Где водятся волшебники?

– Целых три? Кель кошмар… – неопределенно промычал ковер.

– Сень, может, ты чего видела?.. – Иванушка бросил исследовать пустое небо и обратил мутный взор на супругу.

– Да ты что, Вань, молнией по голове получил? – просипела Серафима. – У меня до сих пор искры из глаз сыплются, а в голове – соревнования звонарей в полном разгаре… Откуда мне знать, куда они провалились… чтоб они провалились…

– А может, это посох Ада… Агграндара?.. – взгляд Олафа упал на мирно лежащий под их пожитками знак магического отличия покойного волшебника.

Масдай презрительно фыркнул пылью, давая понять, что он думает о такой нелепой идее, но вербально возразить не сумел: других объяснений их чудесному выживанию и не менее загадочному исчезновению преследовавших их колдунов не было даже у него.

Пропали их враги окончательно, или сделали перерыв на обед, искушать судьбу четверка переживших магическую атаку не стала, и ковер снизил высоту полета до предела, чтобы заметить его издалека между вершин было невозможно.

Теперь они летели всего в паре метров над дорогой, почти касаясь брезентовых крыш редких пока возов и бодро колышущихся перьев на шлемах странствующих рыцарей, растянувшись плашмя, головами в разные стороны, настороже. Иногда охочие до новостей из Багинота и Лотрании путники выкликали приветствия и вопросы.

Иногда Масдай им отвечал.

В ста процентах случаев повторных попыток заговорить не следовало.

– Это не отношение… Это сегрегация, дискриминация и обструкция по шерстяному признаку в одном лице… и лицо это – моё… если бы оно еще у меня и было… Но его у меня нет… а сегрегация, дискриминация и обструкция всё равно есть… и это – еще одна вселенская несправедливость… – довольный в глубине своей мохеровой души эффектом, производимым на невинных путешественников, воодушевленно брюзжал ковер. – Почему когда какая-нибудь глупая птица несет вызубренную чушь, все умиляются и ахают? Почему, когда поет аляповато раскрашенная деревянная коробочка, все улыбаются? И почему, когда то же самое слышат от уважаемого и рассудительного ковра, старше и мудрее их всех вместе взятых…

– Так ты еще и петь умеешь? – удивилась Серафима.

– Вот видите!!!.. – мученически простонал Масдай, заставляя шарахнуться проходившую под его животом артель каменщиков.

– Если хочешь, можешь нам что-нибудь исполнить, – вежливо предложил Иванушка. – Мы с удовольствием послушаем.

– Ненавижу пение, – буркнул Масдай.

– Так чего же ты?.. – удивился Олаф, тем не менее, не стараясь скрыть облегчение.

– Но ведь мог бы и любить!.. И тогда кто мог бы представить себе мои всепоглощающие моральные терзания, мучения душевных страданий, можно даже выразиться, если бы…

Что было условием страданий терзаний старого ковра, узнать людям так и не удалось, потому что лопоухий мальчишка, валявшийся на спине в телеге, груженной горшками, тщательно переложенными соломой, вдруг ткнул вверх пальцем и во всеуслышание произнес:

– Бать, гляди-ка! А вон еще один летит!

– Где?!

Недоверчивый голос гончара был полностью продублирован и заглушен дружным квартетом с неба.

– Вон там, из-за той горы только что показывался! – довольный привлеченным вниманием, сообщил мальчик, усердно указывая в район предполагаемого появления вражеской авиации.

– К-кабуча…

Яркий день мгновенно потерял свои краски и свет. В ушах засвистел холодный ветер.

– Масдай, давай от дороги уйдем, – Иванушка положил на густой теплый ворс вспотевшую ладонь. – Не собьемся ведь с пути?..

– Как собьемся, так обратно набьемся, – хмуро буркнул ковер, уже сворачивая и теряясь среди серых крутых каменных боков скал. – Если живы будем…

Пассажиры, даже не доставая из ножен и чехлов бесполезного оружия, просто присели на корточки, спина к спине, и молча уставились в изрезанное рваными вершинами небо. Единственной их надеждой на спасение на этот раз был шанс вовремя заметить преследователей и попытаться затеряться на фоне бескрайнего горного ландшафта.

До боли, до рези в слезящихся глазах вглядывались беглецы в каждую подозрительную точку, то и дело попадавшуюся в поле их зрения, вздрагивая каждый раз, когда она слишком быстро росла или направлялась в их сторону.

Птица…

Птица…

Снова птица…

Опять…

Устав от их нервных выкликов, Масдай, тихо радуясь, что специфика анатомии не позволяла ему слечь с сердечным приступом, уже не обращал на них внимание, а угрюмо сосредоточился на скрупулезном следовании рельефу Багинотской горной гряды. Он уже не летел, а крался вдоль шершавых круч цвета старого шифера, касаясь их то одним краем, то другим. Он то спускался почти до самого дна глубоких расселин, то следовал до мельчайшего капризного изгиба руслу горной реки, то поднимался и опускался вдоль неведомых людям недоступных перевалов, скребя животом по камням и прильнув боком к отвесным стенам…

– Скоро вечер… – облизав пересохшие от волнения и давно забытой жажды губы, хрипло прошептала Серафима, рассеянно поглаживая изгиб дуги любимого лука. – До темноты продержаться, а там где-нибудь на ночь приткнемся.

– Я и ночью могу лететь, – еле слышно прошелестел ковер. – Если звезды будут. Вы привал сделаете минут на несколько – и вперед. Повезет – за ночь оторвемся и потеряемся. Ренегаты тоже люди, и кушать и спать хотят не меньше вашего. А отдохну я днем. Найдем где-нибудь славную теплую печку или каминную полку…

– Хорошо, – почти беззвучно прошептал Олаф. – Согласен со всем… кроме того, что они тоже люди… Если бы не Серафима… я бы сказал, кто они есть на самом деле…

– А ты скажи, – посоветовала Сенька. – Я глаза закрою.

Отряг ухмыльнулся, но на провокацию не поддался.

– А сколько еще до этого вашего… Мильпардона?.. – вместо этого спросил он.

– Еще дня полтора лету, – не без труда отыскав на огромной карте маленький городок, приютивший всемирно известные ВыШиМыШи, сообщил Иванушка.

– Долго…

– Прорвемся, – решительно нахмурилась царевна.

– Если не порвемся… – невесело хмыкнул Масдай. – Вы за воздухом-то глядеть не забывайте, оптимисты.

– Да мы не забыва…

Они не сразу поняли, что вынырнувший из-за ближайшей скалы загадочный черный плоский предмет неправильной формы и непонятного происхождения и две съежившиеся на нем фигуры, покрытые редкими клочьями обгоревшей одежды, и есть те грозные преследователи, от кого они так успешно скрывались почти весь день.

– …не забыва…

– Вот они!!!

На этот раз спастись у отряда, застигнутого врасплох, не было ни единого шанса.

Сенька схватилась за лук, Олаф – за топоры, Иван – за меч, Масдай затормозил и включил реверс… Но слишком поздно. Отклоненная пренебрежительным взмахом руки одного из чародеев, стрела прошла мимо.

Торжествующе смеясь, высокий чумазый маг с единственным жидким подпаленным клочком шевелюры на вымазанном сажей темечке – территории выжженных волос – упруго выпрямился во весь рост. Он стремительно выбросил руки вперед, и с удовольствием, почти физически ощутимым в радиусе ста километров, выплюнул два заключительных слога заготовленного заранее смертоносного заклинания. С кончиков пальцев колдуна сорвались десять изломанных черных молний и, вмиг преодолев разделявшее их расстояние, накрыли трескучей сетью ковер и его пассажиров.

Свист отклоненной снова стрелы… Отчаянные вскрики… Ослепительная черная вспышка, подернутая золотом… Ликующий смех…

Оборвавшийся вдруг пронзительным двойным воплем.

Потому что совершенно непонятно и необъяснимо молнии, словно спружинив от золотого облака, на мгновение раньше окутавшего беглецов, устремились к хозяевам, сжали в горячих объятьях…

Обугленные останки щита полетели, кувыркаясь, в бушующий внизу горный поток.

Остановился ковер только через полчаса, зависнув над неведомым ущельем, и только потому, что пролететь еще хотя бы сантиметр он уже не смог бы и под страхом быть навечно погруженным в кипящую под ними на перекатах речку.

– Х-хель и преисподняя… – простонал сквозь зубы едва пришедший в себя отряг, с усилием отдирая гудящую как набат голову от Масдая, пахнущего горелой шерстью и почему-то жженым волосом. – В-второй раз за день…

– Т-тенденция, однако… – слабо усмехнулась в ответ Серафима и осторожно разлепила глаза. – Бог т-троицу… любит…

– Чур тебе на язык… – сердито прошуршал Масдай и снова утомленно умолк.

Иванушка смахнул с обожженного лба подпаленную челку, охнул, и слегка осоловелым взглядом воззрился на чистое майское небо, накрывшее их своим куполом.

Так…

Глаза сверху…

Значит, спина снизу.

Мысли бродят…

Значит, мозг на месте.

По-крайней мере, головной…

Олаф справа.

Значит, Сеня… Сеня…

Как называется это направление, которое сверху, но когда ты лежишь?.. То есть, если бы стоял, оно было бы сверху, но вот ты лег, и оно стало… сбоку?.. с торца?.. с торса?.. с тороса?.. с торшера?.. Нет, это вообще не то…

– Где посох? – просипел справа хриплый голос отряга.

– Подо мной где-то… – туманно сообщил и закашлялся голос супруги с неидентифицированного направления в районе Ивановой макушки.

Послышался шорох мешков с припасами, отделяемых от заваленной ими Сеньки, и в поле зрения Иванушки появилась родная растрепанная голова. Обгорелые закопченные пряди разной длины весело торчали в разные стороны, делая любимую жену похожей на инструмент для чистки труб и дымоходов и его владельца одновременно. Измазанная копотью физиономия заботливо заглянула ему в лицо, тронула кончиками пальцев лоб и сочувственно сморщилась.

– Больно?

– Нет, ерунда… В Шатт-аль-Шейхе на солнце хуже обгорал… – храбро улыбнулся Иван и сделал почти успешную попытку сесть. Небо и горы испуганно метнулись в разные стороны, в голове взорвался годовой запас вамаяссьских фейерверков, и он снова обрушился на всевыносящую спину надежного Масдая.

– Ничего, полежи, приди в себя, – успокаивающе проговорила Серафима. – Кстати, ты в курсе, что у тебя не только солнечный ожог, но и солнечный удар?

– Ч-что?..

– Я говорю, что мне всегда было любопытно, как ты будешь выглядеть в старости…

– Ч-что?!..

– Лысый череп тебя нисколько не портит, вот я на что намекаю, – уже почти сердито сообщила супруга. – Почти. По-крайней мере, не настолько, чтобы прямо сегодня подавать на развод.

Иван схватился за голову…

Она была покрыта редкими островками жженых волос и с готовностью отозвалась такой же нудной тупой болью ожога первой степени, как и лоб. От резкого движения куртка и рубаха на его плечах осыпались на спину Масдая черным пеплом, и тут же были унесены порывом ветерка.

– Ничего себе… – забыв про головную боль и нудящие ожоги, прошептал Иванушка.

– Зато шапка целая, – весело сообщила Сенька, выудила у него из-под спины отряжский летний малахай из шкуры варга – подарок Фригг – и услужливо вложила ему в руки.

– Репка недожаренная… – царевна с жалостью погладила ощетинившуюся обгорелой шевелюрой мужнину голову. – Хотя могло быть и хуже.

– Это как? – испугался Иван.

– На твоем месте могла быть я.

Олаф фыркнул в кулак.

– А посох… тоже целый? – смутился лукоморец и поспешил перевести разговор на что-нибудь более нейтральное и конструктивное.

– Щас поглядим… – пробормотала Серафима и извлекла на всеобщее обозрение из груды погибшего багажа гениальное творение Агграндара. Посох был цел – ни подпалины, ни выщерблины, ни трещины, только… Показалось им, или нет, но светиться он стал как будто слабее?

– А где эти? – спохватился Иванушка и снова попытался вскочить.

– Опять пропали, – ковер поспешил рассеять его опасения. – Молнии как ударили, у меня все перед глазами завертелось, полыхнуло, посыпалось… а только развеялось – я тут же такого ходу дал, как в жизни не летал, даже в детстве, когда мы с братьями в салочки играли… Едва гору не снес с перепугу… А может, и снес. Но их к тому времени в поле зрения уже и духу не было… вроде. По-крайней мере, не гнались. И после я их не видел.

– Может, с ними что-нибудь случилось? – резонно предположил Иванушка.

– Вот только не надо намекать, что я должен был отправиться на их поиски, чтобы помочь в случае чего, Иван Симеонович! – едва не дымясь теперь еще и от благородного возмущения, пылко фыркнул ковер.

– Да нет, я вовсе это и не имел в виду… – смутился отчего-то лукоморец.

Отряг оторвался от задумчивого изучения обугленных остатков своей рубахи под слегка оплавившейся кольчугой на целом и невредимом правом боку, и снова уставился на посох.

– А Ада… волхв с именем на «А»… – благоразумно-вовремя вспомнил он угрозу ковра, – не говорил, как именно посох Агграндара будет нас защищать?

– Нет, не до этого было, – с сожалением покачала головой царевна. – Просто сунул в руки на бегу, наказал держать покрепче и далеко от него не отходить, и был таков.

– По-моему, это был очень хороший совет, – переглянувшись, в один голос постановили все.

Помывшись в горной речке и избавившись на берегу от всего, что двойное попадание молний не пережило – половины одежды, пары мешков, недельного запаса обугленной до состояния кокса провизии, чашек, кружек и котелка, от которого остались только ободок и донышко, соединенные друг с другом приварившейся ручкой, а также того, что когда-то было Сенькиным луком со стрелами, отряд утомленно присел на бережку и, меланхолично бурча пустыми животами, задумался о месте ночлега.

Шерстяная спина летящего Масдая, конечно, хороша, но после сегодняшних кульбитов и потрясений отдых был нужен даже ей. А им – хотя бы ужин, не говоря уже о такой декадентской роскоши, как ночевка под крышей, обильный завтрак и горячий травяной чай.

Иванушка, одновременно пугая и смеша супругу новой прической, снова расстелил карту, смахнул с глаз одинокую челку, и принялся изучать заросли Багинотских гор, изображенных неизвестным картографом на желтом пергаменте как плотная череда кротовых куч.

Никаких рек, речушек и даже ручьев к западу от нарисованной Багинотской долины не было и в помине, и посему на пытливый ум троицы автоматически напрашивались два вывода. Либо они, сбивая преследователей с толку, заодно сбили с него и себя и невзначай очутились там, где ближайшая река протекала – непосредственно в пригороде Мильпардона, либо жизнерадостно бегущая мимо вода коварно вырвалась из-под спуда гор уже после начертания адалетовой карты. Даже не подвергаясь обсуждению, оба варианта получили саркастическое «Ха!» от всех троих, а исследователи этой территории – неведомые труженики линейки и теодолита – еще и персональное «шарлатаны и мошенники хеловы» от отряга.