Степь отпоёт (сборник)

29. «Я не знаю, земля кружится или нет…»

Я не знаю, Земля кружится или нет,Это зависит, уложится ли в строчку слово.Я не знаю, были ли мо<ими> бабушкой и дедомОбезьяны, т<ак> к<ак> я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнцеИ жилу моей руки соединила общая дрожь.Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобщился вселенной.И я хочу верить, что есть что-то, что остается,Когда косу любимой девушки заменить, напр<имер>, временем.Я хочу вынести за скобки общего множителя, соединяющего меня,Солнце, небо, жемчужную пыль.<1909>

30. «Я переплыл залив Судака…»

Я переплыл залив Судака.Я сел на дикого коня.Я воскликнул:России нет, не стало больше,Ее раздел рассек, как Польшу.И люди ужаснулись.Я сказал, что сердце современного русского висит, как нетопырь.И люди раскаялись.Я сказал:О, рассмейтесь, смехачи!О, засмейтесь, смехачи!Я сказал: Долой Габсбургов! Узду Гогенцоллернам!Я писал орлиным пером. Шелковое, золотое, оно вилось вокруг крупного стержня.Я ходил по берегу прекрасного озера, в лаптях и голубой рубашке. Я был сам прекрасен.Я имел старый медный кистень с круглыми шишками.Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного.Я был снят с черепом в руке.Я в Петровске видел морских змей.Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.Я сказал: Вечен снег высокого Казбека, но мне милей свежая парча осеннего Урала.На Гребенских горах я находил зубы ската и серебряныераковины вышиной в колесо фараоновой колесницы.Конец 1909 – начало 1910

31. Мария Вечора

Выступы замок простерВ синюю неба пустыню.Холодный востока костерУтра встречает богиню.И тогда-тоЗвон раздался от подков.Вел, как хата,Месяц ясных облаковЛаву видит седоков.И один из них широкоНошей белою сверкнул,И в его ночное окоСам таинственный разгулВыше мела белых скулЗаглянул.«Не святые, не святоши,В поздний час несемся мы,Так зачем чураться ношиВ час царицы ночи – тьмы!»Уж по твердой мостовойИдут взмыленные кони.И опять взмахнул живойНошей мчащийся погони.И кони устало зевают, замучены,Шатаются конские стати.Усы золотые закрученыВождя веселящейся знати.И, вящей породе поспешная дань,Ворота раскрылися настежь.«Раскройся, раскройся, широкая ткань,Находку прекрасную застишь.В руках моих дремлет прекрасная лань!»И, преодолевая странный страх,По пространной взбегает он лестницеИ прячет лицо в волосахМолчащей кудесницы.«В холодном сумраке покоя,Где окружили стол скамьи,Веселье встречу я какоеВ разгуле витязей семьи?»И те отвечали с весельем:«Правду промолвил и дело.Дружен урод с подземельем,И любит высоты небесное тело». –«Короткие четверть часаБуду вверху и наедине.Узнаю, льнут ли ее волосаК моей молодой седине».И те засмеялися дружно.Качаются старою стрелкой часы.Но страх вдруг приходит. Но все же наружноТе всадники крутят лихие усы…Но что это? Жалобный стон и трепещущий говор,И тела упавшего шум позже стука.Весь дрожа, пробегает в молчании поварИ прочь убегает, не выронив звука.И мчатся толпою, недоброе чуя,До двери высокой, дубовой и темной,И плачет дружинник, ключ в скважину суя,Суровый, сердитый, огромный.На битву идут они к женственным чарам,И дверь отворилась под тяжким ударомСо скрипом, как будто, куда-то летя,Грустящее молит и плачет дитя.Но зачем в их руках заблистали клинки?Шашек лезвия блещут из каждой руки.Как будто заснувший, лежит общий друг,И на пол стекают из крови озера.А в углу близ стены – вся упрек и испуг –Мария Вечора.<1909–1912>

32. «Полно, сивка, видно, тра…»

Полно, сивка, видно, траБросить соху. Хлещет ливень и сечет.Видно, ждет нас до утраСон, коняшня и почет.<1909–1912>

33. Трущобы

Были наполнены звуком трущобы,Лес и звенел и стонал,ЧтобыЗверя охотник копьем доконал.Олень, олень, зачем он тяжкоВ рогах глагол любви несет?Стрелы вспорхнула медь на ляжку,И не ошибочен расчет.Сейчас он сломит ноги оземьИ смерть увидит прозорливо,И кони скажут говорливо:«Нет, не напрасно стройных возим».Напрасно прелестью движенийИ красотой немного девьего лицаИзбегнуть ты стремился поражений,Копьем искавших беглеца.Все ближе конское дыханьеИ ниже рог твоих висенье,И чаще лука трепыханье,Оленю нету, нет спасенья.Но вдруг у него показались гриваИ острый львиный коготь,И беззаботно и игривоОн показал искусство трогать.Без несогласья и без крикаОни легли в свои гробы,Он же стоял с осанкою владыки –Были созерцаемы поникшие рабы.<1910>

34. Змей поезда. Бегство

Посвящается охотнику за лосями, павдинцу Попову; конный, он напоминал Добрыню. Псы бежали за ним, как ручные волки. Шаг его – два шага простых людей.

1

Мы говорили о том, что считали хорошим,Бранили трусость и порок.Поезд бежал, разумным служа ношам,

2

Змеей качаемый чертог.Задвижками стекол стукал,Шатал подошвы ног.

3

И одурь сонная сошла на сонных кукол,Мы были – утесы земли.Сосед соседу тихо шушукал

4

В лад бега железного скользкой змеи.Испуг вдруг оживил меня. Почудилось, что жабрыБлестят за стеклами в тени.

5

И посмотрел. Он задрожал, хоть оба были храбры,Был ясен строй жестоких игол.Так, змей крылатый! Что смерть, чума иль на охоте бабры.

6

Пред этим бледным жалом, им призрак нас дразнил и дрыгал.Имена гордые, народы, почестей хребты? –Над всем, всё попирая, призрак прыгал.

7

То видя, вспомнил я лепты́,Что милы суровому сердцу божеств.«Каковых ради польз, – воскликнул я, – ты возродил черты

8

Могучих над змеем битвы торжества?»Как ужас или как творец неясной шуткиОн принял вид и облик подземных существ?

9

Но в тот же миг заметил я ножки малютки,Где поприще бега было с хвостом.Эти короткие миги были столь жутки,

10

Что я доныне помню, что было потом.Гребень высокий, как дальние снежные горы,Гада покрыл широким мостом.

11

Разнообразные людские морыКак знаки жили в чешуе.Смертей и гибели плачевные узоры

12

Вились по брюху, как плющ на стене.Наместник главы, зияла раскрытая книга,Как челка лба на скакуне.

13

Сгибали тело чудовища преемственные миги,То прядая кольцами, то телом коня, что встал, как свеча.Касалися земли нескромные вериги.

14

И пасть разинута была, точно для встречи меча.Но сеть звездами расположенных колючекИспугала меня, и я заплакал не крича.

15

Власам подобную читая книгу, попутчикСидел на гаде, черный вран,Усаженный в концах шипами и сотнями жучек.

16

Крыла широкий сарафанКому-то в небе угрожал шипом и бил, и зориЗа ним светлы, как око бабра за щелью тонких ран.

17

И спутник мой воскликнул: «Горе! Горе!» –И слона вымолишь не мог, охвачен грустью.Угроза и упрек блестели в друга взоре.

18

Я мнил, что человечество – верховье, мы ж мчимся к устью,И он крылом змеиным напрягал,Блестя зубов ужасной костью.

19

И вдаль поспешно убегал,Чтоб телу необходимый дать разбегИ старого движенья вал.

20

В глазах убийство и ночлег,Как за занавеской желтой ссору,Прочесть умел бы человек.

21

Мы оглянулись сразу и скороНа наших сонных соседей:Повсюду храп и скука разговора.

22

Всё покорялось спячке и беседе.Я вспомнил драку с змеем воина,Того, что, меч держа, к победе

23

Шел. И воздух гада запахом, а поле кровию напоеныБыли, когда у ног, как труп безжизненный, чудовище легло.Кипела кровию на шее трупа черная пробоина.

24

Но сердце применить пример старинный не могло.Меж тем после непонимаемых метанийОно какой-то цели досягло

25

И, сев на корточки, вытягивало шею. Рой желанийЕго томил и мучил, чем-то звал.Окончен был обряд каких-то умываний,

26

Он повернулся к нам – я в страхе умирал! –Соседа сонного схватил и, щелкая,Его съедал. Змей стряпчего младого пожирал!

27

Долина огласилась голкаяВоплем нечеловеческим уст жертвы.Но челюсть, частая и колкая,

28

Медленно пожирала члены мертвы.Соседей слабо убаюкал сон,И некоторые из них пошли, где первый.

29

«Проснитесь! – я воскликнул. – Проснитесь! Горе! Гибнет он!»Но каждый не слыхал, храпел с сноровкой,Дремотой унесен.

30

Тогда, доволен сказки остановкой,Я выпрыгнул из поезда прочь,Чуть не ослеплен еловою мутовкой.

31

Боец, я скрылся в куст, чтоб жить и мочь.Товарищ моему последовал примеру.Нас скрыла ель – при солнце ночь.

32

И мы, в деревья скрывшись, как в пещеру,Были угасших страхов пепелище.Мы уносили в правду веру.

33

А между тем рассудком нищиЗмеем пожирались вместо пищи.1910

35. «Мы желаем звездам тыкать…»

Мы желаем звездам тыкать,Мы устали звездам выкать,Мы у шили сладость рыкать.Будьте грозны, как Остра́ница,Платов и Бакланов,Полно вам кланятьсяРоже басурманов.Пусть кричат вожаки,Плюньте им в зенки!Будьте в вере крепки,Как Морозенки.О, уподобьтесь Святославу –Врагам сказал: «Иду на вы!»Померкнувшую славуТворите, северные львы.С толпою прадедов за нами Ермак и Ослябя.Вейся, вейся, русское знамя,Веди через сушу и через хляби!Туда, где дух отчизны вымерИ где неверия пустыня,Идите грозно, как ВладимирИли с дружиною Добрыня.<1910>

36. Алферово

Немало славных полководцев,Сказавших «счастлив», умирая,Знал род старинных новгородцев,В потомке гордом догорая.На белом мохнатом конеТот в Польше разбил короля.Победы, коварны оне,Над прежним любимцем шаля.Тот сидел под старой липой,Победитель в Измаиле,И, склонен над приказов бумажною кипой,Шептал, умирая: «Мы победили!»Над пропастью дядя скакал,Когда русские брали Гуниб.И от раны татарскою шашкой стекалРучей. – Он погиб.То бобыли, то масть воронаяПод гулкий звон подковНосила седоковВдоль берега Дуная.Конюшен дедовских копыта,Шагами русская державаБыла походами покрыта,Товарищами славы.Тот на Востоке служилИ, от пули смертельной не сделав изгиба,Руку на сердце свое положилИ врагу, улыбаясь, молвил: «Спасибо».Теперь родовых его именийГорят дворцы и хутора,Ряды усадебных строенийВсю ночь горели до утра.Но, предан прадедовским устоям,Заветов страж отцов,Он ходит по покоямИ теребит концы усов.В созвездье их войдет он сам!Избранники столицы,Нахмурив свои лица,Глядят из старых рам.<1910>

37. «Слоны бились бивнями так…»

Слоны бились бивнями так,Что казались белым камнемПод рукой художника.Олени заплетались рогами так,Что казалось, их соединял старинный бракС взаимными увлечениями и взаимной неверностью.Реки вливались в море так,Что казалось: рука одного душит шею другого.<1910–1911>

38. «Люди, когда они любят…»

Люди, когда они любят,Делающие длинные взглядыИ испускающие длинные вздохи.Звери, когда они любят,Наливающие в глаза мутьИ делающие удила из пены.Солнца, когда они любят,Закрывающие ночи тканью из земельИ шествующие с пляской к своему другу.Боги, когда они любят,Замыкающие в меру трепет вселенной,Как Пушкин – жар любви горничной Волконского.<1911>

39. «Мои глаза бредут, как осень…»

Мои глаза бредут, как осень,По лиц чужим полям,Но я хочу сказать вам – мира осям:«Не позволя́м».Хотел бы шляхтичем на сейме,Руку положив на рукоятку сабли,Тому, отсвет желаний чей мы,Крикнуть, чтоб узы воль ослабли.Так ясневельможный пан Сапега,В гневе изумленном возрастая,Видит, как на плечо белее снегаМеха надеты горностая.И падает, шатаясь, панНа обагренный свой жупан…<1911>

40. Сон лихача

Зачем я сломилТело и крылоЛетевшей бабурки?Плачет селоНад могилой девчурки.<1911>

41. «Как два согну́тые кинжала…»

Как два согнутые кинжала,Вонзились в небо тополя,И, как усопшая, лежалаКругом широкая земля.Брошен в сумрак и тоску,Белый дворец стоит одинок.И вот к золотому спуска песку,Шумя, пристает одинокий челнок.И дева пройдет при встрече,Объемлема власами своими,И руки положит на плечи,И, смеясь, произносится имя.И она его дли нежного досугаУводит, и багряный одетого руб,А утром скатывает в море подругаЕго счастливый заколотый труп.<1911>

42. «Очи Оки…»

Очи ОкиБлещут вдали.<1911–1912>

43. «Наш кочень очень озабочен…»

Наш кочень очень озабочен:Нож отточен, точен очень!<1911–1912>

44. «Когда над полем зеленеет…»

Когда над полем зеленеетСтеклянный вечер, след зари,И небо, бледное вдали,Вблизи задумчиво синеет,Когда широкая золаУгасшего кострищаНад входом в звездное кладбищеОгня ворота возвела, –Тогда на белую свечу,Мчась по текучему лучу,Летит без воли мотылек.Он грудью пламени коснется,В волне огнистой окунется,Гляди, гляди, и мертвый лег.1911–1912

45. «Снежно-могучая краса…»

Снежно-могучая красаС красивым сном широких глаз,Твоя полночная косаПредстала мне в безумный час.Как обольстителен и черенСплетенный радостью венок,Его оставил, верно, ворон,В полете долгом одинок.И стана белый этот снегНе для того ли строго пышен,Чтоб человеку человекБыл звук миров, был песнью слышен.1911–1912