Малик Владимир

Посол Урус-Шайтана (Тетралогия - 1)

ВЛАДИМИР МАЛИК

ПОСОЛ УРУС-ШАЙТАНА

перевод с украинского

В. Доронина и Е. Цветкова

КНИГА ПЕРВАЯ

Невольник

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДОРОГОЮ СЛЕЗ

1

По самому гребню горы двигались двое. Черные сгорбленные фигуры четко вырисовывались на фоне холодного декабрьского неба. В тишине бескрайней степи под солнцем сверкал серебристый снежок, белым покрывалом укутывал землю, цеплялся за разлапистый сухой бурьян.

Замерзшая, вся в кочках, дорога неожиданно повернула вниз.

Высокий истощенный старик держался левой рукой за плечо подростка лет пятнадцати, а правой опирался на толстую, суковатую клюку. Споткнувшись о большой ком земли, он чуть было не упал, но мальчик успел удержать. Большая торба из серого полотна, что болталась у старика за спиной, отлетела и стукнула по худому, высохшему телу. Послышался жалобный перезвон струн.

- А черт тебя подери, Яцьку! - сердито пробурчал старик. - Ведешь меня по каким-то буграм и ухабам... Еще кобзу, чего доброго, разобью и ноги поломаю.

- Не поломаешь, деда, - спокойно ответил мальчик, шмурыгая посиневшим от холода носом. - Уже недалеко... Вон и Сечь видно!

- Что ты мелешь? Как это - Сечь? Где?

- Да перед нами же!

- Правда?

Старик остановился и вытянул вперед голову на тонкой морщинистой шее, уставив в синий морозный простор глубокие черные провалы вместо глаз. Из них текли слезы.

В лицо повеяло ветром.

Старик вдруг тяжело задышал и больно вцепился костлявыми пальцами в плечо поводыря. Потом опустился на колени, сбросил кудлатую овечью шапку и склонил пепельно-седую голову в низком поклоне. Из груди вырвался не то стон, не то плач. Вскоре паренек услышал неразборчивое бормотание: старик, наверно, молился.

- Ну пошли же, деда! Не то и замерзнем тут, на этой горке... Насквозь же продувает! - начал упрашивать паренек, втягивая голову в потертый воротник старой сермяги. - Нашел где молиться... Чай, не в церкви!

Но старик словно не услышал этих слов. Вытер полою заплаканное лицо, встал и несколько раз вдохнул воздух, будто пробовал его вкус.

- И вправду Сечь! - промолвил глухо. - Пахнет дымом из кузни... Горячей окалиной несет... Кузнецы небось передержали железо в горне... И еще печеным хлебом... Слышишь, Яцько?

Яцько промолчал: он ничего не слышал. Только насмешливо покрутил головой: и придумает же такое старый! Окалина... Печеный хлеб... Да до Сечи целых пять верст еще! Намахаешься клюкой... Надышишься в закоченевшие руки... Если бы рукавицы какие-никакие, то терпел бы как-нибудь. А так хоть плачь! Кончики пальцев так замерзли - болят, как отрубленные... А вокруг голая степь. Ветерок небольшой, но до костей пронизывает.

- Ну, что ж ты молчишь? - рассердился старик. - Или, может, обманул меня, разбойник, что Сечь уже видно? А? Посмеялся над слепым?

- Охота была, - буркнул Яцько. - Сам туда спешу, как к родной матушке.

- А может, это и не Сечь? - допытывался старик. - Скажи мне, ты видишь там реку в лощине?

- Да говорю же - Сечь!.. Вон Днепро блестит против солнца молодым ледком... или водой - кто его разберет отсюда... Блестит, будто серебро!.. А на полуострове - крепость. Хорошо вижу высокие стены с острым частоколом. И башню над воротами... Не разберу только, что там в середине понастроено... Далеко. И ветер слезу нагоняет, чтоб ему пусто было!

Старик дрожал как в лихорадке.

- А церкву... церкву посреди крепости... видишь?

- Еще бы! Вон как блестит золочеными куполами!

- Это она! Мать наша, Сечь! - прошептал старик и направил пустые глазницы в ту сторону, где, как ему чудилось, стояла казацкая крепость. Добрался-таки! Через двадцать пять годов, а добрался!.. Слепой, никчемный... Но все же помру среди своих, среди побратимов...

Его высокая худая фигура словно застыла на фоне синего неба. Старик чем-то походил на огромную птицу: и протянутая вперед, будто крыло, рука, и большой крючковатый нос, и тонкие ноги в белых холщовых штанах, точь-в-точь умирающая птица взобралась на скалу, чтобы с нее, с высоты птичьего полета, в последний раз взглянуть на родную землю, которую пришло время покинуть.

- А перед крепостью что? Есть ли там слободка? - снова взволновался он.

- Есть. Вроде села, - большая, красивая.

- И вправду Сечь! - Старик засуетился, заспешил и снова схватил узловатой рукой паренька за плечо. - Тогда пошли быстрее! Не мешкай! Пошли!.. Чтобы до захода солнца там быть...

Яцько подтянул лямку торбы, которая свисала чуть ли не до пят, стукнул клюкой по звонкой мерзлой земле, и они рысцой стали спускаться с горы.

2

Корней Метелица, высокий, дородный запорожец с длинным седым оселедцем1 и золотой сережкой в правом ухе, отбивался сразу от троих Секача, Товкача и Арсена Звенигоры. В каждой руке он держал по сабле и орудовал ими так умело, что молодцы, хотя и наседали на старого, с опаской поглядывали на синевато-стальные молнии сабель знаменитого на все Запорожье рубаки. Даром что это только игра: одно неосторожное движение - и острое лезвие рассечет руку до кости, скользнет по темени.

Низкое зимнее солнце склонилось на запад, за высокие, с дубовым частоколом, валы крепости и слепило нападающих. Хитрый Метелица намеренно ставил своих молодых противников в невыгодные условия. В бою все имеет значение: и умение выбрать время для нападения, и отступление, если понадобится, и обманный выпад, что подводит врага под удар, и местность использовать, и освещение. Всем этим старый казачина пользовался с непревзойденной находчивостью, к тому же еще подтрунивал над своими учениками.

- Секачик, подтяни штаны, не то потеряешь! Какой же из тебя, к чертям, казак будет без штанов? Да очкур завяжи покрепче!

Под смех и гогот толпы казаков Секач поддернул левой рукой широкие красные шаровары и, разъяренный, свирепо бросился вперед. Но мощный удар сразу охладил его пыл: сабля вылетела из руки и с лязгом покатилась по земле. Секач в растерянности остановился и стал скрести грубыми пальцами выбритый до блеска затылок.

А Метелица спуску не давал:

- Эй, Товкачик, чего разомлел, как линь в ушице? Вертись быстрее, сучий сын! Будь казаком, а не квашней с тестом! - гаркнул он и плашмя огрел саблей по широкой спине неповоротливого крепыша.

Тот споткнулся, как спутанный конь, сплюнул и, вытирая рукавом вспотевший лоб, вышел из круга.

Остался один Звенигора.

Метелица сразу посерьезнел. Отбросил саблю, что держал в левой руке. На изборожденном морщинами и шрамами лице обрисовались синие жилы. По всему видно, что с этим противником он считается.

В толпе тоже стал утихать шум: только теперь начиналась настоящая игра.

Звенигора с ходу ринулся в наступление - от его удара веером брызнули с сабель голубые искры.

Высокий, статный, с темно-русым кучерявым чубом, а не с оселедцем, характерным для запорожцев, он распалился от боя. Худощавое смуглое лицо покрылось мелкими бусинками пота. Темно-серые глаза под выразительными размашистыми бровями блестели от восторга.

Сабли не останавливались ни на миг, под ногами бойцов гудела потрескавшаяся от мороза земля.

Звенигоре хотелось каким-нибудь сильным или хитроумным ударом обезоружить Метелицу или загнать в проход меж хатами, что также означало бы для старого поражение. Он не обращал внимания на то, что его синего сукна жилетка в двух местах рассечена насквозь, а левый рукав белой сорочки алеет выше локтя от горячей крови, - нажимал так, что Метелица вынужден был отступать.

- Ишь, сатана, какой рьяный! - беззлобно басил он: видно, любил молодого казака. - Ну, ну, давай, сынку! Пощекочи бока старому медведю! Но и сам остерегись. Хоть и молод ты и быстр, да Метелицу не просто одолеть!.. Ого-о, я вижу, ты не в шутку задумал пузо мне проткнуть! Побойся бога, хлопец!.. Я еще хочу осушить добрый ковш, а глядишь, и два горилки. А если сделаешь в грешном чреве дырку, то мне останется только слюну глотать, когда другие пить будут...

Дородный Метелица ловко отбил саблю своего молодого противника, которая опасно приблизилась к его действительно солидному животу. Звенигора отступил на несколько шагов, перевел дыхание, затем снова пошел в наступление и прижал старого к самому куреню с крышей из камыша.

Зрители заволновались. Молодые казаки криками и свистом начали подбадривать Звенигору:

- Давай, Арсен! Жми его!

- Выпусти деду Метелице бочонок крови! Это ему не повредит, старому черту, меньше к молодицам будет лазить!

- И вправду! Его не опередишь!

- Го-го-го! Ха-ха-ха!

- Так его! Так! Черт его дери!

- А что, дед Метелица, жарко стало? Это тебе не блох ловить в кожухе! Тут надо сабелькой действовать!..

Метелица смахнул рукавом с носа каплю пота. Из его широкой груди вырывался тяжкий свист.

Старые казаки, конечно, были на стороне Метелицы. Маленький, темнокожий, высохший, как вобла, дед Шевчик, подергивая длинные белые усы, скакал сбоку на коротких ножках, подсказывал другу:

- Слева руби, Корней, слева! Не поддавайся молокососу, будь он неладен!

Все понимали, что это шутка, что единоборство закончится мирно возле бочонка с горилкой, но, как и всякая игра, поединок распалил страсти, и зрители горячились не меньше самих бойцов.

Наконец, прижатый к стене, Метелица бросил саблю в ножны.

- Ставь, чертов сын, кварту горилки за науку! И не очень-то нос задирай, что уступил тебе Метелица! - сказал он и строго добавил: - А левых ударов - берегись!.. Дед Шевчик правильно подметил...

Звенигора бросил корчмарю Омельке в кружку для денег серебряный талер. Крикнул:

- Угощайтесь, братья!

Но не успели казаки наполнить ковши, как в воротах появились слепой с поводырем. Из котомки у него выглядывал желтый гриф кобзы с темными дубовыми колышками. Старик, видно, очень устал, он еле плелся.

- Сюда, сюда, деду! - закричал Секач, любитель танцев. - Выпьешь чарку да ударишь нам гопака!

Поводырь подвел слепого к толпе. Остановились.

- Мы уже в Сечи, Яцьку? - спросил старый.

- Ясное дело. Слышите - казаки вокруг.

Кобзарь скинул шапку и, чутким ухом уловив дыхание многих людей, уставил в их сторону пустые глазницы. Потом низко поклонился. А когда поднял голову, то все увидели, что по щекам старика текут слезы.

- Неужто я в Сечи, братики? Не верится!

- В Сечи, дед! В Сечи! - зашумели казаки. - Чего ж тебе не верится?

- Долго рассказывать, други... Вот уже двадцать шестой год, как схватили меня крымчаки и в неволю продали. Под самый Цареград... Двадцать пять годков не пил я воды из нашего Днепра... Только рвался к нему!.. За это и очей лишился!.. А теперь, лишь перед смертью, снова в Сечи! Дома!.. Спасибо судьбе, что - хотя и на старости - обратила ко мне лик свой!..

- Ба, ба, ба! - вдруг произнес Метелица. - Случаем, брате, ты не Данило Сом будешь?

У кобзаря по лицу промелькнула какая-то неясная тень, словно он старался вспомнить, где слышал этот голос. Морщинистые руки дрожали, мяли шапку.

Над площадью нависла тишина.

- Разрази меня гром, не узнаёт, старый хрен! - Метелица ударил кобзаря по плечу. - Метелицу не узнает! Где такое видано? Должно быть, братец, здорово тебе насолили проклятые нехристи!

- Метелица! - Кобзарь широко раскинул руки. - Корней! Побратим дорогой! Какая радость, что первого тебя встретил!

Они крепко обнялись.

А вокруг уже теснились другие старые казаки. Сома передавали из объятий в объятия. Оказалось, что еще многие помнят его.

- Ну, как ты?..

- Откуда? Рассказывай же, Данило!

- Да ты, никак, с того света?!

- Погодите, братья, - произнес Сом. - Все обскажу. Только потом. А сейчас ведите меня к кошевому... У меня к нему дело важное.

- Иди, иди, Данило, да возвращайся поскорее, пока в бочке кое-что есть, а то без тебя осушим! - забасил Метелица и велел Товкачу. - Проводи старого прямо до Серка!

Товкач взял кобзаря за руку, повел через площадь к большому дому с высокими окнами с разноцветными стеклами и широким крашеным крыльцом.

Теперь казаки обратили внимание на поводыря слепого кобзаря.

Яцько стоял в сторонке, не очень вслушиваясь в разговор. Он с восхищением рассматривал Сечь.

Так вот, оказывается, какие они, запорожцы. Даже удивительно, до чего они похожи на крестьян его родной Смеречовки, откуда он сбежал в конце лета. Такие же огрубевшие от работы руки и обветренные, дождями и солнцем выдубленные лица. У большинства поношенные, латаные свитки, кожухи, стоптанные сапоги и полотняные штаны. Лишь немногие из казаков красовались в дорогих панских кунтушах2 или новых кожухах по фигуре...

Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки с малиновыми, свисающими шлычками... Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине!

Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, крытые гонтом3. На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочеными куполами сечевая церковь.

Заметив, что казаки обратили на него внимание, мальчонка поспешно сдернул шапку, поклонился и хрипло произнес:

- Добрый день, панове казаки!

- Здоров, парень! - ответил за всех Метелица. - Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев... А паны - там, - кивнул он на дома сечевых старшин. - Понял?

- Понял.

- Правда, кое-кто и из нашего брата прется в паны. Ну, да это не твоего ума дело... А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался?

- Все, все, что спросите, расскажу... Сперва вот мне бы Арсена Звенигору найти.

Казаки удивленно переглянулись:

- Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами...

- Нет, не знаю... Надо ему кое-что передать...

Звенигора вышел вперед. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, - не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали.

- Что ж ты хотел передать мне, хлопче? - спросил он недоуменно.

- Я из Дубовой Балки, я...

- Ты из Дубовой Балки? - подался вперед Звенигора.

Сердце у него екнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут без него родные - мать, сестра, дед. Не случилось ли с ними чего? Не несчастье какое? Он сжал пареньку плечо.

- Мои с тобой передали что? Как мать?

- Мать захворала. Передали, чтобы прибыл как можно скорее...

- Что с нею? Ты видел ее?

- Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.

- Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?

- Нет, дядя, из Карпат я... Может, знаешь - из Смеречовки... От пана Верещака убежал... Не слыхал?.. Злющий, аспид!.. Над бедными холопами издевается, как над скотиной!.. А нынче думаю казаковать, если примете...

Но Звенигора уже не слушал парня. Лицо его опечалилось, серые глаза потемнели. Мысленно перенесся в Дубовую Балку. Заглянул в маленькую хатку-мазанку у рощи, склонился над простого дерева кроватью, которую сам смастерил, припал к изголовью матери... Старался представить, какая она теперь... Должно быть, бледная, с мелкими морщинками под глазами, густые волосы рано покрылись белой изморозью седины... Что за лихоманка привязалась к ней? Или тоска по мужу, отцу Арсена, иссушила ее сердце? Застанет ли ее живой? Имел бы коня, дня за три-четыре доскакать можно!..

- Бывайте здоровы, други! Не поминайте лихом! До встречи! - Он поворачивался во все стороны и отвешивал поклоны захмелевшим казакам.

Щеголеватый Секач, увидев латки на кожухе и жупане товарища, крикнул:

- Погоди, Арсен! Скидывай к чертовой матери свои лохмотья! Негоже казаку оборванцем из Сечи ехать! Да разве кошевое товариство не может снарядить тебя как следует? Вот на, держи!

Он быстро сбросил с себя тонкий синий жупан из венгерского сукна и серую смушковую шапку-решетиловку4.

- Теперь не стыдно и под венец! - с удовлетворением осмотрел он товарища, натягивая на себя его поношенную одежду. А завидев Товкача, который, ничего не ведая, приближался к ним, громко крикнул: - И первому же, кто посмеет обозвать запорожца горемыкой или бедняком, заткни глотку сабелькой Товкача!

Красноречивый жест в сторону дорогой Товкачовой сабли, сверкавшей на солнце драгоценными камнями, и прозрачный намек, чтобы тот подарил эту саблю другу, вызвали среди казаков смех. Все знали пристрастие Товкача к дорогому оружию. Сам он был, пожалуй, одним из беднейших среди товарищества, ходил в лохмотьях, зато имел богатейшую саблю. Такой даже у кошевого не было.

Товкач захлопал черными воловьими ресницами, однако потихоньку стал отстегивать от пояса саблю. Нижняя губа у него задрожала.

- Я с радостью... Чего ж... Бери, Арсен! - бубнил он. - Нешто пожалею для друга?..

Все видели, что ему все-таки жалко расставаться с саблей, и потешались над плохо скрытым огорчением казака. Метелица весь трясся от смеха и тяжелыми кулаками вытирал слезы. Его толстые мясистые щеки мелко дрожали, а белая мохнатая шапка чуть не падала с головы.

- Ох-хо-хо! Сегодня ночью нашего Товкачика блохи закусают! С досады не заснет до утра!.. Брось тужить, парень, еще подвернется под твою руку какой-нибудь татарский мурза - и снова заимеешь такую же игрушку!

А Звенигоре сказал:

- А от меня, Арсен, трубку получай и кисет! Кури на здоровье!

- Спасибо, батько! Спасибо, друзья! - благодарил растроганный Звенигора.

В этот миг на крыльце войсковой канцелярии появился джура5 кошевого.

- Звенигора! - крикнул он - Звенигора-а!

- Чего тебе? - ответил казак, одергивая на себе новый кожух.

- Давай живей до кошевого! Не мешкай!..

Звенигора удивленно посмотрел на товарищей, как бы спрашивая, что там стряслось, но никто ничего не знал.

3

- Бью тебе челом, славный кошевой атаман Иван Серко! - торжественно поздоровался и низко поклонился кобзарь, когда Товкач ввел его в большую, хорошо прибранную комнату войсковой канцелярии и шепнул, что перед ним сам атаман. - У меня к тебе дело спешное... Неотложное и секретное...

Серко подал знак Товкачу, чтобы вышел, а сам встал из-за стола и сказал:

- Я здесь один, кобзарь... Садись, говори...

Он взял старика за руку и подвел к широкой скамье, покрытой пушистым ковром. Пока кобзарь садился, кошевой отступил назад и оперся рукой о стол.

Это был высокий дюжий казак лет под шестьдесят. Хорошо выбритое лицо с мощным крутым подбородком и прямым носом пышет здоровьем. Из-под изогнутых косматых бровей внимательно смотрят пытливые глаза. Одежда Серко говорила о том, что казак заботится не так о красоте, как об удобстве. Широкие шаровары пурпурного цвета, заправленные в мягкие сафьяновые сапоги, и белый жупан фризского6 сукна - вот и вся одежда. На левом боку висит дорогая сабля.

Ото всей ладно скроенной и сбитой фигуры кошевого веяло неукротимой жизненной силой, внутренним пылом и необычайной решимостью - всем тем, что в те суровые времена выдвигало человека в ряды военных предводителей.

- Я слушаю, кобзарь. Какое у тебя дело ко мне? - спросил Серко.

Кобзарь поднял желтое, изуродованное лицо и на его губах мелькнула горькая улыбка.

- Ты не узнаёшь меня, Иван?

Серко отрицательно покачал головой, будто слепой мог это увидеть.

- Нет, не узнаю.

- Оно и правда, мы с тобой вместе гусей не пасли...

Но все же, если пороешься в памяти, вспомнишь казака Данилу Сома...

- Постой!.. Неужто ты тот самый Сом, что под Берестечком принес Хмельницкому известие об измене татар?

- А как же... Что правда, то правда, это был я, проклятый...

- Почему же проклятый?

- А потому... Не узнай я о тайном отъезде хана и не извести об этом гетмана, может, все повернулось бы иначе... Может, хан не захватил бы обманом Богдана в плен и не завез его аж на Ингулец.

- Ты ведь, кажется, вместе с Хмельницким кинулся тогда догонять хана?

- Гетман взял не только меня. Вся гетманская стража была с ним, когда он погнался за татарами. Многих из нас они завезли в Крым, а там продали туркам... Почти двадцать пять лет не снимали с меня железа. Оно съело меня до самых костей. Вот... - Кобзарь закатил рукав свитки и показал Серко синие рубцы от ран. - Не вытерпел - убежал... Да разве убежишь? На Дунае поймали - глаза выжгли... Только тогда и отпустили... Целый год бродил по Молдавии, покуда добрался до Покутья... А оттуда уж сюда... к тебе... О брате весть принес.

- О брате? О каком брате? - У Серко дернулась левая щека.

- Разве не было у тебя братьев?

- Были... Но они давно погибли! Максим на Тикиче - от татарской стрелы... Сам видел... А Нестор... Хотя... Неужели ты что-то новое принес про смерть Нестора?

- Зачем про смерть? Живой он, живой...

- Жив? - выкрикнул Серко. - Ты хочешь сказать, что видел его? Что он был с тобой вместе в неволе?

- Да, мы были вместе с Нестором в неволе. Последние годы неразлучно.

Серко замер возле кобзаря. Грудь его тяжело вздымалась. Он побледнел, закусил серебристый ус.

- Невероятно!.. Сам подумай, сколько лет мы все считали Нестора погибшим... Его вдова снова вышла замуж... Море воды утекло! И вдруг такая новость! Полковник Яким Чернобай клялся мне, что Нестор у него на глазах погиб...

- Яким Чернобай? - Старик стукнул посохом. - Мерзкий изменник, трус вот кто он!.. Он бы мог тебе поведать правду про брата, если бы захотел... Но он этого никогда не сделает!.. А Нестор мне рассказал, как это было... В бою, когда татары прижали наших, под Нестором упал конь. Чернобай был рядом. Он мог выручить товарища. Стоило только нагнуться и освободить ногу Нестора из-под седла. Но Чернобай плашмя ударил саблей своего жеребца - и удрал... А вскоре подбежали татары и заарканили Нестора. Чернобай брешет...

- Хорошо, садись, Данило, - взял себя в руки Серко. - Не об этом будет речь... Где Нестор? Как вызволить его?

- Последние годы мы все время были у одного богатого турка. Недалеко от Варны, в Болгарии... Село Рудник... Оттуда я бежал... Нестор, наверное, и доселе там.

- Если жив.

- Живой... Он куда моложе меня. И крепче. Что с ним сделается?

- Почему же он не бежал с тобой?

- Тогда я пастухом был и жил свободнее. Без надзора. Он работал то в каменоломнях, то на виноградниках. Всегда с надсмотрщиком... Но выкупить его можно. Если хорошо заплатишь, турок отпустит. Нестор не раз повторял, чтобы известить тебя. Он все время надеется на твою помощь! Особенно после того, как услышал, что ты стал кошевым...

- Благодарю, Данило. Ты оказал мне большую услугу.

- Я рад был сослужить тебе службу, Иван... Но слушай дальше - казак Сом принес еще одну важную весть.

- Какую? - Серко удивленно взглянул на старого.

- Ходят слухи, что султан Магомет готовит новый поход на Украину. Разгневался, клятый, что гетман Дорошенко поддался московскому царю и вся Правобережная Украина у турков из рук выскользнула. Думает следующим летом двинуть своих на Чигирин и на Киев...

Серко подскочил с лавки. Нахмурился.

- Где ты такое слышал, Данило? Это очень важная весть!

- В Валахии7 и Буджаке8 говорят про это... Слухи, конечно... Однако ж дыма без огня не бывает.

- Ты прав... Спасибо тебе еще раз - и за это предостережение, и за новость о брате. Я сделаю все, чтобы вызволить его. Сколько чужих вызволял, а за брата жизнь отдам! За деньгами дело не станет! Вот только как это сделать! Не самому же к султану в гости ехать... Хотя погоди... Есть у меня один казак на примете... Молодой, а по-турецки лопочет, как турок...

Серко позвонил в небольшой серебряный колокольчик, что стоял на столе. Вошел джура.

- Позови Звенигору!

Казак исчез за дверью.

Сом поднялся с лавки, начал рукой нащупывать клюку.

- Да ты сиди, сиди, - мягко усадил его Серко. - Или не терпится к товариству?.. С кем же ты пришел в Сечь?

- С Яцьком. Это поводырь мой... Сирота... Повстречались с ним возле Каменца в одном селе, - невесело усмехнулся Сом. - Сижу я на бревнах под забором, жую сухую горбушку. Вдруг слышу голос: "Дедушка, дай кусочек хлебца". Я чуть не подавился. Эге, думаю, ты еще не нищий, Сом, если нашелся голоднее и несчастнее тебя! Вытаскиваю из торбы краюшку, спрашиваю: "Ты кто такой будешь?" - "Яцько", - отвечает голос. "Откуда и куда идешь?" - "Иду в Запорожье, - говорит. - Убежал от пана". Вот, думаю, сам бог посылает мне тебя. Казак из тебя не скоро будет, а поводырем можешь быть хорошим. "Ну что ж, Яцько, я тоже иду в Запорожье. Присоединяйся ко мне всегда сытым будешь, - говорю. - Ты будешь моими глазами, а я тебя хлебом кормить буду... Пока есть кобза и голос - не пропадем". - "Хорошо, дедушка, - отвечает. - Дай еще кусочек хлебца..." Вот так он и прибился ко мне. А теперь стал как родной...

Сом насторожился и замолк: с крыльца донеслось топанье чьих-то ног.

4

- Поклон тебе, кошевой атаман! - поздоровался Звенигора, войдя в светлицу. - Ты звал меня, батько?

- Звал. Проходи.

Серко внимательно оглядел казака. Его пристальный взгляд уловил перемену во внешности Звенигоры. Заметил он и какое-то беспокойство в его глазах.

- Ты куда-то собрался, Арсен?

- Да, батько, еду в Дубовую Балку Весть получил - мать тяжело заболела... Проведать хочу.

- Вот как, - сказал задумчиво Серко. - А я хотел обратиться к тебе с просьбой... с великой просьбой... Теперь и не знаю, говорить ли. У тебя теперь и своих забот хватит.

- Слушаю, батько. Говори.

- Хорошо. Только помни: от моего поручения можешь отказаться, ибо дело очень тонкое, а главное, трудное и опасное. Понимаешь?

- Понимаю, - тихо произнес Звенигора. - Какое же дело?

- Хотел послать тебя в Порту9. Одного. Тайным послом. А что это значит, знаешь сам. Потому еще раз говорю - ты волен не принимать мое поручение.

- Что там надо сделать?

- Выкупить моего брата... Кобзарь поведал - в неволе он, возле Варны... Однако главное задание - разведать, правда ли, что турки готовят нападение на Украину. Слухи об этом есть. А если готовят, то когда, какими силами...

Серко умолк. Внешне казался спокойным. Но не трудно было заметить, как высоко вздымалась под белым жупаном его грудь. Косой луч солнца прорвался сквозь красное стеклышко витража и упал ему на усы. Седые волоски заблестели, словно их окропили слезы.

- Я поеду, батько, - твердо сказал Звенигора.

Серко стремительно подошел к нему, обнял за плечи.

- Спасибо тебе, сынку! - Кошевой не скрывал, что был растроган. Спасибо! Тогда не теряй времени, ведь и ты торопишься. Навестишь мать, а уж оттуда - в путь... Дело мое не скорое, успеешь... Сом, расскажи казаку, где найти Нестора. А я приготовлю все, что надо.

Кошевой прошел в соседнюю комнату, что служила ему спальней. Через полчаса появился с небольшим, перевязанным голубой лентой свитком пергамента и старым кожаным поясом.

- Это - письмо мурзе Кучук-бею, - протянул свиток. - Хотя мы с ним не раз рубились в бою, в мирное время он радушный и гостеприимный человек. Мурза пропустит тебя через орду и выведет к Дунаю. А в Валахии и в Болгарии ты уже сам себе голова.

- Там я ходил с караванами, дорогу знаю. Да и обычаи тоже. Лишь бы татары не заарканили...

- Кучук-бей не позволит Он мой должник: я отпустил из плена двух его племянников... Такое не забывают. А этот пояс надень на себя под шаровары и береги как зеницу ока! В нем зашиты золотые монеты - польские злотые, английские гинеи, испанские дублоны. Думаю, хватит. И для выкупа за Нестора, и тебе на дорогу. Пояс старый, незавидный, но, сам понимаешь, цены немалой...

Пояс действительно выглядел невзрачно - потертый, обшарпанный, но когда Звенигора взял его в руки, то почувствовал его тяжесть.

- Сколько тебе надо времени на сборы? Мне хочется, чтобы ты выехал немедленно и никто не проведал бы о цели твоей поездки. Товарищам скажешь посылаю тебя с письмом к гетману Самойловичу.

- Чего казаку собираться, - ответил Звенигора. - Я уже готов.

- Вот и хорошо. Конь ждет тебя у крыльца.

- Спасибо. Будь здоров, батько кошевой! Будь здоров, кобзарь! К весне ждите меня назад!

- Удачи тебе, Арсен! - Серко обнял казака и троекратно поцеловал его.

Звенигора затянул под сорочкой пояс, вышел на крыльцо. Джура уже держал за повод молодого горячего коня.

Казак быстро сбежал с крыльца, вставил ногу в стремя и лихо вскочил в седло. Застоявшийся конь затанцевал под ним, запрядал ушами.

Чтоб не вдаваться в долгие разговоры с товарищами, Звенигора лишь на миг остановился возле компании.

- Прощайте! Кошевой посылает к гетману с письмом. По дороге заверну и в Дубовую Балку!

- Счастья тебе, сынок! - прогудел охмелевший Метелица.

Звенигора, не слезая с коня, еще раз поклонился товариству и тронул поводья. До ворот его проводили Секач и Товкач. Там друзья расстались. Секач и Товкач поспешили назад, чтобы перехватить еще по ковшу горилки. А Звенигора оглянулся, окинул взглядом широкую площадь, шумливую толпу казаков, низкие мазаные курени и выехал из крепости.

5

Первый и второй день миновали без происшествий. Ночевал Звенигора на хуторах у знакомых казаков. Ехал степью, прямиком.

Стояла сухая солнечная погода. Морозы ослабели. По утрам холмистая равнина до самого горизонта мерцала сизым инеем, который густо покрывал пушистый ковыль, степной камыш и чахлый колючий бурьян. Днем становилось тепло, иней сходил, и степь сразу чернела, навевая тоску и грусть.

На третий день, в полдень, Звенигора увидел впереди темно-серый дым. Он призрачными вьющимися столбами поднимался из-за горы и устремлялся высоко в голубое безоблачное небо.

Звенигора подстегнул коня, погнал галопом, пока не выскочил на крутой склон, на котором встал как вкопанный, пораженный неожиданным зрелищем. С холмов сбегал, чернея, голый лес, а внизу, в затишье, отливал желтизной широкий луг. Вдоль ручья взвивались багровые костры: там горел хутор. В небо поднимались бурые столбы дыма. Малиновые языки пламени охватывали приземистые постройки, и над ними дрожало раскаленное марево, пронизанное искрами.

"Татары!.."

Звенигора внимательно посмотрел вокруг. Вон, на другой стороне долины, по узкой ложбине поднимается вверх конный отряд. У казака зоркий взгляд, и он видит фигуры всадников в лисьих малахаях, с луками за спиной. А между ними - пеший ясырь10: мужчины, женщины, подростки.

Звенигора скрипнул зубами: проклятые людоловы! Разбой, грабежи и порабощение сделали своим ремеслом, что приносит им огромные прибыли на невольничьих рынках Крыма и Турции. Будь с ним сотня казаков, он не задумываясь бросился бы в погоню, чтобы вызволить людей. А что сделает один? Остается только благодарить судьбу, что сам не попал к ним в лапы.

Казак спустился в долину и медленно поехал улицей охваченного пламенем хутора. Конь настороженно прядал ушами, косил глаза на трупы стариков и детей.

В одном дворе под грушей внезапно поднялась фигура женщины. Звенигора подъехал к ней. Женщина взглянула на него безумными глазами. Возле нее лежали двое детей в белых, залитых кровью рубашонках.

- Ты только приехал, запорожец? Ха-ха-ха! Поздно! Михайлика забрали, малюток убили... Видишь?.. А я стала кукушкой - ку-ку, ку-ку!.. Полечу за Михайликом... До самого Крыма проклятого полечу!.. Ку-ку! Спите, пока вернусь, мои детоньки, ку-ку, ку-ку!..

Ее мысли спутались. Она припала к детям, застонала, как чайка, забилась в глухом рыдании.

Звенигора рванул поводья, ударил коня под бока.

Чем он мог помочь несчастной? Обещать, что казаки отобьют у татар ее Михайлика? Или помочь ей похоронить деток? Она еще долго будет биться над ними смертельно раненной лебедушкой, пока, обессилев, и сама не умрет возле них.

Выехав на холм, Звенигора оглянулся на черную от дыма долину и повернул на север.

Чтоб не встретиться с татарским отрядом, взял немного в сторону от знакомой дороги, поехал окольным путем. Вскоре наткнулся на большое село, в конце которого в излучине степной речки стояла крепость. На свеженасыпанном валу желтел крепкий дубовый частокол. В середине - добротный дом с разукрашенным крыльцом и деревянными сараями, колодец с высоким журавлем.

"Вот это построил кто-то! - подумал Звенигора. - За такими стенами можно отсидеться не то что от орды - орда не любит брать крепости приступом, нападает на беззащитные крестьянские дворы, - и от кварцяного11 войска и от янычар!"12

Он спустился вниз и остановил коня у родника. В ветхом, зеленом от мха корыте голубела прозрачная холодная вода. Конь смаковал ее, цедя сквозь зубы.

По улице проскакали четыре всадника. Передний - в темном жупане из тонкого сукна, с дорогой саблей на боку - показался Звенигоре знакомым. Где-то он уже видел это бледное треугольное лицо с крепко сжатыми губами. Но вот где, припомнить не мог. Сзади мчались слуги.

Подошел пожилой крестьянин с деревянными ведрами на коромысле. Издалека скинул шапку перед казаком, поклонился:

- Дай бог здоровья!

- Будь и ты здоров! - ответил Звенигора и показал нагайкой на крепость. - Кто это тут замок построил?

- Нашелся такой, - уклончиво начал крестьянин, но, увидев открытое лицо и доброжелательный взгляд, добавил: - Петро Чернобай... Дорошенковского полковника Якима сынок... Хотя молодой, а жила! В паны лезет!.. Вот и построил... чужими руками...

"А-а, Чернобай... Так это он проскакал только что", - подумал Звенигора, его-то он действительно встречал и раньше.

Два года тому назад Чернобай приезжал на Запорожье с письмом от правобережного гетмана Петра Дорошенко. Чернобай держался высокомерно, и запорожцы пригрозили привязать его к лошадиному хвосту, если он не уберется ко всем чертям из Сечи.

Видя, что горячие головы могут исполнить угрозу, Серко приказал Звенигоре с десятком казаков проводить Чернобая в степь и там отпустить на все четыре стороны: посланец все-таки!

- Знаю такого, - сказал Звенигора и, вспомнив опустошенный татарами хутор, добавил: - Однако вы напрасно на него в обиде... В окрестностях рыскают татары, в крепости можно переждать лихое время.

- Татары? Где? - Крестьянин вздрогнул.

- Камышовку спалили... Я чуть было не наткнулся на их конный отряд. Всех увели в неволю. А младенцев и стариков перебили...

Крестьянин изменился в лице.

- Спасибо, казак, за весть! Я побегу... Надо тревогу поднимать...

Он бросил ведра на землю и быстро побежал в крепость.

Напоив коня, Звенигора выскочил из села в степь. Гнал коня изо всех сил, не жалел. Было бы глупо попасть в руки татар в самом начале пути. С жеребца летела желтая пена, он тяжело дышал.

Стал придерживать коня только тогда, когда въехал в лес. Узкой тропинкой взобрался на холм и остановился.

Вечерело.

На голой вершине, открытой всем ветрам, стояла старая, почерневшая от времени мельница с обломанными крыльями. Вокруг ни души. Даже дорога и тропинки, вившиеся к ней по лесу, позарастали бурьяном и кустарником. Видно, давно уже не привозили сюда зерна для помола, давно отгрохотали и остановились каменные жернова.

Звенигора привязал коня к обгрызенной коновязи, а сам, вытянув занемевшие ноги, сел на дубовую колоду, прислонился спиной к стене ветряка и закрыл глаза. Почувствовал, как усталость сковывает тело, задремал.

Неожиданно в вечерней тишине послышалось какое-то шуршание и тихие вздохи. Звенигора подскочил и оглянулся... Что за чертовщина! Нигде никого! Неужели притаился кто на мельнице? Или ему почудилось?

Он притих, прижавшись ухом к холодным замшелым доскам. И снова послышался шорох. Потом тихий жалобный стон. Словно кто-то беззвучно плакал. Звенигора вскочил на ноги и кинулся к дверям. Они были закрыты железной цепью и приперты крепким дубовым колом.

"Странно, - подумал казак, вытаскивая из дерева скобу, - кому понадобилось запирать эту ветхость?"

Двери со скрипом открылись.

- Кто здесь? - спросил Звенигора, входя внутрь.

В ответ - тишина и темнота. Сделал несколько шагов дальше, и серый вечерний свет, вырвавшись из-за его спины, упал на утоптанный тысячами ног пол и косматые внутренности ветряка - короб для муки, жернов, узкие ступеньки, ведущие куда-то вверх, опутанные паутиной балки.

- Кто здесь? - снова спросил казак, всматриваясь во что-то темное у противоположной стены.

Оттуда послышался приглушенный стон. Темная груда зашевелилась. Удивленный Звенигора приблизился и чуть не вскрикнул от неожиданности: на полу лежали три девушки. Руки и ноги связаны веревками, во рту - тряпки. Все трое дрожали от холода, хотя одеты были хорошо.

- Кто вы? Как очутились здесь? - Звенигора вытащил тряпье, разрезал саблей веревки.

Перепуганные, окоченевшие девушки еле поднялись на ноги. Но, пройдя несколько шагов, в изнеможении присели, с тревогой и недоверием поглядывая на незнакомца.

Девушки были очень красивые. И Звенигора начал догадываться, какая судьба забросила их в эту старую мельницу.

Девушки трепетали, как вишенки в грозу.

- Откуда ты? - обратился к русокосой, что сидела поближе.

- Из Чигирина, - тихо ответила девушка. - Поповна я... Меня из дома выкрали какие-то неизвестные...

- А вы? - Звенигора посмотрел на двух чернявых.

- Мы сестры... Из Корсуня... Нас схватили в дороге, когда мы возвращались с братом из Черкасс, где живет наша тетка... Брата убили, а нас вот завезли неведомо куда... И не знаем, что нас ждет...

- Не трудно догадаться, - тихо пробормотал Звенигора. - Вас хотели продать татарам в гарем... Какие-то мерзавцы связались с татарами и торгуют живым товаром!

Девушки залились слезами. Сестры обнялись, а русоголовая протянула руки к Звенигоре:

- Отпусти нас! Спаси нас!

- Я вас развязал не для того, чтобы держать. Бегите отсюда, да побыстрее!

Девушки снова вскочили на ноги. Однако счастье их было слишком коротким, они не успели даже во двор выбежать. За стеной послышался стук копыт - у мельницы остановились три всадника. Увидев коня и открытые двери, они стремглав спрыгнули на землю и бросились к мельнице, на бегу вытаскивая сабли.

Девичий крик прорезал вечернюю тишину. Звенигора выхватил из ножен саблю, стал в дверях. Несмотря на густые сумерки, он опознал в одном из тех, кто бежал к ветряку, Чернобая.

Так вот чьих рук это позорное дело! Бывший служака Дорошенко, потеряв господина, который вынужден был сдаться на милость царя и гетмана Самойловича, теперь стал настоящим разбойником!

- Стойте! - крикнул Звенигора. - Если вы приехали за девчатами, то ничего не выйдет! Не возьмете! Я не позволю ими торговать! Разве что переступите через мой труп!

- И переступим! - выкрикнул Чернобай и скрестил со Звенигорой сабли.

"Скверное дело: я один, а их трое, - подумал Звенигора, отбивая первый выпад Чернобая. - Совсем скверное... Вот если судьба поможет мне одолеть Чернобая, холопы сами удерут отсюда".

Он стоял на ступеньках, на голову выше противника. Лязг и скрежет сабель разносились в тихом морозном лесу. Сильная и ловкая рука метко отбивала короткие, но опасные выпады Чернобая. За спиной слышались перепуганные крики и плач девушек,

Под натиском Звенигоры Чернобай немного отступил. Его хищное лицо с тонким длинным носом и закушенной губой застыло от напряжения и походило сейчас на маску, из груди порой вырывался натужный хрип. Чернобай, видно, смекнул, что перед ним искусный боец, и сотнику стало душно. Левой рукой он рванул ворот кунтуша.

- Жарко стало, Чернобай? Подожди, станет еще и холодно! - насмешливо промолвил Звенигора, зная, как насмешка выводит противника из равновесия.

- Ты знаешь, как меня звать? - вскрикнул удивленный Чернобай.

- А почему бы и нет? Такого видного казака да не знать! - издевался Звенигора, ни на миг не спуская взгляда с сабли противника. - Запорожцы помнят, как ты приезжал в Сечь от Дорошенко. Жаль, что не снесли тогда твоей головы - не торговал бы теперь нашими девчатами!..

Лицо Чернобая перекосилось, смертельно побледнело.

- Хлопцы! - прохрипел он.

Что-то просвистело в воздухе. Звенигора не успел отклониться, и тугая петля сдавила ему горло. Он хотел перерубить аркан саблей, но сильный толчок свалил его на пол. Парни вырвали саблю из руки, наставили пистолеты. Сзади послышался отчаянный девичий крик.

Тяжело дыша, Чернобай наклонился и прошипел в лицо:

- Ну, собака, попался? Теперь мы поговорим иначе!

Они смотрели в глаза друг другу. Чернобай злорадно кривил в усмешке тонкие губы. На его бескровном лице застыло выражение жестокой радости.

Звенигора знал: Чернобай ни за что не оставит в живых свидетеля своего гнусного преступления. И никто не узнает, куда делся казак, что с ним произошло. Зря будет выглядывать его больная мать из окошка хаты в далекой Дубовой Балке, напрасно будет ждать известий кошевой Иван Серко...

А Чернобай, словно читая его мысли, цедил сквозь зубы слова, которые терзали сердце, как грязные когти рану.

- Мальчишка! Сопляк! Кому ты вздумал стать поперек дороги? Ха-ха-ха! Чернобаю! - Он говорил о себе в третьем лице. - Надо быть последним дурнем, чтобы решиться на такое! Я вижу, ты уже каешься. Тебе не хочется умирать. Еще бы! Ты уже понял, что за ошибку - стать на пути Чернобая - ты рассчитаешься своей дурной головой! Ты ведь уже жалеешь, что вступился за тех пташек! - Он кивнул головой на ветряк, где один из парней снова связывал девушек. - Тебя мучает мысль, что никто никогда не узнает о твоей смерти... И не узнает! Ты скоро отправишься на тот свет!.. С моей помощью, конечно!.. Ха-ха-ха!..

Звенигора вздрогнул от этого хриплого смеха, как от прикосновения гадюки. Понимая, что терять уже нечего, он внезапно рванулся и ударил врага ногами в живот. Чернобай вскрикнул и кубарем покатился по земле.

Его парни кинулись на Звенигору. Один рукояткой пистолета с размаха ударил по голове, другой, бросив девчат, навалился всем телом, заломил казаку руки назад.

- Не убивайте! - крикнул, корчась, Чернобай. - Я сам!

Парень помог ему подняться. Согнувшись и держась за живот, он медленно подошел к Звенигоре, выхватил из ножен короткий татарский кинжал. Перекошенное от боли и злости лицо посинело, как у мертвеца, оскалилось неестественно дикой гримасой.

"Куда ударит? В сердце? В живот? Или перережет горло?" - мелькнула в голове казака мысль.

Почему-то совсем не чувствовал страха. Словно не о его жизни шла речь. Тело казалось чужим, деревянным. Только снова в мозгу, как молния, мелькнула мысль: "А поездка в Турцию? Что подумает Серко? Ведь он никогда не узнает, что со мной случилось... А мать? Бедная моя!.."

Но Чернобай не ударил. Подержав кинжал в руке, скользнул взглядом по кустарнику и крикнул парням:

- Хлопцы, мигом очистите ровненький граб и хорошенько заострите посадим эту стерву на кол! Да быстрее!

Парни выхватили сабли и побежали к лесу.

В это мгновение со склона донесся резкий свист. Потом повторился. Кто-то, очевидно, подавал сигнал тревоги...

- Назад! - крикнул Чернобай, и парни подбежали к нему. - Бросьте его на коня! Возьмем с собой. Сейчас некогда. Но, клянусь пеклом, он у меня еще сегодня будет корчиться на колу!

Сопя и ругаясь, парни подхватили Звенигору, взвалили на коня, арканом связали ноги, крепко приторочили к седлу. Потом то же самое проделали с девушками.

Подъехал всадник.

- Что там? - тихо спросил Чернобай.

- Кто-то едет по склону вверх.

- А, черт! Заткните ему рот, а то, не ровен час, начнет кричать.

Звенигоре всунули в рот шершавый вонючий кляп. Дышать стало тяжело. От удара пистолетом гудела голова.

- Ну, айда! - Чернобай вскочил на коня. - Митрофан, береги мне его как зеницу ока. В случае опасности нож под ребро. Чтоб и не пикнул!

Отряд рысью выехал на лесную дорожку, что петляла меж голых деревьев. Никто не разговаривал, только глухо топали копыта.

Вскоре началась степь. Густые сумерки окутывали землю.

Луна еще не взошла, и холодное зимнее небо серым колпаком опускалось сверху.

У Звенигоры затекли завязанные ноги и руки. Вонючая тряпка не давала дышать. Он старался вытолкнуть ее изо рта языком, но только наглотался шерсти.

Дороге, казалось, не было конца. Около полуночи остановились в редком кустарнике. Чернобай пропал в темноте и вскоре возвратился в сопровождении всадника, в котором Звенигора узнал татарина.

- Езжайте за нами, - приказал Чернобай парням, а сам с татарином поехал впереди.

Они спустились в глубокий овраг, где горел костер. По склонам паслись стреноженные кони. На холодной, промерзшей земле сидели и лежали люди захваченные в полон мужчины, женщины, подростки. Возле них с обнаженными кривыми саблями ходили татары-часовые.

Заметив прибывших, от костра поднялись двое, придержали коней у Чернобая и сопровождавшего его татарина.

- Али, - обратился к нему Чернобай, - смотри товар, у меня времени мало.

С этими словами он кивнул парням, чтобы сняли с коней девушек. Бледные от страха и переживаний, они испуганно смотрели на татарина, который зацокал языком и расплылся в радостной улыбке.

- Ай-вай! Якши! Дуже допре! - путал он татарские и украинские слова. Якши ханум!13 Ага14 знает толк! Недаром моя делал такой опасный поход. Будет чем продавать в Кафу!15

Он подошел к девушкам, грязными пальцами поднимал их подбородки и, цокая языком, заглядывал в глаза. Несчастные онемели от страха, вздрагивали от омерзения, но Али не обращал на это никакого внимания.

- Ай-вай! Якши ханум, - удовлетворенно повторял он. - Спасибо, мий дорогой труже, спасибо, ага Петро!

- Товар для ханского гарема, - сказал Чернобай. - Плати деньги, Али!

Покрытое оспой лицо татарина сразу стало суровым, непроницаемым. Глаза сузились.

- Сколько?

- По полторы тысячи цехинов!16

Али проглотил слюну, словно подавился.

- По пятьсот.

Чернобай отрицательно покачал головой.

- По шестьсот. - Али облизал языком пересохшие на морозе губы.

- Ты выручишь по три тысячи, Али. Я знаю. Таких девчат еще никогда не продавали ни в Кафе, ни в самом Стамбуле. Они стоят больше, чем все твои невольники. - Чернобай скосил глаза в ту сторону, где ясырь. Мне они тоже не даром достались...

- Знаю, каждый охотник, выходя на охоту, рискует... Но денег ты за них не платил.

- Не стоила б овчинка выделки... Так какое твое последнее слово?

- По восемьсот - и ни цехина больше!

- Хорошо, - согласился Чернобай. - Но в случае опасности... сам понимаешь, они должны навек замолкнуть. Я рискую головой!

- Зачем такая разговор! - обиделся Али. - Не маленькая я, знаю. Удар саблей - башка с плечей!

Из-под полы засаленного тулупа достал мошну, отсчитал деньги, потом кивнул на Звенигору:

- А этого за сколько?

- Этот не продается, - сердито ответил Чернобай.

- Жаль. Видно, крепкая казак. Дуже допре работника могла стать. Бакшиш за него дала бы большой! Может, продашь?

Чернобаевы парни переглянулись. Один из них крякнул, очевидно желая что-то сказать. Но Чернобай поспешно отрезал:

- Нет, он мне самому нужен. Прощай, мурза. Наш договор остается в силе?

- Конечна. Моя думает, будут еще на Украине красивые девчата? - Али хихикнул. - Прощай, ага Петро! Пусть бережет тебя аллах!

Чернобай вскочил на коня, еще раз махнул рукой, прощаясь с Али, и небольшой отряд из пяти всадников нырнул в темноту.

6

Промерзшая земля звонко гудела под копытами коней. Шелестел колючий обледеневший бурьян. Щербатый месяц раскачивался посреди неба, словно пьяный, и казалось, вот-вот сорвется и трахнется лысиной об крутой холм. И тогда настанет тьма.

Звенигора знал, что не месяц качается, а он сам колышется в седле. Тело совсем занемело. Туго связанные руки и ноги затекли, он перестал их чувствовать. Жесткий кляп ободрал ему и язык и рот, приходилось глотать собственную солоноватую кровь. Нестерпимо хотелось пить.

Его везли на смерть. Он знал об этом. Но где произойдет казнь и какую лютую смерть придумал Чернобай, его уже не интересовало. Лишь бы скорее все кончилось...

У высокого кургана, что виднелся на фоне синего неба, Чернобай остановился.

- Митрофан, на вершине много камней... Пойди принеси каменюку для этого байстрюка. Да не мешкай! - Парень бросился к кургану, а Чернобай обратился к Звенигоре: - Только не думай, чертово отродье, что мы тебя утопим. Нет, голубчик, это была бы слишком легкая смерть для такого... Мы посадим тебя на кол и подождем, пока он вылезет у тебя через горло... Вот какой смертью помрешь, голубчик!.. Зато и на том свете закажешь всем за тридевять земель обходить Чернобая!.. А потом привяжем тебе на шею камень и кинем в озеро, на корм карасям. Чтоб и следов не осталось!.. Ну как? Нравится?.. Нет?.. То-то же!

Он говорил бы и дольше, так как картины предстоящих мук врага доставляли ему удовольствие, но парень вернулся с камнем, и отряд тронулся дальше.

Через час они выехали на торную дорогу.

- Скоро озеро, хлопцы, - сказал Чернобай. - Еще верст пять...

Вдруг он замолк и начал прислушиваться.

- Вы ничего не слышите?

Все остановились.

- Будто всадник скачет, - неуверенно произнес долговязый Митрофан.

- Не будто, а действительно всадник, - подтвердил другой парень, в белом башлыке. - О-о, слышите? Приближается сюда... Кажись, один.

Вдалеке слышался звонкий топот - конь мчался галопом.

- Кто-то спешит в Чернобаевку, - сказал Чернобай и обратился к тому, кто в башлыке: -Отъезжай с этим за кусты, а мы тут подождем - узнаем, кто это скачет...

Хорь дернул коня Звенигоры и остановился тут же, за кустом.

Топот приближался. Вот показалась темная фигура всадника - он мчался во весь опор. В мертвой тишине ночной степи громко звенела мерзлая дорога.

Заметив на дороге незнакомцев, всадник осадил коня.

- Кто такие? - выдохнул тревожно.

- А ты кто и куда направляешься? - в свою очередь спросил Чернобай.

- Я еду в Чернобаевку.

- К кому?

- К Петру Чернобаю.

- Я и есть Петро Чернобай. Что случилось? Что за спешка? Подъезжай сюда.

Всадник подъехал поближе, пристально вглядываясь в незнакомцев, готовый при малейшей опасности повернуть коня назад.

Но вот Чернобай поднял голову, и месяц осветил его лицо. Из груди всадника вырвался облегченный вздох.

- Ф-фу, так и есть - хозяин! - Он подстегнул коня и приблизился вплотную: - Я от полковника...

- Что с отцом? - вскинулся Чернобай. - Ему хуже?

- Помирают... Просили, чтоб вы немедля прибыли к нему. Едем!.. Дорога каждая минута!

- Матерь божья! - вскрикнул Чернобай. - Успеем ли? У меня конь совсем загнан...

- Авось еще поспеем. Однако мешкать нельзя!

- Едем! Герасим, ты со мной! А ты, Митрофан, с Хорем... - Он что-то шепнул ему на ухо и с места послал коня вскачь.

Герасим и посланец погнали коней за ним.

Хорь, ведя на поводу коня Звенигоры, выехал на дорогу и спросил:

- Что он сказал, Митрофан?

- Чтоб мы сами сделали с этим все, что надо.

- Черта лысого! Мне надоело таскаться по степи! Было бы хоть за что... Чернобай положил в карман полный кошель денег, а нам - кукиш с маком!.. Вернемся домой - не на что будет и горло промочить.

- Так что ты надумал? - с расстановкой спросил Митрофан. - Порешить запорожца тут и не тащиться к озеру?.. По мне, можно и так. Чернобаю хотелось помучить его, а нам это ни к чему. Пусть легкой смертью помрет!

- Ну и бестолковый ты, Митрофан, - пробурчал Хорь, поднимаясь на стременах, чтобы хоть немного сравняться с высоким, как жердь, товарищем. Тебе разжуй и в рот положи!.. Я клоню к тому, что Чернобай за девчат нам не даст и злотого. А нам бы неплохо иметь с этой канители какую-нибудь выгоду...

- И каку таку выгоду? - вытаращил глаза парень.

- Давай догоним Али, - быстро зашептал Хорь, - продадим ему этого казака! Ты же слышал - он сам хотел его купить. Как ты думаешь, сколько он даст за него?

- Ты что - сдурел? - испуганно отшатнулся Митрофан. - Чернобай проведает - головы поснимает! У него разговор короткий!

- А откуда он узнает? Нешто сами разболтаем?.. Скажем: так и так... посадили на кол, а потом камень на шею и бросили в воду. Пусть нырнет в озеро, поищет... Попросим Али, чтобы тоже молчал, а этого парня продал куда подальше, за море.

Митрофан заколебался, что-то соображая своим тяжеловесным умом.

- Ну, чего тут долго думать? - не успокаивался Хорь. - Татарин даст за него не меньше ста цехинов. Положим в карман по полсотне. Или у тебя их и так много есть?

- Кой черт! Даже пива не на что выпить. Шинкарю задолжал...

- А так враз разбогатеешь! Али заплатит, не первый раз с ним дело имеем... Едем, пока не рассвело. Если татары снимутся, ищи тогда ветра в поле!

Митрофан почесал затылок.

- Страшновато, правда...

Это означало согласие. Нетвердое, неуверенное. Но Хорю большего и не требовалось. Он быстро развернул коней и погнал обратно.

...Али долго не торговался. Пощупав мышцы Звенигоры, он понял, что перед ним наилучший товар и сразу же заплатил деньги. Окоченевшего казака сняли с коня и со связанными руками толкнули в толпу невольников.

7

Пленников гнали пешком. Только молодых красивых девушек, предназначенных для гаремов, везли на лошадях: то был ценный товар. Пожилых женщин и детей не связывали. Зато за мужчинами следили строго: по десяткам привязывали к седлам и тянули, как скот.

Звенигора в своей десятке шел первым; руки связаны за спиной сыромятным ремнем, длинный крепкий аркан вокруг пояса неумолимо тянул все вперед и вперед - в Крым, в неволю, на смерть.

На второй день, когда отряд поспешно, чтоб не заметила издалека казацкая стража, переваливал через высокий холм, впереди встреврженно зашумели голоса.

У Звенигоры радостно екнуло сердце. Неужели запорожцы?

Он судорожно стал оглядывать округу, надеясь увидеть рассыпанный строй всадников. Но всюду только безлюдная даль. Чего же заволновались татары? Что их встревожило?

Вот от отряда отделились пять всадников и галопом помчались в долину. Испуганно вспорхнула из бурьяна тяжелая стая сытых дроф.

Звенигора взглянул в ту сторону, куда помчались всадники, и у него сжалось сердце. На противоположном склоне долины шли два путника. Что-то очень знакомое было в нечетких контурах их фигур. Кто они? Где он их видел?

Тем временем всадники скрылись в долине. Путники остановились: очевидно, заметили татар. Потом быстро полезли вверх. Напрасные усилия! Разве убежишь от быстроногих татарских коней? Разве спрячешься от зоркого татарского взгляда в этой голой, безлесной степи?

Вот один оглянулся, бросил своего товарища и быстро помчался вперед. Задний остановился. Некоторое время стоял неподвижно, будто прислушиваясь к чему-то, а потом, вытянув вперед руки, тоже побежал. Но бежал он как-то неуверенно, неуклюже, спотыкался, падал и все время забирал влево.

"Слепой! - ужаснулся Звенигора. И сразу узнал кобзаря Сома и его поводыря Яцько. - И занесло же несчастных! В самые лапы степных хищников!"

Их привели, когда отряд пленных спустился в долину.

Яцько плакал и испуганно оглядывался, как загнанный зверек. Сом держался спокойно. Его поставили перед Али. Старик поднял седую голову шапку он где-то потерял - и уставился на татарина страшными дырами, в которых когда-то были глаза.

Али презрительно улыбался.

- Мальчишку привяжите! Да крепче! Прыткий щенок, еще убежит по дороге... А старика... старика отпустите. Не вести же нам его в Крым!.. Эй, старик, иди себе прочь! Слышишь?

- Спасибо тебе, - глухо промолвил Сом и шагнул неуверенно вперед.

Но в это время, вырываясь из цепких рук татарина, закричал Яцько:

- Дедушка! Дедушка! Куда же ты? А я?..

Услыхав голос Яцько, кобзарь остановился и нащупал рукой тулуп мурзы.

- Отпусти мальчонку, добрый человек, и аллах не обойдет тебя своей милостью. Он мал еще... Сирота. Ты немного заработаешь на нем. Не бери греха на душу! - умолял он.

- Иди! Иди прочь, гяур! - заверещал Али и ударил старика нагайкой по голове.

Сом схватился за окровавленный лоб и рванулся в сторону. Его длинные тонкие ноги путались в бурьяне как ходули. Торба отлетала, била по спине. Глухо стонала кобза.

Али схватил лук. Наложил стрелу.

- Деда! Они хотят убить тебя! Беги быстрей! - закричал Яцько.

Али натянул тетиву. Послышался резкий короткий посвист черной стрелы. Кобзарь споткнулся, взмахнул руками и упал лицом в бурьян.

Татары загоготали. Один из них вытащил саблю, кинулся было к старику, чтобы прикончить, однако мурза остановил:

- Сдохнет и так! Я хорошо попал!

Он подъехал, нагнулся и выдернул стрелу из спины.

- Вонючий пес! Разбойник! Зачем убил дедусю? Что он тебе сделал? А-а-а!.. - закричал Яцько.

Али оскалил зубы. В его узких глазах черным пламенем сверкнул гнев. Широкое скуластое лицо исказилось недоброй усмешкой. Он рванул коня, зло хлестнул Яцько нагайкой по голове. Мальчонка перестал кричать, втянул голову в плечи.

- Беги сюда! - крикнул Звенигора.

Яцько проворно шмыгнул в толпу пленников. Те сомкнули ряд.

Али придержал коня, мерзко выругался.

- Гяур! Собака! - прошипел отъезжая и давая знак передним трогаться.

Засвистели нагайки, зазвучали резкие гортанные выкрики. После вынужденной остановки татары еще быстрее погнали пленных.

Яцько, дрожа всем телом, прижался к Звенигоре. Испуганно глядели светло-голубые глаза из-под белесых волос, которые нависали на лоб.

- Куда вас понесло, несчастных? - с жалостью спросил казак. - Сидели бы себе в Сечи!

- Дед Сом хотел проведать родных, - всхлипнул мальчик. - Где-то недалеко здесь живут... Вот и доходились! Дед богу душу отдал, а меня, как курчонка, схватили татары... У-у-у!..

Мальчик снова заплакал. Звенигора пытался утешить, отвлечь его мысли. Куда там! У самого в горле стоял горький комок, а на сердце давил тяжелый камень.

...Перекоп проходили под вечер. Огромное холодное солнце катилось над равниной и кровавым светом заливало узкий перешеек. Крым! По-татарски Кырым17.

Звенигоре уже приходилось здесь бывать во время похода Серко в Крым, и он знал, что место это называлось "Дорогой слез", "Воротами слез", так как где бы татары ни взяли ясырь - на Правобережье или Левобережье, на Слобожанщине18 или в Галиции, на Дону или под Москвою, - они обязательно проводили его через Перекоп. Ханская стража и мубаширы19, которые постоянно находились в Перекопской крепости, брали за каждого пленника ясак - налог в казну. Здесь конные отряды разделялись на небольшие группки, которые растекались отсюда по всему Крыму. Здесь делили ясырь, разлучая мужей с женами, детей с родителями, братьев с сестрами.

Пока пленники шли по родной земле, они еще не сознавали полностью всей глубины несчастья, что случилось с ними, надеялись то на побег в дороге, то на неожиданное нападение казаков, то кто знает на что. Здесь теряли последнюю надежду: впереди лежала чужая страшная земля, которая, словно чудовище, пожирала ежегодно десятки тысяч людей и почти никого не возвращала назад.

Из уст в уста передавалось одно только короткое страшное слово: "Крым!" Задрожали даже мужские сердца. Пленники оглядывались назад, где в серой мглистой дали таяли родные степи, и на глаза им набегали слезы. Запричитали женщины, заплакали дети. Мужчины плакали молча. Слезы падали на сухую, истоптанную множеством ног землю, которая в течение столетий стала бесплодным солончаком. Только горькая рапа20 порою встречалась на ней да росла удушливо-едкая полынь.

Никогда не думал Звенигора, что и ему доведется идти по этой проклятой дороге в неволю. А вот довелось! Связанным, грязным, измученным рабом...

После Перекопа еще целый день шли перешейком, и только под вечер Али остановил отряд на берегу большого неприветливого озера с затхлой мертвой водой. Здесь он дал знак делить ясырь.

Поднялся страшный крик. Татары соскочили с коней и начали выстраивать рядами отдельно мужчин, женщин, детей. В лохматых коротких кожухах шерстью наружу, в бараньих и лисьих шапках малахаях, в несуразных башмаках из телячьей и лошадиной кожи, крымчаки походили на стаю волков, которые накинулись терзать свою беззащитную добычу.

Когда всех пленников выстроили, Али первым отобрал свою долю.

Он еще в дороге присмотрелся к невольникам и взял себе самых сильных мужчин и молодых, миловидных женщин. Два воина неотступно стерегли трех пленниц-красавиц и Звенигору. В долю Али попал и Яцько.

Звенигора обнял мальчонку, вздрагивавшего от плача. Хотел хоть как-то утешить его и снова не смог. Что-то до боли терпкое петлей перехватило горло. Сдерживался, чтоб и самому не уронить слезу. Яцько прижался к груди казака, притих.

На солонцеватой равнине волновалось, рыдало, билось в отчаянии и боли человеческое горе. Женщины цеплялись за мужей, вырывали из рук захватчиков своих детей. Дети тянулись к матерям, умоляли взять их с собой, вопили. Мужчины пытались порвать веревки и сыромятные ремни, напирали на татар и тут же откатывались назад под свирепыми ударами плетей, от которых лопалась кожа. Плач, крики, стоны, проклятия смешались с руганью и угрозами. Тревожно ржали испуганные кони.

Но худшее было еще впереди.

Когда мурза Али отделил свой ясырь, воины, тесня друг друга, начали выхватывать из рядов более сильных пленников и самых молодых пленниц. Началась такая свалка, что Али выхватил саблю и с криком бросился утихомиривать озверевших соплеменников.

- Остановитесь, дети шайтана! Заткни рот, Шариф, а не то я заткну его саблей! Всем хватит, шайтан бы вас забрал! - кричал он, бегая от группы к группе.

Его глаза дико блестели. Из-под рыжего малахая пылало гневом жирное, в черных оспинах лицо.

К воплям невольников добавилась ругань разбойников, готовых перегрызть друг другу горло.

- Отойди, мурза! Ты уже свое получил и не лезь к нам! - выкрикнул великан Шариф, неся в обнимку молоденькую русоволосую девочку, кричавшую и судорожно отбивавшуюся ногами. - Лучше отойди!

Он бросил девчушку на землю, наступил на нее ногой и вытащил длинную кривую саблю, всем своим видом показывая мурзе, что будет отстаивать добычу силой.

Али остановился, опустил саблю.

- Тьфу, проклятые собаки! Чтоб вас шайтан забрал! Делите сами, хоть с ума посходите!..

Он повернулся и отошел к своей группе, не обращая внимания на гвалт и дикие вопли, раздававшиеся сзади.

А там разгорелся спор между двумя разбойниками из-за подростка, мальчика лет двенадцати. Они чуть было не разорвали его, растягивая в разные стороны. Мальчик кричал, упирался, но не мог вырваться ни от одного, ни от другого и впился зубами в руку татарина. Тот взвыл от боли, затопал ногами, вырвал руку, выхватил саблю и одним махом снес мальчику голову.

- Ха-ха-ха! Забирай его теперь себе! - крикнул убийца отскочившему в сторону сопернику.

Но тот только оскалил зубы в ухмылке, довольный тем, что мальчик никому не достался.

Не желая вмешиваться в распри своих людей, мурза вскочил на коня и приказал трогаться. Несколько его ближайших родственников, вырвавших свою часть добычи, присоединились к нему.

Став меньше почти наполовину, его отряд быстро оставил берег озера и помчался сухой степью на юг, в сторону Кафы.

Отряд разбойников почувствовал себя здесь в безопасности, и пленников развязали. Куда убежишь? Вокруг чужбина, море.

Шли быстро. Останавливались только на ночлег да на обед. Татары ели сырую конину, нарезанную тонкими пластинками и разопревшую под войлочным чепраком на спине коня. Ту же пищу кидали и пленным. Звенигора сначала отворачивался от нее, но голод стал нестерпимым, заставил есть. Закрыв глаза, грыз сырое, в красной пене мясо, запивал из канав, изредка встречавшихся на пути, горьковатой мутной водой.

Наконец сверху открылось бескрайнее море и показался большой город с высокими стройными башнями минаретов. Али остановил отряд, снял с шеи пештимал21, разостлал на земле, стал на колени, - долго молился, благодаря аллаха за счастливый поход на неверных.

Кафа встретила их шумом приморского рынка, запахом рыбы и жареной баранины.

Али погнал свой живой товар в караван-сарай. На следующий день бойкие горластые цирюльники-греки постригли и побрили мужчин, а слуги принесли на деревянных подносах вареную баранину, густо приправленную перцем. Теперь Али не скупился на еду: сытый, не изможденный раб ценился на рынке значительно дороже. Женщин он приберегал на будущее. Их еще нужно подкормить, принарядить, а некоторых и заново одеть, особенно пленниц Чернобая. Перед тем как вести на базар, цирюльники натрут их маслом и пахучими травами, подровняют брови, положат под глазами легкую голубоватую тень.

Али хорошо знал, как продавать товар для гаремов, и надеялся получить солидный барыш. Сегодня же вывел только мужчин и подростков.

Широкая базарная площадь на берегу залива была вся запружена народом. Шумная пестрая толпа прибрежных и степных татар, греков, турок, венецианцев, караимов, абхазцев бурлила, гоготала, куда-то спешила, что-то покупала и продавала.

Горный хребет защищал город от холодных северных ветров, и, несмотря на то что стоял декабрь, здесь было тепло и тихо.

Вся левая сторона базара - невольничья. От города ее отделяла высокая каменная стена, выложенная из ноздреватого белого известняка. Вдоль стены в землю вбиты колья. К ним привязывали невольников.

Живого товара было немного, и довольный Али подметил, как за его обозом ринулась гурьба покупателей.

Расторопные слуги быстро попривязывали мужчин к столбам. Они старались: мурза пообещал каждому хороший бакшиш - вознаграждение.

Звенигора был крайним. Его соседом слева оказался плотный бородатый человечище. Несмотря на зимнюю пору, он был до пояса голый и зябко кутался в сермягу, наброшенную на плечи. Из-под пшеничной копны взъерошенного чуба выглядывали огромные голубые глаза.

- Греемся, батька? - невесело спросил Звенигора.

- Греемся, сынок, - усмехнулся бородач, сверкнув белыми крепкими зубами. - А с чего так величаешь? Откуда ты взял, что я старше?

- Кто тебя знает, - ответил Звенигора. - У нас в Запорожье даже деды бреют бороды. Ты, я вижу, русак?.. Откуда, брат?

- Донской казак я. У нас борода - дело обычное.

- Тогда мы действительно браты. От Дона до Запорожья - рукой подать.

- Давно с Украины?

- Две недели. Все время были в дороге.

- Я тоже. В Кафу пригнали только вчера. А куда дальше погонят, кто знает... Видишь, эвон откормленный турок прется? Чего доброго, купит и загонит в Туретчину! А оттуда попробуй не то что убежать - даже подумать о доме!.. Нет, лучше б сразу погибнуть, чем мучиться на их каторге22 или подыхать рабом на камнеломнях Египта!

- Не каркай, друже, не кликай беду, она сама нас найдет.

Дончак угрюмо улыбнулся.

- А-а, наверно, кто-то раньше накаркал. Какая еще беда может быть горше? - Он приподнял свои связанные руки. - Нет ничего хуже татарской или турецкой неволи!

- Всякая неволя хороша, чтоб ее век не видать! - сказал Звенигора и добавил: - Гляди, купец сюда направляется... Заметил, старый коршун, где добычей пахнет!

К ним приближался богато одетый толстый турок в тюрбане. За ним степенно выступали два дюжих телохранителя.

Хозяин донского казака и мурза Али стали издали кланяться богатому покупателю, наперебой зазывать к себе.

- Ага, прошу сюда! - выкрикивал Али. - У меня все невольники, как дубы! Каждый за двоих отработает! Отдам дешево! Вот пощупайте мускулы этого запорожца - они как из железа! Не обходи мой товар, высокочтимый ага, такого больше ни у кого в Кафе не найдешь!

- Посмотри, эфенди23, на этого казака! - взывал сосед Али, указывая на полуголого дончака. - Это дикий степной тур! Сила его неизмерима! Умеет ухаживать за конями и домашней скотиной! На каторге будет грести за троих! Пожалеешь, если не купишь такого батыра!

Турок подошел к пленникам Али, начал ощупывать груди и руки невольников, заглядывал в рот, будто коням. Телохранители отводили в сторону тех, кого облюбовал их хозяин. Яцько забрали тоже.

Перед Звенигорой турок остановился, вытер роскошным шелковым платком жирный выбритый затылок. Ему было лет сорок, но чрезмерная полнота старила его. Он прищурил припухшие веки и положил тяжелую руку на плечо казака.

Звенигора нетерпеливым движением сбросил ее, как что-то мерзкое.

Турок вспыхнул от гнева. Вытаращив мутные глаза, готовые выскочить из орбит, он сжал кулак и что есть силы ударил невольника в лицо.

Ярость затуманила разум Звенигоры. Вне себя рванулся вперед, даже веревки затрещали. Покупатель отшатнулся, вскрикнул, но было поздно. Могучий удар головой в левую скулу свалил его на землю. Тюрбан купца слетел с головы и упал в пыль.

Все это произошло так неожиданно - даже для самого Звенигоры, - что на какой-то миг все остолбенели. Али побледнел и судорожно шарил у бока, ища рукоятку нагайки. Телохранители кинулись поднимать хозяина. Невольники притихли, с ужасом глядя на перекошенное от злобы лицо турка и на Звенигору, который, тяжело дыша, отошел под стену.

Первым опомнился купец. Его увесистая нагайка обвилась вокруг головы Звенигоры. За ухом у казака лопнула от удара кожа, по шее потекла кровь.

Потом подскочили телохранители. Сбили Звенигору с ног. Он закрыл лицо руками, чтоб не выбили глаза. Кто-то сорвал с него жупан. Кожух, в котором было зашито письмо Серко, забрал Али еще в караван-сарае. Удары сыпались беспрерывно... Плети рвали сорочку и тело. Звенигора подкатился под стену, чтобы хоть чуть уменьшить силу ударов. Но телохранители стали возле головы и ног, как молотильщики на току - напротив друг друга. Теперь стена не мешала им. От вида крови, выступившей на спине казака, они озверели и били смертным боем.

Звенигора извивался, как уж. Сцепив зубы, чтобы не кричать, только глухо стонал.

Али хватал купца за руки, кричал:

- Ага, кто мне заплатит за невольника? Они же забьют его насмерть!..

Дончак внезапно оттолкнул Али и упал на окровавленного Звенигору, закрывая его своим телом. Сермяга свалилась у него с плеч. Несколько ударов сразу провели багровые полосы на белой спине. Хозяин кинулся к нему, чтоб оттащить: может пропасть ни за что такой сильный раб! Но тут вмешался турок. Он уже надел тюрбан и мрачно наблюдал, как избивают невольника.

- Осман! Кемаль! Хватит! Вы забьете его до смерти. Оставьте немного и для меня. Я куплю его... И этого тоже, - показал он на дончака. - Сколько они стоят?

Телохранители опустили плетки, отошли, переводя дыхание.

Али вмиг стал услужливым и хитро прищурил глаза. Кажется, аллах помутил разум купца, можно нагреть руки. И он заломил такую цену, что сосед только ахнул: ай-вай! Но тут же запросил за дончака столько же.

Турок не торговался, сразу отсчитал деньги за обоих невольников.

Дончак помог Звенигоре подняться.

- Спасибо, друже, - тихо промолвил запорожец. - Как тебя зовут?

- Роман... Роман Воинов. Туляк я, а стал донским казаком... Удрал от немца-барона на волю, а попал в турецкую неволю... Эхма!.. Дай я тебе кровь оботру - ишь как уходили, проклятые! Кожа клочьями висит...

Роман, как сумел, перевязал сорочкой спину Звенигоре, набросил на плечи жупан.

В тот же день их загнали на большой сандал24 - быстроходный парусник и заперли в тесном вонючем трюме. Здесь было темно, сыро, разило плесенью и овечьими шкурами.

НА БЕРЕГАХ КЫЗЫЛ-ИРМАКА

1

За несколько дней, пока корабль плыл к Турции, Звенигора стал приходить в себя, спина покрылась шершавыми струпьями и начала зудеть. Это был верный признак того, что раны заживают.

Подплыли к маленькому турецкому городку, и невольников вывели на палубу.

С моря дул холодный ветер, швырял в лица людей колючую изморось и соленую морскую пену. Почему-то долго не спускали трап.

С кормы долетали возбужденные голоса капудан-аги25 и владельца рабов Гамида. Сначала Звенигора не обращал внимания на их разговор, но потом стал прислушиваться.

- Не нужен мне невольник! - раздраженно кричал капудан-ага. - Мы договаривались, Гамид-ага, что ты заплатишь мне деньгами!

Гамид настаивал на своем:

- Не рассчитал я, капудан-ага. Потратился в Кафе. Дорога мне еще далекая - деньги нужны. Ты ничего не теряешь. Вот часть платы деньгами, вместо остальной выбирай себе какого хочешь раба. Продашь - получишь деньги. Еще с барышом будешь...

- Не нужен мне барыш! Раб сдохнет или убежит, и я останусь в дураках. Заплати мне мое - и освобождай корабль! Если б знал я, ага, что ты такая дрянь, то не связывался бы с тобой!

- Привяжи свой язык, капудан-ага, а не то потеряешь! - повысил голос Гамид. - Так вот: бери раба! Не хочешь - ничего не дам!

- Это на тебя похоже! Давай! Шайтан не брат - с ним подобру не договоришься! Только сам выберу...

- Я давно тебе об этом твержу, а ты, как ишак, уперся!

После обмена этими любезностями капудан-ага и Гамид сошли с кормового мостика. Остановились возле невольников.

- Этого, - ткнул капудан-ага пальцем в грудь Романа. - И убирайся ко всем чертям с моего корабля!

Телохранители Осман и Кемаль поволокли Романа снова в трюм.

- Прощай, Арсен! - крикнул дончак. - Не поминай лихом! Удастся вернуться домой - передай в станицу Бобровскую.

За ним с лязгом захлопнулась ляда26.

По шатким доскам невольников свели на берег. Здесь же, в небольшой закопченной кузне, всем на руки надели кандалы. А Звенигоре - еще и на ноги. Только Яцько остался незакованным.

Выступили в полдень. Гамид ехал на коне впереди каравана, состоявшего из десятка ослов, нагруженных покупками. За невольниками следили Кемаль и Осман. Комичную картину представляли со стороны эти длинноногие верзилы, горбившиеся на маленьких осликах. Однако длинноухие, с торчащими ребрами животные будто не чувствовали их веса и потихоньку топали, кивая головами.

Как-то под вечер, на седьмой день пути, караван Гамида спустился с плоскогорья в широкую долину и направился к мрачной, выложенной из дикого неотесанного камня крепости, что стояла на холме, недалеко от широкой и бурной реки.

Гремя кандалами, невольники в сопровождении надсмотрщиков прошли через узкую дверь в воротах крепости и остановились под развесистым орехом, который одиноко стоял посреди каменных стен. Утомленные долгой изнурительной дорогой, они сразу же опустились на холодные каменные плиты, которыми был вымощен весь двор.

Молчаливая крепость сразу наполнилась шумом и гамом. Засуетились на внутренних галереях дома женщины в темных одеждах, завизжали от радости, ожидая подарков, дети, которые, словно стайка воробьев, высыпали навстречу Гамиду. Выбежали слуги.

Звенигора безучастно смотрел на чужую жизнь. Ныли натертые железом ноги, нестерпимо хотелось пить. Услышав, что где-то журчит вода, он поднялся и заглянул через колючую живую изгородь, отделявшую от остального двора небольшое местечко. Там в большой каменной чаше бурлил прозрачный родник. Вода спадала в обросший мохом желоб, накрытый каменными глыбами, и по нему, очевидно, вытекала за границы замка.

Казак вышел из толпы, стал на колени над родником и зачерпнул пригоршнями холодную как лед воду. Она была немножко горьковата, словно настояна на зверобое, и тоненькими иголочками покалывала во рту.

Вытерев рукой темное, обросшее лицо, Звенигора стал подниматься. Внезапно прозвучал крик:

- Берегись, Арсен!

Оглянуться не успел: тяжелая нагайка хлестнула по голове. От неожиданности и боли он чуть не упал в воду, но кто-то сзади схватил за складки жупана и оттолкнул в сторону. Нагайка снова и снова со свистом прорезала воздух.

- Поганый гяур! - шипел над невольником Гамид. - Ты осквернил источник, из которого пьют правоверные!.. Но ты еще посягал на мою жизнь! О, хорошо запомнил я тебя! - Он невольно потрогал щеку. - Запомнил так, что ты долго будешь жалеть, что не сдох до сих пор! Тебя стоило повесить за эти две провинности, но смерть - не наибольшая кара. Вот когда твоя жизнь станет нестерпимой и ты сам захочешь отойти в лучший мир, тогда ты поймешь, о чем я сейчас говорю, собака! А теперь прочь с моих глаз!

Гамид снова ударил казака нагайкой, и тот кинулся в толпу невольников, которые прикрыли его собой.

Надсмотрщики загнали их в глубокий мрачный подвал под домом. Сквозь маленькое зарешеченное оконце под самым потолком пробивался пучок серого света. Где-то шуршали крысы. С каменного потолка и со стен стекали струйки ржавой воды.

Невольники сгрудились посреди погреба.

- Вот тут нам, ребята, и могила, - глухо промолвил один из невольников, называвший себя сыном крестьянским - Квочкой. - Хорошенькую хату приготовил для нас проклятый турок, чтоб он пропал! Даже соломки подстелил, чтоб не отлежать бока. И солома небось гнилая... Так и есть! Тут еще и до нас полоненные жили. От них и осталась... - Он со злостью пнул ногой кучу ячменной соломы.

К великому удивлению невольников, оттуда послышался хриплый голос, словно захрюкал больной поросенок.

- Какая там зараза толкается? Ты что, ослеп или буркалы тебе засыпало? Не видишь, что тут люди спят?

- Тю на тебя! - воскликнул удивленный крестьянин. - Откуда ты тут взялся, леший тебя побери? И кто ты такой, что по-нашему гуторишь?

Куча соломы зашевелилась, и из нее вылезло какое-то странное существо.

Невольники со страхом разглядывали незнакомца.

Он стряхнул с себя солому, и все увидели худущего, истощенного человека с глазами, горящими болезненным блеском. Сквозь лохмотья просвечивало желтое костлявое тело. От холода он клацал зубами.

- Что? Хорош? - вдруг хрипло засмеялся он. - Что, смотреть страшно? Не бойтесь, скоро сами такими станете... Пробудете, как я, лет десять в этом, богом и людьми проклятом месте, кто знает, выживете ли. Был и я когда-то такой же, как вы, молодой, сильный... А теперь одна кожа да кости. Как повернусь в соломе, будто сухари в мешке гремят.

- Как же тебя звать, человече? - спросил Звенигора.

- Звали когда-то Свиридом Многогрешным... Не знаю, кто из моих предков так много нагрешил, что прозвище такое пристало к нашему роду. Но кто бы что ни нагрешил, а расхлебывать за всех приходится мне.

- Так ты родич гетмана Дёмка Многогрешного?

- Было когда-то... Было, - неопределенно ответил тот.

- Сколько ж тебе лет, дед?

- Лет? Хе-хе! - скривился в усмешке бесцветный рот. - Лет мне всего сорок...

- Не может быть!

Звенигоре вспомнилось, что Метелице под шестьдесят и он мог еще кулаком оглушить вола. А этот от ветра качается.

- Посмотрим, что с тобой будет через десять лет, когда Гамид выжмет все соки, всю силу, когда руки твои повиснут как плети и зубы выпадут изо рта, и суставы распухнут на ногах, и вши тебя заедят, как паршивое порося... Вот тогда ты вспомнишь Многогрешного: правду, мол, говорил бедолага...

- Мы и так тебе верим. Видать, что спишь ты не мягко да, должно быть, и ешь не сладко...

- Тут тебя накормят! Догонят да еще и добавят! - Многогрешный засмеялся.

Он трясся от смеха, от кашля и от холода сразу. В косматой бороде торчали колючие остюки. Острые колени подгибались; казалось, что они вот-вот переломятся и этот мешок с костями с грохотом свалится вниз.

Все стояли молча, понурившись. Каждый воочию увидел свое будущее. Квочка тяжело вздохнул, начал причитать:

- Боже мой, боже, пропала моя головушка!..

Звенигора оглянулся на него, строго прикрикнул:

- Ну, нечего нюни распускать! И без того кисло. А если еще каждый будет хныкать, то мы и вправду богу души отдадим в этой вонючей яме.

- Да я ничего, - начал оправдываться Квочка. - Просто на душе заскребло...

- Всем не легко... Но и казак не без удачи. Глядишь, и вывернется когда-нибудь!

- Болтаешь пустое... Я тоже так когда-то думал, - прошамкал Многогрешный. - Все надеялся - убегу... Дудки!.. Куда, к черту, убежишь? Куда пойдешь, когда до моря недели две хода и на каждом шагу тебя схватить могут! Если и до моря доберешься, то что? Нешто перепрыгнешь или по воде перейдешь?

Звенигору стала разбирать злость. Это пугало, стоящее одной ногой в могиле, хочет сеять в их сердцах неверие, тянуть всех за собой... Нет, не выйдет! Они еще молоды, сильны и не должны терять надежды. Не зря говорят: надежду потерял - все потерял.

Сдерживая раздражение, он взял Свирида за плечи и мягко сказал:

- Ты вот что, дядько Многогрешный, полезай обратно к себе в нору и не болтай лишнего. Не растравляй наши сердца. Нам и без того тяжело...

Почувствовав, что Многогрешный пытается упираться, Звенигора легонько подтолкнул его сзади, и тот покорно полез в свой угол. Кто-то притрусил его лежалой соломой.

Утомленные многодневной дорогой, невольники начали устраиваться на ночлег. Ложились вповалку, прижимаясь друг к другу, чтоб было теплее. Вскоре свет в окошке совсем померк, стало темно. От множества тел, от тяжелого дыхания в погребе стало тепло, даже душно. Всех стал придавливать сон.

Но заснуть не удалось. Снова открылись двери, и наверху зазвенели кандалы. В погреб спустилось еще несколько человек.

Кому-то наступили на ноги. Послышался стон.

- О холера ясна, - выругался по-польски какой-то, судя по зычному голосу, верзила, - тут уже полно непрошеных гостей! Грицько, высеки огонь, зажжем свечку.

Из-под кресала сверкнули искры. Вспыхнул желтый огонек и осветил мрачные черные фигуры. Впереди стоял высокий человечище с жесткими, острыми, как спицы, усами и большим крючковатым носом.

- Разрази меня гром, - снова загремел великан, - если эти новички, эти хлопы не заняли моего места! Это же такое свинство - припереться в чужую хату и занять лучший уголок, проше пана! Эй, хлоп, - толкнул он ногой Квочку, скрючившегося в углу, - освобождай место!

Тот сонно хлопал глазами. Недовольно буркнул:

- А ты что за птица?

- О, стонадцать дзяблов!27 Он еще спрашивает! Здесь каждый знает пана Спыхальского... Потомственного шляхтича! Я был войсковым товарищем маршалка28 Яблоновского, проше пана! А какой-то хлоп смеет называть меня птицей! Га?!

- Ну и что с того, что ты войсковой приятель маршалка Яблоновского? Невелика цаца! А я вот Гервасий Квочка... Слыхал?

- Не приходилось, проше пана, - на минуту смутился пан Спыхальский.

- То-то и оно! Ты про меня не слыхал, а я про тебя не слыхал. Не знаешь, что за человек перед тобой, а кричишь! Негоже так, пан.

- Так, проше, кто же вы будете?

- Бывший холоп твоего любимого маршалка Яблоновского, чтоб его гром сразил! Потом вольный крестьянин, хлебороб, так как бежал я из Закопаного на свободные земли... Теперь и ты и я - рабы турка Гамида. Выходит, мы одного поля ягоды... Так что не важничай, пан, а ложись рядом в эту берлогу и спи, если хочешь спать. А нет - ложись там, где стоишь, и не мешай людям сил набираться.

- О матка боска! - подскочил пан Спыхальский. - То пан есть земляк? Из Закопаного? Что же пан сразу не сказал? Прошу прощения, пан Квочка. Что нового в Закопаном?

- Как давно пан оттуда?

- Уже два года.

- А я - четыре... Так что пан мало от меня узнает про своего маршалка... Разве что пану интересно послушать, как я с товарищами когда-то отдубасил пана маршалка розгами...

- О! Как то было?

- А так. Надумал я с друзьями бежать в степи. Но не хотелось расставаться с паном не попрощавшись. Надо вам сказать, с ним была у меня сердечная дружба: он частенько гладил мою холопскую спину плетьми, а я пускал иногда на его стога и скирды красного петуха. Как раз случилось так, что должок за мной оставался. Как же уйти от пана, не рассчитавшись с ним? Вот я и подговорил хлопцев подстеречь пана. Встретили мы его у самой Матвеевой пасеки. Пан Спыхальский помнит тот лесок в долине, что по дороге из Закопаного к хутору Круглик?

- О так! Разве можно забыть то райское место? Во всем Прикарпатье, наверное, не найти красивее. Самой природой, проше пана, оно создано для любви...

- Вот то-то и оно, так же думал и пан маршалэк. И не только думал, но и был влюблен там в женку одного шляхтича, что жил вблизи Закопаного. Вот мы и подстерегли его, когда он к ней ехал верхом. Один схватил коня, придержал, а я с товарищем стянул ясновельможного пана на землю, содрал с него штаны, положил голым пузом на муравейник, а с другой стороны хорошенько всыпал березовой каши...

- Сто дзяблов! Мерзавец! - возмущенно воскликнул пан Спыхальский. Как же ты посмел издеваться над паном маршалком? Над потомственным шляхтичем! Да за это тебя, хлопа неотесанного, повесить мало! Изрубить на мелкие куски! Подумать только - не как-нибудь, а на муравейник... Да еще и березовыми прутьями!.. Как простого хлопа...

Все проснулись и слушали, как с чувством ругался разгневанный и оскорбленный за своего сюзерена шляхтич. Звенигоре было смешно: пан Спыхальский явно забывал, что сейчас он не потомственный шляхтич, а раб.

Гервасий Квочка тоже усмехнулся в бороду. Было заметно, что его забавлял этот разговор.

- Но я же только возвращал долг, милостивый пан, - сказал он спокойно. - Сам господь бог завещал не оставлять неоплаченными долгов наших... А еще завещал он отплачивать око за око и зуб за зуб...

- Не в меру ты мудр, пан Квочка! - сердито выкрикнул Спыхальский. Пана маршалка - и вдруг на муравейник! Гром на твою голову! Чтоб тебя болячка задавила, разбойник паскудный! На кол тебя посадить бы, негодяя, чтобы знал, как потешаться над ясновельможным паном!

Он сыпал проклятия, ругань и чуть было не бросился с кулаками на крестьянина. Гремя кандалами, свирепо таращил глаза, дергал себя за встопорщенный рыжий ус.

Вдруг он замолк. В глазах промелькнуло недоумение. Спросил тихо:

- Ну, а чем же кончилась та печальная история?

- Чем надо, - степенно ответил Квочка. - Отдубасили мы пана на славу, натянули штаны и посадили на коня...

- Как же он сел?

- А он не сел - лег животом на седло, так и поехал.

- Холера ясна! Нет, стоило б поглядеть такую картину... Ну, а та женка, пан Квочка, кто она? Вы видели ее? Это, случаем, не пани Зося, супруга пана Ястржембского из Залещиков?

- Нет, пан Мартын...

- Ты знаешь, как меня звать? - поразился Спыхальский. - Дзябол! Откуда?

- Как же! До сих пор помню все кодло пана маршалка.

- Но, но, не забывайся, с кем говоришь! - напыжился пан Спыхальский. Отвечай на вопрос!

- Я и отвечаю: нет, пан Мартын. К пани Зосе, как все знают, наведывались вы.

- Кгм... кгм... - закашлялся пан Мартын.

- А пан маршалэк увлекался женкой пана Мартына...

- Цо? - подскочил пан Спыхальский.

Даже в тусклом свете свечи было видно, как покраснело его лицо, а глаза полезли на лоб. Ошалевшим взором он обвел подземелье. Несмотря на страшный, даже трагичный вид его, невольники не могли удержаться от громкого хохота.

- Цо ты сказал? - растерянно переспросил пан Спыхальский. - Неужто пани Вандзя...

- Про это тоже все знали, кроме пана.

Пан Спыхальский стиснул кулаки.

- Ты можешь дать мне слово чести? Хотя какое слово чести у хлопа... Ты можешь поклясться, что это правда?

- Как перед богом.

- Проклятье! - воскликнул несчастный пан Спыхальский и стукнул закованными руками по каменной стене. - Проклятье! На кого же она меня променяла? Меня! Самсона! Геркулеса! На эту хилую дохлятину! На холодного гадкого змея!.. Тьфу!.. А пан маршалэк! Как он всегда был добр и ласков ко мне! Теперь понятно почему. О Езус, помоги мне вырваться из этой турецкой земли, и ты содрогнешься от мести, какую придумает пан Мартын!..

Он вдруг замолк и сел на пол. Бессмысленным взглядом уставился в угол, не обращая внимания на шум и смех, что звучали вокруг.

- Хватит вам зубы скалить! - прикрикнул Звенигора. - Гаси свечку! Спать пора. И ты, пан Мартын, ложись. Нашел время ревность разводить...

Спыхальский взглянул на казака, но ничего не ответил. Сидел молча, как окаменел. Постепенно в подземелье затих шум. Новоприбывшие невольники потеснились, чтобы дать место старожилам, которые с оханьем и руганью укладывались, утомленные работой за день, на тухлую, вонючую солому. Кто-то дунул на свечку, и сразу настала непроглядная тьма.

2

Рано утром надсмотрщики выгнали всех во двор. Было холодно и туманно. Невольники поднимали воротники, кутались в свои лохмотья, а новички - в еще не выношенную одежду, которая тоже пропускала пронизывающий холод.

Их выстроили в один ряд под стеной. Напротив стоял сам хозяин - Гамид. За ним несколько турок-надсмотрщиков. "Погонят на работу", - подумал Звенигора, гадая, куда пошлют его.

Когда надсмотрщики Осман и Кемаль заперли двери подземелья и стали с разных концов строя, Гамид подошел ближе, оглядел невольников и сказал:

- За побег - смерть! За непослушание - плети! За лень - тоже плети! Поняли?

Строй молчал.

Гамид презрительно скривил толстое носатое лицо. Тяжелый взгляд скользнул по нахмуренным рабам.

- Вот ты и ты, - Гамид ткнул пальцем в сторону Яцька и Многогрешного, - выходи сюда. Станьте отдельно там под деревом.

Яцько и Многогрешный отошли в сторону.

- А ты, запорожская собака, тоже выйди, - обратился он к Звенигоре. К тебе у меня особый счет.

Позвякивая кандалами, Звенигора вышел вперед.

- Тот, кто только подумает о покушении на господина или надсмотрщика, умрет лютой смертью. Как этот казак... Но прежде чем умереть, долго будет пить горькую чашу... Осман, брось его вниз, в темницу.

Осман толкнул Звенигору ножнами сабли:

- Иди, гяур!

Звенигора оглянулся на товарищей, на Яцька, который испуганно, как зверек, жался к ореховому дереву, со страхом ожидая решения своей судьбы. Увидит ли он их когда-нибудь еще, своих товарищей по несчастью? Может, ему, Звенигоре, суждено в домашней темнице Гамила найти свою смерть?

Осман перевел его через двор и перед ним спустился по крутым ступеням в глубокое подземелье. Тяжелым ключом открыл окованные железом двери.

- Заходи! - и толкнул Звенигору в спину.

Звенигора очутился в узкой мрачной пещере. Тяжелый и спертый от нечистот воздух ударил в нос и перехватил дыхание. Пока Осман не закрыл дверей, успел заметить прикованного к стене человека. Трудно было определить его возраст: растрепанные седые патлы закрывали лицо. Должно быть, не один месяц, а может, и год провел этот несчастный здесь, куда не проникал ни луч света, ни человеческий голос, кроме голоса надсмотрщиков.

По спине Звенигоры поползли холодные мурашки: вот какую кару придумал для него Гамид!

Двери закрылись. Могильный мрак и могильная тишина окутали оторопевшего казака. С минуту царило молчание. Потом звякнули цепи, послышался тихий хрипловатый голос:

- Ты кто, друг? - Вопрос был задан по-турецки.

- Невольник.

- Болгарин? Иль, может, казак? Урус? - сразу спросил тот по-болгарски.

- Казак. Урус, - ответил Звенигора. Он обрадовался, что услышал болгарскую речь, которую хорошо знал и которая так напоминала его родную. А ты кто, добрый человек? За что тебя приковали в этой могиле?

- Подойди ближе, я хочу почувствовать, что рядом со мной есть живой человек... Я хочу слушать твой голос, человеческий голос... Ибо здесь я уже, наверно, лет пять... Ты не представляешь себе, как это страшно быть одиноким, не видеть солнца и неба над головой, не слышать щебета птиц, шума горных потоков, весеннюю песнь ветра... Дай мне твою руку. О, какая она сильная и горячая! Это рука воина, твердая и честная... Слава аллаху, что услышал мои мольбы и послал мне попутчика на моем тернистом пути. Мы поделим наше горе пополам, и оно покажется нам вдвое легче... Что это случилось, что Гамид вдруг решил посадить тебя ко мне?

Вопрос был неожиданным, и Звенигора не знал, что ответить.

- Может, он бросил тебя только на несколько дней, чтобы потом я еще с большей силой почувствовал одиночество? - размышлял узник. - Он способен придумать такое...

- Может, и так, - произнес Звенигора, вспомнив угрозы Гамида. - Думаю, что здесь я недолго задержусь...

- Но он ошибается, если думает меня этим сразить. Я уже ко всему привык. Ты вот спрашиваешь, кто я такой... Я странствующий дервиш29, меддах...30 По-вашему - кобзарь. За многие годы я обошел всю Османскую империю - от Евфрата до Дуная и от Крымских гор до могучей и славной реки Нил. Всюду мне были рады, так как я приносил людям песню и веселую шутку или рассказывал о древних героях либо про далекие страны, где мне посчастливилось побывать. Только вот попал в руки Гамида...

- За что же это он тебя так, ага?

- О, это давняя история. Я расскажу ее тебе... чтобы она не умерла вместе со мной... Да и на сердце будет легче, когда изолью кому-нибудь свое горе. Но сначала позавтракаем. Я слышу шаги надсмотрщика.

Кто-то отпирал замок. Через минуту мелькнул тусклый луч утреннего света, и надсмотрщик внес две небольшие лепешки и ведро воды. Молча поставил посреди подвала и вышел, что-то бормоча.

- Глухонемой, бедняга, - пояснил меддах, откусив черствую лепешку и запив ее водой. - Это единственный человек, кроме Гамида, которого я видел в течение этих лет. Друг друга мы не понимаем. Ну, а с Гамидом у нас были поначалу горячие споры... Теперь он давно не показывается.

- Так расскажи, ага, о нем и о себе, - напомнил Звенигора.

- Я не забыл, казак... Обязательно расскажу эту историю о том, что случилось со мной в болгарской Старой Планине. Воспоминания о тех событиях гнетут меня уже много-много лет... Присядь и слушай.

3

- Мы с Гамидом служили в одном конном полку, который стоял в средней Болгарии, - начал меддах. - Он был младшим командиром. В двадцать два года уже занимал должность казнадара31, которую получил благодаря своему дядьке, чаушу32 беглер-бея33. Хотя я был старшим, но случилось так, что мы с ним сошлись достаточно близко. Не подружились, нет. До этого не дошло, ибо, несмотря на молодость, Гамид был скрытный человек. Однако мы часто проводили время вместе за бутылкой ракии или за картами.

Насколько я знал, он не имел никаких доходов, как и я, жил скромно, тратя только то, что получить мог на службе. Мы завидовали тем, кто получал из дома большие суммы денег и жили как беи. К счастью, таких в полку было немного и они не очень растравляли наши сердца.

Жизнь наша текла спокойно и размеренно. Служба была не тяжелой и перемежалась гулянками в караван-сараях и ахчийницах34 да разными проделками, на которые, признаюсь, я был большой мастак.

Но мы были аскеры, то есть воины, и в один миг все изменилось. Трубы и барабаны призвали нас в поход. Снова подняли против нас оружие - в который раз - болгары. Восстание вспыхнуло в Старой Планине, диких и малодоступных горах, пересекающих всю страну с запада на восток. Туда и послали наш полк.

Я не буду рассказывать о том, как мы карабкались на неприступные утесы, переходили глубокие ущелья и обрывы, как вступили в бой с повстанцами и понесли первые потери. Скажу только, что за три недели мы насытились войной по горло, хотя она только разгоралась и не было видно ей конца.

Нам явно не везло. Гайдутины35 хорошо знали свою родную страну и, пользуясь знанием местности и помощью горцев, нападали внезапно. Убивали с десяток всадников или выкрадывали наших коней и исчезали в лесных чащах или уходили по таким крутым и опасным горным тропинкам, куда мы не смели сунуться на своих конях.

Потом пришла беда. Гайдутины оцепили нас в одном ущелье, закрыли проходы из него - а было их только два - и начали понемногу подстреливать наших аскеров, которые неосторожно высовывались из своих укрытий. Скоро наше положение стало нестерпимым. Несколько наших попыток прорваться закончились безуспешно - мы только несли большие потери. Начался голод. Все понимали, что без помощи нам не вырваться. Тогда паша собрал в свою пещеру старшин, стал вызывать добровольцев пробиться через заслоны гайдутинов и доставить секретный пакет беглер-бею с просьбой о помощи.

- Пойдут два смельчака, - говорил паша. - Если их заметят гайдутины, один из них должен будет пожертвовать собой ради всех нас и задержать врагов, а другой тем временем оторвется от них и с помощью аллаха доберется до Загоры.

Не знаю, какой шайтан меня подтолкнул, но я встал и сказал:

- Я готов доставить пакет, почтенный паша!

- Похвально! - воскликнул он. - Я всегда ценил твою храбрость и преданность нашему наияснейшему султану, ага Якуб. Кто же будет вторым?

Он обвел глазами старшин.

Тут, неожиданно для меня, поднимается Гамид и заявляет, что он тоже согласен принять участие в этой рискованной операции.

- Если ага Якуб захочет иметь меня своим товарищем, я с радостью предлагаю свои услуги, - сказал он и добавил: - Я верю в свою судьбу, а в моей храбрости, думаю, никто из присутствующих не сомневается. Аллах нам поможет, и мы возвратимся со свежими войсками беглер-бея.

Умиленный старый паша, должно быть не очень надеявшийся на способность своих старшин к самопожертвованию, даже приподнялся с мягкого миндера36, чтобы обнять Гамида.

- Никогда не померкнет солнце ислама, ибо оно имеет таких мужественных и преданных защитников! - воскликнул он. - Я верю в вашу счастливую звезду, светочи моих глаз! Мы все надеемся встретить вас живыми и здоровыми через три-четыре дня, когда вы приведете сюда войска беглер-бея.

Он отпустил всех старшин, дал мне пакет, как старшему по чину, сказал пароль на все дни, пока нас не будет, и снова пожелал счастливого пути.

Несмотря на то что в ту пору с вечера до самого утра светила луна, мы с Гамидом, как только стало темнеть, вышли из лагеря, перебрались через горный хребет и потихоньку начали спускаться по его противоположному склону в долину, поросшую вековым лесом. До сих пор не знаю, посчастливилось ли нам скрытно пробраться мимо гайдутинских застав, или они следили за нами, решив схватить позднее, подальше от лагеря, чтобы наши не знали, но, как бы там ни было, мы отошли от ущелья на фарсах37, а то и на полтора, никого не встретив. Я уже начал верить, что нам посчастливилось и мы в тот же день вечером благополучно доберемся в ставку беглер-бея.

Шли мы по узкой дорожке. С обеих сторон темнел буковый лес, а выше, в горах, - ели и сосны. Круглая луна катилась между гор по густо-синему небу. Дышалось легко. Свежий ночной воздух был настоян на роскошных запахах высокогорных лугов и лесов.

Вдруг позади нас затрещали кусты и кто-то крикнул по-болгарски:

- Стойте, турецкие собаки!

Другой голос повторил то же самое по-турецки. Прозвучал выстрел из янычарки38, но пуля не задела ни меня, ни Гамида.

Я быстро передал пакет Гамиду.

- Беги! Я задержу их! - шепнул ему, вытаскивая из-за пояса пистолеты и поворачиваясь лицом к невидимым врагам.

Но в этот миг сзади прогремел выстрел. Мне что-то тупо ударило в спину. Падая, я повернулся и увидел, что в руке у Гамида дымится пистолет. "Неужели это он выстрелил в меня? - мелькнуло в голове. - За что? Что я ему плохого сделал?" Я хотел крикнуть - и не смог. Ноги подкосились, все поплыло вокруг, луна на небе будто взбесилась: запрыгала, замелькала, потом покатилась вниз - прямо на меня... И я упал.

Последнее, что услышал, были слова Гамида. Он кричал гайдутинам:

- Не стреляйте! У меня для вашего воеводы важные вести!

До сих пор эти слова звучат в моих ушах, будто слыхал их только вчера. Многое ушло из моей памяти, забылось. Даже стерлись образы близких и родных мне людей. А эти слова изменника навеки врезались в память.

Проснулся я от острой боли в груди и долго не понимал, где я. Открыл глаза, оглянулся.

Лежал я на красивой деревянной кровати в небольшой темной комнате, стены которой были выложены из серого дикого камня. Высокое узкое окно в противоположной стене напоминало бойницу замка. Да это, наверное, и была бойница. Толстые дубовые двери не пропускали в комнату ни одного звука.

Что со мною? Где я? Среди друзей или среди врагов?

Я не мог ответить на эти вопросы и лежал пластом, так как от малейшего движения боль разрывала грудь.

Потом снова впал в забытье. А когда очнулся, то увидел возле себя мальчика лет пяти-шести. Он стоял у кровати и внимательно рассматривал меня. В его блестящих черных глазенках любопытство боролось со страхом. Когда он заметил, что я проснулся и смотрю на него, то хотел убежать, но, очевидно, любопытство победило и мальчик остался.

На нем была красная бархатная курточка и черные с застежками ниже колен штанишки. Белый воротничок шелковой сорочки оттенял нежный загар детской шейки. Все в нем было по-детски мило, наивно.

Его правая рука ниже локтя была обвязана куском белого полотна.

- Кто ты такой? - спросил он меня по-болгарски.

Из этого я заключил, что я у болгарских повстанцев - гайдутинов.

- Меня звать Якуб, - ответил я по-турецки. - А тебя?

Мальчонка тоже перешел на турецкий язык, да еще такой изящный, чистый, что я засомневался в прежнем выводе.

- А меня - Ненко, - ответил он и добавил: - Я - гайдутин! А ты?

Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их, как дым. Итак, я в руках гайдутинов, и меня лечат, перевязывая таким же белым полотном, как и мальчика, - вероятно, для того, чтобы потом допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец испортило мое настроение, но я, не показывая этого, ответил:

- А я - турок.

Мое признание не взволновало его.

- Почему же ты не страшный? - удивился он.

- Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдутин, - ответил я ему в тон.

- Гайдутины - это герои, они борются за свободу Болгарии, - гордо сказал Ненко, повторяя, наверно, чужие слова. - Когда я вырасту, то стану настоящим гайдутином, как мой отец! Гайдутинов все любят и уважают, кроме турков и помаков39, которые убивают их, сажают на колья и выжигают глаза.

Я не нашелся, что ответить: все, что он говорил, была святая правда. Не все, но очень многие из спахиев40, а особенно из янычар, действительно жестоко мучили пленных гайдутинов, и даже изощреннее, чем это представлял Ненко. Я перевел разговор.

- Кто же твой отец, Ненко?

- Воевода Младен... Он скоро победит турок. Тогда вся Болгария станет свободной!

Мне все больше нравился мальчик, хотя он и говорил неприятные для моего уха вещи.

Значит, его отец - воевода Младен, вождь повстанцев. Мы все слышали о нем, знали также, что это он окружил наш полк в той проклятой долине, откуда не было выхода.

- А как звать твою маму?

- Маму зовут Анка, - коротко ответил Ненко.

- Что это у тебя с рукой?

Мальчик глянул на белую повязку.

- Ястреб когтями цапнул. Я хотел достать его из клетки, а он ка-ак схватит меня - да к себе!.. Еле оторвали. Так и разодрал руку почти до кости.

- Сильно болит?

- Болело. А теперь нет. Уже заживает.

Я не успел произнести и слова, как Ненко быстро размотал повязку и протянул мне свою тоненькую ручку. От локтя до запястья чернели три длинных струпа. В некоторых местах они уже отпали, и там просвечивали свежие розовые рубцы.

- Ты не плакал?

- Плакал, но... немного. Гайдутины не плачут!

- Ты молодец. Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Мальчик ловко завязал руку. Видно, не одному мне показывал свои раны и уже научился сам делать перевязку.

- Хочу, если она про разбойников или героев... Но подожди, я позову Златку.

- Златку?

- Это моя сестричка, - пояснил он.

Он исчез за дверями и вскоре привел девчушку лет трех. Она была похожа на брата, но, в отличие от него, синеглазая, хотя волосы у нее были черные, кудрявые.

Дети забрались ко мне на кровать, и я начал рассказывать что-то из сказок об Аладдине. Глазенки детей впились в меня, как иголки, и в течение всего рассказа уже не отрывались от моего лица. Ненко забыл, что я турок, да и я тоже, что он сын воеводы гайдутинов, против которого я воевал и которого должен ненавидеть всем сердцем. Прекрасная сказка захватила и детей и меня. Карие глаза Ненко сияли от восторга, а мне казалось, что уже не так жжет под правой лопаткой.

За первой сказкой последовала вторая и третья. Мальчик не шевелился, весь превратившись во внимание, и даже когда послышался женский голос, зовущий Ненко, он не откликнулся, а прижал палец к губам, чтобы я молчал.

Но Златка вскочила с кровати и мягким клубочком выкатилась из комнаты в приоткрытые двери. А через минуту на пороге появилась молодая красивая женщина в черно-белом болгарском одеянии.

- Ненко, сынок, мы с ног сбились, разыскивая тебя и Златку по всему замку и во дворе! Что ты здесь делаешь?

- Я слушаю сказки. Пожалуйста, не мешай нам, - недовольно ответил мальчонка.

Женщина удивленно взглянула на меня, взяла детей за руки и молча вышла из комнаты. Двери остались немного приоткрытыми.

Я закрыл глаза и задремал. Не знаю, сколько прошло времени. Меня разбудили мужские голоса, долетавшие из соседней комнаты. Один из них я сразу узнал - это был голос Гамида. Второй тоже был вроде знакомый, но я никак не мог вспомнить, где и когда я его слышал.

- Я рассказал все, ага Младен, - говорил Гамид. - Передал тезкере на все пять дней. С ними твои воины могут легко проникнуть в расположение наших войск и захватить их врасплох. Они голодают и едят конину, но и ее мало, так как паша не позволяет резать коней. За них ему придется отвечать. А за людей - нет. Таков закон! Теперь остается только отпустить меня, поскольку это единственное условие, которое я поставил, перед тем как откровенно рассказал про свой отряд все, что знал.

- Не торопись, ага, - отвечал другой голос. - Я отпущу тебя, когда мы разобьем их и все твои сведения подтвердятся... Одного понять не могу: что заставило тебя изменить своим? Ты даже не пытался бежать...

- Я не смог бы далеко убежать. Меня все равно поймали бы твои люди, и я давно болтался бы на суку либо сидел на колу, вытаращив глаза. Ни то, ни другое меня не привлекает. К тому же у меня есть и другие причины, о которых я ничего сейчас не могу сказать.

- Для чего же тебе понадобилось убивать своего товарища?

- Я не хотел иметь свидетеля.

Наступило молчание. От ярости я едва не лишился сознания. Мерзкая тварь! Теперь я точно знаю, что стрелял в меня Гамид! Если раньше еще колебался, думал, что все это почудилось в бреду, то теперь сам Гамид развеял мои сомнения. Перед глазами снова поплыли желтые круги, меня всего трясло как в лихорадке. Я хотел крикнуть, но из груди вырвался только слабый стон.

Не знаю, как я не задохнулся от переполнившей меня ненависти. У меня было только одно желание - тут же, на месте, убить этого подлого пса. Рванулся с подушки, но острая боль в груди свалила опять в постель. "Лежи, Якуб, лежи! - казалось, говорила она. - Ничего ты сейчас не сможешь сделать со здоровым Гамидом. Набирайся сил, надо еще вырваться из рук гайдутинов, а потом уже думать о мести!"

Открылись двери, и я увидел среднего роста мужчину моих лет, в суконном кунтуше и в мягких юфтовых сапогах, с саблей на боку и богато инкрустированными пистолетами за широким болгарским поясом. Это был, безусловно, воевода, который недавно разговаривал с Гамидом. Он вышел из глубокой дверной ниши и, улыбаясь, подошел ко мне.

- Ты не узнаешь меня, Якуб? Тебе уже, кажется, лучше?

Свет из окна упал на его лицо, и я с удивлением узнал в воеводе своего бывшего школьного товарища, Младена. Так вот почему голос воеводы показался мне таким знакомым! Младен, друг и товарищ моих юношеских лет, - вождь повстанцев, гайдутинский воевода! Кто бы мог подумать, что произойдет такое превращение! Теперь я понял, как я очутился в этой комнате и почему меня усердно лечили, вместо того чтобы повесить или расстрелять. Младен узнал меня и заботится обо мне.

- Младен! - воскликнул я, превозмогая боль. - Младен, неужели это ты?

- Как видишь, Якуб, это действительно я, - ответил он, осторожно сжав мою руку. - Вот как, друг мой, пришлось нам встретиться, - ты в одном, а я в другом лагере. Ты, очевидно, уже догадался, что я и есть воевода Младен, которого проклинают во всех мечетях и на всех перекрестках империи. Да и сам, должно быть, не раз посылал меня в преисподнюю и хотел видеть мою голову на копье спахии...

- Ты не преувеличил, Младен, - ответил я. - Но все же я рад видеть тебя в полном здравии, хотя и не уверен, в полном ли ты разуме.

- Почему?

- Ничем иным, как потерей рассудка, я не могу объяснить твое участие в этом несчастном восстании, которое с самого начала было обречено на гибель.

- Ты ошибаешься, Якуб, - возразил воевода. Голос его зазвучал, как туго натянутая тетива лука. - Как тебе было известно, я болгарин, болгарский худородный князь, у которого турки отняли все, кроме имени: родину, людей, землю, скот. Сохранилось только это горное гнездо, что стало моим пристанищем, моим укрытием. Всюду я видел гнет и несправедливость. Султан захватил наши плодородные земли, разделил и раздал их своим воинам. Наши хлеборобы должны теперь работать на них, платить харадж - десятину, что только зовется десятиной, а на самом деле почти половина их доходов. Кроме этого, они выплачивают в казну джизе - подушную и испендж - подать кровью: отдают болгарских ребятишек, которыми султан потом пополняет свой янычарский корпус... Турки закрывают наши церкви, лишают коренное население всех прав. Беглер-беи, санджак-беи и паши, как черное воронье, налетели на Болгарию, на Балканы и терзают кровавыми когтями самое сердце народа! Мог ли я спокойно смотреть на эти издевательства, унижения, убийства и грабежи? Могло ли мое сердце мириться с черной несправедливостью? Разве оно каменное или наполнено мертвой сукровицей, а не горячей кровью?.. Вот почему ты видишь меня сегодня воеводой болгарских гайдутинов - повстанцев, борцов за свободу своего народа и своей страны!

Он говорил вдохновенно. Глаза его горели верой в справедливость того дела, за которое он выступил на борьбу с могучей Портой. Высокий белый лоб, длинные волосы, темной блестящей волной спадавшие на шею, небольшие черные усы делали лицо выразительным, обаятельным.

Мне стало стыдно за свои слова.

- Младен, - сказал я, - когда мы учились с тобой вместе в медресе, ты казался мне только честным, умным, хотя, может, немного вспыльчивым юношей. Теперь я вижу, что знал тебя недостаточно. Ты был еще и скрытным - никогда, ничем не выдал того, что было у тебя на душе. И хотя я знал, что ты болгарин, однако не придавал этому никакого значения, думал, что стать турком и быть турком почетно, лестно для каждого, в том числе и для болгарского княжича Младена. Теперь вижу, как я ошибался. Ты стал защитником своего угнетенного народа и нашел в себе смелость открыто выступить против могущественного и беспощадного врага. Беру свои слова назад, Младен, ибо преклоняюсь перед твоим мужеством. Я не могу стать твоим единомышленником и не могу сочувствовать твоим убеждениям. Я не буду помогать тебе ничем в войне против моих соотечественников, потому что не хочу быть изменником, подобно Гамиду, который хотел убить меня и раскрыл тебе все наши секреты. Однако всем сердцем верю, что не мог ты выступить за несправедливое дело, и сочувствую тебе... Пусть бережет тебя аллах!

- Спасибо, Якуб, - произнес Младен. - Спасибо за то, что ты понимаешь меня. Но я никак не думал, что тебе все известно о Гамиде.

- Я невольно слышал ваш разговор...

- Тогда понятно... Гамид - негодяй. Он заслуживает быть повешенным трижды. За то, что он - спахия и воюет против нас, что предал свой полк и что стрелял в своего же товарища... Но я дал ему слово, слово чести отпустить.

- Когда?

- Когда дал слово или когда отпущу?

- Когда отпустишь?

- Как только узнаю, что он сообщил мне верные сведения.

- То есть после нападения на наш полк?

- Да.

- Младен, дай мне оружие, я убью его сам! - выкрикнул я. - Ты дал слово отпустить - ну что ж, отпускай! А я поклялся отомстить...

- Успокойся, Якуб, - наклонился ко мне Младен. - Тебе рано думать об оружии и о мести. Ты тяжело ранен и должен сначала поправиться. А отомстить сможешь и тогда, как возвратишься к своим. Не самосудом, а законно. И его расстреляют как изменника.

- Когда-то еще я вернусь к своим.

- Вернешься... Я беру на себя грех перед товарищами, отпуская двух спахиев. Что поделаешь: одного - во имя долга чести, а другого - во имя дружбы. Ну, ты пока лежи! Мне надо идти... Сейчас пришлю к тебе лекаря.

Он встал, но выйти не успел. В комнату ворвался Ненко с криком:

- Я не хочу быть с бабкой Пекою! Я хочу с турком!

Заметив отца, мальчик остановился. За ним в комнату вошла румяная от быстрой ходьбы жена воеводы.

- Что мне делать с ним, Младен? - пожаловалась она, показывая на сына. - Никак не слушается бабки Пеки. Рвется сюда. Говорит, турок такие интересные сказки рассказывает...

- Ничего плохого, Анка, не будет, если Ненко некоторое время побудет здесь. Я полностью доверяю Якубу. Мы с ним поговорили откровенно - он не будет обращать нашего сына в ислам... Можешь смело оставлять мальчика возле него.

После этого разговора Ненко каждый день прибегал ко мне, и я рассказывал ему сказки и разные истории из своей военной жизни. Мы подружились с ним. Его веселый лепет разгонял грусть, которая часто находила на меня, а он, не имея, очевидно, товарища для детских игр, привязался всем сердцем к взрослому человеку, который отвечал ему тем же. Часто он приводил с собой Златку, и тогда в комнате поднималась веселая кутерьма. Дети гонялись друг за другом, визжали от удовольствия, смеялись, а я смотрел на них и забывал, что я ранен, что лежу на кровати того, с кем должен был воевать, что мои товарищи напрасно ждут нашего возвращения. Забывал даже про Гамида, хотя мысли о нем, когда оставался один, не давали мне покоя.

Так прошло несколько дней. Однажды ночью случилась беда.

На рассвете я услышал в замке шум и крики, топот ног. До меня донесся отчаянный женский крик. Я не мог подняться, а потому терпеливо ждал, пока кто-нибудь придет и я узнаю, что там случилось.

Через некоторое время ко мне в комнату заглянул старый гайдутин с факелом, но сразу же исчез, ничего не сказав.

Немного погодя вбежала заплаканная Анка. В ее глазах я увидел такое отчаяние, что, несмотря на резкую боль в груди, поднялся с подушки и спросил:

- Что там?

- О боже, нет Ненко и Златки! - простонала она. - Этот проклятый Гамид убил двух стражников, няню и, выкрав детей, убежал из замка...

Это известие ошеломило меня.

- Где же воевода? Где Младен? Надо догнать убийцу!

- Младен со всеми гайдутинами еще вчера выехал к Белым скалам. Там, наверно, сегодня будет бой. В замке осталось только пять стражей. Один караулил Гамида. Гамид его задушил и переоделся в его одежду. Потом спустился вниз и зарубил саблей того, кто охранял ворота...

- А дети? Как же он захватил их?

- Остальные гайдутины спали. Никто ничего не слыхал. Наверно, это и навело его на мысль выкрасть детей. Он ворвался к ним в комнату, убил бабку Пеку, а сонных детей схватил в охапку. Меня разбудил дикий крик Ненко. Крик доносился от выходных дверей, я кинулась туда... Но было поздно: Гамид вскочил на коня, стоявшего всегда наготове возле ворот, и, не выпуская из рук детей, умчался в ночную тьму...

Женщина рвала на себе косы, металась как безумная по комнате.

- Что делать? О, что делать?.. - стонала она, сжимая руками голову.

- Надо немедленно послать на поиски трех гайдутинов. Дорога каждая минута! - выкрикнул я, принимая близко к сердцу горе женщины.

- Я уже посылала... Но они возвратились ни с чем, - сквозь слезы промолвила она. - Ночь темна. Не осталось никаких следов. Кто скажет, куда он убежал? Кто сможет поймать его теперь в лесной чаще? Наверное, он уже где-то у своих...

Как мог я утешал бедную женщину, но все мои слова были напрасными. Меня и самого терзала досада, а еще больше угнетала мысль, что Гамид, возможно, навсегда выскользнул из моих рук. А я так хотел с ним встретиться один на один! Мне удалось уговорить Младена не отпускать его до тех пор, пока не встану с кровати, и воевода обещал мне это... И вот на тебе! Гамид исчез, и теперь ищи ветра в поле. А я лежу беспомощный на чужой кровати и не знаю, когда встану и встану ли когда-нибудь вообще...

Вечером с гайдутинами прибыл воевода Младен с большой добычей: оружием, конями, одеждой и полковой кассой. Мой полк был разгромлен, только немногим удалось спастись.

Узнав о бегстве Гамида, Младен, как потом мне рассказали, не слезая с коня, повернул отряд и помчался на розыски. Появился он в замке лишь на другой день, весь черный, с красными то ли от бессонницы, то ли от слез глазами, сгорбленный и постаревший сразу лет на двадцать. В глазах его застыла невыразимая боль.

Он и его люди объездили все горные дороги и тропинки, обшарили окрестные долины, облазали кусты и провалы. Нигде никаких признаков. Только одному отряду, пробравшемуся до самого предгорья, где рыскали турецкие разъезды, удалось напасть на след: дед-пастух рассказал, что накануне видел всадника в одежде гайдутина. Всадник вез на коне перед собой какой-то большой мешок - пастух не разглядел издалека, что именно, - тот быстро промчался в направлении Загоры. Когда об этом сообщили воеводе, он распорядился прекратить поиски. Он понял: это был Гамид с его детьми, который спешил в Загору к беглер-бею. Теперь никакая сила не вырвет Ненко и Златку из их когтей.

В Чернаводе настали скорбные дни. Анка заболела, и все боялись за ее рассудок и жизнь. Младеи похудел, извелся, начал на глазах у всех седеть. Гайдутины ходили мрачнее ночи. Посланные воеводой в Загору лазутчики возвратились ни с чем. Подтвердили только то, что уже знали все жители Старой Планины и предгорных долин - дети воеводы попали в руки беглер-бея.

Несмотря на горе и тяжелые переживания, Младен не забыл обо мне. Каждый день присылал лекаря, а иногда приходил и сам. Сядет на стул, охватит голову руками и невидящими глазами смотрит перед собой. Я пробовал заговаривать с ним, утешать его. Но на слова сочувствия он только махал рукой или говорил: "Ты добрый человек, Якуб, хотя и турок, и слова твои идут от сердца, я ценю тебя за это и люблю, как старого товарища. Но от твоих слов мне не легче, и ты, друг, сам это хорошо знаешь". Выходя из комнаты, неизменно повторял:

- Спасибо тебе, Якуб.

За что спасибо? За то, что утешал? Невелик труд! Мне хотелось искренне, по-дружески помочь Младену, но я не умел да и не знал, как это сделать.

Вскоре стало известно о новом подлом и мерзком ударе, который нанес мне Гамид.

Я уже начал поправляться, понемногу ходил и ждал той минуты, когда смогу возвратиться к своим. У меня не было сомнений, что Младен отпустит меня, как только попрошу его об этом. Но разве можно было предположить, что над моей головой собрались уже такие зловещие тучи, которых не разгонит никакой ветер.

Как-то ко мне вошел Младен в сопровождении двух гайдутинов, которые вели связанного янычара. Гайдутины вышли, а янычар остался стоять посреди комнаты.

- У него печальные вести для тебя, Якуб, - сказал воевода. - Тебе нельзя возвращаться к своим.

- Почему? - вскрикнул я.

- Гамид сейчас в большой милости у беглер-бея. Ему удалось убедить его в том, что изменник ты, что ты выдал мне письмо паши и все пароли. Ты объявлен вне закона... За тебя, живого или мертвого, объявлена награда.

- О аллах! - простонал я, сраженный вестью в самое сердце. - Неужели это правда?

- Правда, ага, - подтвердил янычар. - У нас только и говорят об этом после разгрома полка спахиев в долине Белых скал.

Младен хлопнул в ладоши. Вошли гайдутины и увели янычара

- Теперь мне понятно, - сказал Младен, когда закрылась дверь, - почему Гамид стрелял в тебя и почему он выдал нам все о своем полке... Мы захватили полковую кассу - она пуста. Очевидно, Гамид еще перед походом или после того, как согласился идти вместе с тобой к беглер-бею, выкрал деньги, а чтобы замести следы, решил свалить все на нас. Он рассчитал правильно: гайдутины, получив от него важные сообщения, убивать его не станут, а полковая касса во время нападения должна быть захвачена, и Гамид спрячет концы в воду. Тебя он пытался убить, чтобы отвести от себя подозрения, обвинив тебя в измене... Хитро? Похищение Ненко и Златки, тоже хорошо им обдуманное, еще больше помогло. Теперь его чествуют как героя. Еще бы: захватил детей воеводы, убил двух гайдутинов и сам вырвался из заточения! Ему верят, - ведь нет никаких оснований не верить, и награждают, повышают в чине и даже дают деньги для приобретения одежды, оружия и коня... А тебя все считают изменником.

- Клянусь небом, я отомщу ему! - воскликнул я, представляя те нечеловеческие муки, которым предам своего заклятого врага, как только доберусь до него. - Младен, умоляю, дай мне оружие! Дай мне коня! Я должен найти и покарать негодяя!

Но Младен охладил мой пыл.

- Тебя сразу же схватят янычары. Не надо спешить. Надо все обдумать... Я тоже горю желанием жестоко отомстить Гамиду за детей. Я уже дал приказание верным людям, чтобы они выследили его и убили, как собаку! Если и ты возьмешься за это дело, то я уверен, что Гамиду не долго останется жить... Но ты не можешь открыто появиться в ставке беглер-бея, где, наверно, находится Гамид. Тебе надо изменить внешность. Так изменить, чтобы ближайший друг не узнал.

Младен говорил разумно. Я внимательно слушал. И тут мне пришло в голову стать дервишем или, что еще лучше, меддахом. Я знал множество песен, сказок, легенд, умел хорошо играть на сазе41, и мне легко было сыграть эту роль. Нужно только отпустить бороду и подобрать соответствующую одежду и саз. Я сказал об этом воеводе, он одобрил мой замысел.

Словом, со временем я стал настоящим меддахом. В высоком кауке42 и поношенном джеббе43, в стоптанных чарухах44 из телячьей кожи, с торбой за плечами, в которой лежал саз и несколько ячневых лепешек, заросший густой черной бородой, - таким я вышел однажды темным вечером из замка воеводы и направился в Загору.

Там я убедился, что меня действительно обвиняют в измене и что за мою голову, как и за голову воеводы Младена, от имени беглер-бея обещана большая награда.

Там я выведал, что Ненко беглер-бей сначала хотел посадить на кол, чтобы нанести воеводе удар в самое сердце, но почему-то передумал и отослал в Стамбул, в корпус янычар, где из маленького болгарина могли сделать преданного защитника Османской империи. Про Златку никто ничего не слышал.

В одном я не имел успеха - нигде не мог разыскать Гамида. Он как сквозь землю провалился. Видно, предчувствовал опасность и временно исчез из Загоры. Я осторожно расспрашивал о нем у янычар и спагиев, у торговцев и слуг беглер-бея, но никто не знал, куда он делся, хотя многие видели его при дворе беглер-бея недели две или три тому назад.

После этого я почти три года бродил по Болгарии в поисках своего врага. Не было того полка или заставы, где бы я не побывал, не было той дороги, по которой бы я не прошел. Но все напрасно! Гамид как в воду канул.

И тогда я решил обойти всю страну, начиная со Стамбула до отдаленнейших уголков ее. Всюду я расспрашивал, смотрел, слушал. Ничто не проходило мимо моего внимания. Так прошло еще несколько лет. И наконец я нашел того, кого так долго искал.

Однажды я приехал в селение Аксу, которое носит то же название, что и речка и этот проклятый замок, привязал к дереву своего мула и нараспев стал зазывать к себе правоверных. Вдруг я увидел трех всадников. Они приближались ко мне. Передний, роскошно одетый, на чистокровном коне, показался мне знакомым. У меня екнуло сердце, хотя, по правде говоря, я почти потерял надежду встретить Гамида и бродил по стране больше по привычке, чем в надежде найти своего врага.

Когда они подъехали ближе, я чуть не вскрикнул: это и вправду был Гамид! Он растолстел, отяжелел, изменился, но я его узнал бы и в аду под личиной самого шайтана.

Он остановился передо мной, надменно поглядывая с коня. Должно быть, ждал, что я поклонюсь такому важному спахии. А я словно онемел - стою и не могу вымолвить ни слова! Только смотрю широко открытыми глазами и улыбаюсь, словно дурень, улыбаюсь от радости, что встретил его все же после стольких лет поисков.

Наконец я спохватился и стал кланяться.

- Слава аллаху, что дал мне счастье увидеть такого вельможного бея, сказал я. - В этих горах я привык встречать одних пастухов и каратюрков45. И все они так бедны, что меддаху приходится питаться черствыми лепешками и родниковой водой.

- Если ты потешишь нас сладкозвучными песнями, то можешь рассчитывать на хороший кусок жареной баранины с перцем и кувшин холодного айрана46, сказал Гамид.

- Благодарю, эфенди, - ответил я с радостью, ибо приглашение в замок приближало, как я думал, время мести. - Когда мне прийти?

- Вечером.

Перед заходом солнца я был в замке. Под джеббе у меня был пистолет, а в потайном кармане - небольшой кривой кинжал.

Весь день я не находил себе места, думая о предстоящей встрече с Гамидом. Мне представлялись разные картины этой встречи, мысленно я повторял слова, которые должен был ему сказать. Мне виделось лицо Гамида, его выражение, когда мы останемся наедине и он узнает, кто я такой... Почему-то я думал, что меня оставят ночевать в замке, я проберусь в спальню Гамида - и он умрет в своей кровати! С такими мыслями я переступил порог селямлика47.

О себе я не думал. Страха не было.

Кроме Гамида, который, словно султан, сидел не на миндере, а в высоком мягком кресле под шелковым балдахином, в зале было два или три телохранителя, а на галерее, задрапированной цветастой кисеей, слышались женские и детские голоса. Гамид, очевидно, собрал всех домочадцев, чтобы послушать бродячего меддаха.

Слуги разостлали посреди зала красивый ковер, положили для меня широкую подушку, а рядом поставили кувшин айрана, чтобы я мог, когда буду петь, промочить горло.

Я начал волноваться. Старая ненависть, помноженная на многолетние мытарства, которые я познал, разыскивая Гамида, теснила мне грудь. Я смотрел на сытое, самодовольное лицо спахии, на массивные золотые перстни на толстых пальцах, на дорогие ковры, что висели на стенах, на всю роскошь, которая окружала моего врага, и вспоминал выстрел в спину, похищение Ненко и Златки, гибель моего полка, обвинение меня в измене. Разве до песен мне было тогда?

Неудивительно, что мой голос, когда я начал петь, забренчал, как разлаженный саз. Потом он окреп, но все же в нем чувствовалось волнение. Гамид с подозрением взглянул на меня и уже не сводил пристального взора с моего лица. Неужели он что-нибудь заподозрил? Неужели догадался, что под личиной меддаха скрывается его бывший товарищ по оружию, которого он когда-то так бесчестно предал?

Видя напряженное лицо хозяина, слуги и домочадцы сохраняли могильную тишину даже тогда, когда пелись шуточные песни. Все как в рот воды набрали.

Я невольно нащупал локтем под джеббе пистолет - он был заряжен тяжелой свинцовой пулей. Это немного успокоило меня.

Наконец я взял последний аккорд на сазе и отпил из кувшинчика немного айрана.

- А ты неплохо научился петь, Якуб, - вдруг произнес Гамид. - Спасибо, повеселил старого друга!

Если бы подо мной провалилась земля, если бы небо упало на голову, это не так ошеломило бы меня, как эти слова. Я сразу понял: если в этот же миг не покончу с Гамидом, то будет поздно. Я вскочил на ноги, выхватил пистолет и, почти не целясь, так как было близко, выстрелил в него.

Гамид громко вскрикнул и схватился за плечо. "Плохо попал", - подумал я и, отбросив ненужный теперь пистолет, ринулся к нему с кинжалом. Женский крик на галерее как бы подстегнул меня. Еще два прыжка - и сцепился с Гамидом врукопашную! Но кто-то сзади бросился на меня и свалил на пол. Мне скрутили руки, ударили чем-то тупым по голове. Я еще метался, стараясь вырваться, но силы были неравны. Два великана-телохранителя держали меня, как свирепые псы.

Бледный, перепуганный насмерть Гамид, поглядывая на левое предплечье, из которого лилась кровь, выкрикнул:

- Заткните ему тряпкой рот! Закуйте в кандалы и отведите в подземелье! Это не меддах - это подосланный убийца! Я потом сам допрошу его!

Мне не дали сказать и слова. Грубые руки заткнули в рот мой собственный каук. Телохранители вывели во двор, надели на меня обруч с цепью и бросили в это подземелье...

Из головы сочилась кровь, вывихнутое правое плечо распухло и нестерпимо болело. Сначала - не знаю, как долго, - потрясенный тем, что случилось, я неподвижно лежал на холодном полу. Потом боль напомнила мне, что я еще живой и должен думать о себе.

За долгие годы странствий я много чему научился, в том числе и искусству врачевать. Я заметил, что людям нужны не только песни и звучание моего саза, а и слова утешения и сочувствия, умение заговаривать кровь или, наоборот, пускать ее, если много собралось в теле испорченной. Я учился у странствующих дервишей-мудрецов, у знахарей и у столичных лекарей, которые в обмен на мои песни и рассказы о далеких, невиданных ими краях раскрывали передо мной секреты своих знаний. Я знал разные травы и корни, которые помогают при болезнях, умел вправить любой вывих или правильно соединить поломанные кости.

Когда боль напомнила о себе, я поднялся, перевязал сорочкой рану на голове, а потом, зажав поврежденную руку ногами, вправил вывих плечевого сустава.

Постепенно боль начала стихать. Но ее место заняли мрачные мысли. До сих пор не могу забыть их, не могу отогнать от себя.

Так трагично закончились мои многолетние старания отомстить Гамиду. Вместо радости отмщения я познал горечь такой страшной неудачи. Гамид живьем похоронил меня в этой холодной, затхлой норе, чтобы я постоянно чувствовал, как медленно и мучительно умираю. Иногда он приходит сюда, бьет нагайкой по голове, приговаривая: "У тебя слишком цепкая память, Якуб! Не так ли? Так я выбью ее из твоей головы. Будь уверен, что я добьюсь этого, хотя бы пришлось раскроить твой череп!"

Много лет длится это истязание побоями, голодом, холодом, одиночеством и темнотой. Когда закончится, одному аллаху известно!

4

- Все на этом свете имеет свое начало и конец. Не надо впадать в отчаяние, ага Якуб. Когда-нибудь кончится эта беда, - как мог утешал товарища по несчастью Звенигора.

- Как же, кончится... - В голосе меддаха зазвучала горечь. Но он сразу же перешел на другое: - Ты мудрый, казак, и хорошо говоришь по-нашему... Откуда ты? Кто ты?

Звенигора задумался. Спокойный вопрос Якуба всколыхнул его душу, разбередил воспоминания. Перед глазами проплыли далекое детство и юность. Казалось, все было только вчера: и родной дом, и ребячьи ватаги, и школа, и милые материнские руки, что ласкали его темно-русые кудрявые волосы, и скупая отцовская ласка, и звонкий смех маленькой сестрички Стеши...

Он долго не отвечал Якубу. Перебирал в памяти давно прошедшие картины, и все ему казалось интересным. Но будет ли оно интересным для Якуба?

- Мне сейчас двадцать четыре года, - тихо произнес Звенигора. - Я вдвое младше тебя, ага Якуб. Со мной не случалось таких удивительных приключений, но и меня немного потерла жизнь, помяла и кое-чему научила.

Детство мое прошло в Каменце на Подолии. Слышал о нем, наверно. Да и кто о нем не слышал? Это туда несколько лет назад ваш султан Магомет Авджи48 привел бесчисленные свои полки и бросил на приступ... Но об этом потом. До того злосчастного времени, когда янычары ворвались в город и сожгли его, он, как казалось мне, был наилучшим уголком на земле.

Наш дом стоял над стремительным Смотричем, на Карвасарах. Дом деревянный, но просторный, с множеством темных и потайных уголков, забитых старым хламом, среди которого я прятался от отца, когда мне надоедало помогать ему в мастерской. Отец мой был хороший мастер-резчик. Изделия его славились по всей Подолии, их охотно покупали даже в Польше и Турции. Это приносило отцу, как я понял позднее, неплохие заработки. Его выбрали цеховым старостой. И он, бывший бедняк-гуцул, подмастерье, выбившись в люди, задумал дать сыну образование. Сначала он отдал меня в бурсу, а потом в коллегиум49. Хотел видеть меня священником... Там учили меня закону божьему, поэзии, риторике, а также латыни... Однако я был непоседой и, хотя наука легко мне давалась, очень быстро понял, что это не моя дорога. Мне хотелось свободы, простора. Я мог часами стоять на плацу и наблюдать, как учатся фехтовать солдаты, как стреляют они из аркебузов50 и самопалов51. Без конца мог слушать рассказы бывалых людей про войны, сражения. Мне и самому хотелось стать воином.

По соседству с нами жила богатая армянская семья. Варпет52 Ованес Кероненц имел торговый ряд в городе и снаряжал большие караваны в Турцию. Он хорошо относился к моему отцу - не раз закупал у него большие партии готовых изделий. С его сыном Хачиком мы были друзьями. А так как Кероненцы забыли свой язык и говорили по-турецки, то и я научился от Хачика и удивлял старого Ованеса хорошим турецким произношением.

Очевидно, это и побудило его взять меня к себе на службу, после того как я убежал из коллегиума и заявил отцу, что ни за что не вернусь туда. Я сопровождал его вместе с Хачиком и слугами в поездках по Валахии, Болгарии и Турции. За три года я трижды побывал за Балканами. С Хачиком мы жили, как братья, делили и хлеб и соль. Вместе стояли за прилавком, вместе читали Ляали и поэта-султана, кровавого Магомета-завоевателя, вместе скакали на ретивых конях, с саблей на боку и пистолетами за поясом, когда сопровождали караваны старого купца...

Не знаю, кем бы я стал к этому времени, если бы однажды не зазвучал над городом набат. С юга двинулись несметные турецкие полчища. Сам султан явился под стены Каменца.

Пока еще выходы из города были свободны, отец отправил мать, мою двенадцатилетнюю сестричку и дедушку, отца матери, в Винницу. А мне дал оружие, и мы пошли на городскую стену.

Началась осада.

Это был ад. Город оборонялся храбро, но не выстоял. Люди гибли, дома пылали в огне. На моих глазах полегли оба Кероненцы - старый Ованес и Хачик, а потом и мой отец. Я похоронил их на нашем дворе, где уже ничего не осталось, кроме головешек.

Вскоре янычары ворвались в Каменец. Что творилось! Под ятаганами падали и стар и млад. Женщин связывали и тащили в неволю. Воины погибали в бою.

Судьба была милостива ко мне. Хотя я дрался рядом с другими, не получил ни царапины. Вечером, когда пали последние польские знамена и уцелевшие воины начали сдаваться победителям, я переоделся янычаром (их трупов было тоже достаточно вокруг) и прошел через вражеский лагерь. К утру уже был далеко по дороге на Винницу.

По пути я всюду видел разоренные села и хутора, трупы людей: татары, как саранча, прокатились по нашему краю. Я понял, что единственный выход для нас - бежать на Левобережье, под власть московского царя.

Забрав родных из Винницы, я тронулся в путь. Мы шли ночами, прячась днем от татарских отрядов. Мать, Стеша и дедушка не переставая плакали по отцу и даже не понимали, куда и зачем я их веду. По дороге к нам приставали такие же изгнанники-беженцы, и, когда мы возле Черкасс перебрались через Днепр, нас уже было около сотни человек.

Левобережье встретило нас приветливо, как родных. Лубенский полковник выделил пустырь над Сулой, который назывался Дубовой Балкой, и мы там до осени поставили хутор. Вместе с дедом построили хату, распахали участок земли... Но, видно, не суждено было мне стать хлеборобом. Захотелось подержать саблю в руке. Да и время было очень неспокойное, жестокое.

Молодежь шла в войско гетмана Самойловича. Я, оставив родных, подался в Запорожье, стал казаком. Ну, а оттуда уже судьба забросила меня сюда... Но об этом в другой раз. Должно быть, спать пора, ага Якуб. Сейчас на дворе ведь глухая ночь.

Гремя кандалами, они легли на холодный пол. Якуб еще долго вертелся, вздыхал. А Звенигора закрыл глаза и сразу крепко заснул.

5

Прошла короткая зима. Бесконечные беседы узников сократили ее еще больше. Якуб умел так красочно рассказывать, что Звенигора, как наяву, странствовал с ним по безграничной Османской империи, заходил в темные сакли каратюрков и светлые просторные залы спахиев, в казармы янычар и в мрачные башни замков, бродил по шумным улицам и площадям Стамбула...

Так значительно меньше чувствовались голод и промозглая сырость подземелья, забывалось тягостное житье и безрадостное будущее.

Однажды вместо глухонемого надсмотрщика на пороге появился Осман и громко крикнул:

- Эй, ты, неверная собака, выходи!

Звенигора встал, пожал Якубу руку и вышел во двор. Глаза больно резанул давно не виданный яркий солнечный свет. Звенигора зажмурился и поспешил стать в тень ореха, который уже покрылся молодой нежно-зеленой листвой.

Во дворе царила тишина. Осман куда-то исчез. Привыкнув к свету, Звенигора оглянулся вокруг. Во дворе никого.

Неожиданно с галереи прозвучал смех. Звенигора поднял голову и встретился взглядом с Гамидом, который разговаривал с молодым, монгольского типа человеком в дорогой одежде.

Лицо Гамида исказила гримаса гадливости.

- Фу, какая грязная свинья! - скривился он, глядя на казака. Взгляни, друг Ферхад, на это чудище. Не человек, а зверь! Оброс, как гяурский поп! Ногти на пальцах даже завернулись. А разит от него так, что и здесь слышно. И эта падаль хотела меня убить!

- Ну что ж, убей ты его, - спокойно произнес Ферхад, словно речь шла и вправду про какого-нибудь зверя.

- Убить мало! Смерть врага приносит наслаждение только тогда, если ты видишь его муки и страх, искажающий его лицо. Запах вражьей крови пьянит, как старое выдержанное вино! Я приберег этого гяура к твоему приезду, ага Ферхад, чтобы потешить тебя необычным зрелищем... Эй, Осман, открывай клетку!

Звенигора еще не знал, что приготовил для него Гамид, однако почувствовал в его словах смертельную опасность для себя. Оглядев двор и галереи, он убедился, что Гамид и его гость были единственными зрителями.

Значит, затеяна кровавая потеха. Чтоб не застали врасплох, стал спиной к ореху.

- Ага, боишься! - загоготал Гамид. - А мне говорили, что запорожцы и самого шайтана не боятся.

Что ему ответишь? Звенигора промолчал.

Слева, под башней, послышался скрип петель. Стукнули деревянные дверцы. Звенигора резко повернулся и увидел упругое тело пятнистого барса. Зверь вышел из клетки, вмурованной в стену крепости, и остановился.

По телу Звенигоры пробежал холодок. Вот какое зрелище приготовил для гостя Гамид! Хочет натравить злого, голодного зверя на безоружного, изнуренного, закованного в кандалы человека!

Что делать?

Молниеносно замелькали мысли. Прыгнуть на дерево? Нет, это не спасет. Барс и там достанет. К тому же Гамид снимет с дерева стрелой или пулей. Бежать? Но куда? Все двери закрыты, ворота на замке... Вступить в единоборство с барсом? Именно на это рассчитывает Гамид. Но что это даст? Голыми руками зверя не возьмешь. Разве что схватить камень? Это хоть какое-никакое оружие! Острым камнем можно раскроить хищнику череп. А не лучше ли подождать? Может, зверь не нападет?

Барс еще не видел Звенигору. Потянулся, зевнул, широко раскрыв зубастую пасть, а потом облизнулся тонким розовым языком. Только после этого понюхал воздух, ступил несколько шагов вперед - и увидел человека... Остановился, приседая на задние лапы, словно раздумывая, что за удивительное существо перед ним. Потом, очевидно, решил, что это добыча, которая может насытить его пустой желудок, - его уже второй день не кормили, и он чувствовал жгучий голод. Правда, человек - опасный враг. Барс это знает. Во всяком случае, не заяц и не косуля. Даже не горный баран. Но выбирать не из чего. Голод донимает все сильнее, и барс прищуривает узкие желтые глаза, чтобы лучше взвесить и рассчитать прыжок.

Мускулы Звенигоры тоже напряглись. Он начал медленно поднимать вверх грязные руки с закрученными длинными ногтями, похожими на когти хищника.

Тихо забренчали кандалы. Зверь настороженно поднял уши, встревоженный подозрительным, незнакомым звуком.

С галереи донеслось взволнованное дыхание Гамида и Ферхада. Звенигора на миг искоса взглянул вверх. Уловил злорадство, что светилось в глазах Гамида. Спахия заранее смаковал кровавую битву зверя и человека.

Барс напрягся, готовясь к прыжку. Но прыгнуть не успел. На нижней закрытой галерее послышался топот, смех и визг. С грохотом распахнулись двери. Из них быстро выбежала молоденькая девушка в цветастых шароварах. От быстрого бега ее лицо пылало румянцем. Пушистая черная коса развевалась за спиной. За нею, смеясь, выскочила младшая, более хрупкая, и бросилась догонять убегавшую.

Гамид и Ферхад подскочили с мест, испуганно закричали:

- Назад! Назад!

- О аллах экбер53, спаси их!

Девушки увидели барса - остановились. Смертельный страх прозвучал в пронзительном крике. Девушки бросились назад, но младшая споткнулась, упала под ноги другой, и обе покатились по земле.

Барс не раздумывал, на кого теперь напасть. Конечно, на того, кто убегает, а не на того, кто решительно ждет нападения. В воздух взметнулось пятнисто-желтое тело.

На галерее заверещал Гамид. Ферхад перевесился через перила вниз и тоже издал хриплый дикий крик.

Звенигора не успел обдумать своих действий. Какая-то внутренняя сила быстро метнула его вперед, когда зверь был в воздухе. Тела столкнулись. Удар - и барс покатился по земле. Но зверь молниеносно вскочил и, поняв, что ему не избежать схватки с напавшим, бросился на него. Пасть зверя хищно оскалилась. Блеснули острые клыки.

Звенигора протянул вперед скованные кандалами руки. Барс, вместо того чтобы вцепиться зубами и когтями в живое тело, ударился грудью о холодный металл. В тот же миг Звенигора обернул цепь вокруг его шеи, изо всех сил сдавил горло.

Зверь дико заревел, заметался, стараясь когтями достать врага. Чтобы не дать ему возможности порвать грудь, Звенигора подался назад. Барс захрипел, забил задними лапами о землю. Передними рвал цепь, но освободиться из петли не мог. Она все сильнее врезалась ему в шею. Барс делал отчаянные усилия, чтобы дотянуться лапами до груди человека, и когда это ему удавалось, летели клочья одежды, обагренные кровью.

Но Звенигора уже не отступал. Напрягал все силы, чтобы еще туже затянуть металлическую петлю.

Хрястнули кости. Зверь взвыл, дернулся и замолк. Опустились передние лапы. Из пасти перестало вырываться тяжелое хрипение. Тело хищника обмякло, отяжелело, повисло...

А Звенигора все еще боялся ослабить усилия: барс - живучий зверь; даже полузадушенный, он может в последний миг нанести смертельный удар.

Наконец руки не выдержали нечеловеческого напряжения. Цепь отпустила сдавленную шею зверя, и барс упал на землю к ногам победителя.

Обессиленный, тяжело дыша, Звенигора оперся спиной о ствол ореха. Перед глазами плыли желтые круги, ноги дрожали. Хотелось упасть и забыться.

Но он заставил себя стоять: к нему приближались девушки. Впереди старшая, за ней - младшая. Как ни было плохо Звенигоре, все же он не мог не заметить, что подобной красавицы, как эта, шедшая впереди, ему никогда в жизни не приходилось встречать. Ей было не больше шестнадцати лет - пора, когда девушка, особенно на юге, пышно расцветает. Легкая серая одежда облегала ее стройную фигурку. Лицо, продолговатое, нежное, еле покрыто легким весенним загаром. Затененные длинными черными ресницами глаза казались и синими, и темными одновременно.

Девушка остановилась за несколько шагов перед Звенигорой и сказала:

- Спасибо! Ты спас нас.

Звенигора заметил, что, кроме благодарности, в ее взгляде мелькнули удивление и невольное отвращение. Ему стало мучительно стыдно за свои грязные руки с огромными ногтями, за нечесаные, сбившиеся патлы, за рваную одежду и тяжкий запах, что шел от его давно не мытого тела. Он не привык чувствовать себя вещью другого человека, а потому не мог допустить мысли, что эта девушка и ее подруга смотрят на него не как на казака, а как на скотину, что принадлежит ей или членам ее семьи.

Она стояла перед ним и благодарила за спасение, а он с охотой провалился бы сквозь землю, понимая, каким никчемным, грязным и даже мерзким казался девушке, хотя и спас ее от смерти.

- Я рад, что все кончилось для вас благополучно, джаным54, - сказал Звенигора хрипло от слабости и волнения, с трудом подбирая турецкие слова. - А для меня...

- Для тебя тоже, - сказала младшая. - Скажи ему, Адике.

- Конечно, - взволнованно произнесла синеокая. - Хатче правду говорит. Хатче - любимица отца, нашего ага Гамида.

- Ну, это еще неизвестно, - мрачно ответил Звенигора. - Наверно, хозяин иначе думает...

Внизу резко распахнулись двери. Выбежали Гамид и Ферхад, а за ними перепуганный Осман. Толстое, одутловатое лицо спахии посерело от страха. Он кинулся к Хатче, обнял девушку:

- Хатче, дорогая моя, ты жива? Слава аллаху, что спас тебя...

- Это он спас нас, отец, - Хатче показала пальцем на Звенигору, - этот невольник...

Гамид поднял голову. Взгляды, как сабли, скрестились на долгую минуту в напряженной тишине. Звенигора заметил, как что-то мелькнуло в мутных воловьих глазах спахии, словно там на мгновенье приоткрылась какая-то темная заслонка.

- Ты заслужил смерть, гяур, - вымолвил Гамид после долгого раздумья. И ты прекрасно это знаешь...

- Отец! - Хатче вцепилась в его руку. - Прошу тебя! Ради меня и Адике прости его! Пусть живет!..

Гамид погладил дочку по голове и закончил свою мысль, будто и не слышал слов Хатче:

- Однако своей храбростью ты спас мою любимую дочь, нареченную высокочтимого Ферхада-эфенди. - Тот важно кивнул головой и выпятил округлый подбородок. - А также Адике... Только благодаря такому поразительному поступку я дарую тебе жизнь. Но не волю!.. Ты и в дальнейшем останешься моим рабом. И если проявишь непослушание, я припомню тебе все старое. А сейчас благодари Хатче и Адике. Это из-за их детской выходки ты остался живым, гяур!

Звенигора молча поклонился.

- Может, у тебя есть какая-нибудь просьба? - спросил Гамид, понемногу приходя в себя.

Звенигора шагнул вперед.

- Есть, хозяин,

- Говори. Но...

- Много не попрошу, - быстро прервал его невольник. - Хочу самую малость - попасть в руки цирюльника и помыться...

- Ты слишком смел, гяур, - буркнул Гамид. - Но пусть будет по-твоему. Осман, слышишь? А потом отправишь его к Бекиру на маслобойку. Он жаловался, что людей мало.

- Слушаюсь, ага. - И Осман подал Звенигоре знак идти за ним.

...Старый молчаливый турок в мохнатом кауке из верблюжьей шерсти быстро побрил невольника и смазал желчью глубокие царапины на груди и руках. Потом Звенигора залез в речку и долго плескался в холодной воде. Осман ходил по берегу и нетерпеливо поглядывал вниз, однако подгонять раба не посмел: помнил наказ хозяина. После того как посиневший от холода Звенигора вылез и начал одеваться, он кинул ему вместо порванного барсом жупана турецкий бешмет.

- Одевайся! Да побыстрее! - крикнул издалека.

Одеваясь, Звенигора удивлялся: странный все-таки турки народ! Сколько уже времени он у них в руках, а еще никто не поинтересовался содержимым его кожаного пояса. Или не подозревают, чтобы у такого оборванца водилось золото? Скорей всего так. Ну что ж, тем лучше. Пригодится когда-нибудь.

Снова звякнули замки кандалов, и его повели в крепость. Но теперь даже кандалы не казались ему такими тяжелыми и ненавистными. Чистый, побритый, помолодевший, он снова почувствовал необоримую жажду жизни. Ароматный весенний воздух пьянил, туманил голову, и он жадно вдыхал его, как целительный бальзам.

Во дворе Осман оставил Звенигору одного - ушел за ключами. За живой изгородью дети играли в челик. Это была веселая игра, похожая на украинский квач55, и Звенигора засмотрелся на черноголовых турченят, которые напомнили ему детство на далекой милой родине.

Вдруг к его ногам упал небольшой сверток. Звенигора от неожиданности вздрогнул и взглянул на галерею. Там, у открытого окна, стояла, закрывшись черной шалью, Адике. Сквозь узкую щелку блестели глубокие синие глаза. Девушка сделала рукой еле заметный знак. А когда заметила, что невольник не понял ее и молча смотрит на нее, тихо промолвила:

- Возьми! Это тебе!

Звенигора взял сверток, спрятал за пазуху.

- Спасибо, джаним! - кивнул головой.

Девушка на миг откинула свое покрывало и грустно улыбнулась. Теперь она казалась еще более бледной и печальной. А от этого еще красивее.

Звенигора молча смотрел на нее, как на чудо, которое неизвестно откуда и как появилось в его жизни.

Сзади послышались шаги: возвращался Осман. Звенигора спохватился: видение пропало. Исчезла и Адике. И если бы не сверток за пазухой и открытое окно, можно было подумать, что все это пригрезилось...

Осман отвел его в погреб для невольников и запер за ним двери. Даже скрежет ключа показался Арсену мелодичным. После холодного, темного подземелья, после того, как он смыл с себя многомесячную грязь и увидел в глазах той чудесной девушки сочувствие, даже этот подвал выглядел для него приветливым. Неважно, что оконце пропускает совсем мало света, а на полу солома совсем перепрела... Главное - он живой, молодой, здоровый!.. А все остальное как-нибудь устроится.

Вытащив из-за пазухи сверток, он подошел к окошку и развернул его. Там лежал пирожок, кусок баранины и тонкий шелковый шарфик, сохранивший еще какие-то незнакомые запахи - роз и невиданных заморских трав. Пирожок и баранина - это понятно. А для чего шарфик? Неужели девушка, вложив его, хотела высказать еще раз свою благодарность? Или, может... Нет, даже думать смешно... Опомнись, казак! Не тешь себя призрачными мечтами...

Однако на душе было и радостно, и тревожно. Перед глазами возникла гибкая фигурка Адике, пышная черная коса и грустные глаза, что проникли в сердце голубыми весенними звездами. Звенигоре казалось, что судьба нарочно послала девушку в ту роковую минуту, чтобы спасти его. Это не он спас ее и дочку Гамида, а они - его!..

Впрочем, кто ж такая Адике? Гамид называл дочкой только Хатче. Может, племянница или далекая родственница? Кто знает...

Вечером начали сходиться невольники. Первым появился, позванивая цепями, пан Спыхальский. За ним тяжело ступал долговязый сумрачный Квочка. От обоих резко пахло дымом и свежим рапсовым56 маслом. Тяжелая усталость была написана на их пожелтевших, изможденных лицах.

Со света они не сразу узнали Звенигору. Квочка, как только переступил порог, сразу повалился в угол, а Спыхальский начал сгребать солому и устраивать себе ложе помягче.

- Сто дзяблов его матке! - ругался он. - Работаешь, как вол, а спишь, как свинья, проше пана! За день так угоришь в дыму и накрутишься у катка, что голова идет кругом. А придет ночь - даже не отдохнешь как следует! Этот паскудный Гамид - най бы его шляк трафив!57 - свежей соломы жалеет...

- Он такой же, как вельможный пан Яблоновский, пан Мартын, - устало сказал Квочка. - Тот тоже своих хлопов за людей не считал. Да, собственно, пан Мартын это хорошо знает, ибо сам не раз, на забаву маршалка, отбирал у хлопов их пожитки и оставлял голых и замерзших среди разоренных лачуг.

- Что старое вспоминать...

- Для предупреждения на будущее, - вклинился в разговор Звенигора и вышел на середину, где было посветлее.

- Матка боска, пан запорожец! Сердечный поздрав!- радостно выкрикнул Спыхальский. - Живой?

- Живой, как видите.

Квочка тоже вскочил, пожал руки:

- Мы думали, что тебя уж и на свете нет. Выходит, нашего брата не так-то легко отправить к дьяволу в пекло? Мы рады видеть тебя!

- Спасибо. А где же Яцько?

- Яцька нет с нами, - блеснул глазами Квочка. - Еще зимой Гамид подарил кому-то его и Многогрешного. Как собак!.. Холера б его забрала!..

Звенигора нахмурился. Радость, наполнявшая его сердце, поблекла, завяла, словно ранняя трава на морозе.

СЕЛЬ

1

Дым и чад выедают глаза.

Звенигора, Спыхальский и Квочка уперлись грудью в толстые дубовые бревна, катят по деревянному желобу громадный камень, круглый, как жернов. Камень перетирает семечки. Он желто-зеленый от густого, тягучего масла.

Звенигора и Квочка молчат, а пан Спыхальский, тараща от натуги глаза, ухитряется подшучивать над работниками-каратюрками.

- Что, Юсуп, не байрам58 ли у вас сегодня?

- Байрам.

- Что-то не похоже. И сегодня ты такой же грязный и закопченный дымом, как и всегда. Какой же это у тебя байрам?

- Молчи, гяур! - шипит старый, высохший Юсуп и грозит костлявым кулаком. - Не терзай сердце! Не то разозлишь - получишь кулаком по уху! Вонючий шакал! Ишак!

И Юсуп, и его товарищи злые с самого утра: даже в такой праздник Гамид заставил их работать. Какое ему дело до того, что правоверные не смогут вовремя совершить омовение и намаз?59 Ему бы только масло давали! Ежедневно большими бочками его отправляют из Аксу во все концы округа. Плывет их работа в чужие края, как ручьи в ливень, чтобы возвращаться золотым потоком в карман хозяина.

Юсупа успокаивает Бекир:

- Придержи свой язык, Юсуп! Гяур правду говорит: Гамид, собака, уже на голову всем нам сел. Земля наших отцов и наша земля почти вся очутилась у него в руках. Чтобы построить лачугу, мы залезаем к нему в кабалу. Вот уже шесть лет на него работаю, как на каторге, а конца и не видно...

- А я отрабатываю отцовский долг, - сказал Реджеп, молодой, длиннорукий человек, и сплюнул вбок. - Как запрягся в пятнадцать лет, так и до сих пор... Думаешь, долг уменьшается? Куда там! Женился - пришлось одолжить у Гамида снова. Каждую зиму тоже одалживаю, чтобы не сдохнуть с голоду... Так без конца. Шайтан забери такую жизнь вместе с Гамидом! Говорят, возле Эшекдага снова появился со своими ребятами Мустафа Чернобородый... Плюну на все да пойду к нему!

- Сдурел ты, Реджеп? Шайтан помутил твой разум, несчастный! Узнает о таких словах Гамид, пропала твоя голова! - зашипел Юсуп и зло закричал на невольников, которые, прислушиваясь к разговору, остановились: - Крутите каток, проклятые собаки! Нечего уши развешивать! Грязные свиньи!..

Снова невольники налегли грудью на перекладины. Снова заскрипел каток, зазвенели кандалы. Но вдруг снаружи донесся пронзительный крик. Все бросились к дверям.

По дороге от Аксу что есть силы бежала девушка с корзинкой в руке. Это была Ираз, дочурка Бекира. Ее догонял Осман и старался схватить за длинный белый шарф, перекинутый через плечо. За ними трусил на лошади Гамид и что-то кричал да смеялся.

Бекир растолкал плечами товарищей и выскочил навстречу. Хотя Осман был вооружен и на голову выше Бекира, маслобойщик налетел на него как ястреб и с размаху ударил кулаком по уху. Ираз вырвалась из рук охранника и вскочила в круг людей.

Ошеломленный неожиданным нападением, Осман было растерялся. На его сытом круглом лице мелькнуло удивление. Но тут же лицо стало наливаться кровью. Телохранитель набросился на Бекира с нагайкой. Посыпался град тяжелых ударов.

- Стой, Осман, - унял его Гамид, подъезжая на сером коне. - Я хочу поговорить с Бекиром. Оставь нагайку.

Осман, сыпля проклятия, отошел в сторону. Бекир тоже не хотел оставаться в долгу и обещал своему обидчику свернуть шею, желая сдохнуть, как паршивой собаке, или подхватить десяток быстро перечисленных им наихудших болезней.

- Да замолчите, шайтаны! - прикрикнул на них Гамид, слезая с коня.

Бекир направился к маслобойне. Гамид шел следом.

- Я и не знал, что у тебя такая красивая дочка, Бекир, - говорил Гамид. - Сколько ей лет?

- Пятнадцать, ага, - мрачно ответил Бекир.

- Ты давно избавился бы от долгов, если бы послал ее на работу в замок. Она будет чесать и прясть шерсть или прислуживать в гареме...

Они остановились на пригорке.

- Йок! Йок!60 - выкрикнул Бекир, порывисто обернувшись лицом к спахии. - Не трогай ее, Гамид-бей! Она еще молодая, ей хватает работы и дома. У меня больная жена...

Но Гамид настаивал на своем.

- Ты уже много лет отрабатываешь то, что взял на строительство сакли, Бекир, а долг не уменьшается, ибо человек так создан аллахом, что должен есть и пить... А тут ты сразу избавишься от долга, как от засохшей болячки! Подумай!

- Я отработаю сам свой долг, Гамид-бей! Буду работать еще два года, но дочку в замок не отдам! Это не место для молодых девушек!

Гамид вспыхнул.

- Думай, что мелешь, Бекир! - зашипел он. - Рано или поздно ты все равно пошлешь ее ко мне. Долг давно просрочен... Ну, чего ты упираешься? Всем будет хорошо!

- Нет, Гамид-бей, этого не будет! - решительно ответил Бекир. - Все знают, что девушек, которые служили в замке, никто не берет замуж! Зачем ты хочешь сделать несчастными сразу четырех человек: меня, мою жену, дочку и ее жениха Исмета?

- Поганая собака! - взвизгнул спахия. - Ты еще пожалеешь! Я не забуду твоих слов!.. Паршивая свинья, вонючая гиена, как ты смеешь болтать такое о своем господине?.. Даю тебе неделю для уплаты долга! Если не уплатишь или не отработаешь вместе с женой и дочкой, я выброшу тебя из дома и выгоню из Аксу!

- Ла хавла!61 - поднял вверх руки Бекир. - Пусть будет так, как суждено быть. Но дочь тебе не отдам! Ты сможешь ее взять, только если я умру, Гамид-бей! Таково мое последнее слово.

Бекир произнес это так решительно, что все с удивлением посмотрели на него. До этого времени он никогда ни в чем не перечил ни Гамиду, ни телохранителям, которые постоянно сопровождали хозяина. Поэтому Гамид, считая Бекира умным и опытным маслобойщиком, назначил его старшим над другими наемными рабочими и невольниками. Работу свою тот выполнял старательно, и Гамид был доволен им. Теперь Бекира трудно было узнать: глаза горят, кулаки сжаты, скажешь ему еще слово - в горло вцепится!

Гамид ничего не ответил. Только пристально посмотрел на Ираз, что выглядывала, как испуганный зверек, из-за плеч работников, вскочил на коня и, нахлестывая нагайкой, погнал его галопом. Осман поспешил за хозяином.

- Собака! Жирная свинья! - хрипло сказал Бекир. - Я свободный турок, а он хочет превратить меня в раба. Он хочет посягнуть на честь моей дочери и на мою честь! Но мы еще посмотрим, кого накажет аллах! Недаром появился в наших краях Мустафа Чернобородый: может, найдет он тропинку и к замку Аксу.

2

На другой день, к полудню, стала собираться гроза. Воздух навис тяжелый и душный. На юге в горах громыхало. Небо закрыли черные с багряно-бурым отсветом тучи. Их то и дело разрывали ослепительно-белые молнии. Хотя над Аксу ярко светило солнце, батраки-каратюрки забеспокоились.

- Будет сель, - сказал Реджеп. - Надо скорее идти домой, пока не поздно.

Звенигора не знал, что такое сель и почему так встревожились турки.

- И вправду будет сель, - подтвердил Бекир и, глянув на кучу поджаренных семян, добавил: - Давайте быстрее закончим и пойдем. Не можем же мы бросить все это так...

- А почему бы и нет? - спросил Реджеп. - Не твое же... Пусть лежит до завтра. Шайтан его не заберет!

- Если бы не вчерашняя ссора, - ответил Бекир. - Теперь опасно... Дознается Гамид, будет мне еще хуже. Впрочем, я вас не держу, идите. Мы с урусами сами закончим...

Когда все ушли, Бекир горячо взялся за работу. Он метался, как на крыльях. Мгновенно насыпал семечки в полотняные мешочки, закладывал их под пресс. На его круглой бритой голове обильно выступил пот. Загоревшее худое лицо пылало.

Невольники не отставали от него. Бекир всегда хорошо к ним относился, и им хотелось помочь ему в беде. Все же работу закончили только перед вечером. Пока добрались до селения, на землю опустились сумерки.

Селение, где жил Бекир, лежало на противоположном берегу небольшого ручья, который впадал в Кызыл-Ирмак. Его всегда переходили вброд или по большим серым валунам, выступавшим из воды. А теперь, подходя к ручью, Звенигора издали услышал рев воды и крики людей...

Бекир опрометью кинулся к берегу, выкрикнув одно короткое слово:

- Сель!

Невольники тоже прибавили шагу. Еще издалека увидели, как с ревом катилась лавина грязной воды и камней, покрывая во всю ширь долину Аксу. Вода прибывала и прибывала, затапливая селение. Мутные волны подступали к глиняным лачугам, поглощая их на глазах.

Так вот что такое сель!

Звенигора с товарищами подошел к Бекиру, который стоял над водой, охватив голову руками. В черных глазах турка застыло безмерное отчаяние.

- О аллах, там у меня больная жена и дочка! - простонал он. - Сель подступает уже к нашему дому! Еще минута - и его снесет... Слышите, как кричат люди? Они выносят все ценное, выгоняют скот... Кто поможет моим?

- Люди помогут и твоим, - утешил его Звенигора.

Но Бекир безнадежно махнул рукой.

- Ты сам видел, как помогли мне мои соседи. Поднялись и пошли, а ты оставайся как хочешь... Нет, надо перебраться на ту сторону! Аллах поможет мне, я умею плавать... И здесь, кажется, не так глубоко. А вы, - обратился он к невольникам, - идите в замок сами... Вы ж не убежите, правда?

Он шагнул в воду и, опасаясь бурлящей мути, начал медленно переходить речку. На середине споткнулся - и поплыл. Сильное течение подхватило, закружило, понесло в Кызыл-Ирмак. Бекир пытался плыть, но безуспешно. Его сносило на середину потока... Вдруг он пропал под водой. Потом сразу же вынырнул, и над шумом и ревом воды пронесся полный ужаса крик:

- А-а-а!..

Отчаянный крик ударил Звенигору в самое сердце. Он кинулся вниз.

- Ты сдурел? Куда? - крикнул Квочка.

Но Звенигора уже был в воде. Если бы год назад кто-нибудь сказал, что он, запорожец Звенигора, будет рисковать жизнью ради турка, он первый обозвал бы такого выдумщика дурнем. А вот довелось!..

Ему повезло. Несколько валунов пронеслось мимо, но ни один даже не задел. Тяжелые кандалы тянули вниз, рвали кожу на руках и ногах, но он не обращал на это внимания. Рассекал воду, не спуская глаз с того места, где последний раз видел Бекира. Широкая накидка, которую обычно носил Бекир, на этот раз хорошо услужила своему хозяину: среди волн мелькнули ее полы, и Звенигора схватил их, а потом вытащил и Бекира. Почувствовав под ногами землю, Звенигора взял его на плечи и понес на ту сторону.

Бекир долго отплевывал воду, стонал. Потом открыл глаза. Увидев склоненное над собой лицо Звенигоры, слабо улыбнулся:

- Спасибо, Арсен... Помоги мне подняться... Надо скорее идти!..

Они пошли вместе. Переправляться назад через Аксу было безумием, и Звенигора решил идти с Бекиром.

Густели сумерки. На чистом небе загорались звезды. Вдали черными привидениями вздымались громады гор. Из селения долетали крики людей, рев скотины и вой собак.

Бекир и Звенигора свернули в узенькую боковую улочку. Здесь вода доходила уже до пояса. Кто-то маячил впереди и ругался, не находя в темноте дороги. Где-то на крыше жалобно мяукала кошка. По улицам, огороженным глиняными заборами, плыли разные лохмотья, солома, хворост.

За углом они столкнулись с темной фигурой.

- Это ты, Бекир? Торопись! У тебя несчастье...

- Какое? - кинулся Бекир.

- Исчезла Ираз.

- Утонула? О аллах!..

- Нет, ее схватили люди Гамида.

- Люди Гамида?! Проклятье! - Бекир простер к черному небу руки. Неужели это правда? О аллах, как же ты допустил это!.. Как же ты не поразил громом этих смердящих шакалов!.. Моя Ираз, мое единственное утешение!..

Он ринулся вперед, охваченный отчаянием. Звенигора еле поспевал за ним.

Еще издали они услышали женский плач. Бекир как безумный, закричал:

- Гюрю, почему ты не уберегла Ираз? Как это случилось? Гнев аллаха на твою голову, несчастная! Почему ты не уберегла Ираз?

Растрепанная, мокрая женщина упала на грудь Бекира, забилась в рыдании.

- Я не пускала ее... Она сама вышла на Аксу стирать белье... О моя доченька!.. Там он ее и схватил...

- Кто?

- Осман... Кто же еще?

- Бешеный пес! А Исмет уже знает?

- Знает... Смотреть на него страшно! Прибегал спасать меня от селя. Вынес несколько узлов - все, что смог, и выгнал скотину... Вот он сюда идет!

К ним, по пояс в воде, приблизился забрызганный грязью юноша. Не здороваясь, тихо спросил:

- Ага Бекир, об Ираз ничего нового не слышно?

- Ничего...

- Я убью Гамида!

- Нет, это я должен его убить, - сказал Бекир твердо.

- Тогда мы убьем его вместе! Я не успокоюсь до тех пор, пока не омою свои руки его бешеной кровью!

- Хорошо, сынок. Мы это сделаем вместе, - согласился Бекир.

Они стояли по грудь в воде и беседовали так, словно дело шло о покупке бычка или о поездке на базар.

- О чем вы говорите? - вскрикнула Гюрю. - Не прибавляйте к одной беде другую! Спасайте, что осталось! Скоро всё возьмет вода...

Мужчины молча подняли мокрые узлы и двинулись в темноту ночи. Звенигора с мешком, позванивая кандалами, брел сзади.

3

Сель спал так же быстро, как и нахлынул.

Когда взошло солнце, Звенигора медленно шел по берегу Кызыл-Ирмака. Брел по жидкому илу, таща тяжелые кандалы.

Над рекой поднимался розовый утренний туман. Глухо рокотали мутные воды. Их шум напоминал рокот днепровских порогов.

Звенигора остановился над обрывистым берегом, вдыхая полной грудью ароматный весенний воздух, любуясь обширными видами, что открывались вдали.

Неожиданно за спиной зазвучал топот коней.

- Вот где он, Гамид-бей! - послышался радостный возглас Османа. Поймали собаку!

Три всадника подскакали к Звенигоре.

- А я и не думал бежать, - сказал Арсен спокойно. - Вечером я спас Бекира, когда он чуть не утонул, переплывая Аксу. Там с ними и заночевал...

Но Гамид зло крикнул:

- Не выкручивайся, гяур! Никто не заставлял тебя спасать Бекира. Пускай бы тонул, собака!.. Ты знал, что каждый вечер должен быть в замке! Тебя ничему не научил каземат? Ты заставил нас всю ночь искать тебя, негодяй!.. Эй, Осман, отрежь ему на первый раз ухо! Это будет напоминать, что он всего лишь раб. Да и другим будет наука.

Осман схватил Звенигору за руку, ему на помощь бросился Сулейман, на ходу вынимая из-за пояса небольшой кривой кинжал.

Звенигора метнул быстрый взгляд вокруг, как бы ища спасения, и вдруг, оттолкнув от себя Османа, прыгнул с высокого берега вниз, в рыжие воды Кызыл-Ирмака.

- Держи его! Лови!.. - закричал Гамид, приподнявшись на стременах.

Но быстрое течение подхватило беглеца и вынесло на середину реки. Осман и Сулейман бежали по берегу, кидали камни. Но не попадали. Они, очевидно, жалели, что не взяли с собой луков. Теперь только стрела или пуля могли догнать невольника. Бросаться же в воду ни Осман, ни Сулейман не изъявили желания.

Посреди реки Звенигора почувствовал под ногами каменистую отмель. Это было очень кстати: как бы хорошо он ни плавал, железо тянуло на дно. Подхватив рукою цепь, чтоб не цеплялась за камни, перебежал мель и остановился передохнуть.

Гамид кричал с берега:

- Все равно тебе не убежать, раб! Возвращайся назад, пока не поздно! Не то поплатишься жизнью!..

Звенигора не отвечал. Молча смотрел на разъяренного спахию, который бесновался на другом берегу, шагах в пятидесяти, и гнев волновал его сердце. В короткий миг сплелось в сознании все то мерзкое, что узнал про спахию от других, что сам претерпел от него, и он содрогнулся от злобы. Почему до сих пор никто не убил эту гнусную тварь? Этот негодяй всюду сеет только горе, всем приносит несчастье и всегда выходит сухим из воды!

Он погрозил Гамиду кулаком, подобрал цепь и снова бросился в бурлящее течение узкого, но опасного потока.

Противоположный берег был мрачным и пустынным. Нигде ни души! Над самой водой нависали дикие скалы, поросшие кое-где кустами кизила и дрока.

Звенигора выбрался наверх. Гамид все еще гарцевал на другом берегу, а телохранители, подбежав к маслобойне, снаряжали челн. Скоро они переплывут на эту сторону. Теперь надежда только на свои ноги. Сбив тяжелым камнем кандалы, Звенигора забросил их в кусты и кинулся бежать.

Впереди вздымалась высокая гряда гор, дрожавшая в голубоватой дымке. В долинах темнели колючие заросли кустарников.

Он бежал, изредка переходя на шаг, до самого полудня без отдыха, не чувствуя ни усталости, ни голода. Опасность подгоняла его. Он опасался преследователей и случайных встречных, которые могли задержать его, опасался заблудиться и вернуться назад к реке или сорваться со скалы и сломать ногу, руку. Теперь, когда он вдохнул свежий воздух свободы, когда забрезжила надежда вырваться из неволи, он боялся любой неожиданной помехи, которая могла все свести на нет...

Шел без отдыха до самого вечера. Миновал два селения, незамеченным пробрался вдоль виноградников, где работали несколько женщин и подростков, пересек сухой неприветливый горный кряж и, наконец, остановился в лесочке. На толстом развесистом дереве соорудил из веток и листьев нечто вроде гнезда и, хотя донимал голод, заснул крепким, беспробудным сном.

Проснулся, когда всходило солнце. Лес звенел птичьим пением и щебетанием. Не медля ни минуты, Звенигора спустился на землю, пожевал горьковатую с росою траву, чтобы унять жажду, и пошел навстречу солнцу.

Местность понемногу начала меняться. Горные хребты остались позади. Перед беглецом открылась холмистая равнина, на которой кое-где торчали кусты колючего терновника или молодой полыни. Звенигора не торопился. Погони не было да, похоже, и не будет, - должно быть потеряли след.

Вторую ночь провел в пещере, заложив вход каменными глыбами, так как вокруг слышался вой гиен и шакалов. Сон был некрепкий, с кошмарами, но все же немного восстановил силы, а хмурое утро вселило надежду, что будет дождь.

Взобравшись на крутую вершину, Звенигора осмотрелся. Позади синели горы, но, хотя там была вода, возвращаться к ним было и далеко и опасно: можно нарваться на преследователей. Впереди - бесконечная пустыня, сухая, безлюдная. Лишь слева, в далеком мареве, невысокие горы. Ну что ж, туда! Там, наверно, можно найти воду и пищу. В них теперь спасение. Особенно вода. Итак, только туда!

Шел быстро. По пологим склонам сбегал рысцой. С надеждой поглядывал на серые тучи в небе, ждал от них хоть капли дождя. Но тучи бледнели, таяли, и вскоре сквозь них блеснули первые утренние лучи солнца.

В полдень Звенигора почувствовал, что дальше идти не сможет. В висках стучит горячая, как расплавленное олово, кровь. Безжалостное солнце отбирает у него последние капли влаги, немилосердно печет неприкрытую голову. Ноги подкашиваются, отказываясь нести чужое, тяжелое тело.

Но он не останавливался. Нет, нет, только не останавливаться, не упасть, это - смерть!

Ему мерещится, что он лежит где-то здесь, на каменистой, раскаленной, как огонь, земле и к нему подкрадываются шакалы и гиены. В руках и ногах нет силы подняться, отогнать зверей, которые только и ждут той минуты, когда можно будет полакомиться нежданной добычей. Потом прилетят орлы-стервятники, расклюют то, что останется от зверей, и разнесут белые кости в разные концы пустыни. Бр-р-р!..

Нет, ему никак нельзя здесь погибнуть! Где-то далеко-далеко, на Украине, его поджидает мать. Выходит на высокий курган над Сулою и долго смотрит и степь - не едет ли Арсен, ее сын любимый, ее надежда... Потом молча спускается вниз, к хате, разговаривает с дедом и Стешей. Наконец, ложится спать. Но сон медлит, не идет к ней, тоска обвила ее сердце, а непрошеные горючие слезы до утра выедают глаза... Нет, он должен перебороть все, даже смерть, он должен идти дальше, чтобы пришел радостный день, улыбнулась от счастья мать и ласточкой кинулась сыну на грудь!..

Ему нельзя уйти из жизни еще и потому, что на совести лежит тяжелый, как камень, долг перед кошевым Серко, перед всем сечевым товариществом. Ведь как полагался на него кошевой атаман! Как надеялся, верил, что поездка будет удачной, что Арсен и брата из неволи выкупит, и важные вести привезет. Вместо счастливого возвращения сам попал в неволю. Что теперь думает о нем кошевой Иван Дмитриевич? Проглядел глаза? Надеется? Ждет? Напрасно: не скоро доведется казаку ступить на родную землю. А все из-за Чернобая!

Чернобай - вот еще кто крепко держит его на этом свете! Жгучая ненависть распирает грудь, толкает все вперед и вперед!

Выжить, вернуться, чтобы встретиться с мерзавцем с глазу на глаз!

Звенигора вытирает грязным рукавом лицо, облизывает потрескавшиеся губы распухшим, словно войлочным, языком и упрямо идет дальше...

На четвертый день, после полудня, совсем обессилевший, он вскарабкался на гребень горы и увидел широкую отлогую долину, на противоположной стороне которой паслась большая отара овец.

Сердце радостно забилось... Там люди! Там есть вода! Пастухи никогда не отходят далеко от нее. Вблизи, наверное, колодец или ручей, где они поят овец.

Звенигора остановился и едва перевел дух. На радостях чуть было не бросился вперед, но вовремя подумал, что и с пастухами встреча может плохо кончиться для него. Пастухи, конечно, вооружены луками, пиками, ножами, а у него только голые руки, да и те отказываются ему служить от усталости, голода и жажды.

Казак превратился в охотника, выслеживающего дичь. Осторожно, прячась за каждый кустик, за каждую глыбу, что попадались по пути, начал окольной дорогой приближаться к отаре. В голове гудело, руки и ноги дрожали. Но он полз все ближе и ближе.

Разумней было бы свернуть в сторону и соседней долиной обойти пастухов, но Звенигора чувствовал, что на это у него уже не хватит сил. К тому же под скалой, над костром, он увидел закопченный котелок, из которого доносился необычайно приятный, щекочущий запах вареного мяса. Этот запах одурманивал беглеца и притягивал к себе как магнит.

Почти полчаса потратил Звенигора на то, чтобы незаметно приблизиться к костру. Подкрадывался с подветренной стороны, чтоб не учуяли собаки. Наконец, зажав в руке острый камень, притаился за глыбой известняка, выжидая удобный момент, чтобы ударить пастуха по голове. Бородатый пожилой пастух в поношенном джеббе и островерхом войлочном кауке помешивал длинным блестящим ножом в котелке. Потом, отложив нож в сторону, вытащил из кожаной торбочки узелок, наверно с солью, и начал подсыпать в варево, мурлыкая какую-то песенку.

Наступило самое подходящее время для нападения. Занятый своим делом, пастух не услышал тихих, крадущихся шагов. Звенигора на миг замер, как бы собираясь с силами. Медленно занес над головой бородача камень. Но тут его словно что-то толкнуло в грудь; рука с камнем дрогнула и опустилась вниз. До сознания дошла родная, знакомая еще с детства песня:

Идут волы из дубравы,

А овечки с поля.

Говорила дивчинонька

С казаченьком стоя.

Звенигора весь подался вперед и глухо вскрикнул:

- Брат!.. Земляк!

Пастух от неожиданности выронил узелок с солью и обалдело смотрел на камень, что упал возле ног незнакомца.

- Свят, свят, свят! Животина иль людина ты... сгинь, нечистая сила! бормотал тот, отступая назад.

Звенигора, к своему удивлению, узнал в пастухе Свирида Многогрешного.

- Не бойся, дядько Свирид, я такой же невольник, как и ты... Помнишь запорожца Звенигору?.. У Гамида, - успокоил его Звенигора. - Помираю от жажды... Пить!.. Ради всего святого, дай попить! Потом все расскажу...

Пастух, все еще опасливо поглядывая на оборванного, обросшего незнакомца, в котором с трудом узнавал дюжего запорожца, вытащил из-под кошмы овечий бурдюк и деревянную чашку, налил овечьего молока, разбавленного водой.

- Пей, это айран...

Звенигора жадно припал к чашке, одним духом опорожнил ее. Айран отдавал запахом бурдюка, но был прохладный, кисловатый и хорошо утолял жажду. После четвертой чашки Звенигора почувствовал облегчение. Огонь, который жег грудь, стал затухать.

Он сел возле костра. Теплая, пьянящая истома разлилась по всему телу. Из котелка пахло вареным мясом и лавровым листом. Звенигора втянул ноздрями ароматный запах, предвкушая сытый обед. Заметив это, Многогрешный крикнул напарнику, что находился возле отары:

- Эй, парень, иди обедать!

Через несколько минут подошел второй пастух. Звенигора даже руками всплеснул: это был Яцько.

- Ты-то как сюда попал?

Паренек сразу узнал казака. Глаза его загорелись от радости, словно встретил родного отца.

- Нас Гамид подарил своему зятю Ферхаду. Не хотелось уходить от своих; думал, совсем пропаду. Но вышло к лучшему. Меня поставили подпаском к дядьке Свириду. - И тихо добавил: - Дядька Свирид стал потурнаком62... Поэтому поблажка ему. Видишь, без надсмотрщиков ходим, имеем что поесть и попить, кандалы на руках и ногах не носим... Другим невольникам - беда! Работают как волы, а живут в ямах, как звери...

Тем временем Свирид Многогрешный вывалил из котелка на потрескавшееся и довольно-таки грязное деревянное блюдо тушеную баранину, бросил на землю засаленную бурку.

- Подсаживайся, земляк! Чем богаты, тем и рады.

Звенигоре казалось, что он никогда в жизни не ел ничего вкуснее. Пастухи подкладывали ему куски мяса побольше и помягче и подливали в его чашку кисловатый айран. Когда Звенигора немного утолил голод, он рассказал землякам о бегстве от Гамида и о мытарствах в пустыне. Удивлению пастухов не было границ. Яцько с восторгом смотрел на Звенигору. Узнав, что он за три дня пересек безводную пустыню, воскликнул:

- Не может быть! Тут почти пятьдесят фарсахов! Это нагорье турки называют Кара-шайтаном - "Черным чертом", так как много смельчаков погибло там.

- Мне, братцы, повезло - набрел на вас, - улыбнул-ся Звенигора. Иначе бы и я сложил голову...

После сытного обеда его клонило ко сну. Глаза слипались, голова падала на грудь.

Многогрешный это заметил:

- Э-э, друг, тебе не только попить и поесть надо, но и отоспаться. Постелю я тебе в холодочке, и спи на здоровьице!

Он бросил под скалой кошму, в изголовье подложил джеббе.

Звенигора лег, с хрустом расправил уставшее тело.

- Разбудите, в случае чего, - едва успел, проваливаясь в сон, попросить пастухов.

Проспал он чуть ли не сутки и проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, увидел перепуганное лицо Яцька.

- Арсен, вставай! Беги скорей за скалы! Хозяин наш едет, Ферхад! шептал паренек.

Звенигора вскочил на ноги. Хотел бежать, но было поздно: к ним галопом приближался молодой круглолицый турок на коне золотистой масти. Звенигора сразу узнал Ферхада.

На нем была дорогая одежда из тонкого синего сукна, на шапке белый шелковый шарф, на боку кривая сабля, усыпанная драгоценными камнями, за поясом пистолеты с инкрустированными перламутром рукоятками. Конь тяжело водил вспотевшими боками: всадник, видно, любил быструю езду или же спешил.

- О, Ферхад-ага! Салям! - поклонился Яцько. - Что заставило уважаемого хозяина ехать на пастбище? Где же телохранители?

- Они поскакали к другим отарам... А я - сюда, размять застоявшегося коня, - проскрипел Ферхад. - Гоните скорее отару домой! Приехал покупатель - будем продавать. Да не мешкайте! Слышите?

- Слышим, - ответил Яцько.

Ферхад соскочил с коня.

Не обращая внимания на Звенигору - по-видимому, принял его за Свирида, - Ферхад бросил повод Яцьку. Прошелся у костра, разминая ноги, вдруг повернулся к Звенигоре и остановился. Лицо его вытянулось от удивления. В глазах мелькнуло подозрение. Он положил руку на эфес сабли и строго спросил у Яцька:

- Это кто?

Яцько замялся.

- Это прохожий, - сказал он неуверенно и показал рукой в сторону пустыни. - Оттуда пришел...

Ферхад пристально оглядел обросшее лицо беглеца, пыльную одежду и разбитую в клочья обувь. Его явно не удовлетворил ответ невольника. Он подошел к Звенигоре, вытянул вперед скуластое лицо, словно хотел обнюхать незнакомца.

- Кто ты?

- Я погонщик мулов в караване купца из Болгарии. Отбился от каравана и чуть было не погиб в пустыне.

- О, гяур... - процедил турок. - Может, ты просто беглец невольник? А? Ну-ка, покажи руки!

Он внезапно схватил Звенигору за рукав, рванул вверх и увидел багряно-сизые рубцы от кандалов.

На какой-то миг турок растерялся и отпрянул. Этим воспользовался Звенигора. Сильным ударом в челюсть он свалил Ферхада на землю. Выхватив у него из-за пояса пистолет, ударил врага рукояткой по голове. Ферхад вскрикнул и затих.

Все произошло так молниеносно, так что Яцько успел лишь вскрикнуть:

- Ой, беда! Что же теперь будет?

Из долины к ним бежал, расплескивая из деревянного ведра овечье молоко, Многогрешный.

Звенигора сбросил с себя тряпье и быстро переоделся в дорогие одежды Ферхада, прицепил саблю, засунул за пояс пистолеты. Когда прибежал Многогрешный, то сначала не узнал казака, приняв его за незнакомого турка, и начал голосить над телом хозяина. Но наконец старый заметил, что хозяин лежит почти голый. Он ошалело глянул на Звенигору.

- Что ты наделал, разбойник? - налетел с кулаками пастух. - Теперь же нас живьем съедят! Ты сел на коня - да ищи ветра в поле! А нас... Идолище проклятый, ты даже помыслить не можешь, какие муки придумает нам хозяин! Он выпустит из нас всю кровь - капля по капле! Из живых кишки вытянет, выжжет глаза, отрежет уши, вырвет язык!.. Никто же не подтвердит, что это не мы с Яцьком убили Ферхада. Вся вина на нас ляжет! Не сегодня, так завтра нас схватят, как шакалов, и замучают до смерти... О-о!..

Яцько стоял рядом растерянный и молча следил, как дядько Свирид то выговаривал Звенигоре, то кидался к телу своего хозяина, то бил в отчаянии себя в грудь, рвал на голове волосы. Звенигора с усмешкой наблюдал за переживаниями Многогрешного, но это вскоре ему надоело.

- Подожди, старик!.. Замолчи! - гаркнул наконец сердито. - Нашел родича, черт бы его забрал! Неужто до смерти нанялся к нему внаймы?

- До смерти? Кто? - переспросил встревожено Многогрешный и захлопал маленькими покрасневшими глазами. Но, видя, что Звенигора по крайней мере не собирается его бить, снова поднял голос: - До смерти или нет, а раньше срока никому помирать не хочется. Ежели тебе, запорожец, захотелось к чертям в пекло, то других незачем за собой тянуть!..

- Почему в пекло? Бегите вместе со мною. Глядишь, судьба улыбнется вернемся домой, к своим!

- У дурного попа и молитва дурна! - вновь рассердился Многогрешный. Ты что, совсем рехнулся, парень? Отсюда никто еще не убегал. Шутка ли полсвета отмахать, чтобы до дому добраться. И всюду ждут тебя опасности: непроходимые моря и реки, янычары и каждый вооруженный турок, голод и жажда! Легко сказать - бегите! А ты подумал, как это сделать?

Но тут вмешался Яцько:

- Хочешь не хочешь, дядька Свирид, а бежать придется! Сам же говоришь - закатует хозяин...

- И ты туда же? - окрысился на мальчонку Многогрешный. - Дурень, мы здесь почти как вольные, сыты, одеты... Что тебе еще надо?

Звенигору охватило негодование. Так вот как запел этот проклятый потурнак! Плевать ему на свободу, на родную землю! Ему бы брюхо набить бараниной, а там пропади все пропадом! Эх, тяпнуть бы саблей по дурной голове, чтоб треснула, как переспелая тыква! Да нельзя - пользовался его гостеприимством. Потому ответил сдержанно:

- Свобода всем нужна, дядько Свирид. Неужто не тянет тебя домой, к детям, к жене, к родным? А если и нет их, то просто в наши обширные степи, где пахнет чабрецом и пшеницей, любистком и гречками...

Многогрешный поскреб лохматый затылок. На какой-то миг в глазах вспыхнул огонек, какое-то воспоминание о давно утраченной жизни, но сразу же потух. Снова на Звенигору взглянули исподлобья маленькие злые глазки.

- Не баламуть души, запорожец! Иди себе прочь, с глаз долой!

- Ну и пойду. Оставайтесь! Пропади вы пропадом! - крикнул в сердцах Звенигора и вскочил на коня.

- Подожди, Арсен! - кинулся к нему Яцько. - Я тоже с тобой!

Он вскочил на круп коня позади Звенигоры, и они мгновенно исчезли с глаз ошалевшего Многогрешного, который, понурив голову, остался стоять над распростертым телом своего хозяина.

ПОРАЖЕНИЕ

1

Несколько дней Звенигора и Яцько петляли по горным хребтам и долинам, пока добрались до зеленых склонов Кызыл-Ирмака.

Наточив на камне кинжал, Звенигора побрил себе голову, подрезал бороду и стал похож на турка. Красивая одежда Ферхада очень шла к нему. Худощавое лицо с густыми темно-русыми бровями и носом с горбинкой было красиво и горделиво. Встречные каратюрки, завидев вельможу, издали кланялись ему чуть не до земли.

Туго набитый золотыми монетами кошелек Ферхада открывал перед путниками двери придорожных харчевен. Никто не смел приставать к знатному страннику с расспросами, кто они и куда едут. Это навело Звенигору на мысль: пересечь таким образом всю Турцию и добраться до самого Черного моря.

На правый берег Кызыл-Ирмака они переправились паромом. Теперь дорога шла над рекой: то уходила в горы, то сбегала к реке. С утра до вечера беглецы упрямо продвигались на север и за два дня успели оставить за собой добрых двадцать фарсахов пути.

Однажды, когда дорога проходила по узкому ущелью, наперерез им из зарослей выскочило несколько вооруженных людей.

Звенигора осадил коня. Черные, мрачные фигуры с короткими ятаганами и острыми пиками в руках кинулись к нему. Передний схватил коня за уздечку, двое наставили пики.

- Слезай, эфенди! - приказал передний, великан с черным, рябым, не то от оспы, не то от окалины, лицом. - Приехали!

Звенигора спрыгнул на землю, но не успел он наградить парой-тройкой тумаков нападающих, как его обезоружили и связали за спиной руки. Яцько стоял сбоку - о нем все забыли. Заметив, что на него не обращают внимания, паренек потихоньку отступил к обочине и юркнул в кусты.

Не дав Звенигоре опомниться, ему накинули на шею аркан и потащили вверх по еле заметной лесной тропинке.

Поднимались долго. Сзади вели коня. Впереди и по бокам шла стража с пиками.

Наконец отряд добрался до небольшого горного озера. Здесь, на берегу, сновало много вооруженных людей. Под скалами стояли серые шатры, покрытые кошмами. Горели костры. Над ними на треногах висели казаны.

Посреди поляны, перед пещерой, сидело на цветном ковре несколько человек. Звенигору подвели к ним. Они с интересом осмотрели его богатую одежду и оружие, которое воины положили перед ними на ковер.

- Кто ты? - обратился к Звенигоре чернобородый мужчина средних лет, судя по одежде и оружию главный здесь.

- Сначала развяжите, - мрачно сказал Звенигора, чувствуя, как немеют туго затянутые руки.

Чернобородый кивнул охране, и кто-то кинжалом разрезал веревки.

- Кроме того, я хотел бы знать, к кому я попал и на каком основании меня задержали.

- Эфенди, у тебя, очевидно, аллах отнял разум! - повысил голос Чернобородый. - Твое время спрашивать прошло. Теперь отвечай, кто ты? Как твое имя?

- Я невольник, - ответил Звенигора. - Запорожский казак.

- О! - Чернобородый многозначительно поднял указательный палец. - Я же сказал, что эфенди со страха утратил разум или насмехается над нами. Но хитрит он напрасно! Ведь его имя выбито на этом оружии, которое отобрали у него мои воины. Не так ли, достопочтенный эфенди Ферхад?

- Я не Ферхад... - начал было Звенигора, но Чернобородый перебил его:

- Сказки нам не рассказывай! Уж если ты вздумал дурить нас, Ферхад, то придумай что-нибудь более похожее. Какой же простак поверит тебе, что у беглеца-невольника будет в распоряжении чистокровный конь, дорогое оружие, прекрасный наряд да в придачу туго набитый динарами и курушами63 кошелек?

"Что ему ответишь? - подумал Звенигора. - Что я убил Ферхада и забрал его вещи? Но кто знает, как посмотрит на это Чернобородый... Не прикажет ли повесить за убийство?.. Однако настаивать на своем, не объясняя, откуда у меня вещи и оружие Ферхада, тоже опасно... Куда ни кинь, всюду клин... Лучше говорить правду!"

- Я убил Ферхада и воспользовался его вещами, - сказал Звенигора. - И если вы хотите судить меня, то судите за мою вину, а не за чужую.

- Это что-то новое, - насмешливо промолвил Чернобородый и обратился к своим помощникам: - Как, друзья, поверим ему на этот раз?

- Я поверю ему только после того, как он окажется в петле, собака! выкрикнул рябой великан, что руководил нападением на дороге. Он зло взглянул на Звенигору опухшим после стычки глазом.

- Я тоже не верю, - вставил один из тех, что сидели на ковре рядом с Чернобородым. - Мы все слышали о жестокости Ферхада. Теперь узнали о его лживости... Я предлагаю допросить его с огнем. Посмотрим, что запоет спахия, когда станцует босыми ногами на раскаленной жаровне...

- Да! Да! - закивали головами остальные. - Допросить с огнем!

Звенигора побледнел.

Чернобородый хлопнул в ладоши - к нему подбежал молодой воин, что стоял вблизи на часах.

- Принеси жаровню!

Вскоре принесли жаровню с горящими углями и кузнечными принадлежностями - клещи, молоток, широкую железную полосу. К жаровне подошел великан с подбитым глазом, положил железную полосу в жар.

- Ну, сейчас Ахмет Змея заставит его заговорить! Он развяжет ему язык! - послышались голоса.

Звенигора рванулся из крепких рук стражи, но его ударили чем-то тяжелым по голове, а на шею накинули петлю аркана

"Ну вот, - подумал, - попался как кур в ощип. Попробуй теперь, освободись!"

- Начинай! - приказал Чернобородый.

Звенигору подтянули арканом к жаровне.

- Стойте, стойте! - закричал он. - Клянусь, я не Ферхад! Я запорожец! Невольник!..

- Прижгите его! Он быстро запоет по-другому! - выкрикнул кто-то из свиты Чернобородого.

Ахмет Змея схватил клещами раскаленную полосу и приблизил ее к ногам Звенигоры. На лице кузнеца, почерневшем от въевшейся копоти, на миг промелькнула растерянность.

Ему впервые приходилось пытать человека, и он не освоился еще со своей новой обязанностью. Но за ним следили властные взгляды Чернобородого и других главарей отряда: они заставляли, приказывали. И кузнец, зажмурив глаза, медленно приближал раскаленное железо к живому человеческому телу...

Но тут раздался пронзительный крик. Клещи дрогнули, и полоса упала на землю.

Через толпу воинов прорвался оборванный, замурзанный мальчонка, изо всех сил оттолкнул Ахмета Змею и упал на ноги Звенигоры.

- Не троньте! - крикнул он. - За что вы его?

Это был Яцько. Голубые глаза мальчика с ужасом смотрели на раскаленное железо. Левой рукой он обхватил ноги Звенигоры, а правую поднял, словно защищаясь от удара.

Ахмет Змея, устыдившись своего слабодушия, поднял над пареньком здоровенный кулак. Но Чернобородый остановил его:

- Подожди. Подними этого оборвыша. Кто он такой?

Паренька поставили на ноги. Яцько быстро затараторил:

- Да посмотрите сами - это невольник! Мой друг Арсен Звенигора! Он был невольником Гамид-бея и убежал от него. Взгляните на его руки и ноги, на них еще следы кандалов!..

Он, вспомнив, как это сделал Ферхад, быстро поднял рукав Звенигоры. Все увидели багровые следы выше запястья. Переглянулись. Чернобородый воскликнул:

- Гнев аллаха на ваши головы! Что все это значит?..

- Только то, атаман, что ты чуть не ошибся, приказав испытать меня огнем, - ответил Звенигора, поняв, что от пыток спасен. - Этот мальчик пастух Ферхада. Он может рассказать, как я убил его хозяина.

Но ни Яцьку, ни самому Звенигоре больше не пришлось защищать себя. На поляне вдруг поднялся шум, раздались крики, и к Чернобородому подъехал всадник в сером джеббе и голубой чалме, затенявшей лицо. Он спрыгнул на землю и поздоровался:

- Салям!

- Салям! Пусть бережет тебя аллах, Бекир! - поднялся Чернобородый. Какие новости?

- Мы перехватили посланца Гамид-бея к паше. Гамид-бей просит для охраны своего замка отряд всадников. А пока вооружил слуг, усилил охрану и не высовывает носа из своей берлоги. Мне удалось заслать в замок под видом прислуги одну женщину, которая передала, что моя дочка Ираз там, да продлит ее дни аллах! Она сообщила также, что сегодня ночью сбросит из окна восточной башни камень, к которому будет привязана веревочная лестница...

- Это же чудесно, Бекир! Считай, что замок в наших руках. Уже сегодня мы рассчитаемся с проклятым Гамид-беем!.. Ты оказал мне великую услугу, друг! Даром что всего лишь неделю в отряде!

- Мне понятна твоя радость, Мустафа, ведь нас объединяет общая ненависть к нашему врагу. Но радоваться преждевременно. Гамид-бей хитер как лиса, а стены его замка высоки. Только милость аллаха сможет помочь нам овладеть замком Аксу!

- Пусть славится его имя! - набожно сложил руки Мустафа Чернобородый. - Ты, Бекир, иди отдохни перед походом, а мы подготовимся. Но прежде закончим дело с этими людьми, называющими себя невольниками.

Бекир оглянулся, и его глаза округлились от удивления. Он узнал Звенигору:

- Аллах экбер! Да это ж Арсен! - И обратился к вожаку отряда: Мустафа, чем провинился мой друг, что ты хочешь пытать его? Я вижу здесь жаровню и Ахмета Змею! Неужели вы его испытывали огнем?

С этими словами Бекир сорвал с шеи Звенигоры аркан и обнял казака.

Глухой ропот пронесся над толпой. Чернобородый развел руками, не зная, радоваться ему или сердиться такому неожиданному повороту событий.

А освобожденный от пут Звенигора, обнимая с одной стороны Бекира, а с другой - Яцько, весело сверкал белыми зубами и говорил, обращаясь к Мустафе:

- Ага Мустафа, теперь ты знаешь, кто я такой... Друг твоего друга не может быть твоим врагом! Если ты возвратишь мне оружие Ферхада или дашь другое, то пополнишь свои ряды еще одним воином, который ненавидит Гамид-бея не меньше, чем ты с Бекиром.

- Верни ему оружие, Мустафа, прошу тебя, - обратился к Чернобородому Бекир. - Арсен знает замок Аксу лучше всех нас. Он долгое время был невольником Гамид-бея и поможет нам при ночном нападении.

- Но он же гяур...

- Ну и что из этого? Гамид-бей - правоверный мусульманин, а хуже иноземного врага разоряет и обдирает нас, издевается над нашими дочерьми, отбирает нашу землю...

Чернобородый обвел взглядом своих воинов. Все ждали его ответа.

- Инч алла! Пусть будет воля аллаха! - произнес он торжественно. Верните оружие этому храброму гяуру, победившему бешеного пса Ферхада! Мы надеемся, что северный волк поможет нам разорвать в клочья гнусного шакала, Гамид-бея! А сейчас - всем готовиться к походу. Выступаем, как только тень Эшек-Дага упадет на скалу среди озера!

2

В Аксу прибыли в полночь. Там их встретил Исмет, которого Бекир оставил наблюдать за замком. Повсюду было тихо. Замок спал: Гамид не ожидал нападения. Только в узкой амбразуре восточной башни мерцал одинокий желтый огонек.

Мустафа разделил людей на три части. Звенигора с Яцьком попали в отряд Бекира, на который возлагалось самое важное задание - незаметно проникнуть в замок и открыть ворота.

Бекир отдал короткий приказ, и все двинулись за ним, залегли в ров точно напротив восточной башни. Силуэт зубчатой стены замка походил на гребнистую спину гигантского ящера.

Через час, показавшийся повстанцам вечностью, меж зубцами стены промелькнула закутанная в черное покрывало женская фигура, по стене скользнула веревочная лестница.

- Пора, - прошептал Бекир и полез вверх.

За ним поднялся Звенигора. Один за другим к ним присоединились остальные. Последним влез Исмет. Вытянув лестницу, он осторожно опустил ее во двор. Там было темно, как в колодце. Только в сторожке тускло мигала свеча.

- Я полезу первый, - сказал Звенигора. - Я знаю, как открыть ворота.

- Ладно, - согласился Бекир.

Звенигора осторожно начал спускаться во двор; как огромная черная птица, он тихо покачивался на колеблющейся лестнице, опускаясь все ниже и ниже.

Заглянув с лестницы в окно башни, он увидел трех сторожей, которые при свете восковой свечи играли в деньги. Вопреки приказу хозяина, они оставили свои посты в башнях и коротали ночь за более приятным занятием. На столе лежали кучки серебряных акче64. Сизая копоть свечи поднималась к потолку.

Звенигора усмехнулся, представив, как вытянутся их лица, когда через минуту он откроет ворота и в замок ворвутся повстанцы. Но в это самое время где-то во внутренних комнатах второго этажа раздался отчаянный вопль женщины. Он сразу же затих, оборвавшись на самой высокой ноте, но успел спутать все расчеты Звенигоры.

Охранники, услыхав крик, вскочили из-за стола и бросились к оружию. Кто-то из них опрокинул свечу - стало темно. Послышалась ругань. Хлопнули двери.

Звенигора спрыгнул вниз. Затрещали кусты, затарахтела какая-то пустая бочка, неизвестно зачем поставленная в углу.

Звенигора кинулся к башне. Здесь на него налетел перепуганный часовой. Увидев блеск сабли, он бросился в противоположную сторону, однако Звенигора успел подставить ему ногу, и тот рухнул на землю.

Где-то вверху вспыхнул факел, загалдели встревоженные голоса.

Не ожидая товарищей, Звенигора вихрем помчался к воротам. Эфесом сабли выбил тяжелый дубовый клин, и под натиском повстанцев, напиравших снаружи, ворота распахнулись настежь. Черная грозная толпа с ревом хлынула во двор замка.

С верхней галереи гарема прогремело несколько выстрелов. Запылали факелы, освещая двор.

Выбежала наружная стража Гамида. Завязался рукопашный бой. Звенигора вместе со всеми куда-то бежал, кого-то рубил саблей, выкрикивал угрозы. Когда принявшие первый натиск стражники пали и повстанцы начали штурмовать двери дома, с галереи и окон на головы им посыпались металлические подсвечники, стеклянные вазы и глиняные горшки, ковры и перины, тяжелые дубовые скамьи и посуда.

- Закрывайте двери! Заставляйте их шкафами! - послышался сверху голос Гамида. - Мы перестреляем эту погань из пистолетов!

- А, ты здесь, бешеный шакал! - вскричал Мустафа Чернобородый. Клянусь аллахом, настал твой смертный час! Выходи сюда, трус, на честный поединок! Я отомщу тебе за свою семью, которую ты пустил по миру, пока я защищал нашего падишаха от неверных! За мою землю, захваченную тобой хитростью и обманом! За оскорбление наших дочерей и сестер!.. Молчишь? Боишься? Ты знаешь, подлый, что пощады тебе не будет, и трясешься за свою паскудную жизнь! Трясись! Скоро мы доберемся до тебя!.. Эй, друзья, дайте сюда огня - выкурим лисицу из норы!

- Подожди, Мустафа! - крикнул Бекир. - Там моя дочка Ираз! Не надо поджигать! Мы и так возьмем Гамида и его собак! Исмет, Арсен! Друзья! Несите сюда бревно - выбьем дверь! Захватим Гамида живьем!

Возбужденная битвой толпа с криками и воплями ударила крепким бревном в дубовые двери раз, второй... Затрещало дерево. Вздрогнули каменные стены. В черный проем, откуда блеснуло пламя выстрела, ринулись повстанцы...

Звенигора ворвался внутрь одним из первых, сзади с факелом в руке бежал Яцько. Паренек ни на шаг не отставал от своего старшего друга.

В кровавых отсветах факелов на мрачных переходах селямлика Звенигора сразу узнал Гамид-бея, который выбежал из боковой комнаты и, увидев повстанцев, шмыгнул куда-то в сторону.

- Стой! Стой! - закричал казак и выстрелил из пистолета.

Но пуля, видно, не попала, ибо дородная фигура спахии исчезла в темноте. Навстречу Звенигоре выскочили охранники Гамида - Осман и Сулейман. Узнав невольника, они с ревом кинулись на него, извергая проклятия.

На просторе они, конечно, имели бы преимущество, но здесь, в тесном помещении, освещенном только факелом Яцька, мешали друг другу, и Звенигора теснил их к площадке, соединявшей селямлик с гаремом.

На площадке сразу стало свободнее. Осман, более хитрый и находчивый, оставил Сулеймана драться один на один с Звенигорой, а сам в темноте обежал колонну, чтобы напасть на казака сзади.

- Арсен! - вскрикнул Яцько, заметив врага.

Но в пылу боя казак его не услышал; отбив выпад Сулеймана, он пронзил клинком ему грудь.

Не думая о смертельной опасности, Яцько кинулся наперерез Осману и, когда тот уже замахнулся на Звенигору, ткнул ему в лицо горящий факел.

Душераздирающий вопль перекрыл шум и грохот боя. Осман выпустил саблю и, отшатнувшись, схватился руками за лицо. С головы слетел каук. Как молния сверкнула сабля Звенигоры и опустилась на блестящее, бритое темя врага.

Осман тяжело осел и с глухим грохотом покатился вниз по деревянным ступеням.

- Спасибо, братик, - обнял Звенигора паренька. - Молодец! Из тебя будет настоящий воин. Бери Османову саблю - она твоя по праву.

Яцько схватил саблю. Окрыленный похвалой, он словно вырос и готов был броситься за Звенигорой куда угодно, даже в пекло.

Тем временем люди Чернобородого ворвались в гарем. Оттуда донесся дикий женский вопль и плач детей.

Впереди всех мчался Исмет. С факелом в одной руке и саблей в другой, он несся узкими переходами, ногой выбивая двери в комнаты.

- Ираз! Ираз! - звал он громко.

Но крик его тонул в общем шуме и воплях. Ираз не откликалась. Очевидно, в гареме ее не было: перепуганные насмерть жены Гамида клялись, что впервые слышат о девушке по имени Ираз.

Повстанцы, что набились в гарем, тащили из комнат одежду, драгоценности и меньше всего думали об Ираз, хотя знали, что это дочь одного их товарища. Своими криками, беготней и руганью они мешали Исмету. Он, потеряв надежду найти свою нареченную, кинулся к выходу.

Здесь ему повезло, - столкнулся с толстым евнухом Али Резою, который старался спрятаться в темном углу.

Исмет, как коршун, вцепился в него, прижал к стене:

- Где Ираз, кизляр-ага?65 Говори мне, где Ираз!

Выпученными от страха глазами тот смотрел на парня и не узнавал его, лишь что-то пискляво бормотал.

Исмет еще раз повторил вопрос.

- Не знаю... Видит аллах - не знаю! - отвечал евнух.

- Я убью тебя, Али Реза, как вонючую свинью, и твой жирный труп сожрут шакалы, если ты не скажешь, куда Гамид дел Ираз! Ты слышал? Отвечай!..

Он замахнулся ятаганом.

Евнух вскрикнул и заслонился рукой.

- Я скажу... Я покажу тебе, добрый ага, - пропищал он, тяжко, как мешок, опускаясь на пол.

Исмету пришлось поднять и встряхнуть перепуганного кизляр-агу.

- Где она? Веди!..

По крутой лестнице евнух вывел юношу на чердак. Исмет, держа в одной руке факел, подталкивал евнуха сзади саблей. Перед входом на чердак Али Реза остановился и молча показал на большой деревянный шкаф.

- Где? - не понял Исмет.

- Открой шкаф, там есть еще одни двери в потайную комнату, о которой мало кто знает. Ираз была там.

Исмет рванул дверцы шкафа, выкинул какие-то старые лохмотья, висевшие там, и действительно увидел двери. Евнух не врал. В замочной скважине торчал большой ключ. Исмет повернул его - двери со скрипом открылись.

- Ираз! Это я, Исмет! Ты здесь, Ираз? - крикнул он в темноту, не решаясь заходить, чтобы подлый евнух не запер его в этой комнате.

Темнота ответила ему молчанием.

Исмет посветил факелом. Красноватый свет выхватил на мгновение стройную девичью фигуру, белые руки, безжизненно висевшие вдоль тела, маленькие босые ноги.

- Ираз! - Из груди Исмета вырвался дикий крик и звонко прокатился под карнизами. - Ираз!..

Насмерть перепуганный Али Реза кувырком помчался вниз.

Ираз молчала. Тонкая веревка, как струна, затянула ей шею. Исмет взмахнул саблей - и девушка упала ему на грудь. Ее холодное тело показалось юноше таким чужим и тяжелым, что он чуть было не уронил его.

Он нес ее осторожно, как ребенка, заглядывая в полуоткрытые глаза, а из груди вырывались горячие слова:

- Ираз! Джаным! Для чего ты сделала это? Почему не дождалась меня, не посоветовалась со мной? Разве ты виновата, мой весенний цветок, что холодная жестокая рука сорвала тебя? О, почему ты не дождалась меня, джаным?..

Он нес ее медленно, как на суд. За ним шли повстанцы, и могильная тишина, сопровождавшая их, была страшнее бури.

В коридоре, у выхода, мрачную процессию встретил Бекир. Он издали узнал Ираз. Хотел закричать, но из его груди вырвался только глухой стон. Исмет протянул ему свою непосильную ношу.

- Бери, отец, - произнес он глухо. - Она не захотела пережить свой позор. Не захотела смотреть нам в глаза... Глупенькая... Но, клянусь аллахом, я страшно отомщу!.. Друзья, где Гамид? Где его проклятый выводок? Я хочу видеть, как течет его кровь и кровь детей его!..

Как безумный, ринулся он к гарему. Пронзительный женский и детский крик сотряс замок. Но он не остановил юношу и тех повстанцев, которые бросились за ним. Как вихрь влетали они в комнаты, и их сабли сеяли смерть, не жалея ни женщин, ни детей...

По коридорам, как снег в метель, закружились белые перья из распоротых перин. По полу заструились красные потоки.

На дикий крик и гвалт в гарем ворвался Звенигора. Ему показалось, что повстанцы поймали Гамида и на радостях подняли такой шум. Однако вместо пленного спахии он увидел жуткую картину.

В конце коридора, перед закрытыми дверями, старая женщина загородила дорогу Исмету. По ее одежде Звенигора догадался, что это была няня. Исмет хотел оттолкнуть старуху, но она, словно кошка, крепко вцепилась в него, не давая свободно орудовать саблей.

- Не входи! Умоляю тебя! - кричала женщина. - Не убивай Адике! Она не дочь Гамида!..

Услыхав имя Адике, Звенигора ринулся вперед.

- Прочь, старая ведьма! - ревел Исмет. - Отпусти меня! Смерть Гамидову отродью!

- Безумный! Опомнись! Адике - сама жертва Гамида! Она дочка болгарского воеводы... Звать ее Златка! Пожалейте ее!.. Я тоже болгарка. Гамид вывез меня из Болгарии, чтоб я присматривала за девочкой, когда она была маленькой. Будь человеком!.. Опомнись! Убей лучше меня, а ее не трогай!..

Звенигора остолбенел, пораженный услышанным.

А Исмет не улавливал смысла полных отчаяния слов старухи. Оторвав от себя ее сухие руки, оттолкнул к стене и ударил саблей. Женщина упала. Исмет выбил ногой дверь. В комнате раздался отчаянный девичий крик.

- Подожди, Исмет! - крикнул Звенигора, вбегая за Исметом в комнату и остановившись перед ним. - Стой! Не тронь дивчину!

Исмет словно не понимал, чего от него хочет казак. С налитыми кровью глазами он мрачно смотрел на Адике, которая стояла в углу на кровати в белой сорочке, скрестив на груди руки. В ее глазах светился ужас. Мертвенная бледность разливалась по лицу. Она, кажется, не узнавала Звенигору, считая его одним из убийц.

Видя, что Исмет старается обойти его и ударить девушку саблей, Звенигора схватил юношу за руку и изо всех сил рванул ее назад, за спину. Исмет вскрикнул от резкой боли. Сабля упала на пол.

Боль отрезвила повстанца.

- Чего ты хочешь, Арсен? Зачем остановил меня?

- Я хочу, чтобы ты не трогал эту девушку! Ты же слышал, она сама жертва Гамида. Понимаешь?

Звенигора отпустил руку парня. Исмет, понурив голову, немного помолчал, а потом ответил:

- Делай как знаешь. Мне теперь все равно. Нет моей Ираз!.. Нет моего счастья!..

Он схватил саблю и выбежал из комнаты.

Арсен повернулся к Адике. Девушка все еще не верила, что опасность миновала. Стояла в углу и расширенными от ужаса глазами смотрела на струйку крови, что тоненькой змейкой вползала из коридора в комнату.

- Адике, не бойся меня, - произнес Звенигора, подавая ей руку. - Иди сюда. Я защищу тебя. Ну, пошли. Здесь оставаться опасно. Сходи с кровати, Адике... Или лучше я буду звать тебя Златкой... Ты знаешь это имя? Его только что сказала твоя няня...

- Где она? - прошептала девушка, не отводя взгляда от крови, которая уже достигла середины комнаты.

- Ее уже нет... Но этим она спасла тебя...

Девушка закрыла лицо руками. Плечи затряслись от плача. Арсену показалось, что он увидел, как под тонкой сорочкой затрепетало ее сердце. Он произнес глухим голосом:

- Не плачь... Одевайся быстрее. А я подожду за дверью.

Казак вышел, оттащил труп старухи в соседнюю комнату, чтобы не попал на глаза девушке.

Со двора доносились радостные крики повстанцев. Где-то там затерялся и Яцько. Но Арсен теперь не боялся за паренька: не маленький, воин уже - и доказал это в бою. Он думал, как быть со Златкой. Куда ее деть? Взять с собою в отряд? А потом?

Вскоре девушка вышла одетая.

- Пойдем, - сказал Арсен и взял ее за руку. - Не отставай от меня.

Во дворе к ним подбежал Яцько, возбужденный, с горящими глазами.

- Арсен, я тебя всюду ищу! Надо отпереть невольников! Я уже был там, но у меня не получается...

- Яцько, - строго сказал Звенигора, - я поручаю тебе охранять эту дивчину... Отвечаешь за нее головой. Чтоб пальцем никто ее не тронул! Понял? Это - Адике. Златка. Я тебе рассказывал о ней. Смотри мне!.. А я открою подземелье.

- Понял, - сказал паренек, но по тому, как он взглянул на девушку, было видно, что это ему совсем не понравилось. Но перечить Звенигоре не посмел. Ответил по-взрослому, степенно: - Коль надобно, о чем говорить...

Тем времнем небо становилось ярко-голубым, даже бирюзовым. Где-то за горами всходило солнце.

Повстанцы сносили во двор дорогие вещи, оружие, тащили из погребов съестные припасы. Всюду стоял тот нестихающий галдеж и крик, что так присущ восточным базарам.

Сбив с дверей подвала замок, Звенигора сбежал вниз. Невольники давно не спали. Разбуженные выстрелами и криками, столпились у окошка, стараясь понять, что творится наверху.

- Братья, воля! - выкрикнул Звенигора. - Выходите все! Сбивайте кандалы!

Подвал сразу наполнился радостными выкриками. Все кинулись к выходу. Пан Спыхальский зажал запорожца в своих могучих объятиях, не стыдясь слез, что текли по его рыжим усам.

- А най его шляк трафив, я знал, что настанет для нас такой день! Ты слышишь, пан Квочка? Не говорил ли я тебе, что мы еще будем свободны? А ты скулил - пропадем, пропадем!.. Теперь не пропадем, чтоб их гром разразил среди ясного неба!..

Найдя в кузнице тяжелый молот, Звенигора быстро спустился в подземелье. Двери в темницу Якуба были массивны, а запоры крепки. Хотя во дворе уже почти развиднелось, здесь стоял густой мрак.

От нескольких ударов замок слетел. Двери с грохотом открылись.

- Ага Яку б, ты жив?

Звенягора влетел в темницу. Сквозь открытые двери внутрь струился голубоватый утренний свет. Меддах заворочался, прикрывая глаза рукой. Седая косматая грива спадала ему на плечи. Загремели кандалы. На исхудалом, измученном лице промелькнула слабая недоверчивая улыбка.

- Это ты, Арсен? Я рад снова слышать твой голос, друже!

- Я пришел, чтобы освободить тебя, ага Якуб. Ты сам говорил - ничто не вечно под луной. Сегодня закончилась твоя неволя!..

- Пусть будут благословенны дни твои! - пожелал меддах. - Что случилось? Как ты очутился здесь? И с оружием...

- Замок в руках восставших крестьян, Якуб! - И Звенигора с силой ударил молотом по шкворню, вмурованному в стену.

Шкворень сломался. Звенигора помог Якубу выйти из темницы.

3

Увидев, как через проломанные двери в селямлик хлынула толпа повстанцев, Гамид понял, что все потеряно и надо спасать свою жизнь. Поэтому он бросил всех на произвол судьбы и метнулся к потайному ходу. Пока телохранители сражались в коридоре, Гамид спустился в подземелье. А через полчаса, грязный, вспотевший, вылез через хорошо замаскированный выход в лесу и спустился в поросшую кустарником долину.

Убедившись, что поблизости никого нет, он быстро пересек узкую полянку, на другой стороне которой стоял небольшой сарай, плетенный из хвороста. Навстречу ему кинулся лохматый пес, но, узнав хозяина, замолчал. На лай собаки из сарая вышел заспанный сторож.

- Кого тут носит? - спросил он, всматриваясь в тьму.

- Быстрее коня! - прошипел Гамид.

Сторож, узнав хозяина, молча повернул назад и вывел оседланного коня. Гамид вырвал из его рук поводья, вскочил в седло. Застоявшийся конь рванул вскачь. На сторожа, удивленного таким поспешным бегством, полетели комья влажной земли.

К вечеру Гамид почувствовал, что силы совсем оставляют его и что коню тоже необходима передышка. Вместо того чтобы ехать прямо к санджак-бею66, он повернул вправо, переправился паромом через Кызыл-Ирмак и вскоре въехал на просторный двор своего давнего приятеля и свата Энвера Исхака.

Слуга, приняв повод, помог Гамиду сойти с коня.

- Что случилось, дорогой Гамид-бей? - спешил навстречу ему с протянутыми для приветствия руками высокий и черный, как ворон, Энвер Исхак. - В таком виде! Конь весь в мыле... Ты будто бежал от смертельной опасности.

- Это и вправду так, дорогой друг. Эту одежду я достал у знакомого кафеджи67, а то был совсем голым... Аксу взяли приступом повстанцы, мерзкие каратюрки. Я не знаю даже, остался ли кто живой, кроме меня...

- О аллах, что творится на свете! - воскликнул Исхак-ага. - Я думал, что горе посетило только меня...

- У тебя тоже горе? Расскажи!

- Какой-то разбойник чуть было не убил нашего дорогого Ферхада. Твоя дочка могла остаться вдовой, Гамид-бей. Спас его верный слуга из гяуров. Теперь Ферхаду лучше, и он будет рад дорогому гостю... Прошу, заходи, Гамид-бей.

К ужину вышел и Ферхад. Он уже знал о несчастье тестя и сдержанно поздоровался, потому как не к лицу правоверному проявлять чрезмерный интерес к несчастью ближнего.

Гамид уже выглядел лучше: помылся и переоделся в просторную одежду Исхака-аги.

После того как гость немного утолил голод и выпил кубок сладкого шербета, хозяин произнес:

- Мы с сыном собирались этими днями к тебе, дорогой Гамид-бей.

- Я был бы рад видеть вас у себя, - учтиво ответил Гамид, не спрашивая о причине предполагавшегося визита и ожидая, пока Исхак-ага сам объяснит ее.

- Мой невольник-пастух сообщил, что покушение на Ферхада совершил твой невольник-беглец...

- Мой невольник? - вскрикнул удивленно Гамид-бей. - Проклятый урус! Это же он, одним из первых, ворвался в мой замок и пытался убить меня! О, если бы он попал в мои руки!..

- Мы поймаем его, - вставил слово Ферхад. - Если он в отряде повстанцев, то мы найдем пути проникнуть туда.

- Как?

Вместо ответа Ферхад хлопнул в ладоши. Вошел слуга.

- Позови Свирида!

После того как Многогрешный спас молодого хозяина, Исхак-ага окружил невольника невиданным до сих пор вниманием. Он дал ему новую одежду, приказал кормить с хозяйской кухни, обещал даже отпустить на волю. Свирид будто помолодел. Плечи его расправились. На своих товарищей-невольников стал смотреть с нескрываемым превосходством.

Войдя в комнату, он низко поклонился и тихо произнес приветствия.

- Мир вам, о правоверные! Приветствую тебя, мой добрый господин Гамид-бей! - отдельно поклонился он прежнему хозяину.

Исхак-ага указал на войлочный коврик, что лежал у порога. Это была высокая честь для вчерашнего раба.

- Алейкум юсселям, ага Свирид, - ответил старший хозяин. - Садись, садись. С тобой хочет говорить мой сын Ферхад.

- Ага Свирид, очевидно, хорошо запомнил того разбойника, который совершил на меня нападение? Не так ли? - спросил Ферхад.

- Да, эфенди.

- Мой высокочтимый отец и я обещали тебе, ага Свирид, волю за то, что ты спас меня... Но ты должен сделать для нас еще одно одолжение. После этого я сам отвезу тебя в Стамбул, разыщу польских или молдавских купцов, они за вознаграждение, которое я им дам, доставят тебя на Украину...

- Что я должен сделать? - спросил с плохо скрытой радостью Многогрешный.

- Ты должен разыскать того мерзавца и убить его или сообщить мне о месте, где он находится. Есть сведения, что он пристал к шайке грабителей и убийц, которые называют себя повстанцами. Ты проникнешь к ним под видом беглеца. Узнаешь, сколько их, какое у них оружие и где их лагерь. Постарайся понравиться их главарям и выведать их намерения. Если все это закончится удачно, ты станешь свободным и не бедным человеком.

- Благодарю, эфенди. Я сделаю все, что смогу.

Когда пастух вышел, Гамид поднялся:

- Позволь мне, уважаемый Исхак-ага, немного отдохнуть, так как на заре я должен ехать дальше. Завтра с войсками санджак-бея тронусь в обратный путь, и дня через два-три мы вступим в бой. Я жду тебя, Ферхад, с твоим отрядом. Думаю, что у вас наберется сотня преданных и отважных воинов...

На другой день утром во двор влетел султанский чауш - гонец. С коня клочьями падала желтая пена, а сам он еле держался на ногах. Слуги ввели его в селямлик, где Исхак-ага, Ферхад и Гамид завтракали после утреннего намаза.

- Воля и слово хандкара!68 - устало объявил вместо приветствия чауш.

- Пусть славится имя его! - склонились в низком поклоне спахии.

- Что привело тебя к нам, почтенный посланец султана? - спросил хозяин, когда гонец отпил из пиалы шербет.

Тот молча вынул из-за пазухи пергаментный свиток. Исхак-ага удивленно воскликнул:

- Фирман69 хандкара! О аллах, война с неверными! С урусами!

Гамид и Ферхад переглянулись: этот фирман обязывал их в недельный срок собраться вместе со своими людьми в поход. Но кого мог теперь выставить Гамид? Вся его стража погибла, а оружие разграблено. Ехать одному?

Когда чауш, поев и отдохнув немного, уехал, Исхак-ага дал волю своим чувствам.

- О вай, вай! - закачался он вперед и назад, подняв молитвенно руки вверх. - Какое несчастье! Гордыня обуяла сердце падишаха! Мало ему победы над Ляхистаном, хочет покорить и урусов... Однако той земле ни конца, ни краю, народу - не счесть, леса непроходимые, а зимы такие лютые, что птицы замерзают на лету!.. О вай, вай, горе мне! Единственный сын, единственное утешение моей старости, должен идти в поход в тот далекий край!.. Три моих сына сложили уже головы во имя и славу падишаха... Ферхад - последняя моя радость и надежда!.. И его забирают у меня! О вай, вай!

- Не все погибают в походе, - старался утешить отца Ферхад. - Зачем ты заранее оплакиваешь меня?

- Я знаю, что такое война, сынок. На ней гибнут люди.

Гамид некоторое время хмуро молчал, потом заявил:

- Высокочтимый Исхак-ага, мой дорогой Ферхад, послушайте меня. Аллах разгневался на меня, наслал лютую шайку разбойников, которые разорили мое гнездо, мое имущество. Я не знаю, остался ли кто живой из моих... Сердце мое обливается кровью, а разум отказывается верить в то, что случилось... Мести! Вот чего я жажду. Кровавой мести!.. И, клянусь аллахом, я сумею отомстить, хотя бы пришлось уничтожить все население Аксу!.. Но не об этом речь. Мне жаль Ферхада, мужа моей любимой Хатче. Хоть я намного старше его, но сумею еще удержать в руке саблю. И если будет ваша милость и согласие, мой дорогой Исхак-ага, я стану во главе ваших воинов вместо Ферхада. А Ферхад останется дома. У него и причина есть - он еще не поправился после нападения гяура.

Ферхад, с трудом скрывая радость, вяло пытался протестовать, но Исхак-эфенди растроганно обнял Гамида и прижал к своей груди:

- Спасибо, Гамид-ага! Аллах подарил тебе доброе сердце, и он не обойдет тебя на дорогах войны своей милостью. Ты вернешься из похода увенчанный славой, с богатой добычей. Снова расцветет долина Аксу, снова забурлит жизнь в твоем поместье, а потомки будут прославлять твои подвиги!

- Во всем воля аллаха! - торжественно произнес Гамид.

4

После успешного нападения на замок Аксу отряд Чернобородого уже третий день отдыхал в труднодоступном ущелье на берегу горного озера.

К шатру, где собрались на совещание вожаки отряда, среди которых был и Звенигора, внезапно донесся шум и крики.

- Что там? - раздраженно спросил Мустафа часового.

- Дозорные захватили какого-то гяура. Он так избит, что еле держится на ногах.

- Давай его сюда, - приказал Мустафа.

Два вспотевших дозорных подтащили к шатру оборванного, окровавленного человека, почти висевшего у них на руках.

Звенигора еле удержался, чтобы не вскрикнуть от удивления: перед ним стоял Многогрешный. Сквозь лохмотья просвечивало исполосованное кнутами тело; под левым глазом красовался огромный припухший синяк; из разбитой губы стекала на бороду густая черная кровь.

- Кто ты? - спросил его Мустафа.

- Я раб спахии Энвера Исхака-аги, пусть проклято будет имя его и имя сына его Ферхада! - выкрикнул Многогрешный на ломаном турецком языке. - Это он с сыном, которого я на свою погибель выходил от смерти, чуть не убил меня в долине Трех баранов...

- Почему в долине Трех баранов? И откуда ты знаешь эту долину, гяур?

- Как? Разве почтенный ага не знает, что там стоит войско Гамйд-бея и Ферхада-аги? - выкрикнул удивленно Многогрешный.

- Гамид - живой! Посчастливилось сбежать, собаке! - заговорили вокруг.

Звенигора вскочил на ноги и стал перед Многогрешным, тот сразу узнал запорожца, и его глаза блеснули злобой.

- А, это ты, висельник! - закричал он. - Чтоб я тебя не видел!.. Смотри, к чему привела наша встреча! На мне живого места нет...

- Не об этом сейчас разговор, - перебил его Звенигора. - Сколько у Гамида и Ферхада войска и из кого оно состоит?

- У Ферхада тридцать воинов, своих слуг... Да еще Гамид привел полсотни или, может, чуть больше...

Звенигора перевел Мустафе ответ и снова спросил:

- Почему они стоят в долине Трех баранов?

- Они ждут подкрепления от санджак-бея, который обещал подойти через несколько дней с большим отрядом янычар...

- Какие у них намерения?

- А кто знает?.. Да уж наверно не ради развлечения они жарятся на солнце в этих проклятых богом ущельях! Особенно злющий Гамид... Так зол, что готов без помощи санджак-бея напасть на вас...

- А как же ты, дядько Свирид, вдруг оказался с ними?

- После того как я выходил Ферхада, он проникся ко мне благодарностью и сделал своим слугой. Таскал меня всюду за собой, кормил как на убой... Одел, обул, дал коня. Казалось, лучшей доли для невольника и желать не надо...

- Почему же ты убежал от него?

Многогрешный провел языком по разбитой губе, помрачнел, маленькие желтоватые глазки заблестели.

- Посылал меня шпионом к вам. А я отказался. За это Ферхад заехал мне в зубы, а Гамид велел приготовить из меня шашлык... Чуть было и вправду не сделали, шайтановы дети, но я ночью убежал. Еле живого подобрали меня ваши люди...

Звенигора пересказал Мустафе разговор с Многогрешным.

- Он принес важные вести, если все это правда, - задумчиво проговорил Чернобородый. - Безусловно, Гамид сделает все, чтобы разгромить нас. Но мы будем хитрее. Надо сегодня же напасть на Ферхада и Гамида, пока к ним не подошел санджак-бей. До долины Трех баранов - два фарсаха. Если мы выступим через час, то к вечеру будем там и схватим обоих врагов сразу, вместе с их людьми.

5

Дозорные донесли, что в долине Трех баранов, названной так, очевидно, потому, что ее обрамляли скалы, чем-то похожие на диких жителей этих пустынных мест - баранов, стоит небольшой отряд врага. Мустафа Чернобородый приказал с ходу напасть на него и уничтожить всех до одного. Только Гамида хотел поймать живьем.

- Слушай, урус, - обратился он к Звенигоре, когда они остановились на перевале, с которого открывался вид на глубокую долину, поросшую редким кустарником. - Ты видишь ущелье, что справа прилегает к долине Трех баранов? Оно ведет до Кызыл-Ирмака. Возьми свой отряд урусов и часть людей Бекира, зайди в тыл Гамиду по тому ущелью и перережь ему дорогу к отступлению - чтоб ни одна собака не ушла. Иди и пусть бережет тебя аллах!

Отряды отправились каждый в своем направлении. Звенигора с вершины оглянулся назад и увидел сгорбленную фигуру Свирида, возле которого неотлучно находился Ахмет Змея. Мустафа Чернобородый приказал кузнецу строго следить за гяуром.

Среди кустарника отряд Чернобородого наткнулся на вражескую засаду. Пронесся тревожный крик. И хотя оба дозорных упали под саблями, долина сразу наполнилась бряцаньем оружия, топотом, криками...

Мустафа Чернобородый первым кинулся вперед. За ним двинулся в наступление весь отряд. Навстречу повстанцам из-за скал ударил залп из самопалов и пистолетов, просвистели в воздухе стрелы. Кто-то споткнулся, вскрикнул, упал на землю...

Многогрешный бежал вместе со всеми. От него не отставал Ахмет Змея.

Заметив, что перед ними упал пронзенный стрелой повстанец, Многогрешный нагнулся и выхватил из холодеющих рук убитого ятаган.

- Не смей брать, гяур! - крикнул кузнец.

Но Многогрешный или не слыхал, или же не обратил внимания на эти слова и быстро помчался вперед. Ахмет Змея бросился за ним.

Впереди уже завязался рукопашный бой.

Опьяненный мыслью, что Гамид на этот раз не выскользнет из рук, Мустафа Чернобородый выскочил на большой валун и окинул быстрым взглядом весь вражеский отряд. Гамида нигде не было. А воины врага были похожи не на слуг спахии, а скорее на хорошо вымуштрованных янычар. Они закрывались прочными щитами из дерева и буйволовых шкур и медленно отходили на середину долины под натиском повстанцев.

"Где же Гамид? Неужели это другой отряд? Или тот старый гяур обдурил нас? - думал вожак отряда. - Проклятье на его голову! Надо допросить его!"

Он заметил Ахмета Змею, что на целую голову возвышался над повстанцами, а рядом с ним гяура. Мустафа хотел подбежать к ним, но в этот миг по обеим сторонам долины разнесся грозный многоголосый боевой клич.

Глаза Чернобородого расширились от ужаса. Из потайных засад, из ущелий и пещер, из-за кустов и скал вынырнули свежие вражьи отряды и быстро начали окружать повстанцев.

"Нас обманули!" - пронеслось в голове Мустафы.

Первым его порывом было убить гнусного гяура-изменника, который завел их в западню. Но не успел он соскочить с камня, как Многогрешный внезапно повернулся к своему охраннику и всадил ему в грудь ятаган. Ахмет Змея несуразно взмахнул руками, в беззвучном крике широко раскрыл огромный черный рот и медленно осел на землю. Убийца быстро, как молодой, помчался навстречу воинам Гамида.

- Проклятье! - проревел Чернобородый. - Задержите его! Убейте, собаку!..

Несколько повстанцев кинулись вслед за беглецом. Кто-то метнул копье, но не попал. Преследователи, увидев, что на них надвигается вражья лавина, повернули назад. Их отчаянные крики и вопли внесли в ряды повстанцев неуверенность и страх.

Какое-то время Чернобородый не знал, на что отважиться. Как безумный смотрел он на две лавины, которые вот-вот могли сомкнуться и захлестнуть собой неприученных к бою повстанцев. Отряд оказался в западне. В чем спасение? Что делать? Увидев, что Звенигора ударил по врагу с тыла, Мустафа спрыгнул с камня и, размахивая над головой длинной кривой саблей, рванулся в самую гущу боя.

- Вперед, друзья! Бейте шакалов! - загремел его голос. - За мной! За мной!..

Уверенность вожака придала людям смелость и силу. Громкий клич "Алла, алла!" подстегнул их и погнал вперед. Засверкали над головами сабли, замелькали в синеватой вечерней мгле темные копья.

Натиск был такой сильный и неожиданный, что почти половина вражеских воинов упала под ноги повстанцев.

- Нажмем, нажмем еще, друзья! - подбадривал Мустафа Чернобородый своих людей. - Вперед! Вперед! Не дадим окружить себя! Бекир, прорывайся правым краем!..

Бекир с группой повстанцев пытался пробиться к Звенигоре, но никак не мог. У него осталось совсем мало воинов. Остальные либо полегли, либо были ранены. Однако он отважно налетел на вражью лавину, саблей прокладывая дорогу товарищам. За ним ринулись другие...

6

Златка сидела под скалой рядом с Яцьком и прислушивалась к далеким крикам. Яцько был не в настроении. Ему не хотелось охранять эту турчанку, о которой заботился Звенигора. Яцьку хотелось стать участником настоящего боя. Штурм замка он не принимал в расчет. Разве то был настоящий бой? Куда-то бежал, что-то кричал... Паренек мечтал о таком бое, где бы на него налетали десятки врагов, а он одним взмахом сабли разрубал бы их от плеча до пояса!.. И все поражались бы необычайной храбростью молодого героя...

- Я пойду с тобой, Арсен, - просился Яцько, когда Звенигора собирался в бой. - Ну позволь!.. Златка одна посидит...

- Молчи и делай, что приказываю! - строго отрезал Звенигора и подошел к девушке.

Златка встала и вздохнула. В последние дни ее закрутило, как щепку в водовороте. Не успела прийти в себя после нападения повстанцев на замок Аксу, как рассказы Звенигоры, а потом Якуба о ее далекой отчизне и родных еще больше растревожили душу. Сердце замирало от сознания того, что осталась она одна-одинешенька, как сломленная ветка на дороге. Разве может она надеяться на встречу с родителями? Они существуют словно в другом времени и в другом мире. Встретиться с ними так же невозможно, как с теми, кто в могиле. Девушку охватывал страх. И только ласковые слова Якуба и полный нежности взгляд отважного казака, который уже дважды спасал ее от смерти, удерживали ее от отчаяния.

- Златка, - говорил Звенигора, беря девушку за руку, - наступают минуты, которые могут навеки разлучить нас. Будет бой. А в бою все случается, даже смерть! Поэтому я хочу тебе сказать, что мне очень не хочется погибнуть после того, как я встретил тебя...

Златка вспыхнула и опустила глаза. Однако руку не отняла. Сердце ее тревожно забилось. Как приятно слышать это, но не хочется, чтобы заветные слова, о которых мечтает каждая девушка, произносились при таких обстоятельствах.

Звенигора будто прочитал ее мысли и, помолчав, сказал:

- Если меня не станет, положись на Якуба. Он найдет путь в Болгарию... Если и его убьют, тогда твоим защитником останется один Яцько. Пусть прикинется глухонемым, и вы, как брат с сестрой, сможете, помогая друг другу, пробираться в Болгарию или на Украину. Мир огромен, и ты еще найдешь свое счастье... Чтобы легче было в дороге, я оставлю тебе свой пояс, в нем золото. Пока я жив, оно не принадлежит мне, а уж если погибну, ты можешь использовать его.

Он протянул ей тяжелей широкий пояс.

- Надень на себя.

Златка, не совсем понимая, для чего это, спрятала пояс под покрывало.

В это мгновение из долины донеслись громкие крики. Звенигора сжал холодные пальцы девушки и шепнул:

- Златка... Милая...

- Пусть бережет тебя аллах, - прошептала девушка чуть слышно. - Иди! Я буду ждать тебя...

Звенигора повел свой отряд в бой.

Яцько взобрался на вершину небольшой скалы...

У него сжалось сердце, когда он увидел, как вражеские лавины, хлынувшие из укрытий, окружили повстанцев со всех сторон. Битва разгоралась сильнее. Звенигора со своим отрядом мог бы вырваться из кольца врагов, но, видно, он не думал об этом, так как врубался все глубже и глубже в строй янычар, и блеск его сабли наводил на них ужас: они расступались перед ним, как отара перед разъяренным быком. Рядом с ним рубились Якуб с Исметом, и эта тройка, как клином, рассекала густые ряды врагов...

Зашло солнце, и в глубоком горном ущелье сразу стало темно. Все слилось в глазах у Яцька, - казалось, что копошится муравейник. Вскоре тьма черной пеленой окутала и его. Долетали лишь страшные крики озверевших людей, бряцанье оружия да стоны и проклятия раненых.

Постепенно шум боя начал стихать. И в сердце паренька нарастала тревога. Он уже не тешил себя мыслью о победе повстанцев - чересчур неравны были силы, - однако надеялся, что кто-нибудь из своих спасется и он не останется одиноким в этой кровавой долине.

Но вот до его слуха донесся голос Звенигоры:

- Яцько, беги! Не жди нас! Беги!..

Яцько вздрогнул и напряг все внимание, стараясь хоть что-нибудь увидеть внизу или еще раз услышать голос старшего друга. Но ничего не было слышно и видно. Битва закончилась. Воцарилась тишина, которую изредка нарушал предсмертный крик или стон раненого...

Что же делать? Бежать со Златкой подальше от этого страшного места? А как же Звенигора? Может, он раненый лежит где-нибудь под кустом и ждет помощи?

Плечи Златки вздрагивали от беззвучных рыданий.

- Все наши погибли, - не то утверждала, не то спрашивала она.

- Может, и нет, - буркнул Яцько. - Стемнеет совсем, пойду поищу...

Эта мысль - пойти на поиски - возникла внезапно и не давала покоя. Он еле дождался, когда в долине стихла суета победителей, которые стаскивали своих раненых к кострам, запылавшим под горой, в стороне от поля боя.

Издалека было слышно, как перекликаются часовые.

Строго наказав Златке никуда не отлучаться, Яцько слез со скалы вниз и лощиной, между кустами, пополз к полю битвы.

Больше часа шнырял он, стараясь среди множества трупов найти Звенигору. Ночь была темная, далекие костры давали лишь слабые отблески. Паренек поднимал головы убитых, поворачивал к свету костров и тихо опускал на землю. Звенигоры нигде не было.

Где же он? Может, раненый и в плену?

Одержав полную победу, вражеские воины устраивались у костров на отдых. Лишь несколько силуэтов часовых виднелось вокруг лагеря.

Яцько осторожно подкрался поближе к ним и залег под кустом. Послышался тихий стон, долетевший из ночной тьмы, а вслед за ним грубая ругань часового:

- Буду я еще искать для тебя воду, нечестивый! Сдохнешь и так до утра! Замолчи, а то прикончу, собака!

Кому это так отвечает часовой? Наверняка не своему раненому, а пленному повстанцу. Может, и Звенигора там же?

Яцько пробрался под кустами и очутился рядом с часовым, который сидел на камне, подстелив под себя какие-то лохмотья. Перед ним в неглубоком овражке, вырытом дождевыми потоками, лежало несколько связанных пленных. Яцько не мог рассмотреть, был ли среди них Звенигора: ближний костер начал уже гаснуть.

Сердце паренька забилось сильнее. Значит, не все повстанцы погибли! Может, и Звенигора среди них, ведь в самом конце боя он был еще живой.

В это время часовой зашевелился, встал и поплелся к костру, на ходу собирая хворост. Яцько, согнувшись, мигом перебежал через открытое место и прыгнул в яму. Скатившись по крутому склону на дно, он ударился лицом обо что-то твердое.

- Кто здесь? - послышался тихий голос.

- Арсен! - прошептал Яцько. - Это ты? Жив? Не ранен?

- Яцько? - обрадовался Звенигора. - Как ты сюда попал?

Яцько не отвечал. Судорожно нащупал связанные руки казака и ятаганом разрезал веревку.

- Быстрее! - шепнул он. - Пока нет часового, бежим!

- Здесь еще Исмет и Якуб. Исмет ранен. Дай ятаган, я разрежу веревки...

Он быстро освободил от пут товарищей и выглянул из ямы. Часовой возвращался назад.

- Жаль, не успеем выбраться до него. Придется отправить к праотцам... Ты ляг, Яцько, мы с Якубом сами. Если поднимется тревога, беги, не дожидаясь нас!

Звенигора и Якуб притаились за валуном в тени. Часовой, ничего не подозревая, примостился на своем джеббе и сладко зевнул. В тот же миг жесткий шерстяной кляп заткнул ему рот, а железные руки Звенигоры сдавили горло. Часовой заметался, стараясь вырваться, но Звенигора быстро заставил его успокоиться.

- Айда, друзья! - шепнул он и поднял на плечо Исмета.

Хворост, который янычары подбросили в это время на костер, пригасил огонь, и вокруг сгустилась тьма. Три фигуры проскользнули незамеченными через мрачное поле, где вперемешку лежали повстанцы и янычары. На земле повсюду блестело оружие. Беглецы взяли по сабле и прошмыгнули в ущелье, где пряталась Златка...

- Пошли быстрее, Златка! - шепнул Звенигора.

Вскоре они достигли берега Кызыл-Ирмака. Нашли здесь довольно большой челн. Вместо весел вырубили длинные шесты. Звенигора уперся шестом в берег. Но вдруг до его слуха донесся глухой стон. Потом послышался топот ног. Беглецы замерли, притаились за кустами. Никто не сомневался, что по их следам может идти погоня. Выплывать на середину реки было опасно, и Звенигора держался руками за ветви, хорошо защищавшие их от постороннего взгляда.

Кто-то быстро приближался. Под ногами шелестела трава, трещали сухие ветки.

Якуб прикрыл лицо Исмета кауком, чтобы стон раненого не выдал их. Яцько сжал в руке саблю. Златка съежилась, дрожа от ночной прохлады и страха. Только Звенигора, уловив острым слухом, что идет кто-то один с тяжелой ношей, спокойно ждал, пока неизвестного поглотит ночная тьма.

Но неизвестный остановился как раз напротив лодки и что-то неразборчиво пробормотал себе под нос. Звенигора мысленно выругался: придется, должно быть, отправить непрошеного гостя к чертям в пекло.

Держась левой рукой за ветку, Звенигора стал осторожно тянуть из ножен саблю. Но из-за кустов раздался знакомый голос:

- Брось меня здесь, пан Мартын... Не тащи... Я уж не жилец на белом свете... Спасайся сам, пока не поздно...

- Э, пан Квочка, это было б не по-рыцарски, - прогудел в ответ голос Спыхальского. - Разрази меня гром, если я оставлю товарища в беде!

- И сам погибнешь - и меня не спасешь...

Звенигора спрятал саблю назад в ножны и облегченно вздохнул.

- Сюда, пан Спыхальский, сюда! - позвал он шепотом. - Спускай его в лодку.

- О матка боска! - воскликнул пан Спыхальский. - Ты слышишь, пан Квочка? Там наши! Теперь мы спасены!

На берег вышел, сгибаясь под тяжелой ношей, мокрый от крови и пота поляк. Звенигора принял у него раненого, положил на дно лодки.

- Быстрее садись, пан Мартын! Отплываем.

Спыхальский сел на лавочку. Звенигора сильно оттолкнулся от берега, и лодка, подхваченная стремительным потоком, выплыла на середину реки.

ФЕЛЮГА В МОРЕ

Целые сутки плыли без отдыха. Только на второй день, когда всех одолел голод, причалили к берегу возле какого-то небольшого селения, и Якуб купил несколько десятков сухих ячневых коржей и круг овечьего сыра.

На третий день похоронили в водах Кызыл-Ирмака Исмета. А на восьмой добрались до заболоченного, заросшего тростником устья, напомнившего Звенигоре необозримые днепровские плавни. Тяжелое зеленое море болотной растительности весело колыхалось под порывами свежего ветра. Стаи разноцветных птиц носились над бескрайними просторами зарослей. На тихих плесах и в мутных заводях лениво сновали неповоротливые рыбачьи лодки.

Поздно вечером подгребли к одному из островов, намытых морским прибоем и речными наносами. Еще издалека Звенигора заметил в узкой протоке белый парус фелюги и направил к ней лодку.

На берегу пылал огонь. Вкусно пахла вареная рыба. Вокруг костра сидели рыбаки и ели из казанка ароматную уху. В темноте они не заметили лодки, что тихо причалила к их фелюге.

Беглецы молча взобрались на судно, быстро поставили паруса. Наклонившись на левый борт, фелюга скользнула в протоку, соединявшую устье реки с морем.

Только тогда послышался пронзительный крик рыбаков, но вскоре он растворился в шуме прибоя.

Звенигора стоял у руля, и радость переполняла его. Перед ним открылся путь на родину! Время, проведенное в неволе, казалось тяжелым сном, который прошел безвозвратно. Теперь он хотел только одного - попутного ветра и удачи. А там...

Фелюга шла резво. Поскрипывали снасти, гудел парус. Порывистый ветер все дальше и дальше гнал судно от чужих мрачных берегов.

Два дня прошли без происшествий. Несколько кораблей, встретившиеся беглецам, не обратили на них внимания и проплыли мимо. В трюме было достаточно воды в бочках и вяленой рыбы. Ничто не предвещало беды. Звенигора рассчитывал, что вот-вот покажутся пологие берега. А там рукой подать и до Днепра...

Но беда нагрянула внезапно, когда ее никто не ждал.

На третью ночь стих ветер, и парус повис, как тряпка. Фелюга остановилась. Однако море было неспокойно. Оно тревожно вздыхало, глухо стонало, легко покачивая небольшое суденышко на своей могучей груди.

Луна спряталась за тучи, и вокруг наступила непроглядная тьма. Стало тяжело дышать.

- Собирается гроза, - сказал Якуб, подходя к Звенигоре, который только что сменил у руля Спыхальского.

Звенигора перегнулся через борт, приложил к уху ладонь. До его слуха донеслось чуть слышное рокотанье, оно поднималось будто бы из самых глубин моря. Он знал: такой гул в степи - верный признак того, что идет конница. А на море... Неужели буря? Неужели, когда до днепровского устья осталось дня два хода, им преградит путь неожиданная помеха?

- Снять парус! Да не забудьте люки закрыть. Торопитесь, друзья! крикнул он, прислушиваясь к глухому нарастающему гулу.

В темноте нелегко было справиться с большим и тяжелым парусом. Снасти запутались. Их пришлось обрубить. Полотнище упало вниз, и его с трудом затолкали в трюм.

Тем временем грозный гул, который несся, как казалось, со всех сторон, внезапно перерос в тяжелый рев и свист. Фелюга вздрогнула, наклонилась на левый борт. Звенигора налег на руль и развернул судно кормой к ветру, который подхватил ее, словно пушинку, затряс, завертел и понес в темноту ночи.

Холодные волны перекатывались через палубу. Звенигора выплюнул изо рта соленую воду и что есть силы вцепился руками в мокрый руль:

- Якуб, Яцько, идите вниз! Вам здесь нечего делать! Мы останемся наверху вдвоем с паном Мартыном!

Промокшие до нитки Якуб и Яцько, держась за снасти, пробрались в носовую часть фелюги. Открыли дверцы и втиснулись в тесную каморку. В уголке, качаясь в подвешенной на металлических цепочках лампадке, желтым огоньком коптила свеча. Златка сидела на лавке, вцепившись руками в небольшой столик, а Квочка лежал прямо на полу, возле ее ног. Рана его загноилась, нога распухла. От острой боли раненому хотелось кричать, выть, но не было сил, и он только жалобно стонал.

Якуб и Яцько перешагнули через Квочку и устроились на лавках, молясь своим разным, таким непохожим, богам об одном: чтобы спасли их от разъяренной стихии.

Буря крепчала. Кругом ревело, клокотало, бесновалось, как в кипящем котле. Пронизывающий ветер сгибал мачту, швырял на палубу мокрые космы туч, хотел во что бы то ни стало закрутить, перевернуть утлое суденышко, смахнуть его с поверхности моря, как росинку с листка. На фелюге что-то скрипело, стонало, трещало, и казалось, вот-вот она рассыплется, развеется в бурлящем мраке.

Звенигора всей грудью навалился на руль, чувствуя, что судно перестает слушаться. Спыхальский вцепился с другой стороны, и только общими усилиями они выровняли фелюгу.

- Выдержит? - спросил Спыхальский.

- А черт его знает! Будем надеяться на лучшее. Если буря не усилится, то, может, и обойдется как-нибудь! - прокричал в ответ Звенигора.

Однако новый порыв ветра поднял фелюгу на гребень огромной волны, а потом стремительно кинул ее в ужасную бездну.

Затрещала мачта и с грохотом свалилась на носовую часть. Другая волна смыла обломки в море.

Непрерывно сверкали молнии. Побелевшими губами Спыхальский шептал: "Езус, Мария!" Звенигора почувствовал, как у него похолодело под сердцем. Какая нелепость! Вырваться из неволи, преодолеть такие опасности для того, чтобы утонуть в море!..

Так прошла ночь. Утром Спыхальский заметил впереди какой-то черный предмет.

- Арсен, скала! - выкрикнул он.

Оба налегли на руль. Фелюга круто повернула в сторону, подставив правый борт натиску волн и ветра, почти легла на гребень волны. И тут Звенигора увидел, что это не скала.

- Корабль!.. Галера... Она скоро пойдет на дно. Держись, Мартын, мы сейчас стукнемся об нее!

Они еще сильнее налегли на руль, стараясь проскользнуть мимо опрокинутого вверх дном судна. Но расстояние до него быстро сокращалось, и избежать столкновения они не смогли. Фелюга, скользя, чиркнула кормой о галеру. Раздался оглушительный треск - руль переломился и скрылся в волнах...

Теперь, когда руль был сломан и фелюга затанцевала на волнах как хотела, им уже нечего было делать на палубе, и они втиснулись в мокрую и темную каморку.

- Ну, что там? - простонал Квочка. - Буря сильней разыгралась? Мы думали, что уже тонем, так затрещало всё...

- Пока еще не тонем, но... потонем, будьте уверены, пан Квочка, мрачно ответил Спыхальский.

- Потонем?.. - Квочка надолго замолк, а потом Тихо произнес: - Из-за меня все это...

- Как это так? - спросил Звенигора.

- Есть старое казацкое поверье: когда в море выплывает грешник, то обязательно накличет на себя и своих товарищей беду. Буря потопит или разбросает по морю их челны. А я - великий грешник... Когда бежал от пана Яблоновского, обещал матери и брату вырвать их из шляхетской неволи, забрать с собой, чтобы не издевалась над ними панская сволота...

- Ну, ну, пан Квочка, не так круто! - повысил голос пан Спыхальский. Можно найти и другое слово!

- Я и говорю: панская сволота чтоб не издевалась над ними! А как ушел, так до сих пор... Проклятый! Забыл мать и брата... Нет мне прощения! За это меня и карает бог, а вместе со мною и вас.

- Не болтай глупости! - повысил голос Звенигора, поняв, к чему тот клонит. - Все мы грешники, кроме Яцька и Златки...

- Не уговаривай меня, Звенигора, - запротестовал Квочка. - Я чувствую, что подходит пора, когда я должен предстать перед богом. Так вот, в последнюю минуту я, может, помогу вашей беде. По Квочке плакать никто не будет: жинка и дети в неволе, мать, наверно, давно померла... А брату не до слез - успевай только почесываться от панских плетей, чума их побрала бы!

- Кгм, кгм... - закашлялся пан Спыхальский, но промолчал.

А Квочка продолжал:

- Слыхал я от старых людей, что если такой грешник по доброй воле кинется во время бури в море и оно примет жертву, то буря стихнет.

- Глупости! - снова крикнул Звенигора, однако голос его прозвучал неуверенно. - Мы не позволим тебе это сделать!

- Друже, даже господь бог не властен над смертью. А ты хочешь остановить ее. Напрасные старания!

Они замолкли. Фелюгу бросало из стороны в сторону, как сухую скорлупку. Все в ней трещало, скрипело. Каждая минута для нее могла стать последней.

После особенно сильного удара грома и порыва ветра, когда казалось, что судно поднялось торчмя и вот-вот опрокинется, Квочка, стоная, приподнялся на ноги, передвинулся вдоль лавки к дверям, открыл их.

- Ты куда? - спохватился Звенигора.

Но Квочка остановил его, протянув перед собой руку.

- Прощайте! Я уже не жилец на белом свете! А вам еще, может, посчастливится добраться до родной земли...

В его словах слышалась какая-то необычайная сила и теплота. Звенигора вздрогнул, ибо понял, что так говорить можно только перед смертью. Он не посмел задержать этого измученного, но сильного духом человека.

Квочка слегка взмахнул рукой, улыбнулся, оперся здоровой ногой о порог, оттолкнулся и почти выпрыгнул на палубу. В тот же миг огромная волна накрыла его с головой. Когда фелюга вынырнула из-под нее, на палубе никого не было.

- О святая Мария! - еле слышно прошептал пан Спыхальский.

Все молчали.

Следующий день не принес облегчения. От беспрерывной болтанки и морской болезни лица беглецов позеленели. Мир опрокидывался перед их глазами: то проваливался в бездну, то становился на дыбы, взбираясь на быструю водяную стену.

Только на третий день буря утихла. По небу плыли мрачные серые тучи, море тяжело вздымало высокие волны и кидало фелюгу, как соломинку. Куда она плыла без руля и паруса, никто не ведал. Сквозь тучи нельзя было увидеть ни солнца, ни звезд, чтобы определить направление. Приходилось сидеть и терпеливо ждать своей участи.

Прошел еще один день, а потом ночь. Медленно рассеивалась тяжелая серая мгла. И вдруг сквозь нее неясно обрисовались контуры высокого берега.

- Земля! Земля! - закричал Яцько.

Уставшие беглецы всматривались в неизвестную землю. Что это за берег? Куда их прибило? Снова к Турции? К Крыму? А может, к Болгарии?

Звенигора знал наверняка - это не устье Днепра и не берега Валахии или Молдавии, низкие и безлесные. Значит...

Но думать было некогда. Фелюга быстро приближалась к берегу. Уже был слышен шум прибоя.

Встревоженные беглецы договорились, как вести себя, если окажется, что они снова попали в Турцию. Все будет зависеть от обстоятельств. Но все согласились, что Якуб будет выдавать себя за купца из Трапезунда, Златка его дочка, а Звенигора, Спыхальский и Яцько - невольники.

У берега виднелась узкая коса. Их несло на нее. Встреча могла оказаться фатальной не только для судна, но и для людей. Хотя буря и утихла, прибой был очень сильным.

Звенигора стал рядом со Златкой, чтобы помочь ей, если понадобится. Якуб молитвенно сложил руки, будто просил аллаха послать им спасение. Только Яцько чувствовал себя спокойно, не представляя, что встреча с берегом может обернуться для кого-нибудь смертью или увечьем.

- Берег совсем дикий, - сказал паренек, всматриваясь в горы, что спускались уступами почти до самого моря.

Но ему никто не ответил. Фелюга внезапно остановилась, затрещала, и люди с криком полетели в пенистую мутную воду...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ХИЖИНА У МОРЯ

1

Берег только на первый взгляд казался пустынным, Если бы Яцько мог внимательнее всмотреться, то заметил бы темную хижину из грубо обтесанных сосновых бревен, приютившуюся в удобной ложбине под защитой искривленных морскими ветрами деревьев.

Низкие двери хижины широко раскрыты. На пороге примостился старик с рыбацкой сетью, унизанной тугими поплавками из белой коры березы. Старик перебирал ее узловатыми пальцами, находил разрывы и ловко сплетал оборванные концы кручеными пеньковыми нитками.

Лицо у деда темное, изборождено морщинами, но по-стариковски красивое. Седые волосы обрамляют высокий загорелый лоб и спадают тяжелыми волнами по сторонам. Черные, слегка потускневшие глаза внимательно смотрят из-под косматых бровей. Воротничок чистой белой сорочки стянут синей ленточкой, свидетельствуя, что в доме есть заботливые женские руки.

И в самом деле, из-за угла хижины выбежала небольшого росточка, пухленькая девушка с деревянным ведерком в руке. Расплескивая от волнения густое козье молоко, бросилась к старику:

- Леле, мале!70 Посмотри, дедуся, на море! Корабль тонет! Люди падают в воду, люди!.. Надо спасать! Бежим на берег! Да скорее же!

Старик отбросил сетку, встал и, приложив руку ко лбу, взглянул на море. Там, у прибрежной каменной гряды, чернело над водой перевернутое вверх килем судно. Прибой терзал его, тащил к берегу. Поодаль в воде барахтались люди. Сквозь шум волн доносились крики отчаяния.

- Скорее!.. - вскрикнул старик и неожиданно быстро, что никак не соответствовало его степенному виду, подпрыгивая, побежал за девушкой к берегу.

В небольшом, хорошо защищенном от ветра заливе стояла рыбацкая лодка. Девушка добежала первой, схватила весла. Старик спешил за ней.

- Подожди, Марийка! Я с тобою!

Он с ходу прыгнул в лодку. Под сильными взмахами весел лодка быстро выскочила из залива и ринулась наперерез бурунам к барахтающимся в волнах людям.

Первым взобрался в лодку Яцько. Он помог неожиданным спасителям вытащить из воды Златку и Якуба, который уже совсем обессилел.

Звенигора и Спыхальский не стали влезать в лодку, чтобы не перевернуть ее, а плыли рядом, держась за борта.

- Это твой отец? - спросила девушка, указывая на Якуба, когда они добрались до берега.

- Да, - ответила Златка.

- А где мама?

- У меня нет мамы. Я сирота.

Это была почти правда. Ведь Златка совсем не знала своих родителей. Да и неизвестно, живы ли они еще.

- Бедняжечка, - пожалела Марийка гостью и, введя ее в дом, вытащила свою сухую одежду, чтобы Златка переоделась. - Не горюй. Хорошо, что осталась жива. А сирот много на свете... Я тоже сирота.

- А разве это не твой папа?

- Нет, это мой дедушка. Он один у меня родной. Папу и маму я даже не помню. Их казнили, когда я была совсем маленькой...

- Казнили? Кто?..

Марийка запнулась, словно заколебалась - говорить или нет? Ее загорелое смуглое лицо опечалилось, а глаза покрылись влагой. У девушки сильные натруженные руки, широкие, как у юноши, но по-женски округлые плечи. Невысокая, полная, крепкая, как наливное яблочко, она была сильной и по-своему красивой. Все, кто знал Марийку, даже дедушка, звали ее дунда, то есть толстушка. Она не обижалась и приветливо отзывалась на прозвище.

- В нашем селе скрывались тогда гайдутины, повстанцы, - сказала Марийка тихо. - Янычары дознались об этом, наскочили. Спалили все хаты, а людей поубивали. Тогда и мои родители погибли... Дедушке удалось выхватить меня из огня и убежать в горы. Назад он уже не вернулся. Построил здесь хижину, и стали мы с ним жить у моря. Дедушка ловит рыбу, а я пасу овечек и коз, собираю в лесу грибы, орехи, груши, алычу...

- А гайдутины, о которых ты говоришь... они и до сих пор здесь есть? Златка понизила голос.

- А почему ты об этом спрашиваешь?

- Страшно стало... Вдруг сюда придут...

- Глупенькая... - Марийка засмеялась. - Гайдутины - добрые, хороших людей не трогают... Да и ты, хотя и турчанка, а вон как хорошо по-нашему говоришь. Будто настоящая болгарка.

- У меня няня была болгарка.

- Вот оно что...

Хотя голос у Марийки по-прежнему звучал ласково, однако в глазах появился холодок. Внимательно взглянув на Златку, она поднялась с места.

- Ой, леле! Я и забыла, что у меня чорба71 варится!..

2

Марийка выбежала в сени, а старик обратился к своим гостям:

- Прошу, другари72, в дом старого Момчила. Марийка наварила чорбы, а к ней найдутся и хлеб и брынза. Да и бутылочка ракии не помешает...

- Спасибо, бай Момчил, мы с большой благодарностью воспользуемся вашим гостеприимством, - ответил Звенигора. - По правде говоря, здорово животы подвело за эти дни.

- Откуда путь держите, другари? И кто вы такие?

Звенигора ждал этого вопроса. И хотя дед Момчил казался ему честным человеком, ответил так, как уславливались:

- Плыли из Трапезунда в Варну. Со своим хозяином, купцом. Мы казаки... А веры христианской...

- Руснаки, выходит! - обрадовался старик. - Это хорошо! А чего же вы панькаетесь со своим хозяином? Можно подумать, что он вам дядюшка или брат... За ноги бы турка - да в море, антихриста! А сами - айда до дому!

Беглецы переглянулись и облегченно вздохнули. Оказывается, они попали к друзьям. Или, может, хитрый дед испытывает их? Но не похоже.

- Про волю мы и сами думаем, бай Момчил, - отвечал Звенигора. - Кто не хочет вернуться домой, на волю? Но не пришло еще время... А хозяин наш, Якуб, человек добрый, даром что турок... А Адике, его дочка, тоже хорошая девушка. Мы не можем причинить им зла. А если кто нападет, будем защищать. Не так ли, друзья?

- А как же! - выкрикнул Спыхальский. - За пана Якуба жизни не пожалеем!

- Гм, похоже, что этот турок вам все-таки вроде родич, - удивился Момчил. - Ну да бог с ним... Пошли обедать!

Звенигоре показалось, что старик с подозрением оглядел их, но значения этому не придал. Хотелось быстрее поесть и заснуть. Тяжелые, бессонные ночи на море давали о себе знать.

Обед был вкусный. Ароматная чорба с бараниной всем понравилась. Пан Спыхальский, выпив кружку ракии, забыл шляхетские правила и громко хлебал наваристый суп, как самый обыкновенный хлоп. Звенигоре виноградная ракия показалась далеко не такой крепкой, как запорожская горилка, но, не желая обидеть гостеприимного хозяина, он хвалил и ракию, и чорбу, и солоноватую брынзу.

После обеда всех стало клонить ко сну. Златку Марийка повела в свою комнатку, а мужчинам постелила на чердаке. Там лежало свежее сено, и изможденные беглецы мигом заснули.

Когда Звенигора проснулся, стояла уже ночь. На чердаке было темно. И Яцько, и Спыхальский крепко спали.

Звенигора повернулся на другой бок, подложил под голову кулак и снова закрыл глаза. Но на этот раз заснуть ему не удалось. Из сеней донесся приглушенный шепот. Говорил Момчил:

- Подожди, Драган, я закрою ляду на чердак, чтобы гости, чего доброго, не слезли. Пусть храпят себе до утра!..

Звенигора затаил дыхание. В чем дело? Что там происходит внизу? Почему Момчил опасается их?

Тихо стукнула ляда. Скрипнул засов. В сенях снова послышались голоса, но теперь ничего нельзя было разобрать. Потом открылись наружные двери и настала черная тишина.

"Эге, тут что-то неладно, - подумал Звенигора. - Не затевает ли старый недоброе? Может, хочет выдать турецким властям? За пойманного невольника-беглеца платят хорошие деньги".

Арсен хотел разбудить товарищей, но передумал. Втроем в этой непроглядной темноте они поднимут такой шум, что Момчил и его сообщники сразу их услышат. Нет, лучше самому обо всем разузнать.

Еще днем он по казацкой привычке, ложась спать, осмотрел чердак и приметил, что в забитой досками торцевой части крыши есть небольшие дверцы, через которые, очевидно, Момчил забрасывал сено. Осторожно, ощупывая руками балки, добрался до стены. К счастью, дверцы были не заперты. Тихо открыл их, выглянул во двор.

Впереди, на фоне звездного темно-синего неба, чернели горы. Где-то сзади, по ту сторону хижины, шумело море. Звенигора прикрыл за собой дверцы и выглянул из-за ската крыши во двор. Там, склонившись головами друг к другу, стояло несколько темных фигур. В кругу белел чуб Момчила. В сторонке Марийка держала за поводья двух мулов.

Мужчины о чем-то говорили, однако Звенигора не мог ничего услышать: мешал шум моря. Момчил сказал:

- Пора!

Марийка дернула мулов за поводья и пошла впереди. За ней тронулись мужчины. С Момчилом их было четверо.

Звенигора спустился с крыши и пошел следом.

Они повернули на тропинку, что вела к прибрежным песчаным дюнам. Дорога была незнакомая, и Звенигора ускорил шаг, чтобы не потерять в темноте серые фигуры. Вдруг в стороне, между каменными глыбами, он заметил человека, который, как и он, крался за Момчилом и его товарищами.

Неизвестный не видел Звенигоры и, пригибаясь, тихо двигался следом за Момчилом и его спутниками.

У обрывистого каменистого берега Момчил остановился и что-то сказал Марийке. Девушка придержала мулов. Мужчины исчезли в черной низкой щели, вымытой в известняке дождевыми потоками. Через несколько минут они появились оттуда с тяжелыми узлами.

- Воевода будет очень доволен тобой, бай Момчил, - сказал один из спутников старика. - Эта помощь очень своевременна. Собака Сафар-бей готовит нападение на Чернаводу, и мы его встретим свинцовыми гостинцами...

- Здесь пять пудов свинца и столько же пороха, - ответил Момчил. Через неделю, если будет хорошая погода, жду вдвое больше. Поэтому захвати, Драган, с собой четырех или пять мулов, да и денег не забудь - надо платить вперед.

- Я передам воеводе...

Они уложили на спины мулам тяжелую поклажу и двинулись назад.

Звенигора, прижавшись к скале, не пропустил ни слова. Он мало что понял из этой беседы. Однако убедился, что Момчил и его друзья ничего злого против них не затевают.

Теперь его еще больше встревожил незнакомец. Без сомнения, это враг. Другу нечего прятаться и подкрадываться.

Заметив, что болгары двинулись назад, неизвестный припал к земле, подождал, пока затих шум шагов, и поднялся на ноги. В этот миг его схватила за ворот твердая рука.

- О аллах! - вскрикнул незнакомец.

- Ты кто? - спросил Звенигора. - Что здесь делаешь?

В ответ незнакомец выхватил кинжал. Но Звенигора опередил и ударил ятаганом меж лопаток. Тот вскрикнул и, падая на землю, выпустил из рук оружие.

На крик прибежали болгары. В это время вышла луна, и Звенигора увидел, что один из них был молодой сухощавый юноша, а другой - полный великан в белом кожушке без рукавов.

- Это ты, руснак? - удивился Момчил, узнав Звенигору. - Что здесь произошло? Кого ты убил? Как ты очутился здесь?

Звенигора поведал о своем приключении и, заканчивая рассказ, толкнул ногой труп незнакомца.

- А кого убил, не знаю.

Момчил перевернул неизвестного, заглянул ему в лицо.

- Ба, да это Василев, стражник с Каменного брода. Помак. Плохой и злой человек!.. Он, наверное, следил за нами. Драган, - обратился старик к юноше, - вам надо немедленно уходить отсюда. Как знать, нет ли здесь поблизости отряда стражников или янычар.

- А разве вам, бай Момчил, не угрожает опасность? - спросил в ответ Драган. - Я за вас беспокоюсь.

- Ты хочешь сказать - за Марийку, хитрец, - улыбнулся в седые усы Момчил. - Не бойся! Пока вас не поймают, нам бояться нечего. Спроважу эту собаку в море, никто и не узнает, куда он делся.

- Я наведаюсь к вам через несколько дней, бай Момчил, - произнес Драган. - После горы Орлиной Дундьо сам поведет мулов дальше. Там уже безопасно. А я возвращусь сюда.

- Как хочешь, - ответил Момчил и попросил великана-толстяка: - Дундьо, помоги мне отнести эту падаль к берегу. Я привяжу к его шее камень и сброшу подальше от берега в море.

Момчил начал было поднимать тело стражника, но Дундьо опередил его. Схватив в охапку, будто куль соломы, бегом помчался к берегу. Через несколько минут вернулся. Переводя дух, сказал густым басом:

- Уже.

- Отнес?

- Закинул.

- Как - закинул? Куда? - встревожился Момчил.

- В море. Взял за ноги, раскрутил и забросил. Только булькнуло!

- Эх, что ж ты наделал, Дундьо! - вскрикнул Момчил. - Его же прибьет к берегу!

- Не прибьет, - мрачно ответил великан.

- Уж если Дундьо закинул, то не прибьет! - засмеялся Драган. - Он наверняка шуганул его на самую середину моря.

Взяв мулов за поводья, парни попрощались и исчезли в темноте. Марийка хотела проводить их, но Момчил остановил:

- Не ходи! Надо скорее домой. Боюсь, что Василев не один здесь шатался, - и обратился к Звенигоре: - А ты, парень, смельчак! Спасибо тебе!

3

До утра уже никто не заснул. Все собрались в просторной комнате хижины и при свете восковой свечи на все лады обсуждали, что им делать дальше. Спыхальский встревожился и предлагал немедленно скрыться в горы. У Звенигоры созревал другой план. От Момчила он узнал, что до Бургаса можно добраться по морю в лодке. А оттуда до Рудника, где должен был находиться брат Серко, рукой подать.

Однако об этом он пока что помалкивал.

Через открытые двери доносились стоны Якуба. Златка поминутно бегала к нему, давала пить или поправляла постель. Ее гибкая фигурка то появлялась в полуосвещенной комнате, то исчезала в густой темноте кухни. Звенигора поймал себя на мысли, что завидует Якубу. Хотелось, чтобы Златкины руки поднимали его голову, чтобы она ему подносила глиняную кружку с холодной ключевой водой. Арсен уже сознавал, что в сердце входит сладкое, пьянящее чувство, и это больше всего волновало его. Перед глазами все время стояла Златка. Даже во сне. Потому и мучился сейчас казак, не зная, на что решиться: остаться здесь, чтобы иметь возможность защитить Златку, или ехать в Бургас вызволять Нестора Серко.

Начало светать. Порозовел край неба над морем. Марийка готовила завтрак, застелив стол новой вышитой скатертью. Момчил вытащил из погребка бочонок ракии. Ночной подвиг Звенигоры растрогал старика и рассеял его сомнения относительно беглецов. Поднимая вверх чашу, Момчил торжественно произнес:

- Пью за здоровье храброго юнака73 Арсена... За ваше возвращение на родину, другари! Чтоб ни один турок не перешел вашей дороги!

Из кухни снова донесся стон Якуба.

- Кроме нашего друга Якуба, - добавил Звенигора. - Ибо не каждый вашенец74 - приятель, бай Момчил, и не каждый турок - враг... Бывает свой хуже татарина: продаст и деньги пересчитает...

Он опрокинул чашу. Ракия была ароматная, настояна на каких-то горных кореньях.

Момчил тоже выпил и крепкими белыми зубами откусил кусок жареной баранины. Когда Златка снова вышла к Якубу, он сказал:

- Это так, хлапе75. Но я никак не пойму, почему вам так дорог этот турок и турчанка.

Звенигора вытер ладонью рот.

- Теперь нам нечего скрывать, бай Момчил. Якуб - наш друг. Он вместе с нами участвовал в восстании против спахии, который держал его в темнице. И никакой он не купец... Мы вместе бежали через море к нам домой. А буря прибила фелюгу к Болгарии. Вот почему мы очутились здесь. Теперь наша судьба в ваших руках, бай Момчил. Захотите с Марийкой помочь нам - великая благодарность, не захотите - мы сразу же уйдем в горы. И Якуба понесем с собой. Мы не можем его бросить.

Момчил отрицательно покачал головой.

- Что ты, другарь! Болгары от дедов, прадедов честные люди! Честные и добрые. За добро они никогда не платят злом. Пусть Якуб с дивчиной остаются у нас в хижине. А вы скройтесь в горах, пока он поправится...

- Прятаться в горах я не буду. Мне надо добраться в Бургас, а оттуда до Рудника.

- До Рудника? - переспросил Момчил. - Я бывал там с Марийкой. Но что вынуждает тебя, Арсен, ехать туда?

- Я должен там разыскать одного невольника и выкупить его. Если сможешь, бай Момчил, дать мне лодку, чтобы доплыть до Бургаса, я буду тебе очень благодарен.

- Но один ты не справишься в дороге.

- Мне поможет пан Мартын...

- Конечно, - буркнул Спыхальский, встопорщив усы.

- Я не о том, - возразил Момчил. - Вы чужеземцы, и вас очень быстро схватит стража. Если так надо, тогда лучше мне пойти с вами. Я знаю дорогу, порядки...

- Нет, дедуся, - вмешалась Марийка, внимательно слушавшая беседу, если на то пошло, то поеду я. Кто знает, сколько дней уйдет на эту поездку, а тебе нужно быть дома. Разве ты забыл, что днями приплывает стамбульский гость? Да и Драган вскоре вернется...

- И правда, - задумался Момчил. - Не смогу я ехать. Придется тебе, Марийка, проводить наших гостей.

Звенигора недоуменно глянул на девушку. Момчил перехватил его взгляд:

- Ты сомневаешься в ней? Казаче, ты не знаешь наших горянок! Марийка стоит любого доброго парня.

- Дедусь! - покраснела девушка.

- Не буду, не буду, внученька! Иди приготовь все в дорогу. Возьми запасов на неделю. И не мешкай. Через час вам надо отправляться.

4

Лодка шла быстро, слегка покачиваясь на волнах. Спыхальский сложил сухие рыбацкие сети, прилег на них, и вскоре послышался его могучий храп. Звенигора сидел у руля, а Марийка задумчиво смотрела на далекий синий берег, что проплывал с правой стороны...

На второй день к вечеру вдали показался Бургас. Лодку решили оставить под присмотром Спыхальского между камышами в тихом устье какой-то речки. Поужинав, легли спать.

Ночь прошла спокойно. С первыми лучами солнца, поднимавшегося из-за моря, Звенигора и Марийка двинулись в путь. Шли быстро, так как хотели до вечера вернуться назад.

Дорога все время поднималась в гору и вилась меж зеленых виноградников. Навстречу катились тяжелые, неуклюжие арбы, запряженные серыми круторогими волами. На арбах сидели осанистые болгары в белых штанах, черных суконных жилетках и высоких овечьих шапках. Их худые, обгоревшие на солнце лица были суровы, будто вытесаны из камня.

Всевозможное добро: шкуры, зерно, сушеный виноград, поташ - плыло на этих арбах в портовый город Бургас, а оттуда по морю в Стамбул или в другие заморские страны.

Никто не обращал внимания на молодого стройного мужчину и девушку, что спешили, озабоченные, вздымая ногами дорожную пыль. В полдень они остановились на высоком перевале, откуда открывался вид на широкую долину, где раскинулось село с красными, черепичными, и серыми, камышовыми, кровлями.

- Это Рудник, - сказала Марийка. - А вон и усадьба спахии!

То был каменный дом, окруженный хозяйственными постройками за высокой каменной стеной. Издалека он походил на крепость. А в действительности это была обычная усадьба турецкого спахии, построенная руками райя - крепостных крестьян. Однако толстые стены домов, конюшен и других построек надежно защищали хозяина от внезапного нападения и, в случае необходимости, могли выдержать осаду отряда гайдутинов.

Дубовые ворота оказались на замке, и Звенигора постучал в них кулаком. Сначала со двора донесся собачий лай, а потом в калитке открылось небольшое окошко, и в нем показались взлохмаченный чуб и сонное лицо сторожа.

- Что за люди? Кого вам? - моргнул он круглым совиным глазом.

- Мы хотим видеть хозяина, - сказал Звенигора и сунул в окошко серебряную монету. - Впусти, пожалуйста, добрый человек.

Ворота открылись, и Звенигора с Марийкой вошли в просторный двор.

- Прошу сюда, на скамейку, - поклонился турок. - Подождите, пока я узнаю, захочет ли хозяин допустить вас пред светлые очи.

Вскоре он вернулся и ввел их в маленькую комнатку. Посредине стоял низенький столик, вокруг него желтели пухлые подушки.

- Ага подождет здесь, - произнес старик. - Хозяин сейчас выйдет.

Он отклонил тяжелый ковер, что заменял двери, и скрылся за ним. Через несколько минут в комнату вошел пожилой, с желтым, обрюзгшим лицом спахия и сонно взглянул маленькими глазками на чужестранца.

- Да будет небо милостивым к тебе, высокочтимый ага Сараджоглу! поклонился Звенигора. - Извини, что тревожу в такое время, когда правоверным положено отдыхать.

Спахия равнодушно кивнул головой и протянул гостю мягкую холодную руку. Звенигора пожал ее с отвращением, как скользкую жабу.

- Мне сказали, что у тебя ко мне дело, - глухо произнес турок, отступая на шаг.

- Да, высокочтимый ага. Я слышал, что ты продаешь невольников...

- Глупости! Это кто-то набрехал тебе. Я сам купил бы полдесятка невольников. Молодых, конечно. Старых у меня и без того достаточно.

- А я купил бы старого. Мне как раз старый и нужен.

Спахия почмокал толстыми губами, что-то соображая. Потом сказал:

- Если тебе не дают покоя лишние деньги, то я могу выручить от такой беды. У меня есть несколько старых невольников.

- Нельзя ли посмотреть на них?

- Отчего ж? Пошли.

Они вышли во двор.

Спахия хлопнул в ладоши. Подбежал сторож, который поглядывал на них из глубины двора.

- Выпусти невольников, - приказал ему хозяин.

Сторож брякнул ключами у каменного подвала.

- Выходите! Вы! - крикнул он, сняв замок.

Звенигора вздрогнул. Давно ли и он ночевал в такой же вонючей холодной яме? Давно ли и на него так же кричали, как на скотину?

Из подвала раздался звон кандалов, стон. По крутым ступеням поднимались грязные, седые, худые, желтые, как мертвецы, люди и, щурясь от яркого солнечного света, становились в ряд перед хозяином.

- За этих дорого не возьму, - сказал спахия. - Покупай!

Звенигора напряженно всматривался в незнакомые лица. Кто же из них Нестор Серко? Люди угрюмо смотрели на спахию и чудаковатого купца, пожелавшего почему-то купить их - живых мертвецов.

- Будьте здоровы, земляки! - поздоровался взволнованный Звенигора.

- Здоров будь и ты, земляк! - вразнобой ответили те.

- Нет ли, случаем, среди вас Нестора Серка?

- Нестора Серка? - удивились невольники. - Кто же ты такой, добрый человек? Откуда Нестора знаешь?

Звенигора понимал взволнованность и радость невольников, которые, может, впервые за многие годы услышали родную речь из уст вольного человека. Однако никто из них не ответил на его вопрос, и это стало волновать его.

- Да отвечайте же, когда вас спрашивают! - почти закричал он рассерженно.

- Нет его среди нас, - тихо ответил один.

- Нет? А где же он? - Звенигора был потрясен.

- Хозяин продал его... На галеры, говорят...

- Продал? Когда?

- Несколько недель назад. Поговаривают, что султан войну готовит и ему нужны на галеры гребцы. Всех молодых, да и немолодых, но еще сильных невольников забрали посланцы султана. И Нестор попал туда. Хотя ему и за пятьдесят, но он еще крепкий.

Звенигора пригорюнился. Все его надежды, которые он лелеял в последнее время, что счастливо завершатся опасные приключения, сразу развеялись как дым. Придется возвращаться домой, не выполнив наказ Серка.

- Может, знаете, куда его послали? - спросил тихо.

- Где там! - ответил седобородый дед с черными, как угли, глазами. Отправили - да и конец... Сам спахия не знает куда... - Он пристально вглядывался в Звенигору внимательным взором. Потом тихо спросил: - А ты не выкупать ли Серка приехал?

- Да, - безнадежно махнул рукою Звенигора.

Невольники сразу зашумели:

- Так выкупи нас!

- Сынок, век будем бога молить за тебя!

- Все хозяйство отдам тебе, как прибудем домой!..

Все, как сговорившись, упали перед Звенигорой на колени. Звенигора оторопел. Растерянно взглянул на спахию.

- Что это они? - спросил тот.

- Просят, чтобы выкупил их.

- Ну, и что же ты решил? - усмехнулся спахия. - Видишь, какой товар? Не хочешь покупать? Для меня они - лишние рты. Не в коня корм... А работы с них - черта с два! В пору вешать или топить, проклятых!.. Но не рассчитывай, что продам дешево. Вижу, они тебе для чего-то нужны...

Невольники, очевидно, улавливали, о чем идет речь, так как, услыхав последние слова хозяина, взмолились:

- Выкупи нас, добрый человек! Выкупи!..

- Нестора все равно не найдешь, а мы тоже христиане, земляки...

- Сынок, сжалься над нами! Имей доброе сердце! Мы отдадим тебе твои деньги, когда возвратимся домой!..

Звенигора с ужасом смотрел на умоляющие глаза, на сухие, натруженные руки, на длинные седые бороды. И в нем боролись жалость к этим обездоленным и чувство долга перед кошевым. Невольников всюду много - всех не выкупишь. А что скажет Серко, когда узнает, что деньги истрачены не по назначению, а на каких-то чужих немощных людей?

Однако, чувство жалости пересилило. "Не везти же деньги домой. Лучше купить свободу этим бедолагам".

- Сколько возьмешь за них, ага?

Турок перестал морщиться, словно от зубной боли. В его глазах блеснули огоньки.

- За всех пятьсот польских злотых.

- Это дорого. Двести. И ни куруша больше!

Звенигора прикинул, что, даже заплатив пятьсот, у него еще останется столько, что хватит при случае выкупить и Нестора.

- Дела не будет! - уперся спахия. - Ты хочешь обмануть меня, гяур!

- Как могу я тебя обмануть? Разве на базаре за эти скелеты больше дадут?

- Уж если ты покупаешь, то, наверно, рассчитываешь на барыш?

- А как же, конечно, рассчитываю. Потому и не дам больше.

- Ну, четыреста должен дать.

- Двести пятьдесят. Это мое последнее слово.

- Ты меня грабишь, собака неверная! - выкрикнул спахия, но без злости. Через припухшие веки смотрели хитрые карие глазки. - Ладно, давай!

- Пиши купчую и бумагу об освобождении.

Через час спахия вручил бумаги, а Звенигора отсчитал ему деньги. Сторож открыл замки кандалов, и невольники со слезами радости бросились к своему избавителю. Каждый старался обнять его, поцеловать руку. Черноглазый дед прижал руку Звенигоры к своей груди.

- Сынок, - прошептал он, всхлипывая, - теперь для Ивана Крука ты самый родной человек... Будешь в Чигирине - не обойди мою хату...

- А я из Корсуня...

- Я из Брацлава...

Каждый наперебой приглашал к себе. И Звенигора с горечью подумал, что дорога домой и для них и для него еще ой какая далекая! Не мало встретится на ней и явных и неведомых опасностей. И кто знает, когда они достигнут своей родной пристани, своего родного уголка земли...

Выведя дедов из села, Звенигора отдал им бумаги и сказал:

- Бывайте здоровы, земляки! Пусть вам путь счастливый стелется! Идите прямо через Планину на Валахию. А там - на Запорожье. Передайте кошевому, что турки войну готовят. Пусть наши начеку будут.

Старики упали на колени. Крук схватил руку казака, поцеловал.

- Пусть во всем у тебя будет удача, сынок! Береги себя!

Расчувствовавшийся Звенигора еле вырвался из горячих объятий, схватил Марийку за руку и зашагал прочь. А деды, опьяневшие от счастья, еще долго стояли на вершине и смотрели вслед покрасневшими от слез глазами.

Поздно вечером Звенигора и Марийка увидели с горы море. До него было еще далеко, но под лунным светом оно мерцало тысячами загадочных огоньков и, словно живое, быстро приближалось им навстречу. Они ускорили шаг. Из-под ног вздымалась холодная дорожная пыль, скрипела на зубах. С моря подул прохладный ветерок, остудил распаленные за день тела.

Найдя еле заметную тропинку в камышах, они свернули к речке.

- Пан Мартын! Где ты? - приглушенно окликнул Звенигора.

Ответа не было. Они поспешили вперед. Под ногами зашуршал сухой прошлогодний камыш. С кряканьем взлетела перепуганная утка.

- Пан Мартын!..

Они выбежали на то место, где оставили лодку. Перед ними расстилалась бесконечная гладь серебристой воды. Тишина. Ни души... Где же Спыхальский? Звенигора оглянулся вокруг. Густой камыш, что утром упирался в небо, теперь лежал прибитый, истоптанный, будто здесь пронесся табун коней. У берега из воды виднелась полузатопленная лодка. Поблизости из ила торчало сломанное весло.

- Пан Мартын!.. - в отчаянии крикнул Звенигора, поняв, что произошло какое-то несчастье.

В ответ прокричала только ночная птица. И снова наступила тревожная, гнетущая тишина.

5

Златка сидела напротив окна. Личико вытянулось, исхудало, но от этого казалось еще нежнее и красивее. Печальные темно-синие глаза внимательно вглядывались сквозь маленькое стекло оконца. Всеми мыслями девушка уносилась в море, где, возможно, в это самое время Звенигора рассекал веслами воду, торопясь к ней.

Удивительные вещи случаются на свете. Арсен и она почти не разговаривали. Не говорили о своих чувствах. Но оба знали, как крепко любят друг друга. Молчаливое объяснение взглядов сказало им больше, чем тысячи слов. И они бережно таили свои чувства, зная, что никакие слова не в состоянии усилить их.

Девушка машинально отправляла в рот кусочки солоноватой брынзы и мысленно представляла закованного в цепи невольника над побежденным барсом. Обросший, грязный, окровавленный... Но не это запало ей в сердце. Ее удивил сам подвиг. Она поняла, что барс не случайно оказался во дворе, что его загодя готовили к поединку с невольником. А еще больше ее поразил взгляд незнакомца: в нем было и удивление, и восхищение, и смущение, граничащее со стыдом. Еще никто так не смотрел на нее. Она выросла в мрачном замке, среди нянек и жен Гамида, почти не видела юношей, а тем более таких храбрецов, о которых так интересно рассказывалось в песнях и сказках. Вдруг появляется мужественный юнак - даром что невольник! - и спасает ее от страшных когтей дикого зверя! Она была безмерно благодарна казаку и старалась хоть чем-нибудь помочь в его безрадостной жизни. Думала о нем долгими вечерами. Из этих чувств и мыслей, очевидно, и выросла ее первая любовь...

Где же он теперь? Прошло уже четыре дня. А дед Момчил ждал их еще вечером третьего дня.

Неожиданно до ее слуха донесся глухой топот конских копыт. Она растерянно взглянула на Момчила, Яцько. Встала.

- Вы слышите?

Момчил вскочил с лавки. Он тоже услышал, как к хижине приближался конный отряд. Это мог быть только разъезд янычар. Что им здесь надо?

- Яцько, айда из хижины! Спрячься так, чтобы тебя не заметили, подтолкнул он паренька в плечо, а Якубу и Златке махнул рукой, чтоб оставались на месте. - Вы турки, вас не тронут!

Яцько быстро шмыгнул во двор. Момчил вышел следом за ним.

К хижине приближались всадники. В темноте Момчил не мог разглядеть, сколько их было - пять, десять или, может, больше. Увидев хозяина хижины, передний подъехал к нему и ткнул старика в грудь нагайкой:

- Кто такой?

- Здравей, ага! - поклонился Момчил. - Я Момчил Крайнев. А ты кто?

Вместо ответа воин удивленно свистнул и повернул голову назад:

- Эй, дайте огня!

Один из всадников спешился, высек огонь и зажег факел. Кровавый свет заплясал на суровых лицах воинов и на потных конях.

- Ближе! - приказал передний.

- Слушаюсь, Сафар-бей! - И воин поднес факел чуть ли не к бороде старика.

Момчил устремил взгляд на лицо аги. Так вот какой он, Сафар-бей, этот палач болгарских крепостных крестьян, гроза горцев-гайдутинов! Совсем еще молодой! Увидев его, никогда не подумал бы, что его как огня боятся болгары. Ничего страшного нет в его фигуре и лице. Среднего роста; тонкое красивое лицо, на котором чернеют опушенные длинными ресницами красивые глаза. Рука, что лежит на эфесе сабли, белая и тонкая, как девичья... Неужели эта рука хлестала нагайкой не только мужчин, а и женщин и девчат? Неужели это она, как говорят, выжигает раскаленным прутом глаза невольникам-беглецам и посылает на виселицы повстанцев-гайдутинов?

Пока в голове старого Момчила проносились эти мысли, Сафар-бей надменно улыбался, щелкая в воздухе нагайкой. А потом сказал:

- Так вот ты какой, гайдутинский пес! Старый шакал! Грязное болгарское отродье!.. Мы давно подозревали, что ты служишь воеводе Младену - гнев аллаха на его мерзкую голову! -а сейчас убедились в этом... Признавайся, это ты убил стражника Василева? Наши люди нашли его тело, обглоданное рыбами, возле берега.

- Я никого не убивал, - спокойно ответил Момчил.

- Другого ответа я и не ждал от тебя, разбойник! - крикнул Сафар-бей. - Все вы, болгары, брехливы, как собаки!.. Тогда ты, может, скажешь, где спрятал посланца воеводы Младена? Ну?!

Старый болгарин молчал. Каждое слово Сафар-бея огнем жгло ему сердце. Он понимал, что речь идет о Драгане, который должен был сегодня или завтра прибыть сюда. Люди Сафар-бея, очевидно, выследили парня и шли к хижине по его следам.

- Что же ты молчишь? - Сафар-бей толкнул старика нагайкой в плечо. Или ты хочешь, чтоб мы развязали твой лживый язык?

- Мне нечего тебе сказать, почтенный Сафар-бей, пусть аллах продлит твои годы. Злые языки оболгали меня, а ты поверил им, ага... Про воеводу Младена я слышал. Кто же не слышал о нем в нашей стране? Но я его не знаю. И никакого посланца от него у меня нет... Не верите - ищите!

- Посмотрим. Эй, воины, осмотреть все вокруг! Если найдется что-либо подозрительное, немедленно ко мне!

Всадники спешились и кинулись врассыпную.

- Показывай свое логово, старик! - Сафар-бей бросил поводья джуре и направился к дверям.

Они вошли в хижину.

Перепуганная Златка, закрыв голову и плечи тонкой черной накидкой, стояла посреди комнаты. Якуб сидел за столом.

Сафар-бей подозрительно взглянул на них:

- Гайдутины?

- Нет, я купец, ага. А это моя дочка Адике, - сказал Якуб.

Сафар-бей обернулся к Момчилу:

- Почему не сказал о них? Скрываешь неизвестных?

- Разве не видишь, ага, - это ваши люди. Из Трапе-зунда. Их корабль разбился... Я спас их, - ответил старик.

- Ну, мы в этом разберемся потом, когда прибудем в Загору, отмахнулся Сафар-бей и схватил Златку за руку. - А ну-ка открой лицо, пташка! Может, ты с усами и с бородой?

Златка отшатнулась. Но Сафар-бей успел сорвать с нее накидку. Девушка вскрикнула, но не отвернулась и не закрыла лица руками, как сделала бы на ее месте любая молодая турчанка, лишь гневно посмотрела на агу.

Сафар-бей отпустил ее руку. Он был поражен необычайной красотой девушки. Воины, набившиеся в хижину, тоже с любопытством разглядывали ее.

- О аллах, какая неземная красота! - воскликнул Сафар-бей. - Я беру свои слова назад, джаным! Ибо вряд ли среди гайдутинок найдется хотя бы одна такая красавица. Все они так грубы, эти неотесанные горянки, с потрескавшимися от работы руками, с грязными, растрепанными косами...

Златка покраснела. На глазах у нее выступили слезы. Кулачки ее сжимались, - казалось, она вот-вот бросится с ними на агу. Но в это время ее заслонил Якуб.

- Опомнись, ага! Перед тобой не рабыня-гяурка, а дочь всеми уважаемого в Трапезунде купца. Как же ты посмел сорвать с нее фередже?76 Я буду жаловаться беглер-бею или самому визирю в Стамбуле!

Сафар-бей приложил руку к груди:

- Успокойся, эфенди. Я не хотел оскорбить ни тебя, ни твою красавицу дочь... Я даже рад, что судьба познакомила меня с вами. Буду рад, если вы поедете со мною в Сливен и воспользуетесь моим гостеприимством...

- Мы останемся здесь, ага, - перебил его Якуб.

- Вы не останетесь здесь! - резко оборвал Сафар-бей. - Этого старика я подозреваю в связях с гайдутинами и брошу его в темницу. Потом мы решим, что с ним делать. А вы поедете со мною и будете моими гостями.

- Но...

- Никаких "но"!.. Выходите из хижины! Через минуту мы подожжем ее.

Это было произнесено так резко, что Якуб счел за лучшее не перечить. Ехать в Сливен никак не входило в его намерения, но, видно, этот высокомерный ага не отступится от своего. Якуб взял Златку за руку и пошел к дверям. Воины расступились перед ними.

Во дворе они увидели связанного Момчила. Вокруг него стояло несколько аскеров. Другие шастали по берегу, освещая все факелами.

- Ну что? - спросил Сафар-бей аскера, который подбежал к нему.

- Не нашли никого, ага.

- Поджигайте хижину!

Несколько факелов полетело в комнату, кухню, на крышу. Запылал сухой камыш, затрещало смолистое дерево. Через несколько минут красный столб пламени взмыл в темное, тревожное небо.

Момчил мрачно смотрел, как огонь пожирал хижину, и по его темному, изборожденному морщинами лицу катились слезы.

Якуб приблизился к Сафар-бею, поклонился:

- Ага, я обязан этому старику жизнью дочери и своей... Он спас нас из бурного моря. Если бы не этот болгарин, я не имел бы счастья разговаривать сейчас с тобой, видеть радость сердца моего - любимую доченьку Адике.

- Адике... Какое красивое имя, - вставил Сафар-бей, многозначительно взглянув на девушку.

- Отпусти его, ага! - взмолился Якуб. - Это безобидный человек.

- Напрасно ты вступаешься за него, эфенди! Это гайдутин! - отрезал Сафар-бей и приказал трогаться.

Аскеры подвели коней для Якуба и Златки, помогли сесть в седла. Вскоре отряд исчез в ночной темноте, освещаемой отблесками пожара.

Когда затих вдали топот копыт, со стороны моря к пылающей хижине приблизился человек. С его одежды стекала вода. Человек шел медленно, настороженно вглядываясь во мрак, который черной стеной обступал Момчилов двор. Убедившись, что всадники уехали, незнакомец быстро снял с себя одежду, выжал ее и повесил на куст дрока, а сам было присел неподалеку от огня на перевернутую лодку, чтобы погреться. Под его тяжестью лодка качнулась, и из-под нее раздался крик.

Незнакомец подскочил как ужаленный. Однако сразу же успокоился. Он подумал, что аскеру, очевидно, нет нужды прятаться, и перевернул лодку. Под ней лежал паренек. Увидев, что его обнаружили, паренек попытался бежать, но сильные руки не пустили его.

- Подожди! Ты кто такой? - спросил незнакомец.

- Яцько... - заикаясь от страха, ответил паренек. - А... ты кто?

- Яцько... Руснак! Знаю. А меня зовут Драганом. Говори скорее, ради всего святого, где Марийка? Где дед Момчил? Их убили воины Сафар-бея? О горе мне! Это ведь я навел их сюда! Это я во всем виноват!..

- Ты виноват? Почему?

- За мной еще возле Хладной горы увязался какой-то подозрительный горец... Мне надо бы вернуться назад или из засады убить подлеца. А я пренебрег советом рассудка и продолжал идти вперед, сюда... И значит, вел за собою соглядатая. А он направил по моему следу отряд злобного пса Сафар-бея, пусть будет проклято имя его! Когда я заметил за собой погоню, бежать в горы было уже поздно, я попал бы им прямо в руки. Тогда я помчался к морю. Это была моя вторая ошибка. Хотя я сам спрятался так, что меня ни одна собака не видела, - я отплыл в море и сидел, притаившись, в воде за скалою, - однако, разыскивая меня, аскеры нашли труп одного предателя, которого за несколько дней до этого убил твой земляк Звенигора. Мы бросили труп в море, но его прибило волной к берегу. Я слышал, как ругался Сафар-бей. "Это работа старого шайтана Момчила! - кричал он. - Я давно подозревал, что его хижина - гайдутинское гнездо! Смерть Василева - его рук дело!" У меня словно оборвалось что-то внутри. Я знал, как расправляется Сафар-бей с болгарами: вырезает целые семьи, сжигает живьем, сажает на кол или продает в рабство. И теперь он помчался со своим отрядом к самым родным для меня людям - к Марийке и деду Момчилу! Что я мог сделать? Чем я мог помочь им?.. - Драган замолчал и уронил голову. В его черных глазах заблестели, отражая огонь, слезы. Пересилив горе, продолжил рассказ: - Я поплыл к берегу, хотя не представлял, как удержусь, чтобы не броситься на врагов, когда они будут издеваться над Марийкой и дедом Момчилом. Но не успел я приблизиться к хижине, как она запылала... Боже! Что я пережил в ту минуту! Только желание отомстить Сафар-бею сдержало меня от того, чтобы налететь на врагов, убить хотя бы одного из них, а самому броситься в огонь...

- Не надо отчаиваться, Драган, - сказал Яцько. - Марийки как раз не было дома, она со Звенигорой и Спыхальским поплыла в Бургас... А деда Момчила турки схватили и вместе с Якубом и Златкой повели с собой.

- Что? Так Марийка жива? - выкрикнул Драган и вцепился руками в одежду Яцько.

- Да говорю же, жива! Звенигора вот-вот должен прибыть. Мы с дедом Момчилом ждали его еще вчера. А с ним прибудет и Марийка...

Паренек еле вырвался из могучих рук обезумевшего от счастья Драгана и с удивлением наблюдал, как тот вдруг стал отплясывать какой-то неимоверно быстрый дикий танец.

6

Звенигора с Марийкой прибыли на следующий день в полдень, когда Драган и Яцько, утомленные беспрерывным ожиданием, закусывали в тени чинары.

- Леле, что такое случилось? - вскрикнула Марийка, выбежав на вершину скалы, откуда увидела черное пожарище вместо хижины.

Звенигора, уловив в ее голосе ужас, опрометью кинулся вверх и остановился потрясенный. Перед его глазами была ужасная картина. В уютной лощине лежала только груда черных головешек, над которыми кое-где еще курился сизоватый дымок. Ни Златки, ни Якуба, ни Яцько, ни Момчила!..

Убитые горем, они молча смотрели на пожарище, не в силах вымолвить ни слова.

Вдруг рядом раздался радостный крик. К ним бежали, размахивая руками, Яцько и Драган.

- Жива! - вскрикнул Драган и, не стыдясь Звенигоры и Яцько, крепко обнял девушку. - Жива!

Марийка покраснела, но не отклоняла лицо от его пылких поцелуев.

Но первая радость встречи скоро прошла. Услыхав, что дедушку Момчила забрали воины Сафар-бея, Марийка залилась слезами. Она хорошо знала, что из рук Сафар-бея еще никто из болгар не вырывался живым.

Звенигора старался не подать вида, как ему тяжело, но резкая морщина между бровями, потемневшие глаза и крепко сжатые губы, подернутые серым налетом, без слов говорили о его состоянии.

- Куда их погнали?

- Наверно, в Сливен, - ответил Драган.

- Тогда и мы пойдем в Сливен, - решительно заявил Звенигора.

- Нет, мы пойдем в Чернаводу, - возразил Драган. - В Сливне нас сразу схватят аскеры Сафар-бея. А в Чернаводе воевода Младен. Он посоветует, как вызволить Момчила. Он любит старика.

Звенигора удивленно взглянул на Драгана. Воевода Младен? Но это же, очевидно, отец Златки!.. Однако снова сдержался, ничем не проявил своих чувств.

ЧЕРНАВОДА

1

На третий день добрались до Хладной горы. Здесь начинался гайдутинский край. На перевале их остановила стража.

- Кто есть? - прозвучало из кустов.

Все остановились. Драган вышел вперед:

- Драган, другари.

- Скажи паролу!77

- "Бий железото, докато е горещо!" - тихо произнес парень.

- "Так, бия се до победа!" - послышалось в ответ, и из кустов вышли два гайдутина.

- А то кто такие? - спросил седоусый встревоженно.

Драган коротко объяснил, кто они, и добавил:

- Мы торопимся в Чернаводу к воеводе Младену.

- Что случилось?

- Есть важные вести.

Седоусый гайдутин кивнул своему товарищу, длиннорукому великану, что стоял рядом.

- Ганчо, проведи их к Петкову.

Шли молча. Уже смеркалось, когда Ганчо привел их в небольшое горное село, окруженное каменной стеной.

Вконец уставшие путники вошли в тесный, вымощенный каменными плитами двор. Навстречу им появился угрюмый человек, заросший до самых глаз черной бородой.

- Кто такие? - спросил человек. - По какому делу? Я кмет78 Петков.

- У меня важное сообщение воеводе Младену, - выступил Драган. - Дайте нам поесть и коней, чтоб доехать до Чернаводы.

- Подожди, подожди, ехать не надо. Воевода у меня. Вы его сейчас увидите, - сказал угрюмый бородач и повел их к огороженной мощным забором хижине. Затем ввел в горницу, большую сумрачную комнату, посреди которой стоял грубый еловый стол. Вдоль стен - широкие и длинные скамьи, покрытые шкурами и коврами. На стенах - оружие: сабли, ятаганы, луки с колчанами, ружья-янычарки и два боздугана79 с крепкими ременными петлями на рукоятках.

На столе в высоком серебряном подсвечнике горела восковая свеча. Здесь же стояли миски с едой, чарки и глиняная бутыль с вином.

За столом сидел только один человек. Драган вышел вперед:

- Здравей, воевода!

Звенигора не отводил взгляда от этого необыкновенного человека, о котором так много рассказывал Якуб. Так вот какой он, воевода! Среднего роста, лицо худощавое, бледное. Густые волнистые волосы зачесаны назад, по ним искрится серебристая изморозь.

Воевода порывисто встал с места, поднял вверх свечу:

- Ты, Драган? Что случилось? Почему ты здесь?

- Беда, воевода. Сафар-бей сжег хижину бая Момчила, а его самого забрал с собой. Боюсь...

Драган внезапно замолк и тревожно посмотрел на Марийку. У девушки задрожал подбородок. Воевода поспешил сгладить промах парня:

- Будем надеяться на лучшее. Когда схватили Момчила?

- В субботу.

- Значит, Сафар-бей уже в Сливене, если не творит бесчинств где-нибудь по дороге. Ну что ж, надо разведать обо всем и постараться вызволить Момчила.

- Спасибо, воевода, - прошептала Марийка и, совсем обессилев, опустилась на лавку.

- Хозяин, - обратился воевода к кмету Петкову, - приглашай другарей к ужину.

Кмет подвинул скамью к столу. Все уселись.

- Ты не из горцев, друг? - немного погодя спросил воевода Звенигору. Что-то твое лицо мне незнакомо.

- Я казак, бай Младен... С Украины, - отвечал Звенигора. - Мы бежали из турецкой неволи вместе с Якубом...

- С каким Якубом?

- Твоим другом по медресе Якубом Махметом-агою!

- Что-о? Ты знаешь Якуба Махмета-агу?

- Да, он мой друг.

Воевода быстро встал из-за стола. Его бледные щеки порозовели от волнения.

- Представьте, столько лет я не имел никаких известий о Якубе - и вот на тебе! Оказывается, он жив, здоров и бежит вместе с казаком-руснаком из турецкой неволи!.. Удивительно!.. Друг, ты должен немедленно рассказать мне все, что знаешь о Якубе!

- Расскажу, бай Младен, - поднялся и Звенигора, - но только наедине. У меня есть и другие важные вести.

Воевода проницательно посмотрел на казака и вдруг побледнел. Невероятная мысль поразила его сердце.

- Ты хочешь сказать, что... Стой! Выйдем отсюда. Петков, проводи нас скорее!

Голос воеводы дрожал. Кмет Петков с подозрением посмотрел на незнакомца, ощупал взглядом каждую складку одежды, стараясь убедиться, нет ли у того оружия.

- Но, бай Младен...

- Не думай ничего плохого, Петков. Веди нас.

Кмет провел их в небольшую комнатку, служившую ему спальней, зажег свечку и, подчиняясь властному взгляду воеводы, с явной неохотой вышел и прикрыл за собой двери.

- Ты знаешь что-то о моем сыне, друг? - спросил воевода, сжимая руку Звенигоры.

- Нет. О Ненко мы с Якубом ничего не знаем.

- Тогда что ты хочешь сказать мне?

- Жива Златка. Мы добрались с нею в Болгарию.

Воевода схватился за сердце.

- Златка! Дитя мое!.. - прошептал он задыхаясь. - Где вы ее с Якубом оставили?

- И Якуба и ее захватил Сафар-бей.

- Что?!

- Вместе с Момчилом. Якуб выдает ее за свою дочку.

- Ей угрожает опасность?

- Не думаю. Якуб - турок.

- Это правда. Хотя и не утешение. Надо немедленно что-то делать, чтобы вырвать ее из когтей Сафар-бея!

- Я тоже так думаю, - сказал Звенигора.

- Мы сейчас же едем в Чернаводу!

Воевода Младен не скрывал своего волнения. Войдя в горницу, он приказал кмету немедленно готовить для всех коней.

2

Поздно ночью отряд всадников во главе с воеводой Младеном въехал в ворота Чернаводского замка.

Ночь была лунная. Холодные спокойные горы безмолвно спали, укутанные голубыми туманами.

Замок воеводы, расположенный в недоступном ущелье восточной Планины, мрачно высился каменными стенами на узком уступе. Внизу шумел говорливый горный поток.

Воеводу ждали. Ворота бесшумно отворились, служители взяли коней и, освещая дорогу еловыми факелами, подвели к дверям большого каменного дома. Когда все спешились, воевода сказал:

- Друзья мои, все мы устали, а потому все дела откладываем до утра. Сейчас вас отведут на ночлег... Но я хочу предупредить о заведенном здесь порядке. Как бы поздно кто ни лег, с восходом солнца он должен быть на ногах. Спите спокойно, вас разбудят... На добраночь, другари!..

Утром к Звенигоре подошел слуга:

- Друг, воевода ждет. Иди за мной.

В небольшой комнатке, куда ввел его слуга, Звенигора увидел воеводу, который, склонившись над столом, что-то быстро писал. Поздоровавшись, воевода присыпал бумагу песком и отложил в сторону.

- Теперь мы можем спокойно поговорить о делах, - сказал он, жестом предлагая Звенигоре садиться. - Так случилось, друг, что ты оказался в самой гуще событий, которые волнуют меня уже много месяцев... Опасных событий.

- Что-нибудь новое о Златке?

- О Златке? Нет. О других делах.

Воевода внимательно смотрел на казака, словно хотел проникнуть в самые потаенные его мысли.

Теперь, при утреннем свете, Звенигора заметил и усталость, светившуюся в черных глазах воеводы, и сетку мелких морщинок под глазами, и седые виски. На вид ему лет пятьдесят. Одет неприхотливо, но со вкусом. Черный бархатный кунтуш плотно облегает крепкие плечи. За поясом два пистолета, а на боку богато инкрустированная сабля.

- Дорогой друг, - встал воевода, - позволь познакомить тебя с моей женой Анкой. Она хочет сама расспросить о нашей дочурке. Но прошу, будь немногословен. Нас ждут и другие очень важные дела...

Воевода открыл тяжелые дубовые двери, которые вели во внутренние комнаты.

- Анка!

Сразу же на пороге появилась статная красивая женщина в черной одежде. Увидев ее, Звенигора чуть не вскрикнул - так она была похожа на Адике. Теперь нет никаких сомнений, что Адике и есть дочь воеводы Златка.

- Я еле дождалась утра, - сказала женщина вместо приветствия, протягивая Звенигоре руку. - Ты наш самый желанный гость, так как принес нам счастье, на которое я давно уже перестала надеяться. Прошу, садись, дорогой друг!

- Я тоже рад, увидев, что Златка действительно ваша дочка... взглянул Арсен на Младена и Анку.

- Она так похожа на меня?

- Безусловно. Те же глаза - такие темно-синие, что кажутся черными, нос, рот, даже голос, пани Анка... Пока я не видел вас, в сердце у меня иногда возникало сомнение... Теперь оно исчезло, и я радуюсь вместе с вами.

- Радоваться рано... Златки нет, и мы не знаем, что с нею, - сказал Младен.

- Главное, что она жива. И до тех пор, пока Сафар-бей не знает, чья она дочь, ей опасность не угрожает. Ее жизни, во всяком случае. А мы тем временем сделаем все, чтобы освободить ее.

Воевода переглянулся с женой.

- Мы всю ночь думали об этом, - сказал он. - Я уже послал верных людей в Сливен и в Загору, завтра или послезавтра мы получим подробные сведения о Златке, если она еще там. Мы благодарны, друг, за сердечную готовность помочь нам освободить нашу дочь, но, думаю, мы не можем требовать от тебя участия в этом деле. У каждого свои заботы, своя дорога.

- Да, у меня своя дорога. Но она так тесно переплелась с дорогой Златки, что теперь их разведет разве что сам господь бог! Вот почему я хочу и должен встретиться с Сафар-беем.

Воевода снова переглянулся с женой. Сказано достаточно прозрачно. Нет сомнения - казак влюблен в их дочь, он и не скрывает этого. Мало того, вроде даже дает понять, что имеет на нее не меньше прав, чем родители. Это сразу не понравилось Анке. Она сжала губы, раздумывая, как вести себя с чужеземцем, чтобы и не оскорбить и не дать повода надеяться на одобрение его чувств.

Изменение настроения Анки заметили и Звенигора и воевода. Казак не придал этому значения, а воевода, по-видимому думавший иначе, чем жена, постарался сгладить неожиданно возникшую натянутость:

- Если так, дело решено: тебе, другар Арсен, придется ехать в Сливен.

- Я тоже так думаю, - спокойно сказал казак. - Кроме меня, никто из ваших людей не знает ни Златки, ни Якуба.

- Конечно... Я рад, что мы пришли к одной мысли. Надо теперь подумать, как это сделать... Анка, распорядись, пожалуйста, чтоб нам подали завтрак сюда.

Жена воеводы вышла. Вскоре гайдутин внес на деревянном подносе хлеб, холодную телятину, мед и кувшин виноградной ракии.

Воевода наполнил ракией чарки и сказал:

- Много лет не было в этой комнате более дорогого гостя, нежели ты, другар. Известие о Златке влило в наши сердца новые силы, возвратило нас к жизни... За твое здоровье, другар! За наш успех!

- За ваш успех, воевода! - с чувством произнес Звенигора. - За гостеприимную Болгарию!

- Ты что-нибудь слышал о нашем гайдутинском восстании? - оживился воевода Младен. - Знаешь о его целях? Тебе известно, что все вы оказались среди тех, кто поклялся не складывать оружия до тех пор, пока болгарская земля стонет под властью турецкого султана и его сатрапов?

- Да, я об этом знаю, - отвечал Звенигора. - Я несколько раз бывал в Болгарии, много рассказывал о вашей борьбе Якуб... Сейчас многое вижу собственными глазами.

- Ты нам сочувствуешь?

- Еще бы! Наши народы - братья. У нас общий враг. Я не только сочувствую, но готов и сам присоединиться к вам. К тому же у меня есть поручение, не выполнив которое я не имею права возвратиться на Украину...

- Какое? Не могли бы мы помочь?

Звенигора рассказал. Воевода развел руками:

- Только счастливый случай поможет тебе. Турция велика, и найти в ней человека, особенно невольника, так же трудно, как маковое зернышко на песчаном морском берегу. Что ж касается другого... то и я слышал, что султан готовит войну против Московии и Украины. Собственно, это еще надо проверить. Завтра или послезавтра ты поедешь в Сливен с моими людьми, чтобы вызволить Златку, и там вам обязательно придется близко сойтись с Сафар-беем и его окружением. Постарайтесь проверить эти сведения. Почему я остановил свой выбор на тебе, а не на ком-либо другом? Тебя никто не знает, ты не болгарин, которым турки не доверяют. Ты можешь выдать себя за приезжего купца.

- Если турки узнают, что я с Украины, меня могут схватить...

- Выдавай себя за польского купца. Сейчас султан заигрывает с польским королем, чтобы тот не объединился с Русью... К тому же ты свободно владеешь турецким языком. Это понравится тем, с кем придется общаться в Сливене. Выдавая себя за сторонника ислама, а то и настоящего потурнака, очень быстро приобретешь их доверие. Если подтвердится, что турки готовят военный поход, мы найдем возможность предупредить Запорожье и ставку князя Ромодановского. Таким образом, ты сможешь хорошо послужить своей родине и оказать услугу московскому царю.

Звенигора был удивлен осведомленностью воеводы Младена о событиях, происходящих далеко от его родных Балкан.

Воевода, как бы угадывая мысли казака, говорил дальше:

- Болгария - маленькая страна. Наших собственных сил для борьбы с Портою мало. Чересчур мало. К тому же враг посеял раздор в нашем народе: много болгар стали помаками, принявшими ислам. Но, на счастье, мы не одиноки! С нами и сербы, и волохи80, и молдаване, а по ту сторону Черного моря армяне, грузины... Греки тоже с нами, арабы... Все они только ждут благоприятного времени. Но наша наибольшая надежда на вас, другари! На Русь!.. Пусть только сунет спесивый султан голову в пасть северному медведю! Это станет началом его конца и нашего освобождения!.. Теперь ты понимаешь, друг, почему меня так интересуют эти сведения.

Воевода умолк и взглянул в глаза казаку.

- Я согласен, - ответил Звенигора.

- Но ты не представляешь всю глубину опасности, с которой неизбежно встретитесь там. Я должен предупредить об этом...

- Э-э, казаку всю жизнь рисковать головой приходится.

- Это совсем другое: в бою, когда рядом друзья, опасность не так страшна. А там вы встретитесь с Сафар-беем.

- Ну и что?

- Это наш самый заклятый враг! Фанатичный приверженец ислама и опытный воин. Всего два года возглавляет он здесь отряд янычар, а беды натворил больше, чем многие турецкие воеводы за двадцать лет. Сжигает села, убивает всех, на кого падает подозрение в связях с нами, беспощадно расправляется с пленными гайдутинами... Мы давно за ним охотимся, но безуспешно. Это хитрый и коварный враг! Хорошо владея болгарским языком, он часто сам переодевается крестьянином, ходит по базарам, выслеживает, подслушивает неосторожных горцев, а потом неожиданно налетает со своими головорезами на селения и все предает огню... Я уверен, что про Момчила он тоже что-нибудь пронюхал. Момчил - мой давний друг, мои глаза на побережье, моя надежная рука там... Я всегда знал, сколько войск и каких турки забросили через побережье ко мне в тыл. Через Момчила мы получали от венецианских купцов порох, свинец и фузеи81... Теперь старик схвачен. Его смерть тоже будет на счету Сафар-бея!.. Этому негодяю надо... - Воевода резко взмахнул рукой, что могло означать только одно - снять голову с плеч.

- Понимаю, - сказал Звенигора.

- Но главное задание, Арсен, дорогой мой другар, освободить Златку... Об этом надо думать прежде всего...

- Подождите!.. У меня есть еще одна просьба! - На пороге стояла Анка. Она вошла тихо и, очевидно, слышала конец беседы. - Много лет прошло с тех пор, как украли наших детей. Теперь мы узнали о Златке. А Ненко?.. У меня до сих пор еще теплится надежда, что я когда-нибудь встречу нашего Ненко... Он жив! Материнское сердце чувствует... Может, удастся, другар, встретить кого-нибудь еще, кто помнит негодяя Гамида, расспроси осторожно о той давней истории. Чего доброго, найдется и след сына...

Воевода нахмурился и отошел к окну. Анка остановилась перед Звенигорой.

- Я постараюсь узнать, пани Анка, - тихо сказал казак. - Но столько лет прошло...

- Не думай, что мы не искали его! - Женщина побледнела, глаза ее затуманились. - Младен не жалел ни сил, ни денег... Однако ничего определенного мы не узнали. Гамид словно в воду канул. А с ним исчезли и дети... Одна-единственная весточка дошла к нам от одной старой ахчийки82 из Ямболя. Она рассказала, что однажды в харчевне ее хозяина остановился молодой ага со свитой. С ним было двое детей, которых ага приказал ей искупать... Девочка тихо сидела в уголке и испуганно, как затравленный зверек, смотрела на чужих людей, а мальчик все время плакал, отбивался от аги, отказывался есть и был очень грязный.

Старушка уговорила мальчика раздеться и посадила в корыто, начала купать. Когда ага на минутку вышел, она спросила мальчика, как его звать. "Ненко", - ответил тот. Но в это время вернулся со двора ага и приказал замолчать. Так ахчийка и не успела узнать у мальчика, кто они и откуда. Однако хорошо запомнила, что у мальчика на правой руке, ниже локтя, три белых шрама... Такие шрамы были у нашего Ненко...

Голос женщины задрожал, она замолкла. Воевода обнял ее за плечи, утешая, и незаметно подал знак Звенигоре, чтобы он оставил их.

Звенигора молча поклонился и вышел.

3

На следующий день на перевале Вратник появился большой купеческий обоз. Взмыленные кони с натугой тянули тяжелые крытые возы. Возницы то подбадривали усталых животных криками, то хлестали кнутами.

Впереди обоза, удалившись шагов на сто, ехали два всадника. Это были Звенигора и Драган. Но их трудно было узнать: Звенигора переоделся богатым львовским купцом-турком, на боку у него кинжал и два пистолета, искрящихся на солнце перламутровыми рукоятками. Драган одет скромнее, широкие поля шляпы затеняют худое загорелое лицо, в руке тяжелая дубовая палица.

Узкая каменистая дорога круто поднималась вверх. По обеим сторонам мрачной стеной стояли сосновые и еловые леса. Зеленая тишина, наполненная густыми запахами трав и смолы, дышала тревожным покоем, заставляла путников внимательнее всматриваться в пустые заросли.

- Скоро? - спросил Звенигора.

- Сейчас уж перевал, - ответил Драган. - За этим поворотом нас ждут. А застава стражников чуть дальше... Услышат стрельбу - прибегут.

Несколько минут спустя обоз достиг вершины перевала. Здесь было просторно. В одном месте дорога расширялась так, что образовывалась большая площадка, поросшая вереском и загроможденная мелкими камнями. Слева площадка заканчивалась крутым обрывом, справа стоял непроходимый ельник.

- Здесь, - сказал Драган и, приподнявшись, свистнул.

И сразу же затрещали в лесу выстрелы из пистолетов и янычарок. Возницы остановили коней, начали торопливо разворачивать возы назад. Снова загремели выстрелы. Над головами просвистели пули. Бросив на произвол обоз, Звенигора и Драган ударили под бока коней, понеслись вперед, крича:

- На помощь! На помощь! Разбой!..

Издалека донеслись удары колокола. Драган завопил еще громче:

- Сюда! На помощь! Грабят!..

Стрельба прекратилась. Возы развернулись, и возчики погнали коней вниз. На дороге осталось десятка два вооруженных людей, выскочивших из леса. Некоторые из них погнались было за Звенигорой и Драганом, но, заметив конный отряд стражников, вынырнувших с криком и свистом из-за красноватой скалы, повернули назад и присоединились к своим товарищам.

- Что здесь происходит, гнев аллаха на ваши головы! - гаркнул, останавливаясь перед убежавшими, дородный пожилой халавуз83 с окладистой седой бородой.

Звенигора соскочил с коня, поклонился, ударив руками о полы кафтана:

- Разбойники! О аллах! Догоните негодяев! Они забрали все мои возы с товарами! О вай, вай! Что я теперь буду делать, несчастный?.. Прошу вас догоняйте! Я щедро всем заплачу!..

Однако стражники не тронулись с места. Халавуз приложил ко лбу руку козырьком и посмотрел на дорогу, где вдали виднелись гайдутины.

- Их много? - спросил он.

- А кто их знает, - вмешался в разговор Драган. - Может, двадцать, а может, и пятьдесят...

- Нас слишком мало, чтобы их преследовать, - перебил халавуз.

К вечеру "купцы" в сопровождении двух стражников прибыли в Сливен небольшой городок в южном предгорье Средней Планины. Кривыми улочками добрались до базарной площади, завернули в хан - заезжий двор, где можно было поесть и переночевать. Хозяин хана, старый, но расторопный Абди-ага, хорошо разбирался в людях и сразу, по одежде, оценил нового постояльца.

- Весь мой дом к услугам высокочтимого аги, - поклонился он Звенигоре. - Что будет угодно?

- Комнату для меня и моего проводника. Ужин на двоих. И - покой. Я хочу отдохнуть после всего, что пережил на Вратнике...

- На перевале на вас напали разбойники?

- Да. Они захватили моего отца и забрали все мое добро, которое я вез из самого Львова.

- Аллах экбер, какая утрата!

- И что хуже всего - я мог бы возвратить мои возы, если бы не трусость стражников, побоявшихся погнаться за гайдутинами. Пугливые ишаки! Я пожалуюсь беглер-бею на них, будьте уверены!

- О-о, ага - смелый человек, если действительно отважится на такое!

- Ты думаешь, это небезопасно?

- Для нас - да. Но ты чужестранец. К слову, если мне будет позволено, я хотел бы дать совет...

- Пожалуйста.

- Нет надобности ехать к беглер-бею. Как мне известно, сливенский паша и ага Сафар-бей имеют чрезвычайные полномочия вершить все дела в околии84. Обратись, ага, к ним.

- Этот совет стоит обдумать. Благодарю, Абди-ага.

- Не за что. Прошу извинить меня, тороплюсь уйти: надо рассказать соседу о такой важной новости. Он снаряжает караван в Сучаву и должен знать, что Вратник опасен... А вы отдыхайте. Все будет к вашим услугам.

САФАР-БЕЙ

1

После завтрака Звенигора побрился перед небольшим тусклым зеркальцем и начал одеваться. Дорогая одежда, раздобытая людьми воеводы Младена, была тесновата, зато хорошо подчеркивала стройную фигуру и крепкие мышцы плеч.

- Ну и купец! - усмехнулся Драган. - Настоящий Самсон! Непривычно видеть торговца с выправкой воина.

- Тесс! - подморгнул Звенигора, подкидывая на ладони тугой кошелек. Вот веское доказательство того, что я купец. Спасибо воеводе, не поскупился!.. Ну, а на случай чего надо, иметь при себе и кус острого железа. Признаться, к нему я больше привык, чем к золоту. - Он пристегнул к потайному поясу небольшой кривой ятаган в мягком сафьяновом чехле, который утонул в широких складках шаровар.

Послышался скрип ступеней, и в комнату вошел хозяин заезжего двора:

- Мир вам, правоверные! Я рад видеть вас в добром здоровье.

- Благодарю, ага-джан, - отвечал Звенигора. - Мне приходилось останавливаться в богатых ханах, но такого гостеприимства, как у Абди-аги, не встречал нигде. С этих пор все мои друзья и я будем останавливаться только здесь!

- Высокоуважаемый Кучук-эфенди будет еще более высокого мнения о своем слуге покорном, когда узнает, что я принес радостную весть... - расплылся в улыбке старый турок.

- Что, схватили тех разбойников? Вернули мои богатства?

- К сожалению, нет. Но тебя приглашает к себе городской паша Каладши-бей. Он желает из первых уст услышать о нападении гайдутинов на купеческий обоз.

- Всего-то? - Звенигора не скрыл своего разочарования.

- Разве этого мало? - удивился турок. - Не каждого чужеземного купца, пусть даже правоверного, наш паша удостаивает такой высокой чести... Но буду вполне откровенен: не в нем сила. Мне стало известно, что там будет и Сафар-бей - гроза гяуров, главный защитник ислама!

- Он сможет помочь мне в моей беде?

- Ну конечно! Сейчас вся военная власть в околии в его руках. Достаточно одного его слова, и на поиски вашего обоза выступят сотни аскеров... А это что-нибудь да стоит!

- Тогда я и правда очень благодарен, почтенный Абди-ага, за такую весть. Постараюсь воспользоваться твоим советом.

На площади, перед домом паши, толпились, тихо переговариваясь, люди, в основном военные и гражданские чиновники.

Когда Звенигора и Драган подошли к дверям дома, дорогу им заступили два аскера:

- Входить нельзя!

- Но меня пригласил паша Каладжи-бей, - удивился Звенигора. - Как же так?

- Твое имя?

- Купец Кучук.

- Сейчас. - И аскер исчез за дверями.

Вскоре он вернулся в сопровождении слуги, который пригласил Звенигору следовать за ним Драган остался на площади.

По деревянным скрипучим ступеням Звенигора поднялся на второй этаж и вошел за слугой в большой зал, где группками стояли и беседовали друг с другом десятка два нарядно одетых людей.

Слуга низко поклонился и громко объявил:

- Купец из Львова ага Кучук!

Звенигора шагнул вперед и тоже поклонился:

- Мир этому дому! Я приветствую тебя, светлейший паша Каладжи-бей! Благодарю, что позволил предстать пред очи твои и усладить слух твоими мудрыми речами!

Разговоры сразу прекратились, и все присутствующие обернулись к злосчастному купцу, о котором вчера и сегодня только и говорилось в городе.

Паша Каладжи-бей, невысокий, носатый толстяк, несмотря на свою тучность, быстро пересек зал и остановился перед Звенигорой. В отличие от гостей он был одет по-домашнему, в черный шелковый халат, подпоясанный тонким шелковым поясом с цветными кистями на концах. Его седые лохматые брови от удивления высоко поднялись: он не ожидал, что какой-то там купчишка из далекой варварской страны сумеет так тонко ему польстить. А лесть в высших кругах Османской империи считалась признаком хорошего тона и не вызывала осуждения и отвращения. От удовольствия выпученные карие глаза паши заблестели.

- Я рад приветствовать в своем доме купца из дружественного нам Ляхистана!85 Мы слышали, что нашего друга постигло несчастье: его имущество захватили разбойники. Я и мои друзья искренне сочувствуем тебе... э-э-э... высокочтимый... э-э-э...

- Ага Кучук, - подсказал Звенигора.

Паша кивнул головой и заговорил снова:

- Я приложу все силы, чтобы покарать разбойников...

- И возвратить мне мое добро, - вставил Звенигора.

Но паша сделал вид, что не расслышал этих слов.

- Я пригласил тебя, ага, чтобы узнать о подробностях нападения... Может, это наведет славных защитников падишаха, непобедимых воинов властителя трех материков, на след мерзких грабителей.

Звенигора почувствовал себя непринужденно. Все идет хорошо. Легкое волнение, которое он испытал перед входом в зал, исчезло. Появилась уверенность, что все закончится благополучно.

- Благодарю за сочувствие, эфенди. Правда, я был очень расстроен случившимся. Но, к счастью, немалая часть моего богатства осталась при мне в виде драгоценностей, с которыми в дороге я не расстаюсь.

- О!.. - вырвалось у Каладжи-бея.

- Это позволит мне, о светлейший паша, засвидетельствовать тебе свое уважение скромным подарком... - Звенигора вынул из кармана золотой перстень с драгоценным камнем.

По залу прокатился сдержанный гул. Гости вытягивали шеи, чтоб лучше рассмотреть и подарок и необычного купца.

От наблюдательного взгляда Звенигоры не ускользнуло, как жадно блеснули глаза паши. Он с удовольствием принял перстень, надел его на палец, некоторое время полюбовался самоцветом, подставлял его солнечным лучам, а потом взял Звенигору под руку:

- Благодарю, мой друг! Позволь познакомить тебя с моими гостями. Это достойнейшие люди нашего города, а также отважные воины солнцеликого падишаха, да продлит аллах его годы!

Он вел Звенигору вдоль ряда гостей и называл их имена. Наконец Звенигора услышал имя, не выходившее у него из головы:

- Сафар-бей!

Перед ним стоял молодой, красивый ага. Он был среднего роста, худощав, но широк в плечах. Видно, обладал недюжинной силой и ловкостью. На бледном лице, которое скорее было под стать монаху, чем воину, чернели пытливые глаза.

- Ты знаешь меня? - спросил Сафар-бей, заметив, как оживился, услышав его имя, чужеземный купец.

- Еще бы! - Звенигора внутренне собрался, почувствовав опасность. Кто же не знает о подвигах доблестного воина Сафар-бея! Еще по ту сторону Балкан мне рассказывали о славных победах его над гайдутинами, которые, как саранча, покрыли этот край. Слышал и о клятве Сафар-бея истребить до последнего повстанцев воеводы Младена...

- Собаки Младена! - выкрикнул Сафар-бей, и глаза его злобно блеснули.

- И всех, кто их поддерживает, - подхватил Звенигора. - Потому-то я так и обрадовался, услыхав такое почтенное имя и увидев своими глазами самого Сафар-бея.

- Благодарю, - сухо сказал Сафар-бей, больше ничем не проявляя своих чувств и никак не реагируя на лесть.

- Когда я услышал это имя, то подумал: сам аллах посылает мне встречу с отважным воином! Уж если он захочет, то сумеет найти и покарать злодеев, ограбивших меня.

- Можешь быть уверен, ага Кучук, - вклинился в беседу Каладжи-бей, что они не ускользнут из рук Сафар-бея!

- Тогда я заранее благодарю Сафар-бея за будущее освобождение моего отца, которого гайдутины ранили и взяли в плен.

- Твой отец попал в руки этих негодяев?

- Да. И потому я решил остаться здесь до тех пор, пока не вызволю его или не узнаю о его судьбе. А ты, высокочтимый Сафар-бей, позволь в знак моей сердечной признательности и почтения подарить одну безделушку... золотой медальон. В Ляхистане польские рыцари в походах хранят в таких медальонах локоны своих возлюбленных...

Звенигора поднял тонкую золотую цепочку, и медальончик закачался, как маятник, поблескивая самоцветами.

У Сафар-бея блеснули белые зубы, лицо чуть порозовело. Видно, блеск золота подействовал и на этого сурового воина. Однако он сдержанно произнес:

- Благодарю. Подарок обязывает отплатить добром. У меня ничего нет, кроме оружия и рук, которые им владеют. Клянусь аллахом, наилучший подарок для всех нас - это уничтожение гайдутинов! Поэтому я не сложу оружия до тех пор, пока хоть один болгарский разбойник будет дышать воздухом Старой Планины, как зовут они Балканы! Я отплачу им сполна за твои потери и за твоего отца, чужеземец! Ты доволен?

"Одержимый! - подумал Звенигора. - Недаром воевода Младен жаждет его смерти. Это действительно опасный враг".

А вслух произнес:

- Конечно, доволен, Сафар-бей! Разбойники - злейшие враги мирных купцов, которые несут стране благосостояние и процветание.

В это время в открытое окно с площади донесся какой-то тревожный шум. Все начали прислушиваться. Каладжи-бей переглянулся с Сафар-беем и сказал:

- Господа, наш добрый друг Сафар-бей хочет показать нам результаты своего первого в этом году похода на неверных, то есть на разбойников-гайдутинов. Прошу вас всех на площадь! И тебя, Кучук-ага, тоже милости прошу с нами. Сейчас ты будешь иметь возможность убедиться, что власти солнцеликого падишаха искореняют разбой на дорогах так же успешно, как завоевывают доверие у чужеземных купцов своим добрым отношением.

2

Выйдя из дома, Звенигора заметил, что на площади произошли перемены.

Вместо одиночных, разрозненных групп аскеров и горожан стоял огромный четырехугольник, внутренние стороны которого составляли аскеры, а наружные - жители города. Посреди четырехугольника суетилось несколько человек, что-то сооружая.

Звенигора огляделся: Драган куда-то исчез.

Паша Каладжи-бей со знатными горожанами и воинскими старшинами поднялся на деревянный помост, окруженный аскерами, взял Звенигору под руку, доверительно шепнул:

- Сейчас мы потешимся прекрасным зрелищем!

Он кивнул головой аге, который распоряжался на площади. Тот помчался выполнять распоряжение, известное ему, очевидно, заранее.

Среди толпы нарастала тревога, постепенно сникал людской шум и говор, замерли мрачные ряды аскеров. Загремели тулумбасы86. Зазвучала протяжно и надрывно зурна. Аскеры вытянулись. Послышалась отрывистая команда, и в проходе между воинами появился великан в красной одежде и черном колпаке, который закрывал лицо. Сквозь прорези колпака блестели глаза. В правой руке великан нес, словно игрушку, тяжелый с широким лезвием топор.

"Палач!"

Звенигора вздрогнул. Предчувствие оправдалось: теперь понятно, на какое зрелище пригласил его паша.

Палач не спеша прошел в середину квадрата, созданного рядами воинов, поклонился паше со старшинами и резко сорвал покрывало со свежеобтесанной колоды. Вогнал в дерево топор, отступил на шаг и замер, скрестив на груди толстые волосатые руки.

В тот же миг послышался топот копыт, грохот колес, и на площадь выехала большая арба, в которой стояли пять связанных простоволосых мужчин. Когда арба приблизилась, Звенигора среди обреченных на казнь узнал Момчила. Старик стоял впереди. Легкий ветерок теребил его длинную седую шевелюру. Во взгляде не было страха, только угадывалась затаенная печаль.

"Что делать? - метались мысли казака. - Как спасти старика? Просить пашу? Сафар-бея? Но чем объяснить такую просьбу? Она может вызвать серьезное подозрение... Погубить все... А где Златка? Что с нею? С Якубом? Неужели и они здесь, среди зрителей этого жуткого зрелища ?"

Смертников стащили с арбы, поставили в ряд, лицом к помосту.

Наступила зловещая тишина. С гор повеяло ветерком. Захлопали полотнища знамен. Площадь замерла.

Каладжи-бей взмахнул рукой. На край помоста вышел высокий, худой кази-ясахчи87 в белой чалме со свитком пергамента в руке и зычным голосом начал читать. Переводчик сразу же, слово в слово, переводил на болгарский язык:

- "Указ паши околии, высокочтимого Каладжи-бея. Именем нашего наияснейшего падишаха Магомета Четвертого я, сливенский паша, приказываю всем подданным падишаха выискивать и уничтожать изменников и разбойников-гайдутинов, их родных высылать в дальние вилайэты88, а имущество и земли передавать в собственность Османской державы.

Всех, кто узнает что-нибудь о гайдутинах и не оповестит городские власти, арестовывать, а их дома сжигать.

Тех же, кто поддерживает связь с разбойниками, помогает едой, оружием или просто сочувствует им, нещадно бить плетями, а более упрямых и злостных - казнить.

Отряды янычар и спахиев доблестного аги Сафар-бея, на которого возложена обязанность истреблять разбойников и поддерживать мир и спокойствие в околии, схватили несколько десятков злодеев. Все они биты плетями, пятерых же из них, а именно: Момчила Крайчева, Ивана Ненкова, Герасима Букова, Райко Драгоманова и Луку Дуба - приказываю казнить на площади как врагов падишаха. Пусть каждый видит, какая судьба ожидает тех, кто поднимет руку на освященную аллахом власть Османов!"

Последние слова переводчика потонули в грохоте тулумбасов и завывании зурны, к которым прибавились выкрики аскеров: "Алла, алла!"

У Звенигоры по спине пробежала холодная дрожь. Он боялся, что Драган отважится на какой-нибудь отчаянный шаг, чтобы спасти Момчила, и погибнет сам. Он искал его взглядом, чтобы предупредить от необдуманного поступка, но Драгана нигде не было. Да разве найдешь его в такой толпе!

Шум постепенно начал стихать. Палач поднял топор, пальцем левой руки попробовал, хорошо ли отточено лезвие. Нельзя было терять ни минуты. Звенигора наклонился к уху Каладжи-бея, зашептал:

- Почтенный Каладжи-бей, даю сто курушей, если отложишь казнь того старого болгарина, что стоит впереди... Пятьсот курушей, если помилуешь его и отдашь мне...

Удивленный паша вытаращил глаза. В них мелькнул испуг.

- Что все это означает, мой дорогой гость?

- Я удваиваю цену... За голову старика - тысяча курушей! Неимоверная плата!.. Я уверен, что этот старика", по своей старости, не принесет уже никакого вреда, а я за него смогу выменять у гайдутинов своего отца... Прошу, эфенди!

Шум толпы на площади почти затих. Палач уставился взглядом в пашу, ожидая приказа начинать свое кровавое дело.

Звенигора понимал, какой опасности подвергся, дав повод паше заподозрить в нем гайдутинского разведчика.

Что же ответит Каладжи-бей? Почему он молчит?.. Вот уже совсем затихла площадь. Все напряженно ждут, что будет дальше.

Звенигора чувствует, как у него от напряжения дрожат руки. Под сердце подкатился неприятный холодок. Все пропало!

Вот Каладжи-бей поворачивается к Сафар-бею и что-то долго шепчет ему на ухо. На холодном, непроницаемом лице аги появляется удивление. Но ненадолго. Ага утвердительно кивает головой и оглядывается на Звенигору.

Теперь все! Сомнений нет: паша приказал схватить его. Остается одно убить Сафар-бея.

Но тут до слуха Звенигоры долетают слова аги:

- Реджеп, казнь Момчила Крайчева откладывается... учитывая его старость... Передай это палачу и скажи: пусть начинает.

Младший ага Реджеп, придерживая рукой саблю, побежал выполнять приказание. У Звенигоры отлегло от сердца. К щекам начала приливать кровь. Кажется, его необычная просьба, мотивированная желанием вызволить отца, не вызвала подозрений у турков.

Началась казнь. Чтобы заглушить крики жертв и горожан, Каладжи-бей приказал непрерывно бить в тулумбасы. Их тревожно-надсадная дробь заполнила весь город. Звенигора стиснул зубы. Ему приходилось видеть много смертей, но это бывало в бою, когда люди охвачены яростью и жаждой победы. Здесь же происходило убийство связанных и, вероятнее всего, ни в чем не повинных крестьян.

Когда последнюю жертву тащили к колоде, Каладжи-бей повернулся к Звенигоре, подмигнул выпученным глазом:

- Противно, но полезно! Не так ли?.. Пролитая сегодня кровь надолго остудит горячие головы балканцев!

- А может, еще больше распалит?

- Не думаю. Впрочем, посмотрим. Во всяком случае, сегодняшняя казнь хорошая наука для непокорных болгар! Так будет с каждым, кто осмелится поднять руку на могущество Порты!

Последний раз опустился топор палача. По площади пронесся тихий вздох. Замолкли тулумбасы. Оборвали свою тревожную песнь зурны.

Каладжи-бей обернулся к свите. Все расступились. Паша взглянул на Звенигору:

- Я буду рад видеть тебя, Кучук-ага, у себя за обедом. До свидания!

- До свидания, эфенди, - поклонился Звенигора, радуясь, что одну, очень важную, битву он уже выиграл. Это вселяло надежду, что в конце концов он встретит Златку и вырвет ее из рук Сафар-бея.

3

Люди расходились молча. Под внешней, искусственной покорностью бушевала буря. Насупленные брови и сжатые кулаки, сухой блеск глаз и взгляды, полные лютой ненависти и гнева к угнетателям, свидетельствовали, что казнь четырех крестьян не запугала болгар, а еще больше разожгла в их сердцах жажду мести к ненавистным врагам.

- Мы запомним этот день, будь он проклят! - долетели до слуха Звенигоры слова, брошенные молодым высоким горцем.

- Отплатим, око за око! - добавил его спутник.

- Свернем собаке Сафар-бею башку! - прошипел третий, оглянувшись назад, где стояли аскеры. Заметив незнакомца, подтолкнул товарищей, и они шмыгнули в какой-то глухой переулок.

Звенигора шел не торопясь. Не хотелось толкаться и глотать пыль, взбитую сотнями ног, и поэтому выбирал безлюдные улицы, запоминая дорогу, по которой придется, может, не раз еще ходить, приглядывался к каменным и глиняным постройкам, что лепились к склонам.

Он мог быть доволен тем, чего достиг в самом начале своего пребывания в Сливене: завел знакомство с городскими заправилами, вызволил от смерти Момчила. И хотя ничего, еще не узнал о Златке и Якубе, ради которых, собственно, и оказался здесь, не терял надежды, что и в этом ему повезет. На чем основывалась его уверенность, он и сам не смог бы объяснить. Подсказывало какое-то внутреннее чувство.

Неожиданно на его плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Звенигора повернул голову.

- Сафар-бей! - Он не мог скрыть свою растерянность. - Вот не ждал!

- Ты удивлен, чужестранец? А я тебя искал. Хочу познакомиться поближе. Зайдем ко мне!

Сафар-бей взял Звенигору под руку. Сзади, шагах в десяти, следовало несколько аскеров. "Личная охрана Сафар-бея... Гм, сдается, что я преждевременно радовался, - подумал казак. - Похоже, что меня просто схватили. Что ж, надо идти... И надеяться на лучшее".

За углом Сафар-бей свернул в улочку, круто поднимавшуюся вверх. Вскоре они оказались перед воротами небольшой, но мощной крепостцы. Часовые отсалютовали Сафар-бею и пропустили их внутрь.

Двор разделяла на две половины каменная стена. Слева, перед приземистыми домиками с плоскими черепичными кровлями сновали аскеры. В другую половину вели еще одни ворота, у которых тоже стоял страж. Сафар-бей направился к нему. Аскер быстро распахнул калитку и шагнул в сторону.

- Прошу в мой дом, - пригласил Сафар-бей, пропуская гостя вперед. Временный, конечно... Мы, воины, не успеваем обжиться, как уже трубят поход. Правда, у вас, купцов, то же самое: редко бываете дома, больше кочуете по свету...

Ответить Звенигора не успел. Он очутился в небольшом и запущенном саду, зажатом каменными стенами. Быстрым взглядом казак окинул все вокруг. В конце сада виднелся большой дом с высоким крыльцом. К нему вела широкая дорожка с каменными скамьями по сторонам. В давно не расчищаемых зарослях цвели одичавшие розы, в ветвях магнолии птицы выводили трели. В тени, на одной из скамей, кто-то сидел.

- О, да здесь настоящий рай! - воскликнул Звенигора, любуясь тихим уголком. - Для полного счастья недостает только красавицы жены... Ба-ба-ба! Беру свои слова назад! Для полного счастья, кажется, все есть! - И Звенигора кивнул на далекую скамью, где сидели двое: седой мужчина в черной одежде и хрупкая девушка, которая, заметив незнакомца, опустила на лицо черную шаль.

Сафар-бей удовлетворенно улыбнулся. Ему пришлись по сердцу слова гостя.

- Ты приятный собеседник, Кучук-ага, - похвалил он купца.

Услыхав голоса и шум шагов, мужчина повернул голову. Звенигора тут же узнал Якуба. В глазах старого меддаха мелькнули удивление и страх. Девушка тоже напряглась, словно готова была сорваться с места и бежать. Даже сквозь вуаль Звенигора угадывал дорогие черты, увидел, как расширились глаза Златки, а руки задрожали и начали перебирать складки одежды.

Словно что-то почувствовав, Сафар-бей насторожился. Его лицо моментально окаменело, а глаза сузились. На какое-то мгновение воцарилась напряженная тишина. Звенигора понимал, что она могла вот-вот окончиться полной катастрофой. Опережая Якуба, чтобы тот не успел сказать чего-нибудь невпопад, произнес:

- Дорогой Сафар-бей, я вижу, что на этот раз ошибся... Бьюсь об заклад, это твои родные - отец и сестренка!

- Ты снова ошибаешься, ага Кучук, - угрюмо ответил Сафар-бей. - У меня нет родных. То есть я их не знаю... Эти люди - мои хорошие друзья...

- Я буду рад познакомиться с ними.

- Перед вами тоже купец, - указал Сафар-бей на Якуба.

- Правда? Очень приятно, что все больше турок начинает интересоваться торговлей. Раньше они пренебрегали этим занятием, как и другими ремеслами. Считали, что на свете есть только одно дело, ради которого стоит жить, война...

- Турки - прирожденные воины, - не без тщеславия произнес Сафар-бей, бросив выразительный взгляд на девушку. - Однако теперь многие начинают смотреть на жизнь иначе. Раньше победоносные походы наших отрядов наполняли нашу казну и карманы воинов золотом и драгоценностями. Но это, к сожалению, прошло. Войны стали давать меньше, чем требуется для того, чтобы прожить. Вот и приходится нашим людям браться за торговлю и ремесла...

Они вошли в дом. Златка сразу же исчезла в другой комнате. Сафар-бей предложил гостю и Якубу садиться и, извинившись, вышел.

Звенигора быстро пожал руку Якубу.

- Здесь лишних ушей и глаз нет? - спросил тихо.

- Нет, - шепотом ответил Якуб. - Я рад тебя видеть, Арсен! Но что это все значит?

- Я был у воеводы Младена, видел его жену Анку... Златка так похожа на мать! Мы обязаны вырвать ее из рук Сафар-бея!

- Это не так просто. Он держит нас под стражей, как узников, хотя старается скрасить наше пребывание здесь замечательной кухней и богатыми нарядами для Златки. Он влюбился в нее.

- О! А она?..

- Не волнуйся, - улыбнулся Якуб. - Она к нему равнодушна. Он это видит, однако знает и другое: у нас девушку никогда не спрашивают; лишь бы родители согласились - продадут, как кошку в мешке! Но Сафар-беи не вызывает в ней и отвращения. Молодой, красивый... Дарит красивые вещи. Видел, как она одета? Это все от него.

Где-то хлопнули двери. Якуб заговорил о другом.

В комнату, пропустив перед собой аскера, который нес на круглом блюде круглые миски с едой, вошел Сафар-бей.

- Прежде чем говорить о делах, надо подкрепиться, - сказал он весело, изображая радушного хозяина. - Ага Якуб, попроси Адике, чтобы прислуживала нам при обеде, - добавил Сафар-бей.

Когда Якуб и аскер вышли, ага сел напротив Звенигоры на мягкий миндер и сказал:

- Дорогой мой гость, наверное, догадался, что я пригласил его к себе не только для того, чтобы угостить жареной бараниной с восточными пряностями...

Звенигора вопросительно взглянул на хозяина и внутренне напрягся.

- Сегодня ты просил нашего пашу Каладжи-бея подарить жизнь старому Момчилу Крайчеву. Позволь узнать...

Сафар-бей замолк и проницательно посмотрел на Звенигору. Тот выдержал взгляд, хотя понимал, что сейчас его могут спросить, откуда он, чужеземец, знает гайдутина и почему заступился за него. Неужели Каладжи-бей не передал аге его пояснения? Придется повторить то, что говорил паше на площади. А если Сафар-бей не поверит?.. Что ж, тогда останется только одно: прикончить его здесь же, не ожидая другого удобного случая.

Однако Сафар-бея интересовало, по всей видимости, что-то другое, так как он продолжил:

- Позволь узнать, сколько ты пообещал паше за помилование того разбойника?

- Почему тебя это интересует? - облегченно вздохнул казак.

- Пленные - мои, и я не хочу, чтобы кто-то другой зарабатывал на них.

"Выходит, и ты, братец, думаешь не о защите ислама, а о собственной мошне", - подумал Звенигора, а вслух сказал:

- Я пообещал паше тысячу курушей. Я могу отдать тебе, почтенный Сафар-бей, половину, так как понимаю, что это зависит от тебя. Но что я скажу паше?

- Скажи, что деньги отдал мне.

- А это тебе не повредит?

- Не забывай, что здесь не Ляхистан, а Турция... Я подчиняюсь только беглер-бею.

- Хорошо. Мне все равно, кому заплатить, - согласился Звенигора. Когда передадут мне болгарина?

- Как только я получу деньги. Кстати, каким образом Кучук-ага обменяет его на своего отца?

- Я найду пути... Мне поможет Абди-ага, хозяин хана, где я остановился.

- Абди-ага! Это такой проныра, что за деньги все сделает. Но берегись - обдурит. Если же с ним ничего не получится, приходи ко мне. Может, я смогу и здесь помочь больше, чем Абди-ага. За деньги, понятно... Ха-ха-ха!

- Гм, из тебя высокочтимый Сафар-бей, был бы неплохой купец. Ты можешь добиваться своего. Однако ты - воин, одинокий и...

- К сожалению, без денег и воин бессилен. В наше время все покупается и продается: должности, чины, земля, даже трон падишаха... Я долго жил в столице и имел возможность убедиться, что сейчас сильнее не тот, у кого меч, а тот, у кого толстый кошелек!

- Ты мудро рассуждаешь. Это еще больше убеждает меня, что я имею дело с умным и порядочным человеком. Я рад видеть защитников ислама именно такими.

- Ты не ошибся... Свой меч я поднимаю во имя и славу аллаха! Но кто же не помнит и о себе? Правда, в этой нищенской Болгарии не очень-то разбогатеешь... Всюду беднота!

- Вы сами виноваты. Опустошили войнами такой благодатный край.

- Не мы начинали войны. Болгары сами виноваты. Восстают, не признают власти падишаха...

- Восстают, наверно, не от хорошей жизни. Если уж вам так хочется воевать, то идите на Украину, на Русь... Там земли богатые и многолюдные. Можно добыть много рабов, скота и денег. Да и вольнолюбцев укротите. Оттуда расползается свободолюбивый дух. Речь Посполита была бы вам союзником, ибо те схизматы89 -казаки ей тоже много хлопот причинили. - Звенигора замолк. Удочка заброшена. Клюнет ли?

Сафар-бей с интересом взглянул на гостя.

- Многие наши думают так же. Половина Украины выпала из рук Ляхистана. Падишах не допустит, чтобы она полностью объединилась с Московией. Это стало бы для нас смертельной угрозой. Не зря же Ибрагим-паша, великий визирь, готовит войско к походу за Дунай. Еще в этом году...

В комнату вошли Якуб со Златкой, и Сафар-бей на полуслове прервал речь. Как ни хотелось Звенигоре видеть Златку, однако он пожалел, что так не вовремя они с Якубом пожаловали. Еще б минута - и Сафар-бей, очевидно, еще больше приоткрыл бы тайные намерения Порты по отношению к Украине. Но и из того, что он успел сказать, ясно: летом турки начнут большую войну...

4

После обеда, на котором Звенигора больше слушал, чем говорил, Сафар-бей пригласил его в соседнюю комнату. Плотно закрыв за собою дверь и убедившись, что под окном никого нет, сказал:

- Дорогой ага Кучук, я воин, человек откровенный, у меня на языке всегда то же, что и на уме. Поэтому, думаю, не обидишься, если я выскажу еще одну просьбу.

- Прошу, - поклонился Звенигора, не понимая, куда клонит ага.

- Я хочу жениться.

- Ну что ж, поздравляю! Кажется, я догадываюсь, кто она...

- Догадаться не трудно. Но не это я хотел сказать... Мне нужны деньги... Хочу одолжить у тебя, Кучук-ага. Верну их, как только раздобуду.

"Наглец! Он собирается выжать все, что у меня есть... Знает, что я перед ним беззащитен", - подумал Звенигора, а вслух произнес:

- Разве есть надежда, что скоро раздобудешь?

- Не сегодня-завтра я иду в поход.

- Но это ведь небезопасно! - вырвалось у Звени-горы.

- Не думаешь ли, что меня убьют?

- На войне всякое бывает.

- Я верю в свою счастливую звезду и в милость аллаха.

- Если так, то я буду молить аллаха, чтобы сберег тебе, Сафар-бей, жизнь!

- Ради меня или ради денег, которые мне одолжишь? - усмехнулся Сафар-бей. - Итак, я могу надеяться?

- Безусловно. Сколько нужно?

- Кроме тех пяти сотен за Момчила Крайчева, еще пятьсот... Таким образом, всего тысячу курушей. Когда же я вернусь из похода на гайдутинов и привезу твоего отца, считай, что мы квиты.

- Хорошо, я согласен. Но зачем так много денег? Неужели чтоб внести такой выкуп за Адике?

- А почему бы и нет? Адике - красивая девушка. И хочет ага Якуб или не хочет, но он станет моим тестем! Я не выпущу из своих рук эту пташку!

- Она и вправду красивая девушка, - согласился Звенигора, мысленно поклявшись, что сделает все возможное и невозможное, чтобы Златка не попала в руки этого самовлюбленного, жестокого янычара.

- Дивная! - воскликнул Сафар-бей. - И я не хотел бы держать их под охраной, пока возвращусь из похода... Но придется.

- Они могут убежать? Разве Адике тебя не любит?.. - Звенигора еле скрыл радость.

- Это меня и беспокоит. Хотя достаточно того, что я люблю ее! Поэтому и хочу заплатить выкуп за девушку теперь, чтобы связать Якуба словом.

- Ничего с ними не случится, если посидят с недельку под надежным присмотром. Здесь так чудесно!

- Ты прав. Спасибо, - сказал Сафар-бей, пряча деньги, - Куда доставить старика?

- Я остановился в хане Абди-аги. Буду признателен, если он будет с аскером через полчаса... Я пойду, надо переодеться к обеду у паши.

- Значит, мы скоро встретимся. До свидания!

Сафар-бей вызвал аскера и приказал проводить гостя из крепости. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, Звенигора не расспрашивал дороги и долго петлял кривыми уличками, пока наконец выбрался к городской площади, а оттуда к хану. Еще издали заметил возле ворот сияющего от радости Драгана. Юнак кинулся навстречу:

- Спасибо, Арсен! Не знаю, как тебе удалось это сделать, но дедусь Момчил прибыл живой и здоровый! Пошли скорее, сам увидишь! Аскер не отходит от него. Говорит: "Велено передать купцу Кучуку из рук в руки".

Во дворе стоял унылый пожилой аскер, держа конец веревки, которой был связан старик.

- Я купец Кучук, - сказал Звенигора и кинул воину монету. - Развяжи веревку и ступай!

Тот схватил монету, разрезал ятаганом веревку и удалился со двора.

Звенигора обнял Момчила:

- Я рад тебя видеть живым, отец! И на воле!.. Однако вам с Драганом задерживаться здесь нельзя. Быстрее бегите отсюда. Драган, проведи дедусю в безопасное место, а сам возвращайся с друзьями. Жди меня, как договорились, в лесу, у ручья. Ну, айда!..

Драган с Момчилом поспешно отправились из хана, а Звенигора зашел в свою комнату.

За два часа до захода солнца он не спеша проследовал через городскую площадь. После дневной жары с гор начала опускаться на город прохлада. Дышалось легко и радостно. Пока что все шло хорошо. Драган приведет людей, и они, как только Сафар-бей выступит в поход, нападут на его крепость и освободят Златку и Якуба.

На противоположной стороне площади расположился табором небольшой конный отряд. Спахии разводили костры, пристраивали над ними треноги с казанами. Ржали на привязи голодные, уставшие кони. Воины носили им в торбах овес, ароматное горное сено.

Звенигора не придал этому значения. Мало ли разных военных отрядов кочует по Османской империи? Казак зашел в дом паши, и источающий любезность слуга повел его вверх, в зал, откуда уже доносился нестройный шум оживленной беседы.

Чей-то громкий надтреснутый голос показался ему очень знакомым. Но не успел он вспомнить, кому он принадлежит, как навстречу подкатился оживленный паша, взял под руку и повел к узкому окну с цветными стеклами, где стояла небольшая группа людей.

- Высокочтимые гости, позвольте познакомить вас с посетившим наш город купцом из Ляхистана агою Кучуком. Он хорошо знает те страны, где доблестным воинам падишаха придется, возможно, очень скоро прославить имя аллаха. Я думаю, он с радостью поделится с вами своими наблюдениями за обычаями неверных.

- Я весь к вашим услугам, - поклонился Звенигора и тут же вздрогнул: прямо перед ним стоял Гамид и вытаращенными от удивления глазами впился в своего бывшего невольника.

- Аллах экбер! - воскликнул Гамид. - Урус Арсен! Как ты здесь оказался?.. Сам всевышний посылает тебя в мои руки!

Он схватился за эфес сабли. Но вытащить ее не успел. Как молния сверкнул кинжал Звенигоры. Но острие лишь скользнуло по гладкой стали панциря, скрытого под верхней одеждой. Неудача!.. Понимая, что ударить еще раз не удастся, Звенигора рванулся назад, чтобы, воспользовавшись общим замешательством, выскочить на площадь. А там - только бы на коня...

Расталкивая оторопевших гостей, казак выбежал на середину зала. Чей-то отчаянный крик подстегнул его как кнутом. Перепуганный слуга, заглянувший было в дверь, увидев в руках беглеца обнаженный кинжал, шарахнулся в сторону. Путь был свободен.

Но в последний миг ловкий Сафар-бей подставил ногу, и Звенигора с разгона полетел на пол. Сафар-бей, как дикая кошка, прыгнул на него, заломил руки за спину:

- Держите гяура! Вяжите!..

Несколько человек, в том числе и Гамид, ринулись вперед, навалились на распростертого казака. Звенигора напряг все силы, стал вырываться, заметался, но врагов наседало все больше. Он уже не мог шевельнуть ни одним мускулом. Лежал, распластанный как лист, под тяжестью множества тел. Кто-то связывал руки, заламывая их чуть ли не до лопаток.

- Крепче! Сильнее!..

- Вырвите кинжал!..

- Поднимите гяура!..

Звенигоре стало легче дышать. Толпа расступилась. Сафар-бей с силой ударил его ногою в бок:

- Вставай, собака!

5

Его привели в крепость Сафар-бея и бросили в подземелье. Свет проникал сюда лишь через маленькую отдушину в потолке. Черными призраками обступали каменные стены. От затхлого воздуха захватывало дыхание.

- Лежи, гяур! - крикнул Сафар-бей с порога, заметив, что узник пытается приподняться. - Скоро мы вернемся!..

Грохнули двери. Стало тихо.

Звенигора поднялся, встал под отдушиной. На него смотрело пятнышко голубого предвечернего неба. Что ж, и это неплохо!.. В последние минуты жизни иметь над головой ясное, хотя и чужое небо.

Вдруг вверху что-то блеснуло. Звенигора подошел ближе, присмотрелся. Железный крюк! Да не один, а целый ряд! Вот это находка!

Надо быстрее освободить руки!.. Он нашел острый выступ камня, повернулся спиной и начал тереть об него веревки. Время тянулось мучительно долго. Но вот путы ослабли, а затем и вовсе упали вниз. Размяв онемевшие руки, подошел к крюкам. Эх, если бы выломать, неплохое оружие получилось бы! Представил, как, зажатый в руке, этот кусок железа славно послужил бы ему в минуту, когда придется бороться за жизнь. Но увы! Крюки были так глубоко вмурованы в потолок, что ни один из них не поддавался его сильным рукам. Нет, без лома не вырвать, пустая затея! А Сафар-бей в любую минуту может войти... Разве что попробовать не вырывать, а ломать? Он обеими руками ухватывается за крайний крюк, упирается ногами в стену и начинает гнуть. Железо чуть-чуть подается. Звенигора налегает сильнее, так, что кровь стучит в висках, дрожат от напряжения ноги...

Ну, разом - гу-ух!

Крюк подается еще немного. Теперь с другой стороны! Ну, сильнее!.. Жми! Так!.. Иде-ет!.. Почти неощутимо, но сгибается...

Навалившись на крюк, Арсен весь дрожит от нечеловеческого напряжения, срывается и падает на земляной пол. Некоторое время лежит, переводя дух, а потом снова встает, хватается руками за крюк, подтягивается, упирается ногами в стену...

И снова срывается.

Становится жарко. Пот заливает глаза. Звенигора сбрасывает одежду, остается в одной сорочке. И снова принимается за работу. Проходит час, второй... Крепкий кованый крюк подается нехотя. Гнется с трудом... но гнется. Вперед - назад... Вперед - назад! С каждым усилием он подается все больше и, кажется, легче. Но сил уже не хватает, чтобы доломать до конца...

Стало совсем темно.

Изнеможенный казак сползает на пол. Еще бы немного - и крюк сломался бы. Но силы исчерпаны. В глазах кровавый туман. Арсен прислонил раскалывающуюся от боли голову к стене и не заметил, как полузабытье перешло в сон.

Крепкий казацкий сон! Забылось все: и опасность, и Сафар-бей, и Гамид, и то, зачем прибыл сюда. Ничто до самого утра не нарушало тот сон.

Только грохот кованных железом дверей разбудил Арсена. Он вскочил на ноги. Невольно зажмурился от яркого света, ворвавшегося со двора, прикрыл глаза рукою. На пороге стояло двое.

"Эх, проспал! Опоздал!" - резануло ножом по сердцу. Мельком взглянув на погнутый вчера крюк, Звенигора отступил в темный угол подземелья.

Впереди спускался Сафар-бей, позади тяжело переваливался Гамид. За ними два аскера несли веревки, плети, ведро с водой.

- Ну, как себя чувствует пан купец? - злорадно усмехнулся Сафар-бей. Будешь сам говорить или заставишь нас потрудиться, помогая тебе?

Звенигора молчал.

- А-а, ты уже и руки успел освободить! Связать его! Да покрепче!

Аскеры кинулись к Арсену. Но он одним ударом отбросил их назад. Гамид выхватил саблю. Сафар-бей придержал его руку:

- Нет, нет, возьмем живьем!..

Аскеры вновь бросились на Арсена, им помогали Сафар-бей и Гамид. Свалили, связали.

- Подтяните к крюку! - выдохнул, переводя дух, Сафар-бей. - Подвесьте!

Аскеры набросили веревку на крюк, потянули книзу. Острая боль пронзила вывернутые плечи, вырвала глухой стон у Арсена...

- Ну, теперь ты у нас запоешь, гяур! - прошипел Гамид и с силой стал бить тяжелой плетью, приговаривая: - Это тебе, раб, за побег! Это за мое разоренное гнездо! Это за то, что я тебя так ненавижу!..

Плеть падала на плечи, на спину, на голову. После каждого удара на коже вздувались кровавые рубцы. Звенигора сцепил зубы, чтобы не закричать, закрыл глаза.

- А это, раб, за моих домочадцев, уничтоженных тобою!.. Гяур! Паршивая свинья!.. - неистовствовал Гамид, все больше зверея и тяжело дыша.

Сафар-бей стоял рядом. У него широко раздувались ноздри. Подрагивал в руке кнут. Запах крови опьянял его.

- Подожди, Гамид-бей, ты забьешь его до смерти! Оставь и мне немного жизни этой собаки! - воскликнул он, заметив, как после сильного удара всем телом содрогнулся пытаемый.

Гамид остановился, вытер рукавом пот со лба.

Арсен открыл глаза, взглянул сквозь кровавый туман на палачей. Сафар-бей медленно закатывал рукав...

Вмиг куда-то отошла безумная боль истерзанного тела. В голове взметнулась, вытеснила все невероятная мысль. Неужели?! На правой руке Сафар-бея от локтя до кисти по загоревшей коже протянулись тремя светлыми полосами зарубцевавшиеся, узкие шрамы...

- Ну, самозванный купец, рассказывай: для чего прибыл в Сливен?.. Поторапливайся!.. У нас на тебя нет времени. Сегодня идем громить гайдутинов Младена... Обещаю тебе легкую смерть, если скажешь все. Ну, говори: откуда знаешь Момчила Крайчева? Кто надоумил спасать его? Кто подослал тебя сюда? Ну?..

Сафар-бей схватил Звенигору за чуб и откинул голову назад, словно желая пронзить казака горящим взглядом.

- Ненко! - прохрипел Арсен. - Ненко, неужели это ты?

Сафар-бей отшатнулся, словно кто его ударил.

- Как ты сказал? Ненко? - спросил он странным, будто деревянным голосом. - Откуда ты знаешь это имя? О аллах экбер! Говори же! Говори!..

Перемена, произошедшая с ним, была столь разительной, что Арсен понял: перед ним действительно Ненко, сын Младена. Значит, он помнит свое прежнее детское имя!.. Но осталось ли что-нибудь в его памяти, кроме имени? Какие еще сохранил воспоминания детских лет?..

- Развяжи меня, Сафар-бей... Я все объясню, если здесь не будет...

Он хотел сказать: "не будет Гамида". Но не успел. Прогремел выстрел ему огнем обожгло висок. В глазах казака поплыли разноцветные круги, и он стал проваливаться в черный сумрак.

В подземелье медленно расходился едкий пороховой дым.

Арсен обмяк, повис на веревках. Из упавшей на грудь головы закапала на пол кровь.

- Зачем ты стрелял, Гамид-ага? - вскрикнул смертельно побледневший Сафар-бей. - Зачем ты убил его?

Он сжал кулаки, весь напрягся.

- А-а, чего возиться с собакой! - Обрюзгшее лицо Гамида передернулось, то ли от замешательства, то ли от злобы. - Туда ему и дорога! Паскудный раб!..

- Что ты наделал, Гамид-ага? Этот гяур знал какую-то тайну, которая преследует меня с тех пор, как я помню себя!

- Чепуха! Не обращай внимания на нелепые детские сны! Прикажи вынести и закопать эту падаль!

Сафар-бей пристально взглянул в желтые, вытаращенные глаза спахии. От него не укрылось затаившееся в них волнение. Но прежде чем он успел что-либо сказать, вверху на лестнице послышался топот ног. Вбежал запыхавшийся аскер. Вытянулся:

- Письмо от беглер-бея, ага, - и протянул свиток с печатью.

- Хорошо. Иди!

Сафар-бей разорвал шнурок, развернул свиток, подошел к свету. Сердце его постепенно отходило, успокаивалось. Он молча пробежал письмо, потом повернулся к спахии.

- Гамид-ага! Слушай, что пишет беглер-бей. Приближаются выдающиеся события. - Медленно прочитал вслух: - "Сафар-бею, начальнику специального военного отряда. Хранить в тайне. Вскоре непобедимые войска нашего наияснейшего падишаха будут проходить через Балканы на север, и вы отвечаете за полную безопасность на перевале Вратник. Приказываю по получении этого письма немедленно выступить в поход и уничтожить гайдутинов разбойника Младена. На подкрепление высылаю вспомогательный отряд Исмаила-аги. Вам подчиняется также отряд Гамида-аги, о чем вы сообщите ему лично". Что ты на это скажешь, Гамид-ага?

- Что у нас будет большая война с казаками и московским царем. Но это давно уже не тайна. Еще в Аксу, когда я получил приказание выступить в Стамбул, я понял, что речь шла о большой войне... Давно пора нам стать твердой ногой на северном берегу Черного моря. Украина даст нам хлеб, скот и рабов. Ради этого мы и поднимаем меч против севера... Итак, мы должны сегодня же выступить на Чернаводу!

- Безусловно! Не будем терять времени - пошли! Они вышли во двор.

- Ходжа, сзывай всех в поход! - приказал Сафар-бей аскеру с зурной на боку. - А ты, Джаббар, слушай: останешься в крепости, присмотришь за моими гостями. Вместе с Али. Он будет за старшего, я дал ему все указания... А сейчас спустись в подвал. Там на крюку висит мертвый гяур. Закопай его за стеной, в овраге. Ну, айда!

Тревожно заныла зурна. Из помещений с криком и гамом выскакивали аскеры, на ходу прилаживая одежду и оружие.

Гамид поспешно выехал из крепости к своему отряду. Сафар-бей вернулся к себе: ему хотелось повидать Адике. С каждым днем он все больше влюблялся в девушку и не пропускал возможности лишний раз показаться ей на глаза. Несмотря на жестокий и холодный характер, перед Адике он чувствовал какую-то непонятную радость, и неодолимая сила все время влекла его к ней.

Возле калитки его нагнал запыхавшийся Джаббар. Его длинное морщинистое лицо покрывали капельки пота, в глазах светилось недоумение.

- Что случилось, Джаббар? - нахмурился Сафар-бей.

- Ага, там... внизу... совсем не мертвый... тот гяур... Глазами моргает. Как быть - добить его или живьем закопать?

- Что ты мелешь? Не мог он ожить! Тебе показалось спросонья!

- Аллах свидетель, я не спал. И не показалось мне, тот гяур живой!

Сафар-бей круто повернулся и почти бегом бросился назад в подземелье. Аскер еле поспевал за ним.

Звенигора и вправду был жив. По его телу время от времени пробегала дрожь. Сафар-бей выхватил ятаган и рассек веревку. Отяжелевшее тело казака упало ему на руки. Ага положил его на пол и велел Джаббару принести охапку соломы и кусок полотна.

После перевязки Арсен задышал ровнее и медленно открыл глаза. Сафар-бей опустился возле него на колено.

- Ты слышишь меня, гяур? - спросил он, наклоняясь. - Очнись! Рана твоя неглубокая, пуля скользнула по черепу. Ты родился под счастливой звездой... Тебя только оглушило. Опомнись!

Но Звенигора, видно, очень обессилел. Мокрые веки снова закрылись.

Сафар-бей поднялся:

- Джаббар, оставляю этого узника на тебя. Ты отвечаешь за его жизнь головой. Слышишь? Он мне нужен только живой! Дашь ему есть, пить... Береги пуще глаз своих, пока не приеду. Понял?

- Понял, ага. Понял!

Сафар-бей еще немного постоял над Звенигорой, сморщив в задумчивости лоб.

Какую тайну прячет в глубине своей памяти этот гяур? Почему и как скрестились их судьбы? Почему имя Ненко всю жизнь преследует его, стучит в сердце? Не с этим ли связано его раннее детство, о котором кое-когда всплывают отдельные неясные воспоминания? Как бы хотелось проникнуть в то далекое прошлое! Может, и у него где-то есть родители, братья и сестры? Он знал, что некоторые янычары находили своих родных. А ему хотя бы узнать, кто он и откуда... В мрачном раздумье поднялся Сафар-бей из подземелья.

НЕНКО

1

К вечеру Арсену стало лучше. Открыл глаза и затуманенным взором обвел мрачные стены подвала. Тихо. Темно. Куда же девались Сафар-бей и Гамид? Неужели им надоело истязать его? А-а... Они, кажется, говорили что-то о походе на гайдутинов... о походе на Младена!..

Сознание мгновенно прояснилось. Звенигора приподнялся и сел. Резкая боль в виске. Потрогал рукой - тугая повязка из полотна. Это удивило его. Он не помнит, чтобы перевязывал себя. Тогда кто же это сделал? Неужели Сафар-бей? А это что? Смотри-ка! Даже воду и еду поставили!

Не найдя ответа на все эти вопросы, Арсен решил действовать.

Хотя и поел, чувствовал себя прескверно. Нестерпимо болела спина, голова кружилась. Превозмогая слабость и боль, придерживаясь за стену, встал на ноги и прислушался. Вокруг царила глухая тишина.

Медленно поднялся по ступеням к двери, приник глазом к щели. Во дворе смеркалось. Интересно, охраняют ли его? Легонько нажал на дверь плечом она скрипнула.

В тот же миг кто-то кашлянул. Загремел засов, и в подвал заглянул аскер.

- А-а, гяур! Тебе лучше? Пришел в себя?

- Да... лучше бы и некуда, - ответил, еле шевеля разбитыми губами, Звенигора.

- Ну так и лежи спокойно, пока ага не вернется.

- А когда он вернется?

- Как только поймает разбойника Младена.

Итак, Сафар-бей... нет, не Сафар-бей, а Ненко, сын воеводы Младена, выступил с войском против своего отца! Какая жестокая игра судьбы... Какой адский замысел вынашивал Гамид с тех пор, как выкрал детей воеводы! И как все сплелось теперь в один неразрывный узел: Младен, Анка, Сафар-бей, Адике... Только Якуб, он и Гамид знают тайну этих людей. Но Гамид никогда добровольно ее не раскроет, а Якуб и он - в заточении!

А в это время Сафар-бей со своими людьми пробирается горными тропами к Чернаводе... У него достаточно войск, чтобы уничтожить всех сторонников воеводы, а самого Младена, живого или мертвого, притащить к беглер-бею.

Необходимо во что бы то ни стало предупредить Младена об опасности, а главное, о том, что Сафар-бей - это Ненко! Нельзя допустить, чтобы сын убил мать и отца! Или, наоборот, сам Сафар-бей погиб от руки Младена или его воинов...

Но как предупредить? Как вырваться отсюда?

Раздумывал Звенигора недолго. Выход один - через двери. Другого нет. А двери закрыты и ключи у аскера. Следовательно... без крюка никак не обойтись. Слаб он, Арсен, еще очень, но и крюк теперь не такой прочный. Арсен вновь ухватился за него, начал сгибать и разгибать вперед - назад... Вперед - назад... Вот уже крюк стал более податливым и наконец сломался у основания. Загнав острие в щель между камнями, Звенигора выпрямил его и, оторвав от шаровар карман, обернул им отломанный конец, чтобы удобней было держать в руках. Сердце радостно забилось... Слава богу! Теперь есть оружие - настоящее, такое же опасное, как кинжал или копье! Теперь его судьба в собственных руках.

Немного отдохнув и снова подкрепив силы едой, Звенигора громко заохал, застонал. Послышался голос аскера:

- Чего тебе, гяур?

- Ой, что-то мне плохо!.. Сюда! Скорее!..

Громыхнули двери. На пороге с фонарем в руке появился аскер. В тот же миг Звенигора выступил из темноты и изо всех сил ударил его крюком в грудь. Тот только охнул и тяжело опустился на землю...

Звенигора быстро сорвал с аскера одежду, переоделся, взял ятаган и кинулся вверх.

Прячась в тени, осторожно пробрался к калитке, что вела к домику Сафар-бея. Часового не было. В саду пахло розами, шелестели верхушки деревьев, вкрадчиво шуршали под ногами мелкие камешки.

В одном окне тускло мигал свет. Арсен заглянул в щель, надеясь, что увидит Златку или Якуба. Но там, склонив голову на стол, дремал аскер.

- Срочный приказ Сафар-бея! - стукнул в окно Звенигора.

Не помышляя об опасности, аскер появился на крыльце, почесывая пятерней обнаженную грудь. Не успел он промолвить и слова, как его свалил удар по темени. Связав руки и ноги, Арсен втянул его в комнату и затолкал под кровать. Выживет - его счастье.

Из соседней комнаты послышались приглушенные голоса. Звенигора бросился к дверям, рванул их на себя. Они были заперты.

- Златка, Якуб! Вы здесь?

- Кто там? Неужели это ты, Арсен? - взволнованно спросил Якуб.

- Я! Откройте скорее!

- Легко сказать! Мы под замком.

Звенигора поднял свечу. Отодвинул тяжелый кованый засов. Двери распахнулись. На пороге стояли встревоженные Якуб и Златка.

- Друг, как ты сюда попал? Один! Ночью! - удивился Якуб. - Где же Сафар-бей?

- Лучше спроси, кто такой Сафар-бей!

- Как тебя понимать?

- Сафар-бей - это Ненко! Понимаешь - Ненко, сын воеводы Младена, брат Златки!..

Якуб и Златка оторопели. В глазах - ужас. Они как к земле приросли. Новость сразила обоих.

- Не может быть! - выдавил наконец из себя Якуб. - Где же он сейчас?

- Кто может знать, где он сейчас! Утром выступил в поход на Чернаводу, чтобы захватить в плен или убить Младена.

- О аллах!.. - простонал Якуб. - Может, ты ошибся, Арсен? Может, Сафар-бей вовсе не сын воеводы?

- Я видел у него на руке три длинных шрама... Помнишь?

- Как не помнить!

- Я видел его встревоженные глаза, когда он услышал от меня имя "Ненко". Он что-то помнит... Хотел расспросить меня, но Гамид выстрелил из пистолета мне в голову. Я потерял сознание. Когда опомнился, ни Гамида, ни Сафар-бея уже не было.

- Так и Гамид здесь?

- В том-то и дело.

- Аллах экбер!.. - простонал Якуб. - Ты снова сводишь меня с этим мерзавцем! Круг замыкается на той же земле, где начал возникать. Это хорошая примета. Теперь, Гамид, ты не ускользнешь из моих рук!.. Но что же нам делать с Ненко и Младеном? Может произойти непоправимая беда!

- Мы должны предупредить их встречу! Лучше всего рассказать Сафар-бею все откровенно, чтобы знал, кто он такой и кто для него воевода Младен.

- Как же это сделать? Разве мы можем выйти отсюда?

- Вы свободны.

- А наш часовой?

Звенигора показал на ноги, что торчали из-под кровати.

- Он нам не помеха. Пошли!

2

После того как Гамид напал на замок со стороны сливенской дороги, Сафар-бей зашел с тыла и, подождав, пока гайдутины ввяжутся в бой, дал приказ идти на приступ.

Сверху, один за другим, стали спускаться янычары. У каждого за плечами свернутая крепкая веревочная лестница с большим железным крюком - лапой.

- На штурм! На штурм! - закричал Сафар-бей.

Со свистом метнулись вверх крюки. Одни упали назад, но многие зацепились за стену. По ним стали карабкаться вверх первые смельчаки; захлопали на ветру широкие шаровары.

За первой волной нападающих полез и Сафар-бей.

Воеводы Младена в замке не было. Как только донесся шум боя со сливенской дороги, он оставил в крепости полтора десятка гайдутинов, а с остальными помчался на помощь своим. За старшего в замке оставил великана Ганчо, отважного, но не очень умного и рассудительного гайдутина. В другой обстановке воевода не доверил бы ему замка, но теперь, когда со стороны Хладной горы нападения не ожидалось, а на сливенской дороге разгорался жаркий бой, на Ганчо, думал Младен, вполне можно положиться.

Но Ганчо всех подвел. После отъезда воеводы большинство гайдутинов взобралось на западную стену, откуда была видна сливенская дорога. Сюда же пришла и Анка. Ганчо с пятью гайдутинами стояли на юго-западной стене, как раз напротив Хладной горы. Но когда со сливенской дороги донеслись громкие крики и выстрелы, Ганчо не выдержал и перешел на западную стену. И его товарищи, не очень-то подчиняясь Ганчо, как старшему, один за другим тоже перешли туда.

Появление янычар в тылу всех ошеломило. Послышались тревожные крики: "Нас обошли! Мы пропали!.."

Ганчо тогда понял, какую допустил ошибку. Но исправить ее можно было разве что ценою собственной жизни. Во всяком случае, сдать замок и предстать живым перед воеводой он и не мыслил. Надо спасать то, что еще возможно!

- Драгомир, - обратился он к старому пушкарю, - дай сигнал воеводе, что мы в опасности. А вы, Светозар и Павелчо, спасайте пани Анку. Выведите ее из замка... Остальные - все за мной! Выбьем янычар или умрем, другари!

Он первым бросился навстречу врагам, которые уже спускались во двор за домом воеводы. Одновременно рявкнула пушка: это Драгомир известил воеводу о нависшей над замком угрозе.

Видя, что отбросить янычар не удастся, Ганчо решил остановить их между домами, разделявшими двор пополам.

- Переворачивайте возы! Тащите сюда всё - перегородим проход! - кричал он, нанося саблей удар янычару, опередившему других. - Продержимся, пока подойдет воевода!

Моментально проход был загорожен. Кроме большого воза, на котором гайдутины возили дрова, сюда полетели скамьи, бочки, бревна... Ганчо взобрался наверх и, воодушевляя товарищей, ловко орудовал длиннющим боздуганом.

Разгорелся бой. Гайдутины отчаянно отбивали натиск. Упали первые янычары. Нападающие замешкались... Никто не хотел лезть вперед, где свистел, наводя ужас, боздуган Ганчо. Сафар-бей выстрелил из пистолета, но Ганчо, как заколдованный, остался невредимым. Только улыбнулся зловеще и стукнул боздуганом по дышлу. Дышло переломилось, и обломок его со свистом пролетел над головами ужаснувшихся янычар.

- Бейте поганых! - гремел Ганчо. - За Болгарию! За Болгарию!..

Сзади к нему приблизился Павелчо, дернул за штанину:

- Ганчо, пани Анка отказалась уходить из крепости. Что делать?

Ганчо оглянулся и замер. Через двор к бойцам направлялась жена воеводы - в черном платье, стройная и суровая, с саблей в руке. За нею, в чем-то убеждая, торопился Светозар, молодой русый гайдутин. Видно, уговаривал, умолял ее возвратиться, но она словно не слышала его слов.

Ганчо спрыгнул с воза.

- Пани Анка! Мать наша! Остановись! - Он раскинул перед ней руки. Дальше не пущу! Там смерть! Что скажет воевода...

- Мы не должны сдать замок, Ганчо! Я останусь здесь. Янычары прорвутся в тыл Младену только через мой труп!

Каким бы ни был недалеким Ганчо, он сообразил, что никакие уговоры теперь не помогут. Анка не отступится от своего. Что ж, пусть остается. Он шепнул Светозару, чтобы тот ни на шаг не отходил от нее. А вслух произнес, как клятву:

- Пани матка, мы не отступим ни на шаг. Верь нам! Только очень прошу, заклинаю: не подходи к нам! Укройся в доме или в воротах. Ну же!..

- Ты добр, Ганчо. Но лишних слов не нужно... Смотри, янычары рвутся вперед! Твое место там!

Ганчо обернулся, бой закипел с новой силой. Кое-где янычары уже взобрались на завал. Блестели окровавленные сабли. Падали с криками раненые и убитые. Гайдутины еле сдерживали свирепый натиск врага.

Послышался голос Сафар-бея:

- Вперед, правоверные! Рубите гяуров! Не жалейте никого! Возьмите живой только ту тигрицу!..

Ганчо, как разъяренный барс, метнулся в самую гущу боя. Боздуганом, как молотом, раскроил голову какому-то толстому янычару, столкнул с воза другого и увидел богато одетого агу. Сафар-бей! Вот до кого ему добраться бы!

Но между ним и Сафар-беем два ряда янычар! Разве прорвешься! Остается одно - распрощаться с боздуганом, который верой и правдой служил ему много лет... Ганчо сорвал с запястья ременную петлю, раскрутил боздуган над головой и бросил... Тут бы и расстался Сафар-бей с жизнью, не пробеги между ним и Ганчо янычар. Несчастный сам налетел на тяжелую железную булаву с острыми шипами и рухнул с разбитой головой...

Перепуганный Сафар-бей с отвращением вытер лицо, забрызганное кровью своего спасителя. У его ног корчился умирающий. Рядом лежал гайдутинский боздуган.

- Великий аллах! - прошептал помертвевшими губами ага, представив себя на месте янычара.

К аге подбежал аскер Кагамлык. Быстро вытащил из колчана стрелу:

- Сейчас я этого мерзкого гяура, собаку!..

Ганчо вздрогнул всем телом, покачнулся назад. Слишком близко оказался от него Кагамлык - лучший стрелок с верным глазом и сильной рукой. Посланная им стрела пронзила грудь гайдутина под самым сердцем, словно иголка льняную рубашку. Ганчо обеими руками схватился за тоненькую стрелу, с удивлением взглянул на нежное черное оперение, будто спрашивая: "Неужели это ты - смерть моя?" - а вытащить ее из раны уже не имел силы. Глаза остекленели, сильные ноги, что носили гайдутина чуть ли не по всей необъятной горной Планине, подкосились, и Ганчо упал с воза вниз... Успел только крикнуть:

- Держитесь, други!

Янычары завыли от радости. Сафар-бей ударил саблей по руке какого-то гайдутина и вскочил на воз, загроможденный телами убитых и раненых.

Гайдутины падали один за другим, но не отступали. Вот их осталось только пятеро. На каждого наседали по двое и по трое врагов. Остальные янычары растаскивали завал, чтобы зайти гайдутинам в тыл. С грохотом упали бревна, наваленные между возом и стеною дома.

Янычары завизжали, кинулись к Анке.

Жена воеводы подняла саблю и пошла им навстречу.

- Да живея Болгария! - крикнула громко.

Несмотря на свои сорок пять лет и тяготы гайдутства90, она была стройная, подтянутая, красивая. "Наша мать" - так звали ее гайдутины, вкладывая в эти слова всю свою суровую и нежную любовь.

Янычары переглянулись. Как знать, помнят ли они приказание Сафар-бея взять ту женщину живой? Анка же смело шла им навстречу, гордо подняв голову.

Ее заслонил Светозар.

- Другари, ко мне! -закричал он в отчаянии, понимая, что один он недолго сможет продержаться. - На помощь!..

Снова выстрелила пушка. На этот раз Драгомир развернул ее жерло во двор, и каменное ядро со свистом врезалось в гущу янычар. Бросив бесполезное теперь орудие, старый пушкарь спрыгнул со стены и, потрясая над головой боздуганом, бросился на помощь другу:

- Держись, Светозар! Иду!

Он подоспел вовремя: над молодым гайдутином засверкали янычарские сабли. Драгомир сбил одного с ног. Другой стал отступать. Подбодренный помощью, Светозар насел на него и прикончил точным ударом сабли.

Но силы были слишком неравны. Пали последние защитники замка, которые отстаивали сооруженный наскоро завал. Один лишь Павелчо, залитый кровью, с отсеченной рукой, кое-как еще отбивался.

- Арканьте их! Берите живьем! - приказал Сафар-бей.

Павелчо сбили с ног, схватили. Над Анкой, Светозаром и Драгомиром прошуршали тонкие длинные арканы с натертыми салом, чтоб быстро затягивались, петлями. Анка успела перерубить один, но другой обвил ее тело, и женщина упала.

Светозар с Драгомиром не давали себя заарканить. Встали спина к спине и саблями рубили веревки. Видя, что Анке помочь невозможно, стали постепенно отходить к воротам. Гурьба янычар преследовала их.

Вдруг за стенами замка послышались крики, топот ног... Подмога! Гайдутины удвоили усилия. Светозар, который стоял лицом к воротам, сделав быстрый выпад вперед, прорвал кольцо врагов, метнулся под арку и эфесом сабли выбил засов. Под натиском многих тел ворота широко распахнулись. В замок влетели десятка два гайдутинов во главе с воеводой.

То, что они увидели во дворе, поразило их словно громом. Вокруг одни янычары. Несется многоголосое "алла". Первую минуту даже воевода растерялся, побледнел. Отстоять замок почти невозможно. Где же Анка? Что с нею?..

И как бы отвечая на его мысли, Светозар крикнул:

- Она там! Жива! Ее схватили!

В этот же миг Светозар качнулся: стрела впилась ему в плечо. Юнак вырвал ее и отбросил в сторону.

- Ничего, это пройдет... - прошептал. - Спасайте Анку!

Эти слова вывели воеводу из оцепенения. Он быстро окинул взором поле боя: враг, удивленный появлением свежих сил, перестраивал ряды. Воевода правой рукой выхватил саблю, а левой - пистолет и ринулся вперед. За ним помчались гайдутины...

Бой закипел с новой силой. Хотя гайдутинов намного меньше, в тесном дворе не развернуться, и они бились почти один на один с врагом. Только на место упавшего янычара тут же вставал другой, а вместо убитого или смертельно раненного гайдутина - легко раненные продолжали сражаться никто уже не вставал. Повстанцы удваивали, утраивали усилия, чтоб заменить тех, кто пал.

Сражаясь с каким-то янычаром, воевода вдруг увидел жену. У входа в их дом двое аскеров заламывали ей руки за спину, а третий связывал веревкой. Одежда порвана, черные, пышные, с проблесками седины волосы рассыпались по плечам.

- Анко-о!..

Женщина встрепенулась. Отчаянный крик вырвался из ее груди:

- Младен!

Ей зажали рот, потащили за угол дома.

Воевода разрядил пистолет в грудь ближайшего янычара, хотя берег пулю на крайний случай, и, перепрыгнув через труп, ринулся следом. Это было безрассудно, так как за ним успел проскочить только один Светозар. Остальные гайдутины остались за строем янычар, сразу сомкнувших разорванный ряд.

Сафар-бей, услышав крик Анки, понял, что здесь сам воевода. Зловещая улыбка скривила его красивые губы.

- А-а, попался, горный беркут! - с ненавистью прошептал про себя. Теперь не вырвешься! - Он спрыгнул с бревна, на котором стоял, управляя боем, резким окриком подозвал к себе десяток янычар. - Видите того гайдутина? В черном жупане. Это сам воевода Младен!.. Заходите ему в тыл!

Сафар-бей загородил дорогу воеводе и скрестил с ним саблю. Звякнул металл о металл. У воеводы крепко сжаты губы, бледное лицо покрыто потом. Сафар-бей зловеще скалил ровные зубы. Он видел, как янычары с тыла обходили воеводу и его раненого гайдутина, потому и не очень торопился нападать, а постепенно отступал, заманивая воеводу в глубину двора.

Воевода понял, что перед ним не простой янычар и сказал:

- Молись, ага! Сейчас ты встретишься со своим аллахом...

- Сафар-бей, если тебе так хочется знать мое имя, гайдутинская собака! - криво усмехаясь и уклоняясь от выпада воеводы, злобно бросил Сафар-бей.

- А-а, Сафар-бей! Палач болгарских женщин и детей! Ну что ж, тем больше у меня желания отправить тебя на тот свет!

Воевода сразу словно окреп. Его удары приобрели могучую силу и ловкость. Сафар-бей перестал улыбаться, еле сдерживая стремительный натиск противника. Балканский шайтан! Нелегко будет взять его живым. А жаль! Как бы возросла слава Сафар-бея, если заковать этого гяура в кандалы и на цепи провести через всю Болгарию до самой столицы...

Но и прикончить воеводу оказалось не так просто. После точных и быстрых его ударов у Сафар-бея разодрана одежда, а из левой руки капает кровь. С тыла воеводу защищал Светозар.

Тем временем шум боя стал стихать. Погибли один за другим все гайдутины, что прибыли с воеводой. Янычары вытирали окровавленное оружие, перевязывали раны и... с интересом наблюдали за поединком своего главаря с гайдутинским воеводой.

Сафар-бей закусил губу. Уж этого он никак не ожидал. Вместо того чтобы сразу схватить вожака гяуров, эти трусливые шакалы, мерзкие псы решили потешиться необычным зрелищем! Он отступал все дальше к окровавленному и заваленному трупами заслону. Потом внезапно сделал глубокий выпад. Воевода вынужден был податься назад и уперся в спину Светозара. Против молодого гайдутина сражался тоже лишь один янычар.

- Светозар, слушай меня внимательно, - повернув набок голову, тихо проговорил Младен. - Сейчас мы отступим к воротам... Ты у нас лучший бегун. Попробуй добраться до наших... Передай мой приказ: всем выйти из боя и разойтись по горам и лесам. Надо спасать людей!

- Хорошо, - шепнул Светозар и потеснил противника назад.

С боем, сопровождаемые толпой янычар, дошли они до арки, и Светозар, выбив саблю у соперника, шмыгнул в ворота. Янычары не сразу догадались, что гайдутин убегает, потому никто не погнался за ним. Когда же опомнились, было уже поздно. Несколько лучников выпустили стрелы, но Светозар прыгнул с обрыва в кусты и исчез.

Подбодренный успехом молодого воина, воевода решительнее пошел в наступление. Знал, что обречен на смерть, и жаждал лишь убить Сафар-бея!

Сафар-бей тоже дрался, как приговоренный. Гордость не позволяла ему просить помощи у своих подчиненных. Незначительная на вид рана сильно кровоточила и причиняла большие страдания. Смертельная бледность свидетельствовала о неимоверном напряжении всех сил.

Ага понимал, что стоит ему споткнуться - и он погибнет. У него не хватит сил увернуться от сабли проклятого гяура.

Это состояние своего командира заметил хитрый и вездесущий Кагамлык. С криком "Он убьет его!" янычар раскрутил над головой аркан, накинул на шею воеводы и резко потянул на себя.

Воевода упал. Кагамлык прыгнул вперед и наступил на саблю воеводы, чтобы он не успел перерубить аркан.

Сафар-бей, ослепленный ненавистью и пережитым страхом, ринулся вперед с поднятым клинком, чтобы поразить поверженного врага.

Но сквозь шум, стоны раненых и выкрики янычар до него внезапно донеслось от ворот короткое:

- Ненко!

3

Сафар-бей замер, изумленно повел глазами. Янычары, решив, что поединок закончен, накинулись на воеводу и начали вязать ему руки. Кагамлык подошел к Сафар-бею и с простодушным видом, плохо скрывавшим его хитрость, сказал:

- Извини меня, ага, что я вмешался в поединок. Мне показалось, ты вот-вот прикончишь воеводу. А я помнил твой приказ - взять его живым...

- Хорошо, Кагамлык. Благодарю, - ответил Сафар-бей и отвернулся, занятый совсем другой мыслью.

Кто остановил его? Кто выкрикнул это странное, загадочное слово "Ненко", которое преследует его всю жизнь? Он оглянулся.

От ворот спешил янычар. Что-то уж очень знакомое показалось Сафар-бею в его лице и походке. Ба! Да это же польский купец!.. То есть казак... Нет, невольник... Тьфу!.. Впрочем, один аллах знает, кто он такой на самом деле! Может, шайтан в образе человека?

- Ты? - кинулся ему навстречу Сафар-бей, еще не веря своим глазам. Здесь?

- Я. Слава богу, успел! - произнес Звенигора, вытирая рукой пот с лица.

- Что все это значит? Как ты здесь очутился?

- Об этом потом. Я видел, ты взял в плен воеводу Младена. Ради всего святого, ради самого себя сохрани ему жизнь, не разрешай издеваться над ним, пока я не поговорю с тобою... - И добавил тише: - Наедине...

Сафар-бей как-то странно посмотрел на казака и распорядился отвести воеводу и его жену в дом, держать под строгой стражей.

То ли от потери крови, то ли от неожиданной встречи с недавним невольником, который знает тайну его прошлого, он еще больше побледнел и казался очень взволнованным. Черные глаза его поблекли, стали мутными, будто налились желчью.

Но никто из янычар не заметил, как изменилось лицо аги.

Отдав приказание идти на помощь отряду Гамида и убрать трупы со двора замка, Сафар-бей подозвал Кагамлыка. Тихо сказал:

- Видишь этого янычара? - кивнул на Звенигору.

- Да, ага.

- Не спускай с него глаз!

- Слушаюсь, ага.

Сафар-бей подошел к Звенигоре, и они вместе направились к дому. Кагамлык двигался за ними, следя за каждым движением незнакомца.

Хмурым взглядом обвел Сафар-бей зал. Пусто и неприветливо. Над головой серый каменный свод. Пол, выложенный неровными каменными плитами, узкие окна-бойницы. Вдоль стен - тяжелые деревянные скамьи. Посреди зала такой же грубый, потемневший от времени еловый стол. Напротив и справа - двери в боковые комнаты.

Смутные воспоминания всплывали в памяти аги. Радость - наконец-то захватили гайдутинское гнездо, много лет не дававшее покоя туркам, уступила место глухой тревоге. Когда он был в этом доме? Почему ему кажется, что видел уже эти серые плиты под ногами и эти широкие скамьи вдоль стен?.. Бред это или сон? Нет, не сон! Он все же бывал здесь! Только не припомнит когда.

Сафар-бей в смятении провел рукой по лбу... Звенигора внимательно наблюдал за ним. Неужели далекие воспоминания детства все же возникли в его памяти?

А Сафар-бей и вправду напрягал память. Ему словно вспоминается, что за теми дверями, что перед ним, должна быть комната с одним высоким стрельчатым окном. Стены ее завешаны шкурами диких зверей и оружием. А из нее есть еще дверь в другую, меньшую комнату...

- О аллах, неужели я в чем-то виноват перед тобой, что ты хочешь помрачить мой разум? - прошептал Сафар-бей, открывая темные дубовые двери.

Действительно, в комнате было высокое стрельчатое окно. На стенах висят шкуры медведей, диких баранов и пятнистого барса. Справа - двери в соседнюю комнату... Сафар-бей заглянул и туда. Сразу за дверью - широкая деревянная кровать, покрытая цветастым шерстяным одеялом, над ней рога горного оленя...

Сафар-бей растерянно взглянул на Звенигору, неотступно следовавшего за ним, и, заметив Кагамлыка в дверях, насупился:

- Прочь отсюда! Нечего тебе здесь делать!..

Удивленный и обиженный Кагамлык пожал плечами и закрыл за собой дверь.

- Почему ты назвал меня Ненко? - без всякого предисловия, словно продолжая прерванный в подземелье разговор, спросил Сафар-бей.

- Об этом узнаешь, Сафар-бей, через несколько минут, если позволишь... в присутствии воеводы и его жены...

- Тогда пошли к ним, - согласился ага.

Они вернулись в зал. Кагамлык, насупившись, стоял у стола, поблескивая широко посаженными, круглыми глазами. Часовые возле дверей вытянулись. Сафар-бей молча прошел мимо них, но, будто предчувствуя, что сейчас может произойти что-то такое, когда лишние свидетели нежелательны, приказал янычарам выйти во двор.

Только после этого порывисто открыл двери.

Это была довольно большая комната - наверно, спальня. Воевода и Анка связанные - сидели на кровати. Анка, закрыв глаза, склонила голову на плечо мужа. Увидев Сафар-бея и янычара, они выпрямились, но позы не изменили. Глаза их, полные ненависти и презрения, говорили о том, что ни пытки, ни смерть не испугают их.

Звенигора плотно прикрыл дверь и стал рядом с мрачным и безмолвным, словно язык проглотившим, Сафар-беем.

Младен скользнул уничтожающим взглядом по их лицам и вскочил на ноги. В его глазах промелькнули удивление, затем тревога и ярость.

- Звенигора?! Ты?.. С Сафар-беем? Предатель!.. - прохрипел воевода. Теперь ясно, кто помог собаке Сафар-бею проникнуть в замок и захватить его! О боже, зачем ты лишил меня разума? Почему не помог разгадать в этом человеке гадюку? Я оторвал бы ядовитое жало вместе с головой подлого изменника!..

- Вы не правы, воевода, - промолвил Звенигора, вынимая ятаган и разрезая веревки на руках пленников. - Я не изменник и не помогал янычарам захватывать ваш замок... Только я немного запоздал выполнить ваш наказ. Но все же я выполнил его... Ага, покажи им правую руку! - обратился он к Сафар-бею. - Прошу, закатай рукав! Тогда вы все узнаете.

Сафар-бей побледнел еще больше. Неимоверная догадка как ножом ударила в сердце. Он молча закатал рукав, протянул вперед руку, на которой явственно выделялись три длинных узких шрама.

И Младен, и Анка, едва успев взглянуть на его руку, в один голос вскрикнули:

- Ненко!.. Ненко!..

Теперь сомнений не было. Родители сами признали в Сафар-бее своего давно потерянного сына. Звенигора отступил в глубину комнаты. Он сделал все, что мог.

- Сын! - Анка вскочила, хотела крикнуть, но из ее груди вырвался лишь хриплый стон: -Сынок!.. Ненко! Как же это?.. Боже... Ты... и... Сафар-бей?..

Она покачнулась, стала терять сознание. Сафар-бей подхватил ее и подвел к кровати. Младен бросился ему на помощь. Руки отца и сына соприкоснулись... Звенигора сжал зубы.

Тяжело было видеть этих двух людей, которые полчаса назад рубились насмерть, а теперь склонились над той, которая одному дала жизнь, а второму всю жизнь была верным другом.

Звенигора не помнил, когда плакал. А теперь чувствовал, как к горлу подкатился клубок, а глаза подернулись прозрачным туманом. Он отвернулся и отошел в угол.

Но Анка была женой воеводы и не зря делила с ним тяготы суровой жизни. Она вскоре пришла в себя и встала. Отец и сын взглянули друг на друга, одновременно опустили глаза и отступили от кровати.

- Младен, он ранен! - воскликнула Анка, заметив, что из левой руки Сафар-бея капает кровь. - Дай что-нибудь перевязать!

Младен достал из сундука небольшой сверток выбеленного тонкого полотна, передал Анке. Звенигора протянул ей ятаган. Женщина ловко отрезала кусок полотна, закатала рукав и перевязала рану.

Все трое молчали. Они были так потрясены, что не находили слов. Нужно было некоторое время, чтобы опомниться, понять, что же, собственно, произошло, привести хотя бы в какой-нибудь порядок взбудораженные мысли и чувства.

Звенигора решил открыть все карты сразу. Ведь они еще ничего не знают о Златке. Младен и Анка, потрясенные невероятной встречей, забыли даже спросить о дочке. А Сафар-бей вообще не знает, что у него есть сестра.

- Вы должны знать еще и то, - выступил вперед Звенигора, - что нашлась и Златка...

Младен и Анка встрепенулись.

- О небо, что сегодня за день! - воскликнул Младен. - Где она?..

- Драган повез ее и Якуба в хижину кмета Петкова... Там они будут в безопасности.

- Спасибо тебе, друг! Прости, что я плохо подумал о тебе... Так переплелось все сегодня - и горе и радость... Обезуметь можно! растроганно произнес Младен.

- И надо еще сказать Сафар-бею... - Звенигора обратился к аге, медленно приходившему в себя. - Златка, твоя сестра... это - Адике.

Сафар-бей подскочил как ужаленный:

- Что-о?..

- Это правда! Адике - твоя сестра... Об этом хорошо известно Гамиду.

- Гамиду? А он тут при чем?

- Это он разлучил вас с родителями. Выкрал маленькими и вывез в Турцию. Тебя поместил на воспитание в янычарский корпус, а Златку завез к себе в Аксу... Разве ты не припоминаешь этих комнат, где провел детство? Оглянись вокруг - здесь ты родился и рос вместе со Златкой...

- Значит... и Адике ты выкрал? А кто же такой Якуб?

- Я освободил Златку... А Якуб... Это долгая история. Сейчас не время, да и не мне ее рассказывать.

Сафар-бей тяжело опустился на скамью, обхватил голову руками и бессмысленно уставился взглядом в угол.

- Рассказывайте! - простонал он, не глядя ни на кого и не меняя позы. - Хочу все знать: кто я, почему все так случилось со мной...

Воевода переглянулся с женой, как бы договариваясь, кто будет говорить, нерешительно пожал плечами. Было заметно, что встреча с сыном больше взволновала его и потрясла, чем обрадовала. Не такой представлял ее себе старый воевода, ох не такой!.. И до сих пор не мог полностью осознать страшную истину, что Сафар-бей, злейший враг гайдутинов, - его сын... Не укладывалось в голове! Но сомнений не могло быть. Эти знакомые шрамы на руке... А глаза! Это же глаза его Анки... А крутой высокий лоб и нос с горбинкой - это от него, от отца!.. Безусловно - сын... Все их, родное... Одно чужое - сердце...

Воевода тяжело перевел дыхание и начал рассказывать. Издалека. С того дня, когда Ненко появился на свет...

Сафар-бей не перебивал, не переспрашивал. Сидел молча, опустив голову. И трудно было понять, какие мысли бороздят его душу. Когда же услышал о коварной двойной измене Гамида, о краже детей воеводы, еще ниже опустил плечи, а руками впился в края скамьи.

- Теперь мне все понятно... - сказал глухо, с болью. - Но хватит воспоминаний. Я слышу, сюда идут. Это, очевидно, посланец Гамида... Что же мне с вами делать?..

За дверью послышался шум голосов: "Где ага? Где Сафар-бей?"

Звенигора распахнул двери. В зале толпились янычары. Увидев агу, они поклонились, радостно загалдели:

- Слава аллаху, победа! Нас прислал ага Гамид!

- Взяли в плен несколько десятков гайдутинов!

- Много убитых!..

Сафар-бей поднял руку. Шум стих.

- А где же сам ага Гамид?

- Он не может прибыть. Ранен. Его повезли в Сливен...

- Так... - Сафар-бей задумался. - Хорошо. Идите!.. Хотя нет, подождите! Возьмите этого гайдутина в янычарской одежде! - Он указал на Звенигору. - Но осторожно, он вооружен!

Янычары мгновенно окружили казака, схватили за руки.

- Сафар-бей, это же подло! - выкрикнул никак этого не ожидавший Звенигора.

Ага ему не ответил.

- Отведите его к пленным. Усильте охрану. Я скоро приду.

Арсена увели. Сафар-бей остался наедине с родителями. Те удрученно молчали.

- Ну вот, - произнес тихо ага, - мы одни и можем говорить откровенно... Очевидно, я должен верить, что я ваш сын! Но должен вас разочаровать: особой радости от этого я не испытываю... Всю жизнь я разыскивал родных, хотел встретиться с ними. Но, должно быть, я очень прогневил аллаха, что он так посмеялся надо мной! Разве это не злая насмешка - мне оказаться сыном гайдутинского воеводы?

- Ненко! - воскликнул Младен. - Опомнись! Гайдутины - такие же воины, как и ты, только они борются за свободу своего народа, а ты угнетаешь его! Это не твоя вина, конечно! Тебя насильно отуречили, сделали янычаром...

- Я благодарю за это аллаха, - надменно произнес Сафар-бей. - И горжусь тем, что я янычарский ага! Такая честь выпадает не каждому!

Воевода умолк и горестно покачал головой. Бледная как полотно Анка протянула к сыну руки.

- Ненко! Сынок! Неужели мы еще раз потеряем тебя?

- Лучше бы вы меня не находили!..

Эти слова хлестнули мать, как кнутом. Руки опустились, и она сразу сжалась, поникла. В глазах заблестели слезы.

- Изверг!.. - Тихое слово упало, как глыба.

Сафар-бей встрепенулся:

- Нет, я не изверг! И докажу это тем, что спасу вам жизнь. Хотя мне это, наверно, дорого обойдется... Есть отсюда выход?

Отец и мать молчали.

- Должен быть. В таких замках всегда строят потайной ход на случай осады.

- Мы выйдем отсюда только вместе с казаком Звенигорой, - сказал воевода.

- Он не выйдет вместе с вами! - решительно ответил Сафар-бей. - Он мне нужен. Но я обещаю сохранить жизнь и ему! Где ход?

Воевода отодвинул кровать, поднял за кольцо каменную плиту. Внизу зиял черный лаз.

Сафар-бей криво улыбнулся:

- Уходите скорее!

Анка спустилась первой. За ней уходил Младен. Уже стоя на ступенях, так, что над полом виднелась только его голова, он взглянул на Сафар-бея затуманенным от слез взглядом, приподнялся, схватил агу за колени и прижался к ним щекой:

- Прости меня, сынок, что не уберег тебя! Я сам виноват, что потерял тебя. Сам, потому что не разгадал до конца коварного замысла собаки Гамида... Прощай!

Он исчез в темноте.

Сафар-бей долго стоял над лазом. Потом молча нагнулся, установил плиту и подвинул на место кровать. С болезненным стоном, похожим на рыдание, опустился на нее и склонил голову на спинку.

- О аллах... - простонал он глухо. - За что ты покарал меня сегодня? Зачем разбил мое сердце и поселил в нем змею сомнений, боль и терзания?.. Чем провинился я пред тобою, о всемогущий, что ты лишил меня вовсе радостей и душевного покоя?.. Я чувствую, как адский огонь пожирает мою душу и жжет все внутри!.. Аллах экбер, я пытаюсь быть твердым и холодным, как камень, потому и оттолкнул от себя людей, которые хотели принять меня в свои сердца... Прости меня, о аллах, все это я делаю во имя твоего могущества и славы!.. Я - твой раб, я - твой сын. Научи, как стать мудрым, и защити от коварных посягательств шайтана на мою душу!..

Он бился головой о твердую спинку тисовой кровати, поднимал к небу руки и горячо шептал слова молитв и проклятий. А в его пробужденной, обескураженной и встревоженной душе бурлили неведомые до сих пор чувства и мысли...

Он вспоминал, как глухими, темными ночами думал о том, что и у него, одинокого, безродного янычара, где-то, наверно, есть мать, отец, родина, что, может, когда-нибудь встретит их...

И вот он встретил их... Но радости от этой встречи не было. Только боль и муки!.. Ну разве мог он вот так, сразу, склониться сердцем к тем, кого долгие годы считал своими злейшими врагами?

А Гамид?..

Он содрогнулся, вспомнив жирного агу, которого всю жизнь, сколько помнил себя, считал старшим другом и наставником, почти родным...

- О Гамид! - вскрикнул он зло. - Ты не человек - гадина! Шайтан! С тобой у меня еще будет разговор!.. У-у...

Мысль об Адике острым ятаганом пронзила его сердце. Он понимал, что, потеряв ее как любимую, нашел как сестру, но не знал, радоваться ли этому. Все перемешалось в его воспаленном воображении. "Адике... Златка... Сестра... О аллах! Спасибо тебе хотя бы за то, что не допустил взять в жены свою сестру!.."

Вспомнил, что служба в эни чери - янычарском корпусе - не принесла ему ни счастья, ни богатства, а только мрачную славу жестокого убийцы...

"Но я же все делал для прославления и укрепления власти солнцеликого хандкара, - оправдывался перед собой Сафар-бей. - Во имя пророка! Во имя могущества Османской империи... А может, и здесь меня обманули, о аллах?"

Подумал и о Звенигоре...

Какая прихоть судьбы свела его с этим невольником? Если бы не он, все, может, сложилось бы по-иному...

По-иному?

Но как? Убил бы воеводу? Жену его, свою мать, отдал беглер-бею на истязания? А на Златке женился бы?..

Его передернуло. Нет, хорошо, что аллах не допустил всего этого!.. И тут же подумал: правильно ли поступил, задержав казака? Это был минутный порыв - свести Гамида и Звенигору. Посмотреть, как будет выкручиваться, оправдываться Гамид. И что скажет, когда увидит своего прежнего раба в роли свидетеля на справедливом суде над собой? А может, лучше было бы отпустить казака?.. Да, надо отпустить!

Разные мысли теснились в голове Сафар-бея, обгоняя друг друга. Но ни одна не приносила облегчения, а только боль, душевные муки... Одно знал твердо: никогда не сможет признать родными Младена и Анку! Нет, нет!.. Это было бы ужасно!.. Пропало бы все, во что он верил и за что боролся... Разумом принимал, как безусловную истину, - доказательства все налицо, - а сердцем не мог воспринять. Не мог примириться с тем, что он, Сафар-бей, сын гяура Младена, вожака мерзких гайдутинов!

Сафар-бей в исступлении поднял руку и сильно ударил ею по кровати. С раны сползла повязка, хлынула кровь. В глазах поплыли желтые круги, покачнулись стены, и он, теряя сознание, бессильно грохнулся на пол.

4

Когда Сафар-бей открыл глаза, то первое, что он увидел, было гладкое, темное лицо Гамида.

- Слава аллаху, ты пришел в себя, мой мальчик! - воскликнул спахия, слегка прихрамывая на раненую ногу. Приблизившись к Сафар-бею, он грузно опустился на его кровать. - Тебе лучше? Ничего, грек Захариади быстро поставит тебя на ноги!

От неожиданной встречи у Сафар-бея снова поплыли перед глазами круги, и он опять потерял сознание. Очнулся оттого, что Гамид брызнул на лицо холодной водой.

- Ох, как ты истек кровью... - словно из тумана пробивался голос Гамида. - Мне рассказали, что эту рану нанес тебе старый пес Младен... Жаль, что он бежал со своей тигрицей! Ты мог бы как следует расквитаться за такой удар!..

- А может, Гамид, этот удар следует нанести тебе? - тихо спросил Сафар-бей, чувствуя, как вместе со злостью, в мгновение заполнившей сердце, к нему возвращаются и силы.

Гамид недоуменно глянул на молодого агу:

- Как тебя понимать, мальчик?

- Не смей называть меня так, Гамид! - крикнул Сафар-бей. - Я все знаю!

- Что ты знаешь?

- Как ты выкрал меня и мою сестру из Чернаводского замка... Что Младен - мой отец... Анка - мать... А ты... - Сафар-бей замолк и вызывающе посмотрел на спахию.

Лицо Гамида посерело. Он беззвучно открывал и закрывал рот. Казалось, что у него вот-вот совсем перехватит дыхание. Такого поворота в беседе он не ожидал, - весь сжался и молча собирался с мыслями. Наконец, запинаясь, стал говорить:

- Опомнись, Сафар-бей! О чем ты говоришь?.. Это грязный наговор моих врагов! - Он поднялся с кровати и заковылял по комнате.

Сафар-бей горько улыбнулся, облизнул сухие, горячие губы.

- Не прикидывайся невинным барашком, Гамид! Ты совсем не похож на него... Не изворачивайся, как червяк, - теперь не выкрутишься!.. Я презираю тебя, коварный шакал, жирный ишак!.. На твоей совести гибель целого полка! Ты предал товарищей, как потом предал гайдутинов! Ты выкрал меня, мою сестру...

- Сафар-бей! - перебил Гамид. - Аллах отнял у тебя разум! Ты пожалеешь, что осмелился сказать мне такие слова... Да простит аллах тебя, несчастный!.. Подумай хорошенько, я относился к тебе, как к сыну! Ты учился в лучшем медресе, а потом в янычарском корпусе! Ты стал знатным агой!.. Разве мог тебе дать все это твой отец-разбойник?.. Нет, все это дал тебе я! А твоя сестра Адике... Если бы я был таким негодяем, как ты меня считаешь, то сделал бы ее своей женой или наложницей... Но я этого не сделал. Она воспитывалась вместе с моей дочерью, и я считал ее за родную... А тебе открыт путь к наивысшим должностям в государстве! Ты можешь стать пашой! Мало того, - даже беглер-беем!.. Кто для тебя Младен и Анка? Неужели ты хотел бы возвратиться к ним и разделить их судьбу - судьбу людей, объявленных вне закона?.. Лучше совсем не знать таких родителей! Подумай: тысячи янычар, твоих побратимов по оружию, не знают своих родных и прекрасно обходятся без них. Образумься, Сафар-бей! Я спас тебя и дал тебе будущее!..

Гамид умолк, подошел к окну и сделал вид, что вытирает слезы.

Сафар-бей изменился в лице. Аллах экбер! Гамид словно читает его мысли... Разве не сам он отказался признать Младена и Анку своими родителями, оттолкнул их от себя? Он занимает столь высокий для его лет пост в янычарских войсках и надеется на еще более высокий. Он мусульманин, наконец. Так чего же он хочет от Гамида? Чего придирается к нему? Нет, он ничего не хочет... Просто ему стали противны толстая рожа и его лживые глаза. Он не может, не хочет находиться с ним под одной крышей! Нет, нет, прочь отсюда! Прочь с его глаз!

- Спасибо, Гамид, - с иронией произнес Сафар-бей. - Но после того как я узнал о твоем мерзком злодеянии в ущелье Белых скал и в Чернаводском замке, мне противно видеть тебя, говорить с тобой... Окажи мне услугу позови лекаря Захариади. Я хочу немедленно перебраться в свой дом. Пожалуйста, протяни руку - позвони!

- Сафар-бей...

- Нет, нет, оставь пустые слова! Я сейчас же перейду к себе... А ты, если имеешь хоть каплю совести, немедленно со своим отрядом выступишь из Сливена... Чтобы глаза не мозолил мне! О давнем твоем грехе, о преступлении против наших войск и аги Якуба, я буду молчать. А ты будешь молчать о нашем сегодняшнем разговоре... Звони!

Гамид подумал минуту, потом молча подошел к дверям и дернул за красный шелковый шнурок. За стеною послышался хриплый, протяжный трезвон.

СНОВА В НЕВОЛЕ

1

Две недели вереница невольников, состоящая из множества закованных в железо пленников из окрестных местечек и сел, шагала по извилистой пыльной, а чаще каменистой дороге на Стамбул.

Звенигора старался держаться в голове колонны. Впереди идти легче: задние пристраивают шаг к тебе, первым напьешься из невзбаламученного ручья свежей воды, не глотаешь взбитую тысячами ног дорожную пыль.

Он с болью приглядывался к своим спутникам. Почерневшие, худые, изнуренные голодом и пытками, брели они понурив головы, с трудом переставляя сбитые до крови ноги. Здесь были болгары, сербы, поляки, волохи, украинцы, венгры, хорваты, немцы, албанцы... Одних захватили на войне, других купили на невольничьих рынках или забрали из тюрем. С разных концов необъятного света жестокая судьба собрала их вместе и бросила под ноги страшному молоху - Османской Порте, которая, как паук, высасывала из них все силы, а потом уничтожала.

Ослабевшие и раненые не выдерживали дороги: падали, обессиленные, к ногам конвоиров и те добивали их боздуганами. Трупы оттаскивали в лес на поживу хищникам или кидали со скал в пропасти.

На седьмой день встретили первые отряды султанского войска, что шло им навстречу.

Пленников согнали с дороги. Мимо них двигались пешие и конные воины, блистая оружием, в трепещущих разноцветных одеяниях.

Разнаряженные аги горячили белоснежных коней. Ревели запряженные в тяжелые арбы круторогие буйволы, важно раскачивались невиданные на севере двугорбые верблюды, нагруженные огромными тюками.

"Началось! - подумал Звенигора. - Сколько же их идет на нашу землю? Сколько смертей, слез и несчастья несут с собою!.. И знают ли там, на Украине, о беде, которая вскоре черным смерчем пронесется по бескрайним степям?.."

Он сидел у края дороги и внимательно присматривался к воинам, определяя их возраст, рассматривал оружие, снаряжение, считал отряды и количество людей в каждом из них. Невольно сравнивал с оружием и снаряжением запорожцев, левобережных казаков гетмана Самойловича и московских стрельцов. Получалось, что у турок больше холодного оружия сабель, ятаганов, копий, боздуганов. Кроме того, у каждого всадника был приторочен к седлу аркан, чтобы ловить ясырь. Зато огнестрельного оружия было меньше, и оно было разномастное: янычарки, венецианские аркебузы и русские пищали, польские фитильные мушкеты с подставками, запорожские гакивницы91, разнокалиберные пистолеты. Отряд арабов-кочевников, что ехали на поджарых быстрых конях, имели только сабли и луки.

Когда войско проходило, конвоиры сгоняли невольников с обочины нагайками, нещадно стегали тех, кто отставал. Снова раздавались стоны, гремели кандалы...

Наконец показался Стамбул. Огромный город вздыбился на крутых холмах тонкими шпилями минаретов, куполами каких-то неведомых каменных построек. Справа голубело спокойное Мраморное море, слева блестел под солнцем Золотой Рог.

В город невольников не пустили - голову колонны направили в обход, к пристани. Там их завели в огороженный высоким каменным забором огромный тюремный лагерь, выстроили и передали какому-то сонному аге. Когда строй замер, ага медленно обошел его, пересчитал всех, потом сказал хриплым голосом:

- Отныне вы рабы нашего наияснейшего падишаха. За непослушание плети! За побег - смерть!.. Кто лучше работает, будет получать еду дважды в день. А кто хуже - только раз!.. Казакам, если такие есть, выйти на пять шагов вперед!

Человек двадцать вышли из строя. Немного поколебавшись, вышел и Звенигора. Вопросительно взглянул на агу. Для чего это ему казаки понадобились?

- Вы пойдете со мной, - сказал ага. - Остальные останутся здесь...

Строй распался. Люди разбрелись по лагерю, усеянному землянками, как кротовыми норами.

Казаки побрели за агой и вскоре оказались у входа в темное, заплесневевшее подземелье, откуда на них пахнуло застоявшимся вонючим воздухом. Звенигора невольно отшатнулся, но сильный тумак между лопаток заставил его ускорить шаг.

В подземелье было полно людей. Одни лежали на грязном земляном полу, другие сидели вдоль стен, третьи толпились у решетчатых дверей, где воздух был чуть посвежее. Оборванные, обросшие, как дикие звери, они скорее походили на привидения, чем на живых людей. На всех - железные кандалы. У некоторых на лбу или щеке стояло клеймо.

Загремели двери, звякнул засов.

Новичков окружили узники-старожилы. Каждому хотелось узнать, что там на воле, дома, на Украине. Звенигору обнял какой-то заросший бородатый человек, прижал к груди:

- Арсен, это ты?

Звенигора с удивлением взглянул на незнакомца. Откуда его здесь знают? Неужели кто из запорожцев?

Вдруг на лицо бородача, на копну пшеничных волос упал свет. В улыбке блеснули белые зубы и большие голубые глаза.

- Роман Воинов! - обрадовался Звенигора. - Вот так встреча!

Они обнялись, поцеловались. Даже забыли про кандалы, сжимавшие руки и ноги.

Вопросам не было конца. Как ни коротка была встреча в Кафе, она навеки сблизила двух казаков - запорожца и дончака. Доброе слово и доброе дело никогда не забываются!

- Ну, а с тобой что произошло? - спросил Звенигора, коротко рассказав о своих мытарствах.

- У меня все вышло проще. Но не легче, - с грустью ответил Роман. Привезли в Стамбул, продали на галеру. Плавал по Черному морю, по Белому92...

Они переночевали, согнувшись в углу. Было очень душно от множества грязных, давно немытых тел, жутко от громких выкриков и стонов больных...

Утром под сильной охраной казаков повели в Семибашенный замок. Худую славу имел этот старинный замок, превращенный в тюрьму. Его сумрачные каменные стены скрывали множество тайн. Здесь, в каменных мешках, мучились болгарские и сербские повстанцы, вожаки крестьянских бунтов, участники заговоров против султанов и сами султаны, сброшенные с престола более удачливыми соперниками.

Казаков загнали на широкий двор, где уже стояло много невольников, выстроили вдоль стен, оставив свободной только одну, с мрачной, обитой железом дверью. У ворот встала стража.

Встревоженный гомон многих сотен людей пронесся над рядами:

- Тише, тише! Выходят!

Двери раскрылись. На широком каменном крыльце появилась группа людей. Впереди стоял невысокий казацкий старшина в красном жупане, с саблей на боку. Он смотрел прямо на строй невольников, не поворачивая головы. Маленькие желтые глазки неподвижно сидели в набухших, покрасневших от воспаления веках. Позади него стояло несколько казаков и янычар. Из-за их плеч выглядывал старый понурый православный поп.

Невольники заволновались. Казаки в Стамбуле? Может, кош прислал депутацию, чтобы их выкупить? Такое иногда бывало...

Звенигора с силой сжал руку Роману, почувствовал, как и тот весь напрягся. Неужели сейчас придет конец их рабству?

Старшина выступил вперед.

- Братья казаки! - Голос его звучал приглушенно. - Братья невольники! Люди православные! Мне тяжело смотреть на вас, на ваши кандалы, на ваши страдания, ибо и сам я недавно был невольником. Но все в руке божьей - и вот я сегодня свободен и при оружии! И для вас, братья, есть путь к свободе, путь на родину. Только будьте благоразумны!

Звенигора не верил глазам своим и ушам: Многогрешный! Откуда он здесь взялся? Как попал в Стамбул?.. Да, это он! Немного раздобрел, побрился, отпустил длинные седоватые усы. Во взгляде и движениях появилась самоуверенность, напыщенная важность.

- Гм, куда это он гнет? - произнес высокий пожилой невольник впереди Звенигоры.

- Тише, Грива! Дай послушать! - загудели вокруг.

Многогрешный умолк на минуту, словно давая слушателям время на размышление, а потом повысил голос:

- Братья, настал великий час! Султан турецкий Магомет Четвертый выступил походом на Украину, чтобы освободить ее. Султан объявляет казакам-невольникам великую милость: кто вступит в войска падишаха, тот сразу же получает волю, а на Украине будет награжден землей и деньгами!

- Гей, сукин сын, выродок! - снова крикнул, лязгнув кандалами, Грива. - На что ты нас подбиваешь, окаянная душа?

По рядам прокатился глухой ропот. Оратор сделал вид, что ничего не слышал, помолчал немного, а потом поднял руку вверх:

- Вы избавитесь от кандалов, от каторги! Вы станете свободными людьми и будете иметь саблю в руке, как я! Нечего долго раздумывать, такого счастливого случая больше не представится... Я тоже был невольником, а теперь, как видите, вольный казак! Вы немедленно получите одежду, оружие, а через месяц-другой будете на родине... Ну, кто желает - выходите вперед! С вас тут же собьют кандалы! Давайте смелее, братья!..

Многогрешный умолк, выжидательно поглядывая желтоватыми глазками на строй. Невольники тоже молчали. Внезапно с левого крыла вышел вперед худой, измученный человечек. Звеня тяжелыми путами, подошел к крыльцу, стал лицом к строю, поклонился, сказал глухо, как бы давясь словами:

- Простите меня, браты, и не кляните! - и опустил чубатую седую голову.

- Гречаный, что ты делаешь? - крикнул кто-то.

- Сил нет больше терпеть, браты, - ответил Гречаный, не поднимая головы. Потом повернулся к крыльцу, поклонился Многогрешному: - Согласен служить тебе, пан!

Тот взмахнул рукой. Из-за крыльца вышли кузнецы с переносной наковальней, молотом и зубилом. Здесь же сбили с ног и рук Гречаного кандалы.

Весело улыбаясь, Многогрешный выкрикнул:

- Начало положено! Кто еще? Смелее, друзья!

Вышел еще один - низенький, бледный парень, почти подросток. Молча поклонился, протянул кузнецу закованные руки. С них на землю упали густые капли крови. Парень шатался от измождения. Сквозь грязные, дырявые лохмотья просвечивало худое серое тело, выпирали острые ключицы.

Звенигору трясло как в лихорадке. Да что же это творится? Этак один за другим выйдут все? Кому они верят? Многогрешному? Турецким пашам? Султану? Своим злейшим врагам!

Он оттолкнул Романа и Гриву, стоявших впереди, вышел из ряда. Удивленный и возмущенный Воинов схватил его за рукав:

- Ты, случаем, не спятил, Арсен?

Но Звенигора вырвался и быстро пошел к крыльцу. Многогрешный, не узнав казака, обрадовался. Его морщинистое лицо расплылось в улыбке, даже порозовело.

- Вот видите! - крикнул он. - Есть среди вас немало разумных людей!

- Есть, потурнак проклятый! - громко сказал, подходя, Звенигора. - Не все здесь изменники, как ты со своими прихвостнями! - Он указал пальцем на тех, что стояли на крыльце, а потом повернулся к невольникам: - Братья! Казаки! Я знаю этого иуду Многогрешного! Был вместе с ним в неволе на берегах Кызыл-Ирмака. Кому вы верите? Предателю, погубившему не один десяток наших людей? Отступнику, который забыл веру и народ свой?.. Спросите его, как он здесь очутился? Продал нас, собака, чтобы спасти свою шкуру!.. Родина проклянет того, кто вместе с ним и янычарами поднимет на нее руку!

- Арсен, берегись! - разнесся чей-то зычный знакомый голос.

Звенигора мигом обернулся. Желтые глаза Многогрешного источали бешенство. Нижняя челюсть тряслась как в лихорадке. Видно, от убийственно беспощадных слов Звенигоры предатель опешил и замер, как громом пораженный. Наконец к нему вернулся дар речи.

- Проп-пад-ди, соб-бака! - прохрипел он, выхватывая саблю.

Звенигора скорее инстинктивно, чем намеренно, поднял над головой, защищаясь от удара, скованными руками.

Сабля со скрежетом скользнула по цепи и переломилась надвое. Многогрешный с удивлением и злобой взглянул на оставшийся в руке обломок. Какой-то казачок сзади выхватил и подал ему свою саблю. Но в это время ряды невольников вздрогнули. Многие сотни людей с криком ринулись вперед, к крыльцу. Зловещие выкрики, топот ног, звон кандалов - все слилось в один грозный рев...

Чьи-то сильные руки схватили Арсена, потащили внутрь толпы. А над самым ухом прогудело:

- Арсен! Брат! Встретил-таки тебя, холера ясна! Скорее прячься среди людей!

Удивленный Звенигора почувствовал на своей щеке жесткие усы пана Спыхальского, который изо всех сил тянул его в самую гущу толпы.

А разъяренные невольники рвались к предателям, потрясая заржавленными кандалами. Со всех сторон тянулись страшные, скрюченные руки, стремясь вцепиться в горло потурнакам.

- Стража!.. - заверещал Многогрешный, прячась за спину здорового горбоносого турка.

Янычары загородили собою дверь, выставили протазаны.

- Дур! Дур!93 Назад, поганые свиньи!

Стража оттеснила невольников. Янычары били людей копьями, протазанами, плоской стороной сабель, сгоняя на середину двора.

Звенигора и Спыхальский, держась за руки, чтоб не потерять друг друга в этом ожесточенном круговороте, медленно продвигались туда, где над головами высилась пшеничная шевелюра Романа Воинова.

- На каторги, всех! - закричал позади какой-то ага. - Приковать к веслам!

Ворота распахнулись. Поднимая пыль сотнями ног, вереница невольников поползла назад к морю.

2

Наконец Спыхальский, страстный любитель разных историй и новостей, удовлетворил свое любопытство, выслушав подробный рассказ Звенигоры обо всем, что с ним случилось после того, когда они расстались в камышах у Бургаса. Тогда запорожец, в свою очередь, спросил:

- Ну, а ты, пан Мартын, как ты-то оказался здесь?

- Среди казаков? Я надеялся, что встречу кого-нибудь из знакомых, проше пана... И я не ошибся, как можете видеть.

- Да нет, как в руки янычар попал?

Спыхальский захлопал глазами и смутился:

- О, то длуга история...

- А если коротко?

- Проше пана... Меня схватила прибрежная турецкая стража, сто чертей ей в печенку! Сразу же после вашего ухода. Только я постелил в лодке хорошенькую постель из сухого камыша и травы, прилег и...

- И задремал? - улыбнулся Звенигора, зная о слабости товарища. - Ох, пан Мартын, пан Мартын!

Спыхальский смутился еще больше:

- Да, проше пана, задремал... Да так, что проснулся вдруг от неучтивого пинка в бок. Смотрю, стоят надо мной два турка, хлопают черными глазами да еще и гогочут, треклятые! Ну, я вскочил и недолго думая двинул одному в морду, а другому в брюхо! Сразу прекратили смех, проше пана! Как онемели разом! "Что тут делать? - подумал в тот миг. - Беги, пан Мартын, до лясу!" Выскочил из лодки на берег - да в камыши! Но там наскочило на меня еще двое, повалили на землю и начали стегать нагайками, как какую-то скотину, пся крев! А потом накинулись все четверо, связали - и, проше пана, в холодную. Ну, а оттуда сюда. Вот так.

- Печальная история произошла с нами... - задумчиво произнес Звенигора. - Очень печальная. Как рвались на волю, сколько опасностей избежали, какие бедствия вынесли - и на тебе: снова в неволе! Да в какой еще - на каторгах... Одно утешение, други, мы снова вместе.

* * *

Рано утром, с первыми лучами солнца, тяжелая, но быстроходная галера "Черный дракон", имевшая по три ряда весел на каждом борту, мягко отошла от каменного причала стамбульского военного порта.

Глухо, с расстановкой загудели на нижней палубе удары барабана бум-бум, бум-бум! В такт этим ударам одновременно поднимались и опускались по обе стороны судна крепкие, длинные весла. Плескалась за бортом голубая вода, искрилась мириадами серебристых брызг. Утренняя прохлада вместе с благоуханием зеленых садов и запахами огромного города врывалась в тесные, затхлые помещения невольников-гребцов.

Корабль быстро мчится мимо крутых берегов Босфора, чужих и неприветливых, все дальше и дальше на север, на широкие просторы Черного моря. Попутный южный ветер и сила многих десятков мускулистых рук невольников упорно толкают его все вперед и вперед.

Но еще быстрее, обгоняя корабль, несется свободная, без оков мысль. Она как ветер! На нее не набросишь ярма, ее не закуешь в кандалы!..

Перед глазами Звенигоры всплывает печальное, до боли милое личико Златки. Вспоминается, как она кинулась к нему на грудь, когда они расставались возле Вратницкого перевала. Он спешил в Чернаводу, чтобы предупредить воеводу Младена об опасности, а Златка с Якубом и Драганом должны были пробираться в безопасное место в непроходимых местах Планины. Девушка тогда ничего не сказала. Только молча кинулась к нему, прижалась щекой к его щеке, и Арсен почувствовал на губах солоноватый привкус девичьих слез. Это она плакала от счастья и от горя одновременно.

- Златка, где-то ты теперь? Встретимся ли мы еще? Или наши пути навеки разошлись? - шептал он в полузабытьи.

Потом мысль перенеслась на Украину, в тихий зеленый уголок над серебристой Сулой. Из туманной дали, как во сне, появлялись поблекшие скорбные глаза матери. Одни глаза! Ему хотелось увидеть все лицо, но полностью представить его никак не мог. Только глаза, выплаканные, горестные, ожили перед ним в голубой мгле, через степи и моря, горы и долины смотрели на него, заглядывали ему в душу, словно спрашивали: "Где же ты, сыночек? Как тебе там, в чужих, далеких странах? На каких дорогах тебя ожидать, каких пташек расспрашивать о тебе, сынок?"

Ему как тисками сдавило сердце. Открыл глаза, тряхнул головой. Видение исчезло, как ласточка. Снова стал слышать скрип давно не смазанных уключин, бряцанье ржавых цепей на ногах и руках. Донесся пронзительный свист арапника, и кто-то громко вскрикнул.

Потом снова настала тишина. И мысли понеслись дальше...

Послышался гомон Сечи. Всплыли в памяти крепкие фигуры Метелицы, Секача и Товкача. Промелькнуло среди толпы сморщенное коричневое лицо деда Шевчика... И вдруг явился и сам кошевой Иван Серко. Он был суров и молчалив. Проницательный взгляд его серо-стальных глаз тревожил душу казака, волновал молчаливым вопросом: "Где же ты, казаче? Что с тобой случилось? Почему не подаешь вести?"

"Как же не подаю? - стукнуло сердце. - Разве не добрались на родину выкупленные у спахии деды? С ними передавал же - ждите нашествия с юга!.. Разве не добрался до сечи посланец Младена с известием о походе визиря Ибрагима-паши? Как же, батько? И передавал и предупреждал! Готовьтесь! Набивайте гакивницы и мушкеты, седлайте вороных коней! Пусть внимательней сторожат дозоры на границах в степи и своевременно подожгут бочку со смолой - всему казачеству ведомый знак, что в поле появился враг. Вот только сам я не смогу вовремя прибыть в Запорожье и передать тебе, батько кошевой, все, что видел и слышал здесь... Да и прибуду ли вообще?"

Шумит впереди морской прибой, рассеивая тяжелые невольничьи думы, что наплывают, как тучи. Свежеет ветер - даже гудит в снастях корабля и мчится, не встречая преграды, вдаль, вздымая на волнах белые гребешки бурунов.

Неужели проплыли Босфор?

Да. Уже море. И "Черный дракон", выйдя на широкие синие просторы, меняет направление и вот уже плывет прямо на север.

1 Оселедец (укр.) - в старину у украинцев длинная прядь волос на темени бритой головы

2 Кунтуш (венг.) - старинный верхний кафтан у украинцев и поляков.

3 Гонт (спец.) - дранки, дощечки, которыми кроют крыши, вкладывая сточенный конец одной дранки в паз другой.

4 Шапка-решетиловка - шапка из каракуля овец решетиловской породы.

5 Джура (укр.) - слуга, оруженосец у казацких старшин в ХVI-ХVШ вв.

6 Фризский (от франц. "фриз") - из шерстяной ткани с завитым ворсом.

7 Валахия (истор.) - княжество, находившееся в вассальной зависимости от Турции, впоследствии вошедшее в состав Румынии.

8 Буджак (турец.) - угол, область между устьями Днестра и Дуная, где кочевала Буджакская, или Белгородская, орда.

9 Порта (истор.) - старинное название Турции.

10 Ясырь (истор.) - пленные воины и гражданское население, захваченные в неволю врагом.

11 Кварцяное войско (истор.) - наемное войско польских королей XVI-XVIII вв. Название произошло от стоимости его содержания - четверти ("кварця") доходов короля.

12 Янычары (турец.) - отборные привилегированные войска; комплектовались из христиан, забираемых еще детьми в завоеванных странах и обращенных в мусульманство.

13 Ханум (турец.) - женщина.

14 Ага (турец.) - господин, хозяин.

15 Кафа (истор.) - Феодосия.

16 Цехин (итал.) - старинная венецианская золотая монета.

17 Кырым (татар.) - Перекоп.

18 Слобожанщина (истор.) - северо-восточная часть Украины, которую заселяли беглые казаки и ремесленники, не платившие податей.

19 Мубаширы (татар.) - чиновники, сборщики подати, которые отбирали десятую часть добычи в пользу ханской казны.

20 Рапа - насыщенная солями вода соленых озер.

21 Пештимал (татар.) - шарф.

22 Каторга (истор.) - то же самое, что галера - старинное гребное многовесельное судно.

23 Эфенди (турец. ) - высокочтимый; титул гражданского чиновника.

24 Сандал (цурец.) - парусное судно.

25 Капудан-ага (турец.) - капитан.

26 Ляда (укр.) - крышка люка.

27 Дзяблов (польск.) - дьяволов.

28 Маршалэк (польск.) - начальник войска, а также предводитель дворянства.

29 Дервиш (перс.) - странствующий мусульманский монах-нищий.

30 Меддах (араб.) - у магометан странствующий сказочник, декламатор

31 Казнадар (турец.) - казначей.

32 Чауш (турец.) - чиновник для особых поручений, посланец.

33 Беглер-бей (турец.) - наместник султана, правитель области.

34 Ахчийница (болг.) - корчма, харчевня.

35 Гайдутин (болг.) - повстанец, борец против турецкого ига.

36 Миндер (турец.) - подушка для сидения.

37 Фарсах (турец.) - мера длины, равная 4 км.

38 Янычарка (укр.; производное от "янычар") - ружье, которое было на вооружении у янычар.

39 Помак (болг.) - болгарин, принявший мусульманство.

40 Спахия (от перс, сипахи) - воин-всадник, он же в отставке помещик.

41 Саз (турец.) - щипковый музыкальный инструмент.

42 Каук (турец.) - шапка из войлока.

43 Джеббе (турец.) - накидка.

44 Чарухи, или чарыки (турец.), - кожаные лапти.

45 Каратюрки (турец.) - крестьяне.

46 Айран (турец.) - кислое молоко, разбавленное водой.

47 Селямлик (турец.) - мужская половина дома.

48 Магомет Авджи (охотник; турец.) - султан Магомет IV.

49 Коллегиум (латин.) - учебное заведение в старину.

50 Аркебуз (истор.) - старинное фитильное ружье.

51 Самопал (истор.) - старинное ружье с замком и огнивом.

52 Варпет (арм.) - мастер.

53 Аллах экбер (турец.) - великий аллах.

54 Джаным (турец.) - милая, дорогая.

55 Квач (укр. ) - детская игра в пятнашки, салки.

56 Рапс - масличное растение. Масло из него идет на технические нужды.

57 Най бы его шляк трафив (польск.) - Чтоб он провалился, чтоб ему пусто было!

58 Байрам (турец.) - религиозный праздник мусульман.

59 Намаз (турец.) - молитва у мусульман.

60 Йок (турец.) - нет.

61 Ла хавла (турец.) - идиома, примерно соответствует выражению: "На все воля бога".

62 Потурнак (укр.) - невольник, принявший магометанство.

63 Динар - старинная арабская золотая монета. Куруш - общее название европейских серебряных монет, которые ходили в Османской империи.

64 Акче (турец.) - мелкая монета.

65 Кизляр-ага (турец.) - надсмотрщик гарема. Буквально - девичий начальник.

66 Санджак-бей (турец.) - правитель области.

67 Кафеджи (турец.) - хозяин кофейни.

68 Xандкар, или хюндкяр (турец.; дословно - "человеко-убийца"), - один из титулов султана, свидетельствующий о его неограниченной власти.

69 Фирман (турец.) - указ.

70 Леле, мале! (болг.) - Ой, мамочка!

71 Чорба (турец.) - суп.

72 Другар (болг.) - друг.

73 Юнак (болг.) - герой.

74 Вашенец (болг.) - земляк.

75 Xлап (болг.) - парень, паренек.

76 Фередже (татар.) - полупрозрачная женская накидка с вырезами для глаз.

77 Парола (болг.) - пароль.

78 Кмет (болг.) - старейшина сельской общины, самый уважаемый ее член.

79 Боздуган (болг.) - боевая булава, палица.

80 Волохи, или валахи (истор.), - жители княжества Валахии, впоследствии румыны.

81 Фузея (франц.) - кремневое ружье.

82 Ахчийка (болг.) - кухарка.

83 Халавуз (турец.) - стражник, здесь: старшина стражников.

84 Околия (болг.) - округ.

85 Ляхистан (турец.) - Польша.

86 Тулумбас (турец.) - сигнальный барабан.

87 Кази-ясахчи (турец.) - судебный исполнитель.

88 Вилайэт (араб.) - административная единица в Турции.

89 Схизмат (греч.) - еретик, отступник.

90 Гайдутство (болг.) - повстанческая жизнь и деятельность гайдутинов.

91 Гакивнйца - длинное и тяжелое ружье с крюком на прикладе.

92 Белое море (болг.) - Эгейское море.

93 Дур! (турец.) - Стой!