Помоги проекту - поделись книгой:
Cергей Адамович Колбасьев
Поход «Революции»
— Военных действий я не люблю. Они всегда сопряжены с неудобствами, а иногда с неприятностями. — Шурка Сейберт тряхнул беловолосой головой и сморщился. — Я люблю черный кофе, только его теперь нет. Люблю петь, сидя в ванне. — И, рванув струны гитары, вдруг запел:
Припев подхватили баритон флагманского минера, мальчишеский альт его жены Клавочки и честный пьяный хрип командира «Костромы» Васильева.
В слоеном дыму четырьмя языками огня качалась бензиновая горелка, и от нее по белым
У Клавочки были тугие золотые кудри, а под ними на висках тоненькие жилки. Она любила свой профиль. Она догадывалась о причине Шуркиного красноречия и, конечно, была довольна.
Глеб Пестовский, ее муж, тоже был доволен: мягкостью своего голоса, прекрасной должностью флагманского минера, крутой теплотой пахнущего мылом чая, женой и вообще жизнью.
Жизнь была великолепна. На «Костроме» эвакуировались семьи комсостава флотилии. Тихо визжала во сне свинья, а в другом конце кают-компании непрерывно гудел примус. Дети спали, привычные к бомбардировке с аэропланов и Шуркиной гитаре.
пел Сейберт.
— Нет, — вдруг заревел командир, — не позволю! Это мой корабль.
— Паршивый корабль! А впрочем, выпьем за всякие корабли, — быстро подхватил Сейберт. — Они способны передвигаться по водной поверхности, и без них нам пришлось бы на животе плыть из Мариуполя, прямо через минные поля. Выпьем! — и взмахнул стаканом чая.
— Минные поля? — Флагманский минер улыбнулся. Это его поля, он их возделывал заградителями и полол тральщиками. На них выращивал гигантский круглый овощ — неизбежную подводную смерть. — Минные поля — это только моральный эффект, рвутся на них редко, а на животе можно их переплыть запросто, — сказал он.
— Я, кажется, начну ревновать Глеба к его минам,— капризным голосом, но со смехом в глазах протянула Клавочка. — Чем они ему нравятся? Круглые, толстые, вот такие. — И для большей убедительности Клавочка надула щеки.
— Толстые, но добродушные, — подхватил флагманский минер, и Клавочка радостно вспыхнула. Такое отношение к опасности ей нравилось. Ей было приятно, что она его разделяет.
— Мины — сплошная мерзость! Вредоносное изобретение! Я люблю изобретать полезные вещи. Вот! — Сейберт схватил горелку и очертил в дыму огненную дугу.
— Ставь на место, молодой! Пароход сожжешь, — прохрипел командир «Костромы».
— Она состоит из срезанной сорокасемимиллиметровой гильзы с впаянной медной крышкой, трубки с фитилем и колпачка с четырьмя отверстиями, изготовленного из никелевой оболочки пули. Бензин всасывается фитилем и поступает в разогретый на спичке колпачок.
— Внизу! — перебил его новый голос. Он шел сверху, из светлого люка, где в облаках, похожих на иконописные, обрисовалась чернобородая голова вахтенного.
— Есть внизу, — пропел Сейберт.
— Товарищей флагманского минера и начальника с истребителей товарища Сейберта — в штаб.
Флагманский минер вздрогнул. Вставать с мягкого тюка и идти в штаб очень не хотелось. Там опять что-нибудь придумали.
— Надо двигаться, — решительно сказал он. — Служба, — и с трудом встал.
— Служба, — так же твердо сказал начальник дивизиона истребителей и вздохнул еще более шумно. — Спокойной ночи, дорогие граждане! Как совершенно правильно заметил мой старший товарищ, двигаться нам необходимо. Итак, храните мою гитару, пока я на поверхности, а когда я уйду на дно, насыпьте ее песком и киньте в мою жидкую могилу.
— Ползи, ползи, не разговаривай, — озабоченно пробормотал флагманский минер.
— Я не ползу — я лечу. Что передать высшему начальству, граждане?
— Скажи, чтобы больше не эвакуировались! — отозвалась мать комиссара штаба. — Всё белье из-за них мокрым везу! Некогда им думать. Постирала, а посушить не дали.
— Так и скажу, мамаша. — И начальник дивизиона одним прыжком вскочил на середину трапа. Этому начальнику было двадцать четыре года.
Колесные пароходы стояли рядом. Первый от стенки — «Кострома». На втором — в салоне красного дерева и красного бархата — штаб. На столах стаканы холодного чая, корки хлеба и развернутые, исчерченные карандашной прокладкой карты. Под столами окурки; самая большая и аккуратная кучка у ног командующего.
— По нашим сведениям... Садитесь, товарищи, — тихо проговорил он. — По нашим сведениям, неприятель выставил мины у Кривой косы. Как раз в том районе, где мы полагаем принять бой, — и ногтем очертил на карте овал.— Для маневрирования необходимо протралить фарватер. А тральщиков нет... Что предложите делать?
— Тральщики, — коротко ответил начальник дивизиона истребителей.
— Я затрудняюсь... — начал флагманский минер.
— А ты не затрудняйся. Возьми с моего дивизиона катерные тралы. Их у меня четыре штуки, и мне они ни к чему. Поставь их на любую посудину и траль.
— По нашим сведениям, — продолжал тихий голос, — неприятельские мины поставлены на четыре фута. Мелкосидящих судов во флотилии нет. Кроме истребителей, конечно, но они траления не выдержат.
— Значит, поставим тралы на «Коцебу» и «Революцию»,— сказал Сейберт. — Их не жалко.
— Осадка футов восемь, — вслух подумал командующий.— Верная смерть, — и от недокуренной папиросы прикурил новую.
Громко шипела труба парового отопления. В соседней каюте писарь в нос диктовал телефонограмму штабу базы. Диктовал медленно и долго.
— Всё равно, — очнулся командующий. — Другого выхода нет. Товарищ Пестовский?
«Трал на восемь футов, днище — тоже на восемь, а мины на четыре. Столько же шансов взять тралом, как и днищем. А Клавочка? — В глазах потемнело. — На четыре фута от поверхности. Уйти и не вернуться. Оставить ее одну. Нет, невозможно». И кажется, что даже взрыв легче этой тишины, — в ней нельзя дышать. Неужели это страх?
— Другого выхода нет, — где-то вдали звучит голос Сейберта. Да, это страх, даже больше: это предчувствие неизбежной смерти.
— Истребители, конечно, не годны, пусть отдохнут, — глухо говорил Сейберт. — Но сам я, может быть, годен. Если разрешите, пойду.
— Товарищ Пестовский?
— Я приму меры к срочной установке тралов! — как мог быстрее выговорил и медленно стал краснеть.
— Хорошо, Сейберт. Пойдете вы. Вы годны. — И еще тише: — Жаль, что вы не мой сын.
Наверху была темнота. Огни на судах и в городе были закрыты. Могли налететь неприятельские аэропланы. Наверху была совершенная тишина. В такой тишине слышно, как бьется сердце.
— Ты дурак, — вдруг сказал Пестовский. — Это верная смерть. Пойди откажись. — Сказал, и на минуту полегчало.
Но сразу же ожгла мысль: «Отказаться он не может, и ты это знаешь. Ты — трус».
— Что ж, дуракам бывает счастье!.. Привет Клавдии Васильевне. — Сейберт улыбнулся. — Кстати, пришли мне двух минеров, Глеб.
Перед рассветом вдруг темнеет. Гаснут звезды, расплываются предметы и стираются расстояния. Медленно поднимает и кренит палубу невидимая волна. От всего этого становится нехорошо, и тогда следует заглянуть в компас.
Картушка тускло освещена электрической лампочкой и вполне реальна. Она сообщает уверенность. Действительно, против носовой черты качается цифра 223, — курс верен.
— Люди легко становятся красными, а потом белыми. И снова красными. Я не про махновцев. Я недавно видел одно лицо старшего комсостава, быстро менявшее окраску.
Никита Веткин промолчал. Он слишком долго был комиссаром при Сейберте, чтобы удивляться. Он стоял спиной к рубке, расставив ноги и глубоко заправив рукава бушлата в карманы, и не мигая смотрел вперед.
— Жаль, что люди никогда не становятся зелеными. Или хоть желтыми.
— Бывает желтуха, — сказал Веткин.
— И не то чтобы он был трусом. Наоборот, — не слушая, продолжал Сейберт. — Кстати, команда «Коцебу» со страху икру мечет. Пойду я тралить с ними, а ты оставайся, так сказать, на страже «Революции».
Место комиссара — при начальнике. Или нет: место комиссара там, где он нужен. Сейберт надежен, а команда водников — черт ее знает! Своих только трое.
— Ладно, начальник!
Когда рассвело, впереди увидели голубой полосой Кривую косу. Опробовали болты на тральных лебедках и приготовились спускать тралы.
— Оснований для паники нет! — Сейберт оглядел команду «Коцебу» и улыбнулся. Все признаки налицо: не дышат, избегают смотреть в глаза и жмутся к борту. — Мин мы не ищем. Наше дело проверить, что всё чисто, и обставить фарватер вешками. Ничего сверхъестественного. Прошу развеселиться.
— А если наткнемся? — спросил сзади высокий голос.
— Когда наткнемся, скажешь. Я что-нибудь придумаю.
Два тонких стальных троса, дрожа, тянулись от лебедки. На них пернатые буйки — слева желтый и справа красный — идут, зарываясь в волну и выбрасываясь вверх. Между буйками трал.
Курс — чистый вест. Если буйки начнут сходиться — значит, трал забрал. А если заберет не трал, а корпус?
У Клавочки чудесные глаза. Такие веселые, когда Глеб фамильярничает со взрывчатыми веществами. Добродушные мины — неплохо придумано. А вот говорят еще: он скорчил кислую мину. Кислая мина — это совсем смешно.
— Лево руля. Курс 210. Семафор на «Революцию»: на повороте не выходить из-под прикрытия моего трала!
— Есть на румбе!
— Вешку!
— Есть вешка. — И красный шест с крестовиной гулко шлепнулся в воду.
Буйки прочертили дугу и снова пошли прямо, звеня стальными тросами и фыркая пеной. Где-то под ними напряженный тонкий трал режет толщу воды. Может быть, он что-нибудь встретит. Кстати о взрывчатых веществах: в мине восемь пудов тротила и все восемь рвутся сразу.
Клавочка — великолепный товарищ. Иначе думать о ней нельзя, она — жена Глеба... Буйки сходятся!
— Малый ход. «Революции» застопорить машины. — Сейберт оттолкнул серого, как брезент, капитана и медленно сошел с трапа. У толстяков нежная кожа. Когда они дрожат, по ней идет рябь, как от шквала. Надо его успокоить.— Капитан, распорядись чайком!
И капитан сразу вздохнул, а у боцмана, охватившего леер, разжались пальцы.
Левый буек вдруг зарылся и сверкающей желтой грушей выскочил далеко в стороне. Значит, трал с него отдался и теперь пересучивается по минрепу. Когда подведет к нему патрон — мину срежет. Всё в порядке.
В порядке? Мины никогда не ставят по одной на квадратную милю. Где соседняя? Всё равно, надо идти вперед, потому что разворачиваться еще хуже.
От большой тяжести скрипит на барабане мокрый трос, но мины нет, и патрон не рвется. Почему? Сейберт перегнулся через поручень и вдруг увидел: на трале широким треугольником встает сеть, и в ней бьется рыба. Здорово!
— Панику отставить! Будет уха! — точно скомандовал Сейберт. — Подняли рыбачью сеть. Никаких мин не наблюдается.
И люди сразу заметили, что могут говорить полным голосом.
Рыба, сверкая, летела из сети на палубу, и солнце светило по-новому. Казалось, что именно затем сюда и пришли. Что это новейший, самый веселый и простой способ рыбной ловли.
Но лучший осетр был туго замотан сетью. Он тихо вздрагивал, и в его животе торчал согнутый палец патрона.
— Великолепный зверь, — вздохнул Сейберт.
— Чека срезана, товарищ начальник, — озабоченно проговорил минер. Ему тоже жаль было упускать осетра, но если срезана предохранительная чека, патрон может рвануть.
— Боишься, Пинчук?
Минер улыбнулся и показал зубы величиной с ногти. Он не боялся.
Сейберт почесал переносицу. Фунт пироксилину — не фунт дыму. Можно сильно попортиться... Но где достать такого осетра!
— Ножницы и напильник. Какие ножницы? Всё равно какие, а лучше всего маникюрные. — Несмотря на холод, Сейберт снял бушлат и засучил рукава тужурки. — Лишние, в нос! Любуйтесь издалека!
Пикчук медленно пилил трал трехгранным напильником, а Сейберт ножницами простригал брюхо осетра — рискованная хирургия рядом с патроном. Только б не дернулся осетр! Но умная рыба понимала и терпела. Через три минуты патрон полетел за борт и громко разорвался об воду.
— Арестовать тебя следовало бы, начальник, за недопустимое обращение с взрывчатым веществом, — с полным ртом промычал комиссар Веткин за ужином на «Революции»,— однако осетр хорош!
Поделиться книгой: