Помоги проекту - поделись книгой:
Ситуация снова начинает ухудшаться с августа 1948 года после таинственной смерти Андрея Жданова. С февраля 1949 года одновременно начинаются две кампании. Одна – борьба с космополитизмом и низкопоклонством, другая – так называемое «Ленинградское дело», в ходе которого была уничтожена верхушка ленинградской партийной организации. 15 февраля 1949 года Алексея Кузнецова, Михаила Родионова и Петра Попкова, бывших товарищей по руководству блокадным городом, снимают с занимаемых постов по не вполне понятным обвинениям. Было принято постановление об их «антипартийных» действиях. Чуть позже сняли с поста Николая Вознесенского. Летом 1949 года начались аресты. Всего было арестовано 214 человек, 69 из них расстреляли в 1950 году. Несмотря на чудовищные пытки, которым подверглись подсудимые, в обвинительном заключении нет никаких указаний на то, в чем собственно заключалась измена родине, осуществленная ленинградцами. Но во всяком случае одно из их прегрешений упоминалось многократно: намерение противопоставить Ленинград другим героическим городам необъятной страны, распространение «мифа» об особом героизме ленинградцев, желание перенести столицу РСФСР из Москвы в город на Неве.
Сергей Довлатов и люди его поколения будут жить при секретарях обкомов, которые прекрасно помнили судьбу своих предшественников. Все эти сменяющие друг друга бесцветные личности имели в виду: Зиновьев был расстрелян, Киров убит, Жданова «залечили», Кузнецова и Попкова – расстреляли. Поэтому в Смольном преобладали ультраконсервативные настроения, «как бы чего не вышло». В результате цензурная практика была гораздо жестче, чем в Москве, Тбилиси или Прибалтике.
Борьба с космополитизмом
Борьба с космополитами началась в 1948 году, когда было создано государство Израиль. Поначалу СССР было одним из горячих сторонников его независимости. Выяснилось, однако, что новое государство тяготеет не к СССР, а к его злейшему врагу – Соединенным Штатам Америки. У Иосифа Сталина был некий «пунктик»: он полагал особенно вредными те народы, которые живут в нашей стране, но при этом имеют государственность вне ее пределов. Поэтому в 1937-1938 годах НКВД были проведены «польская», «немецкая», «финская», «китайская» и прочие операции. Теперь дошла очередь и до евреев. Началась чистка вузов, НИИ, министерств, заводоуправлений от людей с «пятым пунктом». Из Университета и из Пушкинского дома были изгнаны всемирно известные ученые Борис Эйхенбаум, Виктор Жирмунский, Григорий Бялый, Григорий Гуковский, Марк Азадовский. Двое последних были арестованы, Гуковский погиб в тюрьме. Особенно жестокая чистка произошла именно в ЛГУ, профессура экономического факультета была репрессирована наполовину. Гонения касались не только евреев – «безродных космополитов», но и «низкопоклонников», тех, кто пытался печататься в западных журналах и ссылался на западных коллег, режиссеров, которые ставили переводные пьесы западных авторов, и вообще всех, чьи произведения не укладывались в строжайшие каноны соцреализма. Из Театра Комедии был изгнан главный ленинградский «европеец» Николай Акимов. Все это не могло не коснуться семьи Доната Мечика. Думается, что дать материнскую фамилию, а потом и записать Сергея армянином, было решено из соображений безопасности. Мальчик мог почувствовать напряжение по обстановке в классе. Однокашник Довлатова по школе Дмитрий Дмитриев вспоминал: «Помню, первого сентября делали перекличку. Каждый ученик должен был встать, назвать свою фамилию и имя, а также национальность. И вдруг встает пухленький темненький мальчик и тихо говорит: «Сережа Мечик, еврей». Конечно, по классу прошел смешок. Во-первых, слово «еврей» традиционно вызывало такую реакцию в школе. Во-вторых, фамилия у Сережи была смешная и очень забавно сочеталась с его кругленькой фигуркой: «Мечик» звучит как «мячик»».
Все время жизни Довлатова в Ленинграде не стихало эхо 1949 года. Вплоть до его отъезда ленинградской партийной организацией и филологическим факультетом ЛГУ руководили люди, прямо участвовавшие в травле своих коллег. Именно они и подобные им позже будут наушничать, рекомендовать изолировать Иосифа Бродского, не допускать произведения в печать.
Квартира Евгения Рейна
Ул. Рубинштейна, 19
В начале 1960-х в Щербаковом переулке, 8 (угол с Рубинштейна, 19) имел комнату в маленькой квартире Евгений Рейн, который считался в кругу тогдашних молодых литераторов лучшим рассказчиком, знатоком поэзии, модником. Во второй комнате жил престарелый ювелир, увековеченный Рейном в стихотворении «Сосед Григорьев»:
Затем соседом Рейна стал филолог Михаил Гордин, брат Якова Гордина, женившийся на внучке «соседа Григорьева». Бродский почитал Рейна своим учителем, для Довлатова Евгений Борисович также был «старшим», и, по словам Аси Пекуровской, Довлатов ему «поклонялся как божеству». Их дружба началась на улице Рубинштейна. Рейн к этому моменту работал в Москве, и жил на два города. Когда он приезжал в Ленинград, Довлатов наведывался к нему по-соседски: «В эти времена Сережа приходил ко мне почти ежеутренне, он выходил гулять с фокстерьером Глашей прямо в тапочках на босу ногу (даже в осеннее время), добывал пару бутылок пива и появлялся в моей комнате. При этом Глашу неизменно нес под мышкой». В историях, которыми Довлатов развлекал хозяина дома, по словам Евгения Борисовича, уже тогда «проступал литературный силуэт».
Квартира Губаревых, толстовский дом
Ул. Рубинштейна, 15-17
По воспоминаниям А. Арьева и М. Рогинского, в знаменитом доме, построенном Федором Лидвалем в 1912 году, в начале 1960-х жил приятель Сергея Довлатова, Александр Губарев, выпускник отделения социологии ленинградского психфака, эрудит, знаток древнерусской живописи, красавец, человек общительный и популярный. В число его дарований входило умение готовить самогон из доступных бытовых жидкостей и ваять модные тогда гипсовые головы Нефертити, которые хорошо продавались через знакомых художников, однако этим его таланты не исчерпывались. Он начинал гидом по Русскому музею, и его экскурсии по древнерусскому искусству имели огромный успех у слушателей. С конца 1960-х Губарев руководил отделом социологических исследований в Русском музее, а под его началом трудился ближайший друг Довлатова, Валерий Грубин, а также Андрей Арьев, с которым в музее случился характерный для эпохи застоя казус: «Мы вместе с Грубиным работали в методическом отделе Русского музея, иногда водили экскурсии. Я пришел туда позже него, в 1977 году, и проработал всего полгода. Меня взяли на место старшего научного сотрудника, хотя напрямую никакого искусствоведческого образования я и не имел, и поручили опись экспозиции: нужно было каталогизировать по видам и жанрам то, что висело в залах. За полгода, приходя на службу три раза в неделю ближе к полудню, я эту работу выполнил. После чего меня стали выживать, требовать приходить на работу к девяти и отсиживать положенное количество часов. Наконец, когда я уже уволился, директор музея Василий Пушкарев объяснил мне, в чем дело: «Андрей, ты пойми, этой работой, которую ты закончил за шесть месяцев, мы занимались двенадцать лет. Это что же получается?»».
Дворы Толстовского дома Фото Кирилла Сергеева
Директор Русского музея Василий Пушкарев благоволил к Губареву, но еще большую приязнь к нему питала следующий директор музея, Лариса Новожилова. Александр Губарев в 1981 году, уже поле отъезда Довлатова, стал заместителем директора по научной работе и издал сенсационный путеводитель по Русскому музею без обычных реверансов классикам социалистического реализма. Либеральные порядки быстро закончились. В 1982 году он был уволен из музея «за авангардизм», хотя истинным поводом, вероятно, стала скандальная пропажа из музейных запасников восьми рисунков Павла Филонова, оказавшихся в коллекции парижского Центра Жоржа Помпиду. Впрочем, его друзья и коллеги по Русскому музею до сих пор считают, что в подмене графики Филонова Губарев не виноват. В 1983 году он скончался от разрыва сердца.
Квартира Довлатовых
Ул. Рубинштейна, 22, кв. 29
В 1974 году Нора и Елена Довлатовы совершают удачный обмен жилплощади. Вместо своих двух комнат на Рубинштейна, 23 они получают двухкомнатную отдельную квартиру в дворовом флигеле на той же улице в доме № 22. Дом только что подвергся комплексному капитальному ремонту: большие коммуналки разбили на маленькие отдельные квартиры.
Второй двор и пятый этаж без лифта, но зато никаких соседей.
С 1 февраля 1978 года, когда Елена Довлатова с дочерью Екатериной уехала в США, Довлатов еще полгода жил здесь вдвоем с матерью, не считая важного члена семьи, фокстерьера Глаши.
Это время все увеличивающихся злоключений. В 1978 году он уже не ездил в Пушкинский заповедник, в редакциях городских газет его не привечали. Последнее место службы – вахта на ремонтной базе Адмиралтейских верфей, устроенной на пароходе «Харьков». За Довлатовым начинает охотиться милиция: «Мелкое диссидентство. Встречи с перепуганными западными журналистами. Обвинения в притонодержательстве и тунеядстве. Участковый Баенко говорил мне: «Из твоего дома выбегали полуодетые женщины». Я требовал логики: «Если у меня притон, они должны были наоборот – вбегать»».
Наконец, после ареста и скорого освобождения летом 1978 года именно из этой квартиры Довлатов навсегда покидает Ленинград и улицу Рубинштейна.
«Слеза социализма»
Ул. Рубинштейна, 7
«Тетка редактировала книги многих замечательных писателей. Например, Тынянова, Зощенко, Форш…
Судя по автографам, Зощенко относился к ней хорошо. Все благодарил ее за совместите работу…»
Дом-коммуна инженеров и писателей – программное авангардное сооружение, построенное в 1932 году знаменитым архитектором Андреем Олем. Ленинградская газета писала: «Это переходная необходимая ступень от буржуазного ячейкового, строго индивидуалистического дома-крепости к коллективистическим коммунам будущего». Дом был кооперативным, жильцы – инженеры, писатели и чекисты. Жившая здесь с 1932 по 1943 годы Ольга Берггольц вспоминала: «Это был самый нелепый дом в Ленинграде. Появилось шуточное, но довольно популярное тогда в Ленинграде прозвище «Слеза социализма». Нас же, инициаторов и жильцов, повсеместно величали «слезинцами». Не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни, не было даже передних с вешалками, вешалка тоже была общая внизу, и там же на первом этаже была общая детская комната и общая комната отдыха: еще на предварительных собраниях отдыхать мы решили только коллективно, без всякого индивидуализма». К 1950 годам писателей в доме осталось немного: кто-то переехал, кто-то оказался в лагерях, кто-то умер. Одной из представительниц среднего звена литературной номенклатуры была жившая в квартире № 32 с мужем Аркадием (Ароном) Аптекманом и сыном Борисом тетка Сергея Донатовича, Маргарита Довлатова. (По городским слухам, настоящим отцом Бориса был расстрелянный в 1939 году Александр Угаров, второй секретарь ленинградского горкома ВКП(б).) Маргарита Степановна окончила филфак в Тбилиси, в 1925 году перебралась в Ленинград. Работала, как впоследствии Нора Довлатова, корректором типографии имени Володарского, затем перешла в издательство «Гослитиздат», где еще до войны стала ответственным секретарем отдела современной литературы. Мара и ее муж Аркадий Иванович были членами партии и занимали ответственные должности – Аптекман в 1930-е был заместителем ответственного секретаря ленинградского отделения Союза писателей, а потом и секретарем парткома Союза писателей. К тому моменту, когда ее племянник начал интересоваться литературой, Маргарита Степановна работала старшим редактором в издательстве «Советский писатель». Она обладала прекрасным литературным вкусом и чутьем, поощряла молодые таланты и была знакома со всем пишущим Ленинградом. Маргарита Степановна не относилась к категории приспособленцев, на что мягко намекает ее племянник: не боялась вступаться за друзей и старалась помочь не самым благонадежным начинающим авторам. Сын близкого друга Мары Довлатовой, писателя Юрия Германа, режиссер Алексей Герман вспоминал: «В 1949 году у отца были очень большие неприятности в связи с его книгой «Подполковник медицинской службы». Тогда отца объявили оруженосцем космополитизма: высокое звание космополита ему не подходило, потому что он, в отличие от моей мамы, был русским. Было назначено собрание, на котором его должны были окончательно уничтожить. Папа сидел один, весь ряд вокруг него был пустым: никто с ним не хотел садиться. И демонстративно села к нему одна только Мара, хотя, конечно, очень боялась. С тех пор у него к Маре было совершенно особое отношение, а нас с Борисом, сыном Маргариты Степановны, позже считали братьями». Будучи одним из организаторов ЛИТО при ленинградском отделении издательства «Советский писатель», Мара поощряла литературные занятия племянника, а ее сын Борис был одним из самых близких людей для Сергея Донатовича в Ленинграде.
Дом-коммуна инженеров и писателей. 1950-е
Школа № 206
Наб. реки Фонтанки, 62
Как известно, районы между Владимирским и Загородными проспектами и каналом Грибоедова (до 1923 года – Екатерининским) были заселены по преимуществу купцами. Сами они чаще всего не имели никакого формального образования, а детей отдавали в школы при протестантских церквях: Петришуле, Анненшуле и Екатериненшуле. Власть и патриотическая часть буржуазии была этим недовольна. В Чернышевой переулке, ныне улице Ломоносова, в 1870-х годах возникло Императорское коммерческое училище (при Довлатове – Институт низкотемпературных и пищевых технологий). В 1880 году было открыто еще одно Петровское торгово-коммерческое училище на набережной реки Фонтанки, 62. Существующее здание построил в 1883 году архитектор Федор Харламов. Петербургское купеческое общество было богатой организацией и не скупилось на учебные пособия, строительство дополнительных помещений и интерьеры. В шестом классе ученики решали, хотят ли они в дальнейшем получать высшее образование. Если да – последние два класса были общеобразовательными. Если же они хотели по окончании училища пойти работать, можно было последние два года изучать дополнительно бухгалтерское дело и основы коммерческого права. По своим размерам училище превосходило подавляющее большинство средних учебных заведений, в сорока классах обучалось 600 мальчиков.
Здание бывшего Петровского коммерческого училища, школа № 206, наб. реки Фонтанки. 1950-е
В 1919 году Петровское коммерческое училище было преобразовано в трудовую школу, а затем превратилось в единую советскую трудовую школу № 23. С 1940 года и по сегодняшний день школа имеет № 206. Она была одной из 39 школ Ленинграда, которые продолжали работать в блокаду. Уровень преподавания долгие годы оставался очень высоким, не уступая дореволюционному, многие учителя работали в вузах. В школе в разные годы учились писатель-фантаст Иван Ефремов, один из создателей советской атомной бомбы Яков Зельдович, знаменитый африканист Аполлон Давидсон и Аркадий Райкин, который жил в том же доме, что и Довлатов. 206-я школа в 1940-50-е годы пользовалась смешанной репутацией. С одной стороны – купеческая роскошь, вид на Фонтанку, огромный рекреационный зал. Окончивший школу незадолго до Сергея Довлатова Евгений Рейн вспоминает: «Амфитеатры аудиторий, роскошная библиотека, какие-то странные старые приборы в кабинете физики, заспиртованные зародыши в кабинете естествознания». Об учителях Сергея Довлатова известно немного. Директор, фронтовик Федор Петрович Первухин по кличке Кашалот славился строгостью. Классным руководителем был преподаватель истории Яков Соломонович Вайсберг, которого ученики хвалили и любили. В школе сохранялись традиции и учительский костяк, училось много детей советской интеллигенции. Это было редкое учебное заведение, где выпускали школьную «Красную газету», печатавшуюся в типографии им. Володарского. Определенное влияние оказывало обилие в окрестностях театров, кино, музеев, юношеского зала Публичной библиотеки. С другой стороны, это была послевоенная школа, до 1954 года – исключительно мужская. Главным и доминирующим контркультурным движением в СССР была тогда шпана. Кепка «московка», сапоги «прохоря», финский нож, папироска, балансирующая на нижней губе. Довлатов к бандам не принадлежал и был домашним мальчиком, да и вряд ли его могли беспокоить уличные элементы, ведь в этой же школе учился его брат Борис, известный своей отчаянной смелостью, в конце концов, исключенный за абсолютно хулиганскую выходку: он помочился из окна на директора.
Из выпускного альбома. Довлатов-Мечик – 2-й слева в 3-м ряду
В 1948 году на Фонтанке, 48, по соседству, была основана первая в городе специализированная английская школа (№ 213), английской секцией которой заведовал Лев Хвостенко, отец будущего приятеля Довлатова, Алексея Хвостенко. Школа считалась элитарной, там учились Андрей Черкасов, Андрей Битов и сам Хвостенко-младший. В «дворовой» 206-й школе Довлатову приходилось учиться и с теми, кого он позже мог встретить в Университете, и с теми, кого он мог охранять на зоне в Коми АССР:
«…семеро из моих школьных знакомых прошли в дальнейшем через лагеря. Рыжий Борис Иванов сел за краску листового железа. Штангист Кононенко зарезал сожительницу. Сын школьного дворника Миша Хамраев ограбил железнодорожный вагон – ресторан. Бывший авиамоделист Летяго изнасиловал глухонемую. Алик Брыкин, научивший меня курить, совершил тяжкое воинское преступление – избил офицера. Бра Голынчик по кличке Хряпа ранил милицейскую лошадь. И даже староста класса Виля Ривнович умудрился получить год за торговлю медикаментами».
Во дворе школы № 206, на Фонтанке. Довлатов – третий слева
Немалое значение имела и местная топография. Один из трех дворов дома № 23 образует единое целое с двором 206-й школы. Эта коммуникация проходит параллельно Щербакову переулку. До сих пор ученики старших классов пользуются этим своеобразным коридором от Фонтанки к улице Рубинштейна. А в 1950-е особым шиком считалось пройти с Фонтанки на Рубинштейна по плоскогорью крыш, объединяющему один из сегментов Пяти углов, расположенному между улицей Ломоносова, Щербаковым переулком, улицей Рубинштейна и Фонтанкой.
Шпана
Послевоенный Ленинград – город, где подавляющее большинство населения зависит от карточек (их отменят только в 1947 году). Люди живут в подвалах, чердаках, теснятся в многонаселенных коммунальных квартирах, нередко прямо в пустующих цехах завода устраивают огромные многосемейные общежития. Хотя война закончилась, милицейские отчеты напоминают сводки о боевых действиях. В городе грохочут выстрелы, гибнут простые граждане и сотрудники милиции. Раздобыть боеприпасы не составляет труда, ведь четыре года вокруг Ленинграда шли бои. Подростки собирают по лесам стволы, как грибы. За один только 1945 год количество убийств и ограблений в Ленинграде возросло в два раза. Подростковые шайки действуют скопом, снимают с прохожих прямо на улице пальто, ботинки, драгоценности, вырывают карточки, воруют белье с чердаков.
Традиция сбиваться в хулиганские шайки в Петербурге восходит к началу XX века. Советская власть с конца 1920-х годов начала жестоко бороться с уличной преступностью. В 1926 году прогремело дело «чубаровцев»: семеро хулиганов с Лиговки были приговорены к расстрелу. Однако в 1940-е молодежная преступность снова стала бичом общества. Шпана, как называли хулиганов в Ленинграде, отличалась особой униформой. Они носили фиксы, металлические накладки на зубы, у них были ремни с тяжелыми пряжками для драки. За поясом или в кармане финка, позаимствованный у соседней Финляндии нож «пукко» с наборной ручкой. Обязательным головным убором была туго натянутая на уши серая кепка букле, называемая по таинственным причинам «лондонка», к ней прилагались белый шелковый шарф и черное двубортное драповое пальто. Широкие брюки лихо заправляли в сапоги.
Шайки шпаны были организованы по топографическому и феодальному принципу. Их костяк составляли молодые люди, обитавшие в родном дворе или квартале. Во главе стояли один или два вожака, которые, как правило, уже имели неприятности с милицией. Время от времени происходили схватки между дворами, кварталами. Иногда шайки объединялись для битвы район на район, скажем, «шкапинские» против «василеостровских». Эти драки были беспричинными, они напоминали турниры по боям без правил. Район улицы Рубинштейна был пограничным: с севера – Невский с его карманниками, фарцовщиками, обилием милиции (шпана чувствовала себя на проспекте неуютно), а в нескольких сотнях метров к югу – главная «красная» зона Петербурга, Лиговский проспект с прилегающими к нему Свечным переулком, Разъезжей, Марата. Сама 206-я школа, где учился Довлатов, была богата историей преступлений малолетних. Евгений Рейн вспоминал: «Школа находилась на территории банды некоего Швейка, семнадцатилетнего уголовника. Ему когда-то отрезало трамваем ногу, и на всю школу наводил ужас одинокий сапог, торчащий из-под пальто. В моем классе учились двое из швейковской банды, даже помню их фамилии – Клочков и Круглов». В 1944 году банда некоего Королева (кличка Король) состоящая из учеников 206-й школы, устроила драку с применением оружия в кинотеатре «Колос» и среди бела дня изнасиловала женщину-милиционера в Екатерининском садике. Все школьники обязаны были соблюдать лояльность по отношению к этим хозяевам уличной жизни, платить дань. Взамен им обеспечивалась безопасность от чужаков в родном квартале.
Типография им. В. Володарского
Наб. реки Фонтанки, 57
Типография им. Володарского располагалась в здании Министерства внутренних дел, построенном на углу пл. Ломоносова (до 1948 года – пл. Чернышева) и набережной Фонтанки. Эта старая, основанная еще при Екатерине II типография с 1939 года стала главной газетной типографией города. С 1955 года она вошла в состав издательско-полиграфического предприятия «Лениздат» и печатала книги и главные городские газеты – «Ленинградскую правду», «Вечерний Ленинград», «Смену», «Строительную газету». На последнем этаже типографии находился газетный сектор, где работали редакции городских многотиражных газет, там же заседали цензоры. Через третий этаж здание типографии соединялось с построенным в 1964 году «Домом прессы», как официально именовался комплекс «Лениздата» на Фонтанке, 59. «Ленинградская правда» находилась на особом положении: в новом здании «Лениздата» редакция занимала целый этаж. Огромное фойе с видом на Фонтанку, уставленное креслами и столиками, служило и залом для разных мероприятий, так, в 1963 году перед узким кругом приглашенных здесь выступила Марлен Дитрих. К услугам работников «Лениздата» и газетных сотрудников был буфет, через работниц которого можно было достать дефицитные продукты, например, свежие овощи зимой. Буфет работал допоздна, и атмосфера в нем царила почти клубная. Корректорская, как и типография, работала в три смены, поэтому квалифицированные кадры нужны были всегда. В типографии имени Володарского корректорами работали сразу три женщины из довлатовской семьи: сначала тетка Маргарита, затем мама – Нора Сергеевна, а позже и жена – Елена Довлатова. Судьба самого писателя была связана с этим производством с детства, поскольку типография выпускала и «Красную газету» школы № 206, в которой Сергей Мечик помещал свои первые юмористические опусы. В 1958 году, готовясь к поступлению в ЛГУ, Довлатов несколько месяцев работал на Фонтанке в цехе цинкографии. Бывал он здесь и в дальнейшем, потому что именно в «Лениздате» печаталась газета Кораблестроительного института «За кадры верфям», где Довлатов начал работать после армии. В результате корректорская въедливость и внимание к каждой букве стали семейным довлатовским качеством: известно, что работая над своими текстами, он старался начинать каждое слово в предложении с новой буквы, борясь с автоматизмом письма. Писатель, для которого ожидание публикации его прозы стало своего рода неврозом, саркастически рассуждал об опасной работе корректора: «Есть в газетном деле одна закономерность. Стоит пропустить единственную букву – и конец. Обязательно выйдет либо непристойность, либо – хуже того – антисоветчина (а бывает и то и другое вместе)». Довлатов общался с коллегой матери, легендарным ленинградским корректором Олегом Риссом, автором книг «Беседы о мастерстве корректора», «Что нужно знать о корректуре», «От замысла к книге» и «Семь раз проверь». Именно Рисе заметил пропущенную букву «л» в слове «главнокомандующий», но зато сам допустил не менее рискованную оплошность, исправив «славную когорту» на «славную каторгу». О Риссе Сергей Довлатов сделал очерк, звучавший в эфире ленинградского радио в январе 1972 года, а затем в 1980 году подготовил еще одну передачу для радио «Свобода», где вывел его под именем Фукса и привел афоризм своего героя: «Наша действительность отражена только в опечатках».
«Лениздат». 1966 год. Из книги «Очерки истории Ленинграда». Том 6. 1970 год
Маршрут 2
Невский проспект
1 – Филфак ЛГУ. Университетская наб., 11.
2 – Агентство воздушных сообщений. Центральные кассы «Аэрофлота». Невский пр., 7-9.
3 – Магазин «Берёзка». Невский пр., 7-9.
4 – «Лавка художника». Невский пр., 8.
5 – Ателье мод («Смерть мужьям»). Невский пр., 12.
6 – Рюмочная при гастрономе «Ленмясорыбторг». Невский пр., 18.
7 – «Котлетная». Невский пр., 15/59.
8 – Пирожковая № 1 «Минутка». Невский пр., 20.
9 – Ленинградский дом моделей одежды. Невский пр., 21.
10 – Кафе-мороженое («Лягушатник»). Невский пр., 22.
11 – Ресторан «Кавказский». Невский пр., 25.
12 – Пивной зал. Наб. канала Грибоедова, 20.
13 – Дом книги. Невский пр., 28.
14 – Дом Адамини. Марсово поле, 7.
15 – Рестораны «Крыша» и «Восточный». Михайловская ул., 1.
16 – Гостиный двор. Невский пр., 35.
17 – Кафе «Север». Невский пр., 44.
18 – Елисеевский гастроном («Центральный»). Невский пр., 56.
19 – Дворец пионеров. Невский пр., 39.
20 – Кафе-автомат. Невский пр., 45.
21 – «Сайгон». Невский пр., 49.
22 – Квартира Аси Пекуровской. Ул. Жуковского, 27.
Оттепель. Начало
«Хрущев принимал литераторов в Кремле. Он выпил и стал многословным. В частности, он сказал:
– Недавно была свадьба в доме товарища Полянского. Молодым подарили абстрактную картину. Я такого искусства не понимал…
Затем он сказал:
– Как уже говорилось, в доме товарища Полянского была недавно свадьба. Все танцевали, этот… как его?.. Шейк. По – моему, это ужас…
Наконец он сказал:
– Как вы знаете, товарищ Полянский недавно сына женил. И на свадьбу явились эти… как их там?.. Барды. Пели что-то совершенно невозможное…
Тут поднялась Ольга Берггольц и громко сказала:
– Никита Сергеевич! Нам уже ясно, что зта свадьба – крупнейший источник познания жизни для вас!»
После смерти Сталина, 5 марта 1953 года, начинается некоторое смягчение идеологической и эстетической цензуры. Уже через несколько дней было прекращено «Дело врачей». Поутих государственный антисемитизм. Из лагерей постепенно стали выпускать «политических». В 1954 году в журнале «Знамя» опубликована повесть Ильи Эренбурга «Оттепель», название которой перешло на хрущевский период. Выходит двухтомник запрещенного прежде Есенина. Начинается подготовка пятитомного собрания сочинений эмигранта Ивана Бунина. Впервые за многие годы переиздается Александр Грин. В 1953 году в Союз писателей снова принимают Михаила Зощенко, отменяют раздельное обучение, а 23 сентября 1954 года в прокате появляется индийский кинофильм «Бродяга», наряду с «Тарзаном», главный экранный хит для подростков эпохи оттепели. Одноклассники подмечали сходство школьника Довлатова с Раджем Капуром, он даже нарисовал автошарж в образе индийской звезды. В Ленинграде начинает выходить журнал «Нева», в Москве – «Юность», легальная площадка для «прогрессивной молодежи». Главный редактор «Юности» Валентин Катаев печатает Василия Аксенова, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадуллину. В Ленинграде знаковым становится капустник-мюзикл «Весна в ЛЭТИ», поставленный студентами этого модного тогда технического вуза. Александр Колкер написал искрометную музыку, а тексты сочинил Ким Рыжов. По форме это была пародия на стиляг, но сатирическая сторона мало кого интересовала, важно было хоть в таком виде посмотреть, как одеты эти персонажи, что и как они танцуют. Главные события эпохи оттепели произошли в 1956 году. В феврале прозвучал знаменитый секретный доклад Хрущева на XX съезде партии. Секретный доклад читают комсомольскому активу и всем членам партии, довольно быстро его содержание становится общеизвестным. Впервые публично было сказано, что начальство не всегда право и может даже совершать кровавые преступления. Молодые люди видят, что правда не всегда на стороне отцов и испытывают острую тягу к самовыражению. В апреле состоялась пятая конференция молодых писателей Ленинграда. В числе участников – Андрей Битов, Сергей Вольф, Владимир Марамзин, Владимир Уфлянд. Выходят общесоюзный и ленинградский альманахи «День поэзии». В московском сборнике напечатано стихотворение Бориса Пастернака «Зимняя ночь». Главное бурление начинается осенью 1956 года: массово появляются неподцензурные стенгазеты и рукописные журналы высших учебных заведений – «Литфронт ЛИТФАКА», «Ересь» и ставшая особенно известной стенгазета «Культура» Ленинградского технологического института, в редколлегию которой входят Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев.
Несмотря на то, что никаких явных политических лозунгов в газете нет, «Комсомольская правда» реагирует передовицей «Что же отстаивают товарищи из Технологического института»? Ростки либерализма пробиваются повсеместно, и пребывающая в некоторой растерянности после доклада Хрущева идеологическая машина не успевает вовремя реагировать. В Театр Комедии возвращается Николай Акимов, Большой драматический возглавляет Георгий Товстоногов. В Эрмитаже открывается отдел прежде запрещенных импрессионистов и проходит выставка Пабло Пикассо, чье творчество полностью противоречит канонам соцреализма. Залы Эрмитажа превращаются в дискуссионные площадки, где обсуждают все что угодно: события в Венгрии, Сталина, свободу самовыражения. Открытые диспуты в главном музее страны устраивать было неудобно и опасно – тогда зрители собираются на площади Искусств, чтобы продолжать обсуждение под открытым небом. В результате одного из организаторов обсуждения, студентку Красовскую, задерживают и исключают из Консерватории. Самая обсуждаемая книга – повесть Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», печатавшаяся в «Новом мире» летом. В октябре на филологическом факультете состоялась встреча с писателем, превратившаяся в политический митинг. 7 ноября на Дворцовой площади арестовывают за выкрикивание провокационных лозунгов студента филологического факультета ЛГУ Михаила Красильникова, харизматичного лидера группы молодых поэтов, впоследствии получивших название «филологическая школа». Брожение внутри страны совпадает с забастовками в Польше и антикоммунистическим восстанием в Венгрии. Советские войска входят в Будапешт, начинается операция «Вихрь». С этого момента КГБ впервые со смерти Сталина начинает практиковать аресты инакомыслящих.
В семье Довлатовых, несомненно, обсуждали и выход после долгого перерыва книги Зощенко, и появление на съезде Союза писателей СССР Анны Ахматовой, и альманах «Литературная Москва», где впервые публиковались стихи Цветаевой, и картину Григория Козинцева «Дон Кихот», в которой снимался Николай Черкасов, игравший главные роли в знаковых для сталинской эпохи картинах «Александр Невский» и «Иван Грозный». Отношение к Никите Хрущеву, несмотря на его попытки реформировать страну, у Довлатова всегда было ироническим. Еще в 1950-е годы он пишет дружеский стишок приятелю Андрею Черкасову:
Между тем, бурная оттепель пришлась на школьные годы Довлатова, большинство его будущих коллег и товарищей по литературе уже были к этому моменту студентами. Этот полученный целой группой сверстников глоток свободы очень резко маркировал их в дальнейшем. Как выразился приятель Довлатова Валерий Попов, в наши дни написавший довольно недоброжелательную его биографию, Довлатов «бежал в конце двадцатки», что называется, опоздал родиться.
Филфак ЛГУ
Университетская наб., 11
Филологический факультет Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова был в 1950-60-е, несомненно, лучшим учебным заведением для гуманитариев. Именно здесь учились не только те, кто хотел стать профессиональным филологом, но и те, кто мечтал о литературной карьере. Кроме того, филологический факультет всегда был популярным у красавиц и модниц. Сергей поступил на филологический факультет не сразу: окончив школу, он год работал цинкографистом в типографии имени Володарского и учился на университетских подготовительных курсах. В 1959 году он сдал вступительные экзамены и был принят на финское отделение. В аттестате по русскому языку, как и по всем «точным» наукам, у Сергея Донатовича стояла тройка. Поэтому выбор вуза был, вероятно, продиктован практическими соображениями – на языковое отделение человеку с гуманитарными способностями поступить проще. В середине 1970-х в письме сестре Ксении Мечик Довлатов рассуждал: «Призвание может заявить о себе в любую минуту. Небезызвестный тебе Жан-Жак Руссо первую строчку написал в 40 лет, а Пушкин в 14 лет был сложившимся философским поэтом. Сейчас у меня нет никаких сомнений относительно того, чем мне надо заниматься, а в 58 году я поступил на финское отделение, но готов был пойти на албанское, неаполитанское, спартанское и вегетарианское. То есть мне было абсолютно все равно чем заниматься».
Университетская набережная. 1959 год. Открытка из набора «Ленинград». Л. Зиверт
К тому моменту когда Довлатов стал студентом, филфак только начал восстанавливаться после космополитической кампании 1949 года. Атмосфера была в целом довольно либеральной, ректором университета был академик Александр Данилович Александров, математик, человек независимый, не любивший наушничество и партийную демагогию. Деканами филфака в довлатовские времена (1959-1962) служили лингвист Борис Ларин и специалист по древнерусской литературе Игорь Еремин, тоже люди интеллигентные и приличные. «Звездами» среди преподавателей, привлекавшими на свои лекции студентов других факультетов, считались фольклорист с мировым именем Владимир Пропп, специалист по Достоевскому Григорий Бялый, филологи-классики Иосиф Тройский и Яков Боровский. Отдельным аттракционом были выступления роскошного мужчины, красавца и модника, ученика Григория Гуковского Георгия Макогоненко. Наталья Долинина, дочь Гуковского, вспоминала эпизод, случившийся незадолго до начала кампании против космополитов, жертвой которой пал ее отец: «За стеной читал лекцию Г. П. Макогоненко. Вдруг отец посреди разговора остановился и прислушался к голосу лектора. Все замолчали. «Как говорит, а! – гордо сказал отец. – Цицерон!»»
В то время «естественные» факультеты университета еще не переехали в Петергоф, поэтому студенты всех специальностей существовали в общем плавильном котле, вытянувшимся по Менделеевской линии. Филологический и восточный факультеты, как и сегодня, занимали здания бывшего Историко-филологического института, выходившие окнами на Неву и Медный всадник.
К 1959 году самая знаменитая группа литературно одаренных студентов, которую позже назовут «филологической школой ленинградской поэзии», уже оканчивала вуз. Эта компания (Михаил Красильников, Владимир Уфлянд, Лев Лосев и другие) была известна в городе не только и не столько своими стихами, сколько жизнетворчеством. Их веселые абсурдистские выходки наследовали традиции обэриутов, которых они заново открыли в конце 1950-х. Позднее Довлатов приятельствовал с Уфляндом и Лосевым, но в университете его ближайшими друзьями стали студент албанского отделения, начинающий писатель Федор Чирсков, будущий знаменитый филолог Игорь Смирнов, штангист, поэт, а в будущем кинематографист Леонид Мак (он на филфаке не учился, но некоторое время вращался в этой компании, и даже жил у Довлатова). Близкими приятелями Довлатова были бывший летчик и будущий уральский журналист Вячеслав Веселов, а также нынешний главный редактор журнала «Звезда» и душеприказчик Довлатова Андрей Арьев. Лучший друг Довлатова, Валерий Грубин, учился в Ленинградском инженерно-строительном институте, а потом перевелся на филологический факультет.
Довлатов сразу привлек внимание студенческой компании не столько своими филологическими дарованиями, сколько необычайным обаянием, изысканной воспитанностью, дерзостью, демократизмом, ростом и потрясающей внешностью. Выдающийся филолог-германист Константин Азадовский вспоминает: «Мы учились на одном факультете, дружили. Он редко посещал занятия. Учеба его не интересовала, его интересовала жизнь». Довлатов был начитанным, сочинял стихи, но явный литературный талант в нем еще не проявился. Позже он писал: «Помимо литературы я жил интересами спорта, футбола. Нравился барышням из технических вузов. Литература пока не стала моим единственным занятием. Я уважал Евтушенко». Дошедшие до нас армейские стихи Довлатова начала 1960-х действительно напоминают Евтушенко характерной рифмовкой:
Поделиться книгой: