Помоги проекту - поделись книгой:
Что именно «не тянут» компьютеры комиссии, мне стало понятно сразу. Артист, вздыхая и в своей фирменной манере заводя глазищи в направлении люстры, тщетно пытался втолковать мне детали своего проекта. Наверняка он внутренне поражался моей бестолковости, но с неожиданным терпением вновь и вновь повторял одно и то же, пока до меня не начало доходить. Большинство расчетов он сделал вручную – его собственный допотопный нетбук намертво зависал от дичайшего количества формул. Я старательно вникала. Где-то между делом мы подписали договор – Артист обязывался вручить мне аванс в течение недели с момента подписания. Сумма, по моим представлениям, оказалась непомерной.
– Я уже нашел покупателя для «Борова», – говорил он в кратком перерыве между изучением материалов, – денек-другой – и сделка будет обтяпана.
Я молча подивилась его расторопности – не таким представлялся этот чудак от науки. Высокий, худой, с дурацкой привычкой щелкать суставами пальцев, он выглядел типичным «ботаном» – не хватало только очков. В очередной раз в моем перегруженном мозгу зажужжала назойливой мухой странная мысль – а ведь у нас с гением одинаковый индекс. И вовсе не потому, что я умна. А просто оттого, что мы оба – и писака средней руки, и ученый со светлейшей головой – в глазах общества имеем почему-то равный вес.
Я больше не спрашивала Артиста о его прошлом. Обрывочных сведений, полученных в кафе, мне оказалось достаточно. Его история удивительно походила на мою. Результат многолетней учебы в одном из престижных вузов страны – «индекс один». Точно такие же «палки» получали выпускники рядовых техникумов. «Индекс один» означал, что гражданин способен выполнять нужную обществу работу. А еще – что он должен раз за разом, проверку за проверкой, доказывать эту способность и свою полезность.
Многочисленные политики, депутаты, олигархи, короли и корольки никуда не делись. Они продолжали сидеть на своих тепленьких местечках и привычно молоть языками. Однако каждый из этих «членов» стыдливо комкал в кармане свою карточку и понимал: рано или поздно придется покинуть кормушку и доказать обществу, что достоин проставленной там единицы. Отправиться по этапу для «обнуленных» не хотел никто.
Мы просидели над проектом до позднего вечера, изредка прерываясь, чтобы перекусить. Сегодня клиенты меня не беспокоили – стоило денек-другой не выложить объявления и, считай, безработная…
Ближе к полуночи Артист поднялся, провел рукой по лицу и неловко улыбнулся.
– Вы хоть что-нибудь поняли?
– В общих чертах – да, – слукавила я, чтобы не расстраивать его.
Гений посмотрел на меня со странной смесью радости и недоверия во взгляде.
– Я приду завтра, – полувопросительно сказал он.
– Без проблем, – в моей голове уже всплывал рецепт хорошего пирога к кофе, – оставьте бумаги здесь.
Он, казалось, замялся, но промолчал. Неловко накинул на угловатые плечи плащ и ушел, забыв попрощаться.
Так прошли три недели. На исходе первой Артист принес мне пухлый конверт, набитый крупными купюрами.
– Это аванс, – зачем-то пояснил он, – я продал кафе.
Напрасно я искала в его лице или голосе хоть какой-то намек на сожаление, горечь или, пуще того, боль утраты. Он больше не сказал о прошлом ни слова – мы окончательно сосредоточились на будущем. Артист терпеливо слушал мои бесконечные вопросы о проекте, не менее терпеливо отвечал и нервно поглядывал на часы.
К концу второй недели мы набросали черновик. Этот текст был далек от идеала – от того, что хотелось видеть и мне, и тем более ему. Черновик был рожден в яростных спорах. Однажды дошло до драки – я, не выдержав ядовитых насмешек над оборотами, попыталась расцарапать хаму лицо, а он в ответ с неожиданной силой приложил меня пачкой бумаги. Хомяк, забившись в угол клетки, с ужасом взирал на светопреставление. Впрочем, спустя пару минут мы уже вполне мирно пили сок, осторожно трогая боевые раны.
С началом третьей недели Артист стал взвинченным до предела. Его можно было понять – близилось время проверки, а текст все еще не оформился окончательно. Он подгонял меня, внося совершенно нелепые правки и без конца терзая циферблат наручного хронометра.
И все это время он был абсолютно, кристально трезв, как то самое стеклышко. Признаться, открывая ему дверь в первые дни, я опасалась увидеть юного гения снова в стельку – но он ни разу не подвел меня. Даже в тот день, когда продал кафе, окончательно уничтожив свою последнюю надежду на сохранение жалкого статуса торговой «единицы». Он только сидел, глотая одну порцию кофе за другой и не притрагиваясь к пирогу, сидел и размеренным голосом в который раз втолковывал мне нюансы проекта.
Не стал он и топить в алкоголе свой страх. Я хорошо помню, как он вошел – и застыл на пороге, услышав бесстрастный голос диктора новостной сводки: «столько-то человек по результатам очередной проверки было выслано как бесполезных для общества». Помню, как потемнели его стальные глаза при упоминании зоны. Он, как и все мы, не знал, что она собой представляет. Ни одного настоящего репортажа не было снято об этом полумифическом месте. Может быть, «закрытой зоной» называли концлагерь – во всяком случае, воображение подбрасывало именно такие ассоциации. Ни подтвердить, ни развеять их не удавалось – отправленные в зону исчезали безвозвратно, и сожалеть о них не полагалось. Полагалось молчать. Так, будто человека и не было.
К середине третьей недели, когда до проверки осталось меньше месяца, мы закончили работу над финальным вариантом черновика. Основные тезисы и преимущества изобретения были изложены аккуратно, кратко и доступно даже для школьника. Мы с Артистом пожали друг другу руки, и он, как показалось – с огромным облегчением – констатировал, что мне удалось-таки схватить суть. Оставалось самое трудное – найти слова, чтобы доказать комиссии необходимость (или хотя бы полезность) изобретения.
Любой продающий текст, как утверждают устаревшие учебники, должен напирать на актуальную потребность потенциального покупателя, неразрывно связывая ее с предлагаемым товаром. Иными словами, если у покупателя болит живот, то он просто обязан, прямо сейчас, ни секунды не медля, приобрести новейшую куртку из последней коллекции одному богу известного дизайнера. Почему должен и как это повлияет на его самочувствие – объяснить сии нюансы и есть задача рекламиста. Причем объяснить так, чтобы способность здраво мыслить вернулась к покупателю лишь после того, как вожделенная куртка окажется у него на плечах.
К сожалению сейчас и к счастью – всю мою жизнь, я не была рекламистом. Мне просто нравилось рассказывать людям о вещах, которые были им интересны. Или становились интересны, по мере того, как человек читал статью. Но сейчас передо мной стояла задача не просто заинтересовать, а убедить. И не всучить ненужное, а сделать нечто гораздо более сложное – взять «клиента» за ручку и провести в светлое будущее. Провести насильно, сквозь протесты и вопли, сквозь цепляние за привычную рухлядь, провести и ткнуть носом – вот оно, твое лучшее завтра. Наслаждайся…
Мы закончили текст за два дня до проверки. Всю последнюю неделю я не спала – стоило чуть задремать, и мне снились кошмары. Во снах я видела, как комиссия смеется над Артистом, как заклеивает ему рот, как связывает по рукам и ногам, не дает прочесть ни слова из того, над чем мы трудились. Мне постоянно снилось, что день проверки уже настал, и я просыпалась, мокрая от холодного пота. Но каждый раз радовалась – какое счастье, что еще пока не…
Но этот день наступил, он не мог не наступить – Артист предстал пред очами комиссии. И хуже всего было то, что в составе комиссии оказалась я.
Каждый совершеннолетний гражданин трудоспособного возраста, вне зависимости от присвоенного индекса и рода занятий, мог быть назначен в состав комиссии.
Проверка шла по кругу, не прерываясь ни на мгновение. Заканчивая с одними, комиссия тут же бралась за других, а когда были пройдены другие, третьи и четвертые, подходило время снова проверять первых.
Состав «уполномоченного комитета», как официально звалось собрание, постоянно менялся. Сделано это было, вероятно, с целью предупреждения коррумпированности и повышения непредвзятости. Каждый участник комиссии еще вчера сам был среди проверяемых и боролся за сохранение достигнутого индекса, доказывая, что он-то как раз никакая не дырка от бублика, а полезный и нужный обществу гражданин. И, конечно, совсем не в интересах вчерашних соискателей было потакать соискателям сегодняшним. Круговая порука давно уже не действовала, намертво задавленная жесткой конкуренцией, и пропихнуть неудачливого «члена» сегодня означало бы лишь риск подвергнуться смещению при следующей проверке. А то и раньше – если обман вскроется. Никто ведь не гарантировал, что пропихнутый не даст своему бывшему покровителю отказ.
Сначала я проклинала пресловутый корейский рандом, который так несвоевременно определил меня в вершители судьбы злосчастного гения.
Но после бессонной ночи я изменила свое мнение. Мое присутствие означало, что хотя бы один голос «за» у Артиста будет. А там, глядишь, и кто-нибудь еще подтянется.
Конечно, я понимала, что его проект не поможет оптимизировать рабочий процесс на предприятии, не повлечет за собой создание крупной промышленной сети и даже не сможет способствовать улучшению настроения трудящихся. Он не влезал ни в один из критериев, за которые счастливчик мог получить повышение индекса. В лучшем случае Артисту мог быть дан второй шанс – остаться доказующим и уйти в круговорот перепродаж, сохранив шаткое положение обязанного подтверждать свою нужность, пока не наступит поздний пенсионный возраст. О худшем я старалась не думать.
Он вызубрил текст досконально. Ни одного слова он не заменил и не пропустил, расставив интонации точно там, где в тексте были запятые, – у Артиста оказалась феноменальная память. Я сидела, стискивая под столом руки, и восхищалась.
Его речь была безупречна. Его презентации оказались исчерпывающе краткими. Его проект был представлен так, что только кретин мог от него отказаться.
Как жаль, что комиссия и состояла из кретинов. Как запрограммированные, послушные куклы, они синхронно черкали «нет» на пустых картах. Не прозвучало ни единого вопроса, ни одного замечания. В зале повисла душная, пыльная тишина. Я посмотрела на Артиста. Он стоял, уставившись в пол, и ждал приговора. Ненужные часы болтались на его запястье.
– Ваше решение записано? – подойдя ко мне, спросил заведующий.
Этот полноватый, приземистый мужчинка в солидном костюме поглядывал на меня с подозрением. Я поняла, что слишком долго вожусь с ответом.
– Да, – моя рука быстро подмахнула карточку, – возьмите.
– Живо! Ко мне! – орала я в трубку, не помня себя, – так твою и растак, быстро!
Не знаю, что на него подействовало сильнее – угроза пристрелить, не дожидаясь решения комитета, или обильные потоки мата, которыми я, не стесняясь, пересыпала свою речь.
Он появился на пороге все в том же строгом костюме, в котором предстал перед судилищем. Лацкан черного пиджака еще украшала крошечная роза – совершенно не нужная дань забытой традиции. Густые волосы спадали на плечи, контрастируя с белоснежной рубашкой. Яркой кляксой выделялся алый галстук, подчеркивая мертвенно бледное лицо. Нелепый плащ, наброшенный поверх этого великолепия, смотрелся чужеродным предметом.
Он был сломлен. Он знал решение, каким-то образом он знал, и, глядя в его пустые глаза, я с ужасом поняла – он знал все это время. Он понимал, что наши потуги бесполезны. Я не могла представить, чем он жил, что им руководило – безумная надежда? Отчаяние? Страх?
Я бешено смотрела на него. Его потухший взгляд, опущенные плечи, безвольные руки – меня злила каждая деталь. Он рухнул в кресло и закрыл лицо ладонью. Мне захотелось швырнуть в него одной из тех бумажек, что до сих пор захламляли весь мой дом.
Зачем ты втянул меня в это?! – захотелось заорать. Но вместо этого я тоскливо взглянула на хомяка. Зверек спал, утомившись за день, полный бестолковой беготни в колесе. И мне вдруг стало невыносимо жалко их обоих – и хомяка, получившего в хозяйки безответственную особу, и Артиста, уставшего от бессмысленных попыток.
– Не сегодня-завтра они влепят мне ноль, – тихо и очень отчетливо сказал Артист, – мне очень жаль, правда. Простите.
Я не успела отреагировать, а он продолжал:
– Эта затея была лишена смысла с самого начала, но я позволил втянуться в это и втянуть вас. Ради всего святого… – его голос дрогнул, сорвавшись на крик:
– Нет больше ничего святого! Вы получите свои деньги, вот… – Артист запустил руку во внутренний карман и лихорадочно выдрал оттуда пухлый конверт, – вот, это остаток! Здесь всё, берите! Это последняя святость, что есть на земле!..
Он швырнул конверт мне, и я машинально поймала толстый белый сверток. Он жег мне руки. А Артист все говорил и говорил.
– Неужели ты не понимаешь? – шептал он, глядя горячечными глазами, сам не заметив, как перешел на «ты», – все будут продавать, продавать и продавать – лишь бы не скатиться в ноль! Продавать ненужное, продавать то, что производят эти толстосумы с четверками в карточках! Вот они, настоящие профанации: профанация жизни, торговли, профанация нужности! Даже здоровая конкуренция превратилась в свой собственный жалкий призрак! Круговая порука ушла? Чушь! Просто сменилось правительство. Бестолковые загребатели получили единицы и сменились теми самыми толстосумами, владельцами заводов, а мы все, мы, кто не входит в эту кормушку – потребленцы! Не потребители, а потребленцы, и культура этого самого потребления уже давно канула в лету. Нет больше никакой культуры… – он тяжело откинулся назад и судорожно вздохнул.
Я бросила конверт на пол, прямо в кучу черновиков и распечаток, и, топча гениальный проект, подошла к Артисту.
– Курточка с яхтой по цене яхты без курточки, – бормотал он, – не стоило этого делать… Вы только загубили свою жизнь, а меня все равно не спасли…
Звонкая пощечина остановила словесный поток. Я схватила Артиста за ледяные тощие запястья и как следует встряхнула. Его голова безвольно болталась, на глазах блестели слезы. Грива вороненых волос спуталась, повисла неаккуратной копной. Я встряхнула его еще раз и взяла за острый подбородок.
– Значит, так, – я постаралась придать голосу твердость, – успокойся. Что сделано, то сделано. Я не жалею. И деньгами расшвыриваться не спеши – мы еще найдем им применение.
Последняя фраза была сказана явно зря.
– Применение? – Артист всхлипнул, даже не пытаясь вырваться из моей цепкой хватки. – Разве ты не видишь – им нужно время, чтобы принять решение! Время, чтобы просмотреть поданные карточки и убедиться, что ни на одной из них не стоит крамольный ответ…
Я похолодела.
– С кем они совещаются? – продолжал он, – зачем вообще эта отсрочка? Почему не вскрывают карточки сразу и не оглашают решение тут же? Ты думала, все мы равны, и индексы присваивает действительно комиссия?
Я глупо кивнула. Артист истерически рассмеялся.
– Боже мой! Боже, боже мой!.. Святая наивность!.. Стоило сказать тебе об этом раньше, но кто мог знать, что ты тоже будешь среди них…
Он еще что-то говорил, но я перестала слушать. Какая-то неясная мысль упорно стучалась в сознание, но ее затмевал липкий противный ужас. Я ввязалась в это, вписав свое несогласное «да», поставившее меня на одну планку с преступниками. Мое решение меня компрометирует…
Я сделала глубокий вдох и постаралась сосредоточиться. Если карточки членов комиссии действительно проверяет кто-то «сверху»… Если на эту проверку требуется хоть какое-то, хоть минимальное время…
Время!
– Собирай бумаги, быстро! – рявкнула я, перебивая Артиста на середине очередной фразы. Он уставился на меня, приоткрыв рот. А я уже ползала по полу, сгребая подряд все попадавшиеся под руку распечатки.
– Мы уходим, сейчас же. Ты сказал, что комиссии нужно время, чтобы принять решение. Этим временем мы и воспользуемся.
– Хочешь бежать? – дошло до Артиста, – но куда? И смысл? Они уже влепили мне ноль. Ты знаешь, что это означает… Первый же продавец в супермаркете считает мои данные – я не смогу купить даже булку хлеба! Меня отправят в закрытую зону, и тебя вместе со мной!..
Я молча запихивала листы в спортивную сумку.
– Оставь! – Артист кинулся ко мне, хватая за руку, – оставь, это бесполезно!
Его ногти впились мне в кожу.
– Брось, я сказал! Брось, дура!
Хлесткое слово резануло по ушам. Я с размаху влепила ему еще одну пощечину, вырвав руку из влажных тисков.
– Ты – пойдешь – со – мной, – раздельно произнесла я в лицо Артисту, – взялся бороться, так борись до конца. Понял? Сам дурак!
– Оставь, – прошептал он, – оставь, я и так все помню… Это же мое, до последнего символа! Я на это жизнь положил…
Мы вышли в неуютный вечерний сумрак через полчаса. Кое-как мне удалось уговорить Артиста прийти в себя, и он даже помог мне собраться. Клетку с хомяком я отнесла соседке, промямлив что-то о «длительной командировке» и молясь, чтобы любопытная тетка не сунула нос за угол, где возле лифта мялся Артист. Скрепя сердце, молча простилась с животным, чмокнув его в носик, заперла дверь и свернула к лифтам, не оборачиваясь. Прогрохотали створки, оставляя прошлую жизнь позади. Мир вокруг внезапно перестал быть сложным, превратившись в непонятный. И с этой непонятностью мне предстояло разобраться, разложить ее на составляющие, отсортировать и упорядочить – примерно так же, как я обрабатывала материал для новой статьи. Ничего особенного, короче говоря.
Артист плелся рядом, таща объемистую сумку. Он выглядел странно в своем парадном костюме, неуместный среди однотипных будничных многоэтажек и замусоренных тротуаров.
Самым страшным оказалась покупка билетов на автобус до границы. Скрестив на удачу пальцы, я просунула сонной кассирше две карточки, заменившие паспорта в нашей странной стране. Девушка молча впихнула их в сканер, тот поурчал и выдал распечатку. Я затаила дыхание. Припухшие глаза кассирши побежали по строчкам. Долго, очень долго… Невыносимо долго…
– Вам билеты туда и обратно? – наконец спросила она, откладывая листок.
– Нет, – я выдохнула, наверное, слишком шумно, – в один конец, пожалуйста.
В автобусе я моментально уснула. Говорить с Артистом почему-то не хотелось, да и он помалкивал. Наверное, слишком много было уже сказано и еще больше продумано. Слишком много накопилось вопросов, ответы на которые только предстояло отыскать. Мне требовался отдых. И, свернувшись на жестком сиденье, я этот отдых себе позволила.
Вокруг разливается непроглядная темнота – как будто в вечерний сумрак кто-то опрокинул исполинскую бутыль с чернилами. Единственное яркое пятно света – дисплей мобильника в руках Артиста.
Звяк.
«Решением комиссии вам присвоен индекс: 0».
Всё. Никаких приказов явиться в инстанцию, ни слова о последствиях, ни малейших упоминаний о возможностях или руководстве к действию. Это отныне и навсегда оставалось за кадром. Не нужно больше что-то делать или о чем-то знать. Не требуется и никуда являться – «нулевого» не будут выслеживать, искать или преследовать. Он просто не выживет. Отпадет, как увядший лепесток розы.
Мы стоим на хиленькой, давно не чищеной платформе. Это конечная. Приземистый вокзал рядом молчалив и пуст. Ветер продувает его насквозь, вышвыривает наружу шарики мусора, гонит вдаль по шоссе.
Где-то по ту сторону вокзала – стена. Ее не видно в темноте, лишь помаргивают слабые проблески сигнальных огоньков.
Артист захлопывает «раскладушку» – громко, зло, яростно. Я вздрагиваю.
– Идем, – он тащит меня внутрь вокзальной постройки.
Нет, так не пойдет. И я начинаю рассуждать вслух, глядя на Артиста, который ставит сумку на грязноватую пластиковую скамью.
– Мы опоздали, – говорю я, – ты уже нулевой.
Артист вздрагивает, кривит губы, злится. Ему неприятно это слышать, но я жестом прерываю его попытку возразить.
– Это ничего не меняет, – я продолжаю, – мы все равно не смогли бы пройти через Стену легально, тем более за одну ночь. Чтобы получить пропуск, не нужно быть семи пядей во лбу, но нужно иметь хороший общественный вес и убедительную причину. Так что у меня есть другое предложение. А именно: мы проникнем через Стену нелегально, как ты мог догадаться. И начнем вот с чего…
Я достаю из кармана свой мобильник – роскошный смартфон последнего поколения, флагманскую модель с шестидюймовым дисплеем, доставшуюся мне втридорога, зато сразу после выхода на рынок – моя месячная зарплата пала жертвой маркетинга… Достаю и кладу на подоконник, в один ряд с чьим-то смятым билетом и бутылкой из-под колы. Следом отправляется моя карточка, которую тут же подхватывает ветер.
– Советую последовать моему примеру, – говорю я.
Ты смотришь карту местности – приложение выдает тебе текущее местонахождение. Ты заходишь в Сеть узнать погоду – и понимаешь, что смартфон лучше тебя самого знает, где ты. Твои следы везде – в электронной почте, в посте на стенке соцсети, в статусе мессенджера, в переводе с электронного кошелька, ты везде натоптал своими грязными ботинками, и неважно, игнорируешь ли ты настойчивое предложение назвать себя – твою персону давно уже идентифицировали, отследили, классифицировали, занесли и запомнили. Дальше – дело техники. Хочешь жить в системе, будь ее частью. А, впрочем, твое желание никого не волнует.
Артист кладет свой мобильник рядом с моим – старенькая «раскладушка» от почившей в бозе корпорации уныло помигивает сигнальным диодом. Его карточка с издевательской единицей летит на пол, уносимая сквозняком.
Поделиться книгой: