Помоги проекту - поделись книгой:
Склонность к самомучительству заставляет меня думать, что я могу быть косвенно виноват в смерти Жонкьера. Вернемся к фактам. Жонкьер страшно зол на мадам Рувр. Она ему мешает — настолько, что он даже подумывает съехать из «Гибискуса». Тут вмешиваюсь я. Пытаюсь убедить его в преимуществах жизни в «Гибискусе». Он соглашается. Говорит, что останется. В конце концов, он поселился в этом доме первым, так что, если кто и должен уехать, это Рувры. Если понадобится, он пойдет к председателю и так прямо ему и заявит: «Увезите вашу жену! И дайте мне покой!»
Между Жонкьером и мадам Рувр происходит жестокий спор. Не вмешайся я, он был бы сейчас жив. Да, версия хлипкая, но, даже если я ошибся в деталях, в целом угадал верно. Значит, мадам Рувр вправе быть на меня в претензии. Мы чужие люди, но между нами возникла некая невидимая связь. Я рассматривал свое молчание как одолжение, в действительности же это моя обязанность. Скажу больше: в случае необходимости я должен буду защитить ее. Но что, если я лелею свою щепетильность лишь для того, чтобы потешить самолюбие? Мой психотерапевт не раз замечал: «Вы все время „смотритесь в зеркало“ и принимаете разные позы». Диагноз был точным, но я излечился. Раз и навсегда!
Видел брата Жонкьера. Потрясен до глубины души. Вылитый Жонкьер, только моложе. Лицо, фигура, даже очки такие же. Он приехал на похороны, а заодно за вещами, которые теперь принадлежат ему. Мы перекинулись парой фраз, и мне не показалось, что он так уж сильно опечален трагической гибелью брата. Из его слов я понял, что они практически не общались. Я пригласил его на ужин (не без задней мысли — он мог быть знаком с мадам Рувр!), но он отговорился делами, хотя род его занятий мне неизвестен. К слову сказать, мадам Рувр не показывалась весь день.
Сегодня утром Клеманс была в лучшем настроении, и я навел ее на разговор о Руврах. Она сообщила, что у председателя чудовищные боли в бедре и он зол на весь мир. «Мне жаль беднягу, — прокомментировала Клеманс. — Я не феминистка, и некоторые ситуации меня возмущают».
— Господин председатель… Звучит красиво, — пошутил я. — Вы, случайно, не знаете, где именно он «председательствовал»?
— Кажется, в суде присяжных.
— Ему сообщили о смерти Жонкьера?
— Да, он в курсе. Мсье Рувр не расстается с транзисторным приемником и узнал о несчастном случае из выпуска местных новостей. Мне показалось, что они были знакомы, но это только догадка, а спрашивать, сами понимаете, я не стала.
— А что мадам Рувр? Почему она вчера не вышла к ужину?
— Доведись вам ухаживать за калекой, вы бы тоже лишились аппетита, мсье Эрбуаз.
— А дети у супругов есть?
— Нет. Но ей пишут из Лиона. Консьерж видел обратный адрес и фамилию отправителя:
Я внезапно осознаю, что за всеми обитателями «Гибискуса» постоянно наблюдает множество глаз: директриса, консьерж, ночной сторож, медсестра, горничные, официантки… Наверняка есть и другие. Наблюдение за постояльцами — единственное развлечение, доступное персоналу. Нужно будет получше спрятать мои записи. Я никого не подозреваю, но не могу поручиться, что Дениза, явившись перестелить постель и пропылесосить, не сует повсюду свой любопытный нос. Я уберу тетрадь в шкаф под белье и буду носить ключ с собой. Ситуация, если подумать, весьма любопытная. Обслуге легко попасть в любое помещение, открыв замок универсальным ключом. Постояльцу может стать плохо, и медсестра или врач должны иметь возможность войти, не взламывая дверь. Напоминает опеку. Каждый из нас находится под неусыпным наблюдением, и это раздражает. Некоторые привозят свою мебель, другие довольствуются казенной, но отпереть замки шкафов, секретеров и комодов в любом случае не представляет никакого труда. Никто из нас не опасается ограбления. Готов спорить, что большинство обитателей даже днем не закрывают на ключ двери своих апартаментов. Считается, что, поселившись в «Гибискусе», мы покупаем себе полную безопасность. Я никогда ничего не слышал даже о мелких кражах.
Впрочем, любопытство в чем-то сродни воровству, и ни один из нас от него не защищен. Что помешает, например, Денизе воспользоваться моим отсутствием и обшарить карманы висящих в шкафу костюмов и ящики письменного стола? И что помешает ей сказать, сидя за столом с другими слугами: «Между прочим, Эрбуаз — ну, этот хромой, который всегда держится в сторонке от остальных, — ведет дневник. Я знаю, что говорю, видела своими глазами. Вот ведь умора!» Нужно придумать надежный тайник.
В часовне собралось много народу. Траур — наше будущее. Каждый сегодня пришел на отпевание ради себя. Мадам Рувр тоже здесь. Она надела темно-серый костюм. Интересно, такой выбор что-нибудь означает? Я нахожу ее непривычно бледной. Что она чувствует — печаль, сожаление, угрызения совести? Будет ли она на кладбище? Я ищу глазами ее венок, символ последнего «прости», среди множества других, которыми украсят катафалк.
Присутствующие приносят соболезнования брату покойного. Он хранит невозмутимость, слегка кивает каждому в ответ на дежурные фразы. Младший Жонкьер напоминает распорядителя похорон. Толпа рассеивается по аллеям парка. Отойдя на достаточное расстояние, люди пускаются в разговоры, как школьники на перемене после скучного урока.
Мадам Рувр незаметно исчезла. Проводить Жонкьера до могилы решили немногие. Мы рассаживаемся по машинам. День сегодня жаркий. Брат усопшего, непривычный к такому злому солнцу, прикрывает затылок шляпой. Стоящая рядом со мной мадемуазель де Сен-Мемен шевелит губами. Генерал вытирает пот со лба и наверняка думает о прохладном зале маленького бистро, где он в скором времени «взбодрится» парой-тройкой рюмочек. Вильбер нервничает и то и дело дергается. Чешется. Переминается с ноги на ногу. Он не мог не прийти, но хотел бы быть сейчас в другом месте — не важно где, лишь бы не здесь.
Наконец-то все закончилось. Мы выходим за ворота кладбища. Брат Жонкьера холодно благодарит нас и садится в «Ситроен» мадемуазель де Сен-Мемен.
— Вы же не пойдете назад пешком, — говорит она, обращаясь к генералу. — Не глупите! Вам вредно находиться на такой жаре.
Он посылает нам сожалеющий взгляд и подчиняется, бурча что-то себе под нос.
— Нам с Эрбуазом нужно поговорить, — бросает Вильбер. — Езжайте.
Машина трогается с места. Я поворачиваюсь к Вильберу.
— Вам есть что мне сообщить?.. Ладно, тогда давайте выпьем, на углу есть кафешка.
— Боже упаси! — восклицает он. — Мне нельзя ничего холодного. А вот немного пройтись нам не помешает. Я наблюдаю за вами, Эрбуаз, и уверенно заявляю: вы мало двигаетесь.
Следует небольшая назидательная лекция о пользе пешей ходьбы.
— Так что вы хотели рассказать? — спрашиваю я, возможно, чуточку слишком резко.
— Ах да! Это насчет мадам Рувр. Вам не показалось странным, что она отсутствовала на погребении?
— Еще как показалось!
— Мадам Рувр — дама с прекрасными манерами, мы пригласили ее за наш стол. У нее должна быть очень веская причина.
— И вы знаете, что это за причина?
Вильбер никогда не дает прямого ответа на вопросы. Он напустил на себя хитрый вид и продолжил:
— Во вчерашнем номере «Нис Матен» опубликован некролог на смерть Жонкьера с перечислением всех его титулов и званий. Кое-что меня крайне удивило: инженер Национальной высшей школы искусств и ремесел. А ведь он, если помните, всегда утверждал, что закончил
— Неужто соврал?
— Не торопитесь! Я решил убедиться и заглянуть в «Кто есть кто»,[16] отправился к моему нотариусу и… раскрыл секрет.
— Жонкьер действительно был инженером в «Искусствах и ремеслах»?
— Да. Насчет Центральной школы он шутил. Но вот что еще я вычитал в этом полезнейшем издании: в тридцать пятом году Жонкьер женился на девице Вокуа, с которой развелся в сорок пятом.
— Вокуа — девичья фамилия Люсиль?
— Имейте терпение, черт бы вас побрал! Конечно, я прочел и заметку о Рувре. Кстати, он был председателем суда присяжных. Так вот, в сорок восьмом году Рувр женился на некоей Люсиль Вокуа.
— Значит, мадам Рувр — бывшая жена Жонкьера?
— Именно так!
Новость поразила меня и одновременно принесла огромное облегчение. Люсиль никогда не была любовницей Жонкьера! Слава богу! Придется еще раз обдумать все свои гипотезы. Да, они когда-то жестоко поссорились, но по какой причине?
— Согласитесь, дама не лишена хладнокровия, — продолжил Вильбер. — Мало кто догадался бы, что они были знакомы. Давным-давно, тридцать лет назад. За тридцать лет можно многое забыть!
Он рассмеялся, и я мысленно поморщился: меня всегда раздражало это его ехидное кудахтанье.
— Жонкьер, судя по всему, ее не забыл. Подумайте, какое совпадение: не проходит и недели со дня приезда бывшей жены, и бедняга насмерть разбивается, упав с террасы.
— Но как связаны появление мадам Рувр в «Гибискусе» и смерть Жонкьера?
— Никак.
Мы дошли до автобусной остановки.
— Нагулялись? — поинтересовался Вильбер. — Повторяю: вы ведете малоподвижный образ жизни. Посмотрите на меня — я упражняюсь, и это приносит свои плоды. Ну что же, всего наилучшего, увидимся за ужином.
Он задержал мою руку в своей и произнес доверительным тоном:
— Возможно, она соблаговолит присоединиться к нам за столом! — и довольно хохотнул.
Старый лицемер! Какая мне разница, выйдет мадам Рувр к ужину или нет? Я сел в автобус и так глубоко задумался, что проехал свою остановку. Пришлось возвращаться, костеря себя в душе почем зря. Что с того, что она когда-то была замужем за Жонкьером? Была и перестала. Возможно, у нее имелась веская причина столкнуть его вниз. И причина эта не в неразделенной любви, а в давней и внезапно ожившей ненависти.
Я пытаюсь думать о другом. И не могу. Хожу туда-сюда по комнате и говорю себе, что вижу ее скорее в образе отчаявшейся женщины, но никак не уязвленной, жаждущей отомстить бывшей супруги.
…Случилось нечто совершенно неожиданное. Я сел в кресло, чтобы как следует все обдумать, и уснул глубоким сном. Таким глубоким, что, проснувшись и взглянув на часы, не поверил своим глазам. Четверть девятого. Так и ужин недолго пропустить.
Я быстро оделся и вышел. За дверью меня ждал еще один сюрприз, и какой! По коридору медленно, тяжело опираясь на трости, шел старик в халате. Со спины он напоминал гориллу. Я сразу узнал председателя, отступил назад и спрятался в дверном поеме. Рувр явно шел к себе. Но откуда он возвращался? Возможно, муж Люсиль пользуется временем, когда все обитатели дома собираются за ужином, чтобы погулять по коридору и хоть на мгновение почувствовать себя свободным? Знает ли об этих «вылазках» его жена? Или он совершает их тайно?
Председатель скрылся из виду. Я подождал еще несколько секунд, прошел по пустынному гулкому коридору и сел в лифт. Мадам Рувр была уже за столом. Я сдержанно поздоровался и развернул салфетку, искоса поглядывая на нее. На Люсиль был короткий коричневый пиджак и юбка в мелкую складку. Наряд выглядел очень элегантно, но показался мне почти легкомысленным для женщины, чьего пусть и бывшего мужа только что предали земле.
Тема, которую обсуждали Вильбер и та, кого я мысленно называл вдовой, удивила бы кого угодно. Вильбер рассуждал о стоимости могил.
— Покупка места на новом кладбище — отличная инвестиция. Цена участка будет только расти. Я подобрал для себя хорошее местечко, и гранильщик взял вполне умеренные деньги. Камень красивый и очень простой, с выгравированной надписью… Назвать вам цену?
— Давайте сменим тему, — слегка раздраженно предложил я.
— Я вас шокирую? — поинтересовался Вильбер у мадам Рувр.
— Нисколько, — ответила она. — Не вижу ничего странного в подобной предусмотрительности.
— Особенно в том случае, если у человека, как у меня, нет родственников, — заметил Вильбер. — Переселившись в «Гибискус», я счел нужным заранее обо всем позаботиться. Я не суеверен — проживу сколько проживу, — но так будет спокойней, согласны?
— Нет, — сухо отрезал я.
— В таком случае прошу меня извинить!
Вильбер отключил слуховой аппарат, вылил в стакан содержимое ампулы, потом высыпал туда же белый порошок.
— Кажется, он обиделся, — прошептал я.
— Тсс! — Она улыбнулась и приложила палец к губам.
— Не беспокойтесь, он нас не слышит. Излишним чувством такта этот грубиян не страдает. Тем не менее он прав. Сделав все распоряжения, остаешься хозяином самому себе… Вот только не стоило затрагивать эту тему сегодня.
Вильбер успел заставить место на столе, еще недавно принадлежавшее Жонкьеру, своими коробочками, тюбиками и флаконами. Он пытался разломить пополам крошечную таблетку, и его старческие узловатые пальцы дрожали от напряжения.
— Дайте мне, — предложила мадам Рувр. — Я это умею.
Она взяла таблетку.
— Будьте очень аккуратны, — попросил Вильбер. — Мне ни в коем случае нельзя превышать дозу… Спасибо.
Он выпил лекарства, встал, коротко кивнул и направился в салон.
— Забавный тип, — сказала мадам Рувр. — Кажется, он страдает повышенной тревожностью, я права?
— Да, Вильбер очень чувствителен, даже обидчив. Вечно считает себя оскорбленным… Не хотите выпить кофе? Хотя сейчас довольно поздно…
— Вовсе нет! Чашка кофе будет очень кстати.
Я так подробно пересказываю наш разговор не потому, что считаю его важным, просто фразы, которыми мы обменялись, как нельзя лучше передают атмосферу этого странного вечера. Атмосферу доверия и, пожалуй, непринужденности в общении. Нет, непринужденность — это сильно сказано. По правде говоря, мне трудно дать точное определение. Наверное, правильней будет употребить слово «близость». До сегодняшнего дня между нами непреодолимой преградой стояла ее церемонная любезность, а сегодня вечером она в каком-то смысле открылась мне, объяснив, что не отказывается от кофе, потому что после ужина читает мужу.
— Что именно вы ему читаете? Романы?
— Боже, конечно, нет! Он предпочитает документальные очерки… Сейчас я читаю «Когда Китай проснется», его очень занимает эта тема.
— А вас?
— Куда меньше! — с лукавой улыбкой ответила она.
— У вашего мужа слабое зрение?
— Дело не в зрении… Мне бы не следовало этого говорить, но…
— Не беспокойтесь, мадам, я умею хранить чужие секреты.
— Понимаете, он искренне убежден, что церемония «чтения на ночь» доставляет мне ничуть не меньше удовольствия, чем ему. Муж хочет, чтобы я развлекалась — вместе с ним. Его трудно за это упрекнуть… Болезнь стала для него чудовищным испытанием.
— А для вас?
Вопрос вырвался сам собой и остался без ответа.
— Хорошо представляю, каково вам приходится, — продолжил я. — Надеюсь, что вы все-таки имеете возможность хоть иногда отлучаться и не привязаны…
— Конечно, нет! Мне время от времени дают «увольнительную».
Она сознательно выбрала шутливый тон, и я сделал вид, что принимаю предложенные правила игры.
— Понимаю, понимаю. Поручения… покупки…
— Именно так. Любая женщина легко найдет повод пробежаться по магазинам, но я никогда надолго не задерживаюсь.
— Но почему? В случае необходимости мсье Рувр может вызвать Клеманс или горничную.
— Вы правы, конечно, может, но он такой неосторожный… Если меня нет рядом, он легко выходит из себя, теряет терпение и, вместо того чтобы спокойно сидеть в кресле, пытается ходить — если это можно так назвать! — и рискует упасть. Встать сам он не сумеет. Мой муж — сущий ребенок, он чувствует себя уязвимым, понимает, что зависит от других, и от этого становится еще более властным и вспыльчивым.
Я на мгновение отвлекся, представил, как Рувр ковыляет по коридору к лифту, выходит на террасу и оказывается лицом к лицу с Жонкьером. Да, но спуститься вниз, чтобы подобрать очки, он бы точно не смог, а главное — и это делает мое предположение совершенно абсурдным — поздно вечером жена всегда находится при нем.
— Мне бы очень хотелось быть вам полезным, — сказал я. — Если вы представите меня мужу, я смогу время от времени составлять ему компанию, пока вы будете отсутствовать, не оглядываясь на часы.
Не успев закончить, я мысленно обругал себя: «Да что с тобой такое, старый болван?! Разыгрываешь сердцееда, а сам похож на траченного жизнью сенбернара. Не лезь с глупыми предложениями!»
— Это невозможно! — К моему великому облегчению, она ответила мгновенно и совершенно твердо. — Вы очень добры, и я ни за что не сделала бы вас объектом его взбрыков. Знали бы вы, какой он ревнивый собственник…
Она открыла сумочку, достала пудреницу и быстро провела пуховкой по лицу. От этого судорожного жеста у меня защемило сердце: он напомнил мне Арлетт. Я тоже, сам того не понимая, вел себя как ревнивый собственник. Теперь мне некого мучить, я превратился в безработного палача! Я встал, с трудом сдерживая желание расхохотаться.
— Позвольте откланяться, дорогая мадам. Увидимся завтра вечером.
Поделиться книгой: