Пуансеттия (ЛП)

Магдалена подошла к столу, где в красном горшке стояла пуансеттия, цветущая огромными ярко-красными листьями.

- Как мило, - сказала она, улыбаясь и поглаживая один лист. - Мама называла ее Рождественскими Звездами. Откуда она у тебя?

- Я взял ее в Курии. Состоятельный покровитель прислал целую сотню. Они не заметят пропажи одной.

- Ты взял ее в Курии? - спросила она, прищурившись на Маркуса, который отвел взгляд.

- Мог и с алтаря в часовне взять.

- Ты украл пуансеттию с алтаря часовни в Иезуитской Курии, чтобы подарить ее хозяйке борделя?

- Просто переместил ее в другое место.

- Зная тебя, я удивлена, что ты ее не съел. Пошли в кабинет, Бамби. Она будет мило смотреться на моем столе.

Она взяла ярко-красную пуансеттию в одну руку и бокал вина в другую и направилась в гостиную внизу.

- Вы никогда не просите, да? - Он последовал за ней, держа бокал вина в правой руке, а бутылку в левой. - Только приказываете.

- Думаешь, я помешана на контроле?

- На доминировании, - ответил он. - Люди хотят подчиняться вам. Кроме меня, конечно же. Но мне нравится вас изучать, чтобы понять, как вы это делаете.

- Люди хотят подчиняться, не важно кому. Если ты ведешь себя как главный, люди с облегчением последуют твоим приказам, потому что будут знать, что кто-то ведет их. Проще следовать, чем вести. Для лидерства нужна храбрость, поэтому так мало людей хотят заниматься этим.

- Я хочу вести.

- Ты хочешь быть диктатором.

- Не отрицаю, - ответил он, и они вошли в гостиную. Он включил хрустальную настольную лампу, и она поставила рядом с ней пуансеттию. - Если ты знаешь, что из тебя лидер лучше, чем из остальных, почему бы не воспользоваться шансом?

- Люди любят лидеров. Но не любят тиранов.

- Я могу быть великодушным диктатором, разве нет? - Он поставил бокал вина на стол и подошел к камину, чтобы его разжечь.

- Ты уже диктатор. А теперь давай поработаем над великодушием.

- Я великодушен, - ответил он. - Я принес вам пуансеттию.

- Да, это очень подозрительный жест.

- Я пытался быть добрым.

- Опять отец Баллард промывает мозги?

- Может быть, - ответил он и присел перед серым мраморным камином. Он поджег щепку под бревном и осторожно вернул огонь к жизни. Она наблюдала, как он действует, собранно, спокойно и умело. Она всегда позволяла мужчинам делать мужскую работу по дому. По ее мнению, только для этого они были годны. Для этого и для траты денег здесь.

- Какое у тебя было задание на этой неделе?

- Он сказал подарить рождественский подарок тому, кому бы его подарил сам Иисус? Сказал, если я буду вести себя как обычный человек, однажды, я смогу им стать.

- Притворяйся, пока это не станет правдой? Кажется, так вы, американцы, говорите.

- Я сказал отцу Балларду не слишком обнадеживаться. И он сказал, что когда дело касается меня, о надежде и речи быть не может.

Магдалена рассмеялась, села на двухместный диванчик и прикрыла ноги халатом.

- Хотела бы я встретиться с твоим духовником. Судя по всему, отец Баллард мой тип мужчин.

- Он пытается научить меня состраданию к собрату, как у Христа.

- И как прогресс?

Он посмотрел на огонь. - Я ненавижу своего собрата.

- Создание из тебя человека становится одним из подвигов Геракла. Но мы сможем, отец Баллард и я. И когда я завершу лепить, поставлю тебя на свою каминную полку.

- Так вот что это? Лепка?

- Ты на стадии разработки, мой дорогой. Мне нужно лишь отшлифовать еще несколько грубых углов. И тогда ты будешь идеален.

- У меня нет грубых углов.

- Ты напугал Бьянку.

- Значит Бьянка трусиха.

- Бьянка садистка, а ее отец глава Сицилийской мафии. И, тем не менее, ты напугал ее.

- Зачем мне пугать Бьянку? - спросил он, поджигая спичку и наблюдая, как та сгорает до самых его пальцев. Он не затушил ее. Он позволил огню себя опалить. И все это время он беспристрастно наблюдал, словно инопланетянин, исполняющий процедуры по изучению человеческих реакций на боль. Когда спичка, наконец, сгорела, он выкинул ее в тихо потрескивающий огонь.

- Даже не представляю, - ответила она.

Он встал перед камином, проверяя тепло и поправляя задвижку. Как и обычно, сегодня он был одет во все черное - черные слаксы, черную рубашку священника, черный пиджак, но без белого воротничка. Он редко носил воротничок в ее присутствии. Она почти хотела, чтобы он носил его. Выемка на его шее была предметом ее вожделения, и она уже пообещала себе, что не будет с ним спать, хотя ей нравилось с ним флиртовать. Он, правда, не принадлежал к ее типажу, несмотря на его бесспорную привлекательность. Ему надо было набрать пару фунтов, чтобы дополнить рост. У него были подтянутый торс и бедра, и настолько широкие плечи, что вряд ли священнику такие когда-нибудь понадобятся. И она любила блондинов. Они были такой редкостью в Риме, блондины мужчины. У него была челка, которая однажды небрежно прикрывала правый глаз после того, как он выдохся с Катериной, единственной девушкой в доме, которая была достаточно храброй или глупой, чтобы играть с ним в момент, когда он пребывал в одном из своих мрачнейших состояний.

Магдалена пыталась убедить себя, что впустила Маркуса в свой дом и свою жизнь, потому что считала его привлекательным. Так и было, но не это было основным фактором. Обычно мужчины садисты ее отталкивали. Это было не лично. Подобное отталкивает подобное - она и Маркус были двумя полюсами магнита. Хоть Маркус и был садистом, он все же оставался мальчиком. Не был конкурентом и не был угрозой. Он подчинялся ей не как раб Госпоже, а как ученик учителю. Лучше он научится от нее, чем сам. Неподготовленный мальчик с его силой и желанием, и с таким уровнем садизма может случайно кого-нибудь убить.

- Где ваша кочерга? - спросил он и снова присел перед камином, очевидно недовольный своим результатом.

- На кухне. Я хотела использовать ее, чтобы вырубить тебя до того, как узнала, что это ты.

- Вы дали мне ключ от вашего дома. Не удивляйтесь, что я им пользуюсь.

- Я дала тебе ключ, чтобы ты кормил Мышелини, когда я бываю в разъездах, а не для того, чтобы ты совершал набеги на мой холодильник.

- Вы не уточнили, что я могу пользоваться ключом, только ради кормления кота. И я отказываюсь его так называть, - ответил он и занял свое привычное место в большом красно-золотом кресле с позолоченными ножками. Это кресло подходило королю. Возможно, потому что когда-то оно и принадлежало королю Сардинии Карлу Эммануилу IV.

- Мышелини наплевать, как ты его называешь, пока кормишь, - сказала она, вытаскивая дремлющего в своей корзинке, на краю дивана, черно-белого кота. Кот сразу же осмотрел пуансеттию и запрыгнул на подлокотник дивана. Одной белой лапкой Мышелини ударил по красному листу. - Не так ли, сладкий Мыш-Мыш? - она пощекотала его под подбородком.

- Не давайте ему это есть, - сказал Маркус. – Слышал, они ядовиты для домашних животных.

- Падуб, - ответила она, - Он ядовитый. А пуансеттия нет. Ему придется съесть дюжину листьев, чтобы отравиться пуансеттией. - Но Магдалена все же сняла кота с подлокотника. Она чесала его за ушами, то, чем он обычно наслаждался, кроме тех случаев, когда в комнате был Маркус, и у Мышши, ее озорного проказника, не было времени на нее, когда в имении был его любимый человек.

Кот спрыгнул с ее колен, пересек персидский ковер и запрыгнул на колени Маркуса.

- Уйди, - сказал он коту.

- Сейчас Сочельник. Ты должен быть милым в Сочельник. Если ты не можешь проявить сострадание к собрату, то, определенно, должен сочувствовать коту.

- Он линяет на мои брюки.

- Что вполне нормально для котов. И ты знаешь, что любишь его.

- Я симпатизирую ему, вот и все, - ответил Маркус и погладил кота между ушами. - Его назвали в честь кое-кого ужасного. Меня назвали в честь кое-кого ужасного. Ему приходится мириться с вами. Мне приходится мириться с вами. Мы разделяем столько печалей, верно, Мус?

- Мус?

- Мышь на датском.

- И ты говоришь на датском, потому что ты датчанин...

- Еще я говорю на шведском, норвежском, и французском, и латыни, и немецком, и итальянском, и...

- Я лишь хотела узнать, откуда ты. Почему ты не рассказываешь о своем детстве? - спросила она. - Почему все в тайне?

- Вы знаете достаточно моих секретов.

- Их никогда не бывает достаточно, - ответила она, улыбаясь. - Я хочу узнать все твои секреты.

- Спросите у Муса. Я рассказал ему все секреты в августе, когда вы были в Греции, и мы с ним были наедине.

- Он - кот. Прямого ответа от кота не дождешься. Я пыталась.

- Вы прекрасно знаете, что можете выведать обо мне все, что пожелаете. У вас свои способы, - ответил он.

Магдалена наклонилась вперед и подперла подбородок рукой.

- Но я не хочу знать твои секреты, - ответила она. - Я хочу, чтобы ты рассказал мне о них сам. Секреты не подарок. Твой рассказ о них - вот что подарок.

- Вы знаете о Кингсли, - ответил он.

- Он лишь один из твоих секретов.

- Он единственный важный секрет.

Она улыбнулась. - Ты хочешь в это верить, - ответила она. - Но не веришь, как и я.

Он изогнул бровь, но ничего не сказал. Он откинулся на спинку кресла и гладил Мышши от ушей до самого кончика хвоста. Мышши потянулся, зажмурился и замурчал от внимания.

- Моя киска любит тебя, - сказала она.

- Мус, ты достаточно взрослый, чтобы жить в этом логове порока? - спросил он у кота.

- Мышши всего два года, по кошачьим меркам ему двадцать пять, и он все же старше тебя, Бамби.

- Ты слышал, как она меня называет? - спросил он, смотря на кота. - И почему мы ее терпим?

- Потому что я вам обоим даю именно то, что вам нужно для выживания - ему еду, тебе - добровольных жертв.

- Она права, Мус. - Маркус почесал Мышши под подбородком, и, если бы коты могли улыбаться, он бы это и сделал. - Хотел бы поспорить с ней, но тогда она заберет от меня моих добровольных жертв.

- Боюсь, сегодня без жертв. Все детишки дома на праздниках.

- Вы единственная знакомая мне мадам, которая говорит о своих работницах как о детях. Это немного нервирует.

- И еще я единственная знакомая тебе мадам. К тому же мне нравится нервировать людей. Я этим зарабатываю. Нервирую, раздеваю, лишаю мужественности...

- Я заметил.

- Ты сегодня пришел для высвобождения? Если так, мы можем позвонить Катерине. Она дома с братом и живет недалеко.

- Я пришел, потому что сейчас Рождество. И чтобы поесть. Но по большей части из-за Рождества.

- Ты знал, что я буду одна?

- Я знал, что я буду один.

Она прищурилась. - Не играй со мной, - ответила она. Ей не нравилось, когда Маркус добровольно проявлял уязвимость. Она не доверяла этому. Это игра, и она здесь была главной, не он.

- Мне нравится играть с людьми, - сказал он. – Это то, что я делаю.

- Не заставляй меня тебя жалеть. Я отказываюсь тебя жалеть.

- Тогда зачем вы меня пригласили?

- Потому что ты красивый и редкий, а я люблю смотреть на красивые и редкие вещи. И как видишь... - она махнула рукой на комнату, на карточный столик Сеймура восемнадцатого века, на картину Ван Дейка над камином, на бесценные нефритовые чаши Цяньлунь, стоящие на краю стола. – И, конечно же, это. - Она погладила один ярко-красный лист пуансеттии. - Мое единственное рождественское украшение. Я говорю детям, что не праздную Рождество, и они оставляют меня одну в доме на целых два дня.

- Хотите, чтобы я оставил вас одну?

- Нет. Хочу, чтобы ты остался, - ответила она. - Хотя и не знаю почему. Ты совершенно несимпатичен.

- Вы же сказали, я симпатичный.

- Нет, я сказала ты красивый. И у меня есть рождественский подарок для тебя, так что хорошо, что ты пришел.

- Правда? Почему? - Не «какой». Он не хотел спрашивать о подарке. Он спросил почему. Он не доверял ей так же, как и она ему.

- Не знаю, - ответила она. – Как-то давно ты упомянул, чего хочешь, и я решила подарить это тебе. Конечно же, ты не захочешь, чтобы я дарила это тебе, когда получишь его. Если получишь. Мышши, как ты думаешь, как мне поступить?