Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Z – значит Захария - Роберт О`Брайен на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Мистер Лумис оказался единственным в мире обладателем радиозащитного костюма, воздушного и водного фильтров.

Подобно мне, он слышал, как одна за другой замолкали радиостанции. И все же надеялся, что где-то могут быть выжившие в похожих подземных бункерах – у ВВС, например, имелось несколько бомбоубежищ, где люди могли жить месяцами. Разница заключалась в том, что если они там и выжили, то не могли выходить наружу, а он мог.

Он оставался в лаборатории три месяца, надеясь, что уровень радиации снаружи снизится, но тот не снижался. Тогда он начал серию экспедиций. Сначала коротких. Костюм прошел тщательную лабораторную проверку и защищал от всех мыслимых уровней радиации, но «в поле» никогда не использовался, поэтому мистер Лумис был очень осторожен. И не зря. Его первым желанием, например, было сесть в машину и поехать в Итаку, ближайший город. Но, прежде чем это сделать, он замерил уровень радиоактивности в салоне, взяв счетчик Гейгера из лаборатории. Оказалось, он был в десять раз выше, чем в воздухе: очевидно, металлический корпус, отражая излучение внутрь с шести направлений, собирал лучи сильнее, чем кто-либо мог предсказать. Такой уровень был слишком близок к теоретическому пределу костюма, чтобы рисковать.

С тех пор он проверил сотни машин, и везде обнаружил то же самое – как он выразился, «слишком горячо». Даже мотоциклы были опасны. Велосипеды – не так сильно, но на них было слишком тяжело ездить в громоздком пластиковом костюме. Так что в итоге ему пришлось ходить пешком, возя припасы в чемодане-тележке, который он сделал сам из деталей велосипедов и большой легкой фанерной коробки, покрытой полиполаром.

Первую вылазку он сделал на запад, в Чикаго, где, как он знал, располагался подземный командный пост ВВС. Прикинув расстояние, которое можно пройти за день, он рассчитал по карте, сколько это займет времени и сколько еды ему потребуется. Он знал, что не найдет ничего съедобного по дороге; возможно, пригодные в пищу продукты окажутся в бомбоубежище, но полагаться на это не стоило.

База ВВС была, как полагается, окружена колючей проволокой, стенами, заборами, знаками «Стой», начинавшимися за милю до входа. И полностью разгромлена. Очевидно, военные, размещавшиеся в казармах на поверхности, пытались прорваться в укрытие, к ним присоединились местные жители, и в ход пошли гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Телами было усыпано все – снаружи и внутри. Он пытался спуститься в бомбоубежище на лифте, но тот не работал. Взяв из чемодана фонарик, мистер Лумис спустился по крутой аварийной лестнице в полную темноту, начинавшуюся через десять ступенек.

Сам командный пункт, на глубине девяноста ступенек, был в относительном порядке: большая овальная комната с картами на стенах, столами, телефонами и длинным рядом компьютеров. Три мертвых человека в форме сидели, обвиснув на стульях; рядом с каждым лежала заряженная винтовка. Их не застрелили. Они умерли, как предположил мистер Лумис, от удушья – воздух должен был поступать к ним из кислородных емкостей, и кто-то где-то в подземном лабиринте повредил накачивавшие его насосы.

В конечном счете, решил он, обстоятельства их смерти не имели такого уж большого значения. Ведь все подземные бомбоубежища – и это, и любое другое в мире – рассчитаны на ограниченное время пребывания: воздуха и воды в них запасено на три месяца, на шесть, на год, но дальше, предполагалось, на поверхности снова станет безопасно. Не стало.

Мистер Лумис рассказывал мне все это, и я видела, что ему было важно поведать свою историю, но видела и то, что он очень уставал. Закончив рассказ, который я только что записала, он потянулся к стакану на подносе с обедом, но тот был пуст. Я унесла поднос на кухню, наполнила стакан и, пока несла его в комнату, вспомнила еще одну вещь, которую хотела спросить.

Одно мгновение, после того как я задала свой вопрос, мне казалось, что болезнь начала одолевать его: глаза мужчины снова захлестнуло безумие, словно он наяву видел кошмарный сон. Рука, державшая стакан, разжалась, он выскользнул и со звоном упал на пол. От резкого звука больной встряхнулся, глаза прояснились, но глядели все так же безумно.

– Откуда ты знаешь про Эдварда?

– Когда я впервые подошла к вам в палатке, – объяснила я, – вы назвали меня Эдвардом. Что-то не так? Вам плохо?

Он расслабился.

– Это был шок, – выдохнул он. – Эдвард работал в лаборатории с доктором Килмером и мною. Но по-моему, я не упоминал его имени.

Я дала ему другой стакан и вытерла пол, где упал первый.

Семь

3 июня

Прошло четыре дня.

В первый состояние мистера Лумиса оставалось примерно таким же. Я принесла градусник, и мы начали чертить график температуры. Утром около 99,5[5], днем дошло до 101[6], но вечером снова было 99,5. По его словам, это значит, что болезнь пока еще на «промежуточной» стадии.

Я предложила выпить аспирин, но он ответил, что это ничего не даст и лучше поберечь его: полдюжины пузырьков в магазине, вероятно, – единственный годный к употреблению аспирин, оставшийся в мире. Я так и не поняла, шутил ли он или говорил серьезно.

Работы у меня хватало. Теперь, когда в долине – в доме, был постоялец, я решила готовить что-нибудь поинтереснее, чем раньше. И чтобы больной набрался сил, пока ему не стало совсем плохо, и потому, что я на самом деле люблю готовить, просто раньше как-то глупо было стараться ради себя одной.

Так что пришлось совершить несколько походов в магазин. Конечно, там только консервы или крупы – ничего свежего, кроме молока и яиц, не будет, пока я не восстановлю огород. Поскольку уже июнь, это самое срочное дело. И зачем только я перекопала всходы – были бы сейчас свежая зелень и салат! Возможно, теперь уже поздновато начинать заново, но я все же решила попробовать – глядишь, успеют, хотя бы на семена.

Я принялась за работу. Подбежал Фаро, понюхал вскопанную землю, порылся немного и улегся сверху, греясь на солнышке. Я отметила, что он выглядит намного лучше, чем в первый день.

Копать по второму разу было легко, и навоз не придется вносить заново. Однако, подготовив грядки – и даже успев частично их засеять, – я осознала, что теперь этого мало: на двоих нужно в два раза больше, а я еще хотела кое-что запасти, консервов в магазине навечно не хватит. Поэтому я решила удвоить площадь огорода.

Теперь копать приходилось целину, и дело шло не быстро. И все же я довольно неплохо продвинулась, когда вдруг заметила рядом виляющего хвостом Фаро. Поднимаю глаза – опираясь на калитку, за мной наблюдает мистер Лумис. Я немного застеснялась, что он увидел меня в таком виде: перемазанную землей, вспотевшую и всклокоченную от работы. Прежде чем идти к нему в комнату, я собиралась привести себя в порядок.

Но еще я забеспокоилась: что он тут делает, почему встал с кровати?

– Что-то случилось?

– Ничего, – ответил он. – Мне стало скучно. Так тепло – я решил выйти на улицу.

За хлопотами я уже давно забыла, что значит «скучно». Но, конечно, мне не приходилось лежать больной в кровати. Я дала ему книг, но это были мамины исторические романы – вряд ли он такое читает. Еще есть учебники и детские книжки. Мы в основном брали книги из библиотеки Огдентауна.

– Я копала, – он, конечно, и так это видел. – Здесь будет огород.

– Нелегкая работа для девушки, – заметил он, видимо, обратив внимание на мой неопрятный вид.

– Мне не впервой.

Я открыла было рот – рассказать ему, что копаю по второму разу, но потом решила ничего не говорить: не хотела показывать, как сильно испугалась его прихода.

Он озадаченно спросил:

– И что, все приходится делать вручную? Разве у твоего отца не было трактора?

– Стоит в сарае.

– Ты не умеешь им управлять?

– Умею, но бензина нет.

– Да у магазина же две бензоколонки! Там наверняка осталось топливо.

Что верно, то верно. Амиши, хотя и не ездили на машинах, позволяли себе пользоваться тракторами и всегда покупали горючее у мистера Кляйна.

– Думаю, осталось, – согласилась я, – но колонки не работают без электричества.

– Конечно, легче перекопать весь огород лопатой, чем отключить моторы и накачать бензина вручную! Да там, поди, тысячи четыре-пять галлонов, – он улыбнулся, заставив меня почувствовать себя дурочкой.

– Я плохо разбираюсь в моторах и насосах, – пожаловалась я.

– Зато я разбираюсь, – ответил он. – Уж во всяком случае достаточно, чтобы накачать бензина.

– Когда поправитесь, – уточнила я.

Не обсуждая этого, мы оба уже начали рассчитывать на то, что он выздоровеет.

Я очень обрадовалась тому, что он сказал про бензин и трактор, и очень надеюсь, что все сработает. Пастбища едва хватает трем коровам, а на тракторе я смогу накосить сена. Ведь со временем, надеюсь, поголовье увеличится.

Когда мы пошли к дому, солнце как раз опускалось за хребет. Поскольку склоны долины очень высокие, солнце у нас всегда садится рано и выходит поздно – здесь долгие сумерки, и мы никогда не видели таких красивых закатов, какие бывают на равнине. Но тот вечер был великолепен. Папа любил говорить: «У нас в долине настоящий закат – на востоке», и так оно и было. Когда солнце скрывалось за западным хребтом, последние лучи окрашивали восточные холмы оранжевым, а темные тени карабкались за ними вверх. Под конец пламенели только верхушки самых высоких деревьев, затем и они гасли, погружаясь в густеющую темноту.

Мы остановились немного полюбоваться; он оперся о мое плечо, – я ужасно гордилась тем, что могу быть полезной, – но к дому пошел сам. В тот вечер мистер Лумис явно выглядел сильнее и даже держался прямее. Какой высокий! – подумала я.

Тем вечером стало прохладно, поэтому после ужина я разожгла огонь в камине гостиной и открыла дверь в его – Джозефа и Дэвида – комнату, впуская тепло. Он, однако, не пошел сразу в постель, а сел в папино кресло перед камином.

В гостиной два больших мягких кресла и диван – мама с папой любили смотреть на огонь зимними вечерами. (А этой зимой я спала на диване, чтобы быть ближе к теплу.) За ними я оставила электрические лампы – для красоты. У одной стены стоит граммофон, у другой – пианино.

– Хотите книгу? – спросила я, думая, что ему снова скучно. – Я могу поставить лампу около кресла.

– Нет, спасибо. Просто посмотрю на пламя несколько минут. Потом пойду спать. Огонь всегда усыпляет меня.

И все же я в первый раз забеспокоилась – ему было совершенно нечего делать. Когда я одна – когда я была одна, – я всегда так уставала к вечеру, что, если не было срочной стирки или штопки, ложилась спать сразу после ужина. А теперь жалела, что не могу включить ему радио или граммофон – у нас был очень хороший, и много пластинок. Тогда я предложила то, на что не решилась бы в обычных обстоятельствах:

– Хотите, поиграю вам на пианино?

И быстро добавила:

– Только у меня не очень хорошо получается.

К моему удивлению, он пришел в полный восторг.

– Правда? – воскликнул он. – Я не слышал музыки уже больше года.

Мне стало его жалко – мало того, что играю плохо, так у меня и нот мало: «Учебник для второго года обучения» Джона Томпсона, его же «Легкие этюды» и небольшая пьеса, которую я когда-то разучивала, «К Элизе». Учебник наполовину состоит из упражнений.

Я поставила лампу рядом с пианино и начала с «Легких этюдов». В основном они слишком детские, но к концу книги есть несколько посложнее, очень красивых. Я играла, а сама то и дело поглядывала на него. Ему явно нравилось, и, наверное, поэтому у меня получалось лучше обычного, почти без ошибок. Конечно, он не хлопал и даже ничего не говорил, но наклонился в кресле вперед и застыл, слушая. Закончив «Легкие этюды», я сыграла «К Элизе», затем несколько вещей из учебника и на этом все ноты закончились, если не считать гимнов.

Гимны у меня получаются лучше всего: я аккомпанировала, когда мы пели в воскресной школе. Я выбрала два самых любимых: «Великий Бог» и «В саду». Мелодии очень хорошие, но скорее не для пианино, а для голоса. Я играла очень тихо, и когда в очередной раз оглянулась, он уже спал, все так же наклонившись ко мне в кресле. Испугавшись, что он упадет, я остановилась, и тут он проснулся.

– Спасибо! – сказал он. – Было чудесно.

И после паузы добавил:

– Это лучший вечер в моей жизни.

Я переспросила:

– В жизни? Вы хотите сказать, после войны?

– Ты слышала, что я сказал, – раздраженно огрызнулся он. – «В моей жизни».

Я все понимаю: у него жар и он плохо себя чувствует, но…

Потом он пошел спать, я велела ему оставить дверь в спальню открытой, подложила в камин толстых дров, чтобы горели всю ночь, и пошла наверх к себе. Постель оказалась неожиданно холодной – не как зимой, но все равно неприятной.

Удивительно, но гимны, которые я играла, расстроили меня: пробудили тоску по дому. Они напомнили мне о воскресной школе. В обычную школу нас возил автобус вместе с другими детьми, но в воскресную мы ездили на машине с мамой и папой, парадно одетые, и это всегда было праздником. Я так много помню о ней. Я начала ходить в нее с двух лет, она стала моими яслями и детским садом, там я учила буквы по «Библейской азбуке».

На первой странице было «А – значит Адам», и стоял Адам рядом с яблоней, одетый в длинную белую мантию, – что, конечно, противоречило Библии, но книжка-то детская. Дальше шли «B – значит Бенджамин», «C – значит Кристиан» и так далее. На последней странице было «Z – значит Захария», и, поскольку я знала, что Адам был первым человеком, то долгое время думала, что Захария будет последним. Я выучила все буквы из этой книги и к школе уже немного умела читать.

От воспоминаний о воскресной школе и неожиданного раздражения мистера Лумиса мне захотелось снова оказаться в пещере – там как-то уютнее. В итоге я решила идти спать туда (там остались одеяла и все остальное) и вернуться настолько рано, чтобы мистер Лумис не понял, что я была не дома. Однако, проходя мимо его спальни, я услышала крик, потом еще один. В его голосе мне почудилась тревога, я подумала, нужна помощь, и подошла поближе к двери. Ему снился кошмар – он то издавал отрывистые выкрики, иногда полные гнева, то затихал, словно слушая ответ. Я поняла, что слышу только половину разговора. Не все удавалось разобрать, но было ясно, что он говорит с Эдвардом.

– Ответственный… Ответственный за что?

Пауза.

– Больше нет, Эдвард! Теперь это ничего не значит.

Снова пауза.

– И какой в этом толк? Мы знаем, что они мертвы. У них не было шансов. Ну почему ты не можешь этого понять? Мэри мертва. Билли мертв. Ты им не поможешь.

Разговор продолжался, но его голос постепенно ослабевал, в итоге дойдя до бормотания, которого я совсем не могла разобрать.

Потом он закричал снова, очень настойчиво:

– Убирайся! Предупреждаю тебя, руки прочь от…

Последнее слово я не поняла. А он издал жуткий стон, полный такой боли, что я подумала, его ранило.

И снова тишина.

Я прокралась к двери спальни. Теперь он дышал ровно и спокойно – что бы ему ни снилось, кошмар кончился. А вот я все беспокоилась. Был ли это просто дурной сон или началось ухудшение и он снова бредит?

В конце концов, я решила не ходить в пещеру – а что, если он позовет на помощь? – вернулась наверх и закуталась в одеяла. Чуть позже под дверью послышалось скуление; я пустила Фаро на кровать и вскоре заснула.

Восемь

3 июня, продолжение

Я проснулась еще затемно, от вдохновения, придумав во сне, как сделать салат. Мне снилось, как мама полем идет с корзинкой в лес. Проснувшись, я поняла, за чем она шла: собирать кресс-салат, листья одуванчика, побеги лаконоса, как всегда в начале июня. Они растут на краю дальнего поля, за прудом. Дикий кресс похож на жеруху; если смешать его с листьями одуванчика, получается неплохой свежий салат. Лаконос нужно отваривать, но его молодые побеги, пока не станут горькими и ядовитыми, похожи на шпинат. Мама всегда собирала их в начале весны, а мы с братьями обычно шли с нею – и Фаро, разумеется. Я забыла обо всем этом, но, оказывается, сны могут быть полезными.

Воодушевленная, я выскочила из постели. Мне и самой хотелось свежей зелени, а мистеру Лумису, я подумала, захочется еще больше, ведь он не ел ничего подобного больше года, а у меня все-таки и в прошлом году был огород. Я уже побежала было за корзиной, как вдруг вспомнила его кошмарный сон, вспомнила, как беспокоилась, не начинается ли у него ухудшение, поэтому спустилась очень тихо и послушала через приоткрытую дверь спальни. Но он вроде бы спокойно спал, дышал тихо и ровно. Так что я решила, что могу пойти – это же недолго. Взяла с полки корзину, выпила стакан молока из погреба (я держу молоко там, как и яйца и масло, там всегда холодно) и пошла. Завтрак можно приготовить и потом.

Было прохладно, но тихо и приятно; еще не очень светло, хотя было уже семь. Солнце не поднимется над хребтом часов до восьми. Я прошла дорогой вдоль пруда, потом свернула налево в поле. Фаро бежал рядом, обнюхивая все на своем пути. Трава была мокрющей, и тенниски скоро насквозь промокли, как и нижняя часть джинсов, поэтому я подвернула их до колен. И все же я была счастлива. За спиной в пруду крупный окунь выскочил из воды и с громким плеском шлепнулся обратно. Я подумывала, набрав кресс-салата и других трав, приготовить завтрак и пойти на рыбалку. Если повезет, поймаю пару окушков на ужин в дополнение к салату. Заправлю его маслом с уксусом и напеку булочек.

Я уже подходила к дальнему краю поля, как вдруг Фаро сделал стойку: хвост прямой, лапа поднята, морда вытянута вперед. Потрясающе: неужели в долине еще есть куропатки? Я не могла в это поверить: давно не слышала ни одной, а они так кричат, что не спутаешь. Осторожно подкралась к собаке, и из-под ног выпрыгнул кролик, скрывшись в высокой траве. Дэвид часто ругал Фаро, когда тот делал стойку на кроликов, но я не стала: в конце концов, больше показывать ему некого, а кролики – неплохая добыча. Поэтому я погладила его со словами: «Хороший Фаро!» Он был очень недоволен, что у меня не оказалось с собой ружья.

Я нашла дикий кресс-салат и одуванчики, а за ними, уже на опушке леса, лаконос – совсем молодые побеги, еще съедобные. За полчаса набрала полную корзинку, могла бы и вторую. И тут произошло чудо: от корзины с зеленью вдруг повеяло прекрасным сладким ароматом. Невероятно! Я стала оглядываться, пытаясь найти источник запаха, и тут увидела ее: дикую яблоню, усыпанную цветами.

Я помнила это дерево: мы одно время собирали ее яблочки и мама варила из них желе. Они вкусно пахли, хотя и были мелкими, твердыми и кислыми. (У нас есть хорошие садовые яблони за сараем.)

Но я и предположить не могла, что наша яблоня может быть такой красивой и так благоухать. Наверное, ощущение усиливалось тем, что воздух был неподвижен и аромат не уносился ветром, а собирался вокруг ветвей. В утренних сумерках ветки и белые цветки на них казались расплывчатыми и очень нежными, почти волшебными. Я прошла несколько шагов к дереву и села прямо на мокрую траву, любуясь им. Мне пришло в голову, что если я когда-нибудь буду выходить замуж, то хочу, чтобы в церкви были именно яблоневые цветки. То есть мне нужно будет выходить замуж в мае – начале июня.

В следующем июне мне будет семнадцать, а за всю жизнь у меня было только одно настоящее свидание, да и то в тринадцать лет, в конце средней школы. Говард Петерсон пригласил меня на школьные танцы. Мама отвезла меня – дело было в Огдентауне – и сидела весь вечер у стеночки с другими родителями. Единственное, чем это заслужило титул «свидания», было то, что Говард оплатил оба билета, по пятьдесят центов каждый. У меня были и другие знакомые мальчики, но я виделась с ними только в школе или после школы. Правду говоря, в старших классах большая часть мальчиков жила в Огдентауне, и те из нас, кто приезжал на автобусе, считались чужаками – да что уж там, деревенщиной, – и дружить с нами было «немодно».

Так что мне замужество представлялось каким-то несбыточным началом новой жизни. И все же, думала я, когда мистер Лумис полностью поправится, не будет ничего, что бы помешало нам пожениться через год, то есть в следующем июне, например, в мой день рождения. Я знала, что у нас не будет священника, но свадебная церемония была полностью расписана на задней обложке сборника гимнов. У нас должна быть церемония – я чувствовала – в церкви, в назначенный день, с цветами. Сама мысль об этом пробирала до дрожи. Я подумала, что даже могла бы надеть мамино свадебное платье: я знаю, где оно – лежит сложенное в коробке в ее гардеробе.

Потом мне пришло в голову: мистер Лумис не проявлял ни малейшего интереса к чему-то подобному. Но, конечно, еще слишком рано, и вообще он тяжело болел. У нас будет время все обсудить, когда он полностью выздоровеет.

А еще я представила, как приду сюда однажды утром, десять лет спустя, собирать зелень со своими детьми. Но эти мысли разбудили тоску по маме, чувство, которого я пыталась избегать. И я вскочила, чтобы отвлечься от них. Вынув перочинный ножик, срезала несколько цветущих ветвей. Больному не повредит, если украсить его комнату цветами.

Я поспешила домой. В это время солнце показалось над хребтом, но почти сразу его догнали облака, и воздух оставался прохладным. Это было мне на руку: предстояло еще засевать огород, а в прохладную погоду легче работать.

Дома все было тихо. Я поставила цветы в вазу, отнесла зелень в холодный погреб – салат будет на ужин, в качестве сюрприза. Потом приготовила завтрак: яйца, ветчину из банки и несколько лепешек, испеченных на сковородке. Как же я жалела, что не перетащила ту дровяную печь из сарая и у меня не было настоящей духовки, чтобы печь по-человечески! В ближайшее время попробую отвернуть те винты и разобрать ее.



Поделиться книгой:

На главную
Назад