Жена моего врага (СИ)

Галина Емельянова

ЖЕНА МОЕГО ВРАГА

Глава 1

Бой. Леха

Дом был построен не бедным хозяином, надстроенный второй этаж, металлические ворота, и высокий каменный забор. Старый дом славился гостеприимством, гостя усаживали в прохладной тени, угощали терпким чаем и лепешками, обязательно поминали всех, кому повезло родиться и умереть в этих стенах.

Тот, кто строил его, был уверен, его дом, его крепость не взять штурмом. Если раньше дом слышал детский смех и шепот молитв, то сегодня его покой нарушал шум боя.

Террористы, были блокированы отрядом надежно, и командир с позывным «Батя», вел переговоры о капитуляции, в доме вместе с мужчинами находилась беременная женщина, сестра одного из бандитов.

Боевики понимавшие, что терять им нечего отвечали шквальным огнем. Потом в одном из проемов затрепетала на ветру белая косынка, и гортанный голос прокричал: — Дайте женщине дорогу.

Наконец женщина вышла из дома, вся в черном, даже черные перчатки закрывали руки, ее проверил сапер, и проводил в машину местного участкового.

Женщина передала военным отказ террористов сдаться, скоро ее пришлось везти к местному фельдшеру, у нее начались схватки.

— До вечера надо управиться, а то по темноте могут прорваться, — командир, устало вытер потный лоб.

— Там снайпер, профи, по почерку видно. — Откликнулся Леха Егоров, из группы прикрытия, на войне просто «Берц».

— Скоро солнце поцелует краешек гор, и тогда темнота, надо торопиться. — Откликнулся Лехин напарник Костя Емельянов, с позывным «Кот», любил он такие вот литературные выражения. «Кот» выглянул из-за укрытия и тут же отпрянул, пуля снайпера совсем рядом чиркнула по камням, и осколок отскочил от бронированного шлема.

Засевшие в доме боевики снова открыли огонь, спецназ ответил пальбой из гранатометов, и командир отдал приказ идти на штурм.

Группа прикрытия открыла ураганный огонь по находившимся в доме бандитам, бронетранспортер взревев мотором выломал кованые ворота, под защитой брони команда захвата пошла в наступление.

Взрывы, автоматные очереди, угол дома рухнул от удара бронетранспортера, и в этой пыли и гари спецназовцы непрерывно стреляя, ворвались внутрь дома, неся неминуемое возмездие. Из разбитых окон дома повалил едкий черный дым. Казалось, что и гореть там нечему, но дом пылал словно факел, даже камни плавились.

Плотное марево закрыло обзор группе прикрытия, и помешало им увидеть, как из окна сначала полетела граната, а потом вниз прыгнул боевик, рискуя и сам подорваться от взрыва.

Костя рванул в сторону, пытаясь прикрыть напарника, и нажал на спусковой крючок автомата, но снайпер его опередил, и боец упал.

Через мгновение Лехе в ноги вонзились горящие угли, потом темнота и ощущение, как кто-то, расстегнув ворот куртки, снимает с него цепочку с номерным жетоном. Алексей успел увидеть лицо врага, а главное его взгляд, с удивительно знакомым, наглым прищуром.

Он не помнил, ни как закончился бой, ни полет в санитарном вертолете, ни сам путь до госпиталя. Верил и знал одно — спецназ своих не бросает.

Белый потолок, как купол парашюта, кажется, что за ним огромное синее небо и тишина, но сквозь эту тишину прорывается чей-то стон и крик.

Алексей очнулся лишь в областном госпитале и не сразу пришел в себя, мучительно пытаясь сообразить, он улыбнуться растрескавшимися губами молоденькой медсестре и спросил, где находится. Получив ответ, попросил воды и перед очередным лекарственным забытьем вспомнил о Косте — как он? Медсестра поправила повязанную по-горски косынку, что-то ответила, но Леха её уже не услышал, вновь провалился в сон.

Ответ уже на утреннем обходе дал военврач: «Жив ваш напарник, вся одежда в крови, а сам ни одной царапины. Осмотрен и хоть и просился у вашей постели подежурить, мы его выписали, навестит скоро, ждите».

Алексей обрадовался, меньше всего ему хотелось ехать в далекий Елецк, сопровождать груз «200» и навещать родителей друга с «похоронкой». Если сам Леха вырос в провинциальном интернате, или по простому в детдоме, то у Кости оставалась мама, так что, слава богу, что он выжил.

А ранения, что же бывало и хуже, но оказалось, что хуже еще не было, раны гноились, не заживали, и Егорову дали отпуск на три месяца.

Костя не приходил и не звонил, что было на него не похоже, но понятно и не обидно. Видно не дождавшись, он поехал к матери, а там и завертелась карусель, может и встретил, ту самую единственную, о которой мечтает каждый, и которая будет ждать его возвращения. Вот и не звонит «Кот», чтобы лишний раз не беспокоить, а как все заживет, они и встретятся. Да и с чего он взял, что они всего лишь просто друзья. Надпись на стене учебки — «Для солдата нет уз более святых, чем воинское братство», глубоко врезалась в память и он в неё верил.

Между перевязками и уколами, лежа в палате и мучаясь бессонницей, Егоров наконец-то вспомнит, где видел лицо боевика.

Еще курсантом военного училища, дежуря на КПП, часто был невольным свидетелем жарких свиданий и девичьих слез, но больше всего ему запомнилась одна, не похожая, ни на одну из вульгарных девчонок его фабричной окраины. Девушка, словно, сошедшая с киноэкрана, с копной светлых кудрей и зелеными русалочьими глазами, кажется, ее звали Варвара, а парня Тимур.

Стоя под майским дождем в легком сарафане, Варя улыбалась только одной ей понятным мыслям и ждала Тимура. Заприметив симпатичную блондинку, один из офицеров предложил девушке подвезти её в город, но та решительно отказалась. Позже, так и не признавшись себе, что влюбился с первого взгляда в семнадцатилетнюю первокурсницу пединститута, Алексей искал похожую, но так и не нашел.

Через два часа, не дождавшись, она ушла, а Леха, глядя на хрупкую фигуру, подумал, если и жениться, то только на такой — чистой и преданной. Он начал вспоминать и сравнивать с ней знакомых девчонок и немногих женщин, с которыми довелось провести ночи до армии. К пэтэушницам, которые без остатка дарили себя на лавке в сквере, он презрения не испытывал, скорее жалел. Всем им нравился его незлобивый характер и спортивная фигура, а он, каким и наивным не был в те годы, точно знал — это еще не любовь. Да и они, наверное, сами еще не знали, что это такое — любить.

К Тимуру он не ревновал. Бывало глупо, по-мальчишески злился на себя, но стиснув зубы, понимал — она выбрала не его, значит, она выбрала лучшего из всех. Потом была какая-то темная и даже криминальная история, Тимура отчислили, и он ушел служить солдатом в ВДВ.

Вот значит, как знания в дело применил, против своих же братишек.

Раны заживали плохо, кровили, и даже начали гноиться, Леха в перерывах между перевязками читал до головной боли книги, перечитал все, что были в госпитальной библиотеке.

В мирной жизни он слыл нелюдимом, но не чувствовал себя никогда одиноким, сказывалось детдомовское детство, где все время на виду, ни минутки с самим собой. Он уставал от больших компаний и больше слушал соседей по палате, чем рассказывал о себе.

Потом его выписали, и у Лехи вдруг оказалось уйма свободного времени, смотреть сериалы про ментов или войну категорически не хотелось, да и нервничать врач запретил.

И Егоров подумал, а не найти ли Тимура? Конечно, можно было пойти написать раппорт о странной встрече, а вдруг он ошибся, да и неужели он сам не справиться, один на один?

Он не признаваясь даже самому себе, что память о первой любви ожила, и очень хотелось посмотреть в Варино лицо и понять, не жалеет ли она, девушка его мечты, о своем выборе.

В телефонном справочнике Колывановых в М. оказалось немало, но в сочетании с именем Тимур редкое, и поэтому, легко определившись с адресом, Алексей с волнением позвонил в дверь новостройки, в престижном районе.

Глава 2

Встреча. Варя

Он расслабился в ожидании неминуемого столкновения, вряд ли наемник сдаться без сопротивления, но дверь открыла стройная, ухоженная женщина, только усталые «гусиные лапки» в уголках глаз и черный шелковый шарф, делали ее старше, как и любое горе.

— Тимур дома?

— Проходите, — старясь казаться спокойной, произнесла женщина, поправляя рукой шарф, знамя своей скорби.

Человек в штатском, заслоняя собой узкий коридор, прошел в зал и сел на стул. Был он высок, накачан, под широкими темными бровями, очень детские голубые глаза.

В комнату робко вошли дети: девочка лет десяти и мальчик, дошкольник. Леха глядел в пол, на вязанные шерстяные носки мальчика, мужчина боялся поднять глаза и увидеть в детских лицах, черты недавнего врага.

Он сразу и бесповоротно решил не говорить женщине правду. Пусть кто-то другой, но не он.

— Я ничего не понимаю, я думала, придут из военкомата, но вот также пришел какой-то сослуживец мужа и принес справку о смерти. А где же «похоронка», — она вспомнила, давнее, слышанное в кино слово.

— А справку, можно посмотреть?

Официальное заключение о смерти, дата, печать, в тот день его, Алексея вывезли на лечение в М.

Женщина махнула отрешенно рукой, и девочка, взяв малыша за руку, увела в детскую.

Алексей вдруг отчетливо вспомнил свое сиротское прошлое, когда ждешь что к тебе придет мама или папа, как купят шоколадные конфеты, и ты поделишься со всем друзьями, и с воспитателями. И такая тоска на него накатила, и жалость к этой красивой, теперь уже вдове, а особенно к ее детям.

— Вот, — гость привстал, и, вынув из заднего кармана брюк портмоне, положил на стол небольшую пачку денег.

— Довольствие за два месяца, — пояснил он растерянной женщине.

— Я ничего не понимаю, — устало сказала Варвара, — я думала, придут из военкомата, но вот также пришел какой-то сослуживец мужа и принес справку о смерти и тоже деньги. А где же «похоронка», — она вспомнила, давнее, слышанное в кино слово.

— А справку, можно посмотреть? — спросил Алексей.

Женщина махнула отрешенно рукой, и девочка, взяв малыша за руку, увела в детскую. Вскоре ребенок вернулся в комнату и протянул лист бумаги. Официальное заключение о смерти, дата и печать. Мужчина обратил внимание на число. В тот день его вывезли в М. на лечение.

Варя, не рыдая, смотрела на вестника беды.

— А где же тело, ведь похоронить надо, ничего кроме справки. Что детям сказать, когда вырастут?

— Там, такая рубка шла, всех в братской могиле оставили. Но мы еще вернемся, — уверенно закончил он.

— Ну как же так, где это, хоть горсть земли, чтобы в церкви отпеть.

— В следующий раз, как только попаду туда опять, — сказал он и угрюмо замолчал.

И сама собой вспомнилась яма на окраине села, где хоронили боевиков, тех за чьими телами не приехали родственники. Лежа по госпиталям, он меньше всего думал, что именно так состоится эта встреча с женой врага, самой прекрасной женщиной на земле.

— Может быть чаю, — вдруг предложила хозяйка, а потом мягко осела на пол.

Варя очнулась от холода, когда мужчина уже перенес её в кухню и омыл лицо шершавой ладонью. Увидела участливое лицо гостя и глубоко вздохнула.

— Кому позвонить? — спросил он.

— Зачем?

— Ну, пусть придут, поддержат.

— У нас никого нет. Здесь в М. нет. Тимур поссорился с родителями, но вы не беспокойтесь, мне уже лучше.

Глава 3

О чужих женах. Леха

Алексей, попрощавшись, ушел. Во дворе зашумел дождь, торопиться было некуда, он сел на ступеньки и сжал голову руками. Если бы она сказала, останься, он остался бы в этом доме навсегда.

Тогда в училище, и потом, воюя и отлеживаясь в госпиталях, он, всегда представляя ее — ту, которая его ждет и всегда она была похожа на Варю.

Вот уже и виски поседели, а так вот пришлось встретиться. Жена врага, пусть убитого, но врага. И дети, не его, и радости от того, что наемник убит, нет.

Он теперь часто сидел в ее дворе, незаметно провожал ее с детьми до школы, стоял за их спинами в церкви, Варя даже в церкви не плакала, и его не замечала.

Он помнил ее девочкой, женщиной она стала ее красивей. Пушистые русые волосы она теперь собирала в пучок, не носила брюк, предпочитала юбки и блузки. Строгая, чистая, и скорбь свою она не выставляла напоказ.

У Лехи в душе росло что — то такое, невозможно воздушное, похожее на облака, или на сны о матери, которую он никогда не видел, неосуществимые и прекрасные, и у этого чуда было имя — Варя.

Конечно, он не был монахом, правда, опровергая все анекдоты, никогда не спал с женами друзей. А вот с вдовами…

Была у него в жизни история, скорее печальная, чем пошлая.

Боевой друг его умирал не от ран, и не в бою. Скосил молодого тридцатилетнего мужчину рак. Сделали операцию, и выписали домой — умирать. Валера, так звали боевого друга, последний год был инструктором в спецподразделении и виделись они редко. Высокий, под два метра мужик, гнувший подковы, теперь лежал, высохший, желтый, похожий на мумию.

Леха, старался смотреть другу прямо в глаза, и хотел запомнить его тем Валеркой, сильным и ловким зубоскалом, у которого на все случаи жизни была готова шутка. Больше всего Валера любил шутить про ВДВ: «Вы из ВДВ, если тельняшка в семье есть у всех, даже у кота.» Или, «Если кот бьет кирпич головой — это десантно-штурмовой кот, если лапой — то разведчик, сапер, или просто обычный кот. Если кот бьет черепицу лапой — это штабной кот-офицер».

Перед смертью Валера, попросил у Егорова в долг, и потом, счастливо улыбаясь и плача от боли, рассказывал, как любовался женой в новой норковой шубе.

Алексей встретился с Мариной, женой друга, после его смерти в день годовщины. Проводить Валеру в последний путь не успел, был на задании, а она позвонила после поминок, захотела отдать деньги.

Они встретились у нее на квартире, просидели до утра, пили вино, вспоминали Валеру, а потом она постелила ему на диване, он остался, и еще раз, потом перевез вещи.

Похожая на цыганку Марина, ярко красилась, ярко одевалась. И вся была такая словно огонь — обжигающая, умелая в ласках, хозяйственная — повезло, одним словом.

Он верил, жена офицера, это женщина — судьба, не предаст, и дождется, каким бы ты не пришел с войны.

Было с Мариной и сытно, и сладко, Алексей почти поверил в присказку «стерпится — слюбится», но она его предала, как, наверное, и Валерку предавала, когда он болел.

Он не смог вылететь на задание, в Москве был шквальный ветер, проливной дождь, Леха вернулся домой, и своими глазами увидел Марину с другим мужчиной. Ничего так бычок, но слабоват против Алексея.

Наверное другой бы набил сопернику морду, а он просто выставил того на площадку в чем мать родила. Леху не тошнило от запаха крови или смерти, а вот в таких идиотских ситуациях, ему было так гадко, словно слизняка раздавил. С воображением у него было туговато, а вот с понятием чести он был знаком не понаслышке.

Собрал вещи, и ушел, не слушая обвинения в частом отсутствии, и что-то там о проходящей молодости. Марина звонила не раз и не два, потом перестала. Он не испытывал боли от этой измены, наверное оттого, что знал, есть другие — верные.

Такие, как жена их «Бати», уже двадцать лет вместе или жена Савушкина Андрея, того еле собрали после боя в полевом госпитале, инвалидное кресло, почти ослеп, а жена и даже теща, на него чуть ли не молятся.

Андрей Савушкин, пацан был неказистый, и уши слишком большие, да еще беда, лысеть начал рано. С девчонками тоже не очень ладилось, те, кто нравился парню, над ним смеялись. Так что невесту ему выбирала мама, пусть и задержавшуюся в старых девах дочь старой знакомой, но квартира у нее была трехкомнатная, а у Андрюшки еще пять сестер замуж отдавать.

Как водится, сойтись помогла водка, шашлыки и идеальная чистота в квартире. После скудной жизни с безалаберными сестрами, Андрюша, стал, кататься, как сыр в масле.

После срочной службы, Савушкин остался служить по контракту. В своем решении он был тверд, и жене с тещей пришлось смириться.

В армии Савушкин освоил специальность радиста, и в разведгруппе был самым сильным после минометчика, полевую рацию некоторые гражданские даже не смогут поднять.

В тот роковой для Андрея рейд, их группа из одиннадцати человек, вышла в разведку, и попала в засаду завязался неравный бой. Андрей был контужен, но смог вызвать подкрепление. Он остался добровольно на прикрытии, когда группа начала отход. Андрей был на связи с Центром, и стрелял, уничтожая боевиков, десятерых не меньше отправил к праотцам. Террористы почувствовали свой перевес в численности, открыли шквальный огонь, Андрей был ранен, истекающего кровью его вынесли из-под обстрела и погрузили на санборт. Благодаря его самоотверженности помощь пришла в точно указанное радистом место, и это спасло жизни и ему, и еще пяти разведчикам.

Савушкин проснулся от боли, выкручивало ноги, он открыл глаза.

— Маша, сделай что-нибудь, сил нет терпеть, ноги ломит, — и увидел, как жена вскочила и выбежала в коридор. Он зацепился здоровой рукой за край простыни и приподнял затекшее тело.

Ног ниже колен не было, и руки одной тоже, остался обрубок, даже протез не одеть.

В палату забежала медсестра со шприцем. Андрею сделали укол, и он, отвернувшись к стене, застонал от боли и от Машиного предательства.

Но вечером жена сидела на краешке кровати, повязав Андрею салфетку кормила, ароматным куриным бульоном и совсем не плакала. И это его Маша, такая всегда витающая в облаках, и рыдающая от сентиментальных романов и сериалов.

Андрей то прогонял ее, крича, что она лучше найдет, то брал ее руку и целовал каждый пальчик, такая в нем жила благодарность к своей чудной жене.

Боли вначале были такие, что обезболивающее действовало на краткое время, а потом он мычал, кусая край подушки.

Мама Андрея зашла раз, зашла два, поняла, что не ошиблась с выбором снохи и перестала бывать в госпитале. Сестры Андрея, здоровые кобылищи, заглядывали к оказавшейся в беде семье редко.

Маша словно очнулась, поняла свою нужность, и незаменимость, и вдруг оказалась очень сильной. Раньше все за нее делали то мама, то Андрей, а теперь, она сцепив зубы поднимала мужа, мыла, переодевала, даже в кресло инвалидное могла перенести.