Война и мир. Том 1 и 2

Сцена коротка, внятна и дана расчлененной: у нее есть видимый центр — портфель.

Князь Василий как бы бездействует, передав борьбу своей помощнице:

«— Я и не знаю, что в этой бумаге, — говорила княжна, обращаясь к князю Василию и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. — Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…

Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.

— Я знаю, милая, добрая княжна, — сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель, и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. — Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure…

Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы за портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость».

Анна Михайловна завладевает портфелем, так как Курагину становится ясным, что его антагонистка пойдет на открытый скандал. Она по своему происхождению родовитый человек, ее нельзя заставить молчать.

В традиционном романе такие сцены возможны, но они обычно помещаются в конце романа, как развязка интриги. В романе Диккенса «Жизнь и приключения Николаса Никльби» нужное завещание отнимается при помощи засады, и помощник благородного героя бьет помощника злодея по голове мехами для раздувания камина. Все дается гротескно и воспринимается как условное.

Толстой делает борьбу реальной, а интрига — борьба за наследство — обрывается.

В историческом романе интрига делает героя богатым и знатным, она развязка его судьбы. Богатство Пьера не делает его счастливым, он сам становится добычей.

Необходимость продолжать борьбу за эту добычу объясняется не коварством князя Василия, а его общественным положением. Этим он как бы оправдывается, но мир, в котором живет князь Василий, обвиняется. Хитрость и насилие становятся законом этого мира.

«Князь Василий не обдумывал своих планов… Он не говорил себе, например: «Вот этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне сорок тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было».

Интрига как бы восстанавливается в третьей части. По воле князя Василия Пьера приглашают жить в доме Курагиных, он вынужден встречаться с Элен. Курагины создают видимость, что Пьер ею увлечен.

Его оставляют с Элен вдвоем, но ничего похожего на признание в любви не происходит. Наконец Пьер однажды спросил Элен — довольна ли она нынешним вечером. Начинается совершенно незначительный разговор. В соседней комнате совещаются родители. Оказывается, что ничего не произошло. Князь Василий скорыми шагами входит в комнату, в которой находятся Пьер и Элен, и радостно заявляет: «Жена мне все сказала!»

Пьер растерян. Он говорит:

«— Элен!»

Она отвечает:

«— Ах, снимите эти… как эти… — она указывала на очки».

Пьер растерянно снимает очки, нагибается и хочет поцеловать руку Элен, но она «…быстрым и грубым движением головы перехватила его губы и свела их с своими».

Теперь поцелуй вырван, как портфель. Все сделано четко, грубо. Князь Василий — победитель.

Растерянный Пьер произносит для него ничего не значащие слова, что он любит Элен.

В привычной форме показано нечто новое — реальное, грубое и разоблачительное. Пьер виноват в том, что он подчиняется обычному.

В одном из предисловий Толстой назвал героев-аристократов милыми и близкими ему, автору; но таких аристократов в самом произведении нет. Салон Шерер — это мануфактура для производства лжи. Шерер — участница многих сделок; она пытается свести Анатоля Курагина с княжной Марьей Болконской; она и ее салон то за Кутузова, то против Кутузова. «Милые» люди оказались авторами ложного толкования истории; роль аристократии в произведении разоблачена.

Толстой начал роман с мыслью о декабристах. Декабристы были дворяне, но это были люди избранные из дворян. Толстой считал, что над мусором жизни прошел магнит, который вытянул все железо, но временами Толстой видел не мусор, а формы жизни, в которых принимали участие его родные, весь его род. Он дорожил этим хрусталем или русским стеклом, его звоном. Он хотел воспеть эту жизнь, но когда он начинал ее исследовать в описаниях, в столкновениях, она рассыпалась в его руках. В какой-то мере он знал это. Он говорил о том, что надо выдувать другую форму, другой пузырь; он относился к жизни, к укладу этой жизни, проверяемому войной, двойственно, и это создавало основной конфликт романа.

Девятнадцатого марта 1865 года Толстой записывает в дневнике: «Я зачитался историей Наполеона и Александра» (48, 60). Дальше на полторы страницы идет сжатая характеристика двух героев, их психологическое противопоставление. Наполеон дан, как ложь и тщеславие. Александр вначале прославлен: «Александр, умный, милый, чувствительный, ищущий с высоты величия объема, ищущий высоты человеческой. Отрекающийся от престола и дающий одобрение, не мешающий убийству Павла (не может быть)».

Двадцатого марта запись: «Крупные мысли! План истории Наполеона и Александра не ослабел» (48, 61).

Это осуществлено в расширенном и в корне измененном виде. Характеристика Наполеона осталась. Александр введен несколькими сценами, но почти нигде не психологизирован. Он дан в связи с молодым императором Францем-Иосифом, в столкновении с Кутузовым, в разговоре с Балашовым, в восторженном преклонении Николая Ростова, но нигде не показан ищущим истины в отношениях. Как антагонист Наполеона, Александр в произведении был заменен Кутузовым, причем противопоставление добра и зла заменено противопоставлением мнимой деятельности и театральности (Наполеон) и кажущегося бездействия, за которым скрывается мудрое решение, выжидающее, как определится не от Кутузова зависящая обстановка дела. План романа необыкновенно возрос, и в то же время в тот же день — 20 марта — записано: «Языков сказал, что объясняю речи — длинно — правда. Короче, короче» (48, 61).

Двадцать третьего марта записано: «Больше пропускать» (48, 62).

Как же происходит в искусстве, что план расширяется и в то же время принимается решение делать больше пропусков?

Длинные речи сокращаются, главы сжимаются. Средняя величина главы в «Войне и мире» — пять страниц, иногда две страницы, очень редко девять страниц. Главы замкнуты, имеют определенное место действия, имеют центр действия.

Картины боя даются в противоречии: высказывания о бое Наполеона, его офицеров, русских солдат. Таким путем события анализируются. Движение дыма в картине боя, застилающего сражение и движение войск, — также создает противоречие; противоречие между клубом взрыва и не сразу приходящим, как бы подтверждающим разрыв, звуком разрыва. Это дает читателю ощутимую объемность пространства, глубину его; размеры клубов разрывов — как на старинных картинах Гойи — подчеркивают огромность поля сражения.

Наполеон описывается не как мыслящее существо, а как актер, играющий определенную роль. Все время показывается, что происходит в действительности и как, не соответствуя этой действительности, не совпадая с ней, действует человек, который думает, который считает, что он управляет боем. Действия его описаны коротко, выбраны поступки мелочные — такие, как утренний туалет, насморк, повторение ненужных (как будто бы) приказаний.

Наполеон показан так, как можно показать танцующего на экране телевизора или говорящего, выключив звук.

Смысловая деталь и пропуск помогают переосмыслить общее.

«Короче, короче», «больше пропускать», — говорил Толстой, создавая одно из самых объемных по смыслу произведений в мире.

Андрей Болконский, Багратион, Тимохин и Тушин

Андрей Болконский кажется сперва любимым героем Толстого. Ему он передал свои заветные мысли. Перед ним преклоняется Пьер. Его уважает Кутузов. Его любят солдаты. Ему завидует Николай Ростов. Он адъютант и стремится не столько к строевой службе, как к военному руководству. Но этот человек не включен в работу. То пристальное внимание, с которым относится Толстой к Андрею Болконскому, не до конца оправдано.

Поэт Фет, подобострастно относившийся к аристократии, отдавший всю жизнь на доказательство своего очень сомнительного дворянского происхождения, считал образ князя Андрея неудачей; он думал, что вокруг этого героя нельзя организовать событий. Приведу отрывок из письма Фета: «Не думаю, чтобы князь Андрей был приятным сожителем, собеседником и т. д., но всего менее он герой, способный представлять нить, на которую поддевают внимание читателя… Пока князь Андрей был дома, где его порядочность была подвигом, рядом с пылким старцем-отцом и дурой женой, он был интересен, а когда он вышел туда, где надо что-либо делать, то Васька Денисов далеко заткнул его за пояс. Мне кажется, что я нашел ахиллову пяту романа, а впрочем, кто его знает»[4].

«Война и мир» начинается, как пьеса. Она начинается репликой фрейлины Анны Павловны Шерер. Реплика вводит нас сразу в эпоху, когда перекраивалась по многу раз карта Европы.

Ремарка о том, кто говорит, где говорит, кому говорит и когда происходит вся сцена, — дается только после восьми строк разговора. В этих строках только два слова русских.

Толстой щедро ввел, начиная с этой главы, в свою книгу французский язык. Ему показалось правильным, чтобы аристократы того времени говорили так, как они говорили, то есть по-французски. Он хотел показать, что такие люди, как Андрей Болконский, как Наташа Ростова, как отец ее, старый граф Ростов, — все они, плохо или хорошо зная по-французски, оставались русскими людьми — хорошими или плохими.

Французский язык тогда реально входил в образование дворянина, и Толстой, знавший несколько языков, сны видел на французском языке.

Французский язык в эпоху напечатания романа вызвал много споров. В первых вариантах у Толстого было раздраженное настаивание на применении французского языка и на аристократичности происхождения героев.

Между тем это раздраженное настаивание в предисловии на исключительном значении дворянства не осуществилось в романе.

Военные действия решаются профессиональными военными, правда Кутузов по происхождению аристократ, но князь Багратион, принадлежащий другому народу, для старой Москвы не аристократ, не знатный человек. Тушин и Тимохин скорее разночинцы, чем дворяне; они интеллигенты, как Тушин, или люди, выслужившиеся из солдат, как Тимохин. Тот офицер, который в бою под огнем вел в атаку солдат мимо Багратиона, даже не назван по имени; эти люди не аристократы, но они действуют и побеждают.

Андрей Болконский, как бы случайно, без воли автора, став полковым командиром на Бородинском поле, имеет при себе Тимохина, и Тимохин дает нам ощущение полного понимания того, что происходит.

Болконский мечтал о блистательном подвиге, о мгновенном решении стратегического задания. Он желал не только подвига, а «Тулона». Тулон — это военное действие, которое выдвинуло Наполеона из рядов армии.

Ко времени Бородинского боя Андрей Болконский понимает и другое: что «успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа…, а… от того чувства, которое есть во мне, в нем, — он указал на Тимохина, — в каждом солдате».

Здесь Толстой хочет сделать князя Андрея носителем своих военных мыслей.

Но замкнутый, гордый, все подвергающий анализу Андрей противоречит основной мысли Толстого о значении роевого хода истории, — о том, что она совершается не только не по воле одного какого-нибудь человека, а вообще как бы самодвигается.

Андрея Болконского Толстой дважды выводил из течения романа смертельно раненным.

Смертельно ранен был Андрей Болконский на Аустерлицком поле, и Толстой в одном из писем говорил, что он дальше не хотел описывать этого героя. Второй раз Андрей Болконский ранен на Бородине в то время, когда полк его в бездействии стоит под огнем.

Бойна дважды изменяет масштабность мыслей Андрея Болконского, и обожаемый Наполеон и ненавидимый Анатоль Курагин оказываются равно ничтожными перед лицом смерти.

Ранение Андрея Болконского создает новое состояние героя и примиряет его с Наташей.

Война облагораживает Андрея Болконского, но Андрей Болконский ничего не изменяет в ходе войны.

Не надо думать, что писатель, создавая вещь, проводит в ней те решения, которые он первоначально задумал. Толстой в «Войне и мире» иногда метался, как птица, попавшая в комнату. Он не знает, где выход.

Герои-аристократы были выбраны, как люди свободные, могущие выразить свое отношение к жизни. Он писал в одном из предисловий: «В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредоточивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, мне понятна, интересна и мила» (13, 55).

Эта декларация сделана тогда, когда произведение было задумано, но не построено.

Искусство, мастерство, анализ жизни нужны Толстому иному. Не только госпожа Шерер и ее собеседник князь Василий, но и все общество их оказалось в романе, если не считать семьи Ростовых, не интересным, но милым и не свободным.

Уже во второй главе в салоне Шерер появляется человек самой низшей иерархии — массивный, толстый молодой человек, незаконный сын вельможи графа Безухова — Пьер. Он огромен и несвойствен месту, в котором появляется. Он противоречит аристократическому салону свободой своих решений.

В горящей Москве Пьер хочет убить Наполеона, но вместо этого он спасает девочку из огня. По-новому потом видит жестокости войны, становясь пленным среди пленных; достигает равенства с людьми, достигнув равенства в бедствии. Плен Пьера — это его уход в народ. Это предчувствие или замена ненаписанного романа «Труждающиеся и обремененные».

Кутузов под Бородином и на тарутинской позиции

Одна десятитысячная планов и замыслов писателя осуществляется. Анализируя людей и их поступки, Толстой всегда доводил сразу для себя их характеристику до полной ясности — противоречащей обыденному, привычному, но часто изменял первоначальную мотивировку.

В планах книги назначение Кутузова определяется как случай: «Разве не было тысяч офицеров, убитых во времена войн Александра, без сравнения более храбрых, честных и добрых, чем сластолюбивый, хитрый и неверный Кутузов?» (13, 73).

Толстой передумал, перерешил. Он ввел черты женолюбия Кутузова даже в описании полководца на Бородине, но организовал весь характер полководца на понимании им ложности слов суетных решений и умении выждать.

Через знание Кутузова Толстой хотел разоблачить ложную военную науку, которую фельдмаршал будто бы презирал.

Он хотел показать Кутузова привычно дремлющим и умно апатичным. Это было не до конца верно, и Толстой преодолел эту схему, создав противоречивый и глубокий характер. Кутузов спокойно храбр. Военный опыт и храбрость позволяют ему требовать от подчиненных тяжелых жертв.

Кутузов был дважды тяжело ранен: на штурме Измаила и на перевале у Ялты.

Толстой, описав сцену, как спокойно посылает старик Кутузов Багратиона задержать армию Наполеона и как со старческой проницательностью главнокомандующий говорит о будущих боях, показывает Кутузова совсем близко: Болконский едет с ним в одной коляске: «…ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз».

Багратион сперва задерживает Мюрата переговорами, потом находит момент для нанесения удара, и наступление французов на время остановлено. Получив командование над всей русской армией, Кутузов продолжает отступление, потом дает сражение на Бородинском поле.

Толстой считает, что Бородинское поле — не позиция — это просто одно из мест в России. Он думает, что никакого выбора позиции Кутузовым не было сделано. Но Бородинское поле расположено между двумя реками, между Москвой-рекой и Нарой. Это междуречье, перерезанное ручьями. Наполеон стеснен в маневре и должен прорываться прямыми атаками. Но Наполеон — это Толстой тоже считает случайным — выходит на фланг русской позиции и стремится прижать наши войска к Москве-реке. Кутузов перебрасывает войска на фланг, русская армия сражается в наскоро созданных флешах; сопротивление так сильно, что удар Наполеона задержан. Он не решается, находясь так далеко от Франции, ввести в бой старую гвардию. Сражение прерывается. Русская армия отступает. Обе армии обессилены.

Наполеон сохранил резервы в наступательном бою и ослабил этим удар. Кутузов сохранил резервы в обороне. Русские отступили, не оставив неприятелю ни одного орудия и даже ни одного разбитого колеса: отступили, сохранив возможность маневрировать.

Кутузов самостоятельно, никого не спрашивая, против воли своего штаба принимает решение не давать сражения перед Москвой, а отдать город неприятелю. Он отступает, но не на север, где он должен был стать, чтобы защитить резиденцию государя императора в Петергофе, а на юг, защищая дорогу на хлебородные губернии и на Тулу. Он получает новые подкрепления, снабжает их оружием, сделанным на тульском заводе, успевает изменить некоторые особенности вооружения, увеличивает свою кавалерию, заново вооружив казачье пополнение.

То, что делает Кутузов, — было маневром, смело использующим своеобразие русской армии, ее устойчивость и способность наносить удары.

Оттесненный обходом Наполеона с первоначальных позиций, Кутузов останавливает наступление Наполеона ударом на тыл его армии.

Толстой, с великим умением видеть все собственными глазами, понял, что Кутузов — человек особого военного склада.

Он характеризует мысли Кутузова перед известием о выходе Наполеона из Москвы: «Они должны понять (думает про государя и его окружение старый военачальник), что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины-богатыри!»

Кутузов умел выжидать, и в этом отношении Толстой совершенно прав, но он не прав, когда думает, что военное искусство не существует и не существовало никогда и что все умение Кутузова состояло в том, что он отказывался дать сражение и считал всякий маневр вредным и невозможным.

Толстой показывает спокойствие Кутузова на Бородине. Дорого стоило это спокойствие фельдмаршалу. По натуре Кутузов был неудержимо вспыльчив. Сам Толстой так описывает припадки гнева Кутузова: «И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами».

Кутузов был вспыльчив, активен, но сражался всю жизнь — и в турецкой кампании, и в Отечественной войне — отступая. Это было его военное решение, а не результат его характера. И состояние Кутузова на Бородине было, вероятно, состоянием несдержанной ярости, которая вылилась наружу при донесении немца Вольцогена о том, что наши войска разбиты и отступают. Он никому, не передавал права оценивать положение армии, потому что он сам знал не только что происходит, но и для чего это происходит, его решение, в конечном счете, определит ход не только сражения, но и всей войны.

Конец «Войны и мира», Платон Каратаев и сон Николеньки Болконского

Толстой стремится понять силу народа, который разбил Наполеона. Он пишет великое произведение, но только в конце его вводит крестьянина Платона Каратаева.

Толстой всю жизнь собирался написать роман, главными героями которого были бы крестьяне, учился для этого по-новому смотреть на природу. Создавал связь сюжетов, в которых барин, очень часто декабрист, оказывался в одном положении с крестьянами, но это произведение так и не было Толстым создано, причины этого видны и в «Войне и мире».

Толстой знал крестьянскую Россию; он вырос в Ясной Поляне, жил два года восемь месяцев на Кавказе среди казаков, ходил с походами волонтером, сидел у солдатского костра; видал солдат в Севастополе.

Толстой дал классификацию солдатских характеров в докладной записке, написанной одновременно с «Севастопольскими рассказами». Характеристики даны так, что мы видим положение солдата в старой армии. Толстой писал: «Правила чести старинного воинства стали барьерами слишком высокими, которые мы привыкли проходить, нагибаясь под ними» (4, 285).

Дальше в докладной записке написано:

«…солдат существо, движимое одними телесными страданиями, солдат существо грубое, грубеющее еще более в сфере лишений, трудов и отсутствия оснований образования, знания образа правления, причин войны и всех чувств человека».

Конечно, солдат 1812 года знал, стоя на Бородинском поле, цели войны, но в Платоне Каратаеве нет черт профессионального солдата старой русской армии, и он про войну не говорит.

Платон Каратаев именно не солдат, и это подчеркнуто в романе, хотя Толстой и отмечает, что «Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом».

Считая, что Платон Каратаев сдан на службу приблизительно двадцати одного года, видишь, что он пробыл на службе больше двадцати пяти лет. Значит, он участвовал в походах восьмидесятых годов XVIII века, по времени мог бы быть солдатом суворовской школы.

Русский же солдат эпохи походов Суворова был хорошо обучен, инициативен и понимал свой маневр.

Но Толстой сообщает только, что Платон Каратаев «неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был».

Появился этот образ в конце «Войны и мира», в описании пути русских пленных, идущих за отступающей армией Наполеона.

Уже определился весь строй произведения, сложились его противопоставления, но Толстой встретил в них новые трудности, именно в главах с Каратаевым.

«Пятый том начал понемногу подвигаться», — писал Толстой П. И. Бартеневу 20 августа 1868 года (61, 205).

Легко, как заранее предусмотренное, появилось светское толкование истории в салоне А. П. Шерер. Идут главы о Николае Ростове в Воронеже и о Ростовых в Троицкой лавре.

Близится изображение победы. Заново проверяется, как изменились герои, прошедшие через испытание войны.

Труднее всего дались Толстому главы о том, как изменился Пьер в плену.

В третьей редакции плена появляется образ Платона Каратаева. Каратаев перестраивает сознание Пьера своей народной мудростью.

Сцена казни невинных людей, объявленных поджигателями, сламывает Пьера: