Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Материал я написал за несколько часов, обойдя, ясное дело, историю о сестре в Швейцарии, бразильских репатриантах, способе изготовления крепленого вина из старого варенья и спирта, полной незаинтересованности делать качественный товар и намерении моего героя через полтора года нарезать на историческую родину. Рассказал только о цехе с баками из нержавейки в тени старых акаций, запахе горячей земли на виноградниках, о том, как Григорий Христофорович брал увесистые гронки «лидии», словно взвешивая их на ладони, как когда-то взвешивал их его отец, а до отца дед. Еще написал, каким спросом пользуется белое столовое, как оно освежает и как наверняка оценят это вино те, кто сядет в жаркий летний день за стол, чтобы провести культурно время за содержательным разговором. Не написал, что наши самые содержательные разговоры являлись обсуждениями «Архипелага», «Николая Николаевича» или «Собачьего сердца». И поэтому выходило, что с таким замечательным виноделом наше вино и вообще вся наша жизнь становились день ото дня лучше. Что было чистой воды ложью. И меня совсем не утешало то, что я был не одним создателем этой фата-морганы, а принадлежал к цеху. Что было еще мерзее.

Я выкрутил лист бумаги из машинки, перечитал текст и, внеся правку, отложил до утра в стол, чтобы назавтра перечитать еще раз на свежую голову.

Глава 8

Я направился к Мише, еще плохо представляя, о чем буду говорить с ним. Для Миши, как и для всей его семьи, моя работа была такой же абстракцией, как полеты в космос. Газет это семейство не читало. Оно вообще не читало. Мой покойный папаша всегда делил дома своих знакомых на дома с книгами и без книг. Если он говорил о ком-то: «У них нет книг», это значило, что речь шла о людях второго сорта. В доме Климовецких не было даже старого школьного учебника, на который можно было бы поставить горячий чайник или который можно было бы подсунуть под раму открытого окна, чтобы ее не закрывало ветром. Поэтому, если бы меня взяли на работу в «Вечерку» или даже в «Известия», значительность этого эпохального для меня события они бы не оценили. В лучшем случае поинтересовались бы, какую мне дали зарплату.

Я тоже не очень интересовался подробностями работы Миши или тети Иры. Собственно, интересоваться было нечем. Все было ясно как день. О прибыльности работы приемщика посуды можно было судить по тому, как одевались Миша и Света. Что до тети Иры, то к ней вполне можно было отнести фразу, которую я раз прочел на странице юмора в «Вечерке»: «Инспектор ОБХСС посмотрел на продавщицу Сидорову и подумал, что ей можно дать ровно столько лет, на сколько она выглядит».

Помимо десяти проведенных в одном классе лет да давней любви приблизительно к одной и той же музыке, у меня с Мишей ничего общего не было. И с годами даже в этой сфере наши вкусы стали расходиться. Я не мог слушать его Scorpions. Он не мог слушать моего Маклафлина. Как ни стыдно, но я должен признать: я продолжал ходить с ним на сходку, потому что он был парнем крупным и до известной степени служил защитой от хулиганов, время от времени поджидавших на подступах к сходняку одиноких дискоболов. С ним я чувствовал себя уверенней. Занятно, что, хотя и он и я в глазах наших начальников выглядели одинаково ущербными личностями, у него с ними было много больше общего, чем у меня. Ни от них, ни от него я не слышал ничего об их досуге, кроме того, как они погудели, сколько бутылок водки распили и какие с ними были телки. Ну вот, я и проговорился! Да, Миша давал левака. Но не злонамеренно. Назовите это издержкой профессии. Его пункт приема стеклотары входил в маршрут одного Эдика, который пару раз в неделю сажал в свои «жигули» дежурную девушку специального назначения и объезжал с ней все известные ему будки индпошива, ремонта обуви, бытовой техники и прочего в том же духе. Появляясь на очередной точке, Эдик говорил: «Мальчики, есть свеженькая соска, быстро все скинулись по пятерочке». Потом он возвращался к машине и, открыв дверцу, говорил: «Танюша, пошли, мальчики уже ждут».

