Дрянь (сборник)

Он примчался буквально через несколько минут и мгновенно заставил стол кружками, тарелками, блюдами с закуской. Не забыл и про стаканчики. Я немедленно стал разливать.

— Лей побольше, — ворчал Феликс.

— Мне хватит пока, — нежно прощебетала Лика, когда перевалило за полстакана.

Горелов крутился вокруг нас, раскладывая приборы, и бормотал:

— Поаккуратней, ребята, поаккуратней, не дай Бог, метр увидит…

— Ничего, — успокоил я его, — мы ее счас обратно в сумочку… Ну, будем здоровы!

Себе я налил почти под завязку.

Как выразилась потом Лика, каждый выпил, актерствуя в меру своей испорченности. Феликс, например, крякнул и смачно заметил:

— Хорошо идет! Как вода.

— Приятного аппетита, — пожелал нам Горелов, подхватил свои подносы и испарился.

Мы взялись за еду. Громов ухаживал за Ликой.

— Ешьте, товарищ стажер, не беспокойтесь, это настоящее…

— Феликс, — сказал я, — налегай на пиво. Я за рулем, так что минимум пять кружек тебе, одну Лике.

— Понятно, — вздохнул он и оглядел стол. — Боюсь, Завражный тебе не оплатит таких расходов на сбор материала.

— Черт с ним, — ответил я. — Тут дело пошло на принцип.

Слушайте меня внимательно: через несколько минут мы с вами должны здорово начать пьянеть. Помните, главное — не переигрывать. Лика, считай внимательно все, что он приносит.

Они сыграли великолепно. Феликсу для этого много усилий не потребовалось: выпив несколько кружек, он действительно слегка окосел. Но Лика подыгрывала ему прекрасно. Он бормотал какие-то шутки — когда удачно, когда нет, но она в любом случае заливалась чересчур громким смехом, откидываясь на спинку стула. Я дождался момента, когда Горелов будет пробегать рядом, и уронил на пол со стола тарелку, которая хоть и не разбилась, но шуму наделала.

«Вторую» мы разлили опять при официанте, когда он принес шашлыки. Ее заправила водой Лика в дамском туалете и принесла в своей сумочке. Рука у Феликса, наполнявшего стаканы, была очень убедительно нетвердой.

Через два часа я решил, что момент настал. Дождавшись очередного появления Горелова в зале, я махнул ему. Он подошел.

— Кофе, мороженое и счет, — пробурчал Феликс.

— Посчитай нам, дорогушам — сказал я ласково и даже показал рукой в воздухе, как именно нам надо посчитать. — Только быстро, а то мы торопимся…

Горелов вынул из кармана форменной куртки блокнот и карандаш. Я изо всех сил старался даже не глядеть на него, но все-таки краем глаза видел, что карандаш порхает, как ласточка перед дождем.

— Двадцать восемь сорок девять, — сообщил он.

— Угу, — сказал я как можно равнодушнее и вроде бы полез в карман за деньгами. Но остановился и спросил, прищурившись с хитрецой: — А не врешь? Ну-ка, покажь, чего у тебя там написано?

Горелов улыбнулся моей пьяной подозрительности и поднес к моим глазам счет, где в графе «Итого» стояли, разумеется, цифры 28 и 49.

— Нормально? — спросил он весело.

— Нормально, — ответил я, отрывая листок с нашим счетом от блокнота. Иди погуляй пока.

Несколько секунд он еще стоял у меня за спиной, не зная, как реагировать на мою наглость, по так, видимо, ничего не решил и отошел в сторону. Я отметил, что он не убрался на кухню, как обычно, а остался у стены, внимательно за нами наблюдая. Мы все втроем склонились над счетом.

— Ассорти рыбных было два, — быстро сказала Лика, — а не три.

— Горошек по тридцать четыре копейки четыре порции никак не может быть два тридцать шесть, — подсчитал Феликс. — И вот тут еще…

Я же занимался главным: проверкой готового результата.

— Все, ребята, — сказал я, — вот вам ключи от машины, идите вниз. Дальше я сам.

Они ушли. Горелов проводил их глазами и неуверенно двинулся ко мне.

— Садись, — сказал я ему. — Поговорим.

13

Итак, в прихожей квартиры Латыниных у меня зародилась некая мысль. А когда хозяйка, женщина в бигуди, похожая на медузу Горгону, провела меня в гостиную, мысль моя обрела окончательную форму. Ибо квартира эта была скорее похожа на музей.

— Слушаю вас, — сказала Елена Сергеевна, а я все не мог оторваться от потрясающих бронзовых часов с амурами, психеями, панами и еще бог знает чем. Даже мне, профану, было понятно, что они страшно старые и поразительно тонкой художественной работы.

Проследив за моим взглядом, Елена Сергеевна снисходительно улыбнулась:

— Виктор Васильевич всю жизнь собирает антиквариат, это его главная страсть. Он ведь чтец, ему часто приходится разъезжать с концертами по разным городам, и всюду он что-нибудь отыскивает. Правда, сейчас с этим стало так трудно… По-моему, у чтецов это профессиональная болезнь. Вы знаете, наверное, Смирнов-Сокольский собирал книги, а Виктор Васильевич…

Она обвела комнату рукой.

— Вот эти часы, на которые вы обратили внимание, по некоторым сведениям, принадлежали самому Наполеону, их якобы отбили у арьергарда наполеоновской армии платовские казаки в двенадцатом году. Но я не верю! Про всякую приличную вещь говорят, что она была никак не меньше, чем у Наполеона, Павла или Людовика. Виктор Васильевич купил их лет пятнадцать назад у какого-то забулдыги в Костроме, отмыл, подреставрировал… Да, так мы отвлеклись. Вы говорите, что пришли насчет Саши?

Я рассеянно кивнул головой. Я все еще не мот отделаться от впечатления, которое произвело на меня мое открытие. Мы сидели напротив друг друга в музейных креслах с резными позолоченными подлокотниками, а между нами стоял столик, который, вероятно, можно было бы назвать журнальным, если бы ему не было лет сто пятьдесят. Его крышка состояла из тщательно подобранных и подогнанных кусочков отполированного зеленого камня, образующих затейливую мозаику. Я готов был поклясться, что видел однажды подобный малахитовый столик в комиссионном магазине на Октябрьской площади, куда мы случайно забрели с Ниной. Он запомнился мне потому, что Нина восхищалась не столько столиком, сколько ценой на него: там была какая-то пятизначная цифра.

Столик украшала хрустальная ладья, помещенная в металлическую корзину тончайшей работы. Я уже понял, что в этом доме она не серебряной быть не может. И если даже на ней нет клейма поставщика двора его императорского величества, какого-нибудь Хлебникова или Фаберже, корзинка стоит столько, сколько я не зарабатываю за целый год. Кругом висели на стенах картины в массивных лепных рамах, стояли на полках статуэтки и вазы, а за фигурными створками шкафов тускло отсвечивал фарфор.

— Да, — сказал я, — совершенно верно. Насчет Саши.

— Ох, — вздохнула Елена Сергеевна, — он очень трудный мальчик. Отец так с ним мучается. А уж меня он просто ни во что не ставит! А что, собственно, случилось? — вдруг испугалась она.

— Как что, Елена Сергеевна? Разве Саша не пропал? Он уже два дня не ходит в школу!

Она посмотрела на меня удивленно:

— Вот вы о чем. А что, теперь, если ребенок два дня пропускает школу, сразу присылают корреспондента?

Не так уж она простодушна, эта медуза.

— Нет, — сказал я сухо, — не сразу. У меня есть еще основания интересоваться Сашей.

Она возвела очи горе:

— Я, конечно, всего лишь мачеха… Но раз уж вы пришли, расскажите, пожалуйста, в чем дело. Я хоть буду иметь возможность подготовить Виктора Васильевича. Он такой нервный…

Я рассказал ей о письме Кригера. Она всплеснула руками:

— Ах, ну конечно, я знаю его! Его убили вчера, кажется, или позавчера. Это ужасная история, весь дом у нас только об этом и говорит! Да, он бывший Сашин учитель, Саша иногда бегал к нему наверх. Но почему он не обратился сначала к нам, а сразу в газету?

Понемногу мне становилось понятно почему.

— Не знаю, — сказал я. — Может быть, потому, что у вас ребенок, как вы его называете, вторые сутки пропадает неизвестно где, а вы…

— Но ведь он нашелся! — перебила она меня.

— Когда?! — Я так подался вперед, что чуть не опрокинул столик вместе с вазой.

— Сегодня, — сказала она с испугом. — Я час назад пришла с работы и сразу увидела, что все в его комнате перевернуто, исчезла спортивная сумка, кое-что из одежды, его магнитофон.

— И это вы называете «нашелся»? — спросил я.

— А вы это называете «пропал»? — парировала она. — Он, между прочим, взрослый человек, ему семнадцать лет. К тому же у него постоянно какие-то бзики: то грозится пойти ночами вагоны разгружать, то перестает брать у нас деньги даже на завтраки. А теперь вот это. Правильно Виктор Васильевич говорит: он ему сроду ни в чем не отказывал, а надо было… Что вы хотите переходный возраст… Но вообще-то вам надо с мужем поговорить, он занимается его воспитанием.

Из ее слов скорее можно было понять, что Сашиным воспитанием не занимается никто.

— Последний вопрос, Елена Сергеевна. А не мог Саша поехать к Жильцовым?

— К Жильцовым? — Она высоко подняла брови. — Ах, Витя Жильцов! Мы как-то об этом не думали.

— Но может быть, имеет смысл им позвонить?

— Жильцовы — это знакомые Сашиной матери. Она… умерла. Виктор Васильевич уже много лет не поддерживает с ними отношений. Но от Саши я слышала, что они сейчас живут где-то в новом районе, кажется, без телефона.

Она встала. Я понял, что меня выставляют.

— Вы не позволите мне взглянуть на его комнату? Елена Сергеевна пожала плечами:

— Пожалуйста.

В комнате Латынина-младшего никакого антиквариата не было. Обои изрисованы разноцветными фломастерами, надписями на английском. Над столом — большой портрет Джона Леннона, вырезанный из журнала. Единственная картина висела над кроватью дешевая репродукция Шишкина «Утро в сосновом лесу». Пол был усеян разбросанными вещами, шкаф распахнут настежь.

— А больше ничего не пропало? — спросил я. — Из ценностей, например?

В глазах у нее мелькнуло сначала сомнение, потом нечто большее. Она быстро прошла в гостиную, потом в другую комнату, вероятно спальню или кабинет, и вернулась обратно:

— Нет, как вы могли такое подумать!..

Сама небось подумала, злорадно отметил я про себя. Ишь как кинулась!

В прихожей тоже висели по стенам старые картины и стояли две роскошные парные бронзовые лампы на резных деревянных тумбах. Когда я уже надевал ботинки, Елена Сергеевна сказала:

— Расстроили вы меня с этим письмом. А он не писал поконкретней, что за компания такая?

— Нет, он должен был рассказать мне это при встрече.

— Жаль, очень жаль. Виктор Васильевич сегодня утром уехал с концертами в Вологду дня на три. Я думаю, вам обязательно надо с ним встретиться.

Я тоже так думал.

Открыть латынинскую дверь самостоятельно я даже не стал пытаться: она была обита железом, вся в каких-то горизонтальных и вертикальных запорах, со множеством замков. Ступив за порог, я услышал, как они один за другим щелкают и поворачиваются.

Моя версия заключалась в том, что в течение последних двух месяцев кто-то исподволь и очень тщательно, не жалея сил и средств, подбирает ключик к этим замкам. И этот ключик — Саша Латынин.

14

Похоже, Горелов начал понимать. В лице у него появилось что-то жалкое.

— Ребята, давайте скорей рассчитаемся, мне надо со стола убирать, вон клиенты ждут…

Но я рассчитываться не торопился.

— В общей сложности — шесть восемьдесят, — сказал я в раздумье. — А ведь небось хотел еще на чай получить. Не слишком жирно?

— Давайте пересчитаю, — сделал он последнюю попытку. — Я вас с другим столом перепутал.

— Ясное дело, — сказал я. — Значит, ты и другой стол хотел обжулить.

Он сел напротив меня. Я аккуратно сложил счет и спрятал во внутренний карман куртки.

— Значит, так. У меня есть несколько вопросов, на которые я очень хочу получить правдивые ответы. Правдивые! — подчеркнул я. — Иначе, милейший, вам меньше чем увольнением по статье не отделаться.

— Вы обэхаэс, что ли? — спросил он обмирая.

Я с сожалением посмотрел на него. Разве стал бы инспектор ОБХСС в такой ситуации задавать еще какие-то вопросы?

— Нет, — сказал я. — Итак, вопрос первый: почем ты покупал джинсы, которые продавал Латынину по сто рублей? Вот тут я увидел в глазах у него настоящий страх.

— Из утро?

— Нет, — ответил я, начиная терять терпение. — Из другой организации.

Я достал удостоверение и показал его, повернув к нему той сторонок, на которой большими буквами написано слово «ПРЕССА».

Несколько секунд он усваивал информацию, а потом глаза у него злобно сузились.

— Щелкоперы, — проговорил он с какой-то неожиданной яростью. — А знаете вы, щелкоперы, что у нас приносить и распивать запрещается? Нажрались тут водки с пивом, а теперь вопросики задают! Вот я сейчас сам милицию вызову, посмотрим, как ты запоешь!..

Он сидел напротив меня, сжав зубы, но не делал при этом ни малейшей попытки действительно кого-то звать. Нет, эта дубина явно не могла быть главной фигурой во всей истории.

— Зови, — сказал я решительно. — Сейчас составим актик, снимем кассу, заодно другие счета проверим. И кстати, — наклонившись, я дыхнул Горелову прямо в лицо, — проведем экспертизу, кто тут у пас пьяный. Я, понимаешь ли, совсем не пью, печень у меня нездоровая.