Демиург местного значения (СИ)

Андрюха откровенно растерялся. Ирка тоже поначалу смутилась, но почти сразу взяла себя в руки и перешла в наступление.

— Ты что, опустился до слежки. Не ожидала… — в голосе ее сквозило презрение.

Эти ее интонации подняли еще выше градус злости, кипевшей у меня в груди, и так уже подогретой коньяком. Злость искала выхода. Мозги, правда, еще чуть-чуть работали и, чтобы не ударить неверную подругу, я развернулся к Андрею.

— Ну, а ты что молчишь, друг ты мой единственный? Где моя любимая? — почему-то цитата из этой известной песни всплыла в памяти. Очень, как мне показалось, к месту.

— Ты сам от нее отказался, — Анюшин уже оправился от растерянности. Щеки его побледнели, губы сжались в нитку. С таким лицом он обычно бросался в драку.

— Ну, во-первых, не отказался, а во-вторых…. Постой, ты что, ей об этом сказал?

У Андрея дернулась щека. До этого момента я думал, что еще гаже на душе у меня быть не может. Оказывается, может. Там возник растущий ледяной ком, стремительно заполняющий пространство внутри меня. Я почувствовал, что еще пара секунд, и он дорастет до сердца. И сердце встанет. Ну, уж нет! Чтобы растопить этот ком я пробудил в себе уже не злость — ярость. Лед ушел, ярость осталось, и снова искала выхода. Я снова повернулся к Ирке.

— Он тебе об этом сказал?

Бывшая подруга опустила глаза и закусила нижнюю губу. Была у нее такая привычка в пиковых ситуациях.

— Сказа-а-ал, — протянул я. И опять повернулся к Анюшину. — Тебе напомнить, как это называется? Молчишь? Так вот, во все времена это называлось подлостью. А в отношении своего друга — подлостью в двойне.

Красиво сказал. Как по писанному. Коньяк, что ли вдохновения прибавил, или книжек перечитал? Андрей побледнел еще больше, хотя, казалось больше уж некуда. В глазах его загорелись опасные, злые огоньки. Хорошо зная его, я понимал, что Анюшин еле сдерживает себя и добавил нарочито спокойно:

— Сука ты, Андрюха.

Бац! Бил мой бывший друг всегда молниеносно и если бы я этого не ждал, то словил бы челюстью хорошую плюху. Но я ждал удара и успел его блокировать, сразу переходя в контратаку. Чем бы все кончилось — не знаю. В спаррингах я побеждал чаще, но драка от спарринга отличается основательно. Да и пьян я был — реакция соответствующая. Но драка продолжалась буквально несколько секунд. При попытке провести очередную атаку я увидел вдруг перед собой не Анюшина, а разъяренное лицо Ирки. Я едва успел остановить кулак в нескольких сантиметрах от ее слегка вдернутого, изящного носика, еще недавно, вызывавшего у меня умиление мастерством Создателя. Так близко ее лицо я не видел со дня нашей ссоры. Нежные губы шевельнулись и исторгли фразу, смысл которой до меня не сразу дошел. А сказала она следующее:

— Прекрати сейчас же.

А потом добавила:

— И пошел вон, пьяная скотина.

Вот так. Вся злость из меня куда-то улетучилась и внутри опять начал расти ледяной ком. Я еще смог выдавить из себя что-то жалкое, навроде: мол, спасибо тебе, подруга, за все, и за это тоже. Развернулся и зашагал домой.

Следующие три дня по черному пил. Решил попробовать такое вот русское универсальное средство для забвения. Родители, до этого момента в ужасе наблюдавшие за моим пике, попытались вразумить гибнущего дитятю. Они, конечно же, были более или менее в курсе сложившейся ситуации — общались с родителями моих бывших друзей. Мать устроила грандиозный скандал, переходящий, глядя на мое тупое, ничего не выражающее лицо, в форменную истерику. На этом этапе подключился отец. Кое-как успокоив маму, он попытался воззвать к моему разуму. Возможно, проповедь отца на меня подействовала, но подействовала как-то странно. В этот день я не пил, провалявшись на диване и пялясь в потолок. Вечером умылся, почистил зубы и лег спать. Родители, похоже, вздохнули с облегчением. Ох, рано они обрадовались. На следующее утро, при пробуждении случилось странное. В моем теле проснулся не я: проснулось мое альтер эго (так я назвал его впоследствии). Это альтер эго завладело моим телом и начало действовать. Я же наблюдал за всем этим, как бы со стороны и не мог вмешаться. Да и не хотел. Видимо, меня посетила какая-то форма помешательства. Шизофрения, что ли? Там, кажется, наблюдается раздвоение личности?

В общем, утром я встал, умылся, побрился, позавтракал и отправился в Медакадемию. Там двинул сразу в деканат и попросил отдать мне мои документы. Наш декан Зоя Федоровна попыталась меня лечить и, было, наотрез отказалась их отдавать, предлагая подумать и все взвесить. Я ответил на это резкой отповедью, переходящей в откровенное хамство, после чего документы практически полетели мне в лицо. Вместе с папкой, где они хранились. Женщиной наш декан была резкой, и хамства не терпела, на что я, собственно и делал ставку устраивая эту провокацию. Вот и славно! Даже с обходником бегать не пришлось.

Из деканата я двинул в военкомат и привел военкома в состояние тихого экстаза, заявив о своем желании послужить Родине в десантных войсках. Немного придя в себя, он быстренько отправил меня на медкомиссию, благо та в этот день работала — шел осенний призыв. Медкомиссию я прошел с блеском (а кто бы сомневался) и часа в четыре вышел из дверей военкомата с повесткой, предписывающей мне явиться завтра на сборный пункт с вещами (ну да, а чего тянуть — не дай Бог призывник передумает, и ищи его потом).

Вечером я «порадовал» родителей своим предстоящим новым статусом. Они даже не сразу поверили, думали, это юмор такой извращенный у меня прорезался в связи с душевной травмой. Однако, увидев представленные мною доказательства, пришли в ужас. Мама вначале ударилась в крик, потом, видя, что впечатления это на меня не производит, убежала в родительскую спальню, откуда еще долго доносились ее рыдания. Отец, после ухода со сцены матери и, наконец, осознав ситуацию, посмотрел на меня странным, дотоле мной, не виденным взглядом, и глухо произнес:

— Ну что ж, сын, это твоя жизнь и если ты хочешь слить ее в унитаз из-за первой же девчонки…

Потом развернулся и пошел успокаивать маму.

Меня эта сцена практически не тронула. Говорю же — во мне поселилась другая личность, которой и мамины слезы и слова отца были безразличны. Одно слово — шизофрения. Хотя, психиатра (или все же нервопатолога?) на медкомиссии я только что проходил и ничего, написал здоров. Странно… А по поводу сентенции, выданной отцом, я был не согласен по двум пунктам. Первое — Ирка девчонка все же не первая попавшаяся — таких поискать. И дело тут не в необъективности влюбленного идиота. Мое бесстрастное альтерэго поддерживало это мнение. Второе — разве почетный долг и обязанность гражданина, а именно, служба в Вооруженных Силах называется сливанием жизни в унитаз? А как же школа мужества и т. д.? Или это из другого советского периода истории, а сейчас страну должны защищать недотепы и неудачники? Если так, то такой стране остается только посочувствовать. А может военная служба настоящее мое призвание? Ведь в мед пошел я за Андрюхой, а не по зову сердца.

Спал крепко, без сновидений — редко такое бывало в последнее время. Проснулся около семи. Сбор у военкомата был назначен в девять. Родители были дома, но из спальни не выходили. Что ж… Я умылся, с аппетитом плотно позавтракал, еще раз прикинул — все ли взял, что может пригодиться, закинул рюкзак на плечо, стукнул в дверь родительской спальни:

— Мам, пап, я ушел! Пока!

Ответа не последовало, только что-то стукнуло об пол — кто-то что-то уронил. Значит живы. И то ладно. Я окинул прощальным взглядом квартиру — все же так надолго из дома я еще ни разу не уезжал. Прислушался к себе: ничего внутри не ворохнулось, никаких переживаний, или сожалений. М-дя…. Там вообще, что-нибудь осталось? Типа — души? Не похоже…. Ладно! Двинули! Я толкнул дверь и бодро поскакал по вниз ступенькам.

Родители к военкомату все же пришли. Я их увидел, когда нас уже рассаживали в автобусы. Они тихо стояли в толпе пьяненьких провожающих и смотрели на меня печальными глазами. Мама выглядела откровенно плохо. Памятуя о возникших у нее в последнее время проблемах с сердцем, я прежний, наверное, заволновался бы, расстроился. Но я, теперешний, констатировал это довольно спокойно, как-то отстраненно.

Что было дальше? Дальше шесть месяцев десантной учебки, которые я пережил относительно легко. Физическими нагрузками меня было удивить не просто, ну а скотское отношение сержантов я воспринимал отстраненно, благодаря тому, что сознание мое продолжало существовать в режиме «альтер эго».

Полгода пролетели на удивление быстро. Уже к концу учебки я получил письмо от кого-то из сокурсников (некоторые еще продолжали мне писать, хотя ни на одно письмо я не ответил). В письме сообщалось, что Ирка вышла замуж за Андрюху. Я воспринял эту весть совершенно спокойно, только новый обитатель внутри меня стал чувствовать себя еще увереннее, а появившиеся было в последнее время робкие попытки меня прежнего вмешиваться в реальность, прекратились.

Учебка закончилась и нас раскидали по строевым частям. А тут подоспела очередная кавказская война, куда я и загремел в должности командира отделения. Подробно о войне рассказывать не буду. Хорошего вспомнить нечего, а плохое не хочется. Отвоевал почти год. Получил два ранения и контузию. Правда, легкие — обошлось медсанбатом. А потом я попал в плен. Как? Очень просто, как и все на войне.

БМД-эшка (кто не знает — боевая машина десанта), на которой в качестве головного охранения мы ехали впереди колонны, налетела на мощный фугас. Кто сидел внутри погибли сразу — так всегда бывает. Я же и еще четверо парней из моего отделения сидели на броне, и нас стряхнуло на камни у обочины. Я приземлился исключительно неудачно — на голову. Если бы не каска разлетелась бы моя голова, как спелый арбуз, а так получил только качественное сотрясение мозга с полной потерей сознания. Колонну нашу, как мне потом рассказали, покрошили в капусту, а меня пинками приведя в сознание, увели в горы. Меня и еще семь человек.

Потом были полгода плена, побег, погоня, тяжелое ранение и спасение в последний момент, как в кино. Очнулся в госпитале, через три дня. Физическое и нервное истощение вкупе с начавшимся от полученных ран сепсисом, едва не отправили меня на тот свет. Но ничего — выкарабкался. Правда еще через три дня жизнь показала, что может и не стоило особенно стараться-то. Почему?

Потому что за время плена моих родителей не стало. Автокатастрофа. И виной всему, как я решил, была моя дурость с армией. Не сдох только благодаря моему альтер эго, который поставил в сознании блок, позволяющий продолжить жить.

Выписали меня через три недели и одновременно дембельнули — срок службы закончился, пока я был в плену. Перед этим повесили какую-то медаль. Ее я засунул на самое дно чемодана. Приехал домой. Пусто, затхло. Через месяц, продав квартиру, с немалыми деньгами отправился искать счастье в столицу. Это с подачи меня-второго. В Москве «я-второй» очень неплохо вписался в местную жизнь. Благодаря имеющемуся стартовому капиталу, удалось организовать небольшой бизнес, который за четыре года превратился во вполне средний, даже по меркам столицы. Четыре года — приличный срок. Чем дальше, тем чаще «я-первый» выныривал из небытия, пытаясь отстоять свое право на существование и в один прекрасный день вернулся окончательно. Я стал собой изначальным. Хотя, не совсем. С «я-вторым» мы научились сосуществовать. Его я использовал в роли кризис-менеджера в экстремальных ситуациях, которых в моей жизни было больше, чем бы хотелось. Но и когда выпускал свое альтер эго наружу, я мог контролировать это странное существо и тормозить, когда его слишком заносило. Полезное это свойство не раз выручало.

Прошла еще пара лет и моему изначальному «я» стало тоскливо. Жениться я так и не сподобился. Наверное, до сих пор продолжал любить Ирку.

Кстати, с Андреем в качестве супруги Иринка прожила всего около года. Потом они развелись. Это произошло во время моего пребывания в плену. Сразу после развода она уехала в штаты. Насовсем. Через год туда же отправились ее родители и больше никаких сведений о ней за все это время я не получал.

Что касается Андрюхи…. Он пропал. На нашем озере. Через месяц после развода. За неделю до гибели моих родителей.

Глава 4

Итак, через шесть лет московская жизнь достала меня окончательно. Все чаще терзали приступы вроде бы беспричинной тоски. Ностальгия по малой Родине проснулась. Я честно с этим боролся. Примерно полгода. Периодически включал «я-второго». Не помогало. В общем, через шесть месяцев бороться устал. Продал бизнес, квартиру, загородный дом и уехал в свой родной город. Денег от всех этих продаж для нашей провинциальной глуши получилось неприлично много. Купил просторную квартиру в центре — что поделать, привыкаешь к комфорту быстро. Да и чего экономить — денег немерено. Оставшуюся сумму положил в надежный банк под хорошие проценты. Заниматься бизнесом пока желания не было — устал.

Остаток зимы после переезда предавался блаженному безделью. Даже спорт забросил, чего до сих пор себе не позволял. Так что к весне набрал лишних килограммов пять. С приходом тепла очнулся от спячки. Организм, привыкший за последние годы к сумасшедшему темпу жизни, требовал действия. Начал с восстановления физической формы. Нашел друзей из прошлой жизни. Некоторые продолжали занятия спортом. Присоединился. Восстановил форму на удивление быстро. Жизнь начала обретать гармонию — общение с друзьями, тренировки, душевный покой…. В таком блаженном состоянии я дожил до лета. В начале июня кампанией выбрались на пикник к одному из пригородных озер. Выпили, закусили, полезли купаться. Я заплыл почти на середину этого немаленького водоема. И вот тут в воде меня опять нахлобучила ностальгия. Видимо, всплыли ассоциации из прошлой жизни: подводное плавание, охота, Андрюха, дружба, Ирка, любовь. Вылез на берег в растрепанных чувствах. Ребята стали расспрашивать, что случилось. Отговорился головной болью, улегся на травку и попытался разобраться в своих мыслях и желаниях. Получалось не очень. Но, в конце концов, все же, решил воплотить в жизнь два момента. Первое: возобновить занятия подводной охотой — ну просто потянуло неодолимо. И второе — посетить озеро Туманное, оно же Гиблое и поискать там Андрюху. Его я, кстати, давно простил. Посмертно, к сожалению. Вот так, ни больше, ни меньше. Я понимал, что моего друга искали профессионалы, причем сразу после исчезновения — ребята рассказали об этом подробно. И теперь, через столько лет возобновлять поиски, да еще и в одиночку вряд ли имеет смысл. Но в таких вопросах логика отступает перед эмоциями. Мне это было просто нужно, без всякого логического оправдания.

Решено — сделано. Я начал закупать водолазное оборудование, параллельно возобновив занятия подводным плаванием, совмещая их с охотой. Нашел единомышленников. В нашем городе, оказывается, существовал клуб дайвинга и подводной охоты. Народ здесь подобрался самый разный от мужиков под шестьдесят, до пятнадцатилетних пацанов — до боли напоминающих нас с Андрюхой десятилетней давности.

Через месяц оборудование было приобретено и испытано. Я загрузил его в прицеп недорогого подержанного джипа, обладающего, тем не менее, главным для меня свойством — хорошей проходимостью на бездорожье. Никого из друзей с собой брать не стал. Ни с кем даже не поделился своими планами. Все предстоящее должно было стать только моим, сугубо личным делом.

Глава 5

И вот, я встречаю утро на нашем озере. Лагерь обустроен, завтрак съеден. Прицепчик с аквалангами, оборудованием, надувной лодкой и кое-какой мелочевкой, разгружен. Лодка накачена и спущена на воду. На нее привешен мотор. К лодке прилагается легкий алюминиевый трап, чтобы удобно было забираться в нее из воды с увесистыми баллонами акваланга. Скорее это даже не лодка — рафт. Обычная надувная лодка не очень-то устойчива, и забраться в нее с аквалангом — проблема. А тут с кормы, левее двигателя цепляем лесенку, и вполне комфортно можно выбираться из воды.

Однако вот так сразу пускаться на поиски я был не готов. А кто меня, собственно, гонит? Лето только началось, времени вагон. Решено: сегодня охочусь. Продолжу восстановление формы, акклиматизация, опять же, да и уха на обед не помешает. В общем, до обеда наплавался, нанырялся и настрелялся от души. На уху рыбы хватило. Осталось еще и на ужин — запечь в золе. Язь, подлещики, пара голавлей. Охотился у ближнего к лагерю, пологого берега. К середине, к карстовым воронкам, а тем более к трясине не заплывал. Повторюсь: был не готов морально. Потому знаменитых карасей среди добычи не было — они пасутся как раз возле заболоченного берега.

После обеда поплавал еще пару часов. На этот раз добрался до одной из воронок, той, которая помельче. Проплыл по ее краю. Нырять не решился: помнил, что глубоко, да и все еще жутковато было. Решил, что заберусь сюда с аквалангом.

Окончательно выбрался из воды в пятом часу. Стянул гидрокостюм и занялся ужином. На ужин были остатки ухи и пара крупных голавлей, запеченных в углях. Ночь прошла спокойно. Следующий день провел точно так же, как первый. Только расширил географию своих охотничьих вылазок. Потом был еще один такой же день, потом еще один и еще…. Количество добытой рыбы впечатляло.

Так незаметно пролетела неделя. Именно в ночь с седьмого на восьмой день моего пребывания на озере, мне приснился Андрей. Сон, прямо скажем, был жутковатый и весьма реалистичный, ну за некоторыми исключениями.

Снилось мне, что я все же поплыл охотиться к западному берегу озера, к трясине. Заплыл под травяной ковер довольно далеко, за воздухом всплывать стало некуда, но я, почему-то не чувствовал в нем нужды. И вот смотрю — на границе видимости появляется большой, пока еще плохо различимый силуэт. И это явно не рыба. Еще толком не поняв, что это, я окаменел от ужаса. Силуэт приближался, приобретая очертания человеческого тела. Еще пара метров и я узнал Андрея. Бледное до синевы лицо, плотно сжатые губы, застывшие неживые глаза. Уплыть не мог и обреченно ждал приближения чудовища, бывшего когда-то моим другом. Не доплыв до меня буквально метра, Андрей остановился, заглянул своими слепыми глазами мне в лицо, жутко, обнажая бледные, бескровные десны, улыбнулся, взмахнул призывно рукой, развернулся и стал удаляться, причем, совсем не двигая конечностями. На границе видимости он оглянулся и снова взмахнул рукой, приглашая следовать за собой.

На этом месте я проснулся, судорожным движением принял положение сидя, в своем спальном мешке. Тело покрывал холодный пот. Волосы на всем теле стояли торчком. Несколько минут я приходил в себя, успокаивая дыхание. Потом вылез из палатки. Шел четвертый час. Небо только-только начало сереть. В зарослях прибрежного кустарника мерещилось движение каких-то смутных теней. Поеживаясь и поминутно оглядываясь, я разжег сложенный еще с вечера костер. Сухие дрова занялись дружно, и скоро веселое пламя почти разогнало ужас, навеянный сном. Я повесил кипятиться залитый с вечера чайник, уселся на раскладной стульчик, протянул к костру похолодевшие руки и задумался. И что же этот дурацкий сон значит? Ничего же подобного не было за все эти годы. Удивительно, но со времени гибели, Андрей мне, ни разу не снился. Тем более в таком жутковатом виде. И здесь я неделю. Понимаю, приснился бы в первую ночь под впечатлением обстановки, так сказать. Чего ж только теперь-то? Однако еще один такой сон и можно не проснуться — кондрашка хватит. Ну и что делать? Сворачиваться и валить домой? А если там будет продолжение? В пустой-то квартире. Бр-р-р…. А ведь он звал меня туда. Под трясину. Я никогда не был мистиком и ни с чем таким до сих пор не сталкивался. Но ведь все бывает впервые. Значит звал? Ну, если зовет, надо идти.

И я начал собираться. Проверил давление в рафте, который уже неделю сиротливо стоял на приколе рядом с лагерем. Повторюсь, охотился неподалеку и он до сих пор мне ни разу не понадобился. Проверил зарядку аквалангов, собрал и сложил в рафт всю необходимую мелочь. Позавтракал. В десять утра я был готов.

До края трясины домчался быстро, меньше чем за десять минут — новый движок тянул, как зверь. Бросил якорь, повесил на бортик трап для удобства подъема из воды. Гидрокостюм натянул еще на берегу, поэтому мне оставалось надеть ласты, акваланг и прицепить на пояс грузы, для создания нулевой плавучести. На плече закрепил мощный фонарь — кто знает, что там под травяным поковром с освещенностью, вряд ли очень хорошо. Экипировавшись, я сразу бултыхнулся в воду, чтобы не передумать. Погрузился метра на три, продулся и осмотрелся. Вода сегодня была на редкость прозрачна: видимость составляла не меньше пятнадцати метров. Встал на якорь очень удачно: свободная от ила и тины дорожка, которую мы обнаружили еще с Андрюхой, ведущая, судя по всему к стоку, начиналась практически под моим рафтом. Ну что ж, по ней и пойдем. Я погрузился почти до дна, усеянного выбеленными глыбами известняка, и сразу почувствовал течение, не сильно, но настойчиво затягивающее меня под трясину. Сопротивляться я не собирался: двигаться по течению — экономить силы и время. Слегка подрабатывая ластами, влекомый слабым течением, я двигался примерно в метре от дна.

Под травяным слоем царили сумерки. Только из окон — участков чистой воды посреди трясины — на дно опускались столбы солнечного света. Такие световые колонны смягчали сумрачность пейзажа и придавали подтрясинному пространству мрачное величие. От участков дна, которые освещались окнами, тянулись до поверхности воды мясистые тяжи кувшинок, разворачивающихся на водной глади в крупные, поблескивающие глянцем, листья. Неосвещенное дно было покрыто толстым слоем ила, в котором, поднимая муть, копались, отсвечивая золотыми боками, караси. Подавив, некстати проснувшийся охотничий инстинкт, я продолжил свое неторопливое движение к неведомой цели. Количество окон в трясине наверху становилось меньше. Площадь их тоже сокращалась. Сумерки, соответственно, сгущались, но белая дорожка подомной была видна вполне отчетливо. Я проплыл метров триста, когда заметил, что дно и белая дорожка с ним вместе, пошли вниз. Так-так-так…. Включил фонарь и посветил вправо и влево. Было похоже, что я добрался таки до края карстовой воронки, о которой говорили спасатели. Ну-с, посмотрим, куда же меня звал мой покойный друг. Вслед за течением я двинулся вниз. Что забавно, страх исчез. Зато появился исследовательский зуд, сдобренный изрядной долей какого-то детского любопытства.

Глубина нарастала медленно — эта воронка была, судя по всему, мельче тех, которые находились в середине озера и стенки ее, соответственно, были более пологими. Через пару минут спуска глянул на свои часы-глубиномер. Одиннадцать метров. Ничего — терпимо. Еще через минуту обратил внимание, что вопреки логике (я все же погружался) вокруг становится светлее. Интересно девки пляшут. Ладно, смотрим дальше. Вскоре стал понятен источник освещения. Оказалось, что над воронкой имеет место быть довольно обширное окно, через которое льются потоки солнечного света. Я наморщил мозг, вспоминая, было ли такое громадное окно чистой воды в относительной близи от западного берега семь лет назад, когда мы с Андрюхой занимались исследованием озера. Ничего подобного не вспоминалось. Странно…. Что, за это время слой трясины здесь рассосался сам собой? Не слышал о таких явлениях. Или кто-то специально расчистил такую площадь от плавучего травяного покрова? И кому это было надо? Ну, кто бы это ни был, нужно его поблагодарить — освещенность была прекрасной, видимость тоже. Все это я оценил, когда вплыл в эту световую колонну. Видимость оказалась даже лучше, чем у границы трясины — метров двадцать. Однако надо притормозить спуск — течение заметно усилилось, и я рисковал с разгону залететь в какую-нибудь дыру, служащую стоком нашему озеру. Усиленно работая ластами, я подвсплыл метра на три и вышел из течения в спокойную воду. Держась на этой глубине — по глубиномеру метров десять — я поплыл дальше. К центру воронки добрался минут через пять. Видимость продолжала оставаться изумительной и пейзаж, развернувшийся подомной, был как на ладони. На дне воронки зиял провал. Видимо когда-то давно в толще известняка под воронкой существовала довольно обширная полость, вымытая водой, вытекающей из озера. Однажды ее свод обрушился и образовался эдакий миниканьон с отвесными стенками высотой метров пятнадцать и дном, заваленным крупными обломками известняка. Длина провала составляла метров семьдесят и ширина — сорок. Где-то там, в глубине этого разлома предположительно находился искомый сток. Во всяком случае, белая дорожка заканчивалась у обрывистого края. Дно его просматривалось слабовато — с той точки, где я завис, до дна было метров двадцать. Света хватало, но прозрачность воды накладывала свои ограничения.

Я глянул на глубиномер — все те же десять метров. И еще около двадцати до дна провала. И того не меньше тридцати — солидно. Максимум, на который я погружался в свое время на Красном море — восемнадцать метров. Измеряли. Лезть туда, однако, надо — зря, что ли сюда забрался. Так, смотрим на манометр. Давление в расходуемом баллоне упало вдвое. Второй баллон полон. Считаем. На тридцати метрах воздуха должно хватить не меньше чем на сорок минут. Скорее больше, но лучше считать с запасом. При подъеме надо будет делать декомпрессионную остановку на трех метрах минут на пять, насколько я помню таблицу. Это если я пробуду на глубине полчаса. Ну да — на полчаса у меня примерно и воздуха. С хорошим запасом. Что ж, с Богом!

Я согнулся в поясе, вскинул ноги вверх и усиленно заработал ластами. Дно начало приближаться, давление расти. Так, остановочка для продувки. Щелчок в ушах — нормально, идем дальше. Маску присасывает к лицу — через нос поддуваем в нее воздуха. Нормально. Через пять метров еще остановка. Опять продуваемся. Еще через пять — снова. Так. Вот оно и дно. Не так все и страшно — подумаешь, тридцать метров. Осматриваюсь. Прямо подо мной громадный обломок известняка, возвышающийся над дном метра на четыре. Опускаюсь на его вершину, глажу ладонью шершавую поверхность. Засекаю на водолазных часах тридцать минут. Ну и куда дальше? Так, белая дорожка, промытая течением, позади меня. Провал вытянулся, опять же относительно моего положения, спереди назад. Глыба, на которой я устроился, находится метрах в десяти от края провала, в который впадает дорожка. От меня до правой стенки метров двадцать, до левой, примерно, столько же. Ни справа, ни слева дорожки не видно. И не мудрено — здесь на глыбах нигде нет ни ила, ни тины. Ладно, попробуем поискать течение и уж по нему найдем сток. Поток должен проходить по дну справа, или слева от моей глыбы, поэтому я решил вначале пересечь провал от нее до правой стенки, и если здесь не найду течение, попробую поискать с другой стороны.

Сказано — сделано. Я оттолкнулся от, ставшей уже какой-то родной и близкой глыбы, и поплыл вправо, резко забирая ко дну и где-то на середине пути до стены, наткнулся на искомый поток. Здесь течение было ощутимо сильнее. Оно развернуло меня влево и потянуло за собой по продольной оси провала. Пожалуй, стоило подвсплыть и выбраться из основного потока, чтобы, опять-таки, не затянуло туда, куда мне пока не надо. Не мешкая, подвсплыл метра на три. Здесь течение было заметно слабее. Так, следуя за течением, проплыл почти всю длину провала. Сток я заметил метров за десять. Он представлял собой довольно большую дыру почти правильной круглой формы метра два с половиной в диаметре, и располагался в самом низу дальней, обрывистой стенки провала.

Я принял левее и так, левее и выше водного потока добрался до стока. Вернее до стенки слева от него. Метра на два. Осторожно по неровной, известняковой стене добрался до края дыры и аккуратно заглянул в нее. Солнечные лучи освещали пространство внутри подводной пещеры метра на три-четыре. И на всем этом освещенном пространстве были видны только обломки известняка, сглаженные и обкатанные течением. Течение было весьма ощутимым, но не таким сильным, как я предполагал. Пожалуй, если напрячься, можно было даже выгрести против него. Неужели Андрюха полез туда? Зачем? Он, что — действительно самоубийца? Был. Ну а куда еще он мог подеваться, кроме этой дыры? Наверняка ведь до нее добрался. Возможно, правда, что его затянуло туда уже мертвого, или потерявшего сознание. М-да…. Гадать тут можно до бесконечности. Но пресловутое шестое чувство подсказывало, что Андрюху унесло в эту дыру. Ну и что делать дальше? Лезть туда и разделить участь моего друга — безумие, экзотический способ самоубийства. Можно, конечно, закрепить у входа веревку и проникнуть в пещеру насколько позволит ее длина и запас воздуха в баллонах. Потом, подтягиваясь по ней, выбраться оттуда, если не смогу выгрести против течения. А что, неплохая идея. Бухта хорошего капронового шнура длиной двести метров у меня есть. Надо завтра попробовать. Зарядить баллоны и взять с собой еще один акваланг в запас, что бы подольше пробыть здесь, не всплывая. Надо только посмотреть по таблицам время декомпрессии при подъеме с этой глубины, исходя из времени, которое я здесь пробуду.

Решено. Только перед подъемом попробовать посветить фонарем и заглянуть подальше в пещеру — может, увижу что-то интересное. Я снял с крепления на плече фонарь, включил его и посветил в глубину пещеры. Фонарь у меня был мощный и пробивал темноту на все двадцать метров видимости. На всем этом протяжении тоннель был прямым без поворотов и изгибов. Ни расширений, ни сужений. Стенки на вид гладкие, без выступов, видимо выровненные течением. На полу пещеры все те же обкатанные течением куски известняка. В общем, на первый взгляд ничего интересного. А вот на второй…. Во второй раз, скользнув лучом фонаря по полу, я засек какой-то взблеск. На самой границе видимости. Наведя фонарь на подозрительное место, напрягая зрение, присмотрелся. Определенно, там что-то тускло блестело, но что — разглядеть было невозможно. Черт! Теперь просто так уйти отсюда, не выяснив, что же там такое, я не мог. Изведусь же до завтра, да и течение может эту штуку утащить еще глубже. Так, а если аккуратненько, держась за разбросанные по полу пещеры крупные булыжники, одолеть эти жалкие двадцать метров и посмотреть, что там. А потом по тем же булыжникам выбраться обратно. Авантюра? Да нет. Течение не такое и сильное — можно выплыть и, вообще, ни за что не цепляясь. Пробовать? Почему бы и нет!

Что ж, сказано — сделано. Я, сделав переворот, и держась обеими руками за стенку входа, ногами вперед полез в пещеру. Присмотрев в глубине подходящий, солидных размеров обломок, отпустил руки и, пролетев подхваченный течением, сразу метра три, ухватился за него. Нормально. Выбрав следующий остановочный пункт, проделал тот же маневр. Течение и в самом деле оказалось не сильным. По первому впечатлению скорость была больше. Или оно за эти пять-семь минут действительно ослабло? Так, до цели еще десять-двенадцать метров. Пожалуй, можно развернуться головой по ходу движения — удобнее осматриваться, а затормозить с таким течением вполне успею. Даже не цепляясь за камни. Я отцепился, развернулся, и меня понесло уже головой вперед.

Блеск я засек сразу, как только развернулся и уже не выпускал его из луча прожектора. Через десяток секунд, активно работая ластами, завис над заинтересовавшем меня предметом. Это был водолазный нож. Андрюхин нож. Пару таких ножей, ему и мне, мы купили летом, после окончания первого курса. Хорошие ножи, дорогие. Точно такой же у меня сейчас был закреплен на правой голени. Уцепившись за валяющийся рядом обломок, я дотянулся до ножа, схватил его и поднес к глазам, подсвечивая фонарем, который опять закрепил на плече. Нож был, как новенький, словно вчера потерянный. Не мудрено — хорошая нержавеющая сталь. Что ж, я был прав, предполагая, что мой друг забрался сюда — вот очевидное подтверждение перед глазами. Ладно, завтра попробуем с веревкой залезть поглубже в эту дыру, а сейчас пора выбираться. Я засунул андрюхин нож за пояс с грузами, отцепился от камня, за который заякорился и усиленно заработал ластами, выгребая к выходу из пещеры.

Дальнейшее произошло настолько быстро, что я не успел сразу ни осознать случившееся, ни, соответственно, испугаться. Мгновенно усилившееся, по ощущениям на порядок, течение буквально ударило меня, смяло и поволокло, стукая о стенки в глубину тоннеля. Еще какое-то время пугаться было некогда — я пытался не разбить о стенки голову, маску и не повредить вентили баллонов. Фонарь уберечь не удалось — при очередном ударе плечом о стену он погас, и дальше меня несло в полной темноте. Потом тоннель, видимо, расширился — столкновения со стенами прекратились, правда, меня продолжало крутить и бросать из стороны в сторону. Вот тогда и пришло осознание ситуации, а вместе с ним и леденящий ужас. Такого ужаса я в своей жизни ни разу не испытывал, даже на войне. Ужас глушил мысли, лишал воли к сопротивлению. Через какое время я начал хоть что-то соображать — не знаю: чувство времени потерялось вместе с мыслями. Поток успокоился, мотать и крутить меня перестало, но скорость осталась прежней. Это выяснилось, когда я попытался, было погрести против течения — бесполезная затея.

Следующей моей осмысленной попыткой хоть что-то предпринять, было уйти вниз, достичь дна пещеры и зацепившись там за что-нибудь, удержаться на месте и переждать это бедствие. Ведь было же течение медленнее, когда я заплывал в пещеру. Значит рано или поздно скорость его опять уменьшится и можно будет попытаться выбраться отсюда. Если, конечно, меня с этой сумасшедшей скоростью не занесло фатально далеко. Так далеко, что выбраться уже не хватит воздуха в баллонах. Погружался я долго. Трижды продувался, дважды поддувал воздух в присасывающуюся к лицу маску. Прекратил погружение, когда светящийся циферблат моих водолазных часов показал глубину пятьдесят метров. Дна не было. Погружаться дальше было опасно — кислородное опьянение, азотный наркоз. Что идет зачем, и на какой глубине начинается, я помнил плохо, но, вроде бы, уже где-то близко. Расход воздуха, опять же, на глубине возрастает. Лучше тогда уж подняться — на дольше хватит. Решено — поднимаюсь, пока позволит потолок пещеры. Главное не забыть про декомпрессионную остановку.

Начал подъем. На двадцати сделал пятиминутную остановку. Потом продолжил. Десять метров. Интересно, куда же меня занесло — пещера начиналась на тридцати. Тоннель поднимается, что ли? Может эдак меня на поверхность вынесет? Мечты были прерваны чувствительным ударом головой о потолок пещеры. М-да — не судьба. Чтобы не разбить голову, погрузился на пять метров и отдался на волю течения, решив через некоторое время повторить попытку подъема. Прикинул запас воздуха. Выходило не более получаса. Не густо. Через пять минут повторил попытку всплыть. С тем же результатом. Потом еще и еще — потолок оставался все там же.

Внезапно навалилась смертельная усталость и апатия. Я смирился со своей гибелью. Как-то вяло подумал, что теперь знаю, каким образом погиб Андрей. Потом прикрыл глаза — все равно вокруг царила угольная темнота. Течение стало совсем ровным, хотя все таким же быстрым. Меня несло в горизонтальном положении, лишь иногда слегка покачивая. Наваливалась сонливость. Воздух кончается, что ли, вяло подумал я. Но нет — воздух с шипением продолжал исправно поступать в легочный автомат. Потом все же действительно задремал. На какое время — не знаю. Судя по тому, что когда снова открыл глаза, я все еще дышал, не более десяти минут — примерно на столько оставалось перед тем запаса воздуха. Но по субъективным ощущениям прошла вечность.

Первое, что понял, когда открыл глаза, это то, что я опять вижу. Слабо, не четко, но вижу свои пальцы на вытянутой руке. Осознание происходящего пришло не сразу, а когда все же это понял, от вновь вспыхнувшей надежды учащенно забилось сердце. Откуда-то проникает свет. Нужно было срочно выяснить откуда — воздух в баллонах мог кончиться в любую секунду. Кстати, течение, похоже, замедлилось. Возможно, даже до того уровня, когда я полез в пещеру. Но возвращаться назад, нечего было думать — унесло меня, судя по всему, на километры. Ни сил, ни, главное, воздуха для того, чтобы вернуться не хватит. Одна надежда — свет откуда-то поступает, надо найти, откуда и, возможно, удастся выбраться на поверхность.

Я начал лихорадочно осматриваться вокруг. За время моего, то ли сна, то ли забытья, меня развернуло поперек течения, и как только посмотрел по его ходу, сразу же увидел столб света, падающий откуда-то сверху, пронзающий черную воду и рассеивающийся где-то глубоко внизу. Меня несло прямо на него. Свет был неяркий, присмотревшись, я это понял. Сам столб света был довольно узким, теперь, когда течение подтащило меня к нему почти вплотную, это стало хорошо видно. Однако надо было действовать, если не хочу, что бы меня пронесло мимо. Я заработал ластами и начал подниматься, целясь на основание луча. Очень быстро достиг потолка пещеры, и сумел остановился, зацепившись за какой-то выступ. Дыра, из которой лился поток света, находилась метрах в трех впереди меня в потолке. Перехватываясь руками от выступа к выступу, добрался до ее края и так, ногами вперед влез в нее. Сразу же перевернулся головой вверх и усиленно заработал ластами, одновременно пытаясь разглядеть — что там наверху. Восходящий тоннель, в который я попал, был неширок — не более двух метров. Но самое главное — где-то далеко вверху ясно виднелось отверстие, через которое и проникал свет. Излишне описывать с каким энтузиазмом я устремился вверх. Вот только вскоре энтузиазм сменился отчаянием: тоннель очень быстро сужался. Я начал задевать за стенки то баллонами, то плечами. Еще пара метров подъема и я понял, что дальше не пролезть. По крайней мере, с аквалангом. Снова глянул вверх: до конца тоннеля оставалось, вроде не так уж далеко — метров пять. Правда неизвестно, сколько там будет еще до поверхности воды. Хотя, почему неизвестно. Я глянул на глубиномер. Черт, все те же десять метров. Он же показывал эту глубину под потолком большой пещеры, а я уже метров на десять поднялся по этому восходящему тоннелю. Сдох приборчик? Возможно. И что делать? Если я сейчас сброшу акваланг и попытаюсь всплыть налегке, он пойдет на дно. А если тоннель и дальше будет сужаться и даже без баллонов не смогу пролезть? Догнать тонущий акваланг я не смогу. Дальше придется пытаться дышать водой. Или все же вернуться в большую пещеру и попытаться плыть дальше по течению, в надежде обнаружить еще один такой тоннель? С моим-то запасом воздуха? Сомнениям моим положил конец этот самый воздух. Вернее прекращение его поступления из последнего баллона. Все — кончился, свершилось. Теперь размышлять было нельзя, надо было действовать. Я расстегнул защелку ремней, сбросил ставшие ненужными баллоны и устремился вверх.

Глава 6

Дальше — бултыхание в гигантском колодце и чудесное спасение. Как уже было сказано, опознав в своей спасительнице Вальку Синицину, я вырубился. В первый раз сознание возвратилось в бане. Жаркой бане. Весь мой организм, изнывая от неги, сигналил, что именно это мне сейчас и нужно. Зрение пока воспринимало внешний мир не четко. Окружающее расплывалось и подрагивало. Ко всему прочему освещенность в баньке была не очень. Скосив глаза влево, я понял почему: свет попадал в не такое уж и маленькое помещение через единственное окно, весьма скромных размеров, скорее похожее на амбразуру. В следующую секунду и этот источник света заслонил чей-то темный силуэт. Силуэт приблизился вплотную, ухватил мой, начинающий оттаивать организм, и с неимоверной силой начал мять, гнуть и колотить его своими огромными, по ощущениям, лапищами. Я даже перепугался вначале, не въехав, что же со мной, собственно, делают. И только спустя некоторое время, догадался, что все эти манипуляции — разновидность какого-то согревающее-разминающего массажа. Поняв, что ничего страшного не происходит, я расслабился и начал получать удовольствие.

Чувство времени пока работало тоже не очень. Поэтому сколько продолжались реанимационные процедуры, я не понял. Потом мой лечащий врач помог мне присесть на лавку, служившую до этого массажным столом, пресек мои поползновения, снова вернуться в горизонтальное положение и попытался поставить меня на ноги. Ноги не держали. Неизвестный пробурчал что-то успокаивающее, подхватил, как ребенка на руки и куда-то понес. На этом месте, утомившееся сознание снова покинуло мое бренное тело.

Окончательно я пришел в себя в мягкой постели, укутанный теплым меховым одеялом. Действительно, меховым. Причем не из какой-то банальной овчины. В мехах я не разбираюсь, но тут мех был хорошим — видел на своих московских подружках шубки из такого меха. То ли куница, толи соболь. Я осмотрелся. Массивная, вроде бы из натурального дерева, кровать стояла в просторной и светлой… горнице. Почему-то именно это название выплыло из памяти. Над головой высокий бревенчатый потолок. Такие же бревенчатые стены, в одной из которых располагалось довольно большое окно. Окно разделено на мелкие, не очень ровные ячейки, в которые вставлены небольшие кусочки, вроде бы, стекла. Через окно в горницу лился солнечный свет. В стене слева прорублена дверь. Закрытая в настоящий момент. Кровать стояла на полу, набранном из широких, некрашеных, гладко выструганных досок. Кажется, такие доски называют плахами. Кроме кровати и, стоящего рядом с ней, массивного табурета, никакой мебели в комнате не было.

Ладно, как говорится: будем посмотреть. А пока надо протестировать организм. Я попытался присесть на своем мягком ложе. Получилось плохо — я был слаб, как ребенок. Мерзкое ощущение. Примерно так я себя чувствовал в госпитале после того, как провалялся три дня в бессознанке. Ощутив странную легкость в области, г-кхм, бедер и заглянув под одеяло, я обнаружил отсутствие привычного предмета туалета на этих самых бедрах. Табурет был пуст. Я с надеждой пошарил взглядом по полу возле кровати. Увы. И там плавок не было. Так-то чуть живой, а тут еще последних трусов лишили. Я даже немного разозлился, а разозлившись, собрался с силами и все же сумел принять сидячее положение.

В этот момент скрипнула открываемая дверь и в комнату вошла Синицина. Надо же, не померещилось — действительно она. Единственная странность — Валька за прошедшие восемь лет, нисколько не изменилась. Учитывая, что она моя ровесница, ей сейчас должно быть около двадцати семи, а выглядела она все на те же восемнадцать-девятнадцать. Странно, может, все-таки просто очень похожа. Да нет, не бывает такого полного сходства, вплоть до голоса. Одета Синицина была опять в странную одежду. Длинное, непривычного кроя платье, пошито из светлой ткани с узорами по вороту, рукавам и подолу. Веяло от этого платья какой-то неизбывной стариной. Точно реконструкторы, решил я.

Валентина приблизилась к кровати. Я инстинктивно поплотнее прикрыл мягким одеялом свои обнаженные чресла. Не дойдя до меня где-то с метр, Синицина, опустилась на колено, склонила голову и произнесла:

— Приветствую тебя, посланник. Народ славов в лице твоей недостойной жрицы желает тебе здравствовать.

Сказала и так замерла, на колене, с опущенной головой. Сказать, что я опешил — ничего не сказать. Может у меня жар и начался бред? Ущипнул себя за руку и еле сдержался, чтобы не зашипеть от боли: силы восстанавливались — ущипнул, так ущипнул. Пошедшая, было, кругом от всего этого абсурда голова, встала на место. Однако надо что-то делать с коленопреклоненной Валькой.

— Синицына, ты бы встала. Хватит дурака валять, — ничего более умного, чем эта фраза, в голову не пришло.

Подруга детства подняла голову и удивленно воззрилась на меня. Потом в глазах ее появилось понимание, и она ответила:

— Ты путаешь меня с кем-то из своей жизни в Ирии. Меня зовут Волеслава. И прости нас. Мы не сразу обнаружили тебя в священном колодце. Холодная вода вытянула из тебя силы и спутала твой разум. Это пройдет. И я помогу в этом.

— Почему ты? — на автомате спросил я.

— Как же иначе? Ведь я твоя главная жрица.

Так, или передо мной не Синицина, или это все же какая-то секта и ее опоили до потери памяти, или она великая актриса и разыгрывает тут спектакль. Да нет — голос Валькин. Не может же быть такого абсолютного сходства. Остается секта, ждущая какого-то очередного мессию, на месте которого по недоразумению оказался я. Ну, или реконструкторы и я вовлечен в их малопонятные игрища. И в том и в другом случае лучше подыграть. Ну, что ж.

— И как ты мне будешь помогать? — добавив в голос игривых ноток, спросил у нее. — Будешь меня отогревать?

Сказал и напрягся — а если она и впрямь сейчас займется этим. Я и языком-то шевелю с трудом. Опозорюсь. Мессия несостоятельный, блин.

— Ты позволишь мне подняться, господин?

В голосе Синициной, или все же Волеславы, явственно зазвенели льдинки. Похоже, выбиваюсь из образа «посланника кого-то там». Не будут тут бегом выполнять все мои прихоти. И не бегом, тоже не будут. Коленопреклоненная девица, тем не менее, не вставала, всерьез ожидая моего разрешения.

— Ладно. Извини — пошутил неудачно. И вставай, конечно.

Хотел добавить про цирк, который нечего устраивать, но сдержался. Базар здесь все же надо фильтровать. До полного прояснения ситуации.

Валентина-Волеслава поднялась на ноги и сказала уже менее холодно.

— Если тебе нужна женщина согревать постель, я подберу кого-то из девок поопрятнее. А я — главная жрица посланника богов.

— То есть, моя?

— А вот это и выяснится после испытаний.

Как-то не понравился мне тон ее последней фразы. Какой-то обещающий неприятности тон. Причем, обещающий неприятности лично мне.

— А что это за испытания? — как можно небрежнее поинтересовался я.

— Испытания посланника на истинность.

— А если подробнее?

— Посланник может оказаться не истинным. Посланником не богов, а нави.

Ну вот, теперь все ясно. Хоть и ни хрена не понятно. Пожалуй, надо как-то поаккуратней прояснить ситуацию в целом. И сделать это поможет э-э-э… Волеслава? Черт, совсем запутался. Так все же секта, или спектакль реконструкторов? Пока нельзя исключить ни того, ни другого. Ладно, подыграем.

— Волеслава!