Лекции по истории позднего средневековья

Зато рассеянные остатки анабаптистов продолжали в тишине свои движения. В 1560 г. некто Мено дал новую форму анабаптизму; он отделил отсюда все примеси политические, все, что касалось светского общества, и основал известную секту меннонитов, известную и в Европе, и в Америке; ныне сохранилась только догматическая часть этого учения: ему преданы большей частью люди низших классов, не думающие о преобразовании государства ремесленники, земледельцы.

Эти уклонения не мешали, однако же, правильному развитию лютеранизма. Надо было дать новому учению какие–либо канонические книги, на которые бы могли ссылаться его приверженцы. На основании аугсбургских решений составлены были протестантами символические книги их учения. Можно сказать, что с этой минуты внутреннее движение протестантизма замкнулось: протестанты, нападавшие на католические догматы, сами поставили также догматы своего учения; через составления символических книг протестантизм сам вышел из того неопределенного отрицания, в котором прежде стал он к старому вероисповеданию. Папа Павел III (Фарнезе, 1534–1549, строгий ревнитель католицизма, определил, что он решился, наконец, собрать всемирный собор для окончания раздоров церкви. Но в самом акте, которым он возвещал свое намерение, были высказаны им угрозы, оскорбительные для протестантов; он говорил здесь, что созывает собор для «уничтожения возникшей ереси». В ответ ему Лютер написал Смалькальденские статьи, резкий протест, где высказаны им условия, на которых католицизм мог бы, по его понятиям, соединиться с протестантизмом. Но ясно было, что этих условий нельзя было принять: принять их католицизму — значит, отказаться от самого себя и потерять все свое значение. Между тем князья, протестантские и католические, продолжали не доверять одни другим. В 1538 г. при посредничестве императорского вице–канцлера Гельда (Held) католические князья заключили в Нюрнберге оборонительный и наступательный союз в противодействие Шмалькальденскому; только вмешательство Карла V остановило тогда оружие обеих партий. Но оставляя в стороне подробности, мы можем вынести вкратце следующий итог всего этого движения: в результате оказалось, что движение доселе кончилось в пользу протестантизма. В 1539 г. умер Георг Саксонский, строгий, деятельный и умный защитник католицизма; занявший его место брат Генрих был слабее его и притом уже наклонен к протестантизму, сын его же Мориц Саксонский явно и решительно стал на стороне последнего. Этому князю суждено было играть впоследствии важную роль. Другой князь Иоахим II, курфирст Бранденбургский, в 1539 г. перешел также к протестантизму, принял причастие под обоими видами, но сохранил в своих землях новое учение с остатками многих католических форм. То же самое сделал около того же времени, именно в начале 1540 г., курфирст Фридрих II Пфальцский. Имперские города один за другим переходили на сторону протестантов. Наконец, герцог Брауншвейгский Генрих, беспокойный, фанатичный ревнитель католицизма, силою был изгнан из своих владений протестантами. Он сам поднял полемику: Лютер отвечал ему, как следовало ожидать и как он всегда делал, в резких и грубых выражениях, обозначив это в самом заглавии возражения: Wider den Hanswurst. Генрих Брауншвейгский был разбит, изгнан и при попытке возвратиться был взят в плен ландграфом Гессенским. Таким образом, до 1544 и 1545 гг. Реформация постоянно шла вперед; она укрепилась не только в умах, но и получила политическое значение; сильные князья Германии были на ее стороне и теснили князей католических. И в самом деле, в ней было что–то искусительное даже для духовных владетелей: брак и наследственность тех владений, которыми они пользовались дотоле пожизненно. Архиепископ Герман Кёльнский разрешил проповедь протестантизма в своих владениях и имел намерение сам вступить в брак, несмотря на сопротивление тамошнего духовенства и университета.

Архиепископ Альбрехт Майнцский также не противодействовал новому учению; имея много долгов, он предложил капитулу Магдебургскому и Гальберштадтскому свободу в отправлении протестантского богослужения, если они заплатят его долги, — факт хорошо характеризующий тогдашние времена и понятия.

Пора было положить конец этому брожению, этому неопределенному порядку вещей. До какой степени не утвердились еще тогда понятия о законности, можно видеть из примера ландграфа Филиппа Гессенского, человека, впрочем, умного и талантливого. Он женат был разом на двух супругах и с согласия Лютера, оправдавшего это текстом. Еще в 1541 г. император приглашал немецких протестантов и католических князей съехаться в Регенсбург для мирных переговоров: Лютер не поехал, ибо видел здесь западню со стороны католиков; он неохотно согласился даже на поездку Меланхтона. Со стороны католической присутствовал здесь кардинал Контарини, один из самых изящных, благородных прелатов католицизма, как справедливо отзывается о нем Ranke. Он был чужд того строгого, крайнего направления, которое начинало брать верх в Италии; он понимал необходимость внутреннего преобразования в области католицизма. Кардинал приехал с готовностью на уступки; действительно, между ним и Меланхтоном решены были некоторые пункты, они согласились во многом; спорные пункты они согласились предоставить решению собора. Но такое примирение партий было невозможно. Папа отказал кардиналу в признании сделанных им уступок. Лютер негодовал на Меланхтона, говоря, что он был обманут и увлечен в сети дьяволом. Регенсбургский сейм обличил только бесплодность усилий той умеренной партии, во главе которой хотел стать Карл V. В 1544 г., окончив войны с Францем миром в Крепи, он начал готовиться к решению раздоров в Германии; он вошел в переговоры с папой, чтобы собрать собор в Триденте. Вообще с самого Начала заметно было, что папы не очень охотно поддаются на сознание соборов; они видели хорошо, что при каждом их власть более или менее проиграна. Но собор, собиравшийся в Триденте из католического духовенства, не мог иметь успешного влияния на протестантов, которые наперед объявили, что не согласятся на его решения. Император также знал хорошо, что при данных условиях собор не кончится ничем: он готовил войска в Нидерландах, в Тироле, в Италии. Папа ссудил императора большой суммой денег для успеха этого крестового похода против протестантизма. До 1546 г. война не начиналась: между тем в этот год умер Лютер, не предвидевший ее начала. Конечно, немногие исторические личности оказали такое влияние на судьбу человечества, как Лютер, разорвавший единство западной церкви. Мы увидим, насколько достоин он славы, которой пользовался и пользуется.

Лекция 26 (24 Января)

Мы сказали о смерти Лютера, происшедшей в то время, когда протестантству грозила величайшая опасность. Нам предстоит теперь определить вкратце значение Лютера, указать, насколько справедливы, с одной стороны, возводимые на него обвинения, с другой стороны, то безусловное уважение, которым он пользовался и долго еще будет пользоваться. На Лютера падали обвинения не со стороны одних католиков: и между приверженцами нового учения он нашел многих и самых горячих противников. Обвинения этих последних были не лишены некоторой основательности, по крайней мере с логической точки зрения. Лютера упрекали в непоследовательности: в самом деле, посягнув на религиозную реформу, Лютер думал заключить свои действия в сфере только догматической; для него очищение догмата составляло главную, можно сказать, исключительную задачу. Он не понял того, что, касаясь великого здания католицизма, он в то же время касался всего средневекового государства. Еще в начале его деятельности от него уже отделились некоторые из его сподвижников, между прочим, Карлштадт, привлеченный им вначале к протестантству, впоследствии пошедший далее. Лютер разорвал великое единство католической Европы, но он не удовлетворил вполне тревожным ожиданиям людей своего времени: в конце XV и начале XVI столетия мы видели какую–то поэтическую настроенность умов, какое–то ожидание лучших судеб для человечества, и когда выступил Лютер, от него ждали осуществления всех этих надежд, к его деятельности примкнули все эти ожидания. Но деятельность Лютера была только отрицательная: он разорвал Европу на две половины, он посеял в ней семя раздора и на этом одном успокоился. Конечно, его реформа имела впоследствии влияние, какого он не предполагал, но можно с достоверностью сказать, что если бы сам Лютер знал об этих последствиях, он бы отрекся от них. В 1530‑х годах он попытался уже замкнуть внутреннее движение протестантизма составлением символических книг: ему казалось, что задача реформы уже исполнена, что все нужное для этого сделано. Но другие полагали, что ничего еще не сделано и что дело только начинается. Таким образом, он не удовлетворил требованиям более последовательных умов и вместе с тем оскорбил католическую партию. Тем не менее его реформа относится к числу событий величайших: результаты ее были обильны, хотя не соответствовали первоначальным целям реформатора.

Когда умер Лютер, место его заступил Меланхтон. Еще менее Лютера имел он призвание стоять во главе реформационной партии, особенно в ту тяжкую минуту, которая наступила для протестантства в 1546‑году. Мир в Крепи развязал Карлу руки: он мог теперь посвятить исключительное внимание делам церкви. В декабре 1545 года открылся собор в Триденте; между тем император собирал войска, сносился с папою и готовился вооруженною рукою решить протестантский вопрос в Германии. Немецкие князья сначала не хотели верить этой грозившей им опасности: только тогда, когда не было уже возможности сомневаться, когда было перехвачено письмо императора к католическим кантонам Швейцарии, обличавшее его замыслы, только тогда они начали готовиться к борьбе и издали протест свой. Император со своей стороны не скрывал уже своих намерений, он наложил имперскую опалу на Филиппа Гессенского и курфирста Саксонского Иоанна Фридриха. Бывшие члены Шмалькальденского союза готовились к войне, и надо сказать, что в эту минуту перевес был все–таки на их стороне: они превышали Карла силами, они даже могли не впустить его в Германию, ибо проходы Тироля были в их руках. Но в Совете Смалькальденского союза не было согласия. Даже важнейшие союзники, Филипп Гессенский и курфирст Саксонский, не ладили между собою: последний надеялся, что все можно еще будет кончить мировою сделкою, а ландграф Гессенский требовал быстрого движения, и последствия показали, что он был прав. Один из лучших вождей немецких ландскнехтов Шертлин фон Вуртенбах (Sebastian Schertlin) предложил даже поспешным движением на Регенсбург захватить там императора и соединенных католических князей, и это движение, может быть, имело бы полный успех, если бы приняли предложение опытного вождя; потом он предложил идти на Тироль, чтобы перехватить там шедшие на помощь императору войска из Италии, и на это предложение также не согласились. Карл между тем стоял в Тироле; он дал подойти итальянским войскам, папа прислал ему 10000, из Нидерландов также явились войска, и он начал военные действия. Первоначально выгоды были еще на стороне протестантов; если бы тогда же они дали битву, победа, вероятно, осталась бы еще на их стороне. Но время было пропущено. Император вступил в Швабию; протестантская армия шла рядом с ним и не делала никаких попыток вступить в битву. Император стоял лагерем в Гингене, когда пришло известие, переменившее ход дела, об отпадении от протестантства Морица Саксонского. Он был сын Генриха Саксонского и перешел на сторону протестантов. Мориц принадлежал к младшей линии Саксонского дома; это был ревностный протестант, талантливый, молодой князь, на которого всего более протестанты возлагали свои надежды. Когда его родственник Иоанн Фридрих Саксонский пошел в общем ополчении на императора, он вдруг получил известие, что Мориц от имени императора занял его земли и объявил себя на стороне последнего. Фридрих должен был поспешить в свои владения. Наемные войска скоро разбежались; испуганные города отозвали назад свои дружины; остался один ландграф Гессенский, который, разумеется, не мог держаться один, уехал в свои владения и там готовился к защите.

Карл приступил к подчинению Западной и Южной Германии. Он действовал быстро и решительно. Ульрих Вюртембергский, некогда столь стремительный и деятельный, устарел и, опасаясь новых несчастий, смирился пред императором, заплатив ему огромную сумму и обещая служить ему. Города, на которые наиболее надеялись протестанты, сдавались один за другим, несмотря на то, что у них было множество запасов и огромные средства для обороны. Аугсбург, который был тогда одним из первых городов Германии, обладавший огромными военными запасами и артиллерией, когда Буртенбах предложил защищать его, отвергнул его предложение и согласился на тяжкие условия сдачи императору. Одним словом, Западная и Южная Германия находились под властью Карла. Архиепископ Кельнский, обнаруживший склонность к протестантизму, должен был сложить с себя сан свой и уступить место другому, более надежному защитнику католической церкви. Зато Северная Германия представляла Карлу мало надежд на успех: здесь протестантское ученье крепко пустило свои корни, города готовились к упорной обороне; Иоанн Фридрих был с восторгом принят своими подданными, выгнал Морица и овладел собственными городами последнего, кроме Дрездена и Лейпцига. Гуситы проснулись: в Праге собрались чины и явно выразили намеренье снять венец с Австрийского дома; то же движение оказалось в Лузации, Моравии и Силезии, куда проникло прежде гуситское учение.

Но Карл не терял времени, как это делали протестанты. Весною 1547 года он явился на Эльбе. Курфирст Иоанн Фридрих, человек лично бесстрашный, но плохой полководец, не ждал такого быстрого движения; он стоял у Мюльберга (Muhlberg) с 6000 войска, тогда как у Карла было 27000; войсками последнего начальствовал один из знаменитейших тогда полководцев, герцог Альба. Он под неприятельским огнем перевел войска через Эльбу. Саксонцы разбежались почти без битвы; курфирст оказал личное сопротивление, но был ранен, сбит с коня и взят в плен (24 апреля 1547 г.). Эта неудача ослабила, но не сокрушила сопротивление протестантов. Император произнес над курфирстом смертный приговор — поступок первый в таком роде, невозможный прежде без определения и согласия курфирстов. Иоанн Фридрих услышал об этом приговоре с чрезвычайным равнодушием. По всей вероятности, император не имел прямого намерения его исполнить и хотел только напугать курфирста. Он требовал от последнего приказания сдаться тем из его городов, которые еще держались: курфирст согласился; во–вторых, он потребовал, чтоб Иоанн Фридрих отказался от курфиршества и передал его Морицу: курфирст согласился и на это требование; но когда император потребовал, чтоб он признал власть и решения Тридентского собора, курфирст отказался решительно. Судьба его была решена: он подвергся вечному заточению. Земли его переданы Морицу, но сыновья его, впрочем, получили часть отцовского наследия в Веймарском герцогстве и Тюрингии. Мориц Саксонский, Иоахим Бранденбургский явились ко двору императора с покорностью.

Оставался только один ландграф Филипп Гессенский. За него ходатаем был зять его Мориц. Он заключил с императором такое условие: было положено, что Филипп явится ко двору Карла и изъявит полную покорность и готовность исполнять требования Карла; с своей стороны, Карл обещался не наказывать его ни смертью, ни конфискацией, ни заточеньем. Филипп прибыл в Галле, где находился император; он явился с многочисленной свитой, спокойный, веселый, уверенный в безопасности. Он вошел в залу с улыбкою на устах (18 июня). На коленях он просил императора о прощении; но улыбка не раз появлялась на его лице, и стоявшие близко слышали слова Карла: «Я отучу тебя смеяться». В тот же вечер ландграф за обедом у герцога Альбы был арестован. Карл не мог устоять против искушения наказать двух главных противников Филиппа и курфирста Саксонского. На возражения Иоахима Морица он отвечал, что не обещался наказывать ландграфа вечным заточением, но что император имеет право сократить или увеличить срок заточения: Филипп был отправлен в Нидерланды, где его содержали очень строго.

Теперь Морицу Саксонскому пришлось пожинать плоды своей измены: тесть его находился в плену, протестантская партия находилась в изнеможении. Только некоторые города, и в том числе особенно Магдебург, подавали героический пример. Магдебург принял до 400 протестантских священников, бежавших из своих паств, в обещал помощь каждому, кто пострадает за новое ученье. Карл обращался с Германией, как с испанской провинцией; он ввел в нее огромное количество испанских и итальянских войск, собирал огромные суммы с немецких городов. Никогда не был он могущественнее.

Но это могущество было так велико, что возбудило опасение папы. Мы имеем положительные известия, что папа был огорчен такою решительною победою над протестантами, ибо ему теперь угрожал не менее опасный перевес императора. Действительно, папа отозвал свои войска и перестал давать деньги Карлу. Собор Тридентский, собранный для решения тогдашних вопросов, не мог внушить доверия протестантам: он состоял из лиц принадлежащих к орденам, известным своею ненавистью к протестантству, В первых же решениях собора обнаружились его отношения к последнему: перевод вульгаты был признан каноническим текстом; все те учения католицизма, на которые протестанты наиболее нападали, признаны в прежней силе и даже еще в большей; предание поставлено наряду со Священным писанием. Карл был недоволен этими решениями: он требовал, чтобы по крайней мере они хранились в тайне, ибо их гласность отнимала последнюю надежду на примирение с протестантством. Папа перевел собор в Болонью: император запретил своим духовным представителям переезжать туда; таким образом, собор разделился. Глазам Европы представилось зрелище: императора, торжествующего над протестантами, и папы, недовольного этим торжеством.

Но у Карла теперь с большею силою возобновились надежды, которые имел он прежде; он хотел создать умеренную среднюю партию и стать с нею выше папы и реформаторов. С этою целью он созвал в Аугсбурге (в сентябре 1547 г.) с обеих сторон богословов, известных своею умеренностью. Со стороны католиков явился здесь главным Юлий Пфлуг, Наумбургский епископ, человек с большим запасом знаний и самый умеренный между католиками; со стороны протестантов бранденбургский богослов Агрикола. Они–то составили постановления Аугсбургского интерима, которые долженствовали иметь окончательную силу до постановлений собора. Эти постановления состояли в следующем: власть папы значительно ограничена; духовные получили позволение вступать в брак; причастие для мирян установлено под обоими видами; зато удержали свою власть епископы и все обряды службы католической. Относительно важнейших догматов, имевших решиться на соборе, в интерим вставлены неясные места, допускавшие возможность различных толкований: ясно, что этим постановлениям сообщена была сила неполная и нерешительная.

Ясно было, что император стал главою этой новой церкви. Папа отрекся от решений этого сейма; Баварские и другие строго католические герцоги также отвергли его положения. В протестантах он возбудил также негодование: в большей части Северной Германии они не были приняты; Магдебург отказался признать его; Мориц Саксонский колебался, будучи связан словом, данным чинам, не принимать никаких нововведений. Он созвал в Лейпциге знаменитых богословов: главою был Меланхтон (1548 г.). Мы видели предшествовавшую деятельность Меланхтона: это был человек высокой учености; недаром получивший название наставника Германии. Но он был слабого и уступчивого характера, и когда не стало крепкого и неукротимого Лютера, Меланхтон явился неспособным занимать его место по этой слабости и уступчивости. Есть замечательное письмо, оставшееся после него, в котором видны даже следы раскаяния его в прежних поступках. Лейпцигским интеримом он навлек негодования протестантов; он отверг некоторые статьи Аугсбургского интерима, но признал много статей, весьма к нему близких. Меланхтон признал здесь власть папы, «буде она направляться будет ко благу церкви, а не ко вреду ее». Положения этого сейма изданы под названием Лейпцигского интерима; он был принят большею частью протестантов, хотя не возбудил также доверия. Карл думал положить конец сопротивлению Германии взятием самого упорного города Магдебурга. Он выбрал исполнителем своей воли Морица. Недоставало только этого, чтоб окончательно погубить Морица в общем мнении и отнять у него возможность играть роль, сообразную с его талантами и средствами. Характер его подвергся различной оценке со стороны ученых. Одни в нем видели глубокого, дальновидного политика, который сознательно поступал так, видя с самого начала невозможность сопротивляться Карлу и выжидая благоприятных обстоятельств; другие видели в нем честолюбца, даровитого и бессовестного. Но характер его всего лучше объясняется тогдашним временем, теми политическими понятиями, которые тогда господствовали. Он был, бесспорно, не только талантливый, но гениальный человек, лишенный, впрочем, понятия о политической чести. Он сначала, конечно, не имел другой цели, как овладеть землями Иоанна Фридриха, и для достижения этой цели перешел на сторону императора. Приписывать ему уже тогда намерение оставить впоследствии императора нельзя. Но когда обстоятельства приняли другой оборот, тогда в нем проснулись другие надежды. В 1548 г. он был уже противником императора втайне, но мог еще обмануть его. Карл во всем доверял ему. «Где немцу обмануть испанца или итальянца», — говорил он. Оказалось, что немец действительно обманул их.

Лекция 27 (26 Января)

Мы видели, в каком отношении находился Мориц Саксонский к Карлу V. Карл не хотел верить доходившим до него слухам об измене Морица и его замыслах и продолжал заниматься возвратившимся в Тридент собором. Мы видели, вследствие какой причины собор разделился. Можно сказать, что упорство Павла III и подозрительность спасли протестантов от величайшей опасности. Если б собор не разделился именно в ту решительную эпоху, когда император, окончив Шмалькальденскую войну, стоял во главе Германии, то, конечно, решения Тридентского собора могли бы получить совсем иной вес. Разделение собора заставило императора принять иное средство, именно Аугсбургской интерим. После Павла III Юлий III, его преемник, согласился с императором и сам приказал духовным лицам воротиться из Болоньи в Тридент; император находился в окрестности города, следил за действиями собора и ожидал его успешного окончания. Между тем Мориц продолжал осаду Магдебурга. Он с намерением тянул осаду: видно было, что он не хотел взять этого города, последнего оплота протестантов; ему нужно было войти в сношения с другими предводителями протестантского движения для того, чтобы дать время соединиться войскам воедино. Весной 1552 года он мог приступить к исполнению замыслов. Главными союзниками его являлись Альбрехт Бранденбург — Кульмбахский и ландграф Гессенский, сын плененного. Недовольные силами, собравшимися в Германии, они вступили в сношение с Францией. Альбрехт ездил под чужим именем в Париж и вел переговоры с Генрихом II; там находился и Шертлин фон Буртенбах, вступивший во французскую службу: Генрих II обещал помощь.

Таково было положение дел в начале 1552 года. Карл ждал в Тридент протестантских богословов. Меланхтон по поручению Морица отправился было туда, но замедлил на дороге и остался в Нюрнберге. Курфирст Саксонский требовал между тем от собора невозможных уступок; ему хотелось только выиграть время. В апреле он снял осаду Магдебурга и с 25000 бросился в Южную Германию, где соединился с ним Альбрехт и ландграф Гессенский; вся армия составляла более 50000. Карл не имел таких сил для сопротивления. Можно наверное сказать, что если бы не бунт ландскнехтов, задержавших Морица и при котором он сам едва не потерял жизни, то сам Карл был бы взят в плен: он находился в Инсбрукеи получил известие о неприятеле за сорок восемь часов до его приближения; император был болен, время было дурное; ночью, при сильном дожде Карл был на носилках вынесен из Инсбрука.

Этим ударом сокрушились все его надежды, все результаты Смалькальденского похода погибли. Император получил неизлечимую рану: еще прежде он страдал гипохондрией, теперь она развилась в нем в сильнейшей степени. Он проводил целые дни один, в комнате, обитой черным сукном и освещенной факелом, по целым часам молился и с неудовольствием подписывал доклады. Но на мир с Морицом он не хотел соглашаться; он видел здесь окончательное унижение императорского достоинства, но средств сопротивляться не было. Прелаты Тридентского собора разбежались. Фердинанд, брат Карла, настоятельно требовал мира, говоря, что при таком разделении сил в Германии ему нельзя отстаивать собственные владения против турок. В Пассау заключено было перемирие, условия которого состояли из 10 статей. Главные положения его были следующие: положено было протестантам и католикам пользоваться равными религиозными правами до окончательных постановлений собора. Мы постоянно встречаем такого рода отсрочки, хотя на самом деле участники этого перемирия вовсе не верили в прочность решения собора; это была только одна употребительная фраза. Мориц обещал распустить свою армию, но так, чтобы наемники его не переходили в службу французского короля. Протестанты получили одинаковое право голоса с католиками в высшем имперском судилище Reichscammergericht. Неудачи Смалькальденской войны были таким образом вознаграждены главным виновником этих неудач. Но такие поступки, какие совершал Мориц в 1546 и 1547 году не остаются безнаказанными. Он не внушал к себе более нравственного доверия; до самого конца своей деятельной и блестящей жизни он остался предметом подозрений и ненависти между католиками и протестантами.

Со своей стороны король французский Генрих II сдержал свое обещание. Он выступил против Карла и овладел Камбре, Мецом, Тулем и Верденом: это были чрезвычайно важные места для Германии по своему положению между французскими и императорскими владениями. Протестантские князья, уступив их на время французскому королю, не думали отдавать их ему в вечную собственность: но они тем не менее поступили в эту собственность, что составило величайшую утрату для Германии. Стоит обратить внимание на тот язык, которым говорил французский король с протестантами. Генрих обратился к ним с прокламацией, написанной языком, напоминающим язык членов французского конвента в 18 столетии. Даже фригийские шапки и колпаки явились на его манифесте; он является здесь защитником свободы религиозной, тогда как у себя был ее гонителем. Один из писателей тогдашней эпохи Тавань говорит, что у себя король гнал протестантов не за религию их, а вследствие политического опасения: он не хотел, чтобы в его владениях кто–либо играл ту роль, которую он сам играл в Германии.

Несмотря на нравственный недуг и физическую болезнь, Карл выступил в том же 1552 году против французов. Даже с маркграфом Альбрехтом Бранденбург — Кульмбахским, энергическим, воинственным князем, дотоле решительным врагом своим, Карл заключил перемирие против французов. Началась осада Меца; но обстоятельства ее были неблагоприятны: она начата была во время стужи; в городе с гарнизоном был Франц Гиз, впоследствии знаменитый. Потери императорской армии были значительны; войско упало духом, несмотря на личное предводительство императора; когда он хотел вести его на приступ, оно не пошло; глубоко оскорбленный император говорил: «Не осталось более мужей в Европе, поколение выродилось». И в самом деле он смотрел на всех сподвижников с мрачным недоверием. Даже междоусобные распри протестантских князей не вызвали его к новой деятельности. Эта распря завязалась между Морицем Саксонским и Альбрехтом Бранденбург — Кульмбахским. Альбрехт, как мы сказали уже, был один из самых воинственных протестантских князей. Новейшие историки немецкие приносят его обыкновенно в жертву Морицу, превосходившему его талантами и честолюбием. Но Альбрехт был также не лишен значительных качеств и патриотизма; ревностный протестант и личный враг Карла, он подал ему помощь против французов. Когда влияние Морица сделалось господствующим, он встал против него: вообще он был выражением того недоверия, которое существовало к Морицу в Германии. В 1552 году не император, а Мориц стоял во главе Германии. Можно смело сказать, что он замышлял быть протестантским королем Германии, мысль, которая впоследствии занимала Густава Адольфа. Но для этого ему прежде должно было устранить такого смелого и беспокойного противника, каким явился Альбрехт. Для этого Мориц соединился с Генрихом Брауншвейгским, дотоле общим врагом протестантов. При Сиверсгаузене (1553) сошлись войска. Мориц остался победителем, но умер два дня спустя от полученной раны на 32 году от рождения. Он умер, твердо унося с собой великие планы и великую будущность, которая могла бы при нем наступить для Германии. Разбитый Альбрехт претерпел еще раз поражение и кончил жизнь 57 лет изгнанником во Франции.

Таким образом, Мориц не дождался заключения Аугсбургского мира, который на время замкнул распри между протестантами и католиками. В 1555 г. император не принимал участия в переговорах; главным образом участвовал здесь Фердинанд. На этом сейме, в Аугсбурге, несмотря на протестации папского легата, князья решились постановить мир, не дожидаясь решений собора. Но здесь встретились еще большие затруднения, особенно касательно двух пунктов, именно: во–первых, в вопросе о духовных князьях и, во–вторых, в вопросе о праве подданных переменять религию без согласия князя. Что касается до первого вопроса, то он представлял значительные трудности, и в его решении формальная справедливость была на стороне католиков. Протестанты требовали, чтобы епископ или какой–либо духовный князь при личном своем переходе к протестантству, мог к нему обращать и свои земли; католики отвечали, что духовные князья владеют землями только пожизненно, владения их принадлежат их духовному сану и собственно составляют имущество церкви, а церковь не может отчуждать собственных своих владений. При посредстве Фердинанда дело решено следующим образом: каждый католический прелат получал право переходить к протестантству, не лишаясь чрез то своих владений, не теряя, впрочем, своего достоинства и чести; дело, впрочем, здесь шло не о чести — это была только оговорка, названная reservatio ecclesiastica. Эти статьи Аугсбургского мира не имели обратной силы, и секуляризованные прежде княжества остались во власти своих протестантских князей, например Пруссии.

Потом возник спор о том, имеют ли право подданные переходить к другому вероисповеданию помимо воли своего князя. Вопрос этот решен таким образом: католики и протестанты, жившие в землях владетеля другого исповедания, еще до Аугсбургского сейма сохраняли право жить здесь; но подданные протестантского князя, перешедшие к католицизму, обязывались оставить его земли. Если мы рассмотрим все постановления этого мира, то увидим одно, что под словом религиозная свобода не должно здесь разуметь многого, что религиозной свободой могли пользоваться собственно только князья; для подданных же их существовали значительные ограничения этого права. Во всяком случае мир этот принят с радостью, ибо он положил конец смутам. Каждая сторона хотела собраться с силами, чувствуя, его в настоящую минуту ей невозможно достигнуть перевеса.

В том же году император сложил с себя корону. В Брюсселе совершился торжественный обряд; Карл вышел из покоев, опираясь на принца Оранского, впоследствии противника испанской монархии, но теперь пользовавшегося большим доверием императора. Он объявил, что передает Нидерланды и Испанию сыну своему Филиппу. Он думал передать ему и императорский титул, но этому воспротивились Фердинанд и немецкие князья, которых Филипп оттолкнул своим обращением во время пребывания в Германии и для которых он всегда оставался иностранцем. Императорский титул перешел к Фердинанду. Таким образом Габсбургский дом разделился на две великие линии: испанскую, во главе которой стал теперь Филипп, получивший Испанию, Нидерланды, итальянские владения и новые земли, и австрийскую, в числе которой к Фердинанду перешли родовые владения Австрийского дома. Карл отправился в Испанию, несмотря на протест Павла IV (Карафы), который вступил после Марцелла III. Павел IV был представителем строгой католической партии; еще кардиналом он приобрел известность жестокими мерами против защитников нового учения в Италии, он подал мысль об инквизиции. Теперь он был оскорблен поступком Карла, слагавшего свои обязанности без ведома папы. Император провел остаток жизни своей в Эстремадуре, в монастыре святого Юста. В первые дни он поднялся духом и был весел; потом его стала мучить совесть; ему казалось, что он не исполнил своего назначения, что он недостаточно помог церкви и не положил конец губительному расколу. Замечательны относящиеся к этому времени письма об нем его духовника. Из них заметно у Карла еще более мрачное состояние духа, чем прежде. Можно бы было подумать, что умственные способности Карла повредились: он велел при жизни своей совершить свои похороны и сам отпевал себя. Но, несмотря на такого рода настроенность, он жалел в монастыре о том могуществе, которое выпустил из рук, потому что сын поступал с ним не всегда почтительно. Он умер в 1558 году — человек замечательный по уму и талантам, но с другой стороны, обязанный частью своей великой славы тем обстоятельствам, в которых он жил и действовал. Но для Германии он не оставил ничего, чем она могла бы помянуть его с приязнию: он остался для нее иностранцем; голоса, раздававшиеся здесь против него в молодости, не подействовали на него. Историк может здесь предложить вопрос: какая бы будущность ожидала Германию, если б в 20‑х годах стоял во главе ее истинный германец?

Нам остается теперь бросить взгляд на распространение нового учения в других странах Европы.

Мы видели, что Реформация была результатом движения умов не в одной только Германии, но во всей Европе. Она оказалась и во Франции; оттуда–то раздались первые требования преобразования: Парижский университет вытребовал те два первые великие собора, которые ознаменовали начало XVI столетия. Но идеи реформационные не получили во Франции той силы, как в Германии. В Германии вопрос религиозной реформы был связан с вопросом национальным, свержением несносного латинского ига. Во Франции этого не могло быть: между французами и итальянцами не было такого противоречия; романские племена скорее могли сойтись в требованиях и заключить между собой сделку. Вот почему в начале XVI столетия Реформация принимается только немногими народами; потом она получает уже характер политического вопроса. Франц сначала равнодушно смотрит на Реформацию у себя: последователи ее были большею частью люди ученые, безвредные. Но скоро он начал опасаться протестантов. В 1540 г. совершилось страшное дело во Франции. Здесь оставались начатки альбигенской ереси; в графстве Венсенском жили потомки вальденцев: это было кроткое народонаселение, обратившее страну своими трудами в цветущее положение; на них–то обратились католики. Барон d'Oppede, правитель Прованса, выжег 22 деревни, населенные вальденцами, и истребил жителей. Даже католики, более просвещенные, были недовольны этим варварским делом. Франц лично не принимал в нем участия, но не противился ему; при нем уже были некоторые протестанты казнены, другие должны были бежать. При сыне его Генрихе II казни умножились; между жертвами пал член парламента Anne Dubaury.

Франция ожидала реформатора, более соответствовавшего ее потребностям, нежели каков был для нея Лютер: таков был Кальвин. Он родился в начале XVI столетия в Пикардии, около 1510 года. Нельзя не заметить, что отсюда вышло много людей, игравших важную роль в истории; это были люди большею частью отвлеченной, строгой, неумолимой диалектики. Отсюда вышли начальники «Горы» в первую французскую революцию; вообще между ними и Кальвином было много сходного.

Лучшее сочинение о Кальвине: Henry, Johann Calvins Leben und Schriften, 1835 года.

Лекция 28 (28 Января)

Мы остановились на распространении Реформации в Швейцарии и Франции. Мы указали на биографию Кальвина, составленную Henry; остается упомянуть еще об одном сочинении, которое пользуется незаслуженной, впрочем, славою: Histoire de la Reforme de la Ligue, Capefigue; вышедшее в нескольких изданиях, оно приводится в очень хороших учебных книгах как лучшее сочинение об этом предмете. Тем не менее это сочинение наполнено не только грубыми, но даже нечестными ошибками. Капфиг не раз позволял себе искажать истину; он до сих пор не ответил на требования критиков показать им те акты, на которые он ссылается. В других местах он без всяких оснований отвергает существование таких актов, которых подлинность несомненна. Так, например, известно письмо виконта д'Ортес к Карлу IX по случаю Варфоломеевской ночи; Капфиг утверждает, что это письмо не существует, между тем, как оно напечатано целиком в современном памятнике Histoire universelle par d'Aubigne. Между тем, сочинения этого автора пользуются и именно у нас репутацией, которой они не стоят ни по учености своей, ни по направлению.

Нам уже известна судьба Цвингли, первого смелого проповедника реформы в Швейцарии. По смерти его в битве при Каппеле можно было подумать, что торжество Реформации кончилось в Швейцарии, но, кроме Цвингли, здесь много уже было деятелей в пользу реформы. Это были — француз Фарель, Ламберт и другие проповедники протестантского учения, независимые от реформы Лютера, с которым они во многом расходились. Но самым замечательным между ними явился Кальвин. Мы сказали, что он родился в городе Нойоне в Пикардиив 1509 г. и что отсюда вышло много людей, замечательных необычайной смелостью и непреклонной жесткой диалектикой. Высшее образование получил Кальвин в Париже, потом в Орлеане, где слушал лекции права и богословия. Наибольшее влияние имел на него немец Вольмар, преподаватель греческого языка; он познакомил его с учением немецких реформаторов; будучи назначаем отцом своим в духовное звание и имея даже уже в виду место, он, несмотря на то, тотчас по смерти отца своего отказался от назначаемой ему обязанности и попеременно занимался то правом, то богословием. В 1529 г. он обратил на себя внимание неосторожной смелостью, с какой проповедовал в Париже новые учения. Чрез несколько времени он должен был бежать из Парижа, ибо ему приписывали сочинения речи, произнесенной Михаилом Каппом, в которой Сорбонна нашла много противного католицизму. Он тайно вышел из города, скрывался несколько времени в средней полосе Франции и оттуда отправился в Италию. Здесь он провел несколько времени в Ферраре при Ренате, дочери Людвига XII, принцессе, наклонной к новому учению; сестра короля (Франца I) Маргарита Наваррская также не отказала ему в своем участии. В 1535 году, в промежуток этих путешествий, он напечатал в Швейцарии первое знаменитое сочинение свое Institutio christianae religionis, где вкратце изложил свое учение. Между тем, он здесь оправдывает протестантов в преступных намерениях, в которых обвиняли их: он говорит, что в них нет ничего опасного и что единственное желание их восстановить чистоту церкви. Но здесь же встречается жесткое учение об предопределении; вот как решает он этот вопрос: изначала века бог разделил род человеческий на две половины; одни предопределены к вечному блаженству, другие к вечным страданиям; он говорит, что никакие усилия человека не могут его избавить от этого предопределения, что свобода человека искажена вследствие грехопадения. Нетрудно понять, как такое решение убивает всякую надежду и веру в себя и в человечество. Но помимо такого рода решений все–таки это сочинение написано превосходно и посвящено Кальвином Францу. Со стороны логической оно далеко превосходит все подобные сочинения Лютера и других реформаторов. Он сам перевел его на французский язык и надобно сказать вообще, что его сочинения, писанные на французском языке, принадлежат к первоклассным сочинениям тогдашней эпохи. Спустя несколько времени он призван был в Женеву для преподавания греческого языка, 1536 — 1538 г. Здесь он нашел плодотворную почву для своей деятельности. Можно сказать, что предшествовавшая история Женевы приготовила все для успехов реформатского учения. Будучи имперским городом, она находилась под властью епископа. Постоянными врагами ее были соседние герцоги Савойские, хотевшие присоединить ее к своим владениям. Борьба Женевы с Савойскими герцогами, на стороне которых нередко находился и сам епископ, представляет драматическую, превосходно характеризующую городовые отношения века картину. Уже в начале XVI столетия эта борьба принимает ожесточенный характер. Является несколько граждан, заплативших жизнью за попытку против Савойи; таковы были, между прочим, каноник Бонивар и друг его Бертелье. Последний, чтобы отклонить подозрения, стал во главе молодежи, слыл за разгульного и беспечного; его приверженцев называли libertins, но сам он был великим гражданином: он силился снять с Женевы опеку епископа и устранить притязания Савойского герцога. Бертелье заплатил жизнью за это покушение; но основанная им партия, направление, им данное, осталось. И нельзя сказать, чтобы направление, жившее в его последователях, служило в пользу города: молодые люди, они приняли только дурную, внешнюю сторону его примера. Нравственность пришла в значительный упадок. Власть епископа отрицалась, но не по одному только религиозному убеждению: вообще вражда между духовной и светской властью имела тогда самую большую силу. Когда Кальвин прибыл в Женеву, ему было только 27 лет; но он поразил всех строгим характером своего учения и своей непреклонной личностью. Он требовал исправления нравов, самой строгой жизни; он налагал запрещения на самые невинные удовольствия. Женевцы не могли вынести этой строгости: в 1538 году Кальвин должен был обратиться в Страсбург, где продолжал распространять свое учение. Чрез 3 года Женева его призвала обратно: с этого времени он становится постоянно во главе ее. В деле реформы Женева сделалась для юго–западной Европы тем же, чем Виттенберг для Германии. Но никогда Лютер не имел там такой силы, как здесь Кальвин: во Франции его называли реформаторским папою (le раре des reformes). Некогда в молодости под влиянием классических сочинений написал он De Clementia, где проповедовал всеобщую терпимость. Но здесь, в Женеве, деятельность его отличалась другим, более суровым характером. Он образовал здесь консисториум из протестантских пасторов, которым поручил надзор за нравственностью граждан. Этот консисториум имел право различных наказаний; но эти наказания еще не удовлетворяли судилища, во главе коего стоял и которым руководил Кальвин. В 1547 г. протестанты подали католикам страшный пример: некто Жан Грюйе был казнен за еретические мнения и за то, что дурно говорил о Кальвине: pour avoir mal parle de Monsieur Calvin. Католики могли тогда по праву сказать протестантам: зачем вы упрекаете нас в стеснении религиозной свободы, когда сами казните тех, кто ею пользуется? Чрез 6 лет совершилось дело, пришедшее еще в большую известность: это была казнь одного испанского врача Михайла Серведы (Servede). Он издал несколько богословских сочинений, между прочим, одно (1531) — De trinitatis erroribus. Конечно, в этом сочинении было много резкого до дерзости; но можно бы смело спросить Кальвина: на каком основании он, разрушивший единство католического мира, произнес приговор над противником последнего? С точки зрения католицизма поступок Кальвина, конечно, мог быть оправдан, но с протестантской точки зрения никоим образом. Серведа ехал в это время в Германию и на пути остановился в Женеве: его задержали, предали суду и приговорили к сожжению на костре: он был сожжен. Виновником его сожжения был Кальвин, как его ни оправдывали в том. До 1564 г. правил Кальвин неограниченно в Женеве: он правил столько же умами, сколько городом. Его влияние основывалось преимущественно на нравственной силе его характера; он сам подавал пример другим строгостью над самим собой. Бескорыстный, неутомимый деятель, суровый к самому себе, он внушал если не любовь и симпатию, то доверие и уважение. В последние годы его жизни присоединился к его последователям Феодор Бэза, французский дворянин, получивший отличное образование, смолоду живший в высшем обществе, любивший наслаждения, но потом горячо принявший учение Кальвина и бывший по смерти последнего в 1564 — 1605 гг. вождем кальвинистской церкви. Он был гораздо мягче Кальвина и снисходительнее.

В той форме, какую Кальвин дал своему учению, оно распространилось во Францию. Условий для его распространения здесь было много, между прочим, во–первых, самый язык, на котором писаны сочинения Кальвина; французские дворяне могли читать в своих замках учения новых проповедников; во–вторых, то средство, которое находилось между учением Кальвина и его последователей и характером вообще романских народов. Несмотря на грубые формы и недостатки сочинения Лютера, в них нельзя отвергать природного немцам какого–то добродушия: но Кальвин обращался к одной сухой и суровой логике; все, что было теплого в католическом учении, все то отверг он. Сначала он в вопросе о причастии принимал какое–то среднее толкование между учением Цвингли и Лютера: Цвингли принимал причастие только в значении воспоминания Христа, Лютер принимал его безусловно и вполне; но под конец Кальвин перешел совершенно на сторону рационального направления Цвингли. Одним словом все поэтическое содержание католицизма было им отвергнуто. И этим–то он подействовал на умы народов романских. Учение Кальвина распространялось с необычайной быстротой. Сначала оно перешло во Францию, где в продолжении 100 лет боролось с католицизмом, потом в Шотландию, откуда стремилось перейти в Англию. В Германии кальвинизм проник в западные области. В 1559 г. Фридрих III Пфальцский издал гейдельбергский катехизис, основанный на началах учения Кальвина; наконец, это учение принято в Бранденбурге; в наше время оно распространилось сильно в Америке. Кальвин сделал шаг далее Лютера: он не ограничился одной реформой церкви, но посягнул и на гражданские отношения. Управление церковью вверил он собору из пресвитеров, старшин из духовенства. Мы увидим, какую роль играла в конце 16 столетия эта пресвитерианская церковь, основателем коей был Кальвин. Большая часть его приверженцев, вся его церковь отличалась той же суровостью духа, как он сам. В других сторонах Германии между лютеранами и кальвинистами шла упорная борьба, например в Саксонии. Наконец, сам Меланхтон поколебался было на сторону Кальвина. В 1586 погиб канцлер саксонский Крель, который хотел дать здесь перевес кальвинизму; он был судим, 20 лет содержался в крепости и казнен. Мы видим отсюда, до какой степени в недрах самого протестантизма развилась борьба. Одним словом, те надежды, с которыми западные народы встретили учение Реформации в начале XVI столетия, не оправдались к концу его. Единство было разорвано, но ничем удовлетворительно не было заменено. Европа пришла в какое–то странное брожение, которое не могло успокоиться и в течение следующих столетий.

Перейдем теперь к истории отделения Англии от папского престола. Нам известно уже, из каких чисто мирских, личных побуждений Генрих VIII начал распрю свою с папой. Вольсей, дотоле ближайший советник короля, поддерживавший развод его с Екатериной Арагонской, впал в немилость, стараясь помешать его браку с Анной Болен. Не дожидаясь папского разрешения, может быть ободряемый из Рима тайными намеками, что если он настойчиво пожелает развода, то папа признает его, с другой стороны, ободряемый купленными за деньги мнениями европейских университетов, оправдывавших его развод, Генрих в 1538 году женился на Анне Болен (прим. Здесь неточность: Генрих VIII женился на Анне Болейн не в 1538 г., а 25 января 1533 г. (см. «The Cambridge Modern History», v. II. Cambridge, 1903, p. 439)). Но согласия папского на этот поступок не было. Мы говорили об отношениях Карла к Клименту VII, которыми были связаны руки папе. Противиться же Генриху было некому: Вольсей умер; большая часть людей, имевших дотоле влияние на короля, были устранены от двора. Архиепископом Кентерберийским назначен был доктор Кранмер без утверждения папского. Он учился в Германии и глубоко проникнут был протестантизмом, но скрывал это от короля, умный ученый, умевший ладить со своенравным королем. Он смотрел на свое возвышение как на средство способствовать распространению протестантизма. В 1534 г. король потребовал себе присяги и верности как главе церкви. Парламент подтвердил требование короля; но нашлись смелые, глубокого убеждения люди, которые не хотели дать этой присяги.

В числе их был Фишер, епископ Рочестерский, муж великой учености и добродетели, некогда бывший любимцем и учителем Генриха; ему было уже за 70 лет; это был эллинист и гуманист в полном смысле, но преданный католицизму прелат. Сюда же принадлежал Фома Мор, автор знаменитой Утопии, в которой он излагал идеальное понятие об государстве, друг Эразма и всех европейских гуманистов, навлекший на себя прежде справедливое обвинение — он был канцлером после Вольсея — в жестоком гонении протестантизма. Он не отказался даже в присяге королю как главе английской церкви, но решительно объявил себя против развода: он говорил, что Генрих не богослов и потому сам не может произносить такого рода решений. Они оба были казнены. Король в одно и то же время держал меч с двумя остриями: одно он обращал против католиков, другое против протестантов. Он помнил название защитника католической веры, данное ему некогда папой, и строго наказывал за всякое отступление от католического догмата: он говорил только, что каждому государю в своей стране прилично стоять во главе церкви.

В действиях его было вообще мало последовательности. Таким образом, часто одно и то же постановление он отменял и снова приводил в действие. Так несколько раз разрешал он чтение английского перевода Библии и снова запрещал: потом он позволил это чтение, но только в церкви, а не у частных людей. Шесть статей, изданных им, содержали вкратце учение англиканской церкви. Сущность всех католических догматов не была здесь изменена; вся обрядовая часть сохранена. Но в то же время, уничтожая монастыри, король позволял выходившим из них вступать в брак. Одним словом, в этой реформе было что–то нестройное, нерешительное, только туманившее понятия народа и готовившее его к кровавым переворотам, которые и имели место в XVII веке. Конфискация монастырских имений могла иметь огромные результаты для блага конституции; но они остались бесплодны, вследствие неосмотрительности Генриха. Духовенство было очень богато: ему принадлежала по крайней мере третья часть, если не более, земель королевства. Монахи и монахини были изгнаны из монастырей; правительство обязалось платить им за то небольшую пожизненную пенсию, но и та потом не была уплачиваема. Ослушники, протестовавшие против этого, предавались смерти. В руках правительства скопилось, таким образом, множество владений, которые могли бы поставить короля вне зависимости от парламента, ибо известно, что парламент в Англии ограничивает власть короля распоряжением касательно налогов. Генрих видел, что при его средствах парламент никогда не осмеливается противиться его воле, и не позаботился о своих преемниках, чтобы им доставить ту же выгоду: монастырские земли розданы были любимцам или расточены самым бесполезным образом. Из этих имуществ даже мало обращено было в пользу школ: они им продавались с аукционного торга и обогащали среднее сословие или раздавались любимцам короля. Главным виновником всех этих действий был преемник Мора в качестве канцлера — Томас Кромвель. Но сверх того личные страсти короля не могли также иметь благотворного влияния на народную нравственность, не могли усилить уважение к нему.

Лекция 29 (31 Января)

Мы видели, из каких побуждений возникла английская Реформация. Нельзя сказать, чтобы личная жизнь короля, виновника этой Реформации, давала ей большое нравственное значение в глазах народа. Достаточно упомянуть о семейных отношениях короля: он был шесть раз женат; с двумя женами он развелся — с Екатериной Арагонскою под предлогом родства, с Анной Клевскою под предлогом неодолимого отвращения; Анна Болен и Екатерина Говард умерли на эшафоте вследствие судебного приговора, обвиненные в неверности королю, хотя эти обвинения, по крайней мере относительно Анны Болен, решительно не доказаны, несмотря на все усилия католической партии бросить на несчастную королеву тень подозрения; Жанна Сеймур умерла родами; Екатерина Парр обязана своим спасением счастливому случаю: уже было отдано приказание судить ее, когда она ловкою хитростью отклонила его исполнение.

Мы видели, с какой расточительностью король истратил доставшиеся ему земли после конфискации монастырских имений. Ни одна голова в Англии не была тверда на плечах; король казнил за ослушание его воли не только самих виновных, но и родственников их: 70-летняя мать кардинала Поля, удалившегося в Рим, чтоб сохранить свои католические убеждения, заплатила жизнью за побег своего сына. Почти каждая знатная фамилия принесла кого–нибудь из своих членов в жертву подозрительности короля. Протестанты гибли как еретики, католики как ослушники.

Таково было это тяжелое царствование Генриха VIII. Посмотрим теперь на его результаты и следствия, надлежащим образом понятые и оцененные немногими историками. Известно, что Англия с давнего времени пользовалась политическими правами, из которых развилась ее нынешняя конституция. В Великом совете феодальных баронов, которым окружил себя Вильгельм Завоеватель, можно искать начала парламента. Великая хартия, исторгнутая мятежными баронами у Иоанна Безземельного, положила основание политической свободе Англии. Но каждый шаг на этом пути был ознаменован новыми трудностями. К началу XV столетия можно было выразить права английского народа, выигранные им дотоле, в следующих формах: король не имеет права без согласия парламента налагать новые налоги; не имеет права издавать новых законов; наконец, в администрации должен соображаться с существующими законами. Один из самых глубокомысленных писателей XV века, известный нам Филипп де Комминь ставил английские учреждения выше учреждений всех современных ему государств. Но здесь не должно слишком себя обманывать; в государственных учреждениях Англии XV века не должно искать, как это делают некоторые английские историки, оправдания теорий, возникающих в наше время. Эти коренные законы, ограничивавшие власть короля, не были, однако ж, ненарушаемы; у короля были средства искусно обходить их. Так, например, что касается до сбора новых податей, то самые могущественные короли из дома Плантагенетов, Эдуард II и III, делали тщетные попытки, чтоб оградить себя с этой стороны. Но были такого рода способы успеть в этом деле: король просил добровольных даров, иногда просил денег взаймы; разумеется, первого рода просьбы очень походили на приказ, а в требовании займа был намек, что он никогда не будет уплачен. Тем не менее, буква закона оставалась неприкосновенною, и ею дорожил народ, тем более, что правительство прибегало к упомянутым мерам в крайности. Другое ограничение власти короля в отношении законодательном обходилось таким образом: король пользовался неограниченным правом помилования нарушителей закона; если какой–либо закон не находил одобрения у короля, то он прощал его нарушителей. Повторяем: и такого рода случай встречался довольно редко, но все же он бывал. Наконец, что касается до самой администрации, то здесь чаще всего встречалось нарушение положенного. Таким образом, несмотря на определение Великой хартии и последующие подобного же рода положения, по которым ни один английский гражданин не мог быть произвольно арестован, личность граждан все–таки не была обеспечена, даже личность пэров Англии. Равным образом пытка, отвергаемая английскими и вообще всеми германскими законами, этот страшный дар, принесенный византийским правом Западной Европе, хотя была всегда явно воспрещаема законом, но орудия пытки сохранялись в Лондонской башне и не раз употреблялись в дело. Глядя на подобного рода случаи, многие приходили к тому заключению, что конституция английского народа была только на словах. Но в такое время, о котором идет у нас дело, народы спорят не за отвлеченные начала, а за явные факты и результаты; потому отдельные нарушения того или другого закона проходят незамеченными в народе. Мы видим зато, что при каждой попытке коснуться прав народа, восстают сильные оппозиции; граждане подымаются с оружием в руках. Тогда такое явление было возможнее, чем в новое время; если бы теперь произошло что–либо подобное в Англии, то одна неделя междоусобной войны имела бы более значения, чем например война Алой и Белой розы: эта война отозвалась бы тотчас и в Китае, и в Америке, она остановила бы кредит; теперь в одном Лондоне гораздо более богатств, чем в целой тогдашней Англии. Следовательно, междоусобная война влекла тогда только к кровопролитию, но у народа, еще неторгового и небогатого, не могла оставить других потрясений. Вот почему Генрих VIII, безнаказанно посылавший на казнь отдельные лица, не касался коренных положений английского народа; он мог конфисковать и растратить монастырские имения, но когда потребовал один раз шестой части годовых доходов, тогда в народе началось восстание. Несмотря на свой непреклонный и своенравный характер, король должен был уступить мятежу и издать даже оправдательный манифест, в котором оправдывал предложенную меру. Вообще династия Тюдоров, из которой вышли самые могущественные из государей Англии, те, которые с наибольшей свободой располагали средствами своего народа, часто вводила в заблуждение многих историков, полагавших, что при ней парламент потерял всякое значение и власть, а народ все свои права. Но если государи этой династии не вступали в неприязненные отношения к парламенту, то это объясняется совсем другим, это были государи с значительными дарованиями и энергиею; они избегали столкновений с парламентом потому, что никогда не требовали излишних налогов и ограничивали свои издержки сообразно с этой мыслью. Зато они получали возможность редко собирать парламент, а парламент, видя их умеренность, оказывал всегда большую готовность подчиняться королевской воле. Величайшая перемена, происшедшая в Англии при Генрихе VIII, перемена, которая оправдывает мнение, что народ остался при прежних своих правах, это введение новых религиозных форм. И это дело объясняется следующим образом: во–первых, в Англии, столько же, как в Германии, и, конечно, гораздо более, чем в романских землях, ощутительна была потребность церковного преобразования. В XIV столетии здесь развивалась могущественная секта лоллардов, находившаяся в связи и имевшая влияние на гуситов. Во все продолжение XV столетия из Англии раздаются горькие жалобы на римское духовенство; здесь, как и в Германии, вопрос религиозный сливался с национальным. Когда Генрих VIII разорвал связь с Римом, на его стороне явилась многочисленная партия, не одобрявшая личных поступков короля, но готовая помогать ему во всем, что касалось церковного преобразования. В Англии образовались тогда две партии, чисто протестантская и католическая. Король собственно не принадлежал ни к той, ни к другой: сохраняя в чистоте католические догматы, он требовал себе церковного первенства, и всего авторитета, которым пользовался папа. Но в этом явлении лежало уже нарушение католического догмата. При жизни своей Генрих успел во многих из своих намерений: он употреблял враждебные партии при дворе для достижения своих стремлений. Тайные католики, ибо они не смели выказывать своего направления, часто доносили королю на протестантов, тайные протестанты доносили на католиков: и те и другие надеялись, что некогда король перейдет на их сторону. Но возрастала преимущественно партия протестантов: главою их был упомянутый Кранмер. Он получил богословское образование в Германии, но догматические убеждения его принадлежали к женевской школе; он даже был женат в Германии, но в Англии хранил в глубокой тайне свои убеждения. В продолжение 15 лет он занимал Кентерберийскую кафедру и действовал осторожно и хитро в пользу нового учения, скрывая от короля значение и смысл своей деятельности наружным согласием с ним. Это был человек, который был нужен Генриху VIII: он именно мог стать во главе того странного здания, которое носит название англиканской церкви. Он был одинаково богослов и государственный человек: как богослов он развивал догматы с логической последовательностью Кальвина; как государственный человек он уступал в своем учении старым религиозным формам, которым считал нужным уступить. Мы увидим еще впоследствии это соглашение старого и нового в англиканской церкви.

В начале 1547 года скончался Генрих. Он оставил десятилетнего сына Эдуарда VI от Анны Сеймур и двух дочерей — Марию от Екатерины Арагонской и Елизавету от Анны Болен. И та, и другая объявлены были королем незаконными, первая потому, что зачата была до брака, последняя вследствие сомнения короля в верности супруги. Таким образом, они не имели права на престол. Но пред смертию король переменил свое решение: он предоставил престол сыну, но в случае его смерти престол должен был отойти к Марии, а потом к Елизавете. Только в случае уже смерти Елизаветы престол переходил к младшей сестре короля Марии, которая была за Людвигом XII, потом за Суффольком, и от которой оставалась внучка Анна Грей. Преемнику Генриха было только десять лет. Покойный король учредил Верховный совет для управления государством во время малолетства короля. Главными лицами здесь были — канцлер Wriothesley и дядя короля граф Гертфорт (Hertfort). Эти два лица находились во враждебных отношениях один к другому. Первый поддерживал католицизм, последний был приверженцем протестантского учения. Перевес оказался на стороне последнего; он был провозглашен опекуном королевства и возведен в звание герцога Сомерсетского. Канцлер должен бы отказаться от своих намерений; тогда дело Реформации пошло иначе: Кранмер снял свою личину, партии обозначились явственнее. Король воспитывался под надзором строгих протестантских учителей; ему рано внушили уважение к новым и ненависть к старым учениям. Но он владел престолом только шесть лет (1547 — 1553). Из оставшегося дневника его, равно как из всех преданий, можно судить, что он обладал замечательными качествами и обещал многое. Но, разумеется, все сделанное в шесть лет его правления не могло принадлежать ему (он умер 17 лет). Прежде всего Кранмер приступил к отменению тех положений Генриха VIII, которые мешали распространению и утверждению в Англии протестантизма. Несколько парламентов, созванных один за другим, отменили, во–первых, 6 статей, изданных Генрихом; потом были разрешены брак для духовенства, причастие под двумя видами, чтение всеми Священного писания на родном языке; издано было собрание проповедей, составленных Кранмером, которые каждый священник в Англии должен был, по крайней мере, 4 раза в год читать своим прихожанам, если не мог сам составлять проповедей в этом духе; составлен катехизис по образцу Лютерова. Народ горячо принимал это учение. Но двойственный характер Кранмера как государственного мужа и богослова обнаружился во всем: мы увидим впоследствии, что англиканская церковь, которую можно назвать не столько делом Елизаветы, сколько делом Кранмера, была делом взаимных уступок — правительства, поддерживавшего католицизм, и народа, наклонного к новому учению. Главою церкви остался король: он заступил место папы. Но, допуская это первенство, английские богословы различно толковали эту статью: одни давали королю полное значение папы, другие давали ему незначительную роль — ограждение церкви: учение доселе неясное. Догматы были большею частью приняты протестантские; обряды и богослужение остались католические. Но и в последнем отношении совершено было значительное отступление: многие молитвы и обряды были приняты в англиканскую литургию от католицизма, но они были переведены на английский язык. Наконец, форма епископата была сохранена: Кранмер имел здесь в виду приобретение большего значения для королевской власти, ибо король назначал епископов (совсем обратное явление имело место в Шотландии).

Укажем вкратце на последующие события. Эдуард VI царствовал до 1553 года. Сначала правление находилось в руках Гертфорта, герцога Сомерсета, который ревностно поддерживал протестантское учение, но навлек ненависть народа уступками Франции. Он был свергнут, место его занял Варвик, герцог Нортумберлендский, деятельный, честолюбивый, но безнравственный вельможа. Сомерсет попытался снова овладеть властью, но погиб в своей попытке и был казнен. Варвик простирал свои планы далее регентства: он хотел возвести на престол собственную линию. С этой целью он женил сына своего Гильфорда Дудлея на Иоанне Грей и заставил короля сделать завещание, в котором он, обходя сестер своих, завещал престол Анне Грей. Ненависть народа была причиной того, что большая часть Англии стала за Марию, сестру короля. Эта принцесса, воспитанная своей печальной матерью Екатериной Арагонской, с ранних лет получила меланхолическое направление характера. Внушенные матерью католические верования усилились в ней до фанатизма вследствие гонений. Когда умер Эдуард VI, ей было уже 37 лет; взгляд ее на жизнь определился; она не обладала ни великим умом, ни знаниями; народ стоял за нее лишь только из ненависти к Варвику, а не из личного уважения к ней и к законности. Герцог Нортумберлендский, пытавшийся оружием защищать права Анны Грей, был оставлен всеми, предан суду и казнен. Та же участь постигла и семнадцатилетнюю Грей, женщину, оставившую поэтическое воспоминание: она была глубоко образованна; в то время образование женщин было гораздо значительнее; она знала не только оба языка классические, но читала Библию в подлиннике; неохотно приняла она то положение, которое дал ей свекор и за которое она заплатила своей жизнью. Вслед затем начались гонения на приверженцев ее партии. Мария скрывала еще свои католические намерения; она запрещала только в спорах оскорблять папистов. Но она скоро вступила в переговоры с родственником своим Карлом V и с папою: она требовала от них советов для восстановления в Англии католицизма. Кранмер был предан суду; другие епископы тех же мнений были отрешены от должностей. Враги протестантизма при короле — Гардинер, епископы Винчестерский и Боннер, епископ Лондонский — получили теперь наибольшее влияние на дела. В то же время королева заботилась о браке: она просила Карла указать ей достойного жениха, Карл указал на Филиппа Испанского. Трудно было найти принца, внушавшего более недоверия английскому народу. Гонение на протестантов усилилось; сама Елизавета, дочь Анны Болен, посажена была в Лондонскую башню за то, что протестанты смотрели на нее с надеждою. Она была обязана своим спасением Филиппу Испанскому; причина была проста; он хотел заискать ее расположение, опасаясь, с одной стороны, смерти Марии, женщины болезненной, с другой стороны, боясь того, что по смерти Марии королевой будет Мария Шотландская, которая соединила бы в одно Англию, Шотландию и Францию.

Лекция 30 (7 Февраля)

Мы остановились на начале царствования королевы Марии, дочери Генриха VIII. Мы видели, что она вступила на престол нежданно, наследовав его после смерти семнадцатилетнего брата. При жизни отца она была объявлена им незаконной дочерью и воспитывалась вдали от двора. Когда умер Эдуард VI, ей было уже 37 лет от роду. В народе она не пользовалась любовью, и, надобно сказать, не имела тех качеств, которые могли бы привлекать к ней сердца подданных; строгая, суровая, преданная влиянию католического духовенства, ее окружавшего. Ее явным намерением было восстановление в Англии католицизма. Но первыми актами своего правления она, по–видимому, старалась только успокоить своих подданных: она запретила только употреблять в разговорах оскорбительные названия папистов или еретиков. Противник ее, герцог Нортумберлендский, погиб на эшафоте; та же участь постигла и несчастную Иоанну Грей, виновную только в том, что она была близка к престолу по праву рождения, и на нее хотел надеть венец честолюбивый ее свекор. Но уже в начале 1554 года действия Марии становятся решительные: она хочет вступить в брак и объявляет женихом своим Филиппа Испанского; несмотря на сопротивление, впрочем, очень робкое, парламента и Гардинера, заступившего место Кранмера, Филипп был помолвлен. Образ мысли его был известен. Тогда же оказались явны сношения королевы с папским престолом: папа прислал в Англию легата, близкого к Марии и ее родственника, пользовавшегося большой славою, кардинала Регинальда Поля, одного из последних потомков дома Плантагенетов, оставившего Англию в правление Генриха и теперь возвратившегося для посредничества между папой и английским правительством. Главную трудность представлял тогда вопрос о церковных имуществах: по совету Поля и Гардинера, королева должна была уступить в этом случае; она объявила, что желает только восстановить чистоту учения, но не отбирать земли, конфискованные ее отцом. В самом деле этого нельзя было сделать без огромного переворота в государстве: имения были розданы покойным королем и успели перейти чрез многие руки, так что возвращение церковных имуществ соответствовало бы конфискации частной собственности. Королева, как сказано, отказалась от этого притязания, несмотря на то, что папа Павел IV сильно настаивал на нем. Далее запрещены были браки духовенства, потом протестантская форма причастия, наконец торжественным актом парламента Англия объявлена была снова католической державой. Конечно, в эту минуту парламент не был выразителем народных требований: никогда народ не был так враждебен католицизму; католицизм являлся ему чем–то грозным и мстительным вследствие тогдашних требований и мер правительства. Все нововведения Генриха были уничтожены, их приверженцы подавлены; между ними пострадал и Кранмер. Он искусно прикрывал свои протестантские виды при Генрихе; при Эдуарде он их высказал резко; он оказал себя прямым протестантом, но в то же время протестантом умеренным; он был реформатор–политик, хотевший согласить религиозную реформу с выгодами светской власти. Теперь его потребовали к суду за его убеждения и действия: королева, кроме религиозных отношений, помнила ту роль, которую играл он в деле развода ее матери с Генрихом. Нельзя сказать, чтобы поведение Кранмера в то время, как он находился под судом и в Лондонской башне, внушало к нему уважение: он робел, отказывался от своих прежних поступков. У католических историков, например Лингарда, конечно, мы находим много преувеличенного о поведении его в это время; но и на основании протестантских источников можно с достоверностью заключить, что Кранмер не был из числа людей крепких и стойких. Несмотря, однако же, на свою уступчивость, он был приговорен к смерти; но в виду ее он оказал свое мужество: он прежде всего опустил в огонь свою руку, виновную в отречении.

Вслед за тем начался ряд других казней. Особой комиссии поручено было исследование религиозных преступлений: ей могло быть много дела в такую эпоху, когда ни между мирянами, ни даже между духовными не было, можно сказать, ни одного, кому не пришлось бы хотя раз переменить свои мнения вследствие политических обстоятельств. Во главе нового судилища стоял Гардинер, несколько епископов и несколько светских лордов, строгих католиков. Они приговорили к смерти, кроме Кранмера, епископа Латимера, человека больших талантов; в 4 года 290 человек приговорены были к смерти, в том числе 40 детей. Конечно, в этом случае нельзя полагаться на верность цифр, приводимых протестантами и католическим историком Лингардом; но все–таки на основании достоверных источников число жертв простирается до 290 человек. К чести Гардинера нужно сказать, что он недолго оставался во главе этого страшного судилища; место его занял лондонский епископ Боннер, некогда приверженец протестантизма, теперь из страха или расчетов сделавшийся страшным его гонителем. Сама Елизавета, дочь Генриха, едва избавилась от смерти; ее обвинили в приверженности к новому учению и в политических замыслах; она была спасена только заступничеством Филиппа, жениха Марии, который не предвидел в ней опасного врага себе. Вообще это царствование Марии оставило после себя тяжелые следы в воспоминаниях английского народа.

Но кроме этих внутренних смут, Англия постигнута была внешними неудачами. Без всяких собственных интересов Англия приняла участие в войне Испании и Франции, результатом которой была потеря ею последнего крепкого места на французской почве — Кале. Когда королева получила известие об его взятии, это на нее сильно подействовало, тем более, что в это время расстраивала ее явная холодность к ней Филиппа. В 1558 году Мария умерла, оставив престол Елизавете, дочери Генриха VIII и Анны Болен; мы увидим впоследствии ее блестящее царствование.

Теперь для окончания обзора остается нам сказать несколько слов о состоянии Шотландии в описываемое нами время. Мы видели, что во всех государствах Европы, в течение XVI столетия совершались великие перевороты, ознаменованные победою монархической власти над феодализмом, но в Шотландии это движение совершалось медленно и нерешительно. Здесь власть короля должна была бороться со множеством мелких интересов, ей враждебных. Бедное, но воинственное суровое дворянство сильно противилось тем изменениям, которые совершались в пользу порядка и государственного единства. Города, которые в других странах Западной Европы стояли на стороне королевской власти, не могли сообщить ей этого могущества в Шотландии, по своей бедности и незначительности: печальное царствование Иакова II и III служат тому явным доказательством. Яков IV, блестящий, талантливый, погиб с цветом народонаселения в битве при Флоддене в 1513 году. Сын его Иаков V царствовал недолго. По смерти его осталась правительницей супруга его Маргарита, иностранка, француженка из фамилии Гизов. Ей предстояла борьба уже не с одним многочисленным дворянством, но с новыми идеями, врывавшимися отовсюду в Шотландию. Реформа Генриха VIII не нашла здесь сочувствия, но возбудила даже против себя живое негодование. Но в то же время сюда проникали те смелые и частью невежественные проповедники, которые образовали секты, оторвавшиеся от прежнего учения. До 1546 г. это движение шло в нижних слоях общества, оправдываемое глубоким невежеством и безнравственностью католического духовенства в Шотландии. Представителем этого движения явился некто Иоанн Нокс, ученик Кальвина, превосходивший учителя в энергии и жестокости. Наследницей престола после матери была Мария Стюарт (прим. Здесь неточность: мать шотландской королевы Марии Стюарт, Мария Гиз, была регентшей Шотландии в период пребывания ее дочери во Франции (см. J. L i n g а г d. Op. cit., vol. VII, p.271)). Дяди, которые готовили ей великую будущность во Франции, выписали ее туда для воспитания; Генрих II помолвил ее со своим сыном Францем II. Королева, мать ее, между тем, не в состоянии была бороться с партиями и движением Реформации: в таком состоянии находилась Шотландия в это время, к которому мы еще воротимся.

Скандинавский полуостров. Из исторических сочинений об нем в этот период замечательны: Geier, история [Швеции], которая принадлежит к собранию истории европейских государств Геерена и Укерта; Ranke в истории Реформации; статья Бартольди в историческом альманахе Raymera: Yorg Wullenweber.

Для истории Реформации в Дании нет хороших монографий: датская история Дальмана доведена только до Реформации. См. отдел о Реформации в краткой истории Дании Аллена.

Известно, что в конце XIV столетия три скандинавские государства были связаны Кальмарским союзом. Но эта связь была не крепка; в XV столетии Швеция пользовалась полной независимостью от Дании. В продолжение 20 лет с лишком Карл Кнутсон носил даже название короля шведского. Потом во главе народа стояли большей частью правители из фамилии Стуров. Они опирались преимущественно на низшие слои народа и находились в постоянной оппозиции с богатым, преданным датскому правительству духовенством. С другой стороны, Дания не могла посягать на Швецию вследствие внутренних смут и характера своих королей, не отличавшихся деятельностью и энергией. В XVI столетии с этой стороны произошли большие перемены: в 1513 г. на престол датский вступил молодой государь, уже заявивший в некоторых событиях свое великое честолюбие, большую жестокость и значительные дарования, прозванный северным Нероном. Это был Христиан II. Насколько справедливы падающие на него обвинения, мы увидим впоследствии. Но наперед должен сказать, что этот эпитет дан ему в истории враждебной партией, что с неоспоримой жесткостью в характере, в уме его соединялись великие планы и идеи. Прежде всего он обратил свое внимание на восстановление Кальмарского союза. От Стенана Стуре потребовал он покорности. В 1518 г. он явился с своим флотом под Стокгольмом, заманил несколько особ из высшего дворянства шведского к себе на корабль под видом переговоров, взял в плен и увез в Данию: в числе этих пленников находился юноша Густав Ваза, потомок одной из важнейших фамилий. Через 2 года Христиан ворвался в Швецию с войском, разбил Стенана Стуре, умершего от ран, но обещал не касаться прав шведского народа; он восстановил здесь только в звании Упсальского епископа Густава Тролле возвратился скоро в Копенгаген, и не прежде как в ноябре следующего года, явился снова в Стокгольм. Никто не знал цели его прибытия; он объявил, что явился для венчания шведской короной. Обряд венчания произошел в тех формах, которые внушили народу недоверие и опасение: в числе сановников, присутствовавших при торжестве, не было ни одного из шведов. Потом по обычаю он возвел нескольких дворян в рыцарство, между ними опять не было ни одного шведа. Наконец, он объявил прямо, что, завоевав это королевство мечом, он намерен мечом и управлять им. Тролле, архиепископ Упсальский, примас королевства, первый подал повод к жестокостям со стороны короля: он потребовал вознаграждения за нанесенные ему прежде бесчестия отрешением от сана, он потребовал наказания своих противников. Следствие над ними продолжалось недолго, найден был акт, которым низлагался архиепископ; все лица, подписавшиеся к нему, несколько епископов и важных сановников, были взяты под стражу; на основании собственного их признания в подписи произнесен смертный приговор: 8 ноября 1520 года осталось памятью для народа, названное днем кровавой бани, безвинно, без суда все эти лица были казнены; даже между зрителями их казни те, которые обнаружили к ним участие слезами или словом, были предаваемы смерти. Датские солдаты и королевские наемники грабили дома городских жителей под тем предлогом, что последние состоят в шведской партии и не питают любви и уважения к датскому королю и правительству. Бесспорно, Христиану нечего было опасаться со стороны шведов: народ в датских областях равнодушно слышал о казни людей, принадлежавших к высшему обществу, от него далекому. Но в это дело вмешалась Ганза. Известна великая ее роль в эпоху средних веков. Этот союз торговых городов получил сверх того огромное политическое значение: не довольствуясь обыкновенными выгодами, он потребовал монополии в тех государствах, где вел свою торговлю. Часто его требования не были исполняемы, но часто вполне осуществлялись: на Скандинавском полуострове вся торговля была в руках ганзейских городов, у них повсюду были здесь свои фактории и конторы; чужие корабли не смели приставать сюда для сбыта и покупки; народ был поставлен в необходимость покупать дорого, продавать дешево. Правительство, издавна связанное этими отношениями и постоянно бывшее у Ганзы в долгу, не могло противиться ее действиям. Первый, кто подумал об освобождении народа от этой тягости, был Христиан II, и это навлекло на него еще более бедствий, чем самые его жестокости. Любек, стоявший во главе союзных городов, был встревожен намерениями короля и должен был принять все меры, чтобы им воспротивиться, тем более, что Ганза доживала уже свои последние годы; в ней поднялось опасное соперничество: особенно страшны были ей нидерландские города, Антверпен и другие, которым Христиан II хотел доставить перевес на рынках скандинавских. Эти–то торговые интересы заставили Любек принять такое деятельное участие в судьбе Густава Вазы. Густав успел бежать из Дании и нашел убежище в Любеке. Требование Христианом его выдачи не было исполнено; Густав снабжен был деньгами для начала своих предприятий, а обнадежен деятельною помощью в случае восстания в Швеции и отправился искать там осуществления своих надежд. Известны всем его приключения в этот период жизни: он подвергался величайшим опасностям; за голову его положена была цена; несколько раз изменяли ему друзья его молодости; наконец, народ не хотел часто слушать его речей, столь опасных в то время. В Далекарлии, где народонаселение отличалось ненавистью к датчанам, он провел несколько времени, работая в рудниках и на поле, и все–таки не находил много себе приверженцев. Только неосторожность Шлаггока (Schlaghok), наместника в Стокгольме, довела его до предположенной цели. Тяжкие налоги возмутили эту часть Швеции; но Густав отправился уже отсюда в Норвегию. Тогда за ним послали, чтобы воротить его; он стал во главе 200 человек, на которых мог рассчитывать, слишком малая помощь, если вспомнить, что Христиан располагал силами трех королевств. Не столько жестокости последнего, сколько притеснительные меры его чиновников оскорбили и возмутили шведский народ. Особенно ненавистно народу стало духовенство, стоявшее постоянно на стороне датского правительства и притеснявшее соотечественников: этим объясняется и успешный ход Реформации в Швеции. В 1521 г. Густав собрал уже значительное число крестьян под оружие; дворянство не стало на его стороне, но не оказывало содействия и датской партии. В конце этого года, одержав две значительные победы над датчанами, он осадил Стокгольм. Осада продолжалась около 2 лет — 1521 — 1523. Значительное число шведского дворянства стало между тем на стороне Густава; они тогда еще предлагали провозгласить его королем; Густав отказался, ибо ему не было тогда соперников, власть короля была слишком незначительна, опасность, с нею сопряженная, слишком велика. Но лучшими союзниками его были любчане и ганзейцы вообще: они помогали ему деньгами, артиллерией, немецкими наемниками.

Они были душою заговора против Христиана и в Дании. Король был суровый и вместе с тем опрометчивый человек, при все своем уме и великих планах. В Дании он стремился ослабить аристократию и вместе с нею богатое духовенство, составлявшее постоянно оппозиционное, враждебное монархической власти сословие. С этой целью он начал покровительствовать Реформации, вошел в сношения с Лютером, издал несколько постановлений в таком духе и готовил великие перевороты в Дании, между тем, как поддерживал хорошие отношения с Карлом V и получил от того даже обещание не мешать завоеванию Любека. Но Любек помогал Густаву Вазе и в то же время поддерживал оппозицию в Дании. В 1523 году некоторые избранные члены дворянства и духовенства в Дании открыто объявили королю от лица прочих, что они не хотят ему повиноваться. Большая часть документов, относящихся к этому времени, составлена была врагами Христиана II и потому трудно решить, каким он показал себя в этих обстоятельствах. Вообще он был человек не робкий, но теперь, как видно, растерялся и потерял голову: вместо того, чтобы вызвать датские войска из Швеции и действовать решительно, он поспешно сел со своим семейством на корабль и бежал в Нидерланды. На престол был возведен дядя его Фридрих I, герцог Шлезвиг — Голштинский.

Лекция 31 (9 Февраля)

Мы остановились на низложении Христиана П. Народные песни, доселе уцелевшие в устах датского народа, свидетельствуют о той любви, которой он был предметом между низшими классами. Немногие из государей принимали такие деятельные меры для облегчения участи этих классов: и если Христиан II навлек ненависть, то со стороны дворянства и высшего сословия. Уже в 1519 г. он вступил в сношения с Лютером, предлагая ему переселиться в Копенгаген; но эта попытка не удалась, хотя требования реформ были ощутительны на скандинавском севере. Нигде, может быть, духовенство не отличалось такой грубостью и таким невежеством, как здесь. Епископы часто не назначали местных священников по церквам, собирая сами приходские доходы и поручая исполнение службы людям полуграмотным, которых они держали на скудном жаловании; случалось, что на 18 приходов приходилось только по 2 священника. Место Христиана II занял дядя его Фридрих I, герцог Голштинский. Вступая на датский престол, он принужден был подписать договор с высшими классами, по которому королевская власть подвергалась совершенному ограничению. Во–первых, этим договором он сообщил дворянству еще более прав, чем прежде, относительно крестьян; между прочим, он сообщил им право наказывать смертью крестьян своих; далее — право собирать с них налоги, которых часть дотоле шла в казну. Духовенство также получило значительные привилегии: король обязался преследовать ереси и казнить еретиков лишением собственности и жизни Потом положено было, чтобы в епископы не посвящались лица низших сословий и чтобы доступ к этому сану имели одни только дворяне.

Но новый король принял правление при довольно смутных обстоятельствах: в низших слоях народонаселения оставалось много приверженцев прежнего короля. Смелый моряк Норби овладел некоторыми приморскими городами и, подняв на судах флаг Христиана II, отважно вел войну с Данией, Швецией, Любеком; толпы крестьян стекались под его знамена; овладевая приморскими пунктами, он заключал выгодные сделки. Но успехи его были непродолжительны; скоро он принужден был бежать в Россию, где пробыл два года, и умер, осаждая Флоренцию в войске Карла V. Таких смельчаков было немало: Христиан умел во многих снискать себе приверженцев.

Со своей стороны, Фридрих, видя все великое значение этого народного расположения, старался также возбудить сочувствие и любовь в какой–либо части народонаселения. Скоро он понял, что лучшего средства для достижения этой цели нельзя найти, как покровительство Реформации: тогда, наперекор подписанному им акту, он начал оказывать это покровительство. Несколько монахов, оставивших монастыри свои из приверженности к протестантскому учению, особенно некто Таузен, сделались первыми проповедниками Реформации в Дании. Перевод Св. писания на датский язык, сделанный Михельзеном, бывшим копенгагенским бюргермейотером, покинувшим родину вместе с Христианом II, и напечатанный им в Голландии, откуда быстро распространился, этот перевод значительно способствовал распространению нового учения до такой степени, что в некоторых больших городах епископы и духовные лица католические стали подвергаться публичным оскорблениям. В 1527 году Фридрих I уже мог созвать сейм в Одензе, где положено было предоставить полную свободу вероисповедания всем жителям датского королевства.

В этом же году, памятном для скандинавского севера, окончательно утвердилась Реформация и в Швеции. Здесь меры правительства были гораздо решительнее. В 1523 году сейм, собранный в Стренгнесе (Strengnaes), признал Густава Вазу королем. Он нашел королевство истощенное, разорванное партиями; духовенство было против него, ибо постоянно находилось на стороне датского правительства; дворянство было также более наклонно к Дании, чем к королю, вышедшему из среднего и требовавшему себе глубокой покорности. С другой стороны, значительная опасность грозила и со стороны Дании: Фридрих все еще настаивал на подтверждении остававшегося в памяти Кальмарского союза. Густав должен был для безопасности королевства держать многочисленных немецких наемников, денежные же средства королевства были весьма незначительны. При этих обстоятельствах он обратил внимание на огромные земли, которыми владело католическое духовенство в Швеции. В 1527 г. в Вестеросе (Westeraes) собран был сейм чинов светских. Король изложил им положение государства обедневшего, опасности внешние и внутренние, скудность средств к их устранению и указал как на единственное средство поправить дела на имения духовенства. Он прибавил при этом, что так как эти имения достались духовенству большей частью от дворянства, то духовенство обязано возвратить их, за что правительство со своей стороны обязуется вознаградить его назначением жалования. Духовенство сильно протестовало против этого; Иенсен, гофмаршал королевства, находился во главе дворянской партии, стоявшей также на стороне духовенства, не из сочувствия к нему, но из противления королевской власти. Тогда Густав решительно отказался от престола, говоря, что при таком расстроенном состоянии государства он не может им править. Но его сторону приняла часть городов и вслед затем некоторая часть дворянства; сейм принял предложение, духовенство должно было согласиться. Тайно поданный протест нисколько не помог делу духовенства. Тогда в негодовании своем духовенство, наконец, объявило, что принимает требования короля, но что при угрожающей ему бедности оно уже теперь не может более посещать сеймы и просит уволить его от этих посещений. Король, конечно, был очень рад на это согласиться. Духовенство потом пыталось не раз возвратить это неосторожно высказанное предложение, лишавшее его навсегда влияния на дела государственные, но было уже поздно. Результатом этой меры было возвращение в казну значительных имуществ церковных; дворянство здесь также выиграло. Но король хорошо понимал, что укрепить этот порядок вещей можно только протестантством: вот почему он так покровительствовал начальникам протестантизма в Швеции, Андерсону и двум братьям Петерсонам, из которых один был назначен канцлером, другой архиепископом Упсальским.

Таково было положение дел в Швеции. Между тем, сверженный король Христиан II оказал замечательные попытки возвратить утраченный престол свой. Он уже раз набрал для этой цели немецких ландскнехтов, но не довел их до границы Ютландии вследствие недостатка денег. В 1531 г. обстоятельства были ему благоприятнее: с флотом из судов, принадлежавшим нидерландским городам, которым он обещал льготы и права Ганзейского союза, пристал Христиан к Норвегии и сделал высадку в Опсло (Opslo). Здесь он был отлично принят; высшее духовенство и горожане отправили в датское королевство бумагу, в которой извещали, что они признали королем своего прежнего законного властителя. Христиан в этом случае не касался религиозных вопросов, и надо сказать вообще, что эти вопросы в продолжение всей его жизни были для него только делом политическим, но не делом личного убеждения. Потому в свите его мы видим бежавших из Дании протестантов и в то же время архиепископа Тролле, бывшего ревностного защитника католицизма. Напротив, можно подумать, что католическая партия, со своей стороны, надеялась на помощь Христиана. Но успех его был непродолжителен, ибо у него было много врагов: Фридрих I вместе с датским дворянством, Густав Ваза и весь Ганзейский союз. После некоторых, неважных, впрочем, сшибок с королевскими войсками в Норвегии Христиан предложил начальнику Фридрихова флота, епископу Одензейскому Кнуду Гильденштерн (Gyldenstern) быть посредником в свидании его с дядей для переговоров о разделе земель, им принадлежащих. Он просил свободного пропуска и честного слова в безопасности; епископ, надеясь на Фридриха, дал слово; Христиан II перешел на корабль, отправился в Копенгаген и здесь был арестован. Впоследствии Фридрих оправдывал этот поступок государственной необходимостью, произволом Гильденштерна в данном слове и, наконец, тем, что он сам прежде дал слово дворянству задержать опасного врага.

Участь Христиана была самая печальная: на острове Алзене, в замке Зондербург, провел он 17 лет в заточении, в комнате, похожей на клетку; единственные люди, с которыми имел он здесь сообщение, были его карла и старый отставной солдат. Отсюда он впоследствии (при Христиане III) переведен был в замок Каллундборг, где участь его была несколько облегчена, и где он провел еще 10 лет; он умер на 77 году, после 27-летнего заточения. В памяти народа, как сказано, он сохранился совсем с иным значением, чем в истории; народ долго вспоминал о нем с признательностью. Но в истории, естественно, он должен был остаться с другим именем; его историками были, во–первых, датский архиепископ… гордый, упорный аристократ, ненавидевший Христиана и рассказавший его историю согласно с своими видами, потом шведские историки, явно враждебные ему. Зато одного нельзя было истребить в Дании — это тех отличных школ, которые завел Христиан II в городах. Его другие меры в реформе и торговых планах не удались: но зато он сделал чрезвычайно много для народного образования.

В 1532 году был взят пленником Христиан II; через год умер его дядя, так вероломно с ним поступивший. Тогда естественно возник вопрос о том, кому быть королем. Духовенство требовало меньшего сына Фридриха Иоанна, 12 лет, на том основании, что он родился в Дании и говорил по–датски. Другая партия была на стороне Христиана, герцога Голштинского и Шлезвигского, старшего сына Фридриха, умного правителя, покровительствовавшего протестантам; конечно, большинство на его стороне соблазнялось примером Швеции в конфискации духовных имений. Обе стороны были равносильны; положено было отсрочить решение до, Иванова дня 1534 года. Но в это время представителем от Любека явился в Копенгаген бюргермейстер Георг Вулленвебер. Это был человек незнатного происхождения, не принадлежавший к городским патрициям и возвысившийся вследствие больших талантов, значительного дара красноречия и любви к нему цехов. Друг его был Мейер, сначала просто кузнец, потом наемный солдат в имперской датской службе. Возвратясь на родину, он обратил на себя внимание одной богатой вдовы и занял важное торговое место. В руках этих двух людей в 1534 г. соединялось управление всеми силами Любека и, следовательно, Ганзейского союза, ибо Любек стоял тогда во главе последнего. Им пришел в голову план смелый, план неосуществившийся, но тем не менее гениальный: восстановить Ганзу с прежней силой и еще с большим значением на других, новых основах, Ганзу, которой грозила тогда уже сильная опасность со стороны городов нидерландских и для которой запирались уже рынки скандинавских государств.

Вулленвебер с этими видами отправился прежде к Христиану Голштинскому и предложил ему содействие Любека в достижении престола, если только он обяжется дать Ганзе все привилегии и новые льготы: Христиан отказал. Тогда Вулленвебер явился на сейм в Данию; он обещал пособие обеим сторонам: и духовенству, и дворянству, если в условиях при избрании нового короля помещены будут статьи, клонящиеся к выгодам Ганзы: но и эта попытка не удалась. Тогда он обратился к жителям больших городов, и здесь его дело сначала увенчалось успехом. Это дело шло уже не об избрании короля, а об изменении целого политического порядка. Он предлагал возвратить Христиана II или в другом случае ввести устройство свободных городов, учредить федеративную республику в Дании, Швеции и Норвегии. Когда об этом узнали Ваза, датское дворянство и духовенство, они тотчас соединились; теперь было уже не до споров о том, кому быть королем: общий выбор пал на Христиана. Борьба приняла страшный характер. Флотом любекским начальствовал Марк Мейер, пехотой — граф Христиан Ольденбургский. Этот последний был достойный сподвижник Мейера и Вулленвебера; он носил графский титул, но у него собственно не было ни клочка земли; он был ревностный протестант, отличный воин и гордился тем, что читал в подлиннике Гомера. Первые успехи их были значительны. Датский флот был разбит, шведские суда должны были скрыться в свои гавани; острова были заняты, Копенгаген добровольно отворил ворота. Но в это время начался раздор между Христианом Ольденбургским и вождями Любека: он хотел воспользоваться обстоятельствами для своих личных выгод и сам сесть на престол датский. Узнав о его намерениях, Вулленвебер обратился к другому немецкому князю на его место Альбрехту Мекленбургскому, но было уже поздно. Христиан III, между тем, уже усилился, обложил Любек своими судами, отрезал припасы и заставил партию, враждебную Вулленвеберу, согласиться на невыгодные для города условия: они должны были согласиться оставить в покое собственные герцогские владения, что дало Христиану возможность отправить все свои войска в Данию. В 1535 г. любчане потерпели несколько поражений; в 1536 г. Христиан III вступил победителем в Копенгаген, который упорно защищался. Смелые планы предводителей Любека не удались; но до какой степени они казались возможными и опасными, это видно из той ненависти, с какой преследовали их враги их: Вулленвебер был самым беззаконным образом захвачен герцогом Генрихом Брауншвейгским; его бесчеловечно подвергли пытке в течение нескольких месяцев, потом казнили как изменника; но здесь с полным правом можно бы было спросить: да кому же изменил он? Правда, это был последний представитель умиравшей Ганзы, но тем не менее человек великих качеств. Мейер умер также мучительной смертью в Дании. Судьба Любека и Ганзы была решена; через несколько лет все привилегии последней были отняты; Нидерланды пересиливали ее своей торговлей.

При Христиане III Реформация утвердилась и в Дании. Пользуясь кратковременным междуцарствием, епископы успели было составить и издать несколько положений, стеснительных для протестантов. Но в 1536 году все епископы датские взяты были под стражу и поневоле должны были дать подписку, что они не будут препятствовать протестантству. Дания окончательно признана была протестантской державой. Нельзя сказать, чтобы в первое время она много этим выиграла: унизительная зависимость протестантских пасторов от дворянства мешала им сделать что–либо полезное для народа; дворяне нередко вешали своих пасторов, не давая никому отчета. Одним словом, из всего того переворота вынесла новые права и силы только аристократия, подавившая низшее сословие и ограничившая власть короля. В 1559 году умер Христиан III. При сыне его и преемнике Фридрихе II положение Дании мало изменилось; в деятельности этого государя замечательны только покровительство его просвещению и война его с Швецией за право носить в гербе своем 3 короны, напоминавшие соединение 3 королевств под одной державой.

Лекция 32 (14 Февраля)

Мы говорили о ходе Реформации в государствах скандинавской Европы. Мы видели, как с реформационными идеями соединились и здесь расчеты чисто политические, расчеты светской власти; мы видели, как династия Густава Вазы и новая датская династия могли утверждаться только с утверждением Реформации, ибо обеим династиям и новому порядку, которые они вводили, противопоставляло себя и было враждебно католичество. Главные события, относящиеся к этому делу, мы уже видели. Мы видели, что в 1536 году после победы над последними усилиями Ганзы Христиан III утвердил окончательно в своем государстве Реформацию. Еще прежде это было сделано Густавом в Швеции. Густав умер в 1560 году, оставив в народе память государя умного, сделавшего очень много для блага Швеции, хотя современники и не без основания упрекали его в коварстве и жестокости. Но пред смертью своею он сделал одно, повредившее много его государству: основываясь на средневековых началах и понятиях, он разделил земли государства сыновьям своим — Иоанну, Магнусу и Карлу: престол шведский получил старший сын Эрих (XIV). Отношения меньших братьев к Эриху были неопределенны; они пользовались правами самостоятельных властителей в своих землях, хотя в то же время считались подданными Эриха. Это показало, что Густав, преследуя при жизни новые цели, не совсем еще отделался от средневековых понятий и действовал в их духе в предсмертных распоряжениях. Эрих XIV был государь великих дарований и обширной образованности, но он рано застигнут был какой–то нравственной болезнью. Еще при жизни отца, во время своего пребывания в Кальмаре, он приводил Швецию в соблазн своими кровавыми пирами, с которых гости уходили часто без глаза и т. п. Вступив на престол, он предался вполне влечению страстей своих, оскорбил шведскую аристократию желанием вступить в брак с дочерью солдата, собственной рукою убил одного из членов знаменитой фамилии Стуров и т. д. Можно без преувеличения предполагать, что король страдал временными припадками сумасшествия, несмотря на то, что он все–таки обладал большими талантами и был сам писателем. К довершению бедствий братья восстали против него; пользуясь его слабостями, они с намерением выставляли их народу на показ; дело кончилось тем, что брат его Иоанн, взбунтовавшийся некогда и великодушно им прощенный, лишил теперь его престола и сел на его место (1568); Эрих посажен был в темницу, где умер или, лучше, отравлен после жестокого обхождения с ним. Однако правление нового короля не было славно и благотворно для государства. Иоанн III (1568 — 1592) под влиянием супруги своей Екатерины Ягеллон поддался католическому влиянию и обратил свои старания на восстановление прежней религии. Это поставило его в дурные отношения к народу. Обстоятельства сделались еще запутаннее, когда сын короля, Сигизмунд (III в Польше), был выбран на польский престол (1587): интересы королевской фамилии резко отделились от интересов народных.

Нам известно, что именно пред исходом средних веков Польша стояла на высшей степени своего могущества. Великая и Малая Польша, Литва составляли воинственное государство, оплот Западной Европы против турок. Но, вглядываясь пристальнее, мы видим, что внутренние условия государства не соответствовали внешнему его могуществу. В сущности настоящей наследственности престола в Польше не было: это начало постепенно слабело с ходом ее истории. Это доказывается тем, что каждый государь пред смертью своей старался об утверждении преемника, делал для этого уступки дворянству и передавал, таким образом, своему сыну власть значительно ослабленную против прежнего; ослабление королевской власти идет постоянно с каждым отдельным царствованием. В 1572 году умер последний из Ягеллонов, Сигизмунд Август. Сейм составился из дворян, единственного сословия, имевшего в государстве власть, и избрал королем герцога Анжуйского Генриха (брата Карла IX Французского). Трудно было тогда найти государство, которое было бы в таком запутанном положении, как Польша. Среднего сословия, на которое опиралась монархия в других государствах Западной Европы, не было; было только дворянство и низший класс народонаселения. Между высшим и низшим дворянством мы видим постоянную затаенную ненависть и, надо сказать, что учреждения польские часто давали возможность им спорить между собой ко вреду государства. Несчастное 1iberum veto, бывшее правом народа, делало невозможным всякое правильное развитие. У короля оставались только следующие права: он был начальником армии, верховным судьей и раздавал должности в государстве. Средства к влиянию, стало быть, все–таки у него были, но он должен был постоянно бороться с сеймом. В XV столетии, именно с 1468 г., сеймы переменили свой прежний характер и сделались для королевской власти еще опаснее. Дотоле на сеймы съезжалось все дворянство; теперь общие съезды сменились съездами выбранных дворянством нунциев, т. е. системой представительства. Может быть, в этом учреждении была задняя мысль Казимира — устранить влияние дворянства, но результаты вышли совсем другие. Прежде дворян приезжало на сеймы только некоторая часть, других могли удержать разные причины; но нунции являлись постоянно с поручениями от своих избирателей. Прежде решениями некоторых из них мог воспользоваться король в свою пользу, но теперь нунции, отъезжая от своих доверителей, получали от них строгие инструкции и упорно хранили на сеймах их интересы, ибо иначе их по возвращении могла ожидать плохая участь, как это нередко получалось. Следовательно, королевская власть в такого рода сеймах нашла себе еще большее сопротивление. Центральной власти был враждебен еще один обычай: это польская конфедерация, вредная государственному развитию. Конфедерация эта не есть нечто, исключительно принадлежавшее Польше: на Пиренейском полуострове она едва не уничтожила также государства. Собственно это было право вооруженного восстания подданных против верховной власти: иначе нельзя перевести смысл этого учреждения. Когда подданные находили, что король действует не в духе законов, то они отстраняли его влияние и начинали сами править. Но чем же определялась эта законность или незаконность действий короля? Ничем иным, как личным произволом. Наконец, реформационные идеи проникли в Польшу и здесь, можно сказать, были прямо вредны государству: в таком государстве, которое держится исключительно господством дворянства, нельзя допустить религиозного разномыслия. И это разномыслие сказалось в Польше в высшей степени; польские вельможи гордились, что у них рядом и вместе живут самые разномыслящие сектанты: это была правда, но государство от этого страдало. Терпимость религиозная может существовать только в том государстве, где есть центральная могущественная власть, которая может устранить злоупотребления. Выбор нового короля в Польше при таких обстоятельствах не был удачен. Генрих Анжуйский царствовал недолго и бесславно, к стыду польского народа, его выбравшего, и Франции, откуда его выбрали: через два года, узнав о смерти своего брата во Франции, он постыдно бежал туда. Преемником его был великий муж, памятный и в нашей истории, Стефан Баторий (1576 — 1586). Но, когда государственные учреждения где–либо носят зародыш разложения, тогда отдельные личности властителей не в состоянии бывают сдержать этого разложения. Стефан Баторий, бившийся с такой энергией за Лифляндию, в чем он, впрочем, успел на время при своих талантах, видел, однако, своими глазами и не мог не допустить некоторых уступок в значении королевской власти: именно при нем король перестал быть верховным судьей. С другой стороны, определено было, чтобы король назначал двух гетманов — для литовского и польского войска; но в то же время, имея право определять их, король не смел отрешать их; войсковое жалование назначалось также только по определению сейма. Он умер, не успев привести в исполнение своих планов касательно Швеции. А, между тем, вопрос, занимавший тогда Швецию, Россию и Польшу, был чрезвычайно важен. Когда Прусский орден перестал существовать и последний гроссмейстер его сделался наследственным герцогом, орден Ливонских меченосцев остался на Севере один представителем вымиравшего средневекового рыцарства. Он не был в состоянии один бороться с Россией. Уже по примеру прусского гроссмейстера Вальтер фон Плеттенберг хотел провозгласить себя герцогом, но попытка его не удалась. Между тем, соседние державы устремили тотчас внимание свое на этот край, важный по своему положению; орден, отрезанный от Германии, мог теперь сделаться легкой добычей. Страна эта играла теперь для северных государств ту же роль, какую играло некогда Миланское герцогство для западных государств: это было яблоко раздора. Не имея возможности входить в подробности, укажем только на результаты этой борьбы. Польша успела овладеть Ливонией, Курляндия досталась в наследственность герцогу Готгарту Кетлеру. Стефан Баторий думал овладеть и Эстляндией, и Курляндией, но он умер среди приготовлений. Эстляндия осталась за Швецией. Партия, самая могущественная в Польше, возвела на престол сына шведского короля Иоанна, Сигизмунда (III, 1587 г.) в той надежде, что теперь войны за шведские области сделаются бесполезными, и цель Стефана Батория будет достигнута мирно. Но это были неверные расчеты. Швеция и Польша ревниво смотрели на короля; каждый народ смотрел на сторону другого как на придаточную провинцию. С другой стороны, избранный государь был слабый, воспитанный иезуитами. В 1600 г. шведские чины, принудившие Сигизмунда выехать навсегда из Швеции, поставили на его место брата покойного короля Иоанна, Карла Зюдерманландского (IX). Положено было следующее: отселе королем мог быть только лютеранин, он должен был жениться на лютеранке и не мог выезжать из своих владений; последнее постановление ясно указывало на отношения к Польше.

Теперь нам остается сказать несколько слов о реакции в самом недре католицизма. Когда вековое какое–либо учреждение подвергается опасности от влияния новых идей, оно нескоро падает и уступает свое место; если в нем было прежде какое–либо жизненное начало, оно юнеет для борьбы с новыми началами. Эта сила отпора против реформы обнаружилась в католицизме в половине XVI столетия. Любопытнее всего история Италии в это время. Не должно думать, чтобы реформационное движение ограничивалось одной Германией; мы видели его и во Франции; в Италию оно проникло еще глубже, хотя по натуре своей она не склонна к тому, что мы собственно называем Реформацией. Этот ученый и даровитый народ не мог отказаться от попытки обновить старое учение. И это не были одни юноши, легко увлекающиеся всем новым: между кардиналами были люди, которые если не явно стояли на стороне Лютера, то признавали необходимость реформы в недрах самого католицизма. Достаточно указать на кардинала Контарини, кардинала Регинальда Поля: одним словом, этому направлению подчинились образованнейшие между кардиналами. В Неаполе вышла книга под названием — благодеяния Христа, где автор касается вопроса о благодати и близко подходит к мысли блаженного Августина. Она написана была популярно; долго неизвестен был автор, потом узнали, что был испанец Вальдец (Valdez), секретарь посольства в Неаполе, написавший эту книгу сам или по крайней мере под его влиянием она была написана монахом одного из неаполитанских монастырей. Моденский епископ Мороне напечатал его на свой счет. По донесениям впоследствии инквизиторов, оказалось, что в Италии в это время 3000 учителей были заражены новым учением. Это учение соединялось здесь с философскими понятиями: многие образованные люди читали по–гречески отцов восточной церкви и понимали Реформацию гораздо чище и, можно сказать, не так грубо, как лютеране. Но это явление не могло быть прочно. Католицизм имел в Италии свое основание и корень: папы и кардиналы хорошо понимали, что если новое учение утвердится и в Италии, то дело католицизма будет окончательно проиграно. Известно, что с Климентом VII кончился ряд тех просвещенных блестящих дарованиями пап, которые стояли дотоле во главе католицизма. Последовавшие преемники папского престола были большею частью суровые ревнители старого учения, которые видели в науке врага своего. В 1542 г. два кардинала, Карафа и Бургос, оба доминиканцы, предложили папе восстановить в Италии инквизицию. Инквизиция существовала уже давно; она возникла еще в XIII столетии в Южной Галлии, против альбигенской ереси; но в Италии, благодаря образованным нравам, она не принималась сильно и число жертв ее не было так значительно, как, например, в Испании. Папа согласился на это требование (Павел III). Усердие Караффы было так велико, что он уступил собственный дом свой для помещения инквизиции и на свой счет купил орудия, необходимые для действия, цепи и т. п. Членами инквизиции назначены были первоначально шесть кардиналов, самых строгих ревнителей старого учения; им предписано не обращать внимания ни на положения лиц в обществе, ни на какие другие обстоятельства. Перед новым судилищем не раз приходилось оправдываться самим кардиналам, хотя, разумеется, это делалось тайно. Кардинал Поль, один из самых ревностных защитников католицизма, должен был отдать отчет в своих поступках перед инквизицией. Судились не только дела, но убеждения и образ мыслей. У одного современного итальянского писателя находим следующее выражение: «В наше время истинному христианину не удастся спокойно умереть на своей постели, ему предстоит прежде непременно побывать в инквизиции». Последствия всего этого скоро обнаружились: школы были закрыты, учителя отставлены; насколько они действительно были протестантами, это трудно решить — значительная часть духовных лиц принуждена была бежать; академии некоторые закрылись; какой–то ужас овладел Италией. Великолепное движение просвещения, которое видим мы в Италии в XV столетии, замкнулось. Католицизм овладел Италией: но Италия дорого заплатила за его победу. В 1550‑ых годах издан указатель запрещенных инквизицией книг: здесь в первом ряду являются сочинения кардиналов и вообще многих высших лиц римской иерархии. Но не одними этими средствами действовал католицизм. В то самое время, когда Лютер и другие реформаторы нападали на монашество, монашество старалось возникнуть к новой жизни — возникают новые ордена: Орден театинцев, составленный из лиц высшего общества, послуживший рассадником епископов; Орден капуцинов, более близкий к народу своим образом жизни, оказавший некогда папам великие услуги, но потом, загрубелый и одичалый, сделался в полной форме представителем католического монашества. Но гораздо важнее по своей деятельности и по огромному влиянию был Орден иезуитов. Нам нет времени входить здесь в большие подробности об его основании и значении; тем более, что это дело более или менее всем почти известно. Лучшими сочинениями для руководства в этом случае могут служить: 1. Отдел в истории пап Ranke и Geschichte der Jesuiten, Кортюма. Наделавшие в свое время много шуму лекции Кинэ и Мишле о том же предмете не заслуживают такого внимания: это памфлеты в ученом смысле, не имеющие большого значения. Гораздо важнее их по фактам даже книга Вольфа, написанная в конце прошлого и вышла в начата нашего столетия.

Но, чтобы иметь понятие об инквизиции, лучше всего читать об ее учреждениях: отсюда пахнёт на нас самый дух этих учреждений.

Лекция 33 (16 Февраля)

Основателем Иезуитского ордена был, как известно Дон Иниго, или Игнатий Лойола, сын одного дворянина в испанской провинции Гвипускоа. Он родился в 1491 году и получил обыкновенное образование тогдашних дворян в Испании, то есть читал много рыцарских романов, настроивших в эту сторону его воображение. Молодость свою он провел в военной службе, где ему предстояло блистательное поприще, ибо он был храбрым офицером, и притом значительные связи и другие благоприятные обстоятельства содействовали его скорому повышению. В 1521 году, при осаде французами Пампелоны, он был тяжело ранен в ногу. Болезнь была очень продолжительна. Неловкий хирург дурно выпрямил кость, гак что, когда Лойола выздоровел, он заметил, что нога его была крива. Это произвело на него такое неприятное впечатление, что он снова велел сломать себе ногу, чтобы справить ее надлежащим образом. Во время этой второй болезни, скучая долгою праздностью, он просил книг: ему дали Flores Sanctorum. Это были легенды о святых (рассказанные с простотой средневековых летописей). Это чтение произвело на непривычного к таким занятиям Лойолу чрезвычайно сильное впечатление: воображение его распалилось; все свои рыцарские понятия он перенес в эту новую, открывшуюся ему область. Такие явления были нередки в средние века, а Лойола был сын своего века. Тогда он вообразил себя рыцарем девы Марии. Понятия о том, как он должен служить ей, еще не установились; многие принимали это настроение его духа за признак сумасшествия. Он бросил военную службу и совершал разные обеты в честь избранной им для служения.

В 1523 г. он отправился в Палестину, отправился с тем, чтобы разнести повсюду поклонение святой деве. На пути ему нужно было одолевать большие препятствия. Но, когда он прибыл на Восток, его поразило собственное его невежество: он не мог отвечать на догматические вопросы магометан в спорах; перевес в этих спорах, — разумеется, они велись посредством переводчиков, ибо Лойола знал только по–испански, — оставался не на его стороне. Он возвращался в отечество с этим сознанием бессилия: тогда он начал учиться в испанских университетах в Алькале, Саламанке; ему следовало начинать, можно сказать, с азбуки; прежде всего ему надо было учиться по–латыни. С целью окончательного образования он отправился в Париж: тогда ему было уже около 40 лет. Упорным трудом преодолел он все эти трудности. Но, учась в Париже, он высматривал людей одного образа мысли с ним. Он нашел таких троих: один из них принадлежал также к высшей испанской фамилии. В 1534 году их было уже 6: они решились составить новый орден. Но мысль об этом ордене носилась в умах их еще смутно; они не смели еще просить папу об осуществлении своих неопределенных надежд. Предварительно они хотели отправиться в Палестину, чтобы там прежде положить начало своих подвигов. Но обстоятельства помешали: они не нашли в Венеции корабля для отплытия, ибо в это время была война с турками. В 1540 году, 27 сентября, папа Павел III утвердил основание нового ордена, главой которого явился Игнатий Лойола. Орден сначала был еще весьма немногочислен. Он отличался от предыдущих орденов тем, что к трем обыкновенным обетам в нем присоединялся 4‑й: безусловное повиновение папской власти. В самом начале он высказал намерение служить везде и всевозможными средствами к утверждению католицизма и папской власти. Верный своим воинственным воспоминаниям, Игнатий дал ордену название Jesu Christi militia. Он умер в 1556 году. Из ближайших преемников его самые замечательные были — Лойнец и Аквавива. Оба они были генералами Иезуитского ордена. При них окончательно образовались положения ордена, которые и изданы в 2 фолиантах под заглавием Institutum societatis Jesu. Мы упомянули уже Характер этих положений. Они были не раз предметом похвал даже со стороны самых ожесточенных врагов этого ордена. Между прочим, французские философы XVIII столетия, в том числе д'Аламберт, называли их одним из самых замечательных памятников человеческой мудрости. Если действительно под этой мудростью мы можем разуметь только умение употреблять человека для каких угодно целей, то это будет правда. Но если вникнуть глубже, если спросить, что в них заключалось для истинного понимания и поддержания нравственного достоинства человека, для определения его назначения на земле, одним словом, что касается подобных великих вопросов, то в этом отношении положения иезуитов произведут самое невыгодное и тяжелое впечатление на читающего. Не имея возможности входить здесь в подробности, укажем только на некоторые из этих положений. Во–первых, орден подчиняется генералу, избираемому членами; генерал обладает неограниченною властью — это монархическое начало в высшей степени своего развития. Не только внешние поступки подвергаются его надзору, но дела совести и убеждений. Каждый год члены ордена приносят общую исповедь, и результаты ее должны быть доведены до сведения генерала. Но генерал в свою очередь подчиняется надзору: несколько членов, пользующихся особенным доверием ордена, приставлены к нему, чтобы постоянно наблюдать за ним и предостерегать его в случае каких–либо колебаний с его стороны. Орден разделен на провинции, в каждой провинции есть свой наместник, пользующийся огромными правами, в своей провинции занимающий место генерала с такою же почти, как и тот, неограниченной властью. Лица ордена разделены на многие ступени по степени достоинства. Число членов настоящего братства, профессов, весьма незначительно: число испытуемых огромно. Надо много лет искуса, чтобы удостоиться принятия в орден. Во время этого искуса надо отказаться от всех мирских связей, от семейства, друзей, имущества; это имущество переходит не к родственникам вступающего в орден, а к ордену. Беспрестанно повторяемая исповедь, в которой испытуемый должен высказывать самые тайные мысли и мелкие желания, дает возможность постоянно руководить ею для цели ордена. После нескольких лет такой жизни неминуемо, сознательно или бессознательно, переходит член к тем нравственным убеждениям, которые требуются со стороны ордена. Цель ордена высказывается прямо: сокрушить волю человека, дабы он был мертв, как жезл, как труп. Лицу с его личными побуждениями нет места в ордене: человек существует для ордена. Можно сказать, что орден, таким образом, обоготворил самого себя. Сперва он служил католицизму, но потом сделался сам себе законом и целью. С необычайной верностью взгляда угадали основатели ордена, мы говорим основатели, ибо основателем нельзя считать одного Лойолу, слишком восторженного и фанатического, чтобы придти к глубокому пониманию человеческой натуры, основатели ордена угадали потребности современного общества и то положение, которое орден должен был занять в нем. Они отказались от всех внешних форм и признаков монашеской жизни; у них не было особенных одежд, не было монастырей. В числе членов ордена было много мирских братии, которые не произносили даже обета целомудрия и могли вступать в брак: они были связаны только обетом покорности. В эпоху Реформации, когда духовные потребности человека были так сильно раздражены, они избрали три главных средства для достижения цели своей деятельности: 1. Исповедь. Они старались занимать места духовных отцов при главных дворах европейских; таинства в руках их было часто страшным орудием. Они мастерски умели проникнуть в совесть человеческую и заставить звучать в ней те струны, которые были им нужны и выгодны. Самолюбие, страсти, прежние преступления — все послужило им средством. Нравственные преступления не считались тяжкими, когда вели к цели, все разрешалось для последней. Потому в конце XVI столетия орден пользовался уже огромным влиянием своих отдельных членов при дворах европейских. Он обладал знанием всех государственных тайн. То, что знал один член ордена, то знал генерал и прочие члены.

Далее заметили иезуиты (2), до какой степени действовала сильно на умы протестантская проповедь: тогда они явились проповедниками. Самые замечательные из католических проповедников в XVI столетии принадлежали к их числу. Еще (3) самое важное средство к их влиянию было воспитание юношества. Мы уже заметили, как была важна заслуга реформаторов в этом отношении. Лютер, Меланхтон, каковы бы ни были недостатки их в других отношениях, хорошо понимали все значение образованности. Конфискованные у католического духовенства имущества должны были служить, по их мнению, преимущественно к заведению новых школ. Правда, корыстные расчеты немецких князей часто мешали им здесь: но тем не менее все–таки заслуга Реформации в этом отношении была весьма значительна. Чтобы убедиться в этом, стоит только сравнить прежние учебники с учебниками Меланхтона и последующими; здесь мы увидим, как резко новое воспитание оторвалось от средневекового. Иезуиты заметили это: они решили противопоставить воспитанию протестантскому воспитание своего ордена. Тогда во всех провинциях они завели школы, привлекая в них, во–первых, отличным преподаванием, по крайней мере в формальном отношении; преподавание древних языков шло здесь не хуже, чем где–либо; многие науки шли даже лучше. Сверх того иезуиты сами помогали бедным родителям учеников, а юношей они обнадеживали верными успехами в жизни под их покровительством. Всякий даровитый юноша, выходивший из этих школ, был привлекаем в их ряды, если же нет, то он оставался по крайней мере навсегда расположенным к ордену, оставался светским его союзником. С своей стороны орден помогал ему своим мирским влиянием. В высших учебных заведениях действовали также иезуиты. Воспитывая дворянство, они превосходно умели приноровиться к его потребностям: это не было воспитание монашеское, отрешенное от практических целей; и иезуиты не хотели этого, они воспитывали деятельных людей, но старались и умели обратить их деятельность к своим целям. Зато те же правила, которые господствовали в устройстве ордена, прилагались и к воспитанию. Можно сказать, что воля человека была постоянным предметом враждебных притеснений ордена: он старался сокрушить ее. Он старался только развить те способности в человеке, которые мог употребить в дело, и ослабить по возможности характер. Тот же строжайший надзор, как в самом ордене, имел место и при воспитании. С каким–то преступным коварством наставники пользовались доверенностью и взаимным дружеством учеников; если один из них узнавал какую–либо тайну от другого, он обязан был под опасением строжайшего наказания передать ее наставнику, хотя, конечно, эти тайны были мелкие и большей частью нравственные: но орден хотел знать каждого отдельного своего ученика. Этим и объясняется то могущество, с каким до сих пор живет орден иезуитов: он образовывал сам себя. Но в XVI столетии деятельность обнаружилась его страшным и опасным образом для Реформации: иезуиты выступили смелыми, ловкими и умными противниками протестантизма. Без сомнения, инквизиция не много бы сделала против нового движения со своими суровыми средствами. Деятельность иезуитов в этом отношении оказалась гораздо значительнее. Доселе протестанты обвиняли католиков в невежестве, указывая на темные стороны католической иерархии: теперь из среды католицизма выступил орден образованный, деятельный, который со своей стороны мог обличить протестантов часто в невежестве, который равносильно боролся с ними на поприще науки и одолевал их в сфере политической.

Эта новая деятельность католицизма обнаружилась на соборе Тридентском. Собор этот, трижды собиравшийся, оказал также важное влияние на судьбу католицизма, обратив на себя внимание современников. Мы имеем два замечательных сочинения об этом соборе, заключающие в себе все главные, необходимые сведения для его истории: это сочинения — фра Паоло Sarpi и иезуита Pallavicini. Сарпи — родом венецианец, монах, у которого было много независимых от средневековой католической догматики убеждений, написавший историю Тридентского собора в таком духе, который заставил некоторых думать, что она написана протестантом. Но, по достоверным сведениям, оказывается, что он был истинный католик и что протестантский элемент был в нем результатом глубокой опытности и, может быть, отголоском общих венецианских убеждений. В Венеции мы видим постоянно одно господствующее начало: готовность принять все католические догматы и глубокую ненависть к папам; то же самое направление вполне отразилось и в сочинении Сарпи. Он остался до конца монахом, совершал таинство католической церкви, следовательно, его убеждения против католицизма были более политические. Но книга его много произвела шуму и немало содействовала протестантам к отвержению приговоров Тридентского собора. Ему отвечал Палавичини книгой, бесспорно, ученой, но носившей в себе все направление ордена, к которому принадлежал автор. Он часто в своей книге, не называя Сарпи по имени, входит в разбор его мнений и старается их опровергнуть, не всегда беспристрастно. Это два голоса, раздающиеся из недр самого католицизма и показывающие ясно, до какой степени там еще колебались и не установились мнения. Для того чтобы ближе познакомиться с их полемикой, можно пользоваться сочинением Ришара: Sarpi und Pallavicini, изданном в 1542 году. Акты Тридентского собора, кроме других изданий, изданы по–немецки в 1545 году; здесь помещены протоколы отдельных заседаний и небольшие акты, заключающие в себе все нужное, чтобы иметь ясное понятие о соборе.

Мы говорили уже, при каких отношениях собирался Тридентский собор; папа, убеждаемый примерами предшествовавших соборов, опасался его; протестанты, сначала желавшие его, скоро поняли, что им нельзя ждать со стороны его справедливости к своим мнениям. Следовательно, его хотел только один Карл V, надеявшийся с его помощью образовать новую умеренную партию. В 1545 году папа повестил собираться собору; в 1547 году после 8 заседаний он перенесен был в Болонью, и мы знаем причину этого — разрыв между папой и императором. После двух заседаний в Болонье, в 1548 году, собор разошелся. Папа Юлий III в 1551 году снова созвал собор: движение Морица воспрепятствовало его действиям в 1552 году. Наконец, после 10 лет перерыва, в 1562 г. папа Пий IV созвал собор снова. Всех заседаний было 25. В них окончательно были определены католические догматы и введены новые необходимые реформы: католицизм возобновился и принял ту форму, в какой существует доселе. Между католицизмом до Тридентского ее бора и после него много различия. Здесь выразилось влияние протестантизма, но оно выразилось не в реформах католицизма, а только в упорном сопротивлении его и более резком выражении прежних начал. Так, предание получило здесь равное значение со Священным писанием. Латинский перевод последнего объявлен каноническим текстом. Прежние учения о таинствах утверждены. Все нововведения, на которых настаивали протестанты, преданы проклятию, нельзя сказать, впрочем, чтобы единогласно. Особенно в начале собора некоторые сановники духовные сильно восставали против иных определений, например, безбрачия духовенства. Престарелый епископ Диодорий, известный своей испытанной нравственностью, требовал допущения брака, но такие требования не могли осуществиться. Если мы обратим внимание на состав собора, мы увидим ясно эту невозможность: не только немецкие епископы, но испанские и французские жаловались на преобладание на соборе итальянской партии; оказалось, что на соборе было 2/3 итальянских духовных лиц; 2 только немецких епископа приходилось на 200 членов; французское влияние было также устранено. До какой степени папская воля влияла на решение вопросов, видно из того, что часто откладывалось решение важного вопроса дотоле, пока приедет курьер из Италии с готовым решением от папы. Собор кончился в декабре 1563 г., результаты его были чрезвычайно значительны; постепенно приняли его решения Испания, Италия, Польша, Бельгия протестовала, во Франции признана только догматическая часть; все, относившееся к распоряжениям касательно духовенства, отвергнуто. В землях протестантских решения собора, разумеется, не имели никакого значения. Главными виновниками скорого окончания собора в последнее время, советниками и орудиями папской воли в его решениях были и иезуиты: голоса их на соборе имели весьма важное значение.

Лекция 34 (18 Февраля)

Мы видели, какое значение имел Тридентский собор для возрождавшегося католицизма в его борьбе с протестантизмом. Догматы католические получили здесь окончательное освящение. В 1566 г. был издан на основании положений собора катехизис, явно вызванный подобными явлениями в протестантской духовной литературе. Чрез несколько лет учреждена была в Риме особая конгрегация, которой поручено было объяснение и толкование положений Тридентского собора. Мы видели, что эти положения, однако, были приняты не всеми государствами Европы. Некоторые государства приняли их только частью, например, Франция, отринувшая в них все, что не касалось догматов; Нидерланды протестовали против большей части положений; в протестантских землях они, разумеется, не имели никакой силы. Но результаты Тридентского собора, выразившиеся в его положениях, приняли тотчас же и политический характер, что виднее всего из царствования Филиппа II в Испании. Известно, какое могущественное государство оставил Карл V своему сыну, это была, во–первых, Испания; далее бургундское наследие состояло из Нидерландов, нынешней Голландии и Бельгии, Франш — Конте и части нынешней Франции, Фландрии; сюда присоединялась часть Артуа, Милан, Неаполь, Сицилия; сверх того обширные владения, завоеванные в новой земле смелыми вождями — Пизарро и Кортесом; то есть Мексика, Перу и другие испанские владения в Америке, объемом своим далеко превосходившие саму Испанию. Но не одним объемом земель и количеством народонаселения в них был силен Филипп II: ему принадлежали лучшие земли тогдашней Европы. Сама Испания находилась еще на высокой степени благосостояния; современные свидетельства показывают, что одна Андалузия заключала в себе более 3000000 жителей; вся эта часть Испании была превосходно возделана, здесь процветало земледелие и садоводство. Таково же было и королевство Валенция. Пустыни нынешней Кастилии были превосходно возделаны. Испания могла прокормить не только свое народонаселение, но отпускала за границу на огромные суммы хлеб, особенно вино и шерсть. Ее мануфактурная промышленность ставила ее наряду с первыми промышленными народами того времени: в Европе славились испанское оружие, толедские клинки, сукна, шелковые изделия. В одной Севилье жило более 130000 ткачей; в Сеговии их было 32000. Можно наверное сказать, что тогдашнее народонаселение Испании превосходило в 1,5 или даже 2 раза нынешнее и в 10 раз было выше нынешнего своею производительностью. Итальянские владения Филиппа II, королевство обеих Сицилии и Миланское государство еще не сошли на ту низкую степень просвещения и общественного благосостояния, на которой мы видим их в XVII столетии; здесь были также богатые и торговые земли. Но перлом в венце Испанского короля были его нидерландские владения. Здесь, при устьях Рейна, Шелды, Мааса, возникли те торговые города, которые с начала XVI столетия делаются главными в Европе по своей торговле. Антверпен занимал тогда первое место между рынками Европы; сюда привозились товары с далекого Востока, из Индии, не говоря уже о мануфактурной промышленности Нидерландов. Конечно, ни одна провинция тогдашней Испании не давала такого дохода, как Нидерланды. Но во внутреннем своем состоянии все эти области чрезвычайно разнились между собою правами, преданиями, отношением к центральной власти. Могущество Карла V относительно их основывалось на том, что он умел превосходно ладить с отдельными национальностями, соединенными под его скипетром. Государственный совет, игравший при нем такую важную роль, состоял из представителей всех этих национальностей. Карл окружен был не одними испанцами: не говоря уже об итальянцах, так часто предводительствовавших его войсками, Пескара и других; мы впоследствии видим при нем нидерландских сановников, графа Горна (Ноогп), Эгмонта, Вильгельма, принца Оранского, и т. д. Мы увидим далее, каковы были отношения и к другим, отдельным областям. Но эти отношения скоро переменились, когда место его занял Филипп. Филипп был испанец и то не в обширном смысле: он был кастильянец. Кастилья была любимою его областью, она была для него государством, и он управлял государством, как Кастильею; для нее он жертвовал всем. Вскоре по вступлении своем на престол он без больших побудительных причин начал войну с Генрихом II Французским; эта война, прославленная двумя победами над французами, которыми Филипп был обязан своим полководцам, при St. Quentin и при Gravelingen, кончилась, однако, миром в 1559 году при Chateau Cambresis, который не принес Испании никаких выгод: по этому миру обе страны воротили одна другой все завоеванное. Но результаты этой войны были важны и в другом отношении: они дали случай королю испанскому привести в исполнение относительно Нидерландов те меры, на которые не решался его отец при всей своей гениальности. Отношения Филиппа к Нидерландам составляют одну из важнейших эпох того времени и принадлежат к числу событий, бросивших влияние на всю тогдашнюю историю. Мы остановимся на них.

Известно, что нидерландские области принадлежали Габсбургскому дому вследствие бракосочетания Марии Бургундской с Максимилианом Австрийским. Этих областей было 17, они составляли так называемые Нидерландские провинции. Это были богатые, по преимуществу торговые и промышленные земли. Каждая из этих областей составляла относительно внутреннего управления отдельное целое, имела свои права, льготы и предания. В делах, касавшихся до целого края, собирались чины отдельных областей и составляли Генеральные штаты. Эти чины состояли из духовенства, дворянства и городового сословия. Без согласия чинов король или герцог не мог ни налагать новых налогов, ни собирать податей. Без согласия каждой отдельной провинции он не мог выдавать обязательных для всех положений. К каждой отдельной провинции он стоял в каком–либо особом положении; права его в каждой отдельной провинции были неравны и имели много разнообразных отношений. Карл V умел превосходно ладить со скупыми и расчетливыми жителями этих областей. Они не жалели для него денег, потому что он не трогал прав их. Правда, здесь были исключения, например в деле Карла с Гентом, и нужно вообще сказать, что правительству трудно было избежать неприятных отношений к народонаселению; но, как бы то ни было, Карл V все–таки умел здесь ладить, получал отсюда большие деньги, содержал на них войско и во время Реформации мог здесь беспрепятственно казнить еретиков. Но уже в последнее время его правления обнаружились здесь некоторые начала оппозиционного движения: Реформация сильно проникала сюда, хотя нидерландцы издревле отличались ревностью к католицизму, о чем свидетельствовали их превосходные католические храмы. Но особенное положение этих земель, в которые по торговым и промышленным расчетам стекалось много иностранцев, географическое положение между Францией и Германией, где оказалось тогда реформационное движение, все это должно было забросить и сюда семена нового учения. Может быть, это учение нашло себе готовую почву в тех многочисленных ересях, о которых так часто упоминают средневековые памятники нидерландской истории. Движение это долго укрывалось от Карла, пока не выступило с явной смелостью, когда с церковных кафедр начались открытые выходки против католицизма. Император, не связанный здесь, как в Германии, жестоко стал наказывать еретиков: вследствие этих гонений в некоторых местах уже слышался ропот. Война Филиппа с Францией в первые годы его правления сделала необходимым содержание в Нидерландах испанских войск. Но по положению король испанский не имел права держать здесь войска; только охранение нидерландских границ со стороны Франции давало ему на это еще некоторое право. Когда же война с Францией была кончена, жители областей начали требовать, чтобы войска испанские были выведены. Филипп начал отказываться. В сущности это войско было так мало, что оно было вовсе не опасно для жителей: в нем находилось только около 3000 испанцев; но король настаивал на своем намерении. В 1559 году он уехал из Нидерландов и в течение 39 лет своего правления не выезжал более из Испании, можно сказать, из Мадрида. С именем Филиппа соединяется такая известность и слава, такие воспоминания, что эта личность получает для нас особенное значение. Но в исследования о нем проникло много ошибок: на него пало слишком много обвинений; ныне нетрудно найти ключ к уразумению его поступков. Он был отнюдь не такой свирепый, кровожадный государь, каким обыкновенно представляли его в истории. Это был человек с умом твердым, но узким и ограниченным; рано составив себе известные понятия о своем положении и обязанностях, понятия довольно тесные, он не изменял им ни в каких обстоятельствах; необычайно деятельный, но не всегда плодотворно, со всеми предрассудками испанского дворянина, с затаенным презрением к другим национальностям. Тот государственный совет, который при отце его имел такое великое влияние на правление государством, особенно вначале, был тотчас им преобразован: в его члены преимущественно поступали кастильские дворяне. Вообще целью короля было как можно более ввести однообразия во владениях и истребить местные особенности и права. С этим в уме его соединялись идеи порядка, но не совсем правильно понятые; оттого часто его меры были ложно перетолкованы. Но факты не дают, собственно, повода к такого рода обвинениям. В разных архивах испанских хранится несколько тысяч бумаг, исписанных рукою Филиппа. Он правил государством из своего кабинета, с утра до ночи занятый работою. Он редко видался с министрами; каждый из них представлял ему доклады: король читал и отмечал их своею рукою, иногда наложенная им резолюция выходила обширнее самого доклада. Трудно дознаться, каким образом он успевал все это переделать; но он не только знал в подробности администрацию, он знал даже личности своего государства. Часто какой–нибудь сановник просил его о назначении на место совершенно ничтожного и темного лица; король отвечал, что это лицо не может занять известного места; он успел уже лично о нем справиться в прежних бумагах. Одним словом, это был человек подробностей, но у него не было высших государственных идей; превосходный труженик, он не был, однако, в уровень со своим положением. Но его выражение, что в подвластных ему землях не заходит никогда солнце, было вполне справедливо: он был могущественнейший из государей, от него могла быть недалекою мечта о всемирной монархии. В его руках были богатые земли; новый мир снабжал его сокровищами; у него была лучшая армия и лучшие полководцы тогдашнего времени. Между тем мы увидим, какие результаты имело его царствование. Два ложных убеждения преимущественно погубили Филиппа: с одной стороны, исключительный, узкий католицизм испанский, заставлявший его смотреть на протестантов с горячим желанием истребить их с лица земли; он истощил все силы Испании в этой бесплодной борьбе; с другой стороны, его погубило намерение — уничтожить все особенности в своих областях и провести в них один общий уровень. Исходя из этих убеждений он часто бывал жесток, хотя положительной и постоянной жесткости и незаметно в его характере; исполнители его воли были часто гораздо жесточе его; притом он недаром был испанец и воспитанник того века, в котором Макиавелли был ручной книгой всех государственных мужей. Первое неприятное столкновение Филиппа с подданными, возникшее в Нидерландах, началось там по поводу выведения оттуда войск, потом по поводу налогов, в которых отказали ему чины, наконец, по поводу введения в этих областях нового разделения на епархии. Доселе в Нидерландах было только 4 епархии: одни из них зависели от архиепископа Реймского, следовательно, от Франции, другие от архиепископа Кельнского, следовательно, от Германии. Король под тем предлогом, чтобы устранить влияние иноземного духовенства, разделил Нидерланды на 18 епархий — мера резкая и крутая, которая должна была вызвать энергическое сопротивление: во–первых, со стороны прежних епископов, которые потеряли таким образом большие доходы, во–вторых, со стороны дворянства и городового сословия, ибо они поняли, что теперь число голосов на стороне короля будет гораздо значительнее, так как духовные лица, им избираемые, должны были оставаться постоянно на его стороне. Наконец, протестантская партия видела здесь намерение короля подчинить ее большему и строжайшему надзору. Вместе с делением на новые епархии, во главе которых было поставлено три епископа, разнесся слух, что Филипп хочет ввести в Нидерландах инквизицию. Инквизиция была исключительно кастильским учреждением, в духе Фердинанда Католика. В самой Испании она была не везде принята: так, Арагония не приняла ее; в Милане по поводу ее введения возник сильный бунт. В Нидерландах было против нее общее негодование, не с одной стороны протестантов, но и со стороны католиков: и католики хорошо понимали, что здесь идет дело главным образом не о религиозных верованиях, а о политических интересах. Король в этом случае должен был уступить общему негодованию, не отказавшись, однако, совсем от своей мысли. Правление в Нидерландах он вверил сестре своей Маргарите, герцогине Пармской, женщине умной, образованной, но преданной учению Макиавелли. Филипп не доверял, однако, и ей: он поставил ей в виде советника и соглядатая ее поступков кардинала Гранвеллу, родом из Франш — Конте, человека образованного и с талантом, но не разбиравшего средств, когда он хотел заслужить милость короля. К общим причинам неудовольствия против короля присоединились еще частные у нидерландской аристократии. В Нидерландах было могущественное и богатое дворянство, игравшее первостепенную роль при Бургундских герцогах и Карле V: нидерландские советники Карла управляли во время его молодости в самой Испании. Вообще Карл V оказывал большое доверие нидерландцам: недаром, передавая сыну престол, он вышел, опираясь на правое плечо Вильгельма Оранского; тогда же это обстоятельство было перетолковано символическим образом: нидерландцы говорили, что король хотел показать сыну, что нидерландцы составляют его опору и правую руку. Теперь же Филипп постоянно и постепенно замещал места в своем совете испанцами. Таким образом, внутри самих владений короля явились две враждебные партии. В особенности же три человека были недовольны поступками короля: Вильгельм Оранский, Эгмонт и Горн. Они были в числе тех блистательных генералов, которым Карл V обязан был большей частью своих побед. Теперь же они остались с одними почетными титулами, но без практической деятельности и без сильного влияния. Герцог Альба был личный враг их: он поссорился с ними еще тогда, когда они вместе служили в войске покойного короля. Зависть, оскорбленное честолюбие были причинами этого раздора. Жалобы, беспрестанно увеличивавшиеся из Нидерландов на тамошнее правительство, заставили короля согласиться на одну уступку: он в 1564 году вызвал оттуда Гранвеллу. Но после отъезда Гранвеллы дела шли прежним порядком: Маргарита действовала совершенно в его духе. Беспрестанно ездили в Испанию депутаты от нидерландцев и возвращались оттуда с лестными обещаниями со стороны Филиппа: но обещания не исполнялись. Между тем волнение в Нидерландах усиливалось: в низших слоях оно принимало характер религиозный, в высших — политической оппозиции. Так шли дела до 1567 года. Тогда Филипп объявил, что так как Маргарита обременена занятиями, то он считает нужным послать ей советника и помощника: и этим советником и помощником был избран герцог Альба, мюльбергский победитель, хорошо известный вождям нидерландской аристократии. Он явился в Нидерланды не один: с ним шло 10000 испанских ветеранов. Дело было понятно, зачем шел он. Вильгельм Оранский тотчас уехал из Нидерландов; граф Горн и Эгмонт остались, надеясь на свои заслуги: мы увидим последствия.

Лекция 35 (21 Февраля)

Мы видели, в каком состоянии находились испанские Нидерланды перед прибытием сюда Альбы в 1567 году. Меры, принимаемые правительством испанским, производили общее волнение: испанские войска, несмотря на протестацию, находились в Нидерландах; учреждено было несколько новых епархий; при каждом епископе находилось два инквизитора; светской власти приказано было оказывать содействие духовенству в преследовании ереси. Настоящей инквизиции еще не было, но эти меры намекали уже на близкое ее введение. В 1566 году высшие сословия нидерландские заключили между собою так называемый Компромисс, которым обязывались защищать всеми средствами льготы и права своей родины. С этой целью лица, подписавшиеся в конце договора, в числе 300 отправились к правительнице Маргарите. Один из ее советников, граф de Barlaimant, убеждая ее не бояться пришедших, назвал их de Gueux, это название приняли потом все недовольные, и имя гезов мы увидим в продолжение всей истории нидерландских смут. Осенью того же года началось сильное гонение на иконы со стороны протестантов: более 400 церквей было или разрушено, или пострадало от взволнованной черни; множество памятников искусства погибло. Но в том же году это волнение улеглось благодаря мерам правительства и пособию Вильгельма Оранского, Горна, Эгмонта и, наконец, вообще нидерландских сановников.

При таких обстоятельствах явился в Нидерланды Альба. Ему приказано было служить советом и содействием Маргарите. Замечательно, что в заседании верховного совета, которое имел Филипп по этому поводу в Мадриде и который весь состоял из испанцев, только два лица — великий инквизитор и Альба, убеждали к принятию резких и строгих мер; другие советовали смягчить некоторые постановления: но первое мнение превозмогло. Альба отправился из Испании с 10000 ветеранов, сделал высадку в Генуе и сухим путем через Альпы пошел в Нидерланды. На пути примкнули к нему еще 10000 немецких ландскнехтов. Цели его были ясны для всех дальновидных людей в Нидерландах. Первый, кто понял эту опасность, был осторожный, умный и хитрый принц Оранский. Он объявил, что удаляется из Нидерландов и останется верен королю дотоле, пока правительство не коснется его именья и чести. Горн и Эгмонт отказались отправиться за ним: они гордились своими прежними заслугами и думали в качестве кавалеров ордена Золотого Руна, что их может судить только верховный капитул ордена. Вслед за Вильгельмом отправилось огромное число эмигрантов. Чрез несколько дней по прибытии Альбы Эгмонт, Горн и человек 20 высшего дворянства были арестованы. Давнишняя вражда между испанской и нидерландской аристократией ярко здесь обнаружилась. Правительница

Маргарита протестовала против новых поступков правительства и Альбы: она сложила с себя правление и удалилась в Италию. Несмотря на то, что прежде были ею недовольны, в эту минуту народ мог жалеть о ней: для него наступала теперь эпоха тяжелых испытаний. Общее внимание устремлено было на процесс, зачатый против Эгмонта и Горна. Оба графа сослались на то, что они, как кавалеры упомянутого ордена, могут быть судимы только его членами: но это было не принято на том основании, что государственная измена их, недоказанная, впрочем, лишает их всех прав: они и вместе с ними еще 18 человек были приговорены к смерти и казнены. Эта казнь произвела страшное впечатление в Нидерландах и в целой Европе. Все знали, что Эгмонт был один из знаменитейших вождей Карла V, что преступления за ним не было никакого. Вина его состояла только в том, что он от лица нидерландцев ездил в Мадрид с жалобою на испанское правительство. Впрочем, характер Эгмонта представляют обыкновенно несколько в поэтическом виде: виною этого поэтическое произведение Гете, представившее его юношей, между тем как в эту эпоху ему было уже за 50 лет, он был женат и имел 9 человек детей. Тотчас составлено было Альбою верховное судилище для суда над мятежниками; во главе его стал испанец, доктор прав Варгас (Johann de Vargas), любимец Альбы, который высказал взгляд свой на дела в следующем выражении: «Здесь нет невинных; еретики совершали преступления, католики смотрели на это равнодушно — и те и другие должны быть наказаны». Жертвы этого судилища были бесчисленны. Других приговоров, кроме смертных, почти не было. В короткое время конфискованные имущества составили сумму более 20 миллионов серебром на наши деньги; если принять в расчет тогдашнее отношение металлов, это составит более 50 миллионов серебром. Но Альба недоволен был частными мерами: он казнил, можно сказать, весь народ, обложив его огромными налогами, прибавляя к притеснениям насмешки. Антверпен принужден был внести огромную контрибуцию, которая тут же употреблена была на постройку крепости с целью враждебною для граждан. В особенности тяжелы и бессмысленны были виды налогов: кроме общей подати, которая состояла из сотой части имущества движимого и недвижимого, положено было при каждой продаже взимать десятую долю движимого и двадцатую долю недвижимого имущества. Католики и протестанты соединились в одном общем чувстве ненависти к притеснителям. Но средств сопротивляться в борьбе не было. Все нидерландские провинции были наводнены испанскими войсками. Казни лучших граждан наводили ужас.

Изгнанники нидерландские, действовавшие отдельно, не внушали пока большого опасения Альбе. Принц Оранский, удаляясь, обещал верность королю только под условием, показанным выше. Он, с другой стороны, до такой степени был убежден в том, что эти меры будут непродолжительны, что оставил старшего сына своего доканчивать курс наук в одном из нидерландских коллегиумов; но сын его был скоро взят и отослан в Испанию; имение его было также отобрано. Тогда он стал в ряды явных врагов Альбы и испанского правительства. Между тем отдельные эмигранты, большею частью из дворян, под начальством морских гезов, опустошали берега. Две более важные попытки ворваться в Нидерланды, произведенные Вильгельмом Оранским и его братом графом Нассауским, кончились неудачно: Альба был превосходный полководец и умел устранить эту опасность; оставалось только море, где нидерландские изгнанники могли грабить суда, они находили убежище в английских гаванях. Но, когда испанское правительство резко протестовало против этого укрывательства, королева Елизавета велела оставить Дуврскую гавань сорока судам, там стоявшим. Эти 40 судов отплыли в Нидерланды, в 1572 году взяли город При (прим. Вероятно, имеется в виду взятие гезами г. Бриля 1 апреля 1572 г.), первый пункт, где они могли утвердиться, и отсюда начали свои дальнейшие действия. Должно быть, Альба сам понял, наконец, свое положение; он был честолюбив и горд в высшей степени, а между тем видел, что ему здесь придется вести войну с мятежами, с общей ненавистью провинций и что ему здесь не предстояло никакого славного и блестящего дела. Кроме того, денег не хватало на требуемые расходы. Тогда он обратился к королю с просьбою уволить его и отправился в Испанию; за ним отправилось несколько членов испанского правительства.

Преемник его, Дон Луи де Реквезенс (1573) был опытнее Альбы. Он превосходил его своею умеренностью и политическим смыслом. Он тотчас по приезде своем объявил амнистию, хотя ограниченную, которой разрешалось всем иноверцам без потери имущества удалиться в соседние земли. Эти меры получили еще большую важность вследствие одержанной им большой победы над двумя братьями принца Вильгельма на Мокрской долине (Mookerheide, 1574 года). Оба принца Нассауские здесь пали; войска их были разбиты. Реквезенс занял войсками большую часть северных областей, где мятеж был сильнее.

Еще до этого Голландия и Зеландия провозгласили наместником испанским принца Оранского, они не восставали явно против испанского короля и хотели только сохранить свои льготы. Вильгельм принял титул от имени короля испанского. Но Мокрскою битвой и занятием некоторых городов кончились успехи Реквезенса: под стенами Лейдена (1574) он потерпел неудачу. Город, плохо укрепленный, решился ему противопоставить крайнее сопротивление. Жители города знали, какой они подвергались участи, если город их будет взят: в их глазах была участь Гарлема, взятого после семимесячной осады, жители коего были повешены и потоплены без различия пола и возраста. Лейденцы говорили, что будут защищаться дотоле, пока останется у них пища, и что в случае крайности они съедят левую свою руку, чтоб драться правою. И точно, сопротивление города было героическое: когда не осталось никаких средств бороться, они прорвали свои плотины и затопили испанский лагерь и себя самих. Город потерпел бесчисленные убытки, которые нескоро могли быть вознаграждены, но испанцы должны были удалиться. Замечательна та награда, которую просил потом Лейден у Вильгельма Оранского. Тот предложил ему на выбор две награды — или совершенное изъятие от податей на долгое время, или основание протестантского университета в городе: город предпочел последнее. Лейденский университет был дан городу в награду за его героизм и сделался рассадником просвещения и одним из первоклассных университетов в XVI и XVII столетиях.

Скоропостижная смерть Реквезенса в 1576 г. принесла еще большую пользу делу восставших областей. Войско осталось без начальника: оно давно уже бунтовало. Тогдашние войска составлялись большею частью из наемников, отличавшихся храбростью, но почти отсутствием всякого порядка; генералы, в числе их Альба и Реквезенс, смотрели сквозь пальцы на их грабежи. Уже при последнем возник мятеж за жалованье: теперь он увеличился еще более. Брюссельский верховный совет рыцарства, заменивший на время правителя, принужден был сам обратиться к жителям края и предложить им взяться за оружие, чтоб удержать мятежные войска. Войско взяло Антверпен и Мастрихт и страшно опустошило их. Антверпен был постигнут страшною участью: пристрастный к испанцам иезуит Страда рассказывает, что испанские солдаты так обогатились грабежом, что делали золотые рукоятки к кинжалам и золотые шлемы. Антверпен с этих пор уже не поправился: его значение торговое и промышленное перешло к Амстердаму, главному городу восставших областей.

Эта общая опасность соединила католиков и протестантов: составился Гентский договор (гентская пацификация в 1576 г.), в котором 17 областей обещались всеми мерами содействовать к удалению испанских войск и восстановлению местных привилегий; вопросы религиозные имели быть решены впоследствии на сейме. Брабант избрал даже своим правителем Вильгельма Оранского. Но две партии уже заметно и резко определились в самих Нидерландах: одна — национально–протестантская партия, во главе которой стоял принц Вильгельм, требовала полной религиозной свободы и по возможности замышляла о совершенном отделении от Испании; другая — католическая партия, старалась о примирении с Испанией на выгодных для Нидерландов условиях. Филипп II думал положить конец этим смутам, назначив правителем побочного брата своего Дон Жуана Австрийского.

Личность этого замечательного князя останавливает наше внимание. Он был сын Карла V, незаконно прижитый им в Нидерландах. Уже поэтому он мог надеяться на хороший прием в Нидерландах. Самая наружность его напоминала его происхождение — это был белокурый, прекрасный собою юноша, в котором было очень мало испанского. Воспитанный при дворе Филиппа II, который сначала очень любил его, он готовился поступить в духовное звание. В знаменитой трагической истории между Филиппом и сыном его Дон Карлосом Дон Жуан, кажется, играл не совсем честную роль. Всем известна история Дон Карлоса, казненного будто бы по воле отца; но он на самом деле не был казнен, история несправедливо оклеветала здесь Филиппа. Дон Карлос был одарен от природы некоторыми замечательными качествами; но воспитание — а может быть, он был таков и от природы своей — развило в нем дурную сторону: он был вспыльчив до сумасшествия. Еще ребенком он откусил голову белке, укусившей его за палец; приближенные к нему лица подвергались самым жестоким оскорблениям; один раз он с кинжалом бросился на Альбу. В особенности в душе его закралась глубокая ненависть к отцу; он один раз признался на исповеди, что хочет убить отца. Когда Альба назначен был правителем в Нидерланды, его раздражительность дошла до крайних пределов, ибо он сам хотел туда ехать за блестящими подвигами. Наконец, теперь он уже не скрывал ненависти к отцу своему. Дон Жуан, который был одних лет с ним, по–видимому, доносил о всех его поступках отцу, и Филипп был долго ему признателен за это. Дон Карлос был арестован и заключен в одной из отдельных комнат дворца; здесь впал он в горячку с признаками явного сумасшествия. Напрасно Филиппа обвиняют в крайней жестокости к сыну: не раз видели, как он приходил и плакал над ним: Дон Карлос скоро умер. Последующие историки рассказали, что ему в заключении была отрублена голова, но это одни романтические прикрасы. Но после его смерти Дон Жуан пользовался великим доверием Филиппа. Это доказывалось, между прочим, тем, что, когда мавры альгамбрские взбунтовались, Дон Жуан послан был для их усмиренья; в этом деле он показал много такта и уменья ладить с восставшим народом. После двухлетней войны он возвратился с громким именем; о поступлении его в духовное звание не было и помину. Скоро ему представился еще более блестящий, подвиг. Турецкое могущество достигло в это время высочайшей степени. Все романские земли ежегодно подвергались набегам турецких корсаров. Наконец, Венеция, папа, Испания выставили против них флот свой. В 1571 году поставленный во главе этого движения Дон Жуан встретился с турецким флотом при Лепанто и разбил его наголову: турки потеряли несколько судов, более 10000 убитыми и множество пленных. Этой Лепантскою победою имя Дон Жуана приобрело громкую славу. Но вследствие этого явления возникли новые отношения между им и королем: честолюбивые планы Дон Жуана смутили короля. И в самом деле его воспламеняли самые романтические предприятия: он мечтал выгнать турков из Европы и основать себе независимую империю. Мы увидим, чем это кончилось.

Лекция 36 (23 Февраля)

Мы остановились на изображении судьбы Дон Жуана Австрийского. Нам известно уже, какою славою покрылся побочный брат Филиппа II еще в летах ранней молодости: победа при Лепанто поставила его наряду с знаменитейшими вождями тогдашней Европы. Но воображение молодого князя исполнено было величавых замыслов: он думал об изгнании турок из Европы, соединяя с этим подвигом свои личные виды, намерение основать там собственное, независимое государство. С этой поры начинаются между ним и королем странные отношения: Филипп начинает завидовать славе его и той любви, которую он возбуждал к себе. Может быть, эта зависть заставила его отказаться от дальнейших выгод, которые он мог приобрести из войны с турками. Дон Жуан хотел осуществить давнишнюю мысль Карла V — окончательно разрушить корсарские государства на берегах Африки — Тунис, Алжир. Здесь у него была мысль основать христианское государство и стать во главе его. Но между ним и королем мы видим постоянно внутреннюю вражду, прикрытую внешним уваженьем, и эта–то вражда мешала всем замыслам Дон Жуана. В 1576 году, измученный уже невозможностью осуществить свои надежды, назначен он был правителем Нидерландов. Он прибыл сюда, покрытый громкою славою; самое происхождение его давало ему здесь большое значение. Но он прибыл при самых неблагоприятных обстоятельствах: мы видели, до какой степени в испанском войске была ослаблена дисциплина — солдаты грабили города: верховный тайный советов Брюсселе призывал граждан к оружию против испанских же воинов. Между всеми лицами, имевшими участие в правлении Нидерландами, католиками и протестантами, преданными и враждебными Испании, состоялся Гентский договор, которым они обязались всеми силами содействовать к удалению испанских войск из Нидерландов и к восстановлению внутреннего благосостояния.

Тогда прибыл сюда Дон Жуан. Чтоб приобрести себе некоторую популярность, он тотчас согласился утвердить Гентский договор, обещая даже быть его защитником, ходатайствовать перед королем о выводе испанских войск, и обещая решить спорные религиозные вопросы на сейме из чинов нидерландских. Но обещания его оказались несбыточными и ложными — король не хотел утвердить их. Давно уже между его близкими людьми были агенты Филиппа, секретари, которым он диктовал самые тайные бумаги, были подосланы Филиппом. И здесь–то мы видим всю талантливость, всю силу личности Дон Жуана: эти подосланные агенты обыкновенно скоро делались горячими его приверженцами и начинали обманывать Филиппа. Такой был преимущественно Эскаведо. Он сопровождал Дон Жуана во всех путешествиях: теперь его тот отправил в Испанию. План Дон Жуана по прибытии в Нидерланды был следующий: он действительно думал вывести отсюда испанские войска, но с этим соединялись у него такие намерения. Известна участь королевы шотландской Марии (Стюарт). На нее с надеждою смотрело католическое дворянство в Англии, считавшее ее притом законной наследницей престола. Она находилась в неволе у Елизаветы: Дон Жуан посредством иезуитов и других агентов вошел в сношенья с нею; условлено было, что в случае ее освобожденья, она предложит ему руку и он сделается королем Англии. Эскаведо отправился для переговоров в Испанию. От чинов нидерландских Дон Жуан требовал только судов для вывода испанских войск, состоявших более чем из 30000 ветеранов. Во главе их думал отправиться сам Дон Жуан, сделать высадку в Англии, призвать на свою сторону всех католиков и получить руку Марии и венец королевский. План Дон Жуана отчасти был известен и другим в Испании: вообще народ любил этого князя за его таланты и за его смелый фантастический характер, гармонировавший с тогдашним направлением умов в Испании. Чтобы избавиться от докук Эскаведо, хитрого, опасного, Филипп поручил Дон Антонио Перецу убить Эскаведо: Эскаведо был тайно умерщвлен (1578). Родственники его начали процесс, все подозренья были на Переца. Но король тянул процесс, отбирая у Переца понемногу все доказательства собственного участия в преступлении. Замечательно, что Филипп старался поссорить своего наместника с подданными нидерландскими и помешать его успеху в покушении на Англию: и эта попытка Дон Жуана не удалась. Дон Жуан хотел принять участие в религиозных войнах Франции, ворваться туда с 6000 и оторвать себе некоторые области в независимое владение: но и этот план не осуществился. Он умер 33 лет (1578), буквально замученный честолюбивыми, великими планами, которых не в силах был осуществить при недостатке благоприятных внешних обстоятельств: таланта и внутренней силы у него достало бы. По вскрытии тела сердце его оказалось совершенно высохшим. Многие приписывали его смерть отравлению со стороны Филиппа: но мы не имеем права возводить на него это новое преступление.

Дело Переца между тем приняло нехороший оборот: носились слухи, что преступление совершено было по высшему приказанию. Процесс тянулся более 10 лет. Филипп держал Переца в постоянном страхе, что он выдаст его суду, отбирая у него доказательства собственного участия: наконец, когда он был уже не нужен ему, он действительно его выдал. Перец выдержал несколько пыток, не назвав имени короля. Наконец, когда он увидал, что король отказался от него, он бежал в Арагонию. Арагонские чины хотели защищать его; тогда Филипп послал туда войско под начальством Альбы; они были разбиты, последний юстиц арагонский Лануза был казнен, и с ним пресеклась его должность, напоминавшая средневековые нравы. Перец, однако, нашел средство убежать и оттуда и провел остаток дней своих во Франции и Италии, бегая от преследования подкупленных Филиппом убийц и разоблачая везде тайны Филипповой политики. Эти показания его составляют самый любопытный документ истории (сведения о всем этом можно найти у Мignet в его Don Antonio Perez. Может быть, нигде так, как здесь, не открывается это преобладание гибельных начал политики Макиавелли; видно, что Перец пропитан ими, и они близко знакомы были Филиппу II.

На место Дон Жуана назначен был сын Маргариты Пармской, герцог Александр Фарнезе Пармский, один из замечательнейших полководцев тогдашнего времени. Вообще все величайшие полководцы в Европе в это время были или испанцы, или находились в испанской службе. Если бы личные таланты могли поправить дело Нидерландов, то, конечно, Александр Фарнезе был бы в уровень с требованиями своего положения. Но обстоятельства были такого рода, что о примирении нечего было и думать. Из 17 областей только 3 изъявляли готовность служить Испании; 14 находились в явном восстании. Войска было потеряно более половины, не только в войне, но от недостатка дисциплины. Кроме того, другие державы в Европе начинали принимать участие в этой распре. Эрцгерцог Матвей Австрийский был призван некоторыми областями в штатгальтеры; другие области, говорившие французским языком, призвали герцога Франца Алонсонского и провозгласили его протектором; между ними с неопределенными правами стоял Вильгельм Оранский. Он был душою всего восстания; к нему стекались толпами на службу освобождения Нидерландов. Франц Алонсонский привел с собою значительную часть католического дворянства, желавшего помириться с испанцами. В 1579 году принц Вильгельм, чтоб дать прочность восстанию областей, побудил северные провинции к заключению Утрехтского договора. Акт этот вначале не имел того значения, которое получил впоследствии. Это была договорная грамота, в которой 7 областей положили защищаться против испанского правительства; общие дела положено решать сеймом чинов; во главе их поставлен наместник короля Вильгельм Оранский. Впрочем, окончательного разрыва с Испанией еще не было. Но эта грамота, возникшая тогда из временных потребностей, легла впоследствии в основу всего устройства Соединенных Штатов нидерландских; но не таковы были мысли составителей ее вначале. От 1579 — 1581 война шла нерешительно. Главные интересы сосредоточивались на переписке между Филиппом и Вильгельмом Оранским. Филипп издал манифест, в котором пред лицом всей Европы торжественно уличал Вильгельма в измене и со своей точки зрения действительно указывал на некоторые поступки последнего, которые не соответствовали подданству. Вильгельм, со своей стороны, издал оправдание, где, между прочим, излагал теорию монархической власти, как он понимал ее: это замечательнейший акт. В 1581 году он побудил северные области объявить Филиппа лишенным прав и себя правителем независимым от Испании. Мы не можем здесь входить в военные подробности, тем более. что война состояла из мелких сшибок, где хотело выказать себя военное искусство. В Нидерланды ездили тогда учиться военному искусству под начальством нидерландцев и испанцев, и, действительно, здесь были положены начала новой военной науки. Но Матвей Австрийский скоро был отсюда удален, ибо он был человек бездарный, без влияния. Франц Алонсонский также скоро сошел со сцены вследствие открывшегося коварного его намерения овладеть Антверпеном и другими городами; он удалился во Францию, где умер в 1583 году. Единственным вождем остался Вильгельм Оранский. В 1584 г. он также сошел со сцены.

Мы видели, до какой степени учение Макиавелли пустило корни в умах тогдашней Европы. С этим учением теперь соединилось другое, столь же страшное. Не возводя лишних обвинений, можно сказать, что многие из этих гибельных учений пустил в ход Иезуитский орден, между прочим, следующее правило: можно убивать лиц, вредящих благосостоянию религиозному или гражданскому. На эту тему писались в то время целые трактаты, особенно этого рода мнения изложил со страшною откровенностью некто отец Мариани, испанский иезуит, в своем сочинении о воспитании государей. Это учение было принято и Филиппом II. В 1581 году, когда северные нидерландские области отложились от Испании, Филипп обещал 25000 червонных убийце В. Оранского, прощение всех преступлений и возведение в дворянское достоинство. Охотников нашлось много; Вильгельм постоянно находился в опасности, однажды даже был ранен. Наконец, некто Валтазар Жерар родом из Франш — Конте, воспитанник иезуитов, застрелил Вильгельма в Делфте. Он пал в то самое время, когда нужнее всего был для восставших областей. Жерар был схвачен и казнен; но король испанский исполнил свое обещание: имя Валтазара долго вспоминалось в молитвах в Испании; семейство его получило обещанную денежную награду и возведено в дворянское достоинство. Гибельные учения принялись: через несколько времени мы увидим подобную смерть Генриха III, потом Генриха IV. Это был разврат мысли, поддерживаемый учением Макиавелли и Иезуитским орденом.

Место Вильгельма Оранского занял младший сын его Мориц (старший находился в Испании, где и умер). Но он был еще очень молод: к нему приставлен был совет из 18 членов. Ему предоставлено было право собирать и распускать войско; права же верховного управления, заключение союзов и т. д. присвоены были чинами. Но без Вильгельма трудно было вести войну с таким опасным соперником, каков был Фарнезе. Чины обратились к Англии: Елизавета прислала им помощь под предводительством Лейчестера (1585 г.). Он был принят с таким торжеством, что его тотчас назначили штатгальтером, устранив права Морица. Лейчестер думал даже провозгласить себя королем. Он был искусный царедворец, хитрый и ловкий дипломат, но не воин: в 1587 году он был удален. Англия продолжала помогать Нидерландам деньгами; толпы дворян приезжали сюда, чтоб сражаться против испанцев: Филипп давно уже негодовал на эту помощь Англии: он решился сделать последнее усилие. В 1588 г. он снарядил известный непобедимый флот, состоявший из 139 больших кораблей испанских; на них было 2600 пушек и 18000 десантного войска. Герцог Медина — Сидония должен был принять начальство. План Дона Жуана имел осуществиться после 10 лет, но уже при меньших условиях успеха: Мария была уже казнена. Судьба Непобедимой Армады известна: она была разбита бурею; тяжелые суда не могли действовать с успехом против легких кораблей английских и нидерландских, флот потерпел несколько поражений; Медина — Сидония, собравши его, хотел обогнуть Англию, но был разбит бурею около Шетландских островов: большая часть кораблей и войска погибла. Удар этот был страшен для испанской монархии.

Наконец, вмешательство Филиппа II в дела Франции отвлекло его от Нидерландов; Герцог Фарнезе должен был два раза предпринимать поход во Францию, что отвлекало его силы. В 1592 году он умер. Истощив все усилия, Филипп II видел, что борьба становилась невозможною. Несмотря на свое упрямство, он должен был смириться. Он думал восстановить покорность следующими средствами: он выдал дочь Клару Евгению Изабеллу за эксгерцога Австрийского Альбрехта и назначил его правителем Нидерландов: таким образом управление ими отошло от Испании. Только в случае бездетности их права снова переходили к Испании. Южные провинции Нидерландов согласились на это условие, северные отказались. Там уже выросло целое поколение, воспитанное в ненависти к Испании. Нидерланды понимали, что война эта приносила им более пользы, нежели вреда. И в самом деле в этой борьбе Нидерланды поднялись и выросли. Филипп был самый могущественный государь в начале своего царствования; но в последние годы XVI столетия его средства были уже почти истощены. Мы привыкли давать много важности испанским доходам из американских рудников — в самом деле они были значительны: но не надо забывать, что большая часть этих доходов вследствие плохого управления шла в частные руки и что собственно Нидерланды давали королевству гораздо более дохода. Это обнаружилось особенно в годы 1558 — 1559: Нидерланды внесли такую сумму, какой не давали американские владения, и такой–то провинции лишилась теперь Испания. Далее известно, что Нидерланды занимали первое место в ганзейской и всемирной торговле городов. Несмотря на войны их с Испанией, последняя должна была на значительные деньги покупать товары на нидерландских же рынках. Королевство должно было беспрестанно прибегать к займам. Политико–экономические науки были тогда еще неизвестны правительствам. Прибегали иногда к самым странным средствам для пополнения недочетов: когда Филипп вступил на престол, государственные правители сделали ему следующее предложение: не платить деньги, занятые его отцом. Потом мексиканское королевство предложило платить войску жалованье фальшивой монетой. Наконец, царствование Филиппа было ознаменовано мерою, которая своею странностью превосходила все указанные: Филипп объявил, что он не сможет платить государственных долгов, следовательно, объявил государство банкротом; но для вознаграждения кредиторов он позволил им не платить своих частных долгов.

Лекция 37 (25 Февраля)

По мере обеднения Испании богатели отложившиеся от нее области, так что и завоевание Португалии (1580 г.) не вознаградило утрат, понесенных Испанией. В конце XV столетия в Португалии совершались те же перевороты, как и в других государствах Европы. При Иоанне II королевская власть стала на прочном и твердом основании, победив оппозиционные элементы. Самой блестящей эпохой было царствование преемника Иоаннова Эммануила Великого. При нем–то явились результаты предшествовавшей деятельности португальских мореплавателей; к этому присоединились смелые подвиги Альмейда и Альбукерка, где португальцы имели дело не только с индийскими войсками, султаном мамелюков, но и венецианцами, которые всеми силами старались отбить португальцев от найденных ими берегов Ост — Индии. Тем не менее португальцам удалось основать значительные фактории и крепости на западном берегу Ост — Индии; они проникли в Персидский залив. Это была героическая эпоха в жизни португальцев. Быстрые успехи развили в целом народе предприимчивость и смелость. Альбукерка хотел закончить подвиги свои покорением враждебного Аравийского полуострова. Он надеялся, что для завоевания той страны, откуда некогда вышли полчища, завоевавшие полмира, ему достаточно будет 400 португальских воинов. Смерть застигла его, но самая эта смелость показывает, до какой степени в народе раздражена была жажда деятельности.

Но не одна Ост — Индия была театром португальских подвигов. Кабраль, португальский мореплаватель, сбившись с дороги, занесенный ветром, пристал к берегам Бразилии и принял ее во владения португальского короля. Известно, какие результаты для Европы имела торговля португальцев: открытия их вытеснили со всех рынков европейских венециан; торговля пряностями перешла в их руки. Первоначально это сильно обогатило португальцев; в начале XVI столетия нигде не было такой роскоши, такого богатства, как в ней. Не должно забывать, что груз корабля, приходившего из Индии, давал 100, 200 процентов чистой прибыли. Венецианцы прежде пользовались еще большими барышами: они брали по 400 на 100. Но что выиграла отсюда Португалия? Пряности и индийские произведения оказались такими же ненадежными, можно сказать, вероломными продуктами для Португалии, как золото для Испании. Ни Испания, ни Португалия не умели пользоваться богатствами, которые доставляли им случай и отвага. В двадцатых годах XVI столетия в лиссабонскую гавань входят суда английские, ганзейские, нидерландские, покупают у Португалии товары и перевозят их в Антверпен и на другие европейские рынки, даже на отдаленный север. Этим купцам товары португальцев доставались дешево. Португалия не умела соображать своих потребностей с приходами: она покупала дорого все, что ей нужно было для домашнего употребления. Между тем барыш с индийских товаров был только номинальный: она выменивала свои товары на товары других высокой цены. Результаты всего этого скоро обнаружились. Во второй половине XVI столетия является здесь общее обеднение народа, именно низшего класса; богатства скопляются в руках немногих купцов и аристократии, принимавшей участие в торговых оборотах.

К довершению несчастья к этим крайностям присоединилось то, что при короле Иоанне III, преемнике Эммануила, иезуиты получили в Португалии великое влияние. Они–то завели в Португалии порядок вещей, сообразный с их стремлениями, с целью их ордена; они–то убили в народе ту живость, ту деятельность, которую замечаем мы в конце XV и начале XVI столетия. Ни в одной, может быть, стране иезуиты не были так вредны и гибельны, как здесь. При их содействии введена была инквизиция; они овладели воспитанием народным, овладели умом короля. Не довольствуясь влиянием своим в одной Португалии, они рассеялись и в заморских ее владениях. Конечно, они гордились тем, что обратили здесь многих в христианство, но это обращение было чисто внешнее: они искажали часто самое христианство, приноравливая его к понятиям диких племен Бразилии. Иезуиты создали в Южной Америке общество, в котором осуществляли свой идеал гражданского порядка, общество парагвайское.

Внук и преемник Иоанна III Себастьян был воспитан иезуитами. Он был человек даровитый, смелый, обещавший блестящее царствование, но его ум и характер были рано испорчены иезуитами. Он вступил на престол юношей под опекой своего дяди, лишенный всякой самостоятельности, готовое орудие для целей ордена. Но иезуиты ошиблись в своих надеждах. Получив самостоятельность, молодой король начал думать об изгнании турок из Европы. Разумеется, с средствами Португалии это сделать было очень трудно, и подобная мысль обличает в короле отсутствие практического смысла. Приготовляясь к этому делу, он вмешался в распрю мароккского владетеля с дядей, сверженным им с престола, и в 1578 г. выступил на помощь последнему. Армия составлена была из лучших сил Португалии. Это был цвет дворянства и воинственного народонаселения. Неопытность короля и таланты его противника были причиной поражения португальцев при Альцазаре — Квирере. Король погиб без вести в этом сражении. Пользуясь этим обстоятельством, явились четыре самозванца: первые три были действительно таковы: но относительно четвертого есть факты, которые придают какой–то загадочный, таинственный свет этому человеку; он был взят и повешен по приказанию короля. Как бы то ни было, португальский престол достался старому родственнику Себастьяна кардиналу Генриху. Он умер после годового царствования в преклонных летах. Настоящего преемника мужского пола не оставалось. Инфант Дон Антонио де Прато, племянник Иоанна III, предъявлявший права свои, в сущности не был законным наследником, ибо мать его была еврейка, и брак ее с отцом инфанта не был доказан. Но португальское народонаселение держалось его, ибо он был последним представителем национальной династии. Между тем, искателей престола нашлось много: герцог Пармский, Филипп II и некоторые аристократические фамилии, особенно Браганцская. Выбор народа пал на Антонио, но Филипп не дал усилиться противнику: в 1580 годах армия его под начальством 72-летнего герцога Альбы выступила против португальцев. Дон Антонио с первого раза был разбит. Альба занял почти без сопротивления всю страну, и в Лиссабоне провозгласил королем Филиппа.

Филипп обещал проводить большую часть года в Лиссабоне, обещал не замещать должностей иностранцами, обещал в неприкосновенности сохранять все льготы и права португальцев. В слишком резком нарушении этих прав нельзя упрекнуть Филиппа: но тем не менее присоединение Португалии к Испании было источником окончательного разорения первой. Мы видим, что Португалия располагала еще богатыми средствами, что она могла бы еще занимать почетное место, если не между первыми державами Европы, то по крайней мере между второстепенными. Теперь она была лишена этих средств. Мы сказали, что при самом начале войны Филиппа II против нидерландских областей, когда все условия победы находились еще на стороне первого, эти области жили морскими разбоями: они грабили испанские суда и тем наносили большой вред Испании. Но на этом не остановились нидерландцы: они поняли, что гораздо важнее грабить колонии, откуда Испания получала свои богатства. Уже в 1570‑х годах мы видим смелых нидерландских мореплавателей, пристающих к берегам Южной Америки, налагающих контрибуцию на испанские приморские города. Часто врываются они в глубь края и овладевают сокровищами, приготовленными для частных людей Испании. Гольотам, нагруженным золотом, трудно было достигнуть испанских гаваней: на пути их перехватывали нидерландские эскадры. Когда Португалия была присоединена к Испании, ее постигла та же учесть, а действия нидерландцев в португальских колониях были еще успешнее: они завели здесь фактории, основали крепости в Индии, отняли у португальцев Бразилию. В 1602 г. уже образовалась в Голландии компания для торговли Ост — Индская: она предшествовала компании английской. Голландцы заняли весь остров Цейлон и острова Молуккские. Торговля пряностями, индийскими произведениями перешла прямо в их руки.

В 1598 г. скончался Филипп II от мучительной болезни, в которой он остался верен своему характеру, твердому и крепкому. Не без страха думал он о будущности своего государства: самые цветущие области отложились. Несмотря на свою непреклонную волю, он начинает терять надежду на возвращение нидерландских областей; покорение Португалии немного увеличило силы Испании, средства ее истощались. К довершению всего он оставлял своему преемнику долг в 600 миллионов червонцев. Государственное банкротство и подделка фальшивой монеты не помогли. Самые войска испанские утратили свою прежнюю славу в битвах с нидерландцами. Наконец, Филипп знал характер своего преемника, Филиппа III. Мы говорили о странном характере первого сына Филиппа, Дона Карлоса, но Филипп III стоял в умственном отношении несравненно ниже последнего. Подозрительный отец держал его вдали от всех дел; он был воспитан под надзором иезуитов. Когда он вступил на престол, он вовсе не знал своего государства; воля была в нем совершенно убита. Современники рассказывают, что, когда

Филипп II предложил сыну своему жениться, он принес ему портреты европейских принцесс; инфант долго смотрел на них и потом попросил отца, чтобы он сам ему выбрал. Сам король, говорит венецианский посол, смутился, видя в сыне такое отсутствие самостоятельности и воли, которое было отчасти следствием слабоумия, а отчасти — воспитания.

В начале XVII столетия Голландия вовсе не думает о примирении с Испанией; она становится в ряду могущественных держав Европы. Флот ее пристает к берегам Америки и Индии и вывозит оттуда товары. Антверпен утратил свое значение: место его занял Амстердам. В 1609 г. возник здесь Амстердамский банк, установленный богатыми капиталистами и делавший самые обширные обороты. Во главе дел стояли Мориц, сын Вильгельма Оранского, честолюбивый, талантливый юноша, и гениальный полководец и противник его — старик Ольденбарневельд, синдик Голландии. Они стояли во главе двух враждебных партий: партии военной и партии чинов или штатов. Военная партия, во главе которой стоял Мориц, требовала продолжения войны, к которой привыкла и которая не истощала края, но давала средства для честолюбивых видов. Барневельд стоял во главе партии республиканской, партии штатов, которая хотела мира с Испанией, хотела развития промышленности и торговли, довольствуясь свержением власти испанской. Эта партия в 1609 г. пересилила, мир с Испанией был заключен на 12 лет. Но между партиями продолжалась темная, глухая борьба, готовая вспыхнуть при первом случае. Случай этот открылся. Догматические вероучения Арминия и Гомара в Лейдене подали повод к явному политическому раздору. Оба они были учениками Кальвина. Но Гомар довел учение Кальвина до крайности: он учил, что еще до рождения человека предопределено ему или вечное блаженство или вечное мучение и что этого предопределения ничто не может изменить. Против него выступил Арминий, смягчивший значительно вероучение Кальвина. Образованные люди разделились на две партии: Мориц стал во главе гомаристов не из убеждения, а только потому, что во главе другой партии стоял его противник. В 1618 г. в Дортрихте был собран собор. Гомаристы пересилили: арминисты признаны были еретиками и должны были бежать. Пасторы, принявшие это учение, были отрешены от должности. Барневельд подвергся обвинению за государственную измену, ему было тогда более 70 лет. Мориц велел сказать ему, что уничтожит обвинение, если тот согласится пристать к нему. Барневельд отказался и был казнен. Это было пятно на совести Морица, тем более, что с судьбою Барневельда связана была судьба человека, оставившего огромное имя потомству, Гугона Гроция. Его приговорили к вечному заточению, но он бежал. В 1619 г. партия военная одержала решительную победу над партией чинов. Результат этой победы не замедлил обнаружиться: чрез два года Голландия объявила 12-летнее перемирие с Испанией рушенным.