Помоги проекту - поделись книгой:
Выдохнув, Кармина резко села на постели с бешено колотящимся сердцем, судорожно оглядывая привычную тёмную комнату сонными глазами.
«Вот те на, – проведя рукой по вспотевшему лбу, подумала девушка, – Никогда сны не снились, тем более такие явные… Бред какой-то».
Быстро, однако, избавившись от мыслей о странном сне, девушка вновь провалилась в объятия Морфея.
Рассвет в Фероне всегда был завораживающе прекрасным зрелищем. Многие жители герцогства вставали пораньше не только для того, чтобы приступить к не терпящей отложения работе, но и чтобы взглянуть на почти легендарный феронийский рассвет. Никто не пытался понять почему, но первые лучи восходящего солнца в Фероне светились не только алым и золотым, но и всеми цветами радуги, походя на северное сияние, как в далёких холодных краях Аранхора.
Когда-то давно, в детстве, нынешнего герцога Морана удивляла и восхищала подобная красота, хотя бы потому, что тогда в его жизни было слишком мало красивого.
«И кто бы знал тогда, что именно мне удастся добиться всего этого? – С лёгкой усмешкой подумал он, оглядев богатство помпезной, но при этом уютной комнаты. – Впрочем, и хорошо, что никто не знал. Иначе мой многоуважаемый отец проявил бы больше усердия в избавлении мира от «скверны» в моём лице».
Задумчивый взгляд, прошедшись по комнате, будто споткнувшись, остановился на спящей девушке лет восемнадцати, что всё так же обнимала потрёпанную подушку, будто родного человека, при этом почти неестественно вывернув тонкую шею. Сонное лицо спокойно, а хрупкое тело напряженно, словно даже в этот момент она ждёт удара.
Время притупляет даже самые острые чувства. Давно исчерпался юношеский запал, угасло пламя страсти, все достигнутые высоты перестали приносить удовлетворение, даже ненависть, которую он считал сильнейшим чувством в мире, чувством, которое умрёт только вместе с ним – больше не будоражит, как раньше, словно покрывшись слоем пыли. То, что было важно раньше, сейчас кажется пустяком, условностями или вовсе чем-то смехотворным.
Хотя, наверное, не в этом случае.
Время часто делает нас чуть сентиментальнее. Как ещё иначе можно объяснить то, что сейчас, глядя на эту девушку, он, давно привыкший оглядываться назад лишь за тем, чтобы не совершать прежних ошибок, испытывает что-то отдалённо напоминающее сожаление?
– Совсем как в тот день, правда? – Хрипловатый голос как всегда неслышно вошедшей герцогини раздался чуть позади, – Ты тоже помнишь, я знаю. Вроде бы столько воды утекло, а то мерзкое чувство, как тогда…
– Нет смысла об этом говорить, – оборвал её тот, равнодушно подёрнув плечами, – Я бы не стал ничего менять, даже если бы мог. Тогда я даже не раздумывал. Признайся, для нас обоих всегда существовали более важные вещи, чем семья.
– О, конечно ты не раздумывал, – ухмыльнувшись, Айла сцепила перед собою руки и посмотрела на мужа с долей презрения и превосходства, – Ты бы потерял гораздо больше, чем я – единственный шанс. Учитывая твоё происхождение… – От полного чистой ярости взгляда мужа герцогиня практически подавилась собственными словами, тут же осознав, что сказала лишнее.
– И что же не так с моим происхождением? Договаривай, ну же. – Едко отозвался тот, в пару широких шагов приблизившись к жене, театрально потупившей взор, – Что бы ты ни ответила, это прозвучит всего лишь как глупое чванство, дорогая. Естественно, я боялся потерять то, к чему долго стремился… не всем всё преподносится на блюдечке, как тебе.
Устав, видимо, смотреть на наигранно-смиренное лицо жены, герцог отвернулся от неё, вновь расфокусированным взглядом посмотрев на спящую девушку. Затем, помолчав, куда более спокойно, равнодушно, не без сарказма и презрения добавил:
– Можешь и дальше считать, что безукоризненное происхождение дало тебе в этой жизни хоть что-то, кроме хорошего приданого. Всё равно это – одна большая ложь.
На мгновение Айла застыла, поражённо и уязвлённо глядя на мужа. Но в конце концов предпочла думать, что этого разговора просто не было. Как всегда, когда ей не удавалось подавить противника.
– Почему она всё ещё спит? – наконец, тихо поинтересовалась она, – Не больна она чем-нибудь? Королевскому племяннику нужна здоровая невеста.
– А тебе не всё ли равно? – со смешком отозвался он, – Она под заклинанием. Я наложил, чтобы она не сопротивлялась и не почувствовала переход – в первый раз и сразу между мирами – это болезненно. Проснётся только примерно через несколько часов. Кстати, вариант с болезнью я рассматривал одним из первых, но всё тот же небезызвестный тебе маг легко может проверить, правда это или нет, а так же излечить от любой болезни. Не убивать же нам её, в конце концов.
– Ну слава Свету, хоть до этого мы не опустились, – хмыкнула герцогиня, – И что прикажешь делать? Ты подумал об этом, я смотрю?
– Да, – кивнул Вальтемат, – Но тебе не обязательно знать деталей. Просто будь добра к девочке, сыграй из себя мать, нашедшую ребёнка. Пойдём, расскажу тебе «печальную историю о том, как у нас отобрали нашу девочку».
Дверь за ними тихо захлопнулась, и в унисон с этим звуком спящая открыла глаза.
Глава 3
«Не бывает такой безвыходной ситуации, в которую мы не можем попасть».
Слепящее солнце проникало повсюду, в каждый уголок старого дома. Ясный день тёплого лета благоухал запахами разнообразных цветов, коими был полон каждый уголок столицы, но не приносил былой радости. Я ничего не могла поделать с меланхолией и апатией, не оставляющей меня уже столько времени. Со смерти отца прошёл год, однако ничто в моей жизни так и не вернулось в круги своя, с глаз так и не упала пелена неприятия действительности и полного равнодушия ко всем свалившимся проблемам. Папа заразился какой-то болезнью в одной из вечно сырых и холодных темниц, где заключённых морили голодом, а у нас не было даже возможности повидать его… Соизволили прислать лишь сухое оповещение: «Ваш отец, барон Вилард Фалгуни, скончался от тифа в городской тюрьме в ночь с седьмого на восьмое месяца тающих льдов восемь миллионов девятьсот двадцать пять тысяч триста восемьдесят второго года от сотворения мира.
Я и моя маленькая сестрёнка, которой недавно исполнилось пять лет, остались одни.
Раньше вся жизнь казалась простой и понятной, мало что вызывало тревогу или волнение, уж тем более – страх или боль. Родители оградили нас от любых проблем, и теперь я не знаю, хорошо это или плохо – потому что выросла совершенно неприспособленной к жизни.
Меня зовут Астарта Фалгуни, и ещё недавно я считала себя самой счастливой девушкой на свете. Родилась в семье зажиточных горожан, в огромном городе Мейхоне, изначально единственный ребёнок в любящей семье. Мой отец, Вилард, происходил из древнего, давно обнищавшего баронского рода Фалгуни, от имений которых остался лишь небольшой клочок земли, а мама, Девора, была крестьянкой.
Родители мои жили относительно неплохо: отец вёл хозяйство на своей родовой земле, мать помогала ему. Многим другим крестьянам приходилось гораздо хуже, так что они ни на что не жаловались. Я появилась в первый же год их брака, он вышел для них удачным в материальном плане, потому я была желанным ребёнком. Однако хоть в семнадцать лет девушка уже давно считается взрослой, моя хрупкая по телосложению мама была не готова к рождению ребёнка. Роды были тяжёлыми, но всё обошлось – лекари лишь предупредили, что больше рожать ей нежелательно.
Меня окружали лаской, заботой и любовью. Когда мне исполнилось пять, папа с мамой потратили большую часть своих средств на моё обучение – музыка, рисование, алгебра, литература, и… танцы. Мои любимые танцы. Наставницей и хореографом мне стала замечательная танцовщица – Танильдиз*. Наняли её для того, чтобы научить меня только основам бальных танцев, на случай, если мечты родителей сбудутся и мне каким-то чудом удастся стать женой аристократа. Однако Танильдиз, заметив во мне способности и любовь к танцам, обучила меня не только парным танцам, но и многим другим, не требуя дополнительной платы.
Я хорошо её помню – не слишком красивая, но эффектная женщина лет тридцати, с длинными чёрными волосами, чёрными, как кофейное зерно, глазами, излишне загорелой кожей и женственной фигурой.
Она всегда была улыбчива и внимательна со мной, лишь изредка бывали моменты, когда в её жизнерадостном взгляде появлялась серьёзность и неясная мне тогда печаль. Одним из таких моментов стал день, когда она сказала, что до поры до времени не может дать мне большего. Мне было двенадцать лет.
«Ты счастлива, Асти, потому что тебя любят твои родители, – сказала она тогда, – Ты счастлива, потому что у тебя безоблачное детство, какое бывает не у всех. Но когда-нибудь и тебе придётся понять, что мир жесток, полон боли и проблем, а место женщин в нём наравне с безделушками. Я очень надеюсь, что тебе никогда не доведётся понять этого, но если это не так и судьба будет к тебе неблагосклонна, найди меня».
Тогда я и впрямь не поняла смысла этих слов. Ну да, читала, что мир наш сугубо патриархальный, что есть гаремы и рабство, что всюду идут жестокие бойни, но никогда не видела этому подтверждения, потому и считала лишь чьей-то несмешной шуткой. Обожаемая принцесса, видящая лишь одну сторону, «оболочку» своего огромного и прекрасного города. Долгое время я даже не замечала, каких трудов папе с мамой стоит моё благополучие. Наивный ребёнок, я видела лишь их улыбки, а не скрывающуюся за ними усталость…
В том же году мам забеременела вновь. Они с отцом мечтали о втором ребёнке, а предупреждения лекарей поняли как необходимость просто быть ещё более внимательными и осторожными во время этой беременности. В более раннем детстве мне не хотелось иметь братика или сестрёнку, я бы считала его (её) соперником за любовь родителей, однако в двенадцать лет я уже считала иначе, и была бесконечно рада наблюдать за увеличивающимся животиком мамы. Мы с папой закрывали глаза на её нервозность, выполняли каждый её каприз, а она, в свою очередь, все предписания лекарей.
Эти роды выдались гораздо более тяжёлыми. Мне не разрешали войти, но из своей комнаты я прекрасно слышала, как мама надрывно кричала больше суток. Помню, меня трясло, я очень волновалась, то и дело плакала в подушку. С каждым часом страх становился всё сильнее, и в ту ночь я не спала. Задремала ненадолго и болезненно уже утром, а когда очнулась в кажущейся теперь неестественной тишине и вышла, тут же увидела, как из родительской спальни выносят мёртвое тело мамы, прикрытое окровавленной белой простынёй…
Это было первым настоящим ударом для меня. Первой болью. Почти на полгода я заперлась тогда в своей комнате, не подпуская к себе никого, в том числе и папу. Дура, даже не изволила взглянуть на новорожденную сестрёнку, не говоря, но считая, что она тоже виновата в маминой смерти.
Отец держался, как мог. Ещё последние годы жизни мамы наше материальное положение несколько ухудшилось, а после – и вовсе, но я, глупая эгоистка, совсем не видела этого. Утонула в своём горе, снедаемая, как последняя дура, сетованиями на судьбу и жалостью к себе.
Папа использовал все возможные способы, чтобы вывести меня из этого состояния, но я упёрлась, как баран, а потом и он не выдержал всех свалившихся на него проблем. Начал пить, всё глубже опускаться в долговую яму. Но я, закрывшая сама себя в четыре стены, не замечала и этого.
Остатки придуманного мира и «королевского» эгоизма рухнули в один миг. Лина, мой отчаявшийся лекарь, сообщила, что не намерена больше за копейки вытаскивать из бездны душевнобольную, тем более что не далее как вчера моего отца посадили в тюрьму за не выплату огромных долгов. Якобы, богатый кредитор милостиво позволил нам оставить нам с сестрой всё как есть, но лишь ровно до моего совершеннолетия. Так что мы, фактически, больше не обладаем ни копейкой.
Я очнулась. Больше всего это походило на прозрение – наконец увидела, как оскудел и опустел наш дом, бывший некогда как полная чаша. В тот же день, стыдно признаться, я впервые увидела свою сестру, которую папа назвал Эванджелиной – «сверкающее счастье».
Маленький ангел, она беспокойно спала в моей старой колыбельке, раскинув крохотные ручки и тихонько посапывая. Пухленькие щёчки покраснели, на них виднелись следы слёз. Я ведь, дура, даже не слышала, как она плакала, почти на сутки оставленная одна. И стало стыдно, как никогда раньше, до слёз. Ведомая каким-то порывом, склонилась и легонько поцеловала её в щёчку, поняв и почувствовав, что никогда её не оставлю. Если понадобится, буду жить только ради неё. Она – самое большое чудо в жизни, в целом мире. Настоящее «сверкающее счастье»…
…Все эти годы я искала выход, любой. Но его не было. В нашем мире нет женских профессий, ни одной, так как права оказалась Танильдиз – мы не более чем бесправные безделушки. Это устанавливалось тысячелетиями и проявляется даже в самых отдалённых, захолустных и диких уголках мира. Женщина может быть только женой, дочерью, сестрой, любовницей, наложницей, падшей женщиной или рабыней. Полностью, во всём и всегда зависимы от мужчин. Если кто-то не согласен, это приравнивается к преступлению.
Совершеннолетие моё наступает через месяц, и нас уже предупредили, что дом заберут. Куда идти, что делать – я не знаю. Знаю только, что уже согласна поступиться любыми принципами, чтобы мой маленький ангел, улыбчивая белокурая сестрёнка, Эва, могла жить в достатке. Даже если станет наплевать на собственную жизнь – буду жить ради неё, как пообещала себе уже давно.
…Который день я просыпаюсь с первым лучом рассвета. Бессонница – болезнь, мешающая жить и здраво мыслить. Беспрестанно болит голова, но это, наверное, уже от безысходности.
Несколько месяцев, да что там, уже несколько лет я провела в беспрестанном поиске хоть какой-нибудь работы – всё без толку. Женщины в нашем мире всего лишь бесправные игрушки, необходимые лишь для удовлетворения желаний своих господ и продолжения рода. При том вне зависимости от того, королева ли ты или служанка – всё едино, меняются лишь условия жизни.
Я, выращенная в любви обоих родителей, откровенно ненавижу эти предрассудки, но, опять же, бессильна что-либо изменить.
Иногда даже посещала шальная мысль: а не лучше ли остаться одинокой, нежели всю жизнь зависеть от мужа, как рабыня?
Сейчас эти мысли посещают редко, потому что голова забита совсем другим. Если честно, я уже согласна даже стать женой какого-нибудь господина, почитающего, как и все, женщин за одалиску, лишь бы обрести хоть какую-нибудь стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Жить хочется всем, и, прежде всего, обеспечить благополучие тем, кто дорог.
До моего совершеннолетия осталось пару недель. Единственное, из-за чего я сохраняю маску уверенности и самообладания, а не бьюсь в истерике, это умиротворённая улыбка моей непоседливой Эванджелины, моей всегда жизнерадостной, полной детской непосредственности и счастья сестрички, которая, слава всем богам, даже не замечает трудностей. Как бы я хотела, чтобы ничто и никто не разрушил её детства. Она должна быть счастлива – ныне это всё, что я прошу, нет, требую у судьбы.
Сама бы давно уже опустила руки, пустила бы всё на самотёк. Зачем и за что бороться, если никого и ничего не осталось? Да, я слабая – неженка, не приспособленная к жизни, которую очень легко сломить. Но если есть то или те, за что стоит жить и бороться, слабый обретает силу.
Вот и сегодня я, едва рассвело, иду по городу, внимательно, почти умоляюще, как последняя нищенка, оглядываясь по сторонам. Надеюсь на что-то… на что? Уж точно не на чудо, ибо я, увы, давно уже не верю в чудеса, счастливые случайности и прочую дребедень, которой пудрят мозги маленьким и наивным. Да и не располагает к подобной вере этот город, который раньше казался огромным и прекрасным, а теперь виделся лишь суетливым и грязным местом, где не стоит искать удачи и сострадания.
Город, где вертятся деньги, где вечная борьба за власть и первенство. Город-мечта, где кому-то вроде нас с сестрой места, да и надежды, просто нет.
Во снах человек ищет не столько покой, сколько свободу. Свободу от правил, принципов, норм, связующих нас по рукам и ногам в реальности. От прошлого, что следует за человеком по пятам, как голодный волк за пугливым зайцем. Но иногда слишком сложно даже просто прочувствовать границу, отличающую хищника от жертвы.
Именно в тот момент, когда человек теряет из виду эту границу, прошлое настигает его.
Что-то будто вытолкнуло из этого сна-воспоминания, которое я мечтаю когда-нибудь всё-таки забыть. Какое-то чувство… неправильности, что ли. На уровне интуиции. А ей я привыкла доверять. А уж с громким хлопком двери сработал уже рефлекс.
Всё кружится и опадает перед слипающимися, резко открытыми глазами. Светлый потолок с золотыми узорами. Богато.
Усталый взгляд прошёлся по комнате почти отдельно от сознания. Какая-то часть меня всё ещё была в том кошмаре. И он так же реален, как если бы я пережила это вчера.
И потому не сразу пришло понимание, что комната, в которой я оказалась, совершенно незнакомая и чужая.
Глава 4
«Кто привык лгать, тому всегда надобно за собою носить большой короб памяти, чтоб одну и ту же ложь не переиначить».
Золотоволосая женщина, закусив губу, разглаживала несуществующие складки на дорогом изумрудном платье.
– Будь я наивной девчонкой, возможно, поверила бы в эту приторную историю, – усмехнулась она, подняв внимательный взгляд на мужа, – Но эта девочка росла одна, никому ненужная. Думаешь, поверит?
Задумчиво рассматривая огромный рубин на пальце, герцог равнодушно подёрнул плечами.
– На самом деле это не так уж важно. В любом случае ей придётся делать вид, что поверила. Магия не сочтёт это за давление на неё, ведь формально у неё есть выбор: остаться здесь и сделать всё как скажут, или же оказаться на улице, где за каждым поворотом можно попасть в руки работорговцам.
– Учитывая то, что мы её не знаем, глупо быть в чём-то уверенными, – возразила герцогиня, скривив «фарфоровое» личико в гримасе отвращения, – Может, она пол жизни провела на улице, как все эти жалкие оборванные попрошайки, которые сами не знают, зачем живут?
– А это уже человеческий фактор, герцогиня. Иначе слишком много людей, особенно из знати, оказались бы среди упомянутых вами «жалких оборванных попрошаек». – Бодрый, слегка визгливый старческий голос заставил обоих вздрогнуть и повернуться лицом к говорившему.
Шаркающим шагом по светлому широкому коридору замка к герцогской чете приближался приземистый седовласый мужчина неопределённого возраста. Идеальная осанка, немногочисленные морщины и твёрдая походка слегка убавляли видимый возраст, но все прекрасно знали, что на самом деле он ещё не осыпается пылью лишь благодаря своей магии.
Длинные серебряные волосы старика были убраны на спину и собраны в замысловатую косу. Простая одежда из недорогой ткани могла бы принадлежать и обычному, не самому богатому горожанину, но поблёскивающие артефакты, коими тот был увешан, могли бы оплатить стоимость всей Геммы.
– Дядя?.. – Слегка испуганно пролепетала Айла, забегав глазами по коридору, словно мышь в поисках норки, присев при этом в вышколенном книксене, – Добро пожаловать, мы…
– …рад вас видеть, – растерянный Вальтемат степенно кивнул в знак приветствия.
– Хватит, хватит, – небрежно взмахнув рукой, слегка поморщился тот, – Не нужно сотрясать воздух пустой ложью, всё равно не поверю. Вы лучше поговорите о том, о чём разговаривали до моего появления. Интересно, я послушаю.
– Дядя, мы… – сглотнув, герцогиня отчаянно искала оправдание, – Понимаешь, мы…
– Ладно, не утруждайтесь, – непринуждённым жестом остановил её старик, взглянув будто в самую душу своими выцветшими, подавляющими волю голубыми глазами, будто собрался раздавить, как таракана, – Мне и так давно известно, что случилось с вашей девочкой-первенцем и почему.
«Так и знал, – с сожалением и удовлетворением в равных долях подумал Вальтемат, – Ещё бы этот всеведущий старикан не знал чего-то».
Герцогиня же побледнела, став белой, как тот кружевной платок, что держала в руках.
– Неужели вы думали, что я не справлюсь рано или поздно, что сталось с моей племянницей после произошедшего с братом? – Как-то безэмоционально добавил старик, взглянув на герцогиню столь уничижительно, что ей стало неуютно даже стоять, опустив в притворной скромности глаза. – Но, как вы уже говорили, господин герцог, это не играет большой роли. Сделаю вид, что ничего не слышал… стар, глуховат стал. Нет желания разбираться в том, что касается только вашей отсутствующей совести. Я пришёл за фактом исполнения обещанного.
«Как будто у тебя совесть есть, старый хрыч» – про себя усмехнулся Вальтемат.
– Мы всё сделаем, – сдержанно кивнул герцог, – Считайте, что условия выполнены.
– Я буду так считать только после свершения ритуала, – отрезал тот, – Но, видимо, вы девочке даже не рассказали ещё ничего. Даю вам неделю. Она должна быть готова. От себя могу добавить одно: даже если вы откупитесь сейчас, через пару лет Ферон всё равно вернётся под корону. Слишком большое преимущество вы даёте.
Поделиться книгой: