Галактика обетованная

— Вы, наверное, про прозаика Колю Шадрунова говорите, — сказал я. — Это он в кочегарке работает, а я про Федора Шадрункова спрашиваю.

— А я и Шадрункова знаю! — сказал Векшин. — Очень редкостный идиот. Но жена очень даже ничего у него. А в чем дело?

— Он письмо прислал.

— Покажите!

— Я не думаю, что Шадрункову это понравилось бы.

— А какое нам дело до того, понравится ему это или нет! — сказал Векшин. — Имейте в виду, что Федька, хотя и дурак, но при этом — стукач!

— Стукач?! — удивился я. — Вы уверены?

— Уверен, — отрезал Векшин. — Я сам его у майора видел.

— У какого майора?!

— Ну, в КГБ. В Управе.

— А вы-то, Рудольф Николаевич, что там делали?

— Не то, не то, что вы думаете.

— Я ничего не думаю по этому поводу.

— Нет, думаете!

— Не думаю!

— Думаете!

Чтобы прекратить перепалку, я демонстративно убрал папку в ящик письменного стола и закрыл ящик на ключ, а ключ положил в карман.

Это остудило Векшина.

Он встал и, бормоча угрозы, пошел в сторону редакторского кабинета. Редактор вызвал меня буквально через минуту.

— Вы говорили, что Шадрунков письмо какое-то прислал? — спросил он.

— Да. Я вам докладывал уже.

— Принесите это письмо мне.

— Не могу, — сказал я.

— Почему? — воскликнул Векшин, вылезая откуда-то из-под стола. — Я, Борис Николаевич, как сотрудник органов, требую, чтобы вы немедленно передали это письмо мне!

— В самом деле, Николай Михайлович, — сказал редактор. — Что случилось? Почему вы не можете принести мне письмо?

Он сделал ударение на слове «мне».

— Ничего не случилось, — сказал я. — А письмо я не могу принести, потому что исполнил ваше указание.

— Какое?

— Инопланетянам переслал, как вы и посоветовали.

— Как?! — воскликнул Векшин. — Как вы это сделали?!

— У нас в редакции есть такие возможности.

7

Вскоре после этого разговора редактор был избран депутатом, а я уволился из журнала.

Покидая редакцию, где мы встречали зарю новой жизни и помогали воспевать ее, а отчасти, по мере сил, и раздувать, я захватил папку с «заветными» письмами. Больше в редакции брать было нечего. Похоже было, что очень немногое из прежнего могло понадобиться в наступающей жизни.

«Заветные» письма, хотя авторы их от выборов к выборам и занимали все более важные позиции в обществе, тоже были не нужны в будущей жизни, но я взял их.

Отчасти я сделал это из любви к историческим документам, отчасти руководило мною какое-то смутное предчувствие, что письма эти будут иметь какое-то продолжение.

И вот тут я не ошибся.

Отшумели затяжные, как наши весны, выборы, отгремели парламентские грозы, наступили реформы. Глухая ночь опустилась над нашей Родиной, и казалось, что так грязно, темно и серо будет теперь всегда и везде.

Вот тогда-то, не то на втором году Ельцина, не то на третьем, и получил я увесистый пакет с рукописью, которую переслал мне Герой Вселенского Союза, поэт Федор Шадрунков.

Я начал читать ее только потому, что хотел узнать, как сложились судьбы хорошо знакомых мне людей, в том числе и судьба загадочно исчезнувшего вместе с Союзом Советских Социалистических Республик депутатом Векшиным, но постепенно повествование захватило меня.

И хотя в рукописи отыскалась разгадка исчезновения депутата Векшина, это оказалось уже не существенным, потому что в повествовании Федора Шадрункова так же ясно и определенно раскрывались многие другие, гораздо более существенные загадки нашей истории.

Должен сказать, что рукопись поступала ко мне отдельными кусками и по разным каналам. Часть ее, например, я получил от своего приятеля, работающего врачом в закрытой клинике. Связано это было, как увидит читатель, с теми роковыми событиями, что происходили в жизни автора и главного героя повествования.

Однако я не знал этого и опрометчиво показал рукопись знакомым издателям. Вскоре первая часть дневников Федора Шадрункова была опубликована, но тут пришла вторая часть, я начал было публиковать и ее, но поступившая по почте третья часть заставила меня прервать публикацию до полного художественного завершения рукописи.

Концовки же долгое время не было.

Даже когда приятель из спецклиники передал мне рукопись, которая была найдена при раскопках концлагеря «Недотепино», мне было ясно, что и она не является завершением повествования столь отважно начатого письмами Героя Вселенского Союза, поэта Федора Шадрункова еще на заре той жизни, которая сейчас пышно расцвела вокруг нас.

Я терпеливо ждал, и вот однажды утром сел, как обычно, за свой компьютер и вдруг обнаружил в почтовом ящике неизвестно как попавшее туда долгожданное завершение.

Предлагаю этот труд благосклонному вниманию читателя и прошу помнить, что мое участие в ней ограничивается лишь примечаниями публикатора.

ПОЛЕТ НА ЮПИТЕР

(записки Федора Михайловича Шадрункова)

Я выздоровел!

Ясно понял это, перечитав копии своих Писем правительству.

Написаны они в прошлой жизни, когда все мы задыхались под тяжким игом тоталитаризма. Моя болезнь тоже началась из-за этого невыносимого гнёта.

Теперь мы живем в другой стране, гнёта нет, и я выздоровел.

Если не верите, могу рассказать вам свою биографию, как советовали мне врачи, когда я лежал в стационаре.

Пожалуйста…

Я родился в 1961 году, когда полетел в космос Юрий Гагарин.

Закончил среднюю школу в городе, носившем тогда имя Ленина, здесь же поступил в университет, носивший не менее позорное имя гонителя Зощенко и Ахматовой.

После четвертого курса прервал учебу, так как был призван в армию, где получил умственную инвалидность. Более двух лет восстанавливал утраченный интеллект в стационаре.

Между прочим, там я завязал знакомства со многими будущими видными общественными и государственными деятелями Санкт-Петербурга. После двух лет заточения был выпущен на свободу. Как солдату-герою, получившему инвалидность на умственном фронте, мне была назначена пенсия.

Отец мой к тому времени уже находился на секретной работе, а мать умерла, оставив мне две комнаты в коммунальной квартире, в одной из которых я и проживаю сейчас, а в другой — живет моя бывшая жена Екатерина Ивановна Полякова.

Наша коммунальная квартира раньше была весьма многолюдной, и чтобы попасть в туалет, приходилось стоять в очереди. Но еще в прошлой жизни, в мрачную эпоху тоталитаризма, нашу квартиру начали расселять, и сейчас здесь проживает всего четыре семьи.

Моя семья — 1 (один) человек;

семья Екатерины Ивановны Поляковой — 1 (один) человек;

семья Абрама Григорьевича Лупилина — 1 (один) человек;

семья Петра Созонтовича Федорчукова — 2 (два) человека и кот Боцман.

Остальные комнаты в нашей квартире пустуют, и, очевидно, поэтому и была избрана наша квартира гостиницей для командировочных представителей Небесных сфер. Благодаря этому обстоятельству мне удалось завязать с ними дружеские и деловые контакты.

Как вы видите по изложению моей биографии, я совершенно здоров, более того, как мне кажется, теперь я здоровее, чем был раньше, до начала болезни.

Когда произошло выздоровление, я знаю точно.

Это случилось в ночь с 19-го на 20-е августа 1991 года. Отчетливо помню, что пришел на площадь защищать демократию еще сумасшедшим, а ушел, когда демократия, наконец, победила, совершенно здоровым.

И сейчас, перечитывая свое не отправленное правительству Письмо, я благодарю Бога, что Письмо не было отправлено. Страшно даже подумать, в чьи руки могло попасть оно, какое страшное оружие вложил бы я в руки гекачэпистов! (Надо, кстати, не забыть забрать копию письма в журнале, куда я переслал его для публикации).

И Рудольфа Векшина я напрасно обидел.

Конечно, все факты, изложенные в моем Письме, имели место, но руководило мною не только стремление к истине, но и обида.

Еще во время своей избирательной компании, встретившись со мною в диспансере, Векшин занял у меня 100 (сто) рублей, а я, полагая, что Рудольф баллотируется в депутаты от нашего коллектива умственных инвалидов, дал ему эту сумму. Но оказалось, что Векшин не только не употребил моих денег на защиту прав умственных инвалидов (он пропил эти деньги с Екатериной Ивановной Поляковой), но и баллотировался-то, оказывается, скрывая свою умственную инвалидность.

Естественно, я обиделся и под влиянием обиды и сделал добавление в своем Письме в правительство. Однако теперь, когда два дня подряд мы провели на баррикадах, защищая демократию, — мы сидели там бок о бок и пили, — я простил ему отступничество. И поскольку в ту ночь Векшин тоже излечился от умственной инвалидности, я ответственно заявляю теперь, что Векшин, как и намечалось ранее, может быть включен в экипаж для переговоров с правительством Вселенной. Он — депутат, лицо, облеченное доверием граждан.

.Заходил сегодня в редакцию журнала, где иногда печатают мои стихи. Все сотрудники журнала — демократы, со многими из них я свел знакомство, когда еще лечился в стационаре, а затем укрепил его — на баррикадах.

Сегодня, когда демократия победила окончательно и когда в Москве форосский узник Горбачев отчитывается перед Б. Н. Ельциным и депутатами внеочередного Съезда, в редакции приподнятая, праздничная обстановка.

Все пьют, как и тогда на баррикадах, водку.

Правда, на баррикадах она была по десять рублей, а здесь приходится покупать по тридцать пять. Но все равно — настроение приподнятое, все вспоминают ночи, проведенные на защите демократии.

Я тоже выпил немного и сказал, что ночь с 19-го на 20-е августа замечательна еще и тем, что я вылечился. Одновременно с гнётом тоталитаризма, спавшим со страны, спал и с меня гнёт болезни.

Редактор внимательно выслушал меня и сказал:

— Не только ты, Федор, излечился в ту ночь, но и все.

Это очень глубокая мысль.

Как же она раньше не пришла мне в голову?!

Я не смог скрыть своего восхищения и сказал об этом редактору.

Он — видимо, похвала моя не понравилась ему — нахмурился и ушел в свой кабинет. Однако, когда я уже уходил из редакции, он вышел проститься и сказал, что мои стихи будут напечатаны в № 9 журнала.

Интересно, почему он ошибся? Ведь господин Лурькин говорил мне, что стихи пойдут в № 12. Или редактор не ошибся, а ошибся господин Лурькин, говоривший про двенадцатый номер?

После редакции, чтобы проверить мысль редактора, зашел к Ш-С. Он живет как раз недалеко от редакции…

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Отлично! — ответил Ш-С. — Но скажи мне, что произошло девятнадцатого августа?

И, схватив меня за рукав, начал рассказывать, что проснулся в ту ночь от кошмарного сна. В три часа ночи вдруг встало перед его глазами испуганное лицо русского мужчины, и Ш-С. больше не смог заснуть.

Утром же двадцатого августа, когда Ш-С. вышел на улицу, вслед ему раздалось зловещее слово: «По шее надо за это!». Другой, женский, голос подтвердил: «Да. Надо по затылку дать!», третий голос сказал, что Ш-С. враг и что он очень много знает и его нужно убирать…

Еще Ш-С. рассказал, что накануне событий, 18 августа, он виделся с Векшиным в кабинете зам. главного врача психоневрологического диспансера.

Ш-С. ждал там своей очереди, а Векшин монотонно, как заклинатель змей, диктовал заместителю главного врача свое решение.

У Ш-С. тогда как-то непроизвольно произошла мысленная команда, и он раздвинул средний и указательный пальцы.

Векшин обернулся и внимательно посмотрел на Ш-С.

После этого Ш-С. боится появляться на люди.

Все эти дни сидит в комнате и мысленно ругает себя за измену русскому народу, за которую ему не будет теперь прощения.