяла ЕЕ за руку и сказала: «Мама». Но окончательно я пришел в чувство, когда узнал, что вчера в часть пришла телеграмма: «Умерла мама тчк отец».
Умерла вторая жена.
Закончилась служба. Я отметился дома и уехал к ней. Ее родня приняла меня в штыки, но мы держались как могли. В конце концов решили накопить денег и уехать из Союза. Жить становилось все тяжелее и тяжелее. У нас родилась дочь, а семейная жизнь была на грани развала. Нужно было что-то менять, и тут в газете читаю – Псковская область, дом, участок, подъемные, нетель…
Подписываем договор с колхозом на откорм сорока бычков. Откормили, получили хорошие деньги. Девочки растут на свежем воздухе и молоке. Я хватаюсь за все подряд – пасу колхозное стадо, работаю скотником, работаю на мельнице, приобретаю самогонный аппарат…
А тут новая волна – разрешили создавать фермерские хозяйства. Так, после всех юридических процедур, я становлюсь фермером. Тридцать два га земли, две коровы, телята, поросята, трактор, две машины, денег куры не клюют.
Она появилась дома поздно вечером. На мой вопрос, где она была, тихо и спокойно ответила, что ездила в райцентр и сделала аборт. В это мгновение у меня в душе умерли к ней все чувства. Стали просто жить в одном доме.
В стране перемены, все рушится, полки пустеют, но нам эти повороты не страшны, живем на зависть всей деревне. Вечером включаю телевизор, смотрю новости: Республика Молдова решила войти в состав Румынии, но левобережная часть республики – Приднестровье – воспротивилась. Начались боевые действия. В Тирасполь и Дубоссары приехали первые добровольцы из России.
Вот он, момент истины. Собираю сумку, предупреждаю ее, что еду на пару месяцев, и еду на попутке на вокзал.
На войне как на войне. Получаю два ранения и контузию. Готовят к операции. Через каждые шесть часов колют наркотик. Идет вторая неделя, операции нет. Понимаю, что стал уже наркозависимым. В конце концов настал день операции, я на столе, зажигаются лампы. Поехали. Сколько времени прошло с начала операции, не знаю, но понял сразу – я умер и душа моя на том свете. Такой радости и такого счастья я никогда раньше не испытывал. Мне хочется подниматься все выше и выше, но что-то упорно тянет меня вниз, и вот я на границе двух миров. Вижу внизу свое тело, если это можно назвать телом, и ору благим матом на всю мою вселенную. В переводе на литературный русский это звучало так: «Я не хочу возвращаться в этот мир, в эту жизнь. За что?» Потом я открыл глаза. Колоть по полной программе продолжали дней десять, а затем с каждым днем все меньше и меньше. Настал день, когда уколы закончились.
Наступил ад. Я просил, умолял, предлагал огромные деньги – все впустую. Сколько дней продолжался этот кошмар, сказать точно не могу, но однажды я проснулся утром, посмотрел в окно и улыбнулся. Светило солнце, пели птицы – закончилась ломка. А дня через три я был выписан и поехал домой. Она уже жила с каким-то трактористом, дети смотрели волчатами.
А потом поезд, и я снова в своей роте. Еще пара месяцев войны и все – Победа! И я участник Парада Победы. После парада спустился к Днестру и умылся. Что делать дальше? Я поехал домой со своим боевым другом.
Она уже жила с дагестанцем, превратив дом в аул. Девочки смотрели на меня как на пустое место…
И о чудо! Ранним воскресным утром я услышал стук в дверь. На пороге стоял сослуживец.
– Собирайся, тебя ждут в Питере, – сказал он.
Так первый раз в жизни я оказался в Северной Пальмире.
Серый человек. Он возник в моей жизни, как черт из табакерки. Монолог был таким-такого-то числа, такого-то месяца, в Красной Поляне состоялся съезд племен и кланов Северного Кавказа. Особым гостем был генерал Дудаев. Настроены были враждебно к России. Требуется срочно тренировочная война для сплочения народов, приобретения боевого опыта и т. д. Через некоторое время, как по взмаху волшебной палочки, в Абхазию входят грузинские войска, а с севера, горными тропами, идут отряды из Чечни, Кабарды и т. д. У меня первая мысль: значит, едем помогать грузинам. Но все оказалось иначе, ехать нужно именно к абхазам. Все русские команды из бывших афганцев и ветеранов спецназа ехать отказались. Вся надежда на нас. На пафос я не клюнул, но твердо уяснил одно: при братании джигитов мне надо быть где-то совсем рядом. Никому из ребят об этом разговоре не сказал ни слова, а на душе было одно – горячо, совсем горячо. Это мой единственный шанс поквитаться за все.
Еще в далеком детстве бабушки сделали две книги для меня настольными и сами почитали их, как мусульмане Коран, – «Тихий Дон» и «Хаджи-Мурат». О последней книге я слышал по поводу и без него.
– Читай. Там написано о твоем прапрадеде, наместнике Кавказа, графе Воронцове.
Конечно, я читал и ту и другую не раз. Но покорила меня другая книга: «Денис Давыдов». Биография, мемуары, его стихи и стихи о нем. Как я хотел в детстве прожить такую же яркую жизнь гусара-поэта. Хоть я и родился в День Пионерии, в День Первых, пионером был не ахти каким, а комсомольцем еще хуже. Вспомнил один день из детства – то ли мне тогда что-то почудилось или увиделось, я закрылся в ванной, включил посильней воду, о чем-то крепко, но недолго подумал и сказал: «Решено. Я готов прожить жизнь Иисуса, но на одном условии – без креста и гвоздей».
Поделиться книгой: