Эпизоды 1940-1944

Эдуард Эррио

Эпизоды 1940-1944

Перевод с французского Э.Р. Селимханова

Предисловие Е.В. Рубинина

ИЗДАТЕЛЬСТВО

Института международных отношений

МОСКВА 1961

EDOUARD HERRIOT

DE L ACADEMIE FRANCAISE

EPISODES

1940-1944

Flammarion, Bditeur

26, rue Racine, Paris

Предисловие

О чем рассказывает и о чем умалчивает Эдуард Эррио?

«Эпизоды» Эдуарда Эррио были изданы в 1950 году, то есть до опубликования двух томов его мемуаров, охватывающих события и политическую деятельность Эррио до 1936 года. Между тем настоящая книга освещает – отрывочно и далеко не полно – события второй мировой войны, то есть более поздний период.

Такое «опережение» не должно нас удивлять. Давно известно, что государственные деятели издают свои мемуары не столько для того, чтобы помочь будущему историку, сколько для того, чтобы предстать перед потомством в наиболее желательном для них виде.

Эдуард Эррио (1872-1957 гг.) – один из самых крупных политических деятелей французской буржуазии в первой половине XX века. В течение 50 лет он занимал посты мэра города Лиона, министра, председателя совета министров, председателя палаты депутатов, представлял Францию на международных конференциях, был членом Французской академии. Этого достаточно, чтобы понять, что в глазах французского общественного мнения Эррио является одним из тех, кто несет ответственность за судьбы Франции в недавнем прошлом. Именно поэтому Эррио, как и подавляющее большинство его коллег (бывшие председатели совета министров Поль-Бонкур, Поль Рейно, Фланден, бывший президент республики Лебрен, бывшие министры Боннэ, де Монзи, бывшие послы Франции Франсуа-Понсэ, Шарль Ру, Леон Ноэль и целый ряд других), публикует свои воспоминания, и в частности, воспоминания о годах второй мировой войны – мрачной главы в истории Франции. Много политических репутаций пострадало в эти годы, со многих политических деятелей война сорвала пышные тоги, в которые они драпировались.

Эррио, конечно, не мог не сознавать, что и в его политическом формуляре есть темные места, есть моменты, требующие «объяснения», чтобы не сказать оправдания. В этой книге, как и в изданных впоследствии воспоминаниях, он задался целью доказать, что его поведение как политического деятеля в годы второй мировой войны было безупречно.

Эррио озаглавил свою книгу «Эпизоды», желая этим подчеркнуть, что он не претендует на сколько-нибудь целостное освещение событий политической жизни Франции в годы второй мировой войны. Он начинает свое повествование с 14 мая 1940 г., то есть с того момента, когда военное поражение Франции уже стало фактом. Вне поля зрения автора остаются предыдущие девять месяцев войны, вошедшие в историю под названием «странной войны». Вступив формально в сентябре 1939 года в состояние войны с Германией после нападения последней на Польшу, Франция ничего не сделала, чтобы ослабить удар гитлеровской армии по Польше, не оказала «союзной» Польше никакой реальной военной помощи. Правящие круги Франции явно рассчитывали на то, что гитлеровцы выполнят обещание, данное Риббентропом 3 сентября 1939 г. при прощании с французским послом в Берлине Кулондром, что Германия не предпримет военных действий против Франции, если последняя сама не нападет на Германию[1].

В действительности, в «странной войне» не было ничего странного. Она была продолжением той политики сговора с гитлеровской Германией, которая нашла свое яркое выражение в Мюнхене в сентябре 1938 года. Поэтому-то Эррио и умалчивает о ней.

Вообще, настоящая книга поражает читателя тем, что касается весьма узкого круга событий и написана явно и исключительно для оправдания деятельности ее автора.

Одно из самых темных мест в политической биографии Эррио – это его поведение как председателя палаты депутатов в июне и июле 1940 года. 16 июня, когда сообщения с фронта рисовали картину военного крушения Франции, Поль Рейно подал в отставку и одновременно рекомендовал президенту Лебрену в качестве своего преемника на посту председателя совета министров маршала Петэна. В этом не было ничего неожиданного. Силы французской реакции давно уже, по крайней мере с 1934 года, под лозунгом «Нам нужен Петэн» сплачивались вокруг маршала, симпатии которого к фашистским диктаторам были широко известны. С начала войны стало ясно, что Петэн – сторонник соглашения с гитлеровской Германией, что главную задачу он видит в борьбе с французскими коммунистами, в ликвидации демократических свобод и парламентского строя и в создании «нового» государственного порядка во главе с президентом, обладающим неограниченными полномочиями по типу фашистских диктатур Германии, Италии, Испании и Португалии. Именно эти хорошо известные взгляды Петэна побудили французское правительство назначить его в 1939 году послом Франции при фашистском диктаторе Испании Франко.

Поль Рейно, передавая бразды правления Петэну, отлично знал, что первым делом маршала будет капитуляция перед гитлеровской Германией. Столь же хорошо это знал и председатель палаты депутатов Эдуард Эррио, который, как и председатель сената, имел право голоса в вопросе о назначении председателя совета министров. Однако он не поднял голоса против Петэна. Эррио упоминает об этом вскользь: «С нами не советовались по поводу назначения маршала, поэтому мы не могли выступать против него» (стр. 49).

На самом же деле Эррио имел сколько угодно возможностей выступить против назначения Петэна. Но для него было ясно, что Петэн – та фигура, на которую решающие круги французской буржуазии делают ставку, и что поэтому ему, буржуазному деятелю, будет благоразумнее не выступать против маршала.

Сразу же после капитуляции Петэн принимается за «реформу государства», то есть за ликвидацию конституции и превращение Франции в подобие фашистского государства.

10 июля Петэн протаскивает через Национальное собрание, на котором не присутствовали арестованные еще во время «странной войны» депутаты и сенаторы-коммунисты, «закон», уполномочивающий его лично выработать и опубликовать новую конституцию «французского государства». (Само слово «республика», как видим, здесь уже исчезло.)

Проведение всех этих мероприятий было выполнением программы, давно и детально разработанной и всем хорошо известной.

Вот почему тяжелым камнем на совести Эдуарда Эррио должно лежать его «торжественное» выступление на заседании палаты депутатов 9 июля. Как сам Эррио отмечает, это заседание было подготовительным к созванному на следующий день объединенному заседанию обеих палат, которое должно было принять «закон о конституционных полномочиях» маршала Петэна.

И вот в такой исключительно острый и ответственный исторический момент, накануне открыто подготовляемого государственного переворота, председатель палаты депутатов обратился к депутатам не с призывом защищать республику, а с призывом… объединиться вокруг Петэна. Никакие апостериорные «объяснения» не могут изменить тот факт, что 9 июля Эррио выступил с речью, которая была безоговорочным восхвалением Петэна: «Сплоченная вокруг маршала, с чувством благоговения, которое его имя внушает всем (!), наша нация объединилась в своем горе. Не будем нарушать того согласия (?), которое установилось под сенью его авторитета» (стр. 79).

Итак, давайте беспрекословно повиноваться маршалу, который всем внушает «благоговение»… Вот краткий смысл речи Эррио от 9 июля. В ней содержатся и дополнительные уточнения. Эррио подготовляет депутатов к тому, что «придется реформировать себя» (все прекрасно знали, о какого рода «реформах» тогда могла быть речь). Еще более уточняя свои слова, он добавил, что надо будет «сделать более суровой нашу Республику, которую мы сделали слишком мягкой». Эта терминология давно имела хождение в реакционных кругах, добивавшихся усиления роли исполнительной власти и ослабления контроля над нею парламента, словом, создания «твердой власти», которая бы, не стесняясь в средствах, подавила рабочее движение и ликвидировала демократические свободы.

Речь Эдуарда Эррио от 9 июля заслужила, несомненно, благосклонную оценку маршала Петэна. Но в широких кругах французского общества, – и это отмечает сам Эррио, – его речь вызвала осуждение[2]. В свое оправдание Эррио приводит два аргумента. Прежде всего он ссылается на то, что в свое время выступил против капитуляции, или, как он предпочитает писать, «перемирия», и требовал отъезда из метрополии президента республики, правительства и парламента.

Второй аргумент Эррио заключается в том, что, когда утром 9 июля он выступал со своей речью, он «никак не мог подозревать, что маршал злоупотребит доверием, что он замышляет государственный переворот» (стр. 80).

Но эти аргументы представляются, мягко выражаясь, неубедительными.

В самом деле, то обстоятельство, что Эррио до 22 июня возражал против «перемирия», никак не может ни объяснить, ни оправдать того, что 9 июля, когда позорное «перемирие» уже было совершившимся фактом, он счел возможным торжественно выступить с восхвалением Петэна. Ссылки же Эррио на то, что он «требовал отъезда правительства и парламента» также ни о чем не говорят. Заметим лишь, что ни президент республики Лебрен, ни председатель сената Жанненэ, ни сам Эррио не отправились на «Массилии» в Африку, что, впрочем, избавило их от многих неприятных переживаний и даже опасностей, которым подверглись депутаты и сенаторы, принявшие эту идею отъезда из Франции всерьез.

Что же касается второго аргумента Эррио, то в свете приведенных нами выше данных о Петэне ясно, что «не знать» 9 июля 1940 г. о задуманном Петэном и его окружением государственном перевороте мог только совершенно неосведомленный человек, так как это было ясно рядовому читателю газет. Но у Эррио, кроме газет, были и другие, дополнительные, источники информации. В частности, он сам рассказывает, что Лаваль предварительно ознакомил его с текстом петэновского указа, датированного, кстати сказать, 9 июля, и что он «с Лавалем долго обсуждали этот текст».

За «эпизодом» с речью 9 июля последовал другой «эпизод», датированный 10 июля, когда на объединенном заседании обеих палат парламента Лаваль зачитал текст «конституционного» декрета. Эррио уже не мог больше закрывать глаза на то, что Петэн решил использовать угодливость буржуазного парламента, чтобы придать «оттенок законности» производимому им реакционному перевороту. Как второе лицо в государстве после президента республики (по почетности занимаемого им поста) Эррио не только был вправе, но был морально обязан торжественно выступить против издевательского «конституционного декрета» и призвать депутатов голосовать против него. Если бы он так поступил, то 10 июля смыл бы с себя пятно, которым он покрыл себя накануне, 9 июля.

Что же сделал Эррио? Он… воздержался.

В свою защиту Эррио приводит цитату из мемуаров своего коллеги и старого соратника по парламенту Поль-Бонкура, который, желая выгородить Эррио, приводит лишь тот сугубо формальный аргумент, что Эррио воздержался как председатель палаты депутатов. Но этот аргумент при данных политических обстоятельствах говорит не в пользу, а против Эррио. Одно дело, когда в обычной парламентской обстановке голоса разделяются по тому или иному вопросу, являющемуся предметом борьбы между партиями. В этих случаях в какой-то мере понятно желание председателя палаты воздержаться от голосования и тем самым как бы остаться вне этой борьбы, остаться ее бесстрастным и беспристрастным свидетелем. Но когда самой республике наносят смертельный удар, когда парламент хотят использовать для «узаконения» государственного переворота, совершенно очевидно, что политическим долгом председателя палаты было активное вмешательство в ход голосования.

Воздержавшись от голосования, Эррио уклонился в критический для Франции момент от исполнения своего гражданского долга. Он предпочел дать депутатам пример того «благоразумия», которое рекомендовал им накануне в своей речи…

Вообще книга Эррио поражает своими пробелами. Укажем лишь на два из них – самых значительных. В воспоминаниях Эррио нет ни слова о Советском Союзе.

0 впечатлении, произведенном во Франции вестью о нападении гитлеровской армии на СССР, о надеждах, которые порождали в сердцах французов сообщения сначала о героическом сопротивлении Советской Армии, а затем о сокрушительных ударах, которые она наносила по германской военной машине.

Эррио умалчивает о том, что вторая мировая война стала войной в настоящем смысле этого слова только начиная с 22 июня 1941 г., что до этого она была триумфальным шествием гитлеровских дивизий по странам Европы. Он не упоминает о том, что освобождение Франции стало возможно только благодаря беспримерному в истории подвигу советского народа.

Второй пробел в «летописи» Эррио относится к патриотическому движению Сопротивления. Если правящие классы Франции своим поведением в годы войны вписали в ее историю самые мрачные и самые позорные страницы, то народные массы смыли эту позорную главу героическими делами франтиреров-партизан, которые не довольствовались платоническими «жестами» и письмами Петэну, а с оружием в руках дрались за свободу родины. 75 тыс. французских коммунистов сложили свои головы в этой героической борьбе. Обо всем этом мы не найдем ни слова в книге воспоминаний Эдуарда Эррио.

Автобиографический уклон побуждает автора посвятить заключительный раздел книги истории его «ложного освобождения». 12 августа 1944 г. Лаваль, убедившись, наконец, в том, что гитлеровская Германия находится накануне полного разгрома, явился к Эррио в комнату, где он проживал на положении арестованного, и объявил о его освобождении. Это было лишь частью задуманного Лавалем in extremis маневра. Два дня спустя Лаваль изложил Эррио свой план. Он хотел созвать Национальное собрание, которое ни разу не собиралось после 10 июля 1940 г., вручить Национальному собранию – свою отставку и дать возможность Эррио возглавить новое правительство. Лаваль рассчитывал таким образом загладить свои грехи перед державами антигитлеровской коалиции. Этот план был подсказан Лавалю… американцами. Здесь заслуживает внимания указание на то, что США, поддерживавшие, как известно, во все время войны тайные контакты с деятелями Виши, поддерживали связь и с Лавалем, которого смертельно ненавидели в Лондоне.

«Освобождение», о котором Лаваль сообщил Эррио, было в самом Деле ложным. В действительности Эррио оставался в плену у немцев до того дня, когда он был вполне реально освобожден бойцами Советской Армии весной 1945 года. Путь Эррио из германского плена в освобожденный Париж лежал через Москву. Освобожденный советскими войсками Эдуард Эррио прибыл весной 1945 года в Москву и, пробыв в ней несколько дней, вернулся в Париж.

Почему же об этом реальном освобождении умалчивает Эррио в своих воспоминаниях? Да потому, что эти воспоминания опубликованы в 1950 году, когда в решающих кругах французской буржуазии победил «атлантический курс», когда политика Франции все больше приспособлялась к агрессивной политике Вашингтона, направленной против СССР и стран народной демократии, и Эррио, никогда не отличавшийся склонностью идти против течения, счел более благоразумным воздержаться от упоминания о Советском Союзе.

Мы отнюдь не забываем о том, что Эдуард Эррио неоднократно поднимал голос за сближение между Францией и СССР, отражая настроения, которые всегда были широко распространены среди французов. Странную «забывчивость» выдающегося государственного деятеля Франции, как и «странности» его поведения в июне – июле 1940 года, мы объясняем себе поэтому не его личными психологическими свойствами, а особенностями сложившейся во время и после второй мировой войны политической ситуации, характеризующейся глубочайшим обострением общего кризиса всей капиталистической системы.

Кризис буржуазного парламентского государства, распад и вырождение политических партий буржуазии – все это приводит к тому, что даже ее более передовым деятелям все труднее сохранить «оттенок благородства», они все глубже погрязают в тине продиктованных «благоразумием» компромиссов с крайними реакционными элементами.

Этой судьбы не избежал и Эдуард Эррио.

* * *

Значение книги Эррио далеко не ограничивается ее биографическим аспектом. В ней освещены и некоторые аспекты политической обстановки во Франции во время ее военного крушения в мае – июне 1940 года. Эррио разоблачает трусость, коварство и лицемерие правящих кругов Франции, внимание которых с самого начала войны было направлено не на организацию сопротивления врагу, а на поиски сделки с ним. Эта сделка с гитлеровской Германией нужна была для того, чтобы раздавить нарастающее рабочее движение, сделать невозможным возвращение Народного фронта, уничтожить республиканский строй. С предельной откровенностью выразил эти настроения знаменитый глашатай «интегрального национализма» Шарль Моррае, который восторженно приветствовал оккупацию Франции немцами, называя это «божественным сюрпризом».

Эррио выступал противником безоговорочной капитуляции и сторонником «голландского решения». Иными словами, он допускал возможность, «если на суше положение действительно безнадежно», капитуляции армии, расположенной в метрополии. Франция сохранила бы в этом случае сухопутные соединения, находившиеся в колониях, а также военно-морской флот и авиацию. Французское правительство переехало бы в Алжир и, таким образом, Франция имела бы, и после поражения в метрополии, независимость и известную свободу действий.

Но это решение не отвечало политическим видам реакционного французского генералитета, наиболее видными представителями которого в то время были Петэн и Вейган. Если с точки зрения Эррио «государство выше армии», то с точки зрения Вейгана верно обратное. Вейган и Петэн принадлежали к тем ультрареакционным элементам военщины, которые ненавидели республиканский строй, которые республику называли «шлюхой» (la gueuse). Капитуляция армии метрополии для них была неприемлема, помимо всего прочего, и потому, что это означало бы умаление престижа армии. С их точки зрения, армия – носительница традиций «величия Франции» – была выше государства, тогда как республиканское государство они считали злом, которое необходимо уничтожить возможно скорее.

В этой части воспоминания Эррио приобретают сейчас характер сугубо актуальный. Ведь нынешний президент Франции пришел к власти в результате мятежа, поднятого в мае 1958 года реакционными военными элементами, которые являются прямыми последователями деятелей петэновского режима.

Общеизвестно, что в политическом мировоззрении генерала де Голля армия занимает исключительно важное место. Генерал де Голль пишет это слово с большой буквы, он подчеркивает, что важнейшим элементом и условием «величия Франции», как он его понимает, является сильная армия. Несмотря на то, что ультрареакционные генералы и полковники ведут подрывную работу и, неудовлетворенные политикой де Голля, организуют покушения на его жизнь, де Голль упорно воздерживается от радикальной чистки армии от тех по существу фашистских элементов, носителей идей Петэна и Вейгана, которые свили себе в ней гнездо.

Дело в том, что де Голль, выступивший во время войны противником Петэна и Вейгана, в настоящее время идет по их следам. В основу своей внешней политики он положил тесное сотрудничество с ФРГ, руководители которой надеются в новых условиях осуществить бредовые империалистические планы, уже дважды приводившие Германию к катастрофе.

Во внутренней политике де Голль систематически упраздняет республиканские учреждения, сводит на нет остатки парламентского строя.

Воспоминания Эррио помогают читателю уяснить идейную преемственность между нынешними правителями Франции и вчерашними руководителями «режима Виши».

Все это делает книгу Э. Эррио интересной как для исследователя, так и для широких кругов читателей, следящих за бурным и противоречивым развитием политической жизни современной Франции.

Е.В. Рубинин

Германское нашествие 16 мая 1940 г. Тревога

14 мая был прорван наш Северный фронт. Немецкие войска вклинились между нашими армиями и раскололи их на две группировки. На юге французские дивизии удерживали фронт на Сомме и Эне. На севере бельгийцы, англичане и несколько французских дивизий под командованием генерала Бланшара обороняли Дюнкерк. В своих мемуарах (т. III, стр. 398 и далее) генерал Гамелей рассказывает, что уже 15 мая, когда немцы еще только перешли Маас на участке между Намюром и районом Седана, он предлагал эвакуировать военное министерство. Битва за Маас, говорит Гамелен, была проиграна.

16-го около 5 часов утра начальник моей канцелярии пришел с плохими вестями. По его словам, ночью в здании министерства внутренних дел будто бы состоялось заседание правительства, на котором рассматривался вопрос об отъезде правительства из Парижа. Ходят также слухи, что передовые части неприятеля достигли Лаона. Аналогичные сведения через одного из друзей премьер-министра Даладье получил и квестор Перфетти. Об обстановке рассказал мне по телефону Поль Рейно. Сославшись на генерала Гамелена, он сказал, что две, а возможно и три, бронетанковые дивизии, в сопровождении колонн мотопехоты, продвигаются к столице. Они могут войти в Париж даже сегодня еще до полуночи. Спустя несколько дней мне стало известно, что около 9 часов утра Мандель получил те же сведения из ставки главнокомандующего. Поль Рейно предложил мне эвакуировать палату.

Тогда же, сославшись на то, что он не может покинуть свой кабинет, Рейно попросил меня приехать к нему в министерство иностранных дел. Я прибыл туда около 11 часов и застал гг. Жанненэ, Рио, де Монзи и Манделя. Затем появились Даладье, прибывший с генералом Декамом, Руа, Бертуэн, Шотан, Ламурье и, несколько позднее, Луи Марэн.

Генерал Эринг в спокойных тонах доложил нам, что меры по обороне Парижа им приняты, но нет взрывчатки. Генерал потребовал эвакуировать правительство, палату депутатов и сенат. Он предложил превратить убежище в Бурбонском дворце (которое я распорядился оборудовать, несмотря на множество возражений), в свой командный пост. Де Монзи указал на ограниченные возможности, которыми он располагал для эвакуации министерств. Во время этих невеселых разговоров в окна все время доносился шум от сбрасываемых на лужайку министерского сада досье: их собирались сжечь. Правительство обсуждало меры, которые следовало принять еще до начала наступления немцев непосредственно на Париж. Уничтожение заводов и фабрик было сопряжено с риском – начались бы волнения. Нам стало известно, что моральное состояние 71-й пехотной дивизии и некоторых подразделений 6-й бронетанковой дивизии поколебалось. Правительство решило любой ценой оборонять Париж. «Нужно защищать его до последней капли крови», – сказал по телефону генералу Гамелену Поль Рейно. Меня привел в восторг юношеский порыв Дотри: «Мы будем сражаться на улицах, будем сражаться повсюду!», – воскликнул он. Между прочим, он уверял, будто взрывчатки было так много, что ему пришлось даже отправить ее в провинцию. Даладье был настроен также очень решительно. Мандель, как всегда, был полон энергии и немногословен.

Сразу же после заседания в министерстве иностранных дел я получил следующие документы.

Господин Председатель,

Имею честь при сем направить Вам соображения коменданта Парижа по поводу эвакуации Правительства. Правительство согласилось с этими соображениями.

Соблаговолите принять и т. д.

Париж, 16 мая 1940 г.

Комендатура Парижа № 1263: 5/9 М.Р.

Генерал армии Эринг,

Комендант Парижа, г-ну Председателю Совета министров

При сложившихся обстоятельствах во избежание какой-либо дезорганизованности, я считаю благоразумным рекомендовать Вам отдать приказ об эвакуации Правительства (за исключением военных ведомств или, по крайней мере, их руководства), Палаты депутатов и Сената в заранее предусмотренные районы. Буду Вам признателен, если Вы сообщите мне как можно скорее Ваше решение.

Подписано: Эринг

В 12.45 квестор Барт известил меня, что многие депутаты встретили в штыки предложение об эвакуации из Парижа.

«По их мнению, – писал мне Барт, – отъезд Парламента из Парижа создаст панику и может вызвать серьезные беспорядки среди парижан. Считаю своим долгом поставить Вас в известность об этих настроениях, которые я разделяю».

Около 14 часов позвонил Даладье и сообщил менее тревожные новости. Ни в Лаоне, ни в Реймсе немцев нет. Фронт на Эне оказывает сопротивление, но нет никаких известий от генерала Жиро. В 15.30 Даладье подтвердил мне эти сообщения. Армии генералов Жиро и Хунцингера держатся. Мезьерская дивизия также держит оборону. Армия генерала Бийотра ведет оборонительные бои на Самбре. Для обороны Парижа прибыла норвежская дивизия. Ожидается прибытие и других частей. Положение трагичное, но не безнадежное.

В 15.30 состоялось небольшое заседание палаты депутатов. Рейно сделал краткое заявление, встреченное продолжительными аплодисментами. Обратили на себя внимание его довольно туманные слова о людях, которых надо менять. Я также произнес несколько слов экспромтом. Члены палаты вели себя великолепно. На совещании председателей палат мне подтвердили известие о героической гибели капитана Феликса Грата, депутата от департамента Майенн, убитого 13 мая около 18 часов. Фелике Грат командовал партизанским отрядом, который он сам создал. По словам капитана Гастона Ру из 130-го пехотного полка, бойцы отряда капитана Грата уважали своего командира за храбрость, за заботу о солдатах и безоговорочно шли за ним. Тело капитана попало в руки врага. Командующий армейским колониальным корпусом генерал Фрейденберг писал мне: «Он был убит во время контратаки позиций неприятеля, захватившего чрезвычайно важный пункт на берегу Мозеля».

В 17 часов снова позвонил Рейно: ситуация не столь опасна. К 8 часам вечера положение все еще оставалось серьезным, но вместе с тем можно говорить о том, что оно несколько улучшилось.

Президент Рузвельт вновь продемонстрировал свою решительность. Он сурово осудил действия Муссолини, направленные на подготовку Италии к войне против Франции. Более того, в четверг, 16 мая на совместном заседании палаты представителей и сената Рузвельт лично зачитал текст своего послания о национальной обороне. Он выразил негодование по поводу новых притязаний гитлеровцев и призвал американский народ пересмотреть свои взгляды на национальную оборону с учетом новых элементов ведения войны: моторизованных армий, самолетов, парашютистов, «пятой колонны», практики уничтожения фабрик и заводов. Возросшие количественные показатели ныне умножаются на фактор скорости. Океаны больше не гарантируют от нападения с наименее удаленных от границ США военных баз противника. Президент Рузвельт обратился к конгрессу с просьбой не принимать таких мер, которые могли бы затруднить или замедлить поставку американских самолетов союзникам. Президент заявил, что ему бы хотелось, чтобы Соединенные Штаты могли выпускать 50 тысяч самолетов в год, и в связи с этим он потребовал ассигнования на нужды авиации в размере 1182 миллиона долларов.

21 американская республика подписала манифест с протестом против новых германских агрессивных действий.

17-го утром, около 9 часов, Поль Рейно сообщил мне по телефону, что дела определенно идут лучше. Прошедшей ночью у него дома побывал Уинстон Черчилль в сопровождении многочисленных офицеров штаба. Он предоставил в распоряжение Рейно все военно-воздушные силы Англии, включая и эскадрильи противовоздушной обороны Британских островов. Этому решению предшествовал целый ряд переговоров, состоявшихся накануне днем и той же ночью. О содержании переговоров мне рассказал спустя два дня Алексис Леже. Немецкое коммюнике от 17-го известило о падении Намюра, о прорыве линии Мажино на фронте протяженностью в сто километров, о захвате 12 тысяч военнопленных, в том числе двух генералов.

В тот же день в 10.45 раздался звонок Даладье. Трудности возрастают, и к тому же положение очень неопределенное. Немцы наступают двумя моторизованными колоннами. Одна из них движется против армии Жиро на Мобёж и Ирзон. Вторая – на Париж через Лаон. В 11.30 я принял генерала Дюшелона, которого знал еще по Лиону. Он прибыл из Бреста с норвежской дивизией оборонять столицу. Дюшелон был поразительно спокоен, держался просто и уверенно. От него я узнал, что генерал Тушон направлен на Эну. В 15.30 ко мне зашел Рейно, чтобы сообщить о своем намерении внести изменения в состав правительства (национальная оборона и внутренние дела). Он же сказал мне о прибытии маршала Петэна.

В пятницу, 17-го, в 8.30 генерал Декам сообщил мне, что положение ухудшилось. Брешь, образовавшая я на участке между Мобёжем и Лаоном, расширилась. Немцы наступают в направлении побережья.

Мы начали формировать новую армию, включив в нее дивизии, прибывшие из Бельгии. Наступление на Париж, видимо, замедлилось. Однако в целом ничего не удалось сделать, чтобы остановить натиск немцев.

Вечером 17-го генерал Гамелен издал следующий приказ:

«Судьба Родины, судьба наших союзников, будущее всего мира зависят от происходящей в настоящее время битвы. Вместе с нами сражаются английские, бельгийские и польские солдаты, иностранные волонтеры. Вся британская авиация, как и наша, принимает участие в боях. Каждое подразделение должно скорее погибнуть, нежели оставить на поругание частицу родной земли, защита которой ему доверена. Теперь, как и всегда в тяжелые моменты нашей истории, наш лозунг – «Победа или смерть». Мы должны победить».

Этот приказ генерала Гамелена, известия об эвакуации Брюсселя и переезде бельгийского правительства в Остенде открыли населению глаза на положение, о котором до утра 18 мая оно не имело представления. Меня умиляло спокойствие, с которым садовник палаты депутатов возился со своими бегониями, в то время как парижские пожарные проверяли исправность водопроводных кранов. Дрозды, словно механические игрушки, скакали по газону. Погода была великолепная, но тем тревожнее было на сердце – ведь такая погода на пользу врагу.

Немецкое коммюнике от 18 мая очень меня расстроило. В нем сообщалось о том, что немцы просочились во внешний оборонительный пояс Антверпена, что Малин и Лувен оккупированы, Брюссель капитулировал. Наши оборонительные сооружения к югу от Мобёжа прорваны, ведется преследование наших войск на участках вдоль верхнего течения Самбры и Уазы; немецкие войска продвинулись на участке к югу от Седана.

Суббота, 18 мая, около 11 часов. Мне сообщили новости из совета министров. Обстановка все еще неясная, но она будто бы лучше вчерашней. Отражены три немецкие контратаки. Наши армии отходят из Бельгии в полном порядке.

Одновременно я узнал о перемещениях в правительстве: маршал Петэн назначен заместителем премьер-министра, Рейно стал министром национальной обороны, Даладье получил портфель министра иностранных дел, Мандель – министра внутренних дел. Ролэн назначен министром колоний, Барети – министром торговли.

Во время воздушной тревоги в убежище, где укрылись депутаты, журналисты и чиновники, министр Ривьер сообщил о том, что наши войска отбили у немцев Като. В 19 часов я вызвал к телефону министра Монэ, который подтвердил мне это известие и сказал, что наши войска взяли также Ландреси и провели успешную операцию в районе Монкорнэ. По его словам, моральное состояние войск восстановлено. Он только что виделся с мэром Лаона, которому поручено переоборудование городской электростанции, что, по-видимому, указывает на то, что Лаон немцами не оккупирован.

В 20.30 по радио было передано тревожное коммюнике премьер-министра: «Немцы еще глубже продвинулись к западу. Положение хотя и не безнадежное, но весьма серьезное». Рейно пояснил мне, что не хочет успокаивать население выдумками. Антверпен и Брюссель эвакуированы, но крепости Льеж и Намюр все еще держатся. Одновременно Французская академия наук сообщила, что в течение дня она занималась определением глагола «любить».

Г-н Жеро Жув, корреспондент агентства Гавас, видел, как действовала в Голландии «пятая колонна». Было это еще в пятницу, 10-го, когда появились первые немецкие самолеты. Она выступила не в Амстердаме, где были произведены многочисленные аресты, а в Роттердаме и Гааге. На улицах этих городов началась стрельба. Полиция открыла ответный огонь, но стреляла наугад. Нацисты стремились вызвать панику. Г-н Жув находился в Гааге. Весь день он слышал выстрелы. Подобная тактика вызвала страшный беспорядок и всеобщую подозрительность. В Гааге «пятая колонна» пыталась ворваться в префектуру полиции. Немцы прибывали в большом количестве на базу гидроавиации в Роттердаме, кроме того, в леса сбрасывались парашютисты. Чтобы навести порядок, голландцам пришлось отозвать с фронта две дивизии. Несмотря на предательство, голландские войска сражались очень хорошо. Винкельман сдался, потому что фронт был прорван и его войска окружены. Но Арнхем-ский мост неизвестно почему взорван не был. Г-н Жув рассказал мне об одном голландском крестьянине, отправившемся в Германию в поисках работы. Немцы потребовали, чтобы он надел на себя голландскую форму. Когда тот отказался, его арестовали.

Воскресенье, 19 мая. Леже сообщил мне, что его снимают с поста. Он поделился со мной своим мнением о международной обстановке: благодаря демаршам римского папы, Рузвельта и южноамериканских республик Италия сохраняет те же позиции. Испания сносно относится к Англии и скверно к нам.

Немецкое коммюнике от 19-го еще более трагично, чем вчерашнее. Голландия со всеми своими островами оккупирована. Немецкие войска продвинулись к западу от Антверпена и форсировали реку Шельду, а к западу от Брюсселя они вышли к реке Дендер. Като и Сен-Кантен в руках неприятеля. На южном фланге противник крупными силами наступает в районе к северу от Лаона и возле Ретеля. Захвачено оборонительное укрепление № 505 на линии Мажино. Взято в плен 111 тысяч человек, не считая голландской армии. Весьма вероятно, что эти данные свидетельствуют о быстром продвижении немецких войск с востока на запад. Угроза Парижу отдалилась, но в целом положение ухудшилось. В коммюнике неприятеля от 21 мая говорилось, что речь идет о наступлении в западном направлении и что немецкие войска стремятся отбросить к Ла-Маншу все французские, английские и бельгийские армии.

Вместо генерала Гамелена назначен генерал Вейган. В своих мемуарах (т. III, стр. 436) Гамелен рассказывает о беседе с ним. По словам генерала Вейгана, «надо покончить со всеми политическими деятелями. Они один другого не лучше». Уинстон Черчилль выступил по радио с речью, которая понравилась своей энергией и спокойствием. Он признал, что немцы прорвали нашу оборону к северу от линии Мажино, что сильные танковые части господствуют на открытой местности и что противник бросает в бой огромные массы пехоты.

– Однако немцы, – сказал Черчилль, – находятся в таком же опасном положении, как и мы, и картина может внезапно измениться. Было бы нелепо полагать, что в течение нескольких недель или даже месяцев можно победить армию, насчитывающую 3-4 миллиона солдат. У нас есть веские доказательства того, что уже почти все специальные и моторизованные войска брошены неприятелем в бой… Наши тяжелые бомбардировщики наносят удары по главным военно-промышленным Центрам Германии. Руководители Французской республики, и в частности премьер-министр Франции г-н Рейно, человек несгибаемой воли, твердо заверили меня, что они будут вести борьбу до самого конца, что бы ни случилось.

В Милане граф Чиано выступил с речью, составленной в довольно провокационных выражениях. Он говорил от имени Италии, «верной своим обязательствам и своему великому будущему».

Газеты, вышедшие 21 мая, сообщили, что наступление противника в целом замедлилось, и союзным войскам удалось благополучно отступить из Бельгии, хотя, по словам де Кериллиса, «бронированный смерч, движущаяся стена, снова несколько продвинулся по направлению к морю и опасность по-прежнему велика…» Около 11.30 ко мне зашел офицер с очень тревожными новостями и документами. Противник занял Лаон, Аррас, Амьен и даже пятикилометровое предмостное укрепление ниже этого города.

В тот же день, 21 мая, Поль Рейно выступил в сенате с обзором сложившегося положения.

– Родина находится в опасности. Сказать правду сенату и всей стране является первейшей обязанностью правительства.

Вам известно, что имевшиеся в стране укрепления можно было разделить на две группы: линия Мажино, от Базеля до Лонгви, вдоль люксембургской границы, и менее мощная линия укреплений от Лонгви к морю.

Поскольку Голландия, Бельгия и Люксембург подверглись нашествию, левое крыло французской армии покинуло свои укрепления в районе между Аданом и морским побережьем и, обогнув Седан, направилось в Бельгию по линии от Седана к Антверпену и далее к Буа ле Дюк, в Голландию.

Эту ситуацию противник учел и предусмотрел. Как же он поступил?