Зеленый человек

– Потому что я счастлив, – ответил он. – Я услышал дурные вести.

Все заинтересованные лица, включая нескольких, которые не выглядели заинтересованными, собрались на садовой дорожке, ведущей к Крейвен-Хаус, чтобы выслушать уже окончательно формальное оглашение завещания и более практические советы адвоката в связи с кончиной адмирала. За седовласым поверенным в делах, вооруженным завещательными документами, стояли инспектор, облеченный властными полномочиями, и лейтенант Рук, оказывавший неприкрытые знаки внимания своей даме. Некоторые удивились, увидев высокую фигуру доктора, другие были озадачены, увидев приземистую фигурку священника. Харкер, этот Летучий Меркурий, вышел им навстречу из главных ворот и повел на лужайку, а потом снова убежал вперед, чтобы подготовиться к приему посетителей. Он сказал, что вернется мигом, и все, кто наблюдал за его неуемной энергией, вполне могли поверить этому, но пока что они застряли на лужайке перед домом.

– Напоминает мне пробежку во время игры в крокет, – заметил лейтенант.

– Этот молодой человек очень раздосадован тем, что жернова закона не могут поспеть за ним, – произнес адвокат. – К счастью, мисс Крейвен в курсе наших профессиональных затруднений и отсрочек. Она любезно заверила меня, что по-прежнему доверяет моей медлительности.

– Мне хотелось бы так же доверять его быстроте, – неожиданно сказал доктор.

– Что вы имеете в виду? – нахмурившись, спросил Рук. – Вы хотите сказать, что Харкер слишком проворен?

– Слишком проворен и слишком медлителен, – пояснил доктор Стрейкер на свой загадочный манер. – Мне известен по крайней мере один случай, когда он не был таким проворным. Почему он полночи околачивался возле пруда и у «Зеленого человека», прежде чем инспектор нашел тело? Зачем он встретился с инспектором? Почему он хотел встретиться с инспектором перед таверной?

– Не понимаю вас, – сказал Рук. – Вы намекаете, что Харкер говорит неправду?

Доктор Стрейкер промолчал, а седой адвокат по-стариковски добродушно рассмеялся.

– Я не имею против этого молодого человека ничего более серьезного, чем его своевременная и достойная похвалы попытка обучить меня моему собственному делу.

– Кстати, он попытался учить и меня моему делу, – заметил инспектор, присоединившийся к группе перед домом. – Но это не имеет значения. А вот если за намеками мистера Стрейкера что-то кроется, это имеет значение. Я вынужден попросить вас выразиться яснее, доктор. Возможно, мне придется немедленно допросить его.

– Вон он идет, – сказал Рук, когда подвижная фигура секретаря снова возникла в дверном проеме.

В этот момент отец Браун, который оставался безмолвным и незаметным в конце процессии, поразил всех остальных, особенно тех, кто знал его. Он не только быстро вышел вперед, но и повернулся лицом к собравшимся с почти угрожающим видом, словно сержант, приказывающий солдатам остановиться.

– Стойте! – почти сурово произнес он. – Прошу прощения, но мне абсолютно необходимо первым встретиться с мистером Харкером. Я должен сказать ему нечто известное мне и больше никому, нечто важное для него. Это может предотвратить весьма трагическое недоразумение.

– О чем вы толкуете? – спросил адвокат Дайк.

– О дурных вестях, – ответил отец Браун.

– Послушайте… – раздраженно начал инспектор, но вдруг встретился взглядом со священником и припомнил странные дела, которые ему довелось видеть в былые дни. – Ладно, если бы это был любой другой человек, кроме вас, то я бы сказал: какая наглость…

Но отец Браун уже не мог слышать его и секунду спустя беседовал с Харкером на крыльце. Они прошлись взад-вперед несколько шагов, а потом исчезли в темных недрах дома. Лишь через двенадцать минут отец Браун вышел наружу в одиночестве.

К удивлению собравшихся, он не выказал намерения войти обратно в дом, когда все остальные наконец собрались это сделать. Вместо этого он опустился на шаткую скамью под лиственной беседкой и, пока процессия исчезала в дверях, раскурил трубку и стал мечтательно рассматривать зазубренные листья над головой и слушать пение птиц. Никто, кроме него, не обладал таким здоровым и неистощимым аппетитом к безделью.

Отец Браун был окутан облачком дыма и рассеянными мечтаниями, когда входные двери снова распахнулись и из общей сумятицы к нему устремилось несколько фигур. Олив и ее молодой почитатель Рук без труда одержали победу в этой гонке. Их лица были озарены изумлением, а лицо инспектора Бернса, тяжело топавшего позади, словно слон в посудной лавке, раскраснелось от возмущения.

– Что все это значит? – выдохнула Олив, едва остановившись. – Он исчез!

– Сбежал! – выпалил лейтенант. – Харкер только что собрал свой чемодан и сбежал! Ушел через заднюю дверь, перелез через живую изгородь и умчался бог знает куда. Что вы ему сказали?

– Обойдемся без глупостей, – перебила Олив. – Конечно, отец Браун сказал, что его преступление раскрыто, и теперь он убежал. Не могу поверить, что он оказался таким злодеем!

– Ну что вы теперь натворили? – спросил инспектор, выступивший вперед. – Зачем вы меня так подвели?

– Да, – отозвался отец Браун. – Что я натворил?

– Вы позволили убийце уйти! – вскричал Бернс, и его голос прозвучал как гром в тихом саду. – Вы помогли убийце уйти! Как последний дурак, я дал вам предупредить его, и теперь он уже за несколько миль отсюда.

– Это правда, в свое время я помог нескольким убийцам, – сказал отец Браун и задумчиво добавил: – Но, как вы понимаете, я не помогал им совершить убийство.

– Но вы все знали, – настаивала Олив. – Вы с самого начала знали, что это он. Вот почему вы так расстроились, когда нашли тело; вот что имел в виду доктор, когда говорил, что подчиненный моего отца может испытывать неприязнь к нему.

– И я о том же, – раздраженно бросил инспектор. – Вы еще тогда знали, что он…

Отец Браун спокойно кивнул.

– Да, – сказал он. – Я еще тогда знал, что убийцей был старый Дайк.

– Кто? – спросил инспектор и замер в мертвой тишине, прерываемой лишь птичьими трелями.

– Я имею в виду мистера Дайка, поверенного в делах, – сказал отец Браун с видом учителя, объясняющего первоклассникам элементарные вещи. – Седовласого джентльмена, который собирается огласить завещание.

Все стояли как статуи, глядя на священника, пока он снова аккуратно набил трубку и чиркнул спичкой. Наконец Бернс собрался с силами и нарушил гнетущее молчание.

– Ради всего святого, почему? – едва ли не яростно воскликнул он.

– Почему? – повторил священник и встал, задумчиво попыхивая трубкой. – Что касается его мотивов… Полагаю, пришло время сообщить вам – или тем из вас, кто еще этого не знает, – важный факт, который служит ключом к этому делу. Это большая беда и тяжкое преступление, но речь идет не об убийстве адмирала Крейвена.

Он вгляделся в лицо Олив и очень серьезно добавил:

– Я сообщу вам дурную весть прямо и в нескольких словах, потому что считаю вас достаточно храброй и, наверное, достаточно счастливой, чтобы стойко принять ее. У вас есть сила и возможность показать себя великой женщиной. Дело в том, что вы не являетесь богатой наследницей.

Снова наступила тишина, и он возобновил объяснение:

– Увы, большая часть денег вашего отца пропала из-за финансовых махинаций этого седого джентльмена, который, к моему прискорбию, оказался мошенником. Адмирала Крейвена убили, чтобы он не смог раскрыть правду о том, как его ограбили. Факт его банкротства и вашего бедственного положения – единственный ключ не только к убийству, но и ко всем остальным загадкам этого дела.

Я сообщил мистеру Руку, что вы лишились наследства, и он сразу же поспешил вам на помощь. Мистер Рук – замечательный человек.

– Да будет вам, – сердито буркнул Рук.

– Мистер Рук – настоящее чудовище, – произнес отец Браун с невозмутимостью ученого мужа. – Он представляет собой анахронизм, атавизм, пережиток каменного века. Из всех варварских предрассудков, вроде бы полностью искорененных и вымерших в наши дни, честь и независимость занимают первое место. Впрочем, я не раз сталкивался с вымершими предрассудками. Мистер Рук – ископаемое животное, плезиозавр. Он не собирался жить на средства своей жены и не хотел, чтобы его называли охотником за приданым. Поэтому он замкнулся в себе и вернулся к жизни лишь после того, как я принес ему добрую весть о вашем разорении. Он хотел работать для своей жены, а не находиться у нее на содержании. Отвратительно, не правда ли? Теперь обратимся к более светлому персонажу – мистеру Харкеру.

Я сообщил мистеру Харкеру о вашем банкротстве, и он в панике убежал. Не будьте слишком суровы к нему. У него есть и высокие, и низменные порывы, но они все перепутаны. В честолюбии нет ничего плохого, но он называл свои амбиции «идеалами». Старинное чувство чести учило людей не доверять успеху и говорить: «Это подозрительный доход; наверное, это взятка». Новая трижды проклятая мораль общественного блага учит людей ставить знак равенства между добром и наживой. Вот и все, что можно сказать о нем; в остальных отношениях он добрый парень, подобно тысячам таких же. Любование звездами и карьерный успех – все это для него «возвышенное». Хорошая жена или богатая жена – все это для него «общественное благо». Но он не был циничным негодяем, иначе бы он просто бросил вас или обобрал, судя по ситуации. Он не мог взглянуть вам в глаза; пока вы были здесь, у него оставалась еще половина разбитых идеалов.

Я ничего не говорил адмиралу, но кто-то сделал это. Каким-то образом во время последнего корабельного парада до него дошла весть, что его друг, семейный юрист, предал его. Он так разбушевался, что совершил поступок, на который никогда не пошел бы в здравом уме. Он высадился прямо на берег в парадном мундире и треуголке, чтобы поймать преступника, и дал телеграмму в полицейский участок; именно поэтому инспектор бродил возле «Зеленого человека». Лейтенант Рук последовал за адмиралом на берег, потому что заподозрил семейную беду и надеялся, что сможет чем-то помочь и снискать благосклонность одной юной дамы. Отсюда его нерешительное поведение. Что касается шпаги, которую он обнажил, когда думал, что находится в одиночестве, это дело воображения. Он романтический человек, с детства мечтавший о шпагах и морских приключениях, но оказался на такой службе, где разрешалось носить шпагу лишь раз в два-три года. Он играл с оружием, как мальчишка. Если вы этого не понимаете, я могу лишь сказать вслед за Стивенсоном: «Вам никогда не стать пиратом». Еще это значит, что вам никогда не стать поэтом и вы никогда не были мальчишкой.

– Я никогда не была мальчишкой, – серьезно сказала Олив. – Но думаю, я понимаю.

– Почти каждый мужчина будет играть с чем-то похожим на меч или кинжал, даже если это всего лишь нож для разрезания бумаги, – задумчиво продолжал священник. – Поэтому мне показалось очень странным, когда адвокат этого не сделал.

– Что вы имеете в виду? – спросил Бернс. – Чего он не сделал?

– Вы не обратили внимания, что во время нашей первой встречи в конторе адвокат играл с ручкой, а не с ножиком, хотя рядом лежал очень красивый стальной нож для разрезания бумаги в форме стилета? Ручка была пыльной и заляпанной чернилами, в то время как нож только что вычистили. Но он не играл с ножом: даже для убийц существуют пределы иронии.

– Послушайте, – сказал инспектор после небольшой паузы, словно человек, пробудившийся от сна. – Я не знаю, перевернулся ли я с ног на голову, и не знаю, дошли ли вы до конца, но я еще не дошел до начала. Откуда вы узнали про адвоката? Кто направил вас по этому пути?

Отец Браун коротко и безрадостно засмеялся.

– Убийца оступился с самого начала, – сказал он, – и я не пойму, почему никто этого не заметил. Когда вы принесли известие о смерти в адвокатскую контору, предполагалось, что там никто ничего не знал, кроме одного – адмирала ждут домой. Когда вы сообщили, что он утонул, я спросил, когда это произошло, а мистер Дайк спросил, где нашли труп.

Когда вам говорят о том, что моряк, возвращающийся из плавания, утонул, совершенно естественно предположить, что он утонул в море. Если его смыло за борт, или он пошел ко дну вместе с кораблем, или решил покончить с жизнью в водных глубинах, нет никаких причин ожидать, что его тело будет найдено. В тот момент, когда адвокат спросил, где нашли труп, я понял, что он знает, где его нашли. Он сам положил туда тело адмирала. Никто, кроме убийцы, не придумал бы такой маловероятный конец для моряка, как гибель в маленьком пруду в ста ярдах от моря. Поэтому мне стало нехорошо, и я позеленел, осмелюсь сказать, как «зеленый человек». Я никогда не смогу привыкнуть к ощущению, когда вдруг узнаешь, что сидишь рядом с убийцей. Мне пришлось говорить иносказаниями, но любое иносказание, в конце концов, тоже что-то значит. Я сказал, что он был покрыт зеленой тиной, но мне показалось, что это морские водоросли.

Хорошо, что трагедия не может погубить комедию и что эти два жанра могут идти рука об руку. Единственный действующий партнер в адвокатской конторе Уиллиса, Хардмана и Дайка пустил себе пулю в лоб, когда инспектор вошел в дом, чтобы арестовать его. Тем временем Олив и Роджер перекликались на вечернем берегу, как они делали это, когда были детьми и играли в песке.