Помоги проекту - поделись книгой:
Исторические портреты
Иван Фирсов
ПРЕДИСЛОВИЕ
Необозримые морские дали, бескрайние океанские просторы... Мировой океан.
Где найти слова, чтобы выразить твоё величие, мощь и красоту! До сих пор хранишь ты немало тайн и загадок в глубинах своих. Извечна тяга человека к познанию неведомого, влечение его вперёд, наперекор стихиям и опасностям, и всё это таит в себе океан, простирающийся на четырёх пятых поверхности планеты.
Шестьдесят столетий бороздит его просторы человек, пятьдесят веков плещут паруса над океаном.
Водная стихия разделила некогда материки, а затем связала их накрепко вновь, развились мореплавание и торговля.
Море, как и суша, стало ареной соперничества вооружённой борьбы. Зачастую исход войны решался в морских сражениях. Могущественная Персия в конце концов потерпела поражение, проиграв борьбу с Грецией на море.
Славяне приохотились к мореходству в середине первого тысячелетия. На своих лёгких лодках-однодеревках они плавали в Чёрном и Эгейском морях, ходили в походы по Средиземноморью. Лихость и стойкость их характера воплощались в ратных схватках на морях. Ещё до появления Рюриков славяне-русы не раз устрашали набегами Византийскую империю, прикаспийские ханства.
В конце VIII века новгородский князь Бравлин с моря напал на византийские колонии в Крыму, овладел Сурожью, разорил побережье от Херсона до Керчи. Спустя десятилетия русы набежали на острова в Эгейском море, напали на Амастриду на южном берегу Понта Эвксинского, который древние летописцы называли Русским морем, пошерстили побережье от Босфора до Синопа.
Летописцы не называли имена предводителей-моряков, но вот что сказал об этом периоде авторитетный английский историк Ф.Т. Джен:
Примечательно, что морскими дорогами в Киевскую Русь из Византии проникло и христианство. Не раз успешно оканчивались морские набеги на Константинополь киевских князей Олега, Игоря и их последователей.
Крепла и развивалась Киевская Русь. Но, как и повсюду, соперничество и жажда власти честолюбивых «князьков» постепенно разрушили некогда могучую державу, и она распалась на мелкие и слабые уделы. В ту пору на Русь обрушились несметные полчища Батыя с Востока. Слабых князьков били поодиночке, людей обращали в рабство. Над Русью на два с половиной столетия нависла чёрная туча ига Золотой Орды. Именно с тех времён пресмыкательства перед Ордой, стремление князей любой ценой получить «ярлык» на правление вотчинами заразили Русь занесёнными с Востока язвами предательства, доносительства и клеветы, зависти и корыстолюбия. Стали привычными мздоимство и подношения.
Но и в ту мрачную эпоху не иссякала в народе тяга к полноводным рекам, бескрайним морским просторам.
Новгородцы боролись с ливонскими рыцарями и шведами за выход к Балтийскому морю, бились за каждый клочок побережья Финского залива. Через Ладогу и Онегу пробились к Беломорью, осели в устье Северной Двины, проторили путь в Студёное море.
Битва на Куликовом поле изгнала татарское иго. Очистился небосвод над Русью. Московские князья собрали воедино разрозненные земли, возродилась держава, и вновь оживились торговые пути, но,увы, только по суше. А диковинные товары купцов с Запада и Востока приносили в Московию привкусы моря с Балтики и Каспия. Иноземцы, посмеиваясь, порой за бесценок торговали добротные русские товары.
Не мирился с безысходностью отторжения Руси от моря царь Иван Васильевич Грозный. Удачные походы против Казанского и Астраханского ханств открыли русским купцам водные просторы Волги и Каспия. Московские товары появились на персидских и азиатских базарах. Поначалу успех сопутствовал русским войскам в борьбе с Ливонским орденом за выход на берега Балтики. Разгромив тевтонских рыцарей, русский отряд спустился из Ивангорода в устье реки Наровы и начал сооружать морской порт Нарву. Почти два десятилетия русские купцы оживлённо торговали через Нарву с ганзейскими городами, Голландией, Англией, Францией.
Речь Посполитая, Швеция и Германия ощетинились на новоявленного конкурента, запретили своим купцам торговать через Нарву. Шведы и поляки выпустили в море каперов[1], грабить суда, идущие в Нарву. Иван Васильевич был не из пугливых. Своих судов не было. Объявился датский лихой капитан Карстен Роден. Царь принял его на службу.
— Побьёшь швецких да польских ушкуйников, — наставлял он Карстена Родена, — да и нам прибыток станет.
Бравый моряк быстро сколотил флотилию из пяти судов и навёл страх на противников. За одну кампанию захватил 22 вражеских судна и выручил полмиллиона таллеров. Всё бы хорошо, но датский король приказал арестовать Карстена Родена и конфисковать его суда. Четверть века отстаивал Иван Грозный морской берег. Но под натиском объединённых войск Речи Посполитой, Швеции, постоянных угроз крымских татар вынужден был отступить.
Утешением для Ивана Грозного явилось появление в Москве английского капитана Ричарда Ченслера. Занесённый штормовыми ветрами в Белое море храбрый моряк с удивлением обнаружил довольно обустроенный порт в устье Северной Двины. С тех пор через торговые связи установились дружественные отношения русского царя с английским королём Эдуардом VI...
Но эта сторона задолго до появления Ченслера, как заметил историк А. Висковатов:
Затем позднее в дело включилось купечество: «именитые люди» Аникий и Яков Строгановы, владевшие обширными землями по рекам Каме и Чусовой, посылали в Антверпен нанять сведущих и опытных мореходов, которые, прибыв в Россию, построили в Северной Двине два корабля... но есть причина полагать, что целью их было плавание к Новой Земле, где по носившимся тогда слухам находились серебряные прииски.
Первенец династии Романовых, Михаил Фёдорович, не остался в стороне от мореходства. Прислал к нему на поклон голштинский герцог Фридрих послов. Пожелал он завести у себя торговлю шёлком, но лакомый товар покоился за морями, в Персии. Путь туда лежал через Русь и Каспий. Царь Михаил благосклонно разрешил голштинцам построить в Нижнем Новгороде, с помощью русских плотников, десяток судов. Но при условии «а от тех плотников корабельного мастерства не скрывать».
Построенное худо-бедно иноземцами плоскодонное судно «Фридерикс» отправилось в 1636 году в плавание вниз по Волге. На пути из Астрахани к Дербенту судно попало в жестокий шторм и потерпело крушение... «Такова была участь первого военного судна, построенного в русской земле, русскими руками и из русского леса».
Почин родителя продолжил его наследник, царь Алексей Михайлович. В приказе Новгородской Чети 1667 года сказано:
Такова краткая предыстория морского дела на Руси до появления регулярного Военно-морского флота.
Случилось так, что бот, построенный в Дединове[2], заронил в душу молодого царя Петра влечение к морскому делу, которое стало впоследствии страстью и жизненной потребностью до последних дней его бытия.
Осознав значимость морской силы для державы, Пётр I, начав с нуля, создал флот, «вторую руку» военной мощи России.
Мысленно окидывая взором окрестности державы на Балтике и Черном море, Севере, Каспии и Великом океане, чётко представляя себе, что делать: первое — выйти к морям, основать базы флота, другое — строить корабли, последнее, но главное — учить русских людей мореходству.
Увы, Пётр I, создатель флота, был первым, и единственным, из правящей династии Романовых, кто по-настоящему пестовал и ценил Военно-морской флот, знал его возможности и понимал роль для обороны России.
До этого Россия чествовала своих военных предводителей на суше — полководцев.
Адмирал Пётр Романов положил почин замечательной плеяде российских флотоводцев. Примечательно, что с той поры от поколения к поколению на русском флоте не прерывалась преемственность лучших боевых традиций и начинаний российских флотоводцев.
Последующие владельцы российского трона вспоминали о флоте от случая к случаю, лишь как о военном инструменте для успешного ведения внешней политики. Так было при Елизавете, Екатерине II, Павле I, Александре I. Когда же царствующие особы пренебрегали флотом, противники ставили Россию на колени. Так было и Крымскую войну, так случилось после Цусимы.
Но, несмотря на все невзгоды, русские моряки всегда стояли насмерть а схватках с неприятелем, отстаивая честь Родины под Андреевским флагом.
Лучшие флотские боевые традиции, заложенные Петром I, живой нитью связывали его последователей — Апраксина, Спиридова, Ушакова, Сенявина, Лазарева, Корнилова, Нахимова, Бутакова, Макарова.
В последние годы, на волне гласности, в ряду «Самых знаменитых флотоводцев» (изд. «Вече», 2000 г.) вдруг оказались Ф. Лефорт, никогда не командовавший кораблями в море, де Рибас, ни разу не выходивший под парусами в море, принц Нассау-Зиген, позорно проигравший крупное сражение со шведами...
Цель настоящего издания — строго следуя первоисточникам, ознакомить читателей с основными вехами жизненного пути русских флотоводцев, чьи имена наряду с известными полководцами золотыми буквами вписаны в летопись Боевой славы России.
Пётр Великий
На рассвете 4 августа у пристани тут и там сновали дощаники, шлюпки, карбасы. Заводили буксирные концы, оттаскивали по очереди царскую яхту, голландский фрегат, купеческие суда. Погода стояла ясная, но безветренная. Пётр перешёл на фрегат, всматривался в работу экипажа.
Первым потащили фрегат за нос две голландские шлюпки, разворачивая по течению. Едва отошли от пристани, свистнула боцманская дудка — матросы влезли на ванты, разбежались по реям, распустили паруса. Задрав голову, Пётр смотрел минуту-другую, потом не выдержал. Скинул кафтан, бросился к фок-мачте, вскарабкался по вантам на нижний рей, стал работать рядом с матросами. Капитан фрегата Голголсен только таращил глаза и покачивал головой...
Паруса-то распустили, а ветра не было. Полотнища повисли беспомощно, по концам их тянулись обмякшие шкоты — верёвки для управления парусами.
Впереди каравана шла государева яхта, на ней — архангельский помор за лоцмана. Суда плелись еле-еле, их несло течением реки, и управлять было трудно — суда не слушались руля.
Голголсен поёживался, глядя на корму фрегата. То и дело приходилось перекладывать руль, следуя в кильватере за яхтой. У Березовского устья Голголсен решил отстояться на якоре. Вызвал канонира, что-то приказал.
— В таких случаях, ваше величество, — пояснил он, — надлежит дать сигнал эскадре, чтобы стать на якорь. Мы условились палить из пушек три раза.
Пётр понимающе кивнул, усмехаясь, проговорил:
— Прошу тебя, мин херц, зови меня попросту шкипером.
Голголсен улыбнулся, покачал головой: так нельзя. Борт фрегата изрыгнул огонь, пахнуло порохом. Раздались три выстрела один за другим.
Когда весь караван отдал якоря в безопасных местах, Голголсен пригласил Петра к обеду.
— Сие приятно, но прежде я твой фрегат весь обшарю. Даже глядел поверху, — ответил Пётр, принимая приглашение.
Обед пришлось перенести на два часа, но Пётр теперь убедился окончательно: фрегат, слаженный им на Плещеевом озере запрошлым летом, годился только для потехи.
Обедали вдвоём. Гостеприимный Голголсен, как и всякий настоящий капитан, поклонялся Бахусу, и в его лице царь нашёл себе хорошего товарища. Разговаривали о многом, но Пётр жадно выспрашивал о голландских верфях: где, да что и как. Капитан пояснил:
— Голландия небольшая страна на суше, но великая на море. На наших верфях в Амстердаме, Саардаме, других местах десятки фрегатов и купеческих бригов каждый год поднимают паруса. Наш флот встретишь и в Индии, и в Америке. — Собеседники раскурили трубки, пригубили в очередной раз вино. — Недавно наш храбрый Вильгельм привёл к покорности Англию и занял королевский престол. И всё это потому, что Голландия имеет сильный флот. Наши купцы торгуют по всему миру и дают отличный доход государству.
Несмотря на выпитое вино, Пётр не прерывал собеседника, слушал молча, грыз ногти.
«Хорошо вам, голландцам, с флотом, а нам-то как? С голой задницей? Моря-то нет, разве здесь, в Архангельском?»
— Чтобы иметь такой добрый флот, — продолжал Голголсен, не торопясь, с расстановкой, несколько добродушно, не выказывая перед собеседником своего превосходства, — наши люди многие века воевали с морем. Затем долго-долго строили суда. Сначала неважные, потом добротные.
Голголсен внимательно разглядывал своего гостя. Не каждый день вот так запросто можно беседовать с царской особой. Капитан сразу почувствовал необычность характера царя. Одно безусловно — неравнодушен к морю. Тут они союзники по духу.
Прошло время ужина, солнце коснулось горизонта, сплошь усеянного сосновыми лесами, а в каюте капитана продолжали звенеть бокалы.
Голландец сам проводил высокого гостя на яхту, где, в свою очередь, шкипер-царь потчевал его до полуночи...
Голландский капитан растревожил Петра воспоминаниями о недавнем прошлом. Два дня караван ждал попутного ветра, а царь перебирал в памяти события минувших лет, всколыхнувшие его душу, привязавшие его натуру к «морской утехе».
...Началось всё исподволь, не вдруг. Сколько себя помнил Пётр, сначала его зачаровали кораблики на красочных картинках, расписанных по велению его первого наставника дьяка Никиты Зотова, для познания царевичем российской истории. Манили неизведанные, собранные отцом модели «малых кораблей». Потом жарким летом 1688 года нашли в сарае старый ботик деда, Никиты Ивановича Романова. Пока давно обрусевший старик-голландец Карстен Брант ремонтировал бот, плотники выделывали мачту, а бабы шили парус, Пётр постигал премудрости новой потехи. Ботик спустили на воду. Стояла знойная жара, как назло, безветрило. От зари до зари он старательно перенимал у Бранта навыки работы со снастями, ставил мачту, поднимал и убирал паруса. Когда в один из вечеров поймали, наконец, ветер, ботик медленно, наполняя парус, пошёл против ветра, что-то дрогнуло внутри у царя. Будто расправляя крылья, двинулось судёнышко вперёд, ускоряя ход. Пётр, озираясь, смотрел на уходящие назад берега, взглянул непонимающе на повеселевшего Карстена, недоумевающего «потешного» Федосейку Скляева, примолкшего Сашку Меншикова. Взнуздав ветер, они плыли навстречу ветру. Пётр ласково погладил пузатый парус. Вроде бы обычная тряпица, а сколько силы, видимо, таит в себе. Зачарованный этим волшебством, почувствовал он, как что-то неизъяснимое невольно заполняет всё его существо. Постепенно страх вытесняла радость странного ощущения иной жизни, чем та, что дремала на берегу. Но ботик вдруг ткнулся носом в берег. Пётр растерянно глянул на Карстена. Тот улыбнулся:
— Вылезай и сталкивай!
...Вскоре вспыхнувшая страсть привела неугомонного Петра на Плещеево озеро. За три года на озере построили целую «потешную» флотилию, десяток военных судов во главе с флагманом 24-пушечным фрегатом «Марс».
Но в «колыбели флота», как прозвали Плещеево озеро, стало тесно, и вот теперь на Белом море царь испытывал на поверку своё влечение к водной стихии...
На утренней заре 6 августа раздался пушечный выстрел. Пётр босиком, в подштанниках выскочил на палубу. Ровный, приятный ветер дул с юта.
— Шелоник задул, это к добру, нам в путь, — проговорил стоявший за спиной архангельский помор.
Пётр кивнул на голландский фрегат. Там на баке копошились матросы, на реях замелькали фигурки, развязывая паруса.
— Солдаты на баке выбирают якорь, государь, другие паруса ставят, — доложил помор.
Он перекладывал руль. Яхту потянуло вперёд, корпус вдруг вздрогнул.
— Якорь встал! — донеслось с бака.
Помор, лихо вращая штурвал, широко улыбнулся, подмигнул Петру, кивнул на корму. Там, лениво разворачиваясь на якорных канатах, снимались с якорей фрегат и купеческие бриги.
— Мы-то пошли! — весело крикнул помор, показывая глазами на берег.
Яхта, освободившись от якоря, чуть уваливаясь под ветер, слегка накренилась и, набирая ход, двинулась на север.
Спустя полчаса, поставив все паруса, яхта уверенно заняла место в голове колонны кораблей. Остался далеко за кормой остров Линский, справа уходил низменный, белёсый, покрытый ельником берег.
— Двинским берегом, — кивнул за борт помор, — полдня будем идти, не менее. Подале, справа, Мудьюжский остров. Стража там стрельцовая, таможня и наш брат лоцман обитает.
— Почему без ландкарты идёшь, по компасу не правишь? — спросил Пётр.
— Оное всё здесь, государь, — усмехнулся помор, ткнув пальцем в голову. — Ежели ночь, туман, — дело другое. В чистом море или окияне, там без матки не обойтись. А картишка имеется, в кубрике она у меня, в рундуке. Спонадобится — достану.
На Мудьюге стояло несколько хибарок. Вдоль тянулась холмистая гряда, усеянная плотным ельником. Кое-где сиротливо жалась к земле пришибленная северными ветрами берёза-ползушка. Проглядывали болотца, покрытые бархатными мшистыми кочками.
Мористее, слева, с яхтой поравнялся фрегат и медленно начал выходить в голову каравана. Пётр тронул помора за плечо:
— Дай-ка мне кормило.
Помор кивнул на компас.
— Держать надобно на северок, чуть к западку, по этой отметке. — Он показал на картушку компаса. — Стало быть, ноод-норд-вест по-иноземному.
Едва взяв в руки штурвал и заметив курс по компасу, Пётр почувствовал неладное. Сначала яхту вдруг ни с того ни с сего повело влево. Не успел он переложить руль, как она произвольно покатилась вправо. На штурвал легла мозолистая рука помора.
— Нынче, государь, нам шелоник в корму дует. Сие попутный ветерок, довольно свежий. — Помор показал рукой за борт. — Волна от шелоника пошла, ветерок-от работает, поди, часа три.
За бортом, догоняя яхту, катились вспененные, довольно крутые волны, кое-где на их гребнях курчавились белые барашки.
— Волна, стало быть, нагоняет нас и подбивает корму, ударяет в кормило-то. Оттого и кидает нашу яхту то вправо, то влево. Волна-то не стрункой ходит.
Поясняя, помор незаметно, но твёрдо подправлял перекладку штурвала. Пётр с непривычки вращал штурвал резко, рывками, пытаясь задать движению яхты верный курс. Но волна ударяла в перо руля, подбивала корму ещё сильнее, и поэтому нос яхты довольно заметно бросало из стороны в сторону.
— Править кормилом в такой вроде бы попутный ветерок умельство требуется немалое, государь, — терпеливо растолковывал помор, — первостепенно здеся почуять судно душою, будто тварь живую...
Поделиться книгой: