Мастер Го[Го учит видеть]

— Понимаю! Я могу лишь присоединять камни, и только так двигаться по доске! По доске, на которую поставлен!

— Да, и плодотворный прирост камней происходит, когда каждый присоединенный камень даёт тебе два новых дыхания, — отчеканил он, — запомни, не меньше двух! Два новых дыхания. Со временем ты увидишь, что любой поворот будет давать тебе только одно дыхание. Это плата за поворот, за смену курса. Ложный лидер не даёт ни одного нового дыхания. И это единственный доступный способ выявить ложного лидера.

— Кто такой ложный лидер, Учитель? — спросил я, глядя на него снизу вверх.

— Ложный лидер — это ты сам. Ты сам, ибо никто не может присоединять твои камни против твоей воли.

Я не ожидал такого ответа.

— Но это не так! — закричал я. — Я могу привести тебе множество случаев, когда мои камни присоединяли за меня другие люди!

— Множество случаев? — его голос был непреклонен. — Ты не сможешь привести мне ни одного такого случая. Потому что в каждом из них ты сам подписывал разрешение на присоединение плохого камня. Ты, именно ты, подписывал такие разрешения своей собственной рукой. И никто кроме тебя!

Я задумался. Что то в этом заявлении заставило меня загрустить. Я понял, что двух правил Го за один день для меня более чем. Я попросил его остановиться на этом. Мы молча допили чай, и я ушёл в город. Я долго бродил по набережной. Там было малолюдно и прохладно. Потом я сидел в кафе. Там было также малолюдно и ещё прохладнее, чем на набережной. И ещё там был очень плохой чай. Чай из пакетиков. Я собственной рукой заплатил за него. Я заплатил за него той же самой рукой. Той же рукой, которой я подписывал разрешения на присоединение плохих камней.

— Переходим к третьему правилу. Камни ставятся по очереди, — объявил Учитель на нашей очередной сессии. — Именно очерёдность постановок делает Игру возможной. И именно это делает её совершенной.

— Я понял, — поспешил заверить его я, — это правило представляется мне очевидным.

— Очевидным? — улыбнулся он, и заговорщически подмигнул мне. — Как и первые два?

— По первым двум я согласился с тобой, — я был готов обидеться на него. — Но это правило действительно отличается от двух предыдущих. Это очевидное правило. Естественное. Ну не знаю, какими словами мне его описать.

— Привести пример, когда оно кажется людям не только неестественным, но и таким, что его вообще хорошо было бы отменить? — спросил он, и его глаза блестели.

— Приведи, хотя я думаю, что ты затруднишься с таким примером, — ответил я.

Здесь я хочу упомянуть одну вещь. Пока я не забыл этого сделать. Я называл Учителя на «ты» или на «вы» в зависимости от контекста и ситуации. Как я понимаю ни у него, ни у меня не было здесь какого–то комплекса, который заставляет людей жёстко переходить на одно из этих двух обращений. Я много общался с людьми разных возрастов и поэтому мог неожиданно назвать, например, ребёнка по имени отчеству. Иногда это давало впечатляющие результаты в разговоре. Ты и Вы — это разные субличности. У некоторых людей они оказываются расставленными на значительном расстоянии одно от другого.

— Оценивай, — он торжествующе улыбнулся, — что скажешь о том, что люди смертны?

— Ты думаешь это новость? — спросил я его.

— Хорошо, пусть это не новость. Новость — в другом. Мы говорили с тобой об очередности постановок, ты не забыл ещё тему разговора?

— Правило игры? — мое лицо вытянулось. — Поставили — сняли, родился — умираешь? Ты про это?

— Именно про это, — он казался чрезвычайно довольным собой, — и заметь, люди не понимают не только этого правила, но и то, что это правило. Они бы отменили его. Отменили, если бы могли отменить. Как тебе мысль о возможности отменить одно из правил?

— Правило отменить можно, — я чувствовал, что снова попадаюсь на его удочку, — для этого люди…э… участники игры должны просто договориться друг с другом. Правило — это договор.

— Ни одно правило из свода не может быть отменено! — отчеканил Учитель голосом вселенского судьи. — Ни одно, ибо отмена одного правила отменяет их все, делая Игру невозможной.

Какое то время я молча записывал наш разговор в свою записную книжку. Этот интервал помог мне выйти из одного состояния восприятия и перейти в другое.

— Скажите, — спросил я, — мы сегодня остановимся на этом правиле?

— А как бы тебе хотелось? — спросил Учитель.

— Мне? — переспросил я немного удивлённо, так как не ожидал с его стороны готовности продолжать. — Мне… если брать в расчёт меня, то было бы интересно узнать, о чём говорят следующие правила. Их содержание не является секретом?

— Четвёртое правило сообщает нам о запрещённых постановках. Есть перекрёстки, говорит оно, на которые ставить камень запрещено. Это перекрёстки, где изначально нет ни одного свободного дыхания. Это правило помогает нам различать перекрёстки и клетки, — изрёк Учитель.

Он подождал, пока я полностью запишу это правило. И, когда я остановился и выжидающе посмотрел на него, продиктовал мне следующее. Пятое правило о снятии камней с доски. Вот оно. Оно записано у меня так, как я услышал его в тот вечер: «Пятое правило о том, как камни снимаются с доски. Здесь мы впервые встречаемся с таким понятием как ход. Ход, согласно пятому правилу, состоит из постановки камня своего цвета и снятия камня другого цвета, у которого закончились свободные дыхания. Камень, у которого закончились свободные дыхания, снимается с доски».

— А зачем разделять ход и постановку? — спросил я. — Это не то же самое? Зачем так усложнять?

— Шестое правило знаменует собой начало нового цикла. Это правило объявляет условие Соревнования. Оказывается, и мы узнаём это из шестого правила, идёт великое Соревнование. Оказывается, что мы соревнуемся с кем то. С кем то, кого не видим и не знаем. Соревнуемся в том, сколько снято камней нашего цвета и камней противоположного нам цвета. И это было бы ещё ничего. Но мы внезапно узнаем из этого правила, что счёт в Соревновании уже открыт. Счёт ведётся не только по числу снятых камней, а ещё и по числу огороженных перекрёстков. Не просто огороженных. Не просто огороженных как попало! А огороженных так, что за них не должно быть дальнейшей борьбы. Где бы ещё нам набрать таких перекрёстков, думаем мы.

— Соревнование. Что за соревнование? — резко возразил я. — А меня спросили, хочу ли я соревноваться? Ничего себе! Оказывается, что я уже вовлечён в него. Вовлечён помимо своей воли? Вовлечён одним фактом появления на свет!

— А разве ты не соревнуешься с кем попало с самого своего детства? — спросил Учитель удивлённо.

Я открыл было рот, чтобы сразу же заспорить с ним, но вдруг некое воспоминание накатило на меня. В детстве я был физически слабым, но гордым ребёнком. Чувство собственного превосходства питалось простым и наивным желанием быть лучше других. Точнее, жить лучше других, получая самое вкусное, свежее и красивое. Наверное, каждому ребёнку свойственно такое чувство. Однако реализовать на практике идею подчинения окружающих своим целям было трудно из–за моего хрупкого телосложения. Заниматься спортом я не хотел категорически, и потому мой внутренний конфликт между желаемым и грубой реальностью лишь разрастался. Но по настоящему я осознал разрыв между миром мечтой и тем, что меня окружало, только в пионерском лагере.

В большом зелёном сарае кинотеатре для нас показывали удивительные фильмы. Я до сих пор помню многие из них. Они потрясали моё детское воображение. Это была мировая классика. Например, «Враг мой, друг мой». Я с ужасом и интересом смотрел этот фильм, не вмещая в свое сознание того, что видел. Или странные венгерские детские фильмы, сюжеты которых были довольно резкими: с убийствами или взаимным детским насилием. Сцена удушения главного героя с помощью противогаза бандой «злых» мальчиков, показанная в одном из таких фильмов, до сих пор стоит у меня перед глазами. Тогда, сидя в кинотеатре в окружении своих товарищей, я как будто сам задыхался с привязанными к стулу руками, пытаясь вырваться из безнадёжной ситуации.

В палатах было не слабее, чем в венгерских фильмах. В принципе воспитателей можно было понять. Тех детей, кто бесился в палатах, было трудно выявить, и у вожатых могло сложиться озлобление против всех своих подопечных. Я помню, как воспитатели, решив, что виновником очередных беспорядков являюсь я, привели меня в одну из своих комнат и заставили приседать. Я приседал и обязан был считать вслух свои приседания. Я не знал раньше, что человек может столько раз «присесть». Стоя между двух узких коек я отсчитывал сотню, потом ещё сотню, потом ещё. Между койками было очень узко. Это сейчас я понимаю, что трюк был отработан в совершенстве. Он состоял в том, что если я упаду от потери равновесия или в обморок, то просто завалюсь на койку, и воспитатели в этом случае ничем не рискуют. Результат этой пытки я понял только на следующий день. Когда не смог ходить. Я не мог ни ходить, ни бегать, по крайней мере, два дня. Я не мог ходить даже в столовую. Это был сильный, но незнакомый мне эффект. Ноги как бы стали не мои. Мышцы при малейшем напряжении начинали трястись мелкой дрожью, и это было всё, на что они были способны.

Сейчас я допускаю, что воспитатели должны были как то бороться с тем, что происходило. А методы? А методы, которыми они пользовались, не были ими изобретены. Этим методам их научила армия и прочие социальные институты. Если в стране, где мы росли, и существовала педагогика, то, наверное, только в книге Макаренко. Мы читали эту книгу с мамой, когда я ещё плохо читал самостоятельно. Её задавали нам на летнюю «прочитку». Это было, по моему, в четвёртом классе. Дописывая эту мысль, я неожиданно вспомнил еще одну картинку. В соседней палате был мальчишка, который постоянно массировал свой член. Причём он делал это не таясь и не стесняясь никого. Когда у него получалось что то интересное, он приходил в другие палаты и показывал всем желающим. Я вспомнил, как он стоит на пороге нашей палаты и показывает свой член. Его член огромный и красный. Все испуганно смотрят на него. Я хорошо помню, что мой член тогда был совсем другим. Я не знал тогда, что член может стоять или вставать. А его член был невероятный. Смотрите, крикнул он. Он держал его двумя руками перед всеми, и теребил не переставая. Не помню, что было дальше. Это картинка без продолжения. Так бывает с детскими картинками. Есть начало, но нет конца. Есть конец, но нет ни начала и середины.

И где то, во всём этом, было соревнование.

В моём детстве было два вида соревнования. Было соревнование где–то. Например, «весёлые старты». Это соревнование было надуманным и внешним. И мы, может быть, и хотели в нём участвовать, но оно было либо слишком коротко, либо без нас. А мы были лишь зрителями этого соревнования. Либо оно было вчера. А было ещё другое соревнование, в котором я, может быть, и хотел быть лишь зрителем, но не мог. Я мог быть в нём только участником. Это было настоящее соревнование. Такое как тихий час, например. Тихий час! Я неожиданно вспомнил про тихий час!

Когда я погрузился в эти странные воспоминания, то неожиданно одно из них пронзило мою память как разряд молнии. Удивительно! Удивительно как я мог забыть про него. Оно было вытеснено из моей памяти. Вытеснено на целые десятилетия. Это было воспоминание о городском лагере. Городской лагерь! Даже сейчас это словосочетание повергло меня в какую то дрожь, в какое то странное состояние. Даже мне самому трудно поверить, что это я и моё воспоминание. Видимо это было мощное изобретение министерства образования. Некоторые дети не хотят ехать в лагерь по тем или иным причинам. Например, хотят по вечерам быть дома. Общаться с родителями. Или родители по тем или иным причинам не хотят отвозить детей в лагерь за городом. Не могут достать хорошую путёвку или ещё почему то. Что делать? А всё просто — таких детей надо собрать в городском лагере. Это школа, в которую ты ходишь в учебном году. То же здание. А городской лагерь позволяет тебе ходить в неё ещё и летом. Это очень удобно. Тридцатого августа заканчивается последняя смена городского лагеря. Приходит первое сентября, а ты никуда не уезжал, следовательно, тебе не надо ниоткуда возвращаться. И для учителей это тоже очень удобно. Раньше у них были длинные отпуска, в которые им надо было уходить, что то в них делать. На целое лето расставаться со своими воспитанниками. А городской лагерь позволял никому ни с кем не расставаться. Все опять вместе. Воспитание продолжается!

В нашу школу привезли железные кровати, которые мы разгружали в конце мая на уроках физкультуры. Придя в городской лагерь, мы увидели их ещё раз. Они были установлены в классах. В тех классах, где мы учились. Классы стали палатами, где мы должны были спать днём. Это называлось тихий час. Так тихий час стал самым страшным часом в моей жизни и жизни некоторых моих друзей.

Наша палата располагалась в классе немецкого языка. Раньше я никогда не был в этом классе. Это оказалось моим первым знакомством с немецким языком. В классе немецкого языка было много плакатов. Немецкие слова, какая то странная башня. Может быть, нас специально поселили в этот класс? Как немцы пытали советских разведчиков, так и нас пытали в этом классе. Воспоминания об этой палате — самые жуткие воспоминания моего детства. Я закончил четвёртый класс и с первого сентября переходил в пятый. Видимо количества четвероклассников не хватало для полноценного отряда, а, может, это было сделано с какими то иными целями, но в наш отряд оказались записаны еще несколько мальчишек из более старших классов. Один или два — из шестого, а ещё двое — из восьмого или, возможно, даже девятого классов. Или они были второгодники? Я не знаю. В школе я их больше не видел, да и признаться не горел желанием увидеть. Они отличались от нас, будущих пятиклассников, как кашалот отличается от трески. Они были просто огромными. Мне казалось, что они были здоровее взрослых. Здоровее моего отца. И точно больше моей мамы. Это были огромные толстые битюги. С толстыми ногами, с огромными животами. Почему я помню про животы? Потому что на тихом часе надо было раздеваться. Раздеваться до трусов и маек с бретельками. Старшие почти не участвовали в издевательствах. Так мне казалось тогда. Дело в том, что мой малолетний мозг не понимал, что некоторые слова, взгляды тоже являются поступками. Мой мозг реагировал только на сам поступок. Когда два кашалота держали моего друга за ноги и за руки, а шестиклассник прыгал ногами ему на живот, то я видел это и реагировал на это. В общем, нам надо было продержаться один час. Только один час. Этот час назывался ТИХИЙ.

Так придумали взрослые. Взрослые, которые очень любят это слово. Тихий ребенок, тихий час, тихий океан. Мы ждали наступления этого часа. Нет, не так. Сначала мы просто жили. Потом мы начали жить до наступления тихого часа и после. Потом мы ждали, что он опять наступит. Ждали, когда завтракали с мамой. Потом мама отводила нас в лагерь. Почему молчишь, что то случилось? Спрашивала меня мама. Я не мог ей ничего ответить, потому что я ждал наступления тихого часа. А чем мама могла помочь мне? Ведь всё было уже определено. Она всё равно отведет меня в лагерь, а тихий час всё равно наступит. Он не может не наступить. Потом мы уже ждали тихий час вечером, когда засыпали дома в своих кроватях. Мы ждали, что только одна ночь, потом один завтрак и одна половина дня отделяет нас от Тихого часа. Часа, размером с жизнь. И нам нужно было преодолеть его! Пройти, удержаться, выжить. Или наоборот. Наоборот — стать невидимыми, не видеть ничего и никого, быть как кровать, как простынь. Это состояние могло помочь. Мы видели, что некоторым детям удаётся именно это состояние. Тогда они остаются незамеченными, и все пытки достаются не им. Пытки достаются другим детям. Тем, которые оказались замеченными. Почему они оказались замеченными? Потому что выглядели приметно. Потому что у них была более приметная внешность. Более приметная одежда, более приметное поведение. Например, они возмущались или пытались защитить свою честь. Или честь своих друзей. Или они заступались за тех, за кого нельзя было заступаться. Поэтому их держали за руки и за ноги, а садист шестиклассник прыгал им с кровати на живот. Им поэтому было больно, и мы видели, как им больно. И как им стыдно.

Его звали Павел Корчагин. Имя и фамилия героя гражданской войны. И он был горнистом нашего отряда. Он трубил в горн, что, наверное, очень нравилось директору лагеря… э… школы. Поэтому он приносил горн с собой в палату. Которая раньше была кабинетом немецкого языка. И этим горном он мог сделать тебе всё что угодно. Он мог сделать святотатство. Однажды он снял с горна алую материю и вытер ею ноги. Вся палата замерла. Он вытер горном свои длинные голые стопы, и мы поняли, что он может сделать с нами всё что угодно, и ему за это ничего не будет. Ничего и ни от кого. Ни от каких сил. Цыганистый тип. Он был очень загорелым. С очень длинными ногами. За этот месяц я знал о нём очень многое. Я знал, где он живёт. Он жил в длинном двухэтажном доме, куда заселяли тех, кто приехал в Москву работать. И я больше всего боялся, что, проходя с мамой мимо его дома, я встречу его, и он посмотрит на меня. Он посмотрит на меня и мне будет очень стыдно. Очень стыдно, потому что он мой палач. Мне будет очень стыдно, что мой палач посмотрит на меня. И увидит мою маму. Увидит нас вместе с мамой.

Дойдя до этого воспоминания, я поразился тому, на какое количество постановок назад Учителю удалось вернуть меня. Я увидел камни, которые стали родоначальниками целых ветвей вариантов. Эти камни стали каменными дебрями, в которых я блуждал, не помня места, откуда вошёл в них. Я вспомнил, что соревнование, на которое он натолкнул меня, возникало и продолжалось в моей жизни не однажды. Одно из них касалось моей научной работы. Я окунулся в неё с головой. Зарегистрировал и вёл специальный Интернет ресурс, на котором хотел вести научные диспуты и накапливать самое лучшее, что есть по этой теме. Я вспомнил, как много труда и времени вложил в свою научную работу. И как начал замечать, что некоторые авторы соревнуются лично со мной. Точнее с любой мыслью, которую они слышат от меня. О чём было это соревнование? В чём я соревновался с ними? Что привело мой портал и наши диспуты в одно из наиболее ожесточённых сражений в Интернете?

Постепенно мы с моими друзьями осознали, что остались в меньшинстве против толпы агрессивных людей. Эти люди начали не просто поливать меня грязью, а делали этот так, как будто я стал для них олицетворением мирового зла. Они обвиняли меня в каких то надуманных и невероятных подлостях, которые не могли даже прийти мне в голову. Я даже не мог себе представить, что человеческие мотивы могут быть такими, какие они приписывали мне. История кончилась тем, что большая половина авторов покинула мой портал, и после полугодовых мытарств по Интернету, образовала свой. Это была пародия, но люди были уверены в ней. Уверены в том, что начатая мной тема должна отражаться именно так. Они начали вкладывать туда своё время, сидели там сутками. Среди них нашлись программисты и профессионалы по продвижению в Интернет. Мы начали ответную рекламную компанию. То, что делалось против моего портала, наверное, и называется чёрным пиаром. Постепенно весь Интернет узнал о нашей проблеме, нашем «соревновании» и моей мифической «подлости». Я ходил бледный, и моё здоровье ухудшилось. Сначала я ещё читал их портал, но потом перестал читать, потому что убедился в полной дебильности того, что там писалось. Истерия набирала обороты. Количество авторов этого ресурса перевалило всякие разумные пределы. Девяносто процентов этих людей не видели меня никогда в своей жизни. При этом они были точно уверены, что я являюсь причиной их страданий. Среди этих людей были и научные работники.

Этот портал продолжал работать в течение нескольких лет! Несколько лет люди исходили слюной и желчью. Некоторые приходили на ресурс, с которого всё началось, и пытались доказать, что прав не я, а они. Это были не аргументы. Это были не авторы. Это были какие–то зомби. Некоторых из них по одному тону их высказываний можно было диагностировать как идиотов. Я запомнил нескольких из них. Один носил фамилию или Фрёлих или Рёрих. Почему Рёрих? Я очень надеюсь, что он не имеет отношения к уважаемой мной плеяде художников и писателей, творчество которых я очень ценю. Этот Рёрих Фрёлих ссылался на свои научные статьи, которые были написаны им по–английски, и размещены на никому неизвестном, но платном англоязычном сайте. Каждая его статья почему то стоила 40 долларов. Найти их было абсолютно невозможно, если бы он не поставил нам ссылки. Более того, эти статьи были совершенно не читаемы и не имели никакого отношения к проблеме. Более закрытого и упёртого типа, чем этот Рёрих Фрёлих я не встречал в своей жизни. Второй — это человек, который собственно и возглавил «соревнование» в Интернет. Программист, работавший в Жёлтых страницах. Этот товарищ в своё рабочее время делал сайты и продавал их на сторону. Один такой сайт я и имел глупость купить у него в самом начале этой истории. Продав мне сайт, он создал тот второй ресурс. У него тоже было странное имя. Его звали как известного советского клоуна — Олег Попов. Как я понял, всё рабочее и свободное время он посвящал тому, чтобы висеть на своём или на моём портале, где у него было несколько никнеймов. Или чтобы размещать на свой ресурс ссылки. Это была маниакальность. Я уверен, что на его рабочем компьютере стояла какая–то специальная программа, чтобы начальство не узнало, что он делает в сети за их счёт.

Дальше у меня идёт группа довольно странных записей, судя по которым ко мне вернулась моя способность «рассуждать». Это записи >о том, что заявления Учителя вызвали у меня с одной стороны ряд вопросов, а с другой стороны показались мне менее глубокими, чем мои собственные. Уважаемый Игорь, мысленно обращаюсь я к себе, читай, вспоминай и стыдись.

Я озвучил, что даже начинающий ученик имеет право сказать, что знает правила Го. Я хотел продолжить эту мысль, но Учитель не дал мне это сделать.

— Подожди, куда ты полетел, — остановил он меня. — Мало ли что может сказать ученик? Сказать можно всё, что заблагорассудится. Вот ты. Давай возьмём тебя. Ты отличаешься от меня тем, что можешь сказать кому угодно всё что угодно, называя это правдой. Я же одному говорю одно, а другому — другое. И кое кто, тот, кто не понимает, почему это так, назовёт это ложью. И, в общем, будет даже прав, но сам не будет понимать, где он прав и в чём. Откуда ты вообще выкопал начинающего ученика? Ученик и учитель — это соседние ступени. Какие ещё ступени тебе нужны? Оглянись, есть тут кто то кроме тебя и меня? С кем ты собрался опять соревноваться? И на ком ты собрался эти ступени нарезать?

— Да, я это и хотел сказать, — почти прервал я его. — Я хотел сказать, понимает ли ученик правила? Это подобно знанию о том, что вода кипит при 100 градусах. Но почему она кипит, и что есть кипение? Ты сказал мне, что рассказываешь правила самому себе. Мол, если бы ты рассказывал их кому то ещё, то получалось бы, что ты их не знаешь. «А это не так». Думаю, твоя формулировка не верна. Ты знаешь правила. Но только правила. И рассказывая их вновь и вновь, ты пытаешься каждый раз постичь их суть.

Физик может в сотый раз рассказывать новым ученикам о кипении воды, — мне показалось, что я ушёл от слова начинающие. — Ученики на самом начальном уровне усвоят только видимость. Учитель же, говоря самые простые вещи, будет размышлять об искусственности самой шкалы Цельсия, об основах теплообмена, изменении агрегатных состояний в условиях земной атмосферы и фундаментальных принципах материи, имеющих именно такие свойства.

Го начинается с пустой доски, это первое правило, говоришь ты. Обсуждение пустой доски и степени её пустоты — это, на мой взгляд, поверхностный уровень. Возможно, близкий ученику, но не самый глубокий. С чего начинается кипение воды? С зажжения огня? Или с зарождения вселенной с атомами водорода и кислорода, с присущими им свойствами? А, может быть, кипение начинается еще раньше — с возникновения идеи или Высшей идеи? «Го начинается с пустой доски». Только одно наличие доски — это уже предмет для глубочайшего анализа. Игра Го есть только на доске, а за доской её нет. Игра начинается с того, что Го устанавливает новую доску. Только вот как он это делает? Наличие доски — основополагающего упорядочивающего начала — даёт нам возможность хотя бы помыслить о том, что на этой доске делать, что на ней должно, а что не должно лежать.

Я повращал глазами, отыскивая ход продолжения.

— Кстати, Го может начинаться и не с пустой доски. Я давно хотел спросить тебя, правда ли, что в древности, партии начинались с заданных позиций? С выставленными определенным образом на перекрёстках разметки камнями? Позже, скорее всего, должен был быть период, когда партии начинались с совершенно одинаковых первых постановок. И только теперь мастера играют «с чистого листа». А если игра идёт с учеником? Она ведь может начинаться с выставленного задания? Неужели это всё не Го? — я кожей спины чувствовал, как меня понесло. — Ты совместил понятие игры Го и искусства Го в одном слове «Го». Я говорю об этом, потому что Го — это как раз о соединении и разъединении, если не видеть, как и где разделяется, то соединение будет без понимания. Собственно, партия игры Го начинается с пустой доски, но искусство Го неизвестно с чего начинается. Возможно даже с пустой Вселенной. Доска для партии — это лишь средство для понимания. Ведь и с выставленными на доску тапочками или фантиками тоже можно играть? Это будет иметь отдалённое отношение к Го, но многие люди именно так играют в свое «жизненное Го». Это не Го, но, тем не менее, в него играют. Я бы сделал вывод о том, что без доски не может быть Го. Это первое. А вот уже далее — следующий вывод. На доске может быть всё, что угодно. И у большинства людей там — непонятно что. Если я хочу стать мастером, понять суть игры (а, возможно, и жизни) или хотя бы сыграть красивую партию, мне следует иметь чистую доску. Ведь что такое доска? Это пространство возможностей, об этом тоже надо будет отдельно поговорить с тобой. Чем менее она загромождена, тем больше возможностей.

Удивительно, но он не стал перебивать меня. Он дослушал меня до конца, до того самого момента, когда я перестал быть уверен, что собирался вывалить именно столько, сколько вывалил.

— Я вижу, что ты, наконец, добрался до компьютера, и поэтому смог привести в порядок свои записи. Предлагаю тебе перебраться на коврик, давай посмотрим, что ещё стоит на твоей доске!

Го учит видеть!

Эта глава продолжает знакомить читателя с методами Учителя Игоря. Вот, пожалуй, и всё, что можно сказать об этой главе.

Я снял футболку и перебрался на коврик. Учитель закрыл форточку, упорядочил что то в комнате и присел рядом со мной. — Дедушки — слабые. Бабушки — сильные, — резюмировал он наблюдения моей спины.

— У меня или вообще? — спросил я, не поднимая головы.

— В пересечении твоих родов женщины в парах дедушка бабушка стали лидерами. Так образовалось твоё женское. В тебе соединились сильные женские личности. И они очень захотели воплотиться. Инстинкт реализации сильнее, чем инстинкт размножения. Но желание реализоваться исключительно в свой пол знак ложного лидера. Твой отец оказался сильнее, чем мог бы. Появился мальчик. Но желание бабушек всё равно было слишком сильным. И оно стало более проявленным, чем нужно. Энергия этого проявленного съела энергию намерения. Понимаешь, рождение тебя как мальчика было для бабушек катастрофой всех надежд и желаний. Это был сильный удар по тому, кто был силён и находился в основании. Своим намерением и через своё восприятие они смогли изменить твою изначальную природу. И она стала более женственной. Я вижу, как это отразилось и на сознании и на теле.

— Скажи, — спросил я, — на какие именно точки ты сейчас надавил?

— На передние перекрёстки. А камни поставил — на задние. Низ — это основа. Эманация живёт в крестце. Очень глубоко. Мы даже не знаем насколько глубоко. А эмоция — в груди. Её легко пробудить.

— Внизу больнее, — простонал я.

— Конечно. Спереди я выявил проявленное. Спереди у нас пустая доска, о которой мы обычно не знаем. Уже расчерченная. Некоторым образом, предопределённая. А про то, что у нас сзади, мы не знаем совсем. Это наш фундамент. Панцирь, если угодно. Нельзя построить дом, не учитывая фундамента. Также, как нельзя построить камни, не имея глаз. Я немного изменил твой фундамент, чтобы компенсировать действие бабушек. У маленького мальчика было мало сил, он не мог противостоять двум линиям своих родов. Но сейчас в его силах выбрать, хоть в нём и живут две линии. Можно пойти по левой, можно пойти по правой. Можно выбрать свой путь! Стать хозяином своей судьбы.

— Расскажи о каждом камне, который ты поставил мне.

— Камень стоит на правой ягодице. С внешней стороны находится дедушка. С внутренней — бабушка. Поэтому камень стоит на важном пересечении.

— Это род моего отца?

— Это род мамы. Наверху треугольника мать. Слева с внутренней стороны — бабушка по линии отца, а с внешней — дедушка. Это род отца. На правой стороне в районе почек стоит камень с медным наконечником. Более горячий. Более проявленный. Правая сторона — холодная, хотя в обычной жизни ты действуешь правой стороной. На левой, горячей стороне, стоит камень с белой ручкой. И теперь один из них, как маленький горячий глаз на холодной стороне. А другой — как холодненький блестящий глаз на горячей стороне. Итого — два глаза.

Я спиной чувствовал, как он довольно улыбается.

— Когда я лежал на спине, ты надавил на солнечное сплетение, сказав, что в этой точке соединились два рода. Было действительно очень больно. И боль так и не уменьшилась. Это так только у меня? Есть люди, у которых по–другому?

— Это не точка, а перекрёсток. Людей, у который по другому, очень мало. Так же, как детей, которые не плачут по ночам. Любая болезнь ребёнка хотя бы до семи лет — это болезнь их родителей. Болезнь мировоззрения их родителей. Не дети для нас, а мы для них являемся опорой. Это подобно тому, как на доске Го сильные камни порождают слабые. А не наоборот. И поэтому являются для них опорой. Если что то криво в фундаменте, здание покосится, в нём пойдут трещины. Если что то криво в начале игры, вся партия пойдёт наперекосяк.

Он потрогал пальцами стоящие на мне камни.

— Сейчас с правой стороны камень начал двигаться. А с левой хочет немного постоять.

— С левой или с правой?

— Мои лево и право сейчас другие. Они отличаются от твоих.

— Я согласен, что ещё не живу, а борюсь с чем–то. До этого разговора мне казалось, что я борюсь сам с собой. Может поэтому в моей жизни всё так медленно? Сколько камням ещё стоять?

— Столько, сколько ты ещё собираешься не принимать свою левую сторону. Свою мужскую сторону.

— Что значит принять левую сторону? Я сейчас лежу на животе, а чувствую, что фактически лежу на правой стороне. Я сейчас чётко чувствую, что я лежу именно на правой стороне!

— Моя знакомая из за проблем с родом отрицает в себе всё, что находится ниже грудины. Она может думать, она способна даже на эмоции. Но свой низ, свою основу она не принимает. Эманации для свершения жизни, для основы жизни, находятся внизу. А ты можешь пока принять только женскую сторону себя. Потому что она привычна и ещё поддерживается энергией бабушек. Так как они хотели девочку. А твоя сторона — это ты. Сторона, с которой ты родился. Есть слои глубже этих фраз. Тебе пора принять себя как мужчину. Не как маленького мальчика. А как мужчину. Взять на себя ответственность за то, что ты мужчина очень тяжело.

— Но как я могу это сделать?!

— Ход вперёд — человек. Ход назад — зверь. Всего лишь один шаг принятия себя. Принятия ответственности за себя и других. Потому что за мужчиной всегда есть женщина, ребёнок, дом, пещера. Пусть женщина иногда сильнее мужчины, но мужчина — защитник, — он многозначительно помолчал. — Ну вот, камни слева зашевелились. Когда я поставил их на ягодицы, красных пятен не было. Позже под камнями в районе почек образовались два красных пятна. Теперь эти пятна полностью ушли. А камни двинулись. Сейчас мы снимем бабушек слева.

— Всё?

— Я сейчас положу руки на грудь, ты попробуешь вдохнуть и почувствовать, насколько твоя левая сторона отличается от правой. >Вдох! — он нажал мне руками на грудную клетку. — Чувствуешь? А теперь попробуй вдохнуть левой!

Я попробовал вдохнуть левой стороной, чтобы лёгкими поднять его руки, но почувствовал насколько она слабее правой стороны.

— Как же мне обрести левую сторону?

— А ты попробуй смотреть не правым глазам, а левым. И попробуй наполнить левую сторону вниманием. Там же никого нет. Нет ни тебя, ни твоего сознания. Как только там появится кто то, ты обретёшь левую сторону.

— Именно это называется обретением целостности самого себя?

— Ответь сам на свой вопрос, — предложил он, — но пока будешь отвечать, имей в виду, что ещё существует верхняя, нижняя сторона и центр доски. Помни, что на доске что то можно делать только построенными камнями. Поэтому любая стычка, любое соприкосновение с противником должны решать самую главную задачу — построить камни. Противник может ставить какую угодно задачу, это его дело, а мы должны успеть построить камни. Наши камни не должны пребывать в слабом или засыпанном состоянии. Поэтому выходить из окружения — фундаментальная идея Го. В начале партии мы должны добиваться, чтобы наши камни торчали в центр доски. В центре доски торчать необязательно, а вот торчать в центр доски — необходимо. Мы ничего не можем делать с нашим противником, пока не поймём систему его слабостей. Как только система его слабостей для нас становится видна и понятна, мы должны не откладывая взяться за его разнос. Разнося противника, мы должны вспомнить про первые принципы. А именно, что наши камни не должны быть недостроенные или засыпанные — это опять важнее, чем даже разнести противника. Никакой разнос не стоит наших ослабленных и растерзанных камней. Зоны, области и владения вторичны по сравнению с тем, что я сейчас перечислил. Играя или сражаясь так, как я говорю, ты не сможешь остаться без территории. Она не сможет не перейти под твоё управление и контроль. О территории не надо думать, поскольку она окажется у того, у кого сильные и влиятельные камни. Территория любит сильные и влиятельные камни и тяготеет перейти под них.

Он произнёс всё это очень быстро. Одним монолитным куском. Если бы я не был подготовлен к этому всем предыдущим опытом наших взаимодействий, то я бы пропустил это мимо ушей. Я моментально схватил блокнот, и с помощью одной из своих дежурных авторучек записал всё, произнесённое им.

«Выходить из окружения — фундаментальная идея Го». Ведь я уже слышал от него эту фразу! Я вспомнил один из вечеров, когда мы грелись на майском солнышке.

— Как у тебя складываются отношения с твоими противниками? — как всегда неожиданно спросил он меня. Сказать, что его вопрос застал меня тогда с разинутым ртом — значит не сказать ничего.

— Не объясняй, я догадался по некоторым твоим репликам и по выражению твоего лица, — попытался отшутиться он.

Надо ли говорить, что мои попытки вспомнить свои реплики, а также выражение своего лица ни тогда, ни после, ни к чему меня не привели. Я действительно задумался, откуда он мог узнать о моих противниках. С моей стороны утечки информации быть не могло».

— Как Го учит видеть? — спросил я его, после того, как поднялся с коврика и пересел за стол.

— Поэтапно, — улыбнулся Учитель. — Здесь, как и везде, есть свои этапы, и ты должен честно и без спешки пройти их все. Это хорошо, что мы занялись игрой на доске. Вот, возьми её, и положи на столик перед нами. Пусть она помогает нам говорить. Как и всем в этом мире Го можно заниматься неправильно, и лишь терять на этом время, а можно заниматься так, чтобы приблизиться к пониманию.

— Но разве играя по правилам Го, я не буду продвигаться к мастерству?

— К мастерству в чём? — он посмотрел на меня. — К мастерству соблюдения правил? Это слишком формально и поэтому бессмысленно. Или мастерство будет проявляться в улучшении игрового результата? В более выгодном для тебя соотношении окружённых перекрёстков игрового поля и съеденных тобой камней противника?

Ты нашёл достаточно близкое к смыслу слово — мастерство. Но мастерство и должно тогда стать стержнем, на который будет накручиваться результат. Ведь можно умело окружать на доске и умело строить глаза из камней. Но при этом не знать о своих собственных глазах и не уметь пользоваться ими. И что, мы назовём это мастерством?