Сталин в преддверии войны

2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств»208. Далее шли конкретные пункты, касающиеся тех или иных государств.

Это был фундамент трехстороннего договора о взаимопомощи, который мог бы остановить дальнейшую фашистскую экспансию.

Однако Англия и Франция не спешили с ответом. Политика проволочек продолжалась более месяца.

Между тем Германия явно готовилась к войне. В конце апреля Гитлер разорвал договор о ненападении с Польшей от 1934 года, а заодно и морское соглашение с Англией от 1935 года. 22 мая Германия и Италия заключили военный союз — «Стальной пакт».

Обстановка в Европе становилась все более напряженной. В представленном, наконец, 27 мая английском проекте ответа на главное советское требование — заключить официальный политический и военный договор — не было. Руководство СССР, уже имевшее горький опыт бездействия подобного по духу советско-французского договора в период Мюнхена, считало, что без конкретных обязательств сторон соглашение никакой ценности не представляет. В самом деле, по британскому проекту СССР должен был автоматически оказать помощь Англии и Франции в случае нападения Германии на Бельгию, Грецию, Польшу, Румынию и Турцию, которым Англия и Франция предоставили гарантии безопасности. Однако при нападении рейха на Прибалтийские государства (вариант весьма вероятный и наиболее опасный для СССР) немедленной помощи со стороны Англии и Франции не предусматривалось. Она могла быть оказана лишь при условии, если в результате взаимных консультаций действия Германии будут признаны угрожающими независимости или нейтралитету Прибалтийских государств, а также безопасности СССР. Такая расплывчатость формулировки давала западным державам возможность затягивать время консультаций и саботировать конкретную военную помощь. Дело еще более осложнялось тем, что 7 июня Германия заключила с Латвией и Эстонией пакты о ненападении. По данным разведки, велись тайные переговоры об оккупации Прибалтики немецкими войсками209.

2 июня советская сторона внесла свои уточнения в проект для того, чтобы сблизить позиции с партнерами по переговорам. Они предусматривали немедленную и эффективную взаимопомощь в случае нападения на одну из трех держав, а также оказание ими помощи Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польше, Финляндии и Прибалтийским республикам. Договор вступал в силу одновременно с военной конвенцией210. На следующий день французский премьер предложил дополнить советский проект положением о том, что гарантии трех держав другим странам должны распространяться в случае не только прямой, но и косвенной агрессии (как уже было предусмотрено в англофранцузских гарантиях Польше и Румынии)211. Советское правительство с пониманием отнеслось к предложению Франции.

Выражение «косвенная агрессия», — указывалось в письме Советского правительства от 9 июля 1939 года, относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, — следовательно, влечет за собой утрату этим государством его независимости или нарушение его нейтралитета212. Однако английское правительство уклонялось от конкретных обязательств в отношении Прибалтийских государств.

Положение, сложившееся на Московских переговорах, отражало противоборство двух тенденций в англо-французской политике. Позиции умиротворения агрессоров, которое приобрело тенденцию поиска с ними компромисса, противостояла необходимость принятия реальных мер на случай «неконтролируемого» развития германо-итальянской экспансии. Борьба этих тенденций, в которой то одна, то другая приобретала доминирующее влияние, в конечном итоге приводила к непоследовательности англо-французского курса. Стремление достигнуть компромисса с Третьим рейхом проявилось в возобновлении англо-германских контактов, которые в тайне велись в мае — августе 1939 г. «параллельно» с Московскими переговорами. Со стороны Великобритании на различных этапах в них участвовали: премьер Чемберлен, министр иностранных дел Галифакс, ближайшие советники Чемберлена Г. Вильсон и другие; с немецкой стороны — германский посол в Лондоне Г. Дирксен, правительственный чиновник по особым поручениям Г. Вольтат, а также ряд других лиц.

В основу переговоров была положена идея заключения нового «пакта четырех» (Англии, Франции, Германии и Италии) или, если на этом пути возникнут трудности, двустороннего англо-германского соглашения. В случае выгодной сделки с Германией (под видом «пакта о ненападении») эмиссары Чемберлена изъявляли готовность прекратить переговоры с СССР, отказаться от гарантий, данных Польше и другим странам, и даже пожертвовать интересами своей ближайшей союзницы — Франции1.

На переговорах Вильсона и Вольтата речь велась о разделе сфер влияния между двумя странами и о союзе, конкретные основы которого были разработаны Чемберленом и Вильсоном в меморандуме, переданном Вольтату. Меморандум охватывал широкий круг политических, военных и экономических проблем. Гарантии Польше и Румынии рассматривались как «чрезмерные», а вопрос о Данциге — как не имеющий принципиального значения.

Программа англо-германского сотрудничества предусматривала: заключение англо-германского соглашения об отказе применения силы; опубликование заявления о невмешательстве Германии в дела Британской империи и Англии — в дела «Великой Германии»; пересмотр положений Версальского договора о колониях и подмандатных территориях213.

Англия предлагала предоставить рейху огромный, даже и по тем временам, заем — около 1 млрд, фунтов стерлингов (Польше в качестве кредита на закупку в той же Англии военного имущества выделили всего 8 млн. фунтов вместо 50 млн., о которых просило польское правительство). «Враг, — заключают по этому поводу английские историки, — оценивался в 125 раз выше, чем союзник»214.

Спустя несколько дней Вольтат пояснил Дирк-сену, что в случае согласия Германии на «всеобъемлющее сотрудничество между двумя странами в мировом масштабе» Англия окажет давление на поляков в части, касающейся Данцига и Польского коридора, а Германия получит то, что она хочет: таким образом Англия будет освобождена от выполнения гарантий, данных Польше.

Германская дипломатия использовала непоследовательность политики Англии и Франции, которая не могла не вызвать отрицательной реакции СССР, для срыва Московских переговоров. Гитлер с целью окончательной ликвидации угрозы создания англо-франко-советской коалиции продолжил шаги по нормализации отношений рейха с СССР.

Вопрос об экономических переговорах между Германией и СССР, прерванных в начале 1939 года, вновь всплыл после захвата Чехословакии. Заводы «Шкода», которые имели контракты с Советским Союзом, попали в руки гитлеровцев. В апреле, когда намечались советско-англо-французские переговоры, в германском МИДе состоялась беседа советского полпреда А. Ф. Мерекалова со статс-секретарем Э. Вейцзеккером по вопросу о судьбе советских заказов на заводах «Шкода». Вейцзек-кер пытался увязать возобновление экономических переговоров с улучшением политических отношений между двумя странами. Полпред заметил, что суть советской линии в том и состоит, чтобы не привносить идеологические аспекты в межгосударственные отношения215. 5 мая немцы подтвердили готовность урегулировать вопрос о выполнении заводами «Шкода» советских заказов. Посетивший Молотова 20 мая германский посол в Москве Шуленбург сообщил ему о готовности правительства Германии направить в СССР советника своего МИДа Шнурре для ведения торгово-экономических переговоров. Нарком ответил, что «экономические переговоры с Германией за последнее время начинались уже не раз, но ни к чему не приводили... германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру... СССР в игре такого рода участвовать не собирается...», что «для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база»216. После этой встречи Берлин рекомендовал Шуленбургу проявлять «полную сдержанность».

Тему советско-германских контактов в Советском Союзе не скрывали. 31 мая, выступая впервые на сессии Верховного Совета СССР в качестве наркома иностранных дел, В. Молотов сказал: «Ведя переговоры с Англией и Францией, мы вовсе не считаем необходимым отказываться от деловых связей с такими странами, как Германия и Италия»217. Далее он обрисовал ход германо-советских торговых переговоров в 1938—1939 годах. Откровенность Молотова на Западе расценили как давление (и даже «ультиматум») на западные державы. Но в то же время послы Германии и Италии в СССР сделали вывод: «Советский Союз, невзирая на сильное недоверие, и впредь готов заключить договор с Англией и Францией, но при условии, что все его требования будут приняты»218. Германский зондаж тем временем продолжался.

В Риме 26 июня министр иностранных дел Италии Г. Чиано в беседе с советским полпредом Л. Гельфандом сообщил ему о так называемом плане Шуленбурга, предусматривавшем следующие инициативы Германии в отношении СССР:

«1. Германия должна содействовать урегулированию японо-советских отношений и ликвидации пограничных конфликтов.

2. Обсудить возможность предложить или заключить пакт о ненападении; быть может, вместе гарантировать независимость Прибалтийских стран.

3. Заключить широкое торговое соглашение»219.

Вернувшийся в Москву после кратковременной поездки в Берлин Шуленбург 28 июня посетил наркома иностранных дел. Он разъяснил позицию Германии: «Германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР. Посол добавил далее, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитлера»220. 29 июля Молотов дал Астахову следующее указание. «Дело целиком зависит от немцев, — писал нарком. — Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы».

Таким образом, в ходе англо-франко-советских, англо-германских и германо-советских переговоров каждая из договаривавшихся сторон преследовала свои цели. Германия стремилась обеспечить благоприятные внешнеполитические условия для нападения на Польшу, воспрепятствовать созданию англо-франко-советской коалиции, не допустить вовлечения в войну на стороне Польши Советского Союза. Англия и Франция прилагали все усилия, чтобы избежать войны с Германией путем сдерживания ее угрозой заключения договора с СССР. Чемберлен и Даладье полагали, что переговоры с Советским Союзом, растянутые по времени, явятся тем политическим средством (не прибегая к войне), которое позволит мирным путем разрешить германо-польский конфликт.

При неблагоприятном развитии отношений с Германией Англия и Франция рассчитывали получить в лице СССР мощного союзника на востоке, который, как в Первую мировую войну Россия, оттянул бы на себя основные силы Германии и сделал бы Восточный фронт главным в войне, если она охватит Европу.

Что касается СССР, то Сталин и Политбюро еще не оправившиеся от шока, вызванного Мюнхеном, стремились воспрепятствовать возможному, как полагали в Москве, сговору западных держав с рейхом, заключить, если удастся, военное соглашение с Англией и Францией, а в случае начала германо-польской войны не позволить втянуть страну в войну и удержать вермахт как можно дальше от своих границ.

Переговоры, в центре которых, казалось, стояла «польская проблема», в действительности определяли судьбы войны и мира. Все это происходило в сложной, запутанной обстановке, которая часто менялась, порой с непредсказуемыми последствиями.

Несмотря на все сложности, к концу июля текст англо-франко-советского договора был в основном выработан, но формулировка определения понятия «косвенная агрессия» оставалась несогласованной, что в первую очередь касалось защиты Прибалтийских государств. СССР стоял за то, чтобы «возможно скорее заключить договор»221. Однако Галифакс дал указания занять по вопросу о косвенной агрессии более жесткую позицию222. Согласившись на словах принять принцип взаимопомощи, английское правительство воспрепятствовало завершению переговоров о предоставлении гарантий трех держав Прибалтийским государствам, выступило против того, чтобы гарантии распространялись на такого рода случаи косвенной агрессии, как в Чехословакии в марте 1939 года.

Весьма неблагоприятно на ход Московских переговоров и их перспективы влияла позиция ряда малых и средних государств. Еще в апреле Советский Союз предпринял шаги к тому, чтобы вновь попытаться установить дружественные отношения с Польшей. В ответ польский посол в СССР Гжибовский в беседе с Молотовым заявил 11 мая, что «Польша не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР...»223.

Правительство Румынии также заявило об отказе сотрудничать с Советским Союзом в отражении фашистской агрессии. Нежелание Польши и Румынии, имевших общие границы с СССР, договориться о совместных действиях перед лицом военной опасности практически исключало возможность взаимодействия сухопутных войск Англии, Франции и СССР в случае наступления вермахта через территории этих стран к советским границам. Отрицательную позицию по отношению к Московским переговорам заняло и правительство Финляндии. Британский посол в Хельсинки Сноу, телеграфируя 20 июня в Лондон о результатах своей встречи с маршалом Маннергеймом и министром иностранных дел Эркко, сообщил, что «маршал, выразив глубокое сожаление о последствиях англо-франко-советского договора, указал, что большевизм представляет собой угрозу мировому сообществу, и он будет потрясен, если английское правительство не сделает из этого соответствующий вывод». А Эркко добавил, что, по его мнению, лучше всего, «если Россия вообще останется без союзников»224. Во многом аналогичной была позиция влиятельных кругов Латвии, Литвы и Эстонии.

Тем временем угроза войны в Европе продолжала стремительно нарастать, и в поддержку заключения договора с СССР выступали все более широкие слои общественности, а также реалистически мыслящие деятели Англии, Франции и некоторых других стран. Характерно, что, если осенью 1938 года, по данным зарубежных источников, во Франции Мюнхенское соглашение одобрили 53% опрошенных против 37% (остальные воздержались), то летом 1939 года за применение силы в случае агрессии Германии против Польши высказались 76% и 81% — за союз Франции с СССР, в Англии — 87%'. Со всем этим не могли не считаться правительственные круги Англии и Франции на переговорах с СССР. 25 июля англо-французская сторона приняла давнее советское предложение о проведении военных переговоров, но это не означало принципиального изменения позиции Лондона и Парижа. Чемберлен 30 июля записал в своем дневнике: «Англо-советские переговоры обречены на провал, но прерывать их не следует, напротив, надо создавать видимость успеха, чтобы оказывать давление на Германию»225 226.

По решению Политбюро ЦК ВКП(б), советскую военную делегацию (военную миссию) возглавил народный комиссар обороны Ворошилов. В состав ее входили начальник Генштаба Красной Армии Шапошников и другие видные советские военачальники. 4 августа Генеральный штаб завершил разработку обстоятельных «Соображений по переговорам с Англией и Францией», которыми предстояло руководствоваться советской делегации. Соображения включали несколько вариантов возможного развития военных событий и участия в них Красной Армии совместно с вооруженными силами Англии, Франции и их союзников. Первый вариант — на случай, если нападение агрессоров будет направлено непосредственно против Франции и Англии; второй — если объектом нападения явится Польша; третий — если Венгрия и Болгария при помощи главного агрессора совершат нападение на Румынию; четвертый — если агрессия будет направлена против Турции; пятый — если агрессия будет направлена против СССР через территорию Прибалтийских стран.

Представленный документ содержал, кроме того, детальные предложения о действиях сухопутных войск, авиации и флотов трех государств, количестве дивизий и других средств вооруженной борьбы. При всех вариантах считалось необходимым нанести основной удар по силам главного агрессора, то есть Германии, и участие Польши (не менее 40 дивизий) как союзника Англии и Франции. При этом Польша должна была взять на себя обязательство пропустить советские войска к северу от Минска, через Виленский коридор и через Литву (с ее согласия) к границам Восточной Пруссии. Предполагалось, что Румыния, в случае нападения на нее, пропустит советские войска навстречу противнику через Галицию. Имелось в виду, что по этому вопросу переговоры с Польшей, Румынией и Литвой возьмут на себя Англия и Франция227. Советская делегация была уполномочена вести переговоры и подписать военную конвенцию с Англией и Францией, направленную против агрессии.

Делегации Англии и Франции были представлены второстепенными лицами (английскую миссию возглавлял адъютант короля адмирал П. Драке, французскую — член военного совета генерал Ж. Ду-менк). Обе миссии прибыли в Москву, не имея официальных полномочий на подписание военного соглашения228.

Как свидетельствуют английские документы, перед Драксом была поставлена одна задача — тянуть время. В инструкции для делегации указывалось, что «британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при любых обстоятельствах»229. Военные переговоры с СССР британская дипломатия рассматривала как еще одно средство давления на Германию.

Драксу рекомендовали обсуждать военные планы «на чисто гипотетической основе», «с твердостью отвергать» любое предложение об участии Англии и Франции в согласовании с Польшей и Румынией необходимых мер по защите от германской агрессии230. Французской делегации предлагалось любыми средствами затянуть переговоры до осени, исходя из того, что сам факт переговоров произведет на Гитлера отрезвляющее впечатление.

О преднамеренной медлительности переговоров свидетельствовал и способ доставки делегаций в СССР: с 5 по 11 августа они плыли на тихоходном корабле до Ленинграда, лишь 12 августа в Москве начались переговоры. При этом уже в первый день выяснилось, что английская делегация не имеет официальных полномочий даже на ведение переговоров. Они были подготовлены только 15 августа, но на подписание военной конвенции английской военной делегации полномочий предоставлено так и не было. Глава французской военной миссии генерал Думенк, имевший полномочия на ведение переговоров, получил устное указание Даладье добиваться подписания военной конвенции.

Бесперспективность переговоров стала для СССР очевидной при обсуждении вопроса о пропуске советских войск (в случае начала германской агрессии) через территорию Польши. 14 августа Ворошилов предложил Драксу и Думенку разъяснить их точку зрения по этому кардинальному вопросу. В ночь на 15 августа посол Англии в СССР Сиде направляет в Лондон срочную телеграмму. В ней предлагалось «чтобы французский генеральный штаб» вступил в контакт с польским генеральным штабом и получил на то согласие»...

Посол подчеркивал «необходимость особой срочности и исключительной секретности231.

15 августа, излагая план военного сотрудничества трех держав, начальник Генерального штаба Красной Армии Шапошников сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 8—10 тыс. танков, 5—5,5 тыс. боевых самолетов.

Подкомиссия британского Комитета начальников штабов, в состав которой входили заместители начальников штабов всех трех видов вооруженных сил, представила кабинету министров 17 августа 1939 года доклад. В нем говорилось, что без «быстрой и эффективной русской помощи полякам не приходится рассчитывать на то, чтобы продолжительное время выдержать германское наступление на суше и в воздухе. В такой же степени это относится и к румынам, за тем лишь исключением, что время у них будет еще более ограниченным». Подкомиссия считала, что заключение договора с Россией представляется лучшим средством предотвращения войны. Успешное заключение договора будет, без сомнения, поставлено под угрозу, если выдвинутые русскими предложения о сотрудничестве с Польшей и Румынией эти страны отклонят.

Из этого следовал вывод: «в случае необходимости должно быть оказано сильнейшее давление на Польшу и Румынию, с тем чтобы они заранее

'Там же. Р. 190-191.

дали согласие на использование русскими силами территории в случае нападения Германии»'.

Однако Чемберлену и его кабинету германское нападение на Польшу и последствия этого для СССР виделись в ином свете. Об этом можно судить по высказываниям английского военного атташе в Москве полковника Файэрбрейса: «В будущей войне Германия, напав превосходящими силами на Польшу, захватит ее в течение одного-двух месяцев. В этом случае вскоре после начала войны немецкие войска окажутся на советской границе. Несомненно, что затем Германия предложит западным державам сепаратный мир с условием предоставления ей свободы для наступления на восток»231 232.

Конечно, и в Париже, и в Лондоне была известна антисоветская позиция польского и румынского правительств, исключавшая их согласие принять совместные с СССР меры для пресечения германской агрессии. Член французской делегации на Московских переговорах капитан (впоследствии генерал) А. Бофр писал: «Проблема заключалась не в том, чтобы добиться у поляков ответа, согласны они или нет на пропуск советских войск через свою территорию, а в том, чтобы найти лазейку, которая позволила бы продолжить переговоры...»233

Французская позиция отражала двойственность положения Франции: с одной стороны — страх перед германской агрессией, а с другой — нежелание (в большой мере под давлением Англии) заключить равноправное соглашение с СССР. Член французской делегации капитан III ранга Ж. Вийон сделал после бесед с Драксом следующий вывод: «При отсутствии политического соглашения английская делегация рассчитывала на длительные переговоры, чтобы поставить Германию под угрозу англо-франко-советского пакта и выиграть время до осени или зимы и тем самым задержать начало войны»234.

Но искренность советских намерений у французов не вызывала сомнений. В телеграмме от 17 августа, сразу же после заседания военных миссий, Думенк сообщал в Париж: «Не подлежит сомнению, что СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в простую бумажку, не имеющую конкретного значения»235.

В ожидании ответа из Лондона и Парижа на кардинальный вопрос — пропуск советских войск через Польшу — Ворошилов 17 августа предложил сделать перерыв в переговорах, ссылаясь на предстоящую в ближайшее время «почти бесспорную... большую европейскую войну»236.

В тот же день адмирал Драке обратился к Воро-

Шилову с просьбой возобновить переговоры 21 августа. Советская сторона приняла это предложение. 20 августа начальник французского генерального штаба Гамелен направил Думенку телеграмму о согласии Франции подписать военную конвенцию: «По приказу председателя Даладье генерал Думенк уполномочен совместно с послом подписать в общих интересах военную конвенцию»237. Но позиция Польши оставалась неизменной.

Переговоры французского военного атташе в Варшаве генерала Ф. Мюссе и французского посла Л. Ноэля с начальником главного штаба польской армии генералом В. Стахевичем и министром иностранных дел Ю. Беком не принесли результатов. 18 августа в Париже получили сообщение — отказ. Правительство Польши — страны, над которой был уже занесен топор гитлеровской агрессии, отказывалось от помощи Советского Союза. По сути, это было на руку тем, кто саботировал заключение военной конвенции между ним и западными державами. Польский министр иностранных дел Бек 20 августа заявил Ноэлю: «У нас нет военного соглашения с СССР. Нам не нужно такого соглашения». В тот же день генерал Стахевич сообщил британскому военному атташе, что «ни в коем случае не будет согласия на пребывание в Польше советских войск»238.

Ноэль вынужден был констатировать, что «позиция Польши не заключать с СССР никаких политических и военных соглашений — это «болезнь» польской политики», что крепнувшие связи Франции и Англии с Польшей, предоставление ей кредитов и другой помощи не были ими использованы для того, чтобы добиться согласия ее правительства на сотрудничество с Советским Союзом239.

Следует отметить, что и советская сторона не сделала всего возможного, чтобы попытаться преодолеть это препятствие, в частности, для участия в переговорах в Москве не был приглашен официальный представитель Польши. Объясняя это английским представителям, Ворошилов сказал: «В течение всего периода переговоров польская пресса и общественность заявляли, что они не хотят помощи от Советов; что же, мы должны были завоевывать Польшу, чтобы предложить нашу помощь, или нам надо было на коленях умолять эту помощь принять?!»240

Это, конечно, так, но все же в той обстановке советская дипломатия должна была сделать все от нее зависящее, чтобы изменить позицию польского правительства. В 20-х числах августа англо-франко-советские переговоры зашли в тупик. Французский посол в СССР П. Наджияр писал 25 августа в Париж: «Действительно, как можно было надеяться получить обязательства СССР против

Германии... если поляки и румыны продолжали игнорировать русскую помощь»241.

Безрезультатные переговоры с Англией и Францией не позволили СССР выйти из изоляции, в которой он оказался после мюнхенского сговора. Продолжались бои на Халхин-Голе. Не исключалась, как полагали в Кремле, и возможность нового «Мюнхена». Необходимо было принимать экстренные меры, чтобы обеспечить безопасность СССР и не позволить втянуть его в войну, которая вот-вот должна была вспыхнуть в Европе.

Действительно, готовившаяся агрессия Германии против Польши вырисовывалась все отчетливее. Явные и тайные пружины дипломатических контактов в сложном переплетении переговоров между западными державами и СССР, Англией и Германией, Германией и Советским Союзом сжались до предела. Европа неудержимо катилась к войне. В образовавшемся политическом цейтноте и великие державы, и малые страны стремились обеспечить себе наилучшие позиции как при возможности сохранения мира, так и на случай войны.

С принятием решения о военных переговорах в Москве между СССР, Великобританией и Францией активность германских дипломатов заметно возросла. По мере приближения срока нападения на Польшу (часть войск вермахта уже выдвинулась к польской границе, в стране шла частичная мобилизация) Гитлер стремился быстрее изолировать

Польское государство, не допустить советско-англо-французского соглашения. Хорошо зная о стремлении руководства СССР избежать втягивания страны в войну и добиться гарантий Прибалтике, Берлин готовился предложить ему пакт о ненападении, который отвечал бы национальным интересам Советского государства и в то же время позволял Гитлеру воевать с Польшей без вмешательства последнего. Он предлагал СССР то, в чем ему отказывали западные державы.

В Берлине искали пути максимального ускорения переговоров и с Англией, для чего было решено наделить немецких представителей большими полномочиями, а одновременно подготовить все для поездок Геринга в Англию, а Риббентропа в Москву. Началась напряженная подготовка этих визитов. Поскольку один из них исключал другой, выбор предстояло сделать в «последний час». На этом этапе закулисной дипломатической борьбы главным по-прежнему являлось обеспечение наиболее выгодных внешнеполитических условий для захвата Польши.

3 августа советник Чемберлена Г. Вильсон встретился с немецким послом в Лондоне Г. Дирк-сеном. Подтвердив, что суть его бесед с Вольтатом остается в силе, Вильсон вновь дал понять, что англо-германское соглашение «начисто освободило бы британское правительство от принятых им на себя в настоящее время гарантийных обязательств в отношении Польши, Турции и т.д. ...». В результате беседы германский посол пришел к выводу, что возникшие у Англии «за последние месяцы связи с другими государствами являются лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией и что эти связи отпадут, как только будет действительно достигнута единственно важная и достойная усилий цель — соглашение с Германией»242.

11 августа состоялась беседа Гитлера с верховным комиссаром Лиги Наций в Данциге К. Бурк-хардтом. Глава Третьего рейха сказал: «Все, что я делаю, направлено против России. Если Запад настолько глуп, чтобы не понять этого, тогда я буду вынужден пойти на компромисс с русскими и сначала нанести удар против Запада. Затем я обрушу все свои силы против СССР. Мне нужна Украина, чтобы никто не довел нас до голода так, как это было во время прошлой войны»243. Буркхардт согласился сообщить в Лондон о готовности Гитлера встретиться с кем-либо из представителей английского правительства. Известие вызвало интерес. Галифакс 15 августа так ответил Буркхардту: «Я изучаю предложение о целесообразности встречи англичанина с господином Гитлером. Я также надеюсь, что Вы могли бы установить контакт с господином Беком»244.

Одновременно английское правительство рекомендовало Польше «следовать в русле общей политики, нацеленной на достижение разрядки»245.

Готовность достигнуть взаимопонимания с Германией была характерна и для ряда ведущих французских политиков. Министр иностранных дел Бонне заявил немецкому послу И. Вельчеку: «Несмотря ни на что, Франция придерживается идеи сотрудничества с Германией, которое снова начинает налаживаться, а со временем станет более тесным»246.

Министр подчеркнул, что Франция не откажется от этой генеральной линии своей политики.

Англо-французские планы поддерживались и некоторыми американскими представителями в Европе. Посол США в Лондоне Дж. Кеннеди был убежден: поляков следует бросить на произвол судьбы и дать нацистам возможность осуществить свои цели на востоке, ибо «конфликт между СССР и Германией принесет большую выгоду всему западному миру»247.

Американский посол в Берлине X. Вильсон также считал нападение Германии на Россию, с молчаливого согласия западных держав «и даже с их одобрения», оптимальным вариантом248.

0 переговорах Англии с рейхом свидетельствуют беседы Г. Вильсона с секретарем германского посольства Ф. Хессе, а также встреча английского разведчика барона У. Роппа с А. Розенбергом 16 августа. В конечном итоге на 23 августа был назначен строго секретный визит Геринга на Британские острова. Самолет секретных служб, прибывший за рейхсмаршалом в Берлин, должен был доставить его на уединенный аэродром в Хартфилде, откуда в сопровождении представителей английского правительства ему предстояло направиться в Чекере — загородную резиденцию Чемберлена.

В то же время у Рузвельта и других дальновидных американских политиков росло понимание пагубности мюнхенского курса. Министр внутренних дел США Г. Икее писал в те дни: «Чемберлен неотступно следует своим нечестным путем. Очевидно, он, вопреки всему, надеется, что Гитлер в конце концов решит двигаться на восток, а не на запад. Вот почему он медлит в отношении заключения соглашения с Россией, что может иметь фатальные последствия как для Франции, так и для Британской империи»249.

В тот период, когда проходили переговоры Вильсона—Хадсона—Вольтата, шведский промышленник Б. Далерус, доверенное лицо Геринга, встретился с Галифаксом. Учитывая, что поездка руководящих британских политиков в Берлин оказалась невозможной (английская общественность резко выступала против политики рейха), он предложил министру иностранных дел организовать встречу влиятельных английских промышленников с Герингом. Галифакс проявил явный интерес к предложению шведа и 7 августа в имении жены Далеруса, в Шлезвиг-Гольштейне, такая встреча состоялась. Англичане вручили рейсх-маршалу меморандум, предварительно одобренный Чемберленом. В ходе обсуждения данцигского вопроса английская сторона внесла предложение о проведении конференции четырех держав в Швеции, но без участия Польши и СССР250.

На следующий день в разговоре с Далерусом Геринг подтвердил свое позитивное отношение к встрече мюнхенских участников при условии предварительного согласия Англии на решение данцигского вопроса.

Таким образом, предметом торга предлагалось сделать Данциг, как год назад Судеты. Однако Гитлер уже принял решение о войне с Польшей, и его задача состояла лишь в том, чтобы удержать Англию и Францию от вступления в войну и в то же время позволить Чемберлену и Даладье «спасти лицо».

Одновременно руководство Третьего рейха активно разыгрывало и «русскую карту». 2 августа Шнурре сообщил в Москву Шуленбургу, что «в политическом аспекте русская проблема рассматривается как чрезвычайно срочная» и ею занимается не только Риббентроп, но и сам Гитлер251.

Новую окраску советско-германским переговорам придала встреча Молотова с Шуленбургом 3 августа, которую тот запросил по указанию Риббентропа. Подтвердив стремление правительства рейха улучшить отношения с СССР, он заверил, что Германия «не старается ободрить Японию в ее планах против СССР» и вообще нет оснований для трений между Германией и СССР «на всем протяжении между Балтийским и Черным морями». Что касается требований Германии к Польше, то они не противоречат интересам СССР, да и в Румынии она не намерена задевать его интересы. Нет у Германии агрессивных намерений и в отношении Прибалтийских стран. «Таким образом, — подытожил германский посол, — имеются все возможности для примирения обоюдных интересов».

Советский нарком заявил о стремлении СССР договориться с Англией и Францией о сотрудничестве против агрессии252.

В отчете об этой беседе, немедленно отправленном в Берлин, Шуленбург писал, что в Москве по-прежнему наблюдается недоверие к Германии, и правительство СССР «преисполнено решимости договориться с Англией и Францией»253.

7 августа Сталину было доложено, что Германия будет в состоянии начать вооруженные действия против Польши в любой день после 25 августа254. Обстановка на западных границах продолжала накаляться. Не было достигнуто мира и на Дальнем Востоке. Время торопило советское руководство: продолжая переговоры с Англией и Францией, оно решило внимательно изучить германские предложения, а затем сделать свой выбор.

«После десятилетних усилий по созданию совместно с Западом коллективной безопасности и после нежелания Запада действовать, когда захватывали Австрию и Чехословакию, а также твердо зная о неизбежности германского наступления на восток, у Советов не было другого реального выбора в условиях предстоящих немецких действий, как вступить с Германией в переговоры, обеспечивавшие важнейшие интересы Советского Союза», — считают американские исследователи советской внешней политики Д. Эдельман и Д. Пал-мери1.

Тем временем совете ко-германские контакты все более активизировались. Временный поверенный в делах СССР в Германии Г. Астахов в письме от 8 августа сообщил, что торгово-кредитное соглашение между СССР и Германией может быть подписано в ближайшее время, но кроме экономических контактов немцы хотели бы договориться о нормализации отношений по линии прессы и культурных связей, о восстановлении хотя бы части закрытых в СССР германских консульств и по другим вопросам.

Астахов делал вывод, что немцы не прочь вовлечь «в разговоры более далеко идущего порядка, произведя обзор всех территориально-политических проблем». В этой связи фраза об отсутствии противоречий «на всем протяжении от Черного моря до Балтийского» может быть понята как желание договориться по всем вопросам, связанным с находящимися в этой зоне странами»255.

Правда, у советского поверенного в делах не было уверенности, что немцы «были бы готовы всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства». «Я думаю лишь, — писал он в Москву, — что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым пойти на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае войны с Польшей. Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обязательств, но от новой обстановки, которая создалась бы в результате этих перемен и предугадывать которую я сейчас не берусь»256.

Сложившееся военно-политическое положение в Европе рассматривалось 11 августа на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Особое внимание было уделено сообщениям о возможности в ближайшее время нападения Германии на Польшу и попытках Гитлера установить контакты с Чемберленом. С учетом пессимистических предсказаний относительно Московских англо-франко-советских переговоров Политбюро признало целесообразным вступить в официальное обсуждение поднятых немцами вопросов, о чем известить Берлин257.

Это было немедленно сделано. На другой день Астахов доложил о немецком подходе к этому вопросу: «Их явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы предотвратить эвентуальное военное соглашение. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие пол года назад могли казаться совершенно исключенными. Отказ от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши (не говоря уже об Украине) — это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей»258. Действительно, в те дни немецкое посольство в Москве получало из Берлина одну телеграмму за другой с требованием оказывать давление на советских руководителей, используя для этого новые аргументы. 14 августа статс-секретарь Германского МИДа Вейцзеккер поручил послу Шуленбургу сообщить Советскому правительству, что, «если Россия предпочтет союз с Англией, она неминуемо останется одна лицом к лицу с Германией, как это было в 1914 году. Если же Советский Союз предпочтет взаимопонимание с нами, он обретет безопасность, которую он так жаждет, и получит все гарантии для ее обеспечения»259.

После неоднократных настойчивых просьб Шуленбурга он был 15 августа принят Молотовым. В ходе беседы германский посол зачитал полученное им днем ранее заявление Риббентропа, где утверждалось, что Германия не имеет «никаких агрессивных намерений» в отношении СССР, и предлагалось урегулировать «к полному удовлетворению обеих сторон» все имеющиеся спорные проблемы, для чего в Москву в самое ближайшее время готов прибыть министр иностранных дел лично. В заявлении также подчеркивалось, что обострение германо-польских отношений делает «необходимым, чтобы в германо-советские отношения в скором времени была внесена ясность»260.

Молотов заявил, что «важно выяснить мнение германского правительства по вопросу о пакте ненападения». При этом Молотов сослался на упоминавшийся выше «план Шуленбурга», который предусматривал договор о нейтралитете между Германией и СССР на основе Берлинского договора 1926 года, или заключение пакта о ненападении. Кроме того, советское руководство интересовали совместные гарантии для Прибалтийских государств, а также сдерживающее влияние Германии на Японию. Условия, выдвинутые Молотовым, Шуленбург расценил как «удивительно умеренные». Касаясь предлагаемого немцами приезда

Риббентропа, Молотов сказал, что «необходимо провести подготовку определенных вопросов»261.

В Берлине это сообщение встретили с облегчением. Шуленбургу предложили постараться немедленно встретиться с Молотовым и сообщить ему, что германская сторона согласна со всеми советскими условиями, а начиная с 18 августа Риббентроп готов в любое время вылететь в Москву, не только для ведения переговоров, но и подписания соответствующих соглашений262.

17 августа в 8 часов вечера Шуленбург сообщил Молотову о согласии Германии заключить с СССР пакт о ненападении и дать совместно с Советским Союзом гарантии Прибалтийским государствам. Правительство Германии обещало также повлиять на Японию с целью улучшения и консолидации советско-японских отношений. В то же время немцы настойчиво требовали срочно принять Риббентропа, которому Гитлер предоставлял необходимые полномочия.

От имени Советского правительства Молотов приветствовал поворот германской политики в сторону улучшения отношений с СССР и выразил пожелание, чтобы одновременно с пактом о ненападении был принят специальный протокол о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики. Он предложил, чтобы протокол стал неотъемлемой частью договора, в котором нашли бы отражение вопросы международной политики в духе германского заявления от 15 августа. При составлении протокола инициатива должна исходить не только от советской стороны, но и от германской. До приезда Риббентропа, сказал Молотов, необходимо провести соответствующую подготовку263.

Получив ответ из Москвы, Риббентроп 18 августа приказал Шнурре как можно быстрее завершить подготовку торгово-кредитного договора с СССР. К концу дня текст его уже был согласован: Советскому Союзу предоставлялась возможность в течение двух лет закупать в Германии на 200 млн. рейхсмарок машины, инструменты, научное и химическое оборудование, корабли и другие товары. В уплату СССР должен был поставлять зерно, нефть, полуфабрикаты, древесину, фосфаты и т.д. Немецкие дипломаты рассчитывали, что 19 августа договор будет подписан. Однако советские торговые представители заявили, что им необходимо получить согласие Москвы. Тут же Риббентроп направил телеграмму Шуленбургу с приказом срочно добиться внеочередной встречи с Молотовым264.

Прибыв в МИД в 2 часа дня 19 августа, Шулен-бург заявил Молотову, что опасность конфликта между Германией и Польшей исключительно велика, поэтому необходимо еще до его возникновения выяснить взаимоотношения между СССР и Германией, так как позднее это будет сделать трудно. Посол заверил советского наркома, что руководство Германии готово «идти навстречу всем желаниям Советского правительства» и что при «составлении протокола также не должно встретиться затруднений». За готовность Берлина к уступкам от советской стороны срочно требовалось назвать дату приезда Риббентропа в Москву. Сразу сделать этого Молотов не мог. Он лишь сказал о заинтересованности Советского Союза в заключении договора о ненападении. Однако через два часа Молотов сам пригласил Шуленбурга и сообщил ему, что Риббентроп может прибыть в Москву через неделю после подписания торгово-кредитного соглашения, то есть 26—27 августа1.

В 2 часа ночи 20 августа в Берлине было подписано советско-германское кредитное соглашение. Итак, одно из советских условий, предваряющих прием Риббентропа в Москве, было выполнено. Но оговоренная советским руководством дата его приезда не устраивала Гитлера, так как именно на 26 августа он назначил нападение на Польшу. Фюрер не хотел ждать. Утром он направил личное послание Сталину, в котором говорилось, что напряженность в отношениях между Германией и Польшей стала «невыносимой», так что «в любой день может разразиться кризис». Гитлер обращался к советскому вождю с предложением принять его министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее — в среду, 23 августа. Министр, подчеркивал он, имеет «самые широкие генеральные полномочия для составления и подписания пакта о ненападении, а также протокола»265.

Текст телеграммы Гитлера недвусмысленно свидетельствовал о том, что решение о нападении на Польшу принято окончательно. Но фюрер проявлял исключительную заинтересованность в нейтрализации Советского Союза. В кругу своих приближенных он заявил о готовности самому в случае необходимости лететь в Москву266.

Советское правительство располагало информацией о вероятности нападения на Польшу буквально в ближайшие же дни.

Получив после обеда послание Гитлера, Сталин вечером ответил, что Советское правительство согласно на приезд Риббентропа 23 августа267. А 22 августа в советской печати было опубликовано сообщение о предстоящем приезде в Москву германского министра иностранных дел для переговоров о заключении пакта о ненападении268.

Представителям иностранных телеграфных агентств в Москве 22 августа было передано разъяснение, что прибытие Риббентропа не является несовместимым с продолжением переговоров между СССР, Англией и Францией в целях организации отпора агрессии. Англо-франко-советский пакт, дополненный военным соглашением, имел бы своей задачей сдержать Германию, если бы она продолжала агрессивные действия. Заключение же пакта о ненападении между СССР и Германией также должно было ослабить напряженность между двумя странами1.

В тот же день, 22 августа, столь богатый событиями, глава французской военной делегации генерал Думенк посетил Ворошилова и сообщил, что он получил от своего правительства положительный ответ на «основной кардинальный вопрос», то есть о пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии в случае наступления германских армий, и полномочия подписать военную конвенцию. Однако Думенк признал, что о позиции английского, польского и румынского правительств ему ничего не известно. При таком положении вещей о подписании конвенции не могло быть и речи.

Особо следует выделить позицию правительства Польши, от которой в эти дни во многом зависел успех или провал Московских переговоров СССР, Англии и Франции. На всех этапах переговоров польское правительство категорически отказывалось оказать им содействие и вести речь о достижении договоренности с СССР. После сообщения советской печати о приезде Риббентропа в Москву и давления англо-французской стороны польское правительство, наконец, согласилось на следующую формулировку: «Французский и английский штабы уверены, что в случае совместных действий против агрессора сотрудничество между СССР и Польшей не исключено при определенных условиях. В связи с этим штабы считают необходимым рассмотрение с советским штабом различных гипотез». Так, можно сказать, задним числом польское правительство предприняло попытку оправдать свою столь самоубийственную политику в глазах общественности антиагрессив-ных стран. Но оказалось, что и это ни к чему не обязывающее и ничего не дающее для продвижения Московских переговоров заявление было обманом. В депеше министра иностранных дел Польши Бека, направленной 23 августа своим дипломатическим представительствам в Лондоне, Париже и Вашингтоне, указывалось: «В связи с этим я еще раз сделал категорическое заявление, что не возражаю против этой формулы только в интересах облегчения тактики; что же касается нашей принципиальной позиции в отношении СССР, то она окончательна и остается без изменений. При этом я еще раз напомнил о недопустимости факта ведения Советами переговоров о наших делах с Францией и Англией без непосредственного обращения к нам»1.

В полдень 23 августа Риббентроп прибыл в Москву. Переговоры между ним, Сталиным и Молотовым длились всю вторую половину дня. В ночь на 24 августа они завершились подписанием договора о ненападении (и секретного дополнительного протокола, о котором общественность не знала). Договор о ненападении был опубликован в советской печати на следующий день. Заключенный на десятилетний срок, он вступал в силу сразу после подписания (еще до ратификации). В нем содержались обязательства воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами. Обе стороны обязывались проводить периодические консультации, чтобы информировать друг друга по вопросам, касающимся общих интересов. Споры или конфликты должны были решаться исключительно мирным путем. Текст принятого сторонами договора был составлен германским МИДом и значительно отличался от предлагаемого ранее советского проекта договора. Тот включал меньше статей и предусматривал «взаимно воздерживаться от всякого акта насилия и агрессивного действия в отношении друг друга»; не поддерживать какую-либо третью державу, если одна из сторон «окажется объектом... нападения» со стороны этой державы; разрешать споры и конфликты между договаривающимися сторонами «исключительно мирным путем», как можно скорее ратифицировать договор, после чего он вступит в силу. Текст проекта заканчивался постскриптумом, в котором говорилось: «настоящий договор вступает в силу только в случае одновременного подписания специального протокола по внешнеполитическим вопросам, представляющим интерес для высоких Договаривающихся Сторон. Протокол является неотъемлемой частью пакта». Этот постскриптум делал в соответствии с международным правом упомянутый протокол составной правомерной частью договора. Вопросы, подлежащие включению в протокол, по мнению советской стороны, должны были касаться совместных гарантий независимости Прибалтийских государств, посредничества Германии с целью прекращения японо-советского конфликта на Халхин-Голе, развития советско-германских экономических отношений.

Предложенный Риббентропом секретный протокол предусматривал, что «сфера интересов» Германии не включает территорию Латвии, Эстонии, Финляндии, что границей «сфер интересов» сторон станет «северная граница Литвы». На территории Польши «сферы интересов» разделялись по линии рек Нарев, Висла, Сан. Это означало, что в случае войны с Польшей войска вермахта не пойдут восточнее этой линии, а вопрос об областях с преобладанием украинского и белорусского населения не будет решаться без согласия Советского Союза. Секретные договоренности касались и Бессарабии, отторгнутой Румынией у СССР в конце 1917 — начале 1918 годов. Подчеркивался интерес Советского Союза к этой области и незаинтересованность в ней Германии.

Иными словами, это была договорная гарантия сохранения линии, которую германские войска не должны были пересекать, что было необходимо для безопасности СССР.