Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Баллада о Любви - Владимир Семенович Высоцкий на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Давно смолкли залпы орудий, Над нами лишь солнечный свет, — На чем проверяются люди, Если войны уже нет? Приходится слышать нередко Сейчас, как тогда: «Ты бы пошел с ним в разведку? Нет или да?» Не ухнет уже бронебойный, Не быть похоронной под дверь, И кажется — все так спокойно, Негде раскрыться теперь… Но все-таки слышим нередко Сейчас, как тогда: «Ты бы пошел с ним в разведку? Нет или да?» Покой только снится, я знаю, — Готовься, держись и дерись! — Есть мирная передовая — Беда, и опасность, и риск. Поэтому слышим нередко Сейчас, как тогда: «Ты бы пошел с ним в разведку? Нет или да?» В полях обезврежены мины, Но мы не на поле цветов, — Вы поиски, звезды, глубины Не сбрасывайте со счетов. Поэтому слышим нередко Сейчас, как тогда: «Ты бы пошел с ним в разведку? Нет или да?» 1968

Еще не вечер

К четырехлетию Таганки, Ю. Любимову

Четыре года рыскал в море наш корсар, — В боях и штормах не поблекло наше знамя, Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами. За нами гонится эскадра по пятам, — На море штиль — и не избегнуть встречи! Но нам сказал спокойно капитан: «Еще не вечер, еще не вечер!» Вот развернулся боком флагманский фрегат — И левый борт окрасился дымами, — Ответный залп — на глаз и наугад — Вдали пожар и смерть! Удача с нами! Из худших выбирались передряг, Но с ветром худо, и в трюме течи, — А капитан нам шлет привычный знак: Еще не вечер, еще не вечер! На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз — И видят нас от дыма злых и серых, — Но никогда им не увидеть нас Прикованными к веслам на галерах! Неравный бой — корабль кренится наш, — Спасите наши души человечьи! Но крикнул капитан: «На абордаж! Еще не вечер, еще не вечер!» Кто хочет жить, кто весел, кто не тля, — Готовьте ваши руки к рукопашной! А крысы — пусть уходят с корабля, — Они мешают схватке бесшабашной. И крысы думали: а чем не шутит черт, — И тупо прыгали, спасаясь от картечи. А мы с фрегатом становились к борту борт, — Еще не вечер, еще не вечер! Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза, — Чтоб не достаться спрутам или крабам — Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, — Мы покидали тонущий корабль. Но нет, им не послать его на дно — Поможет океан, взвалив на плечи, — Ведь океан-то с нами заодно. И прав был капитан: еще не вечер! 1968

Банька по-белому

Протопи ты мне баньку, хозяюшка, Раскалю я себя, распалю, На полоке, у самого краюшка, Я сомненья в себе истреблю. Разомлею я до неприличности, Ковш холодной — и все позади, — И наколка времен культа личности Засинеет на левой груди. Протопи ты мне баньку по-белому, — Я от белого свету отвык, — Угорю я — и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык. Сколько веры и лесу повалено, Сколь изведано горя и трасс! А на левой груди — профиль Сталина, А на правой — Маринка анфас. Эх, за веру мою беззаветную Сколько лет отдыхал я в раю! Променял я на жизнь беспросветную Несусветную глупость мою. Протопи ты мне баньку по-белому, — Я от белого свету отвык, — Угорю я — и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык. Вспоминаю, как утречком раненько Брату крикнуть успел: «Пособи!» — И меня два красивых охранника Повезли из Сибири в Сибирь. А потом на карьере ли, в топи ли, Наглотавшись слезы и сырца, Ближе к сердцу кололи мы профили, Чтоб он слышал, как рвутся сердца. Протопи ты мне баньку по-белому, — Я от белого свету отвык, — Угорю я — и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык. Ох, знобит от рассказа дотошного! Пар мне мысли прогнал от ума. Из тумана холодного прошлого Окунаюсь в горячий туман. Застучали мне мысли под темечком: Получилось — я зря им клеймен, — И хлещу я березовым веничком По наследию мрачных времен. Протопи ты мне баньку по-белому, — Чтоб я к белому свету привык, — Угорю я — и мне, угорелому, Ковш холодной развяжет язык. Протопи!..                    Не топи!..                                     Протопи!.. 1968

Охота на волков

Рвусь из сил — и из всех сухожилий, Но сегодня — опять как вчера: Обложили меня, обложили — Гонят весело на номера! Из-за елей хлопочут двустволки — Там охотники прячутся в тень, — На снегу кувыркаются волки, Превратившись в живую мишень. Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков. Не на равных играют с волками Егеря — но не дрогнет рука, — Оградив нам свободу флажками, Бьют уверенно, наверняка. Волк не может нарушить традиций, — Видно, в детстве — слепые щенки — Мы, волчата, сосали волчицу И всосали: нельзя за флажки! И вот — охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков. Наши ноги и челюсти быстры, — Почему же, вожак, — дай ответ — Мы затравленно мчимся на выстрел И не пробуем — через запрет?! Волк не может, не должен иначе. Вот кончается время мое: Тот, которому я предназначен, Улыбнулся — и поднял ружье. Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков. Я из повиновения вышел — За флажки, — жажда жизни сильней! Только сзади я с радостью слышал Удивленные крики людей. Рвусь из сил — и из всех сухожилий, Но сегодня не так, как вчера: Обложили меня, обложили — Но остались ни с чем егеря! Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков. 1968

Оловянные солдатики

Н. Высоцкому

Будут и стихи, и математика, Почести, долги, неравный бой, — Нынче ж оловянные солдатики Здесь, на старой карте, стали в строй. Лучше бы уж он держал в казарме их, Только — на войне как на войне — Падают бойцы в обеих армиях, Поровну на каждой стороне. Может быть — пробелы в воспитании И в образованье слабина, — Но не может выиграть кампании Та или другая сторона. Совести проблемы окаянные — Как перед собой не согрешить? Тут и там — солдаты оловянные, — Как решить, кто должен победить? И какая, к дьяволу, стратегия, И какая тактика, к чертям! Вот сдалась нейтральная Норвегия. Ордам оловянных египтян. Левою рукою Скандинавия Лишена престижа своего, — Но рука решительная правая Вмиг восстановила статус-кво. Где вы, легкомысленные гении, Или вам являться недосуг? Где вы, проигравшие сражения Просто, не испытывая мук? Или вы, несущие в венце зарю Битв, побед, триумфов и могил, — Где вы, уподобленные Цезарю, Что пришел, увидел, победил? Нервничает полководец маленький, Непосильной ношей отягчен, Вышедший в громадные начальники, Шестилетний мой Наполеон. Чтобы прекратить его мучения, Ровно половину тех солдат Я покрасил синим — шутка гения, — Утром вижу — синие лежат. Я горжусь успехами такими, но Мысль одна с тех пор меня гнетет: Как решил он, чтоб погибли именно Синие, а не наоборот?.. 1969

Ноль семь

Для меня эта ночь — вне закона, Я пишу — по ночам больше тем. Я хватаюсь за диск телефона, Набираю вечное ноль семь. «Девушка, здравствуйте! Как вас звать?» — «Тома». «Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая… Быть не может, повторите, я уверен — дома!.. Вот уже ответили.                                Ну здравствуй, это я!» Эта ночь для меня вне закона, Я не сплю — я кричу: «Поскорей!..» Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей! «Девушка, слушайте! Семьдесят вторая! Не могу дождаться, и часы мои стоят… К дьяволу все линии — я завтра улетаю!.. Вот уже ответили.                                Ну здравствуй, это я!» Телефон для меня — как икона, Телефонная книга — триптих, Стала телефонистка мадонной, Расстоянье на миг сократив. «Девушка, милая! Я прошу — продлите! Вы теперь как ангел — не сходите ж с алтаря! Самое главное — впереди, поймите… Вот уже ответили.                                Ну здравствуй, это я!» Что, опять поврежденье на трассе? Что, реле там с ячейкой шалят? Мне плевать — буду ждать, — я согласен Начинать каждый вечер с нуля! «Ноль семь, здравствуйте! Снова я». — «Да что вам?» «Нет, уже не нужно, — нужен город Магадан. Не даю вам слова, что звонить не буду снова, — Просто друг один — узнать, как он, бедняга, там…» Эта ночь для меня вне закона, Ночи все у меня не для сна, — А усну — мне приснится мадонна, На кого-то похожа она. «Девушка, милая! Снова я, Тома! Не могу дождаться — жду, дыханье затая… Да, меня!.. Конечно, я!.. Да, я!.. Конечно, дома!» «Вызываю… Отвечайте…» — «Здравствуй, это я!» 1969

«И душа и голова, кажись, болит…»

И душа и голова, кажись, болит, — Верьте мне, что я не притворяюсь. Двести тыщ — тому, кто меня вызволит! Ну и я, конечно, постараюсь. Нужно мне туда, где ветер с соснами, — Нужно мне, и все, — там интереснее! Поделюсь хоть всеми папиросами И еще вдобавок тоже — песнями. Дайте мне глоток другого воздуха! Смею ли роптать? Наверно, смею. Запах здесь… А может быть, вопрос в духах?.. Отблагодарю, когда сумею. Нервы у меня хотя луженые, Кончилось спокойствие навеки. Эх вы мои нервы обнаженные! Ожили б — ходили б как калеки. Не глядите на меня, что губы сжал, — Если слово вылетит, то — злое. Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал, — Где-нибудь зароюсь — и завою! 1969

К вершине

Памяти Михаила Хергиани

Ты идешь по кромке ледника, Взгляд не отрывая от вершины. Горы спят, вдыхая облака, Выдыхая снежные лавины. Но они с тебя не сводят глаз — Будто бы тебе покой обещан, Предостерегая всякий раз Камнепадом и оскалом трещин. Горы знают — к ним пришла беда, — Дымом затянуло перевалы. Ты не отличал еще тогда От разрывов горные обвалы. Если ты о помощи просил — Громким эхом отзывались скалы, Ветер по ущельям разносил Эхо гор, как радиосигналы. И когда шел бой за перевал, — Чтобы не был ты врагом замечен, Каждый камень грудью прикрывал, Скалы сами подставляли плечи. Ложь, что умный в горы не пойдет! Ты пошел — ты не поверил слухам, — И мягчал гранит, и таял лед, И туман у ног стелился пухом… Если в вечный снег навеки ты Ляжешь — над тобою, как над близким, Наклонятся горные хребты Самым прочным в мире обелиском. 1969

Я не люблю

Я не люблю фатального исхода, От жизни никогда не устаю. Я не люблю любое время года, Когда веселых песен не пою. Я не люблю открытого цинизма, В восторженность не верю, и еще — Когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо. Я не люблю, когда — наполовину Или когда прервали разговор. Я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор. Я ненавижу сплетни в виде версий, Червей сомненья, почестей иглу, Или — когда все время против шерсти, Или — когда железом по стеклу. Я не люблю уверенности сытой, — Уж лучше пусть откажут тормоза. Досадно мне, что слово «честь» забыто И что в чести наветы за глаза. Когда я вижу сломанные крылья — Нет жалости во мне, и неспроста: Я не люблю насилье и бессилье, — Вот только жаль распятого Христа. Я не люблю себя, когда я трушу, Обидно мне, когда невинных бьют. Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более — когда в нее плюют. Я не люблю манежи и арены: На них мильон меняют по рублю, Пусть впереди большие перемены — Я это никогда не полюблю! 1968

«Ну вот, исчезла дрожь в руках…»

Ну вот, исчезла дрожь в руках,           Теперь — наверх! Ну вот, сорвался в пропасть страх           Навек, навек, — Для остановки нет причин —           Иду, скользя… И в мире нет таких вершин,           Что взять нельзя! Среди нехоженных путей           Один — пусть мой, Среди невзятых рубежей           Один — за мной! А имена тех, кто здесь лег,           Снега таят… Среди непройденных дорог           Одна — моя! Здесь голубым сияньем льдов           Весь склон облит, И тайну чьих-нибудь следов           Гранит хранит… И я гляжу в свою мечту           Поверх голов И свято верю в чистоту           Снегов и слов! И пусть пройдет немалый срок —           Мне не забыть, Как здесь сомнения я смог           В себе убить, В тот день шептала мне вода:           Удач — всегда!.. А день… какой был день тогда?           Ах да — среда!.. 1969

«Рядовой Борисов!» — «Я!» — «Давай, как было дело!..»

«Рядовой Борисов!» — «Я!» — «Давай, как было дело!» «Я держался из последних сил: Дождь хлестал, потом устал, потом уже стемнело… Только я его предупредил! На первый окрик: «Кто идет?» он стал шутить, На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!» Я чуть замешкался и, не вступая в спор, Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор». «Бросьте, рядовой, давайте правду, — вам же лучше! Вы б его узнали за версту…» «Был туман — узнать не мог — темно, на небе тучи, — Кто-то шел — я крикнул в темноту. На первый окрик: «Кто идет?» он стал шутить, На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!» Я чуть замешкался и, не вступая в спор, Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор». «Рядовой Борисов, — снова следователь мучил, — Попадете вы под трибунал!» «Я был на посту — был дождь, туман, и были тучи, — Снова я устало повторял. — На первый окрик: «Кто идет?» он стал шутить, На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!» Я чуть замешкался и, не вступая в спор, Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор». …Год назад — а я обид не забываю скоро — В шахте мы повздорили чуток, — Правда, по душам не получилось разговора: Нам мешал отбойный молоток. На крик души: «Оставь ее!» он стал шутить, На мой удар он закричал: «Кончай дурить!» Я чуть замешкался — я был обижен, зол, — Чинарик выплюнул, нож бросил и ушел. Счастие мое, что оказался он живучим!.. Ну а я — я долг свой выполнял. Правда ведь, — был дождь, туман, по небу плыли тучи… По уставу — правильно стрелял! На первый окрик: «Кто идет?» он стал шутить, На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!» Я чуть замешкался и, не вступая в спор, Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор. 1969

«Подумаешь — с женой не очень ладно…»

Подумаешь — с женой не очень ладно, Подумаешь — неважно с головой, Подумаешь — ограбили в парадном, — Скажи еще спасибо, что — живой! Ну что ж такого — мучает саркома, Ну что ж такого — начался запой, Ну что ж такого — выгнали из дома, — Скажи еще спасибо, что — живой! Плевать — партнер по покеру дал дуба, Плевать, что снится ночью домовой, Плевать — в «Софии» выбили два зуба, — Скажи еще спасибо, что — живой! Да ладно — ну уснул вчера в опилках, Да ладно — в челюсть врезали ногой, Да ладно — потащили на носилках, — Скажи еще спасибо, что — живой! Да, правда — тот, кто хочет, тот и может, Да, правда — сам виновен, бог со мной, Да, правда, — но одно меня тревожит: Кому сказать спасибо, что — живой! 1969

Посещение Музы, или Песенка плагиатора

Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, — Во мне заряд нетворческого зла: Меня сегодня Муза посетила — Немного посидела и ушла! У ней имелись веские причины — Я не имею права на нытье, — Представьте: Муза… ночью… у мужчины! — Бог весть что люди скажут про нее. И все же мне досадно, одиноко: Ведь эта Муза — люди подтвердят! — Засиживалась сутками у Блока, У Пушкина жила не выходя. Я бросился к столу, весь нетерпенье, Но — господи помилуй и спаси — Она ушла, — исчезло вдохновенье И — три рубля: должно быть, на такси. Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому, Но бог с ней, с Музой, — я ее простил. Она ушла к кому-нибудь другому: Я, видно, ее плохо угостил. Огромный торт, утыканный свечами, Засох от горя, да и я иссяк. С соседями я допил, сволочами, Для Музы предназначенный коньяк. …Ушли года, как люди в черном списке, — Все в прошлом, я зеваю от тоски. Она ушла безмолвно, по-английски, Но от нее остались две строки. Вот две строки — я гений, прочь сомненья, Даешь восторги, лавры и цветы: «Я помню это чудное мгновенье, Когда передо мной явилась ты»! 1970

Он не вернулся из боя

Почему все не так? Вроде — все как всегда: То же небо — опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода… Только — он не вернулся из боя. Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас — Когда он не вернулся из боя. Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, — А вчера не вернулся из боя. То, что пусто теперь, — не про то разговор: Вдруг заметил я — нас было двое… Для меня — будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя. Нынче вырвалась, словно из плена, весна, По ошибке окликнул его я: «Друг, оставь прикурить!» — а в ответ — тишина… Он вчера не вернулся из боя. Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие — как часовые… Отражается небо в лесу, как в воде, — И деревья стоят голубые. Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло — для обоих… Все теперь — одному, — только кажется мне — Это я не вернулся из боя. 1969

Песня о Земле

Кто сказал: «Все сгорело дотла, Больше в землю не бросите семя!»? Кто сказал, что Земля умерла? Нет, она затаилась на время! Материнства не взять у Земли, Не отнять, как не вычерпать моря. Кто поверил, что Землю сожгли? Нет, она почернела от горя. Как разрезы, траншеи легли, И воронки — как раны зияют. Обнаженные нервы Земли Неземное страдание знают. Она вынесет все, переждет, — Не записывай Землю в калеки! Кто сказал, что Земля не поет, Что она замолчала навеки?! Нет! Звенит она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь Земля — это наша душа, — Сапогами не вытоптать душу! Кто поверил, что Землю сожгли?! Нет, она затаилась на время… 1969

Темнота

Темнота впереди, подожди! Там стеною — закаты багровые, Встречный ветер, косые дожди И дороги, дороги неровные. Там чужие слова, Там дурная молва, Там ненужные встречи случаются, Там сгорела, пожухла трава, И следы не читаются                            в темноте… Там проверка на прочность — бои, И туманы, и ветры с прибоями. Сердце путает ритмы свои И стучит с перебоями. Там чужие слова, Там дурная молва, Там ненужные встречи случаются, Там сгорела, пожухла трава, И следы не читаются                           в темноте… Там и звуки, и краски не те, Только мне выбирать не приходится, Очень нужен я там, в темноте! Ничего, распогодится. Там чужие слова, Там дурная молва, Там ненужные встречи случаются, Там сгорела, пожухла трава, И следы не читаются                            в темноте… 1969

Пиратская

На судне бунт, над нами чайки реют! Вчера из-за дублона золотых Двух негодяев вздернули на рею, — Но мало — нужно было четверых. Ловите ветер всеми парусами! К чему гадать, любой корабль — враг! Удача — миф, но эту веру сами Мы создали, поднявши черный флаг! Катился ком по кораблю от бака, Забыто все — и честь, и кутежи, — И, подвывая, может быть, от страха, Они достали длинные ножи. Ловите ветер всеми парусами! К чему гадать, любой корабль — враг! Удача — миф, но эту веру сами Мы создали, поднявши черный флаг! Вот двое в капитана пальцем тычут: Достать его — и им не страшен черт! Но капитан вчерашнюю добычу При всей команде выбросил за борт. Ловите ветер всеми парусами! К чему гадать, любой корабль — враг! Удача — миф, но эту веру сами Мы создали, поднявши черный флаг! И вот волна, подобная надгробью, Все смыла, с горла сброшена рука… Бросайте ж за борт все, что пахнет кровью, — Поверьте, что цена невысока! Ловите ветер всеми парусами! К чему гадать, любой корабль — враг! Удача — здесь, и эту веру сами Мы создали, поднявши черный флаг! 1969

«Долго же шел ты в конверте, листок…»

Долго же шел ты в конверте, листок, — Вышли последние сроки! Но потому он и Дальний Восток, Что — далеко на востоке… Ждешь с нетерпеньем ответ ты — Весточку в несколько слов… Мы здесь встречаем рассветы Раньше на восемь часов. Здесь до утра пароходы ревут Средь океанской шумихи — Не потому его Тихим зовут, Что он действительно тихий. Ждешь с нетерпеньем ответ ты — Весточку в несколько слов… Мы здесь встречаем рассветы Раньше на восемь часов. Ты не пугайся рассказов о том, Будто здесь самый край света, — Сзади еще Сахалин, а потом — Круглая наша планета. Ждешь с нетерпеньем ответ ты — Весточку в несколько слов… Мы здесь встречаем рассветы Раньше на восемь часов. Что говорить — здесь, конечно, не рай, Но невмоготу переписка, — Знаешь что, милая, ты приезжай: Дальний Восток — это близко! Скоро получишь ответ ты — Весточку в несколько слов! Вместе бы встретить рассветы Раньше на восемь часов! 1969

«Теперь я буду сохнуть от тоски…»

Теперь я буду сохнуть от тоски И сожалеть, проглатывая слюни, Что не доел в Батуми шашлыки И глупо отказался от сулугуни. Пусть много говорил белиберды Наш тамада — вы тамаду не троньте, — За Родину был тост алаверды, За Сталина, — я думал — я на фронте. И вот уж за столом никто не ест И тамада над всем царит шерифом, — Как будто бы двадцатый с чем-то съезд Другой — двадцатый — объявляет мифом. Пил тамада за город, за аул И всех подряд хвалил с остервененьем, — При этом он ни разу не икнул — И я к нему проникся уваженьем. Правда, был у тамады Длинный тост алаверды За него — вождя народов, И за все его труды. Мне тамада сказал, что я — родной, Что если плохо мне — ему не спится, — Потом спросил меня: «Ты кто такой?» А я сказал: «Бандит и кровопийца». В умах царил шашлык и алкоголь, — Вот кто-то крикнул, что не любит прозы, Что в море не поваренная соль — Что в море человеческие слезы. И вот конец — уже из рога пьют, Уже едят инжир и мандаринки, Которые здесь запросто растут, Точь-точь как те, которые на рынке. Обхвалены все гости, и пока Они не окончательно уснули — Хозяина привычная рука Толкает вверх бокал «Киндзмараули»… О как мне жаль, что я и сам такой: Пусть я молчал, но я ведь пил — не реже, — Что не могу я моря взять с собой И захватить все солнце побережья. 1969

«Нет меня — я покинул Расею…»

Нет меня — я покинул Расею, — Мои девочки ходят в соплях! Я теперь свои семечки сею На чужих Елисейских Полях. Кто-то вякнул в трамвае на Пресне: «Нет его — умотал наконец! Вот и пусть свои чуждые песни Пишет там про Версальский дворец». Слышу сзади — обмен новостями: «Да не тот! Тот уехал — спроси!..» «Ах не тот?!» — и толкают локтями, И сидят на коленях в такси. Тот, с которым сидел в Магадане, Мой дружок по гражданской войне — Говорит, что пишу я ему: «Ваня! Скучно, Ваня, — давай, брат, ко мне!» Я уже попросился обратно — Унижался, юлил, умолял… Ерунда! Не вернусь, вероятно, — Потому что я не уезжал! Кто поверил — тому по подарку, — Чтоб хороший конец, как в кино: Забирай Триумфальную арку, Налетай на заводы Рено! Я смеюсь, умираю от смеха: Как поверили этому бреду?! Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду! 1970

«Переворот в мозгах из края в край…»

Переворот в мозгах из края в край, В пространстве — масса трещин и смещений: В Аду решили черти строить рай Для собственных грядущих поколений. Известный черт с фамилией Черток — Агент из Рая — ночью, внеурочно Отстукал в Рай: в Аду черт знает что, — Что точно — он, Черток, не знает точно. Еще ввернул тревожную строку Для шефа всех лазутчиков Амура: «Я в ужасе, — сам Дьявол начеку, И крайне ненадежна агентура». Тем временем в Аду сам Вельзевул Потребовал военного парада, — Влез на трибуну, плакал и загнул: «Рай, только рай — спасение для Ада!» Рыдали черти и кричали: «Да! Мы рай в родной построим Преисподней! Даешь производительность труда! Пять грешников на нос уже сегодня!» «Ну что ж, вперед! А я вас поведу! — Закончил Дьявол. — С богом! Побежали!» И задрожали грешники в Аду, И ангелы в Раю затрепетали. И ангелы толпой пошли к Нему — К тому, который видит все и знает, — А он сказал: «Мне плевать на тьму!» — И заявил, что многих расстреляет. Что Дьявол — провокатор и кретин, Его возня и крики — все не ново, — Что ангелы — ублюдки как один И что Черток давно перевербован. «Не Рай кругом, а подлинный бедлам, — Спущусь на землю — там хоть уважают! Уйду от вас к людям ко всем чертям — Пускай меня вторично распинают!..» И он спустился. Кто он? Где живет?.. Но как-то раз узрели прихожане — На паперти у церкви нищий пьет, «Я Бог, — кричит, — даешь на пропитанье!» Конец печален (плачьте, стар и млад, — Что перед этим всем сожженье Трои?) Давно уже в Раю не рай, а ад, — Но рай чертей в Аду зато построен! 1970

«Запомню, оставлю в душе этот вечер…»

Запомню, оставлю в душе этот вечер — Не встречу с друзьями, не праздничный стол: Сегодня я сам — самый главный диспетчер, И стрелки сегодня я сам перевел. И пусть отправляю составы в пустыни, Где только барханы в горячих лучах, — Мои поезда не вернутся пустыми, Пока мой оазис еще не зачах. Свое я отъездил, и даже сверх нормы, — Стою, вспоминаю, сжимая флажок, Как мимо меня проносились платформы И реки — с мостами, которые сжег. Теперь отправляю составы в пустыни, Где только барханы в горячих лучах, — Мои поезда не вернутся пустыми, Пока мой оазис еще не зачах. Они без меня понесутся по миру — Я рук не ломаю, навзрыд не кричу, — А то мне навяжут еще пассажиров — Которых я вовсе сажать не хочу. Итак, я отправил составы в пустыни, Где только барханы в горячих лучах, — Мои поезда не вернутся пустыми, Пока мой оазис еще не зачах. Растаяли льды, километры и годы — Мой первый состав возвратился назад, — Он мне не привез драгоценной породы, Но он — возвратился, и рельсы гудят. Давай постоим и немного остынем: Ты весь раскален — ты не встретил реки. Я сам не поехал с тобой по пустыням — И вот мой оазис убили пески. 1970

Бег иноходца

Я скачу, но я скачу иначе, — По камням, по лужам, по росе. Бег мой назван иноходью — значит: По-другому, то есть — не как все. Мне набили раны на спине, Я дрожу боками у воды. Я согласен бегать в табуне — Но не под седлом и без узды! Мне сегодня предстоит бороться, — Скачки! — я сегодня фаворит. Знаю, ставят все на иноходца, — Но не я — жокей на мне хрипит! Он вонзает шпоры в ребра мне, Зубоскалят первые ряды… Я согласен бегать в табуне, Но не под седлом и без узды! Нет, не будут золотыми горы — Я последним цель пересеку: Я ему припомню эти шпоры — Засбою, отстану на скаку!.. Колокол! Жокей мой «на коне» — Он смеется в предвкушенье мзды. Ох, как я бы бегал в табуне, — Но не под седлом и без узды! Что со мной, что делаю, как смею — Потакаю своему врагу! Я собою просто не владею — Я прийти не первым не могу! Что же делать? Остается мне — Вышвырнуть жокея моего И бежать, как будто в табуне, — Под седлом, в узде, но — без него! Я пришел, а он в хвосте плетется — По камням, по лужам, по росе… Я впервые не был иноходцем — Я стремился выиграть, как все! 1970

«Я несла свою Беду…»

Я несла свою Беду           по весеннему по льду, — Обломился лед — душа оборвалася — Камнем под воду пошла, —           а Беда — хоть тяжела, А за острые края задержалася. И Беда с того вот дня           ищет по свету меня, — Слухи ходят — вместе с ней — с Кривотолками. А что я не умерла —           знала голая ветла И еще — перепела с перепелками. Кто ж из них сказал ему,           господину моему, — Только — выдали меня, проболталися, — И, от страсти сам не свой,           он отправился за мной, Ну а с ним — Беда с Молвой увязалися. Он настиг меня, догнал —           обнял, на руки поднял, — Рядом с ним в седле Беда ухмылялася. Но остаться он не мог —           был всего один денек, — А Беда — на вечный срок задержалася… 1971

Банька по-черному

Копи!           Ладно, мысли свои вздорные                                                              копи! Топи!           Ладно, баню мне по-черному                                                               топи! Вопи!           Все равно меня утопишь,                                                       но — вопи!.. Топи!           Только баню мне как хочешь                                                              натопи. Ох, сегодня я отмоюсь,                                          эх, освоюсь! Но сомневаюсь,                             что отмоюсь! Не спи!           Где рубаху мне по пояс                                                   добыла?! Топи!           Ох, сегодня я отмоюсь                                                   добела! Кропи!           В бане стены закопченные                                                          кропи! Топи!           Слышишь, баню мне по-черному                                                                      топи! Ох, сегодня я отмоюсь,           эх, освоюсь! Но сомневаюсь,                             что отмоюсь! Кричи!           Загнан в угол зельем, словно                                                        гончей — лось. Молчи!           У меня уже похмелье                                                кончилось. Терпи!           Ты ж сама по дури                                           продала меня! Топи!           Чтоб я чист был, как щенок,                                                           к исходу дня! Ох, сегодня я отмоюсь,                                         эх, освоюсь! Но сомневаюсь,                             что отмоюсь! Купи!           Хоть кого-то из охранников                                                             купи! Топи!           Слышишь, баню ты мне раненько                                                                       топи! Вопи!           Все равно меня утопишь,                                                       но — вопи!.. Топи!           Эту баню мне как хочешь,                                                         но — топи! Ох, сегодня я отмоюсь,                                         эх, освоюсь! Но сомневаюсь,                             что отмоюсь! 1971

Свой остров

Отплываем в теплый край           навсегда. Наше плаванье, считай, —           на года. Ставь фортуны колесо           поперек, Мы про штормы знаем все           наперед. Поскорей на мачту лезь, старик! — Встал вопрос с землей остро, — Может быть, увидишь материк, Ну а может быть — остров. У кого-нибудь расчет           под рукой, Этот кто-нибудь плывет           на покой. Ну а прочие — в чем мать           родила — Не на отдых, а опять —           на дела. Ты судьбу в монахини постриг, Смейся ей в лицо просто. У кого — свой личный материк, Ну а у кого — остров. Мне накаркали беду           с дамой пик, Нагадали, что найду           материк, — Нет, гадалка, ты опять           не права — Мне понравилось искать           острова. Вот и берег призрачно возник, — Не спеша — считай до ста. Что это, тот самый материк Или это мой остров?.. 1970

«Я все вопросы освещу сполна…»

Я все вопросы освещу сполна — Дам любопытству удовлетворенье! Да, у меня француженка жена — Но русского она происхожденья. Нет, у меня сейчас любовниц нет. А будут ли? Пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет. Запью ли вновь? Не знаю, не уверен. Да нет, живу не возле «Сокола»… В Париж пока что не проник. Да что вы все вокруг да около — Да спрашивайте напрямик! Я все вопросы освещу сполна — Как на духу попу в исповедальне! В блокноты ваши капает слюна — Вопросы будут, видимо, о спальне… Да, так и есть! Вот густо покраснел Интервьюер: «Вы изменяли женам?» — Как будто за портьеру подсмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном. Да нет, живу не возле «Сокола»… В Париж пока что не проник. Да что вы все вокруг да около — Да спрашивайте напрямик! Теперь я к основному перейду. Один, стоявший скромно в уголочке, Спросил: «А что имели вы в виду В такой-то песне и в такой-то строчке?» Ответ: во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет — не суетитесь. А что имел в виду — то написал, — Вот — вывернул карманы — убедитесь! Да нет, живу не возле «Сокола»… В Париж пока что не проник. Да что вы все вокруг да около — Да спрашивайте напрямик! 1971

Песни 1971–1980 годов

«Я теперь в дураках — не уйти мне с земли…»

Я теперь в дураках — не уйти мне с земли — Мне поставила суша капканы: Не заметивши сходней, на берег сошли — И навечно — мои капитаны. И теперь в моих песнях сплошные нули, В них все больше прорехи и раны: Из своих кителей капитанских ушли, Как из кожи, мои капитаны. Мне теперь не выйти в море И не встретить их в порту. Ах, мой вечный санаторий — Как оскомина во рту! Капитаны мне скажут: «Давай не скули!» Ну а я не скулю — волком вою: Вы ж не просто с собой мои песни везли — Вы везли мою душу с собою. Вас встречали в порту толпы верных друзей, И я с вами делил ваши лавры, — Мне казалось, я тоже сходил с кораблей В эти Токио, Гамбурги, Гавры… Вам теперь не выйти в море, Мне не встретить их в порту. Ах, мой вечный санаторий — Как оскомина во рту! Я надеюсь, что море сильней площадей И прочнее домов из бетона, Море лучший колдун, чем земной чародей, — И я встречу вас из Лиссабона. Я механиков вижу во сне, шкиперов — Вижу я, что не бесятся с жира, — Капитаны по сходням идут с танкеров, С сухогрузов, да и с «пассажиров»… Нет, я снова выйду в море Или встречу их в порту, — К черту вечный санаторий И оскомину во рту! 1971

Баллада о брошенном корабле

Капитана в тот день называли на «ты», Шкипер с юнгой сравнялись в талантах; Распрямляя хребты и срывая бинты, Бесновались матросы на вантах.           Двери наших мозгов           Посрывало с петель           В миражи берегов,           В покрывала земель,           Этих обетованных, желанных —           И колумбовых, и магелланных.           Только мне берегов           Не видать и земель —           С хода в девять узлов           Сел по горло на мель!           А у всех молодцов —           Благородная цель…           И в конце-то концов —           Я ведь сам сел на мель. И ушли корабли — мои братья, мой флот, — Кто чувствительней — брызги сглотнули. Без меня продолжался великий поход, На меня ж парусами махнули.           И погоду и случай           Безбожно кляня,           Мои пасынки кучей           Бросали меня.           Вот со шлюпок два залпа — и ладно! —           От Колумба и от Магеллана.           Я пью пену — волна           Не доходит до рта,           И от палуб до дна           Обнажились борта,           А бока мои грязны —           Таи не таи, —           Так любуйтесь на язвы           И раны мои! Вот дыра у ребра — это след от ядра, Вот рубцы от тарана, и даже Видны шрамы от крючьев — какой-то пират Мне хребет перебил в абордаже.           Киль — как старый неровный           Гитаровый гриф:           Это брюхо вспорол мне           Коралловый риф.           Задыхаюсь, гнию — так бывает:           И просоленное загнивает.           Ветры кровь мою пьют           И сквозь щели снуют           Прямо с бака на ют, —           Меня ветры добьют:           Я под ними стою           От утра до утра, —           Гвозди в душу мою           Забивают ветра. И гулякой шальным все швыряют вверх дном Эти ветры — незваные гости, — Захлебнуться бы им в моих трюмах вином Или — с мели сорвать меня в злости!           Я уверовал в это,           Как загнанный зверь,           Но не злобные ветры           Нужны мне теперь.           Мои мачты — как дряблые руки,           Паруса — словно груди старухи.           Будет чудо восьмое —           И добрый прибой           Мое тело омоет           Живою водой,           Моря божья роса           С меня снимет табу —           Вздует мне паруса,           Словно жилы на лбу. Догоню я своих, догоню и прощу Позабывшую помнить армаду. И команду свою я обратно пущу: Я ведь зла не держу на команду.           Только, кажется, нет           Больше места в строю.           Плохо шутишь, корвет,           Потеснись — раскрою!           Как же так — я ваш брат,           Я ушел от беды…           Полевее, фрегат, —           Всем нам хватит воды!           До чего ж вы дошли:           Значит, что — мне уйти?!           Если был на мели —           Дальше нету пути?!           Разомкните ряды,           Все же мы — корабли, —           Всем нам хватит воды,           Всем нам хватит земли,           Этой обетованной, желанной —           И колумбовой, и магелланной! 1970

Марафон

Я бегу, топчу, скользя По гаревой дорожке, — Мне есть нельзя, мне пить нельзя, Мне спать нельзя — ни крошки. А может, я гулять хочу У Гурьева Тимошки, — Так нет: бегу, бегу, топчу По гаревой дорожке.           А гвинеец Сэм Брук           Обошел меня на круг, —           А вчера все вокруг           Говорили: «Сэм — друг!           Сэм — наш гвинейский друг!» Друг гвинеец так и прет — Все больше отставание, — Ну, я надеюсь, что придет Второе мне дыхание. Третее за ним ищу, Четвертое дыханье, — Ну, я на пятом сокращу С гвинейцем расстоянье!           Тоже мне — хороший друг, —           Обошел меня на круг!           А вчера все вокруг           Говорили: «Сэм — друг!           Сэм — наш гвинейский друг!» Гвоздь программы — марафон, А градусов — все тридцать, — Но к жаре привыкший он — Вот он и мастерится. Я поглядел бы на него, Когда бы — минус тридцать! Ну, а теперь — достань его, — Осталось — материться!           Тоже мне — хороший друг, —           Обошел на третий круг!           Нужен мне такой друг, —           Как его — забыл… Сэм Брук!           Сэм — наш гвинейский Брут! 1971

Маски

Смеюсь навзрыд — как у кривых зеркал, — Меня, должно быть, ловко разыграли: Крючки носов и до ушей оскал — Как на венецианском карнавале! Вокруг меня смыкается кольцо — Меня хватают, вовлекают в пляску, — Так-так, мое нормальное лицо Все, вероятно, приняли за маску. Петарды, конфетти… Но все не так, — И маски на меня глядят с укором, — Они кричат, что я опять — не в такт, Что наступаю на ногу партнерам. Что делать мне — бежать, да поскорей? А может, вместе с ними веселиться?.. Надеюсь я — под масками зверей Бывают человеческие лица. Все в масках, в париках — все как один, — Кто — сказочен, а кто — литературен… Сосед мой слева — грустный арлекин, Другой — палач, а каждый третий — дурень. Один — себя старался обелить, Другой — лицо скрывает от огласки, А кто — уже не в силах отличить Свое лицо от непременной маски. Я в хоровод вступаю, хохоча, — Но все-таки мне неспокойно с ними: А вдруг кому-то маска палача Понравится — и он ее не снимет? Вдруг арлекин навеки загрустит, Любуясь сам своим лицом печальным; Что, если дурень свой дурацкий вид Так и забудет на лице нормальном?! Как доброго лица не прозевать, Как честных угадать наверняка мне? — Они решили маски надевать, Чтоб не разбить свое лицо о камни. Я в тайну масок все-таки проник, — Уверен я, что мой анализ точен: И маски равнодушия у них — Защита от плевков и от пощечин. 1970

Песня про первые ряды

Была пора — я рвался в первый ряд, И это все от недопониманья, — Но с некоторых пор сажусь назад: Там, впереди, как в спину автомат, — Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.           Может, сзади и не так красиво,           Но — намного шире кругозор,           Больше и разбег, и перспектива,           И еще — надежность и обзор. Стволы глазищ — числом до десяти — Как дуло на мишень, но на живую, — Затылок мой от взглядов не спасти, И сзади так удобно нанести Обиду или рану ножевую.           Может, сзади и не так красиво,           Но — намного шире кругозор,           Больше и разбег, и перспектива,           И еще — надежность и обзор. Мне вреден первый ряд, и говорят — От мыслей этих я в ненастье ною. Уж лучше — где темней — последний ряд: Отсюда больше нет пути назад, А за спиной стоит стена стеною.           Может, сзади и не так красиво,           Но — намного шире кругозор,           Больше и разбег, и перспектива,           И еще — надежность и обзор. И пусть хоть реки утекут воды, Пусть будут в пух засалены перины — До лысин, до седин, до бороды Не выходите в первые ряды И не стремитесь в примы-балерины.           Может, сзади и не так красиво,           Но — намного шире кругозор,           Больше и разбег, и перспектива,           И еще — надежность и обзор. Надежно сзади, но бывают дни — Я говорю себе, что выйду червой: Не стоит вечно пребывать в тени — С последним рядом долго не тяни, А постепенно пробивайся в первый.           Может, сзади и не так красиво,           Но — намного шире кругозор,           Больше и разбег, и перспектива,           И еще — надежность и обзор. 1970

Певец у микрофона

Я весь в свету, доступен всем глазам, — Я приступил к привычной процедуре: Я к микрофону встал как к образам… Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре. И микрофону я не по натру — Да, голос мой любому опостылет, — Уверен, если где-то я совру — Он ложь мою безжалостно усилит.           Бьют лучи от рампы мне под ребра,           Светят фонари в лицо недобро,           И слепят с боков прожектора,           И — жара!.. Жара!.. Жара! Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю — Он ни за что не выправит кривую. Он, бестия, потоньше острия — Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, — Ему плевать, что не в ударе я, — Но пусть я верно выпеваю ноты!           Бьют лучи от рампы мне под ребра,           Светят фонари в лицо недобро,           И слепят с боков прожектора,           И — жара!.. Жара!.. Жара! На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит: Лишь только замолчу — ужалит он, — Я должен петь — до одури, до смерти. Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало — ты змея, я знаю! И я — как будто заклинатель змей: Я не пою — я кобру заклинаю!           Бьют лучи от рампы мне под ребра,           Светят фонари в лицо недобро,           И слепят с боков прожектора,           И — жара!.. Жара!.. Жара! Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки, Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, — Рук не поднять — гитара вяжет руки! Опять не будет этому конца! Что есть мой микрофон — кто мне ответит? Теперь он — как лампада у лица, Но я не свят, и микрофон не светит. Мелодии мои попроще гамм, Но лишь сбиваюсь с искреннего тона — Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона.           Бьют лучи от рампы мне под ребра,           Светят фонари в лицо недобро,           И слепят с боков прожектора,           И — жара!.. Жара! 1971

Песня микрофона

Я оглох от ударов ладоней, Я ослеп от улыбок певиц, — Сколько лет я страдал от симфоний, Потакал подражателям птиц! Сквозь меня многократно просеясь, Чистый звук в ваши души летел. Стоп! Вот — тот, на кого я надеюсь. Для кого я все муки стерпел.           Сколько раз в меня шептали про луну,           Кто-то весело орал про тишину,           На пиле один играл — шею спиливал, —           А я усиливал,                                  усиливал,                                                   усиливал… На «низах» его голос утробен, На «верхах» он подобен ножу, — Он покажет, на что он способен, — Но и я кое-что покажу! Он поет задыхаясь, с натугой — Он устал, как солдат на плацу, — Я тянусь своей шеей упругой К золотому от пота лицу.           Сколько раз в меня шептали про луну,           Кто-то весело орал про тишину,           На пиле один играл — шею спиливал, —           А я усиливал,                                  усиливал,                                                   усиливал… Только вдруг: «Человече, опомнись, — Что поешь?! Отдохни — ты устал. Это — патока, сладкая помесь! Зал, скажи, чтобы он перестал!..» Все напрасно — чудес не бывает, — Я качаюсь, я еле стою, — Он бальзамом мне горечь вливает В микрофонную глотку мою.           Сколько раз в меня шептали про луну,           Кто-то весело орал про тишину,           На пиле один играл — шею спиливал, —           А я усиливал,                                  усиливал,                                                  усиливал… В чем угодно меня обвините — Только против себя не пойдешь: По профессии я — усилитель, — Я страдал — но усиливал ложь. Застонал я — динамики взвыли, — Он сдавил мое горло рукой… Отвернули меня, умертвили — Заменили меня на другой. Тот, другой, — он все стерпит и примет, — Он навинчен на шею мою. Нас всегда заменяют другими, Чтобы мы не мешали вранью. …Мы в чехле очень тесно лежали — Я, штатив и другой микрофон, — И они мне, смеясь, рассказали, Как он рад был, что я заменен. 1971

Одна научная загадка,

или Почему аборигены съели Кука

          Не хватайтесь за чужие талии,           Вырвавшись из рук своих подруг!           Вспомните, как к берегам Австралии           Подплывал покойный ныне Кук,           Как, в кружок усевшись под азалии,           Поедом — с восхода до зари —           Ели в этой солнечной Австралии           Друга дружку злые дикари. Но почему аборигены съели Кука? За что — неясно, молчит наука. Мне представляется совсем простая штука: Хотели кушать — и съели Кука! Есть вариант, что ихний вождь — Большая Бука — Сказал, что — очень вкусный кок на судне Кука… Ошибка вышла — вот о чем молчит наука: Хотели — кока, а съели — Кука! И вовсе не было подвоха или трюка — Вошли без стука, почти без звука, — Пустили в действие дубинку из бамбука — Тюк! прямо в темя — и нету Кука! Но есть, однако же, еще предположенье, Что Кука съели из большого уваженья, — Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка: «Ату, ребята, хватайте Кука! Кто уплетет его без соли и без лука, Тот сильным, смелым, добрым будет — вроде Кука!» Кому-то под руку попался каменюка — Метнул, гадюка, — и нету Кука! А дикари теперь заламывают руки, Ломают копья, ломают луки, Сожгли и бросили дубинки из бамбука — Переживают, что съели Кука! 1971, 1972, 1973, 1976, ред. 1978

Баллада о бане

Благодать или благословение Ниспошли на подручных твоих — Дай нам, Бог, совершить омовение, Окунаясь в святая святых! Исцеленьем от язв и уродства Будет душ из живительных вод, — Это — словно возврат первородства, Или нет — осушенье болот. Все порок, грехи и печали, Равнодушье, согласье и спор — Пар, который вот только наддали, Вышибает, как пули, из пор. Все, что мучит тебя, — испарится И поднимется вверх, к небесам, — Ты ж, очистившись, должен спуститься — Пар с грехами расправится сам. Не стремись прежде времени к душу, Не равняй с очищеньем мытье, — Нужно выпороть веником душу, Нужно выпарить смрад из нее. Здесь нет голых — стесняться не надо, Что кривая рука да нога. Здесь — подобие райского сада, — Пропуск тем, кто раздет донага. И в предбаннике сбросивши вещи, Всю одетость свою позабудь — Одинаково веничек хлещет, Так что зря не вытягивай грудь! Все равны здесь единым богатством, Все легко переносят жару, — Здесь свободу и равенство с братством Ощущаешь в кромешном пару. Загоняй поколенья в парную И крещенье принять убеди, — Лей на нас свою воду святую — И от варварства освободи! 1971

«Зарыты в нашу память на века…»

Зарыты в нашу память на века И даты, и события, и лица. А память как колодец глубока. Попробуй заглянуть: наверняка Лицо — и то неясно отразится.           Разглядеть, что истинно, что ложно,           Может только беспристрастный суд.           Осторожно с прошлым, осторожно…           Не разбейте глиняный сосуд. Иногда как-то вдруг вспоминается           Из войны пара фраз — Например, что сапер ошибается           Только раз. Одни его лениво ворошат, Другие неохотно вспоминают, А третьи даже помнить не хотят, — И прошлое лежит, как старый клад, Который никогда не раскопают.           И поток годов унес с границы           Стрелки — указатели пути.           Очень просто в прошлом заблудиться           И назад дороги не найти. До сих пор как-то вдруг вспоминается           Из войны пара фраз — Например, что сапер ошибается           Только раз. С налета не вини — повремени! Есть у людей на все свои причины. Не скрыть, а позабыть хотят они: Ведь в толще лет еще лежат в тени Забытые заржавленные мины.           В минном поле прошлого копаться           Лучше без ошибок, потому           Что на минном поле ошибаться…           Нет! Не удавалось никому. До сих пор как-то вдруг вспоминается           Из войны пара фраз — Например, что сапер ошибается           Только раз. Один толчок — и стрелки побегут, А нервы у людей не из каната, И будет взрыв, и перетрется жгут… Но, может, мину вовремя найдут И извлекут до взрыва детонатор.           Спит земля, врачует раны снами,           Но еще находят мины в ней…           Нужно брать их чистыми руками           И взрывать подальше от людей. До сих пор как-то вдруг вспоминается           Из войны пара фраз — Например, что сапер ошибается           Только раз. 1971

Горизонт

Чтоб не было следов, повсюду подмели… Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте: Мой финиш — горизонт, а лента — край земли, — Я должен первым быть на горизонте! Условия пари одобрили не все — И руки разбивали неохотно. Условье таково: чтоб ехать — по шоссе, И только по шоссе — бесповоротно.           Наматываю мили на кардан           И еду параллельно проводам, —           Но то и дело тень перед мотором —           То черный кот, то кто-то в чем-то черном. Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут. Догадываюсь, в чем и как меня обманут. Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут. Но стрелки я топлю — на этих скоростях Песчинка обретает силу пули, — И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!           Наматываю мили на кардан           И еду вертикально к проводам, —           Завинчивают гайки, — побыстрее! —           Не то поднимут трос как раз где шея. И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки. Я голой грудью рву натянутый канат, — Я жив — снимите черные повязки! Кто вынудил меня на жесткое пари — Нечистоплотный в споре и расчетах. Азарт меня пьянит, но как ни говори, Я торможу на скользких поворотах.           Наматываю мили на кардан           Назло канатам, тросам, проводам —           Вы только проигравших урезоньте,           Когда я появлюсь на горизонте! Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек, Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, — Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам. Меня ведь не рубли на гонку завели, — Меня просили: «Миг не проворонь ты — Узнай, а есть предел — там, на краю земли, И — можно ли раздвинуть горизонты?»           Наматываю мили на кардан.           Я пулю в скат влепить себе не дам.           Но тормоза отказывают, — кода! —           Я горизонт промахиваю с хода! 1971

Мои похороны, или

Страшный сон очень смелого человека

Сон мне снится — вот те на: Гроб среди квартиры, На мои похорона Съехались вампиры. Стали речи говорить — Все про долголетие, — Кровь сосать решили погодить: Вкусное — на третие.           В гроб вогнали кое-как,           А самый сильный вурдалак           Все втискивал, и всовывал, —           И плотно утрамбовывал, —           Сопел с натуги, сплевывал           И желтый клык высовывал. Очень бойкий упырек Стукнул по колену, Подогнал — и под шумок Надкусил мне вену. А умудренный кровосос Встал у изголовья И очень вдохновенно произнес Речь про полнокровье.           И почетный караул           Для приличия всплакнул, —           Но я чую взглядов серию           На сонную мою артерию:           А если кто пронзит артерию —           Мне это сна грозит потерею. Погодите, спрячьте крюк! Да куда же, черт, вы! Я же слышу, что вокруг, — Значит, я не мертвый. Яду капнули в вино, Ну а мы набросились, — Опоить меня хотели, но Опростоволосились.           Тот, кто в зелье губы клал, —           В самом деле дуба дал, —           Ну а на меня — как рвотное           То зелье приворотное:           Здоровье у меня добротное,           И закусил отраву плотно я. Так почему же я лежу, Дурака валяю, — Ну почему, к примеру, не заржу — Их не напугаю?! Я ж их мог прогнать давно Выходкою смелою — Мне бы взять пошевелиться, но Глупостей не делаю.           Безопасный как червяк,           Я лежу, а вурдалак           Со стаканом носится —           Сейчас наверняка набросится, —           Еще один на шею косится —           Ну, гад, он у меня допросится! Кровожадно вопия, Высунули жалы — И кровиночка моя Полилась в бокалы. Погодите — сам налью, — Знаю, знаю — вкусная!.. Ну нате, пейте кровь мою, Кровососы гнусные!           А сам — и мышцы не напряг           И не попытался сжать кулак, —           Потому что кто не напрягается,           Тот никогда не просыпается,           Тот много меньше подвергается           И много больше сохраняется. Вот мурашки по спине Смертные крадутся… А всего делов-то мне Было, что — проснуться! …Что, сказать, чего боюсь (А сновиденья — тянутся)? Да того, что я проснусь — А они останутся!.. 1971

Милицейский протокол

Считай по-нашему, мы выпили не много, — Не вру, ей-бога, — скажи, Серега! И если б водку гнать не из опилок, То че б нам было с пяти бутылок! …Вторую пили близ прилавка в закуточке, — Но это были еще цветочки, — Потом — в скверу, где детские грибочки, Потом — не помню, — дошел до точки. Я пил из горлышка, с устатку и не евши, Но — как стекло был, — остекленевший. А уж когда коляска подкатила, Тогда в нас было — семьсот на рыло! Мы, правда, третьего насильно затащили, — Ну, тут промашка — переборщили. А что очки товарищу разбили — Так то портвейном усугубили. Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь, Что — не буяньте, что — разойдитесь. На «разойтись» я тут же согласился — И разошелся, — и расходился! Но если я кого ругал — карайте строго! Но это вряд ли, — скажи, Серега! А что упал — так то от помутненья, Орал не с горя — от отупенья. …Теперь позвольте пару слов без протокола. Чему нас учит семья и школа? Что жизнь сама таких накажет строго. Тут мы согласны, — скажи, Серега! Вот он проснется утром — протрезвеет — скажет: Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет! Так отпустите — вам же легче будет: Чего возиться, раз жизнь осудит! Вы не глядите, что Сережа все кивает, — Он соображает, все понимает! А что молчит — так это от волненья, От осознанья и просветленья. Не запирайте, люди, — плачут дома детки, — Ему же — в Химки, а мне — в Медведки!.. Да, все равно: автобусы не ходят, Метро закрыто, в такси не содят. Приятно все-таки, что нас здесь уважают: Гляди — подвозят, гляди — сажают! Разбудит утром не петух, прокукарекав, — Сержант подымет — как человеков! Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся. Я рупь заначил, — опохмелимся! И все же, брат, трудна у нас дорога! Эх, бедолага! Ну спи, Серега! 1971

Песня конченого человека

Истома ящерицей ползает в костях, И сердце с трезвой головой не на ножах, И не захватывает дух на скоростях, Не холодеет кровь на виражах. И не прихватывает горло от любви, И нервы больше не в натяжку, — хочешь — рви, — Повисли нервы, как веревки от белья, И не волнует, кто кого, — он или я.           На коне, —                               толкни —                                               я с коня.           Только «не»,                                 только «ни»                                                      у меня. Не пью воды — чтоб стыли зубы — питьевой И ни событий, ни людей не тороплю, Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю. Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так… Не вдохновляет даже самый факт атак. Сорви-голов не принимаю и корю, Про тех, кто в омут головой, — не говорю.           На коне, —                               толкни —                                                я с коня.           Только «не»,                                только «ни»                                                     у меня. И не хочу ни выяснять, ни изменять И ни вязать и ни развязывать узлы. Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы. Свободный ли, тугой ли пояс — мне-то что! Я пули в лоб не удостоюсь — не за что. Я весь прозрачный, как раскрытое окно, Я неприметный, как льняное полотно.           На коне, —                               толкни —                                                я с коня.           Только «не»,                                только «ни»                                                     у меня. Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты! И не волнуют, не свербят, не теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты. Любая нежность душу не разбередит, И не внушит никто, и не разубедит. А так как чужды всякой всячины мозги, То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.           На коне, —                               толкни —                                                я с коня.           Только «не»,                                только «ни»                                                     у меня. Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни, — ведь уже нашли женьшень. Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу И не надеюсь поразить мишень. Устал бороться с притяжением земли — Лежу, — так больше расстоянье до петли. И сердце дергается словно не во мне, — Пора туда, где только «ни» и только «не».           На коне, —                              толкни —                                               я с коня.           Только «не»,                                только «ни»                                                     у меня. 1971

«Целуя знамя в пропыленный шелк…»

Целуя знамя в пропыленный шелк И выплюнув в отчаянье протезы, Фельдмаршал звал: «Вперед, мой славный полк! Презрейте смерть, мои головорезы!» И смятыми знаменами горды, Воспламенены талантливою речью, — Расталкивая спины и зады, Они стремились в первые ряды — И первыми ложились под картечью. Хитрец — и тот, который не был смел, — Не пожелав платить такую цену, Полз в задний ряд — но там не уцелел: Его свои же брали на прицел — И в спину убивали за измену. Сегодня каждый третий — без сапог, Но после битвы — заживут, как крезы, — Прекрасный полк, надежный, верный полк — Отборные в полку головорезы! А третьи средь битвы и беды Старались сохранить и грудь и спину, — Не выходя ни в первые ряды, Ни в задние, — но как из-за еды, Дрались за золотую середину. Они напишут толстые труды И будут гибнуть в рамах, на картине, — Те, что не вышли в первые ряды, Но не были и сзади — и горды, Что честно прозябали в середине. Уже трубач без почестей умолк, Не слышно меди, тише звон железа, — Разбит и смят надежный, верный полк, В котором сплошь одни головорезы. Но нет, им честь знамен не запятнать, Дышал фельдмаршал весело и ровно, — Чтоб их в глазах потомков оправдать, Он молвил: «Кто-то должен умирать — А кто-то должен выжить, — безусловно!» Пусть нет звезды тусклее, чем у них, — Уверенно дотянут до кончины — Скрываясь за отчаянных и злых Последний ряд оставив для других — Умеренные люди середины. В грязь втоптаны знамена, смятый шелк, Фельдмаршальские жезлы и протезы. Ах, славный полк!.. Да был ли славный полк, В котором сплошь одни головорезы?! 1971

«Так дымно, что в зеркале нет отраженья…»

Так дымно, что в зеркале нет отраженья И даже напротив не видно лица, И пары успели устать от круженья, — Но все-таки я допою до конца!           Все нужные ноты давно                     сыграли,           Сгорело, погасло вино                     в бокале,           Минутный порыв говорить —                     пропал, —           И лучше мне молча допить                     бокал… Полгода не балует солнцем погода, И души застыли под коркою льда, — И, видно, напрасно я жду ледохода, И память не может согреть в холода.           Все нужные ноты давно                     сыграли,           Сгорело, погасло вино                     в бокале,           Минутный порыв говорить —                     пропал, —           И лучше мне молча допить                     бокал… В оркестре играют устало, сбиваясь, Смыкается круг — не порвать мне кольца… Спокойно! Мне лучше уйти улыбаясь, — И все-таки я допою до конца!           Все нужные ноты давно                     сыграли,           Сгорело, погасло вино                     в бокале,           Тусклей, равнодушней оскал                     зеркал…           И лучше мне просто разбить                     бокал! 1971

Кони привередливые

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому краю Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю… Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю, — Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!         Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!         Вы тугую не слушайте плеть!         Но что-то кони мне попались привередливые —         И дожить не успел, мне допеть не успеть.         Я коней напою,                            я куплет допою —         Хоть мгновенье еще постою                                            на краю… Сгину я — меня пушинкой ураган сметет с ладони, И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, — Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони, Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!         Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!         Не указчики вам кнут и плеть!         Но что-то кони мне попались привередливые —         И дожить не успел, мне допеть не успеть.         Я коней напою,                            я куплет допою —         Хоть мгновенье еще постою                                            на краю… Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий, — Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?! Или это колокольчик весь зашелся от рыданий, Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!         Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!         Умоляю вас вскачь не лететь!         Но что-то кони мне попались привередливые…         Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!         Я коней напою,                           я куплет допою —         Хоть мгновенье еще постою                                            на краю… 1972

Белое безмолвие

Все года, и века, и эпохи подряд — Все стремится к теплу от морозов и вьюг, Почему ж эти птицы на север летят, Если птицам положено — только на юг?           Слава им не нужна — и величие,           Вот под крыльями кончится лед —           И найдут они счастие птичее,           Как награду за дерзкий полет! Что же нам не жилось, что же нам не спалось? Что нас выгнало в путь по высокой волне? Нам сиянье пока наблюдать не пришлось, — Это редко бывает — сиянья в цене!           Тишина… Только чайки — как молнии, —           Пустотой мы их кормим из рук.           Но наградою нам за безмолвие           Обязательно будет звук! Как давно снятся нам только белые сны — Все другие оттенки снега занесли, — Мы ослепли — темно от такой белизны, — Но прозреем от черной полоски земли.           Наше горло отпустит молчание,           Наша слабость растает как тень, —           И наградой за ночи отчаянья           Будет вечный полярный день! Север, воля, надежда — страна без границ, Снег без грязи — как долгая жизнь без вранья. Воронье нам не выклюет глаз из глазниц, — Потому что не водится здесь воронья.           Кто не верил в дурные пророчества,           В снег не лег ни на миг отдохнуть —           Тем наградою за одиночество           Должен встретиться кто-нибудь! 1972

«Прошла пора вступлений и прелюдий…»

Прошла пора вступлений и прелюдий, — Все хорошо — не вру, без дураков. Меня к себе зовут большие люди — Чтоб я им пел «Охоту на волков»…           Быть может, запись слышал из окон,           А может быть, с детьми ухи не сваришь           Как знать, — но приобрел магнитофон           Какой-нибудь ответственный товарищ. И, предаваясь будничной беседе В кругу семьи, где свет торшера тускл, — Тихонько, чтоб не слышали соседи, Он взял, да и нажал на кнопку «пуск».           И там, не разобрав последних слов, —           Прескверный дубль достали на работе —           Услышал он «Охоту на волков»           И кое-что еще на обороте. И все прослушав до последней ноты, И разозлясь, что слов последних нет, Он поднял трубку: «Автора „Охоты“ Ко мне пришлите завтра в кабинет!»           Я не хлебнул для храбрости винца, —           И, подавляя частую икоту,           С порога — от начала до конца —           Я проорал ту самую «Охоту». Его просили дети, безусловно, Чтобы была улыбка на лице, — Но он меня прослушал благосклонно И даже аплодировал в конце.           И об стакан бутылкою звеня,           Которую извлек из книжной полки,           Он выпалил: «Да это ж — про меня!           Про нас про всех — какие, к черту, волки!» …Ну все, теперь, конечно, что-то будет — Уже три года в день по пять звонков: Меня к себе зовут большие люди — Чтоб я им пел «Охоту на волков». 1971

Дорожная история

Я вышел ростом и лицом — Спасибо матери с отцом, — С людьми в ладу — не понукал, не помыкал, Спины не гнул — прямым ходил, Я в ус не дул, и жил как жил, И голове своей руками помогал… Но был донос и был навет — Кругом пятьсот и наших нет, — Был кабинет с табличкой: «Время уважай», — Там прямо без соли едят, Там штемпель ставят наугад, Кладут в конверт — и посылают за Можай. Потом — зачет, потом — домой С семью годами за спиной, — Висят года на мне — ни бросить, ни продать. Но на начальника попал, Который бойко вербовал, — И за Урал машины стал перегонять. Дорога, а в дороге — МАЗ, Который по уши увяз, В кабине — тьма, напарник третий час молчит, — Хоть бы кричал, аж зло берет — Назад пятьсот, пятьсот вперед, А он — зубами «Танец с саблями» стучит! Мы оба знали про маршрут, Что этот МАЗ на стройках ждут, — А наше дело — сел, поехал — ночь, полночь! Ну надо ж так — под Новый год — Назад пятьсот, пятьсот вперед, — Сигналим зря — пурга, и некому помочь! «Глуши мотор, — он говорит, — Пусть этот МАЗ огнем горит!» Мол, видишь сам — тут больше нечего ловить. Мол, видишь сам — кругом пятьсот, А к ночи точно — занесет, — Так заровняет, что не надо хоронить!.. Я отвечаю: «Не канючь!» А он — за гаечный за ключ, И волком смотрит (Он вообще бывает крут), — А что ему — кругом пятьсот, И кто кого переживет, Тот и докажет, кто был прав, когда припрут! Он был мне больше чем родня — Он ел с ладони у меня, — А тут глядит в глаза — и холодно спине. А что ему — кругом пятьсот, И кто там после разберет, Что он забыл, кто я ему и кто он мне! И он ушел куда-то вбок. Я отпустил, а сам — прилег, — Мне снился сон про наш «веселый» наворот: Что будто вновь кругом пятьсот, Ищу я выход из ворот, — Но нет его, есть только вход, и то — не тот. …Конец простой: пришел тягач, И там был трос, и там был врач, И МАЗ попал куда положено ему, — И он пришел — трясется весь… А там — опять далекий рейс, — Я зла не помню — я опять его возьму! 1972

Мишка Шифман

Мишка Шифман башковит — У него предвиденье. «Что мы видим, — говорит, — Кроме телевиденья?! Смотришь конкурс в Сопоте — И глотаешь пыль, А кого ни попадя Пускают в Израиль!» Мишка также сообщил По дороге в Мневники: «Голду Меир я словил В радиоприемнике…» И такое рассказал, До того красиво! — Что я чуть было не попал В лапы Тель-Авива. Я сперва-то был не пьян, Возразил два раза я — Говорю: «Моше Даян — Сука одноглазая, — Агрессивный, бестия, Чистый фараон, — Ну, а где агрессия — Там мне не резон». Мишка тут же впал в экстаз — После литры выпитой — Говорит: «Они же нас Выгнали с Египета! Оскорбления простить Не могу такого, — Я позор желаю смыть С Рождества Христова!» Мишка взял меня за грудь: «Мне нужна компания! Мы ж с тобой не как-нибудь — Здравствуй, до свидания, — Побредем, паломники, Чувства подавив!.. Хрена ли нам Мневники — Едем в Тель-Авив!» Я сказал: «Я вот он весь, Ты же меня спас в порту. Но одна загвоздка есть: Русский я по паспорту. Только русские в родне, Прадед мой — самарин, — Если кто и влез ко мне, Так и тот — татарин». Мишку Шифмана не трожь, С Мишкой — прочь сомнения: У него евреи сплошь В каждом поколении. Дед параличом разбит, — Бывший врач-вредитель… А у меня — антисемит На антисемите. Мишка — врач, он вдруг затих: В Израиле бездна их, — Гинекологов одних — Как собак нерезаных; Нет зубным врачам пути — Слишком много просятся. Где на всех зубов найти? Значит — безработица! Мишка мой кричит: «К чертям! Виза — или ванная! Едем, Коля, — море там Израилеванное!..» Видя Мишкину тоску, — А он в тоске опасный, — Я еще хлебнул кваску И сказал: «Согласный!» …Хвост огромный в кабинет Из людей, пожалуй, ста. Мишке там сказали «нет», Ну а мне — «пожалуйста». Он кричал: «Ошибка тут, — Это я — еврей!..» А ему: «Не шибко тут! Выйди вон из дверей!» Мишку мучает вопрос: Кто тут враг таинственный? А ответ ужасно прост — И ответ единственный: Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, — Мишка пьет проклятую, — Говорит, что за графу Не пустили — пятую. 1972

Натянутый канат



Поделиться книгой:

На главную
Назад