История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I

Переселяясь на боярскую землю, «чёрные» крестьяне заключали с вотчинниками договор, нередко брали у них ссуду, отрабатывая её на барской пашне (прообраз будущей барщины). Податью, платимой государству, облагалась не личность крестьянина, а земля. Бояре и дворяне получали землю с крестьянами от князя в вотчины (безусловное родовое владение) и в поместья (условное владение на время службы). Крестьян, давно живущих у них, владельцы рассматривали как старожильцев (в отличие от новоприходцев), стараясь льготами удержать их у себя и не «перепустить» к соседям, соперникам в острой борьбе за рабочие руки, без которых ценность земли весьма заметно понижалась. (Примерно также относились великие князья к самим боярам – всячески привлекая и переманивая их льготами и пожалованиями и стремясь ограничить их право отъезда к другому князю.) Если бояре переманивали крестьян и стремились их привязать к себе при помощи льгот и ссуд, то великие князья аналогично стремились привязать к себе бояр, начиная отрицать их традиционное право отъезда и взамен наделив их обширными вотчинами и чинами в боярской думе.

В общем, «цветущая сложность» средневекового древнерусского общества, динамизм и разнообразие, характеризующие домонгольскую Русь, в Монгольской (Московской) Руси постепенно сменяются монолитом всё более усиливающейся княжеской «вертикали власти», и всё более серым одноцветием населения, теряющего свои свободы и вольности в обмен на (относительную) безопасность и (военно-бюрократический) порядок. Подобно тому, как во вьетнамской сказке богатырь, убивший Дракона, сам был обречён стать этим Драконом, Москва, идущая на смену распадающейся Орде, сама становилась «Залесской Ордой», всё более неотличимой от Орды с её тотальным азиатским деспотизмом, насилием, презрением к человеческой личности и произволом.

Итоги жуткого XIV-го века, заложившего основы нового вектора русской истории (на семьсот лет вперёд), были разнообразны, хотя и ещё не совсем окончательны. Монгольское иго и начало борьбы с ним кардинально изменили ситуацию на северо-востоке Руси. Создаётся фундамент мощного самовластного государства, рвущего с киевскими традициями (вече, права бояр, лествичное право князей), во многом похожего на Золотую Орду. Это централизованное, милитаризированное, военное государство с единоличными и деспотичными правителями (превзошедшими в авторитаризме даже суздальских князей XII века – Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского), с жёсткой налоговой системой, непрерывно расширяющее свою территорию и уничтожающее остатки общественных структур, живых связей и вольностей, недовытоптанных монгольской конницей. На долгие пять столетий Русь превратится в «театр одного актёра» – государства!

К концу XIV века Московский князь – владелец крупнейшего в Залесской Руси княжества, образец «хозяйственника»-скопидома, политический вождь (после Куликовской битвы) и покровитель церкви, защитник «веры христианской», готовый иногда даже выйти против «безбожных агарян-сыроедцев» за рубеж своего княжества, высший судья и арбитр среди князей Монгольской Руси и непримиримый враг объединения всей Руси (под эгидой Вильно), лидер северо-восточных сепаратистов. Исчезают вечевые собрания в городах, ограничивается и оспаривается право отъезда бояр, независимые князья превращаются в слуг московского князя, а их земли скупаются или просто нагло хищнически захватываются. Несогласные с таким зловещим развитием событий обычно либо гибнут в борьбе, либо бегут в Литовскую Русь, избравшую принципиально иной путь развития и органично продолжившую традиции Киевской Руси. В начале XIV века Московский князь – безропотный и верный проводник татарской воли, цепной пёс хана, опирающийся на мощь ордынских отрядов, собирающий двойною дань для Сарая, пишущий доносы и приводящий тумены на Русь, опустошающий землю других княжеств татарскими ратями и своими сборщиками татарской дани, беспощадный к населению русских княжеств, жадный и беспринципный накопитель богатств. А в конце XIV века, по мере ослабления Золотой Орды, Московский князь уже – преемник её традиций, единоличный повелитель новой Руси, подражающий ханам в самовластии, перенявший у Орды политические обычаи, отношения власти, собственности, военную и налоговую систему. Воля хана – закон для князя, воля князя – закон для его подданных! Дух повиновения и поголовного рабства снизу доверху теперь пронизывает и конституирует Московскую Русь, как главный и всеобъемлющий признак (наряду с воинственным, фанатично-нетерпимым к иноверию и агрессивным православием). Москва становится признанным центром новой Залесской Руси, постоянным соперником Руси Литовской. Одновременно в ней ликвидируются вечевые институты, равноправные отношения между князьями, остатки киевского федерализма и усиливаются авторитарные тенденции, курс на военно-бюрократическое государство экспансионистского типа, непрерывно расширяющее свои территории за счёт захвата соседних земель и непрерывно расширяющее свою власть за счёт возрастающего порабощения своего населения. Вместо многих – выборных и приглашённых князей на Руси теперь – один, не выбранный никем, самовластный великий князь, получающий свою власть по наследству и ни с кем не готовый её делить. Этот новый вектор вполне определился к концу ХIV века, предрешив все последующие столетия русской истории.

Однако многое ещё оставалось незавершённым, неясным, неопределившимся. В это время на землях Руси, помимо Великого княжества Литовского и Русского, существовало ещё три великих княжества: Московское (Владимирское), Тверское и Рязанское. Оставались независимыми вечевые республики Пскова и Новгорода – богатейшие земли Руси. Многие князья помнили о своём происхождении от Рюрика и воспринимали московского князя, как выскочку, удачливого и незаконного любимчика судьбы. Сохраняли многие аристократические традиции боярские фамилии. Независимой от князя оставалась церковь с её политической и духовной мощью и колоссальными земельными богатствами. Да ещё и татарское иго продолжало, как кошмарный призрак, тяготеть над Русью, опираясь на силы страха, инерции и привычки. Окончательную ясность и завершённость в начатое XIV веком внёс век XV – век превращения захолустной Москвы в «третий Рим», а московского князя, «подручника» татар – в полновластного «государя всея Руси».

Семь великих битв XIII–XV веков

Людская память избирательна, мифологична и отрывочна. Если спросить сегодня наших современников, какие битвы отечественной истории, повлиявшие на судьбу древней Руси, они помнят, то почти наверняка будут названы «Ледовое побоище» (1242), Куликовская битва (1380) и, в лучшем случае, возможно, Грюнвальдская битва (1410). Эти сражения, многократно воспетые историками, поэтами, писателями, художниками и кинорежиссёрами, попавшие в школьные учебники, обросли многочисленными мифами и стали важными вехами национального самосознания, поводом для патриотической гордости. Между тем и по масштабам, и по влиянию на ход истории, эти три битвы весьма различны и далеко не исчерпывают перечня важнейших сражений этой эпохи.

Так, в ставшей «хрестоматийной» и общеизвестной (во многом, благодаря поэме К. Симонова «Ледовое Побоище» и гениальному, но фантастическому по своей недостоверности фильму С. Эйзенштейна «Александр Невский») битва на Чудском озере (Ледовом побоище) 5 апреля 1242 года погибло около 20 немецких рыцарей (а всего – около 500 воинов-крестоносцев). Это сражение было, в сущности, лишь одной из многих стычек между русскими и немцами в борьбе за влияние в Прибалтике и возможность грабить местные племена. Но, благодаря участию в этой битве Александра Невского, она со временем стала одним из ключевых мифов русской истории– именно на этот миф ссылались власти СССР в 1941–1945 годах, воюя с Германией, а сегодня некоторые политические силы даже предлагают отмечать 5 апреля как День Нации.

Куда большее значение для разгрома крестоносцев имели три другие великие битвы. Первая из них произошла под Шяуляем 22 сентября 1236 года, когда русско-литовская армия князя Миндовга полностью уничтожила войско Ордена Меченосцев (в этой грандиозной битве погиб магистр Ордена, 48 рыцарей и более двух тысяч воинов), после чего Орден Меченосцев прекратил своё существование (на его место пришёл Тевтонский Орден), и начался стремительный и триумфальный взлёт Литовской Руси. А немецкие рыцари оказались отброшены далеко на запад, прекратив опустошать земли литовцев и других балтийских племен. «Натиск на Восток» был остановлен на четверть века.

Другая битва с крестоносцами, далеко превосходящая по своим масштабам и последствиям Ледовое Побоище, произошла 18 февраля 1268 года под городом Раковором (на земле эстов). Здесь полки новгородцев, псковичей, переяславцев, смолян и полочан, предводительствуемая князем Дмитрием Александровичем и литовским князем Довмонтом, разбили тевтонское войско.

Третье и, несомненно, наиболее значительное сражение, подорвавшее могущество Тевтонского Ордена, произошло под Грюнвальдом (в Восточной Пруссии) 15 июля 1410 года.

В этой битве союзное польско-русско-литовское войско под руководством польского короля Ягайло (Владислава) и великого князя литовского и русского Витовта (Александра) уничтожило войско крестоносцев, в котором сражался «цвет» всего европейского рыцарства. В сражении с обеих сторон участвовало по сорок тысяч воинов. В нём погибли почти все крестоносцы, включая магистра Тевтонского Ордена Ульриха фон Юнгингена. А между тем, если Ледовое побоище общеизвестно, а о Грюнвальдской битве кое-кто ещё слышал (благодаря известному роману Генрика Сенкевича «Крестоносцы» и его экранизации), то информация о величайших битвах при Шяуляе и Раковоре почти не присутствует в исторической памяти народа, не упоминается в учебниках и популярных книгах.

Сходная ситуация наличествует с битвами XIV века между русскими и монголами. Куликовская битва (8 сентября 1380 года) широко известна и служит предметом национальной гордости (хотя её подлинный смысл и исторический контекст искажается и «модернизируется»: ведь в ходе её вовсе не шла речь о «свержении ига», но лишь о поддержке русским вассалом (Дмитрием Ивановичем Московским) законного правителя Золотой Орды Тохтамыша против незаконного – Мамая). И, хотя Куликовская битва не ставила целью свержение монгольского ига и не привела к нему, однако, и по своим масштабам, и по влиянию на общественное сознание и культуру Руси, она действительно имеет выдающееся значение. (По современным оценкам, с каждой стороны в ней сразилось до 50 тысяч воинов и полегло почти две трети русской рати. Более массовой была лишь битва на реке Калке 1223 года, в которой стотысячное русско-половецкое войско было целиком уничтожено двадцатитысячным войском монгольской конницы.)

Но совершенно неизвестны широкой публике в России две другие, никак не менее важные, битвы русских против татар, произошедшие в XIV веке и определившие историческую судьбу Руси на многие века. Первая из них произошла в 1362 году, когда Великий князь литовский и русский Ольгерд у Синих вод (притока Южного Буга) разбил монгольское войско князей Хаджибея, Кутлубуги и Дмитрия. Эта битва, в которой сражалось огромное объединённое литовско-русское войско, была первой значительной победой русских над татарами (после победы 1318 года Михаила Тверского под Бортенево) и повлекла за собой освобождение из-под монгольского гнёта всей Южной Руси (Подолии, Киева, Чернигова). Её значение ничуть на меньше, чем значение битвы на Куликовом поле.

Наконец, ещё одна грандиозная битва, определившая на несколько веков ход истории во всей Восточной Европе (и почти неизвестная сегодня широкому кругу образованных людей) произошла 12 августа 1399 года на берегах реки Ворсклы. Здесь сошлись огромная армия Великого князя Литовского и Русского Витовта вместе с его союзником ханом Золотой Орды Тохтамышем против армии хана Тимур-Кутлуга и князя Едигея. В случае победы Витовта (чьи силы в три раза превосходили силы его противников и, возможно, достигали ста тысяч человек) он посадил бы на трон в Сарае своего ставленника Тохтамыша и завершил бы объединение русских земель вокруг Вильно, присоединив, вслед за Смоленском, и Москву (которая в это время находилась в зависимости от него, как и Бахчисарай, Тверь и Рязань). Тем не менее, огромная армия русских, литовцев, немцев и татар с мощной артиллерией и тяжёлой рыцарской конницей потерпела неожиданное и сокрушительное поражение от более малочисленного, но более умелого противника (в битве пало двадцать литовских князей и «цвет» русского и литовского воинства и боярства). Это величайшее сражение, обернувшееся ужасной исторической катастрофой и предопределившее подъём Московии и неудачу Литовской Руси в борьбе за ордынское наследство, также забыто сегодня и вычеркнуто из исторической памяти по понятным идеологическим соображениям.

4.4. От «Залесской Орды» – к «Третьему Риму» (XV век: 1389–1533)

Мучительный, жестокий процесс собирания русских земель вокруг Москвы (или, точнее, захвата независимых русских земель московскими князьями) продолжился и после смерти Дмитрия Донского. Об этом процессе поэт Максимилиан Волошин высказался предельно лаконично и выразительно:

«Усобицы кромсали Русь ножами,Скупые дети КалитыНеправдами, насильем, правежамиЕё сбирали лоскуты.В тиши ночей звездяных и морозных,Как лютый крестовик-паук,Москва пряла при Тёмных и при ГрозныхСвой тесный, безысходный круг…Ломая кость, вытягивая жилы,Московский строился престол…»

В 1389–1425 годах московским князем был сын Дмитрия Василий I. В 1392 году он захватил и присоединил к Москве богатое Нижегородское княжество (а также заодно Мещёру, Тарусу, Муром и Городец). На крайнем севере Василий I овладел землями Приуралья (Великой Пермью). На годы правления Василия I приходится сокрушительный разгром Золотой Орды Тимуром (в 1389–1395 годах) и одновременный высочайший взлёт Литовской Руси при тесте московского князя Великом князе Витовте.

По остроумному замечанию современного историка В.Я. Хуторского, «Василий I прекратил платить дань татарам, хотя и не перестал её собирать». Только теперь отлаженная его алчным и жестокосердым прадедом – Иваном Калитой – система жесточайшего выжимания податей целиком работала на обогащение московской казны. Правда, в 1408 году выдающийся татарский военачальник, победитель Витовта на Ворскле, эмир Едигей совершил масштабное нашествие на Русь, разрушил многие города и осадил Москву (Василий I, подобно отцу, бежал из своей столицы в Кострому), но, ограничившись огромной контрибуцией, отступил. Хотя выплата дани в Золотую Орду после этого была возобновлена, она была нерегулярной и не очень значительной.

Но, полуосвободившись от татар, московский князь оказался в вассальной зависимости от своего всемогущего тестя Витовта Великого, успешно объединявшего русские земли и управлявшего слабохарактерным и бесцветным зятем через свою властную и энергичную дочь Софью – московскую княгиню. Только катастрофический разгром армии Витовта на реке Ворскле в 1399 году татарскими полководцами (унёсший жизни многих десятков тысяч его отборных воинов) не позволил окончательно формально присоединить Московию к Литовской Руси. Именно Витовта Василий I назначил, умирая, опекуном своего девятилетнего сына Василия, вручив ему, таким образом, будущую судьбу Владимирской Руси (однако скорая смерть в 1430 году помешала Витовту завершить объединение русских земель).

А вторая четверть XV века принесла на Русь опустошительную и многолетнюю междоусобицу, именуемую сегодня «феодальной войной» (во многом сходную с войной Алой и Белой Роз в Англии XV века). До 1425 года каждый раз, когда в Москве умирал очередной правитель, после его смерти более одного законного претендента на власть не оказывалось. У умерших правителей счастливым образом не оставалось либо сыновей, либо братьев, и Москва избегала усобиц.

Впервые ситуация оказалась иной в 1425 году после смерти Василия Дмитриевича I, когда на московский престол стали на более или менее законных основаниях претендовать сразу два человека: сын умершего девятилетний Василий (за которым стояла поддержка церкви, Орды и Витовта), и брат умершего – пятидесятилетний Юрий Дмитриевич, князь звенигородский и галицкий. Война между ними и их детьми растянулась почти на тридцать лет. В этой борьбе столкнулись не просто две ветви московского княжеского дома, но два принципа наследования власти, две части московских земель. В этой войне решалось, какой принцип наследования высшей власти восторжествует в Москве: традиционный, освящённый обычаями, лествичным правом и духовной грамотой Дмитрия Донского («по старшинству» – от брата к брагу), рассматривающий княжение как коллективную собственность всей династии и предусматривающий равенство между князьями, или новый («по первородству» – от отца к старшему сыну), что означало усиление самодержавной власти великого князя.

На стороне князя Юрия Дмитриевича стояли вольные, черносошные земли севера (с городами Галичем, Угличем и Устюгом), ясно выраженная воля покойного отца, законность и традиция, его выдающиеся полководческие и политические таланты, огромный авторитет в обществе. Юрий был замечательным военачальником, не знавшим ни одного поражения, популярным политиком, противником ордынского гнёта, ценителем искусства (он покровительствовал гениальному иконописцу Андрею Рублёву и сделал гербом московской династии Георгия Победоносца – своего небесного тёзку и покровителя), человеком, всегда верным данному слову и презиравшим интриги и уловки.

Однако за малолетним княжичем Василием Васильевичем – ставшим позднее на редкость неудачливым, лживым и бездарным политиком, стояли могучие и разнородные силы: его великий покровитель и дед Витовт, Золотая Орда, московское боярство и церковные иерархи. Сначала, в 1431 году, Василий II и Юрий Дмитриевич попытались разрешить свой конфликт в Сарае. На сторону Василия ордынского хана склонил аргумент, выставленный ловким московским боярином Всеволжским, заявившим, что Юрий будет княжить на основе грамоты Дмитрия Донского и «старины», а Василий станет князем на основе исключительно ханской воли и пожалования, которые выше всех законов, обычаев и грамот. Этот аргумент убедил татар, давших высшую власть в Москве слабому племяннику, а не доблестному дяде. Ордынский посол возвёл Василия II на княжеский престол в Москве (а не во Владимире, как раньше, – отныне Москва стала официальной столицей княжества).

Тем не менее, борьба между князьями продолжалась. Она сопровождалась поочерёдными захватами Москвы враждующими сторонами, приводом татар, изменой союзников, массовыми переходам бояр на сторону победителя, вмешательством церковных иерархов, клятвенными договорами и их нарушениями, взаимными ослеплениями (так, сначала Василий II ослепил своего кузена Василия Юрьевича (ставшего поэтому «Василием Косым»), а потом сам за это был ослеплён другим кузеном Дмитрием Юрьевичем Шемякой (и стал, соответственно, «Василием Тёмным»). Василий II (1425–1462) раз за разом неизменно терпел поражения на войне с дядей и братьями, попал в плен к татарам, сокрушительно проиграв им битву, был отпущен за колоссальный выкуп, опустошивший и возмутивший русские земли, был несколько раз свергнут с престола, ослеплён, торжественно и клятвенно отрекался от власти. Но, как отмечают С.Т. Жуковский и И.Г. Жуковская, «в трудные минуты правителю подставляли плечо и столичное московское боярство, и «подручные» князя, и Церковь». Бояре перебегали к нему, отказываясь служить его противникам, а церковные иерархи снимали с него все данные им на кресте клятвы. По словам современника, Василий II «татар и речь их любил сверх меры, а христиан томил без милости», наводнив Москву ордынцами и раздавая им земли.

Ни антиордынские настроения населения (с брезгливым отвращением относившегося к Василию II), ни выдающиеся полководческие и политические таланты князя Юрия Дмитриевича, ни законность его притязаний на престол, ни поддержка его и его сыновей северными землями не помогли галицко-звенигородскому князю и его детям (Василию Косому и Дмитрию Шемяке) победить в борьбе, лишь сделав её более драматичной, долгой и ожесточённой. Совместная поддержка татар, бояр и церкви принесла победу Василию Темному, сохранившему власть и передавшему её своему сыну Ивану III. В 1451 году слепой Василий II со своим сыном-соправителем Иваном Васильевичем окончательно утвердился в Москве, а его последний уцелевший соперник – двоюродный брат князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, бежавший в Новгород, в 1453 году был отравлен поваром по его приказу.

Феодальная война резко трансформировала в сторону ожесточения политические традиции Московской Руси: обычным делом теперь становится ослепление противников, массовые казни оппонентов, рост жестокости в ходе внутренних распрей. По словам историка В.Д. Назарова: «В эти годы немало аморальных и безжалостных событий происходило впервые.» Многие тысячи погибших и десятки разрушенных городов – следствие этой войны. Победа Василия II и его сына Ивана III означала окончательную победу нового принципа наследования власти и конец родового совместного владения Рюриковичами Русью. Переход великого княжения от отца к сыну укреплял и концентрировал в одних руках верховную власть. Кроме того, по словам историка Ю.В. Кривошеева, после феодальной войны «Москва уже окончательно и бесповоротно становится центром и основной силой территориально – объединительного процесса». Именно в 50-ых годах XV века начинается последний, успешно завершившийся спустя столетие, этап территориального присоединения к Москве наиболее крупных и сильных прежде самостоятельных земель Восточной Руси.

Василий II Тёмный, победив в тяжелейшей борьбе за власть, жестоко расправился со своими врагами: ликвидировал Можайское княжество, преобразовал многие удельные княжества в уезды, управляющиеся московскими наместниками, посадил своих наместников в Пскове и Рязани (формально ещё сохраняющих автономию). Дань в Орду отныне платилась нерегулярно и в уменьшенных размерах (хотя, по словам А.Л. Юрганова, «психологическая потребность в высшем арбитре у князей ещё оставалась»). Многие знатные татары теперь охотно нанимались на службу к московскому князю, который использовал их в борьбе за гегемонию на Руси и натравливал на их собственных соплеменников, тем более, что по боевым качествам монгольская конница по-прежнему сильно превосходила русскую. Как отмечает В.Д. Назаров: «Очевиден один из приоритетов в межкняжеской политике московских государей: число уделов в московском доме подлежало сокращению, а главное – они не должны, по возможности, превращаться в наследственные». Уроки феодальной воины были осмыслены и выучены: отныне братья Великого князя Владимирского становились, по определению, его злейшими врагами-соперниками и подвергались жесточайшим ограничениям и контролю с его стороны (с арестами, убийствами, запретами жениться (чтобы не оставить наследников), конфискациями имущества).

Решающая роль в завершении создания самодержавного московского государства принадлежит знаменитому сыну бездарного Василия II Тёмного Ивану Васильевичу III Великому (1462–1505), одной из ключевых фигур русской истории, достойному преемнику своего прапрапрадеда Ивана I Калиты и достойному предтече своего внука Ивана IV Грозного. Как отмечают С.Т. Жуковский и И.Г. Жуковская, «именно при Иване Ш Великом княжество Московское окончательно подмяло под себя всю ту Русь, которая признавала себя данницей монгольских ханов». Именно с эпохой долгого правления Ивана III и с его кипучей и целенаправленной деятельностью связано завершение собирания Залесской Руси под деспотической властью Москвы и создание единого централизованного государства, которое, завоевав всех своих соседей, разом обрело и независимость, и «национальную идею», заняв освободившиеся места Золотой Орды и Византийской империи в Восточной Европе. По справедливым словам С.Ф. Платонова: «С полным правом Ивана III можно назвать создателем Московского государства».

Уже при своем отце (с 12 лет) Иван был соправителем, а потом единолично правил Московией целых 43 года. В 1462 году он получил от отца Московское княжество, территория которого равнялась 400 тысячам квадратных километров, а в 1505 году сыну Василию III оставил государство с площадью два миллиона квадратных километров!

Иван III был плохим военачальником, но превосходным политиком и дипломатом макиавеллистского склада (не забудем, что циничный флорентиец, автор «Государя», был современником Ивана Васильевича): властным, трусливым, целеустремлённым, жестоким и умным человеком, выдающимся и умелым интриганом, мастером манёвров и уловок. Для его политического стиля характерна неторопливость, методичность, беспощадность и постепенность. Захваты новых земель происходили в несколько этапов и сопровождались мощной пропагандистской и дипломатической кампанией. Московский владыка всегда ловко стремился представить свои тотальные нововведения по полной перекройке и переустройству Руси – под видом восстановления древних обычаев, а свою хищническую захватническую политику обосновать защитой «русской веры» (автоматически представив своих противников изменниками делу Руси и веры). Отсюда многократно возросшая роль политической демагогии и мифологии, призванной переписать историю и, объявив новое обретённым «старым», создать новую легитимность стремительно утверждающейся на обломках былых вольностей самодержавной власти.

Одной из главных задач политики Ивана III стало уничтожение Новгородской республики и оккупация новгородских земель. Как отмечает С.Ю. Шокарев, «укоренившиеся в этом городе-государстве демократические традиции Древней Руси представляли для формирующегося московского самодержавия одну из главных опасностей». А колоссальные богатства и земли Новгорода манили жадных московских правителей. Без власти над Новгородом не могло быть и речи о власти над Русью.

Уже при Василии III (в 1456 году) начинается военно-политическое подчинение Великого Новгорода Москве, ограничение его автономии. Единственной надеждой новгородцев на сохранение свободы и независимости была помощь дружественной Литовской Руси – ослабевшей к тому времени и едва ли способной на оказание эффективной поддержки новгородцам. Политика лавирования между Московской и Литовской Русью. проводимая Новгородом (как и Тверью), в итоге вела их к гибели. По мере уменьшения числа русских княжеств в XV веке, новгородцы теряли свободу маневра – какого князя пригласить к себе. Теперь их выбор сводился к пролитовской или промосковской ориентации. Литва была в это время (после Витовта) на спаде своих сил и никак не могла угрожать независимости Новгорода, его старым полуобветшавшим вечевым порядкам (но, как оказалась, не была способна и существенно помочь ему). Однако кое-кто в Новгороде был напуган распространением в Литовской Руси, наряду с православием, католицизма. Напротив, Москва представляла смертельную угрозу для независимости Новгорода и сохранения его традиций. Действовать надо было решительно и быстро. Поэтому в Новгороде в середине XV века решительно возобладали пролитовские и антимосковские настроения. Ближайшее будущее показало оправданность такого выбора новгородцев.

Антимосковскую группировку возглавила вдова посадника Исаака Борецкого Марфа Борецкая – героическая и энергичная женщина, вдохновенный оратор, влиятельный (хотя и неформальный) политик, подлинный лидер Новгорода в страшные и последние дни его свободы, глава могущественного и богатого боярского клана. (Напоминавшая Демосфена или Катона Младшего в их трагической, славной и обречённой борьбе за свободу своих полисов против надвигающихся империй). Отмечу особо: только в вечевых республиках Руси возможно было активное участие женщины некняжеского рода в публичной политике – здесь уровень свободы был пока несравненно выше, чем в Московии, перенявшей ордынские нравы, с её растущими всепоглощающими патриархально-авторитарными тенденциями, на многие века устранившими женщин из общественной жизни и загнавшими их в домостроевскую тюрьму-терем.

Однако усиливающиеся олигархические тенденции, эрозия институтов самоуправления, растущее социальное неравенство вели к тому, что многие рядовые новгородцы недальновидно не желали воевать за ставшие полупризрачными вечевые вольности (не ведая беспечно, какая страшная участь скоро ждёт их всех под игом Москвы). А новгородское ополчение было бессильно справиться с московским дворянским войском. К тому же новгородские «пригороды» (Торжок, Псков и другие), выслуживаясь перед московским князем и припомнив старые обиды, в решающий момент предали на гибель своего властного и гордого «старшего брата», не поддержали новгородцев в их отчаянном и отважном противостоянии московским захватчикам (и этим обрекли и себя самих на скорую и ужасную гибель).

В борьбе за Новгород Иван III умело использовал религиозные лозунги, представляя себя «защитником веры православной» в Новгороде, против литовцев, борцом с «отступниками от веры». Конечно же, его противники вовсе не выступали за католицизм, но лишь за военно-политический союз с Русью Литовской (которая в то время и не могла и не хотела присоединять к себе Новгород). Иван III же сумел представить этот союз как «измену вере» и русскому народу. (Подобно тому, как бояре, использующие своё старинное и дотоле нерушимое право отъезда от князя и уезжавшие в Литву, отныне осуждались, как «изменники»). Иван III в агрессии против Новгородской республики использовал не только религиозную фразеологию (борьба против «латынства» за «истинную веру»), но и социальную демагогию, делая вид, что покровительствует простым новгородцам против боярской олигархии. Эти лозунги – насквозь лживые и фальшивые – дали свои плоды, внеся разброд в нестройные ряды новгородцев.

Покорение Новгорода проводилось Иваном III последовательно, неторопливо, в несколько этапов, растянувшись на десять лет (1471–1479). Договор Новгорода с Литовским Великим князем Казимиром был объявлен Иваном III «предательством» и послужил поводом для начала агрессии Москвы против новгородской республики. В критический момент Литовская Русь не пришла на помощь гибнущему Новгороду, оставив его один на один с московитами. Архиепископ новгородский Феофил предал своих сограждан и тайно поддерживал Ивана III, видя в нем покровителя православия (несколько позже архиепископ также падёт жертвой репрессий со стороны этого «покровителя»). В решающей битве на реке Шелонь в июле 1471 года десятитысячное московско-татарское дворянское войско наголову разгромило сорокотысячное новгородское ополчение. В рядах новгородцев не было единства: предатели заколотили пушки (так что они не могли стрелять), а «владычный» (архиепископский) полк даже не вступил в битву.

Иван III впервые поступил с побеждёнными новгородцами не как с представителями другого независимого русского государства, а как с изменниками, зверски расправившись с пленными. Многим воинам отрезали носы, рты и уши, а четырем боярам (в том числе, сыну Марфы, отважному посаднику Дмитрию Борецкому) отрубили головы – вместо освобождения за выкуп, как тогда было принято. Иван III утверждал, вопреки очевидности, что Новгород – его исконная «отчина», как… и вся Русь. Обескровленный поражением город вынужден был признать это, выплатив Москве колоссальную контрибуцию и признав Ивана III своим «государем» (то есть господином).

А в 1478 году, после отчаянной попытки восстания, Новгород окончательно капитулировал перед полками захватчиков-москвичей. Последствия этого были катастрофическими и глубоко трагичными не только для вечевой республики, но и для всей русской истории. Опять нескольким боярам отрубили головы. Вече было навеки упразднено, а вечевой колокол как трофей отвезли в Москву. В Великом Новгороде сел московский наместник, управляющий отныне городом вместо избранных жителями тысяцких и посадников. Иван III приказал немедленно закрыть Немецкий и Готский торговые дворы в Новгороде (чем в корне подорвал основу новгородской торговли и могущества и разорил ненавистный город). Одной из главных обязанностей новгородцев отныне становится взаимное доносительство друг на друга.

Новгородский архиепископ был арестован, а его земли конфискованы в пользу князя. Семь тысяч семей – все знатные и богатые новгородцы, купцы и бояре – были насильственно переселены в глубь Московии, а их земли были конфискованы и переданы московским служилым людям, всецело зависящим от князя. Целями этих мер, регулярно повторявшихся затем московскими князьями на захваченных землях, было разорвать существующие там социальные связи, ослабить региональную оппозицию и, обеспечивая дворян землёй, создать социальную базу для поддержки режима московского князя. В Новгороде Иван III покусился не только на частное, но и на церковное землевладение, захватив архиепископские земли (и хотел повторить подобное затем в отношении всех церковных земель в Московии, но не смог из-за ожесточенного сопротивления церковных иерархов). После похода 1478 года на Новгород, Иван III вывез в свою столицу не только вечевой колокол оккупированного города, но и триста возов награбленного у завоёванных новгородцев имущества.

Казни, массовые переселения и конфискации, разорение новгородской торговли быстро ослабили Новгород и привели его к упадку под властью захватчиков-москвичей и к забвению о былых вольностях. Последний оплот свободы на Руси был уничтожен, и последнее «окно в Европу» заколочено на пару столетий. Новгород пришёл в запустение. Московским владыкам важно было искоренить даже память о былых вечевых свободах. По словам Г. Кенигсбергера: «Для великого князя Московского присоединение Новгорода с его богатой торговлей и обширными территориальными владениями означало принципиальное усиление своего положения, богатства и влияния. Но было ли падение единственного независимого города-государства выгодно для Руси в целом – это весьма спорный вопрос. С Новгородом исчез последний противовес московской автократии, которая не встречала серьезного противодействия вплоть до XX века».

Однако и присоединённый к Московии Новгород, Новгород, опустошённый и ограбленный оккупантами, Новгород, лишённый значительной части своего населения, лишённый своей заморской торговли и веча, всё ещё был страшен московским правителям. Не зря Иван III трижды (!) повторял разгром и разорение этого города, с массовыми казнями, переселениями и конфискациями. Именно здесь чуть позднее, в конце XV века будет один из оплотов еретических вольнодумных движений. Здесь ещё помнили о былом величии и свободе.

Уже в 1479 году была предпринята отчаянная, решительная и героическая попытка восстановить независимость Новгорода, оккупированного Москвой. Восставшие горожане, прогнав московского наместника, надеялись, что Ивану III, занятому в это время войной с Ливонским Орденом, Литвой, Ордой и собственными мятежными братьями, будет не до Новгорода. Они восстановили вече, избрали посадника и тысяцкого. Но Иван III вновь с войском подступил к Новгороду и жестоко расправился с восставшими. Московские каратели перебили часть населения непокорного города. «Чистки» в Новгороде на протяжении 80-ых годов XV века Иван III повторял раз за разом – казня и ссылая множество новгородцев и захватывая их земли, на которых «испомещал» своих дворян. По мнению Б. Кагарлицкого: «Поражение Новгородской республики… свидетельствует, что российское государство развивалось по той же общей логике, что и остальная Европа, где абсолютная монархия тоже не могла объединить и упорядочить страну, не покончив с остатками средневековых вольностей».

За Новгородом последовали завоевания московитами остальных русских земель. В 1485 году Москва захватила Тверское княжество, поставив точку в долгом противоборстве этих двух центров Северо-Восточной Руси. Последний тверской князь Михаил едва успел бежать в Литовскую Русь, оставленный своими боярами, чутко державшими «нос по ветру» и вовремя сумевшими сориентироваться в ситуации и переметнуться к Ивану III. Ещё в 1463 году Иван III ликвидировал Ярославское княжество, а в 1477 году – Ростовское, захватив их территории. В 1489 году Иван III захватил вольную Вятку, а чуть позднее – далёкую Пермскую землю, И здесь активные противники Москвы были казнены, а жителей массово переселяли в центр Московии. На ханский трон в Казани был посажен московский ставленник.

Где подкупом бояр, где посредством династического брака, где через протекторат с завещанием умершим князем своего княжества Москве, где путем прямой военной агрессии, Москва вбирала в себя остатки независимых прежде русских земель, всемерно ослабляя и грабя их и посредством этого усиливаясь сама. При этом Иван III не делился (как было прежде) со своими братьями – удельными князьями – захваченными землями, и отвергал старинное право отъезда своих бояр к его же собственным родным братьям-князьям. Самодержавные принципы стремительно утверждались в Москве XV века. По словам В.О. Ключевского, «князья удельные превращались в князей служебных». Продолжая московские традиции, Иван III забирал уделы своих братьев и других родственников, их самих арестовывая или даже казня.

На всех захваченных землях московский государь проводил примерно одну и ту же политику, призванную ослабить присоединённые территории, разрушить существующее там общество, и возвысить Москву. По словам С.Т. Жуковского и И.Г. Жуковской: «Московские князья всеми правдами и неправдами присоединяли к себе всё новые территории, ликвидировали там власть местных правителей, органы городского самоуправления и назначали своих воевод-наместников… самовластие московских великих князей продолжало усиливаться, зачастую приобретая характер грубого произвола… Былое самоуправление старинных городов и княжеств вызывало в новой столице сильное раздражение. Единство Московского государства укреплялось распространением на все подвластные территории московских порядков. В состав Московской Руси вошли земли, сильно отличавшиеся по своим традициям, обычаям, приёмам управления, но постепенно местные самобытности, особенности, уходили в прошлое, заменяясь московским единообразием».

Массовые переселения местных «элит», казни, конфискации их земель, заселение княжеств новыми, всецело зависящими от Ивана III дворянами – эта социальная перекройка путём насилия была основой политической трансформации, предпринятой с тем, чтобы на смену многообразным старым живым институтам самоуправления снизу и общественным связям можно было поставить централизованную самодержавную власть сверху, предварительно уничтожив все общественные связи и структуры, нелояльные захватчикам. На смену пёстрому и живому конгломерату княжеств и республик, с развитыми местными традициями социальной жизни и культуры пришёл серый унылый монолит самодержавной власти московского государя. Не удивительно, что обычно, за присоединением к Московскому княжеству других русских земель происходил их стремительный политический, культурный и экономический упадок. Это было связано с тем, что старая знать разбегалась (отчасти в Литву, отчасти в Москву – искать милостей при дворе новых хозяев Монгольской Руси), а новые московские наместники безжалостно разоряли присоединённые земли, стремясь нажиться сами и сломать существующие здесь региональные связи и особенности. Как правило, современные археологи, раскапывая старинные русские города, обнаруживают, что в городах, захваченных Москвой в XV–XVI веках, с момента их оккупации прекращается мощение брёвнами уличных настилов – характерный и яркий симптом всеобъемлющего упадка! Централизация и унификация Московской Руси достигались за счёт умерщвления всего живого и самобытного в захваченных регионах и перекачивания из них средств, людей и ресурсов в пухнущую и поднимающуюся как на дрожжах столицу.

Несмотря на стремительный территориальный рост Московского государства в XV веке, по словам С.Т. Жуковского и И.Г. Жуковской, «приращение территорий доставалось ему скорее из-за слабости соседей, нежели благодаря его собственной мощи». В XV веке Московия всё ещё оставалась глухой окраиной христианского мира, далёкой от общеевропейских процессов. Московия возникла в своеобразном вакууме силы после одновременного развала Золотой Орды и взятия (в 1453 году) Константинополя турками, и поневоле втягивалась в этот вакуум, понемногу захватывая территории, бывшие прежде ордынскими, и продвигаясь на север, юг и северо-восток – за Волгу. Если в начале княжения Ивана III Московия была окружена со всех сторон землями других русских княжеств, то в конце его правления все они вошли в состав Московии.

Разумеется, это усиливало амбиции московского правителя, делая его в собственных глазах преемником Орды и Византии, повелителем всей Монгольской (и не только) Руси, защитником православной веры (а его противников – «изменниками» Руси и вере). По С.Ф. Платонову: «Одно это обстоятельство должно было изменить его политику.

Ранее, окружённый такими же, как он сам, владетелями, Иван был одним из многих удельных князей, хотя бы и самым сильным; теперь, уничтожив этих князей, он превратился в единого государя целой народности. В начале своего княжения он мечтал о примыслах, как мечтали о них его удельные предки; в конце же он должен был думать о защите целого народа от иноверных и иноземных его врагов. Коротко говоря, сначала его политика была удельной, а затем его политика стала национальной». А В.О. Ключевский, в свою очередь, отмечал: «Вобрав… в состав своей удельной вотчины всю Великороссию… Московский государь стал заявлять требование, что все части Русской земли должны войти в состав этой вотчины». Пределы же Московии «в каждый данный момент были случайностью, раздвигаясь с успехами московского оружия и с колонизационным движением великорусского народа». По справедливому замечанию В.Д. Назарова, к середине XV века «Вильнюс перестал быть потенциальным центром государственно-политического объединения Северо-западной и Северо-Восточной Руси». Теперь эта роль постепенно переходит к Москве. Так, становящаяся самодержавной, Москва к концу XV века захватила всю Залесскую Русь и встала на путь непрерывной военной экспансии, продолжавшейся затем несколько столетий.

Но прежде надо было окончательно покончить счёты с ордынским игом, ослабевшим за последние полвека, но по инерции все ещё гнетущим Русь. По мере развала Золотой Орды уменьшался её контроль над Русью и слабело представление о легитимности её власти на Руси. Однако привычка – пресмыкаться перед монголами и страх перед призраком непобедимой степной конницы всё ещё прочно владели сердцами великих князей Владимирских. Осмелевшая церковь – некогда надёжный союзник Золотой Орды и её главный помощник в деле владычества над Русью и угнетения её жителей – теперь начинает призывать робких московских князей, трепещущих перед вчерашними повелителями и хозяевами, к сопротивлению им под флагом защиты веры. Отдельные шайки, отряды и осколки рассыпающейся Орды нападают на Русь или поступают в услужение к московскому князю. Порой ордынские отряды, грабящие окраины Московии, получают отпор, порой – опустошают целые города и княжества. Однако эти набеги уже были не сопоставимы по масштабам с нашествием Батыя, набегом Тохтамыша, с «Дюденевой» или «Неврюевой» «ратями» и набегом Едигея. А удачные попытки воевать с мелкими отрядами татарских царевичей пробуждали в московских князьях робкую и смутную надежду на возможность окончательной победы над татарами.

По словам В.О. Ключевского: «Само собою, без бою, при татарском же содействии, свалилось с плеч ордынское иго…». С 1476 года Иван III начинает посылать в Золотую Орду не постоянную дань, а лишь эпизодические дары. Хан Ахмат, попытавшийся в последний раз восстановить мощь Большой (Золотой) Орды, в 1480 году пошёл походом на Москву, чтобы поставить расхрабрившегося князя «на место». Он предложил Ивану капитуляцию. При этом образовались две мощные военно-политические коалиции: союзниками Москвы выступали Касимовское ханство (созданное «служебником» Василия II татарским царевичем Касимом на русских землях как буферное государство между Московией и Ордой) и могучее Крымское ханство, а её противником (и союзником Ахмата) – Литва. Одновременно произошли: нападение Ливонского Ордена на русские земли, восстание в Новгороде против гнёта Москвы и мятеж братьев Ивана III, недовольных его наглым самовластием. Однако Ивану III удалось по отдельности подавить своих противников и натравить крымское войско на Литву и Сарай. Братья помирились с Иваном перед лицом татарского вторжения, новгородцы были сурово усмирены и частично вырезаны, немцы отбиты, а литовский князь Казимир был парализован действиями стратегических крымско-татарских союзников Ивана III.

Тем не менее Иван III – столь же робкий полководец, сколь талантливый дипломат и жестокий тиран, – был склонен капитулировать перед войском хана Ахмата и, по обычаю предков, бежать из Москвы (как поступали в подобной ситуации его дед и прадед). Однако москвичи резко заявили ему (по сообщению летописи): «Ты, государь, княжишь над нами так, что пока тихо и спокойно, ты обираешь нас понапрасну, а как придёт беда, так ты в беде покидаешь нас». Князя пристыдили и решительно настроенные церковные иерархи (в частности, его духовник, ростовский архиепископ Вассиан Рыло), назвав «бегуном» и убедив сопротивляться «безбожным агарянам», «сыроедцам», и всё же поехать на войну.

Осенью 1480 года московские и татарские войска сошлись на берегах реки Угры (притока Оки). Каждый боялся вступить в битву (особенно это касалось Ивана III, многократно порывавшегося бежать от своего войска в Москву), и каждый поджидал своих союзников. О «стоянии на реке Угре» осенью 1480 года летописец тонко и не без иронии отмечает: «едини других бояхуся» (одни других боялись). Армии вяло перестреливались через реку Угру из луков и пушек, прощупывая позиции друг друга.

Союзник хана Ахмата, литовский Великий князь Казимир так же не явился к нему на подмогу, как чуть раньше он не пришёл на помощь к гибнущим новгородцам. Литовская Русь вступила в стадию стагнации, выжидания и утраты стратегической инициативы и натиска. Зато союзник Ивана III – крымский хан – нанёс удар по тылам Ахмата, опустошая его земли. В итоге к зиме река встала, и обе противоборствующие армии в ужасе пустились наутёк друг от друга, не решившись вступить в сражение. А вскоре хан Ахмат был убит в Орде, которая к 1502 году окончательно и бесповоротно развалилась под ударами Крымского хана Менгли-Гирея.

Так иго не было свергнуто Москвой – оно свалилось с Руси само собой, даже, пожалуй, к некоторому изумлению московских князей, привыкших раболепствовать перед ханами и опираться на их помощь. Главные герои и виновники «падения ига»: великий завоеватель Тимур, растоптавший Золотую Орду в конце XIV века, и её основные соперники – крымские ханы Гиреи, в XV веке завершившие начатое им. История «стояния на Угре» – по-своему комична. Иго монголов, которое два с половиной столетия до того начиналось величайшей трагедией Батыева нашествия, завершилось фарсом «стояния на Угре».

Отныне московский князь чувствовал себя «на равных» с татарскими ханами – такими же наследниками обломков Золотой Орды, как и он сам. Ведь Москва была такой же частью распавшегося государства, как и Крым или Казань. Наиболее сильным и долговечным из этих ханств оказалось Крымское ханство – сначала (во второй половине XV века) стратегический союзник Московии против Большой Орды, а затем (оно просуществовало три века) – вассал могущественной Османской империи и постоянный опасный противник Москвы, опустошавший Русь набегами и грабежами Крымское ханство контролировало (помимо собственно Крыма, заселённого, в основном, татарами) также Кубань и Причерноморье. А с середины XV века возникает Казанское ханство на средней Волге – преемник как ордынских традиций, так и древней Волжской и Камской Болгарии – богатое купеческое государство, повелевающее многими народами Среднего Поволжья. В нём московский князь то сажал своих ставленников-правителей, то обретал опасного и могучего противника. Куда слабее были Ногайская орда в Прикаспии, Сибирское и Астраханское ханства.

С конца XIV века и весь XV век идёт массовое переселение ордынской знати на русские земли, воспринимавшееся как перемещение внутри территории, подвластной ханам Сарая. С одной стороны, ордынские царевичи (часто принимавшие крещение) служили Москве, рекрутировавшей из них своих ставленников на троны в Казани и Бахчисарае, а с другой, они по-прежнему смотрели на московских князей, как на своих вассалов и данников.

До XVI века ордынская аристократия считалась на Руси правящей, а принявшие православие татары вливались в ряды высшей русской знати.

Василий II пожаловал татарскому царевичу Касиму земли на Оке и Волге, создав Касимовское ханство. Парадокс, но и в XVI–XVII веках московские князья и цари, считавшиеся по рангу ниже Чингисидов, платили в Касимов символическую дань («ясак») своим же «служебникам»! Однако Москва могла теперь уже на равных говорить с монгольскими правителями, играя на противоречиях между ними и всё чаще заменяя тяжелую и регулярную дань эпизодическими «подарками». Тем не менее, по словам современного историка Р.Г. Ланды, «в сознании татарской знати как этих ханств, так и Касимовского царства и других вассальных от Руси владений, да и среди потомков татарской знати в среде московской аристократии ещё долго, вплоть до середины XVI в., было живо убеждение в праве господствовать над Москвой и всеми её землями». Не случайно позднее Иван IV Грозный «уступит» (пусть номинально) свой трон татарскому царевичу Симеону Бекбулатовичу, а потомок татарского рода Борис Годунов сядет на опустевший трон Рюриковичей.

Ханы Казани, Крыма и Астрахани требовали от Москвы выплаты дани и изъявления покорности, претендуя на наследование власти Золотой Орды, нападали на Русь, уводили рабов – но всё это было не сопоставимо по масштабам с прежним игом. К тому же Москве удавалось сталкивать между собой различные ханства и постепенно захватывать их. Как подчёркивает Р.Г.Ланда: «С начала XVI в. в грамотах крымских и ногайских ханов московского государя уже именовали «Великого улуса великий князь»». Тем самым правители Москвы признавалась законными и главными преемниками власти ханов Золотой Орды, ибо только эта держава ранее называлась Великим Улусом. В правление Василия III (1505–1533) в титулатуре московского правителя появляется титул «Белый царь» – то есть преемник правителей Белой Орды улуса Джучи, правивших до этого в Сарае. Так, к середине XVI века московские государи фактически воссоздали государство в пределах бывшей Золотой Орды, продолжающее её основные традиции – но со столицей уже не в Сарае, а в Москве.

При Иване III, его сыне Василии III и внуке Иване IV Московия начинает успешную борьбу за контроль над Волгой. И тому были веские экономические причины. После падения Константинополя в 1453 году связи Европы с Востоком, идущие прежде через Византию и итальянские города, были прерваны. Вскоре, в поисках нового пути на Восток, европейцы двинутся в обход Африки и в Атлантику и начнут этим эпоху Великих Географических Открытий. Но во второй половине XV века резко возросло значение волжского торгового пути, что способствовало возвышению Московии и её экспансии в этом направлении. (Не случайно, именно в конце XV века тверской купец Афанасий Никитин в своём «хождении за три моря» добрался до Индии). А в XVI веке Московская Русь подвинулась на Волгу, начав превращать её, до того татарскую реку Итиль, в «русскую реку», «матушку», «кормилицу», сокрушив татарские ханства на Волге (Казань и Астрахань) и стремительно подчиняя многие земли и народы в своём движении на восток.

По мнению Б. Кагарлицкого: «Московии удалось не только за кратчайший срок захватить, но и удержать эти обширные владения именно потому, что объективная потребность в поддержании порядка на волжском торговом пути требовала соединения этих земель под единой властью, и для татарской знати и купечества это было не менее очевидно, чем для русской. Так же, как Римская империя в древности, объединяя средиземноморское экономическое пространство, интегрирует в единую цивилизацию проживающие там народы, так и Московская Русь формирует себя как нацию, устанавливая единую власть на речных путях… Но походы на Волгу, сколь бы успешными они не были, существенно запоздали. В тот самый момент, когда волжский путь полностью и окончательно переходит под власть Москвы, мировые торговые пути смещаются на запад». Таким образом, по мнению Б. Кагарлицкого, именно «открытие» и колонизация европейцами Нового Света стали отправной точкой для формирования мировой экономической системы, развития буржуазных отношений и – для окончательного, радикального и безнадёжного, отставания Руси от европейского экономического «центра», отныне властно диктующего миру свою волю. Б. Кагарлицкий отмечает по этому поводу: «Москва опоздала… Московские правители должны ответить на вызов времени. Находясь в глубине европейского континента, Россия не имела прямого доступа к новым торговым путям. Ничего не получая от расцвета европейской торговли, начавшейся после открытия Америки, Россия неизбежно оказывалась и на периферии мирового экономического развития, фактически выпадая из формирующейся мировой экономической системы. Таким образом, именно конец XV – начало XVI века стали решающим рубежом, предопределившим дальнейшую судьбу России – борьбу с отсталостью и изоляцией».

Итак, при Иване III Монгольская Русь была объединена вокруг Москвы и перестала (отчасти) быть «монгольской», то есть зависимой от ханов Сарая (ибо наследник власти и титулов ханов Орды, столь же самовластный, агрессивный и деспотичный, теперь сидел в самой Москве). Разумеется, эти перемены потребовали изменения социальной политики, создания новых инструментов управления, что и было сделано Иваном III.

В.О. Ключевский отмечал: «С конца XIV в. поднялось усиленное переселенческое движение из междуречья на север за Волгу. Размещаясь мелкими посёлками, ведя более двух веков дробную работу по местам, но при сходных экономических и юридических условиях, переселенцы со временем сложились всюду в сходные общественные типы, освоились между собою, выработали на значительных пространствах известные взаимные связи и отношения, юридический быт и хозяйственный оборот, нравы, ассимилировали окрестных инородцев, и из всех этих этнографических элементов, прежде рассыпанных и разъединённых, к половине XV в. среди политического раздробления сложилась новая национальная формация. Так завязалась и окрепла в составе русского населения целая плотная народность – великорусское племя».

Население, забившееся в леса и болота Северо-Востока, измученное внешними набегами и внутренними раздорами, желало единства, покоя и порядка, нередко даже поддерживая завоевание Залесской Руси московскими князьями. К XVI веку в Московии было уже около пяти миллионов жителей. Это население было крайне редким, разбросанным кое-где по крошечным посёлкам (обычно в два-три двора), но ведущим интенсивную внутреннюю колонизацию, распахивая поля и основывая новые деревни. По мнению историка В.Д. Назарова, «по комплексу экономических примет столетие с 60-70-х годов XV в. можно полагать «золотым веком» российской деревни» и можно говорить «о значительном расширении ареала обрабатываемых земель, заметном демографическом подъёме в деревнях, развитии в них промыслов». Это время – эпоха начала активного каменного строительства в Москве и в некоторых других городах Руси.

К этому времени слово «крестьянин» (от «христианин») становится самоназванием сельского жителя – землепашца, не находящегося в холопской зависимости. По верному замечанию В.Д. Назарова: «несомненно, что появление нового смысла у термина «крестьянин» было обязано успехам русской церкви в евангелизации сельских жителей… Прозрачны государственно-политические мотивы: сообразно территориально-политическому объединению шла постепенная унификация сословных статусов, а значит, унифицировалась система терминов».

Крестьяне платили государству налоги двоякого рода: дань и повинности общегосударственного масштаба (на строительство крепостей, содержание ямщиков) и платежи и сборы в пользу представителей великокняжеской власти на местах («кормления»). В это время вводятся новые поборы и налоги, растёт число внутренних пошлин на торговлю, занятие промыслами, число судебных штрафов и пошлин (наряду с ростом произвола местной администрации). И всё же, по мнению В.Д. Назарова, в конце XV века «среднее крестьянское хозяйство отдавало от 20 до 30 % своего совокупного продукта» в виде различных налогов и поборов, а значит: «Государство и феодалы ещё не изымали у крестьян всё, что находилось за пределами минимальных хозяйственных и житейских потребностей… Однако стали обрисовываться контуры грядущего исторического выбора – между крепостническим и некрепостническим развитием страны и общества».

Городов в Московской Руси в эту эпоху было не более сотни – совсем немного (если учесть огромные территории и потребности управления страной). В отличие от Киевской Руси, Московская Русь была не Гардарикой (страной городов), но страной деревень – вплоть до середины ХХ века. В Великом Новгороде жили свыше 30 тысяч горожан, в Москве – чуть больше, а в большинстве городов жило менее тысячи жителей. В целом, городское население составляло в XV веке два процента от общего числа жителей Руси и почти не влияло на её политическую жизнь /в отличие от Киевской эпохи/. И это очень легко объяснить – ибо, по словам В.Д. Назарова: «Город изначально стал главным объектом эксплуатации со стороны ханской власти» и наиболее пострадал в период монгольского ига. Существовали различные корпоративные организации населения: крестьянская община, корпорации служилых людей (дворян, которых в XV веке называли «детьми боярскими» – то есть слугами бояр) по уездам, корпорации («сотни») купцов. А вот цехов ремесленников и городов-коммун Московия уже не знала (по понятным причинам).

По словам историка Л.М. Ляшенко: «В конце XV в. государство переходит в наступление на права и свободы крестьян. Выполнение этой задачи облегчалось тем, что эти права и свободы почитались как традиция, но не охранялись законом». Растёт налоговый гнет, ограничивается (Судебником 1497 года) срок перехода крестьян к новым хозяевам: неделя до Юрьева дня (26 ноября) и неделя после (с обязательной выплатой «пожилого» – платы за пользование своей землёй – и всех ссуд).

По мере усиления гнёта со стороны государства и одновременного продвижения территории Московии на юг и восток (и захвата татарских ханств), массы непокорных крестьян бежали в Дикое Поле, на границы Московии и Литвы. Так возникло (в XV–XVI веках) казачество: Донское, Днепровское (Запорожское), а чуть позднее – Яицкое. Казаки пользовались автономией, решали все вопросы на общем «кругу», выбирали своих предводителей-атаманов. Они непрерывно воевали с татарами, турками, царскими воеводами, грабили купцов. В попытках «усмирить», «приручить» и подчинить казаков московское правительство то посылало против них войска, то брало их на денежное содержание и отправляло им хлеб, свинец и порох (ибо казакам по их обычаям строго запрещалось заниматься землепашеством).

В XVI и в XVII веках действовал неписанный, но священный и нерушимый принцип: «С Дона выдачи нет!» Человек, сумевший убежать на Дон от московских чиновников и налогов, не мог быть возвращён прежнему владельцу и становился вольным казакам – свободолюбивые авантюристом, бродягой и бунтарем. По словам современного экономиста Г. Гловели: «На Руси свободными беглых крепостных людей мог сделать не воздух городов, как на Западе, а разгульный воздух южных степных «украйн», где в низовьях Дона, Волги и Яика сложился особенный уклад жизни – казачество». В XVII–XVIII веках казакам выпадет важнейшая роль в русской истории: миссия застрельщиков громадных и героических народных восстаний, миссия зачинателей сопротивления государственному гнёту. А в XIX веке государство сломает-таки хребет казачеству, «купит» его и превратит (репрессиями и привилегиями) из независимой и бунтарской силы в покорный оплот своей власти. Однако в XV–XVI веках казаки лишь начали оформляться, как особая категория и уникальная «субкультура» населения Руси, в чём-то похожая на ушкуйников Новгорода.

Как ни парадоксально и ни удивительно, если чернозёмная Киевская Русь в основном занималась не земледелием, а посреднической торговлей, то Московия (с её скудной, неплодородной, заболоченной, суглинистой почвой, непроходимыми дебрями лесов и суровым северным климатом) стала усиленно развивать с начала XVI века зерновое хозяйство. Это было связано с ростом международного спроса на зерно к началу XVI века. По замечанию Б. Кагарлицкого: «По мере того, как зерно становится мировым товаром, Россия, вслед за Польшей, превращается в мирового экспортёра». Впрочем, своего пика международная торговля зерном из России достигнет чуть позже – в XVII–XX веках, когда Россия, уничтожив Речь Посполитую, станет полуколонией, сырьевым придатком и житницей Европы. Но уже к началу XVI века из Москвы на запад продаётся во всё возрастающих количествах зерно, а также лён и пенька – сырьё для бурно растущей кораблестроительной промышленности Европы. Однако, по Б. Кагарлицкому, к началу XVI века, «парадокс в том, что экономический подъём сопровождался и усилением отставания России от Запада. Это кажущееся противоречие вызвано тем, что, будучи вовлечённой в общий процесс развития и социально-экономического преобразования, Россия оказывается на его периферии» – и, чем дальше, тем больше, несёт на себе его издержки (подобно другим окраинам, колониям и полуколониям формирующегося мирового индустриально-буржуазного центра).

Эпоха Ивана III – время активного формирования дворянства и боярства, поместной и вотчинной системы землевладения на Руси. Как отмечает В.Я. Хуторской: «Не имея денег для содержания профессиональней армии и бюрократического аппарата, государство было вынуждено платить жалованье деревнями и сёлами». Возвышая по своей воле «служилых людей» («детей боярских»), московские владыки подчиняли им прежде свободных крестьян, селили их на оккупированных землях соседей. А, по словам В.Д. Назарова: «Мы вправе говорить о государственно-корпоративной собственности ассоциаций бояр и вольных слуг во главе с монархами-князьями на все тяглые земли в городах и сельской местности, а в определённом смысле – и на самих тяглецов, горожан и крестьян». (Тяглыми людьми назывались все те, кто платил подати и дани государству и его людям).

Иваном III широко использовались поместья – участки княжеской земли с крестьянами, розданные служилым людям не в собственность, но лишь во владение на время службы. Понятно, что именно дворяне – государевы холопы, получавшие поместья – становились наиболее преданными слугами великого князя и связывали с ростом его власти свой успех и благополучие. А складывание самодержавия и крепостной системы на Руси – не просто параллельно идущие процессы, а, в сущности, две стороны одного и того же процесса порабощения населения государством. Как отмечают С.Т. Жуковский и И.Г. Жуковская: «В руках московских государей сконцентрировалась гигантская земельная собственность, и материальное благополучие знатных родов всё больше зависело от царских пожалований». Подобно тому, как некогда утеря русскими князьями независимости под властью ханов Орды компенсировалась ростом их могущества в отношении своих подданных, также и теперь порабощение бояр и дворян московскими правителями компенсировалось таким же ростом их власти над крестьянством. Начинается резкое ужесточение гнёта над крестьянами, раздачи дворянам поместий и усиление личной зависимости крестьян от помещиков. Московские князья давали боярам и дворянам новые пожалования, взамен отбирая старые вольности и права.

Иван III «испомещал» захваченные земли своим служилым людям, которые за это исполняли военные, посольские или административные обязанности. Дворянство (наряду с церковью) становится мощной опорой великокняжеской власти, вытесняющей старое боярство, представляющее региональные интересы, местные княжеские династии, приходящие в упадок, и «обременённое» аристократическими представлениями о своей личной и родовой «чести» и «свободе». Дворянское ополчение составляло основу московского войска.

Так начинается неуклонный, зловещий и роковой процесс закрепощения крестьян (в то время как в Западной Европе XIV–XV веков происходит обратное: отмена личной зависимости крестьян). Княжеские холопы и слуги, эмигранты из Орды и Литовской Руси становились московскими дворянами, получая либо «кормления» (право на сбор податей в свою пользу с определённой местности), либо «государево денежное жалование». По словам В.Д. Назарова, складывается «сознание, что только несущие ратную службу… имеют право на земельное владение с крестьянами». К началу XVI века на Руси дворян (с семьями) было уже свыше ста тысяч человек или около двух процентов от численности всего населения Московии. В функции дворян и бояр входила защита государства и управление «тяглецами», то есть зависимыми от государства крестьянами.

Особое место в Московии Ивана III занимало боярство, существенно меняющееся в это время по своему составу, происхождению и функциям. К началу XVI века «боярин» – это уже не обязательно аристократ-вотчинник, но – член Боярской Думы, чин, который жалует великий государь. Те бояре, которые постоянно находились при особе государя, именовались «государевым Двором». Московские бояре из вотчинников-аристократов, владеющих своими сёлами и землями, понемногу превращаются в «холопов» великого князя – верховного собственника всей земли, а значит, всецело зависят от его милостей и пожалований. По мере того, как удельные князья становилась служилыми князьями, теряя свои вотчины по воле государя Москвы и отправляясь на службу, «куда пошлёт князь великий», складывается корпорация высшего боярства – и Великий князь теперь строит с ним отношения не на индивидуальной, но на корпоративно-групповой основе. В XV веке вновь приехавшие в Москву князья: Гедиминовичи, Рюриковичи, Чингисиды вытеснили старую московскую знать с её позиций и составили большинство в Боярской думе. Отношение московского государя к подданным (включая и бояр) строилось отныне не на договоре, не на традициях, не на «старине», но на их безусловном подчинении его всевластию.

Формируясь из бывших удельных князей и вельмож, боярство в конце XV – начале XVI века всё же отчасти сохранило аристократический дух и, в то же время, подверглось систематическому ущемлению и ограничению своих прав (права совета – участвовать в принятии князем решений, и права отъезда к другому князю) со стороны Великого князья, смотрящего на бояр, как на своих слуг. Если Дмитрий Донской в своей духовной грамоте завещал детям: «бояр своих любите, честь им достойную воздавайте по их службе, без воли их ничего не делайте», то уже Иван III смотрел на бояр, как на собственных «холопов» (в то время как многие из бояр всё ещё воспринимали князя, как первого среди равных). По мнению бояр, московский государь, управляя всей Русью, должен был опираться на них – тех, чьи предки некогда владели частями этой земли. Это неизбежно вело к конфликтам, придворным интригам, опалам и казням. Великий князь всё более был склонен опираться на своих дворян и на незнатных чиновников-дьяков, из которых формировался административный аппарат управления. В.О. Ключевский отмечал: «Теперь, когда потомки прежних владетельных князей собрались в Москве, их прежняя власть, унаследованная от отцов, из одиночной, личной и местной превратилась в собирательную, сословную и всеземскую».

Это, разумеется, не могло нравиться московскому правителю. Он постоянно ограничивал «право совета» бояр (решая всё единолично) и «право отъезда». Как отмечает С.Г. Пушкарёв: «Право отъезда бояр и вольных слуг могло существовать только до тех пор, пока Русь была политически раздроблена; с конца XV в., когда уделы были уничтожены и крупные областные княжества присоединены к Москве, «отъехать» практически было некуда, кроме Литвы, но такой отъезд рассматривался уже как измена и побег и вёл к конфискации имений бежавшего. Таким образом, с конца XV в. все бояре и слуги московских государей становятся уже фактически слугами «невольными», т. е. они обязаны служить московскому государю и никому иному». Иван III, объявляя себя повелителем всей Руси и отождествив своё самодержавие с интересами православной веры, одновременно объявлял всех бояр, покидавших его, «изменниками» (даже если они ехали в Литовскую Русь, имевшую не меньше оснований, чем Московия, считаться русским государством).

До середины XV века между московским князем и боярами заключались договоры, по которым боярин должен был «служить» князю, а князь – «кормить» его, и каждый боярин имел право на отъезд и участие в совете князя. Таким образом, в это время, по С.Ф. Платонову, «московские князья и бояре составляли одну дружную политическую силу». Но при Иване III ситуация радикально изменяется: усиливается приезд бояр к московскому князю (из Литвы, Орды, других русских земель, захваченных москвичами). Складывается порядок местничества, определявший (на основе прецедентов) отношения между боярскими родами и порождавший постоянные споры. Теперь Боярская Дума становится постоянным органом с фиксированным членством. При этом вчерашние удельные, а ныне служебные князья не переставали помнить о том, что они – Рюриковичи, Чингисиды, Гедиминовичи, лишь злой волею судьбы поставленные ниже московского правителя. С.Ф. Платонов отмечал: «Помня своё происхождение, зная, что они потомки прежних правителей Русской земли, они смотрят на себя и теперь, как на хозяев Русской земли, с той только разницей, что предки их правили Русской землёй по одиночке, по частям, а они, собравшись в одном месте, около московского князя, должны править все вместе всей землей. Основываясь на этом представлении, они склонны требовать участия в управлении страной, требуют, чтобы князья московские советовались с ними о всех делах». Московские же князья последовательно ограничивали все права своих бояр, сурово расправляясь с непокорными.

Для управления Московией Ивану III нужны были и новые законы, и аппарат управления. В 1497 году Иван III издаёт Судебник – общерусский свод законов, унифицирующий правовые нормы и упорядочивающий процесс судопроизводства. Московское право становилось теперь общерусским правом. В Судебнике рассматривались вопросы организации судебной и административной системы в центре и на местах, социальные отношения (в частности, возможность ухода крестьян от помещиков лишь в Юрьев день). По Судебнику почти все уголовные преступления карались смертью (тогда как «Русская Правда» Киевской Руси вообще не знала такой меры наказания), а за мелкие кражи полагалось битье кнутом. Допускались и пытки в ходе следствия и кулачные поединки («поле») истцов с ответчиками. В общем, Судебник 1497 года ярко отразил общую чудовищную деградацию общества Монгольской Руси в сравнении с Русью Домонгольской – в сторону огромного роста несвободы, жестокости и государственного насилия над человеком.

Централизованное государство и самодержавная власть, объединяя завоёванную ими страну (через захват и подчинение) и методически разрушая все существующие горизонтальные общественные связи и структуры, взамен нуждалось в разветвлённом бюрократическом аппарате управления, пронизывающем общество сверху донизу. И он, конечно же, вскоре появился. Система управления, сбора налогов и организации войска была позаимствована Московией у монголов (в свою очередь, некогда позаимствовавших всё это у Китая), а придворный этикет, религиозное обоснование и «национальная идея» – у византийцев.

На верхушке пирамиды власти находился сам московский великий князь, издающий законы, назначающий высших должностных лиц, ведущий суд и порой – всё реже и реже – командующий в важнейших военных походах. Князь советовался с Боярской Думой – постоянным совещательным органом, насчитывающим 15–20 человек, одновременно ставшим ядром сословной организации «благородной» части общества. Как подчёркивает историк Л.М. Ляшенко: «Власть царя постепенно становилась самодержавной, не терпящей противоречий и неподчинения. Боярская Дума, совещательный орган при великом князе, лишь внешне напоминала древнерусских советников-дружинников, поскольку не имела решающего голоса при обсуждении важнейших вопросов жизни государства… Так рушился ещё один возможный оплот ограничения великокняжеской власти: бывшие удельные владыки превращались из вассалов в подданных Москвы».

Следует отметить, что Иван III почти завершил дело ликвидации удельной системы, арестовывая своих братьев и отбирая их территории. По словам С.Ф. Платонова: «Дмитрий Донской дал старшему из пяти сыновей треть всего имущества, а Василий Тёмный – половину. Иван III уже не хотел довольствоваться избытком одних материальных средств и желал полного господства над братьями. При первой возможности он отнимал уделы у своих братьев и ограничивал их старые права. Он требовал от них повиновения себе, как государю от подданных… Словом, везде и во всём Иван проводил взгляд на великого князя, как на единодержавного и самодержавного монарха, которому одинаково подчинены как его служилые князья, так и простые слуги… Так, вместе с объединением Северной Руси совершалось превращение московского удельного князя в государя-самодержца всей Руси».

При Иване III начинают формироваться приказы – органы центральной исполнительной власти, управляемые дьяками – бюрократами, выходцами из незнатной среды. На смену временным поручениям, даваемым боярам, возникают постоянно действующие учреждения и присутственные места: казначейство, приказ Большого Дворца, Разрядный и Разбойный приказы. Усиливается влияние не родовитых, но грамотных чиновников-дьяков. Так было положено начало русской бюрократии, хотя общее число её представителей в эпоху Ивана III ещё не превышало 200 человек. Московия в административном отношении была поделена на уезды, станы и волости. Наместники территорий и «волостели» (мелкие местные начальники) присылались из Москвы и получали управление землями «в кормление» (состоявшее из части налогов и судебных пошлин) – в вознаграждение за их службу.

Главными ведомствами становятся Дворец и Казна. Дворец ведал великокняжескими землями и тяжбами о земельной собственности. Казна же была не только финансовым хранилищем, но и государственным архивом и внешнеполитическим ведомством. Дьяки вели делопроизводство и выполняли все технические функции.

К концу XV века в Московии сложилась система неограниченной единоличной власти великого князя. Повсеместно устанавливались отношения, подданства, выразившиеся в обращении бояр и князей к московскому правителю: «яз холоп твой». Князья Москвы, обладая безграничной властью, требовали безусловной покорности от своих подданных, воспринимали и крестьян, и бояр, и князей, как своих холопов. При этом в управлении страной московские владыки прежде всего делали ставку на насильственные военные методы, рассматривая Русь, как завоёванную территорию, ставшую их беззащитной добычей.

Драматично складываются в XV – начале XVI века и отношения между княжеской властью и церковью, постепенно утрачивающей свою независимость и взамен получающей покровительство со стороны московских государей и временное сохранение своих несметных богатств. Первым шагом на этом пути стали бурные события, случившиеся на Руси в княжение Василия II Тёмного и связанные с Флорентийской унией 1439 года – союзом восточного и западного христианства, заключённым между византийской православной церковью и римско-католической церковью. Уния была призвана помочь Константинополю выстоять в борьбе против натиска турок-османов (но не помогла: через 14 лет турки захватили великий город!) и ознаменовала долгожданное объединение христианского мира, причём православные сохраняли свои обряды и признавали главенство папы римского. Присутствовавший на объединительном великом Флорентийском церковном соборе глава русской церкви митрополит Исидор (грек, как и почти все предыдущие русские митрополиты) был горячим сторонником союза церквей, противником раскола христианского мира, и от имени русских христиан подписал унию. Однако ни московские церковные иерархи, ни князь Василий II не приняли этого.

Причины случившегося хорошо объясняют С.Т. Жуковский и И.Г. Жуковская: «Еретиками на Москве считали и католиков, и протестантов, и униатов… Даже недавние учителя в вопросах веры – греки – вызывали сильное подозрение в «нечистоте» православия (как, впрочем, и все остальные православные христиане, не являвшиеся подданными Москвы)… Вера в ту эпоху не связывала Русь с остальным христианским миром, а наоборот, отделяла от него. Чем дальше, тем больше православие воспринималось как религия одной нации, государства: его так и называли «русская вера». Само собой разумеется, что католиков и протестантов христианами не считали, всякое общение с ними, даже бытовое соприкосновение запрещалось (считалось, что православный русский человек осквернится даже тогда, когда сядет за один стол с армянином, хотя Армения восприняла христианство из той же Византии задолго до Руси)… «Истинность» и «чистота» христианской веры для большинства священнослужителей (даже высших) сводилась к точному исполнению обрядов, которым фактически придавалось значение магического ритуала». Считалось, что лучшим способом спасения души является пострижение в монахи (хотя бы перед смертью), а в миру – щедрые пожертвования на церковные нужды и неуклонное соблюдение всех обрядов. Неудивительно, что монастырские земли не дробились со временем (как у светских хозяев), а, будучи собственностью единого хозяина – церкви – концентрировались и накапливалисъ с течением лет.

Всё это вполне объясняет, почему в Москве не приняли ни Флорентийскую унию, ни воссоединения христианского мира, ни позицию греческого патриарха, ни даже собственного (но тоже греческого) митрополита Исидора. Ведь для русского православия, веками воспитывавшегося в духе ненависти к «латынству» и невежественного ощущения собственной исключительности, была характерна крайняя националистическая и ксенофобская нетерпимость и буквалистское, непросвещённое, ритуально-магическое, по сути, наивно-языческое понимание христианства («обрядоверие»). Прибыв в Москву в 1441 году с известием об объединении всех христиан, Исидор был немедленно арестован Василием II, желавшим подчеркнуть свою ортодоксальность и привлечь к себе церковных иерархов, чья поддержка нужна была ему в феодальной войне, сотрясавшей тогда Русь. Исидор был низложен и лишён сана митрополита (позднее он бежал за границу). Выступая против Флорентийской унии, Василий II сыграл роль рьяного защитника незыблемости православия, чем завоевал симпатии русских епископов, которые активно помогли ему в борьбе за власть с его своенравными кузенами – Василием Косым и Дмитрием Шемякой.

Церковные деятели Монгольской Руси охотно поддерживали укрепление власти московских князей и их противостояние многоконфессиональной и веротерпимой Литовской Руси, и обосновывали этот процесс, взамен получая абсолютный контроль за духовной жизнью населения и щедрые пожалования. После низложения Исидора, нового митрополита – бывшего рязанского епископа Иону – избрал в 1448 году уже собор русских церковных иерархов по указанию великого князя московского, а не по назначению константинопольского патриарха.

Это знаковое событие означало обретение русской церковью автокефалии (независимости) от Византии и, одновременно, попадание её в зависимость от воли московского правителя. О последствиях этих событий историк С.Ю. Шокарев пишет: «Отныне глава русской церкви более не присылался из Византии, а «избирался» на соборе русских владык или, точнее, назначался великим князем. В борьбе церкви и государства, которая началась ещё в последней трети XIV в., (то есть при Дмитрии Донском – П.Р.) в середине XV в. верх одержала государственная власть. Великий князь теперь считался не только опорой и надеждой всех православных, но и, фактически распоряжаясь митрополичьим престолом, стал главным арбитром в решении церковных и даже многих догматических вопросов».

На Руси связывали между собой Флорентийскую церковную унию 1439 года и вскоре последовавшее падение Константинополя в 1453 году, считая, что гибель Византии – прямое следствие её отступления от истинной веры. В то же время в Литовской Руси, в Киеве появилась особая митрополия, принявшая униатство и объединение христианских церквей, причём её митрополиты по-прежнему назначались из Константинополя (что углубило религиозно-культурный раскол Руси на Московскую и Литовскую части).

Однако опредёленной автономией от власти князя московская церковь до конца XV века всё ещё обладала, изо всех сил отстаивая свое право на владение огромными земельными владениями и свирепо борясь с любыми ересями. Так, в 1479 году Иван III начал было учить митрополита Геронтия, как правильно исполнять религиозные ритуалы. Митрополит обиделся – и Ивану III пришлось уступить и извиниться.

По В.Д. Назарову, церковные иерархи XV – начала XVI веков «постепенно формировали и формулировали (в текстах и на практике) политическую доктрину Российского государства как полностью суверенного христианского православного царства». Теперь борьба с Ордой и её обломками была объявлена борьбой с «басурманством». И соответствующим образом начала переписываться и фальсифицироваться недавняя история, так что вчерашние верные слуги и союзники ханов – церковные митрополиты и московские князья – стали представляться героическими борцами с татарским гнётом. А противостояние Литовской Руси в её попытках освободить и объединить русские земли объявлялось священной борьбой с «латинством».

В конце XV века в Московии (прежде всего, в крупных городах, центрах книжной культуры, – Новгороде и Москве) возникают немногочисленные еретические движения, во многом сходные по своему социальному составу и идеям с аналогичными и синхронными им предреформационными движениями в Европе (вспомним гуситов в Чехии или Джона Виклифа в Англии). Русь всё ещё шла в ногу с Европой, хоть и существенно отставая в масштабах социально-культурных процессов. Еретики-вольнодумцы, находя поддержку среди наиболее образованных и мыслящих слоёв населения – горожан, низшего духовенства, дьяков и купцов, критиковали церковную иерархию, поклонение иконам и мощам (как языческое идолопоклонство), отвергали культ Троицы (как пережиток многобожия), коррупцию и катастрофическое нравственное разложение в церковной среде. В частности, еретики саркастически высмеивали эсхатологические утверждения церковных ортодоксов о том, что в 1492 году (семитысячном году от Сотворения Мира) непременно наступит Конец Света. Как известно, он тогда ещё не наступил, хотя именно в этом году Христофор Колумб открыл Новый Свет, а Иван III именно в этом году впервые назвал себя «государем всея Руси».

Русские церковные иерархи – нетерпимые, фанатичные, властные, воинственные (а часто и малообразованные), разумеется, резко выступили за немедленную беспощадную расправу с еретиками, требуя от княжеской власти «принять меры», следуя образцу католической инквизиции (в этом единичном случае призывая кое-что перенять у ненавистного Запада). Так, крупнейший церковный деятель конца XV века Иосиф Волоцкий недовольно писал в те годы: «ныне и в домех, и на путях, и на торжищах иноци и мирсии и вси… о вере пытают… от еретиков». А приверженец Иосифа Волоцкого (иосифлянин) новгородский архиепископ Геннадий писал в конце XV века с поразительной простотой и прямотой: «Люди у нас просты, не умеют по книгам говорить; так лучше уж о вере никаких речей не плодить, только для того и собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать».

Однако не все в церкви придерживались такого однозначного мнения о методах полемики с инакомыслящими. В последние годы княжения Ивана III в русской церкви возникли два противостоящих друг другу течения: иосифляне и нестяжатели, – борьба между которыми растянулась почти на сто лет и оказала огромное влияние не только на церковную, но и на политическую, социальную и духовную историю Московской Руси.