– Кто умер, кто разорился.
– Слушай, живи у меня, пока тебе не посчастливится!
Он стиснул мне локоть и покачал головой. Прямо беда с этими «благородными»! Если б мне только удалось доказать, что мы с ним в родстве! От родственника Рудинг принял бы и помощь и деньги, не колеблясь согласился бы стать наследником какого-нибудь троюродного братца, которого и в глаза никогда не видел. Но от чужого – нет: ведь это благотворительность! Сидя в своем такси, он без тени горечи рассказал мне свою историю – историю сотен таких же, как он, ветеранов войны. Рудингу нельзя сказать прямо в глаза, что тебе жаль его. Это просто невозможно! Когда он кончил, я пробормотал только:
– По-моему, это чудовищно. Страна перед тобой в таком долгу – и вот…
Он не ответил. Что-что, а сохранять выдержку Майлс Рудинг был приучен с колыбели.
Прощаясь, я едва не вывихнул ему руку, и было видно, что ему не нравится это слишком горячее проявление чувств. Стоя на пороге клуба, я видел, как он с сигаретой в зубах снова сел за руль. В свете уличного фонаря мне было видно в профиль его осунувшееся лицо. Он сидел, не шевелясь, последний из могикан гиблого дела, имя которому – благородство.