Отпусти меня

– Дура ты! Дело ведь не в том, что он финн. Да пусть хоть негр! Дело в том, что – парень!

– Ясное дело – парень. В девушку же не влюбишься, – я.

– Да уж, конечно… Это у них, в Скандинавии, с ума сходят, – Валька.

– Теперь уже не только в Скандинавии. Теперь во всем мире браки геев разрешены. Дурость.

– Глупость.

– А этого… финна… выбрось из головы. Этого… Косоланена…

– Котсолайнена, – поправляет Валька.

– Да хоть Песолайнена! – я начинаю злиться.

Валька симпатичная. Очень! У нее красивые синие глаза. Нос немножко подкачал – широковат и плосковат, ну и что? Я бы обязательно дружила с ней, если бы была парнем. И даже бы влюбилась в нее… Она человек хороший. И еще она жутко справедливая. Дурак этот Колька-финик.

– Вот почему в тебя, Леська, все парни влюбляются? – Валька снова остановилась, подобрала с земли осиновый красный лист и стала изучать прожилки.

– Кто это в меня влюбился? – я удивилась.

– Кто-кто? Дед Пихто! А кто на тебя все время пялится? Новенький!

– Да ничего он на меня не пялится!

– Пялится! Еще как!

– Не выдумывай!.. Ну да, он смотрит, – я соглашаюсь, немного помолчав. – Я это тоже заметила. А что, если смотрит – значит, влюбился?

– Ясное дело! – Валька подобрала еще один лист, желтый, с зелеными прожилками и протянула мне: – Смотри, Лесь, как карта.

– Точно! Похоже! Прожилки, как реки!

– А вдоль них – зеленая зона, оазисы, глянь! А дальше – пустыня, желтый!

Валька ступила с дорожки на ухоженный газон и помчалась к реке. Я бросилась за ней, спотыкаясь о корни деревьев, перескакивая аллейные бордюры, потом раскинула руки, как будто лечу, и помчалась на «крыльях», с меня слетел газовый шарфик, повязанный поверх легкой светлой блузки, в которой я хожу в школу. Я поймала его на лету, зажала в кулаке один конец, и шарфик полетел параллельно со мной, прозрачно-желтый, как длинный прямоугольный лист неизвестного дерева. Так и летели с этим прозрачным листом – клево так, весело! Я совсем забыла о вчерашнем ночном происшествии, как будто и не со мной это было, там, вчера – темнота была, страх был, голод, а здесь и сейчас – свет, море света и радость от чудесного осеннего дня и еще непонятно от чего, от чего-то безумно хорошего, от взглядов Соколовского, быть может.

Парк террасами спускался к реке. Вдоль нее по берегу проложили неширокую асфальтовую дорожку. Почему-то все хотели гулять именно по ней. Я думаю, это из‑за воды. Почему-то людей дико притягивает вода. Синяя, в морщинках – в ветреную погоду, коричневая – в тихую, когда она не морщинится, а отражает небо, ветки деревьев, летящие самолеты, облака, птиц… Река магнитом притягивает людей. И вот по этой дорожке все прогуливались, тут же катались велосипедисты и даже ездили парни на мотиках – с самого краю или чаще – не по дорожке, а по неровной высохшей глине сбоку от асфальта.

Соколовский тоже! Рубашка защитного цвета с коротким рукавом, на голове шлем. Смешно – в шлеме, как космонавт, а руки голые.

Он стоял на краю асфальта и ждал. Нас ждал.

– Хотите прокатиться? – спросил он, когда мы с ним поравнялись. В его глазах прыгали задорные зайчики.

– Хотим! – быстро ответила Валька и стрельнула глазами – в меня и в него, словно связала нас невидимой осенней паутинкой.

– А ты? – спросил меня Соколовский. И тут у него запел телефон. Он достал его из верхнего кармана сорочки и стал слушать, и все это время неотрывно смотрел на меня, а потом сказал в трубку: – Да я знаю! Филя мне говорил. Хочет так делать – пусть делает. Да блин! Я ему не помощник!

И отключил сотик. Он был раздражен после разговора. Кто-то что-то не так делал, как нужно. И я думала: теперь он отвяжется от нас и покатит один своей дорогой. Исправлять это «что-то». Но его взгляд снова воткнулся в меня:

– Едем?

– Лесь, – Валька на два шага отступила в сторону и поманила меня пальцем, – иди-ка сюда!

Я подошла, и Валька прошипела мне в ухо:

– Вспомни, что ты мне вчера рассказала. Про этих…

Черт… да лучше бы не рассказывала! Разве можно сравнить? Те, двое – незнакомые, молчащие, страшные, они хотели посадить меня в свою тачку насильно. И это было ночью… А тут – приглашает одноклассник, красивый, стильный… и сейчас день! Почти летний, прекрасный! Всем подарок на день рождения!

– Ну так что? – тоже шепотом спросила я. – Что ты сравниваешь?

– Да езжай же ты! – вдруг крикнула Валька, но не ему – мне! и тоже как-то раздраженно. Она даже меня чуточку толкнула в сторону Соколовского.

Ее-то что завело? А, вот что: она ответила Соколовскому: «хотим», а он не обратил на это внимание и позвал одну меня: «Едем!». А может, она разозлилась потому, что меня не испугало ее напоминание о вчерашнем?

– А ты, Валь?

– Да я тебя сюда же верну, а Валя немного погуляет, правда? – Соколовский дружески улыбнулся Вальке и даже, кажется, ей подмигнул.

– Тебя не спросили, – ответила Валька, гордо подняв подбородок.

«Нет, почему не прокатиться? – вдруг подумала я. – Сяду к нему. Прокачусь! Никогда не каталась на мотике. Что, мне за это двойку по поведению поставят? Хочу!»

Я села за ним на мотик, и мы помчали. Я почувствовала, как его спина подалась к моей щеке. Потому что на скорости был жуткий ветер, и я припала к его спине щекой. Так было уютней. И спина подалась к моей щеке. Может и нельзя так сказать: спина подалась, ведь маленькое к большому подается, а не наоборот. Но мне вот так показалось. Мы мчались по этой асфальтовой дорожке, распугивая людей, лавируя между ними, велосипедистами, собаками – всеми встречными существами, а потом выехали на грунтовую дорогу, а потом ехали вообще без дороги, подпрыгивая на ухабах, вваливаясь в ямы, выскакивая из них с мощным рокотом мотора… Словом, «Формула-1» была на этом байке с этим Шумахером Соколовским. Золото деревьев сливалось в одну сплошную полосу золотого дня, я изо всех сил сдерживалась, чтобы не ойкать и не визжать: да ну, скажет, кобыла такая здоровая, а визжит, как мелкая. Сжала зубами нижнюю губу, держусь за его пояс, щека к спине, а потом, когда бездорожье началось, голова начала из стороны в сторону мотаться, как тряпочная, ну вообще круто… Кстати, шлема он мне не предложил, у меня волосы стояли на голове щеткой. Честно скажу, было страшновато. Это вообще было не катание, а испытание. На прочность – не развалилась на кусочки, на смелость – не струсила, не пищала.

Завез…

Лужайка размером в пятирублевую монету с щетинистой травой. Золотые березы с одной стороны, а с другой – старые дуплистые ивы. Мы прямо на байке пронырнули в арку, образованную двумя старыми, близко стоящими друг к другу, ивами. Странно, что не запутались в ветках. Скорее всего, Соколовский тут уже был не раз и не два и знал, что мотик проскочит.

– Позвони подруге. Пусть не ждет, – сказал Соколовский, остановив машину и снимая с мокрой башки шлем. Черные волосы вывалились на лоб, челка закрыла глаз, и он дважды пятерней откинул ее назад.

– Как это – не ждет? Почему – не ждет? Она – будет!

– Мы с тобой у костра посидим, – сказал – точку поставил, не вопрос.

Костер тут, видно, тоже не раз горел. Справа было кострище – черное пятно в середине пожухлой травы.

– А ты у меня спросил – хочу я у костра сидеть? Больно ты шустрый парень, – усмехнулась я, приглаживая щетку на голове.

– А что, не хочешь разве? Это ведь здорово! – он глядел на меня задорно. И только сейчас я увидела, что его зеленые глаза просто чудесные!

И вообще: зеленые глаза – это редкость!

– Нет, – ответила я.

– Да ты просто не знаешь, что такое костер, – говорил он, собирая коряги, сухие ветки, бревнышко какое-то старое прикатил. Все это, видать, приносил сюда разлив по весне. Река текла в двух метрах, за деревьями. Слышно было, как слегка позванивает течение.

– Позвони, – уже разжигал костер зажигалкой.

Где его «пожалуйста», а? Отдает приказы по-командирски. А если возьму и не послушаюсь?

Запахло дымком, огонек пробежал по сухой листве, взметнулся языками по сухим веткам, вырос в оранжевое соцветие.

Костер я правда люблю. Очень. И я сто лет у него не сидела. Соскучилась.

– Валь, ты где? – спросила я, найдя в смартике ее номер.

– А ты где? Я тебя жду.

– Да я у реки, только не знаю, в каком месте. Тут почти лес, представляешь?

– А я говорила – тебя завезут! – Валькин голос был зловещим.

Я рассмеялась.

– Не боись, Валька, если что – ты видела моего похитителя! Не скроется! Ты его приметы доложишь!

– А я в парке тебя жду, – Валька сбавила тон, голос ее погрустнел. – Гуляю по набережной – взад-вперед, туда-сюда, влево-вправо. Как старушка-пенсионерка. Собачки только не хватает, – Валька грустно хихикнула.

– Не жди.

– Почему? – Валькин голос прибавил оборотов. – Мы как договаривались? А? Леська! Убью!

– Да этот дурак Соколовский костер разжигает и не собирается ехать обратно.

При слове «дурак» я понизила голос и произнесла слово в сторону. Я не знала, как отнесется к этому мелкому, но оскорблению одноклассник. Знакомство наше было еще совсем шапочным. Да он и не услышал, далековато был. Тащил к костру еще одну здоровенную палку. Натаскал целую кучу дров – мы что, тут ночевать собрались?

– А! Ну ладно. Пока, – согласилась Валька.

Вот она молодец! Как быстро соглашается, даже объяснять ничего не надо.

– Не обижаешься, Валь?

– Да что с тобой сделаешь-то? Стукнула бы, да ты ведь далеко. Жгите костер, пеките картошку, вспоминайте меня.

– Спасибо, Валь. Жалко, картошки нет.

– Няйкемин!

– Что?

– Это по-фински – пока!

Валька отключилась.

Она хорошая, Валя. Очень хорошая. А Колька дурак.

– Жвачку хошь? – спросил Соколовский. Он присел на край бревна, которое лежало рядом с кострищем. Я уже сидела на нем – с другого края. Больше здесь негде было сидеть. Бросил себе в рот подушечку «Орбита».

– Не хочу. Жвачка хороша после еды. Пятнадцать минут, – сказала я.

– А, ну ладно. Ты вся такая правильная девочка. А я пожую.

– Жуй.

Он сидел, жевал и смотрел на меня, сидя вполоборота.

– Чего уставился?

– Знаешь, на что можно смотреть бесконечно?

– Все знают. На огонь и на воду.

– И на тебя.

– Ха! – я вспыхнула, как костер. Болтает всякую ерунду, а мне слушай тут.

Что-то мне даже не по себе стало с этим Серегой. Я ведь его совершенно не знаю. Кроме того, что он новенький в нашем классе. Любит кататься на мотике. Зачем я с ним поехала? Может, он какой-нибудь маньяк? Может, Валька права?

Я уставилась на огонь. Он плясал, как осиновый лист, раскачиваемый ветром на ветке. Стремился улететь от земли, как жар-птица.

Соколовский поднялся, обошел костер и встал за моей спиной. Чего он? Вдруг его руки легли мне на плечи. И когда я повернула голову чтобы посмотреть, в чем дело, он наклонился и поцеловал меня в губы. Я хотела сказать, что он ненормальный, но не могла, он меня целовал, и слова, а вернее, слоги, летели ему прямо в рот. Пришлось затихнуть. Я затихла и обмякла. У него были мягкие губы, пахнущие мятой. «Орбит».

Когда он от меня отстранился, я вскочила и, спотыкаясь, убежала на берег. Продралась сквозь ивы, поцарапав щеку, и оказалась на песчаном берегу. Он был такой ровненький, теплый, хотелось бродить по нему босиком. По реке, как маленькие байдарки, плыли желтые ивовые листочки. Другой берег был высокий, на нем росли рыжие сосны.

Губы мои горели. И лицо. Саднила царапина на щеке. И я не знала, что делать, как реагировать на выпад Соколовского. Я вообще в первый раз целовалась с парнем. Но ведь это плохо! Ведь я его совсем не знаю! И поддалась! Можно было колотить руками по его груди, можно было царапаться, да, да – можно было отбиться! Что я и хотела сделать в первые минуты, а потом… потом мне понравилось. Скажу честно. Но я знала, что это плохо, плохо! В первую же встречу! Даже не встречу, а в какую-то случайную поездку! И сейчас я здорово расстраивалась, что это состоялось. Но дуться на Соколовского не хотелось. Я вспоминала, какие у него сильные руки. Как властно он повернул меня к себе. Как обнял за плечи. Почему мальчишки такие сильные? И те, которые вели меня к тачке, тоже были такими… Я бы не смогла от них вырваться, если бы не закричала. А ты, блин, как растение, как цветок, ветер тронул за стебель, ты гнешься к земле… Девчонка!

– Эй, где ты там? – позвал Соколовский за ивами. – Возвращаемся в город или что?

Пусть один уезжает! Я остаюсь. Но где я? Смогу ли выбраться отсюда самостоятельно?

Да пусть хоть где. Меня это не волнует сейчас. Как-нибудь выберусь. Город – он за деревьями. Пойду в его сторону. А этот… Соколовский… Ха! Хоть бы раз по имени меня назвал. Может, он и не знает до сих пор, как меня звать.

В двух шагах от меня проплывал листик ивы. Словно крошечная байдарка. А на нем сидел муравьишка. Вернее, он не сидел, а метался из стороны в сторону, шевеля усиками. Говорят, муравьи переговариваются усиками. И вот этот подавал сигналы соплеменникам: «SOS! Погибаю! Вокруг меня океан!» И другие муравьишки наверно принимали его сигналы, но что они могли поделать? У них же нет вертолетов! А муравьишка паниковал: добежит до края листка – вода. До другого края добежит – снова вода. Для него вокруг океан. Тоже, байдарочник! Сидел на листочке ивы, грелся на солнышке, а тут ветер. Скинул его в воду вместе с листиком. Так и поплыл, путешественник. Стихийное бедствие. Форс-мажор.

Мне захотелось спасти муравья. Но с берега до листика не дотянуться. А пока я буду снимать кроссовки… да нет, не успеет уплыть далеко.

Я расшнуровала кроссовки, сдернула носки и ступила в речку… холоднющая она уже в сентябре. Лист уплыл по течению. Я его догнала, попыталась схватить листочек, схватила, а муравьишка… скользнул по листу прямиком в воду. Ну вот, спасла, называется! Утопила!

Когда подошел Соколовский, я стояла в воде и от обиды кусала губы.