Завершив маршрут, я думаю, он деребанил деньги со своей Танюшей, обменивался впечатлениями по поводу козлов, с которыми им довелось сегодня познакомиться, просил не брать, фигурально, конечно, выражаясь, в голову неприятности, беречь себя, договаривался о следующем выезде и, тепло попрощавшись, шел домой к жене. Нет, последнее я придумал. Может быть, у Эдика и не было жены. Зачем жена при такой работе? Что до остального, то все было. Откуда я знаю?! Даже не спрашивайте, это к делу не относится. Речь о другом. Миша подворовывал на приеме стеклотары, чтобы было что давать сверху за финские туфли или венгерские батники. Я сильно подозреваю, что большинство наших комсомольских вожаков выбрали свою руководящую стезю именно потому, что она открывала им беспрепятственный доступ к тем же самым благам, за которые Мише приходилось сильно переплачивать. В отличие от Миши, они хотели оставаться честными. Они презирали воров. Но у них был общий интерес к одному и тому же дефицитному товару, который они получали через одно и то же заднее крыльцо. И даже музыку они любили одну и ту же. Благодаря этому по телику теперь показывали всю сан-ремовскую агитбригаду с Альбано и Роминой Пауэр во главе. Они были такими воспитанными и причесанными, на них были такие красивые очки, что не выпустить эту феличиту на эстраду мог только последний неофашист. И поэтому наши вожаки выпустили приемщику тары Мише, его псевдобеременной жене Свете, их маме Ире на продавленном диване, а главное – самим себе этих красивых и культурных иностранных исполнителей. С таких можно было даже кое в чем брать пример. Хотя очкарика для этой дрымбы можно было бы подыскать и повыше.

А теперь меня направили к Мише в качестве разведчика. Хуже того, диверсанта, ведь подготовка материала, даже имитация подготовки, могла помешать его вселению на освободившуюся площадь. В то время как Климовецкие спали и видели, как они улучшат жилищные условия, кто-то в ЖЭКе, обнаружив, что делом интересуются газета и милиция, мог затормозить решение вопроса, который в другом случае мигом решился бы руб лей за сто.

У входа во двор Климовецких стояла молодая женщина и пожилой человек. Приближаясь к ним, я увидел, что они не сводят с меня взглядов. Я видел обоих в «Вечерке» на встрече творческой молодежи, где выступала бригада эпигонов Жванецкого, читавших свои произведения, написанные со стопроцентным соблюдением интонации своего кумира:

Она была красивая, хотя умная.

Я ей сказал:

– Беллочка, а вы можете просто закрыть глаза и представить себе, что это не я, а тот же самый Омар Шериф?

– А если таки нет?

– Таки вы не можете закрыть глаза или вы таки не можете себе представить?

– Допустим я могу и то и другое, но я просто не знаю, какая нужна нечеловеческая фантазия, чтобы из только что стоявшего передо мной вас вышел Омар Шериф!

– Хорошо, пусть это будет не Омар Шериф, но я вам гарантирую что-то свежее в сфере чувств!

– Вы знаете, мне постоянно обещают что-то свежее, а получаются одни разочарования!

– За свежесть я вам ручаюсь, позавчера у нас пустили на пятнадцать минут воду! Я еле успел!

История отношений Беллочки и влюбленного в нее автора, который хотел быть похожим на Омара Шерифа, превратилась в бесконечный обмен репликами, не предполагавшими никакого развития. За столами скоро начались разговоры, слившиеся в гул, в котором неожиданно раздался очень громкий женский смех. Этот смех был наполнен таким безоглядным весельем, что все примолкли и стали оглядываться, чтобы увидеть смеющуюся. Это была официантка – плотная блондинка с короткой стрижкой лет тридцати пяти, в черной юбке и белой блузке. Она стояла у стола, за которым сидел высокий пожилой человек с костистым лицом, крючковатым носом и растрепанными седыми волосами. Я тут же назвал его Кощеем.

– Ну, вот снова вы все испортили, милочка. – Осклабившись, он взял ее за локоть и заглянул в глаза. – К молодому таланту надо относиться бережно, а вы?

– Если бы мне только не надо было слушать эти таланты каждый вечер! – ответила та, совсем не стараясь говорить тихо.

Собрав на поднос пустые бокалы, она направилась к бару, и, когда проходила мимо меня, я узнал в ней женщину, которую раз видел в коридоре у Климовецких. Вернувшись со сходняка, мы с Мишей только вошли в темный коридор, а она, чуть наклоняясь вперед, стремительно шла нам навстречу. Каблуки ее туфель гулко били в дощатый пол. Проходя мимо, она обдала меня сладкой волной духов. И сейчас я ощутил тот же сладкий, тревожный их аромат.

Смех официантки положил конец выступлению юмориста. Повсюду шумели отодвигаемые стулья, кто-то позвал знакомого, кто-то поднялся, чтобы выйти покурить на улицу, заговорили уже громко, у сцены раздались жидкие аплодисменты друзей и родственников артиста. Тот, сделав несколько спазматических поклонов, исчез.

На улице я столкнулся с Кощеем. Он оглядывался, словно разыскивая кого-то, потом, повернувшись ко мне, спросил, нет ли сигаретки.

– Я не курю.

– Хотите уйти из жизни здоровым? Это похвально!

С этими словами он вытащил из кармана пачку «Мальборо» и, вытряхнув сигарету, повесил ее на губу.

– Забыл, – объяснил он, чиркая зажигалкой. – Очень интересное выступление, не правда ла? Нынешняя молодежь так свободно себя чувствует, вам не кажется? Вы тоже юморист?

– Нет.

– Слава богу. Какое убожество, подумать страшно! Но кадры есть, кадры есть.

Ничуть не таясь, он пристально рассматривал стоявших вокруг нас.

– Кого вы имеете в виду? – спросил я, хотя догадывался, что речь идет не о выступавших.

– Ну, смотрите. – Он кивнул на худенькую девушку с начесанными вверх волосами и нарисоваными синими тенями вокруг глаз. Она курила, обняв себя правой рукой за левое плечо и поеживаясь на вечернем ветерке. – А-а? Как вам? – Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Такой бы ручки привязать к спинке кровати и надругаться по полной программе, нет?

Я опешил.

Кощей поспешил переменить тему:

– Хотел бы я знать, кто придумал эту категорию заведений – молодежные кафе? А людям, скажем, моего возраста где собираться? На кладбище?

– В городе есть другие рестораны.

– Но их же нам пока не начали подавать как кафе для ветеранов труда или как кафе для валютных проституток и иностранных моряков. Верно? – Поглядев вбок, он, как бы ни к кому не обращаясь, добавил: – Хотя мы все знаем, где они находятся. А вы учитесь или работаете?

– Работаю. В «Комсомолке».

– О-о, прэс-са! Романтическая профессия! В каждом журналисте женщина, умеющая читать, видит молодого Хемингуэя. А не умеющие читать видят человека с красной книжечкой, перед которой открываются все двери, верно? А как ваша фамилия, кстати?

Я назвался.

– Звучит знакомо.

– А вы чем занимаетесь?

– Я – радиоинженер. Константин Константинович. Можно просто Костя.

Для Кости он был немного староват. Даже скорей сильно староват. А называть его Константином Константиновичем язык не поворачивался.

Он протянул мне большую костлявую руку:

– Работаю на телефонной станции. А в свободное время аппаратурку кой-какую собираю. Усилители, колонки. Музыкой интересуетесь?

– Немного.

– Будет желание – заходите в мастерскую. – Он назвал адрес. – Запомните?

– Да, это недалеко от моего дома. Приятно было познако миться.

Он вернулся в кафе, а я отправился домой.

Глава 9

Сейчас под глазами у нее были темные круги, она выглядела так, словно пришла сюда после бессонной ночи.

– Старые знакомые, – сказал Кощей. – Живете здесь?

– Нет, к товарищу иду.

– Знакомьтесь, это – Лиза.

– Здравствуйте, – сказала она. – Мы, кажется, встречались. Как и все в нашей большой деревне. Вы идете к соседям Володи Кононова, верно?

Я кивнул.

– У меня к вам просьба. В его комнате остались кое-какие мои вещи. Я бы хотела их забрать, но проблема в том, что его дверь опечатана.

– Как же я могу вам помочь?

– Его окно выходит на тот же балкон, куда выходят окна ваших друзей. С этого балкона можно забраться в его комнату.

– Но окно, наверное, закрыто.

– Оно открыто. Его оставили открытым, чтобы там проветривалось. Если бы вы попросили своих друзей, чтобы они позволили мне выбраться на балкон… Вы можете?

– Давайте попробуем. Главное только, чтобы у них кто-то был дома.

– Ну, всё, оставайся здесь, – сказала она Кощею, и в голосе ее уже не было дружелюбия, а одна только усталость. – Я постараюсь быстро.

Дверь открыла Света.

– Привет, – сказала она, – а Мишки нет.

Когда я ей изложил суть дела, ее явно охватил азарт.

– Ну, давайте!

Она ступила на диван и, с треском освободив рамы от склеивавших их бумажных лент, открыла одну створку.

– Пролезете? Только разуйся, – сказала она мне, хотя требование относилось к нам обоим.

Я снял туфли, взяв их в руки, встал на диван, оттуда переступил на подоконник и спрыгнул на балкон. Надел туфли снова. За баллюстрадой стояла, едва покачивая пятнистой листвой, прозрачная стена платанов.

Лиза уже была на подоконнике.

– Помогите даме, пожалуйста. – Она протянула мне руку.

Балкон был заставлен всяким хламом, словно вывалившимся сюда из тесных квартир: напрочь проржавевшим велосипедом, фанерными почтовыми ящиками с расползшимися, сделанными химическим карандашом адресами, чемоданами с протертыми углами, погнутой и тоже ржавой птичьей клеткой, сундуком с облезшей кожей. Окно квартиры Кононова было распахнуто настежь, прорванный в нескольких местах занавес вздувался парусом и снова опадал. Одну створку окна придерживал утюг, вторую – чайник.

– Ну, вы – первая.

– Нет, вы первый и подадите мне руку.

В комнате пахло хлоркой. Ведро с раствором стояло посреди комнаты. У одной стены был диван, у другой – допотопный шкаф с зеркалом, у окна – этажерка, книги были сложены на ней кое-как, часть лежала на полу. Эта комната была больше двух комнат Климовецких, вместе взятых. Нетрудно было представить, как им всем не спалось от мыслей о предстоящем расширении.

Я обернулся, Лиза стояла коленями на подоконнике, в вырезе рубашки тяжело качнулась грудь. Перехватив мой взгляд, но ничуть не смутившись, она сказала:

– Ведите себя скромно, мужчина!

Она протянула мне руку, и я помог ей спуститься в комнату. Подойдя к дивану, она взялась одной рукой за его спинку, другой уперлась в стену и отодвинула его от стены. Присев на корточки – юбка туго обтянула бедра, – подняла идущую вдоль стены половицу, потом другую. Из темного отверстия извлекла увесистый бумажный пакет от фотобумаги, положив его на колени, вернула половицы на место. Все было как в шпионском фильме. Я, на всякий случай, поправил свой маузер.

Когда она поднялась, я подвинул диван обратно к стене. Она же прошла к платяному шкафу, распахнула дверцу, достала несколько висевших на вешалке рубашек. Отставив руку и повернувшись к свету, она рассматривала их одну за другой, словно выбирая нужную. И в этот момент мы услышали, как кто-то вставляет ключ в замок. Она в испуге повернулась ко мне. Мы замерли, слушая, как ключ елозит в замке. Потом из-за двери донесся приглушенный голос:

– Попробуй желтый.

– Товарищи, а вы вообще кто? – Голос Светы прозвучал неестественно громко.

– Из ЖЭКа.

– Очень хорошо, что вы из ЖЭКа, потому что у нас заявление на вселение. Нас тут трое живет на пятнадцати метрах, а у меня скоро двойня будет. Так вы, пожалуйста, никаких планов не стройте.

– Заявление подадите в установленном порядке. А кричать не надо.

Этого диалога в коридоре хватило как раз на то, чтобы мы перебрались через подоконник на балкон. Занавес, подхваченный сквозняком от открытой двери, взмыл в воздухе и опустился у нас над головами.

– Только внимательно, – послышалось из комнаты. – Участковые, наверное, кроме бабок, ничего и не искали.

– А что здесь искать? Я говорил с соседями. Характеризуют его как полного идиота. Никто к нему не приходил, кроме его телки.

– Ищи, – повторил первый, и я узнал голос Майорова.

– Товарищ капитан, помогите шкаф отодвинуть, – сказал голос помоложе.

Шкаф, мелко задрожав, отодвинулся от стены.

– Ничего.

Чиркнула спичка. Потянуло табачным дымком.

– Я же говорю, ничего.

– А это вон что?

– Трусы какие-то. Бабские.