— Думаю, да. Проверите?
— Не нужно. Сейчас не стоит полностью доверять защитным чарам. Иди, Джегейль, собирайся. Гелли поможет тебе с вещами, подорожная будет к вечеру. Завтра утром выезжаешь.
— Хорошо. — Женя встала и замерла: казалось неправильным просто взять и уйти. Она робко улыбнулась: — Не тревожьтесь, я справлюсь. Если честно, самое сложное во всем этом — не забывать завизжать, если на постоялых дворах будут тараканы.
— Завизжать, потребовать назад деньги и уйти, хлопнув дверью, — почти серьезно продолжил граф. — В приличных гостиницах тараканов нет, а в неприличных виконтессе фор Циррент останавливаться не с руки.
— Поняла, запомню, — кивнула Женя. И добавила, уже выходя: — На самом деле я правда боюсь тараканов. Позорище, да? Но на них у меня рефлекс не визжать, а хватать тапок и бить со всей дури. Тоже не с руки виконтессе фор Циррент, я понимаю.
Вряд ли его на самом деле развлек ее глупый треп, но хоть улыбнулся, и то хлеб.
— На постоялых дворах не ешь в общей трапезной, требуй подавать еду в номер, — наставляла «племянницу» Гелли. — Если женщина ест в общем зале в одиночестве, это расценивается как приглашение.
— Но я же с Солли буду?
Гелли аж руками всплеснула:
— Служанка не ест за одним столом с госпожой! И потом, деточка, между нами… Солли в ее годы тяжело путешествовать, ты ее береги. Просто некого больше с тобой послать, а одной…
— Понимаю, одной совершенно неприлично, — кивнула девушка. — Вот если б кто мне еще объяснил, как сочетается «беречь» и «не есть за одним столом»?
— Солли объяснит, доверься ей. Она знает, что тебе нужно иногда подсказывать, как правильно.
Джегейль сосредоточенно кивнула, и Гелли продолжила наставления:
— Плати строго по счету, но отблагодари отдельно горничную, делавшую тебе постель и помогавшую с одеждой — серебряной монеты и доброго слова вполне хватит. Не вступай в разговоры, ты незамужняя девица и должна вести себя крайне скромно.
— К тому же мало ли кто и зачем пытается втереться в доверие, — кивнула Джегейль. Она слушала не просто внимательно, а с таким видом, будто мысленно записывает каждое слово, временами переспрашивала что-то — обычно о мелочах, которые самой Гелли казались насквозь понятными, не требующими вообще никаких объяснений.
— Гардероб маловат, зря не поторопили портного, — Гелли критически оглядела разложенные на широкой кровати платья, единственный костюм для прогулок, всего две теплых накидки, ворох обуви, перчаток, кружевных и вышитых воротничков, платочков и шейных косынок. — Ну да ладно, если задержишься там, Цинни тебе закажет.
— Да, по тирисской моде, — Джегейль чуть заметно поморщилась и тут же виновато улыбнулась: — Снова примерки…
— Ничего, зато попробуешь знаменитые линденские вафельные трубочки, — утешила Гелли. — Вот тоже загадка: вроде и рецепт известен, а нигде больше таких не делают. Кто ни пытался повторить, все не то! Право, жаль, что братец не занимается такими делами. Все-то у него политика, государственные интересы…
Они дружно рассмеялись.
На самом деле Гелли тревожилась за девушку — отправлять ее одну в достаточно долгую поездку, через границу в чужую страну, зимой, да еще и накануне войны, казалось неправильным. Слишком рискованным. Но сама Джегейль волновалась лишь о том, как бы не наделать ошибок, общаясь с трактирщиками, горничными, конюхами, пограничной стражей и прочими, кто может встретиться в пути. Она восприняла поручение Варрена как-то очень уж легко, даже радостно, и сейчас, несмотря на озабоченность и сотни вопросов, прямо-таки сияла предвкушением. Смеялась, спрашивая о том, что именно рассказать Цинни о помолвке, не хочет ли и тетушка Гелли передать на словах что-нибудь, чего не доверишь бумаге. Сетовала, что даже в дорогу не может позволить себе надеть «родную» одежду, объясняя, что в брюках и удобнее, и чувствует себя увереннее. Заучивала наизусть по карте Линда дорогу к дому графа ди Скавалля: «На всякий случай, мало ли что», — и вот это, похоже, была уступка тревоге, какому-то дурному предчувствию, о котором деточка не хотела говорить. А может, она просто отличалась параноидальной предусмотрительностью, примерно как братец Варрен? О таких чертах ее характера пока что трудно было судить.
И на все это им оставался единственный вечер! Деточка готова была просидеть за сборами и ночь: «А что такого? В дороге отосплюсь!» — но вскоре после полуночи Гелли все же отправила ее в постель, объяснив, что как раз в дороге, хоть и нечем заняться, разумнее внимательно смотреть за окно, чем спать.
Варрен примчался проводить в последний миг, когда деточка уже, похоже, думала, что отправится без его напутствия, и расстроилась. Вида не показывала: она всегда понимала, что такое для Варрена его работа, но Гелли приметила и погрустневший взгляд, и пальцы, в который раз нервно перебирающие подорожную, разрешение на въезд в Тириссу, непременные совершенно безобидные письма…
— Вроде ничего не забыла, — вздохнула она, — что ж, пора. Счастливо оставаться, тетушка Гелли, не скучайте тут! Эх, как же досадно, что здесь нормальной быстрой связи нет! Ну да ладно, что ж делать, приходится жить с тем, что есть.
Тут-то братец и появился, с совершенно покрасневшими от которой уж бессонной ночи глазами, во главе пятерки верховых. Сказал быстро:
— Джегейль, это твоя охрана. Старший — лейтенант Бертон фор Ганц, старший отряда телохранителей принца Ларка и, кстати, родич твоего знакомого Дастина ди Ланцэ, это я не столько для сведения, сколько в качестве рекомендации. Со всеми вопросами обращайся к нему.
Джегейль счастливо улыбнулась:
— Мне кажется, дядюшка, для рекомендации вполне достаточно ваших слов «я ему доверяю». Учитывая уровень охраны принца Ларка, — глаза ее блеснули, и она поспешно добавила: — Наверняка достаточно высокий, раз он все еще жив. Но, кстати, разве это не подозрительно? Почему племянницу графа фор Циррента охраняют люди принца?
— Идея его величества, — слишком, пожалуй, бесстрастно объяснил Варрен. — В свете последнего газетного скандала…
— О-о, — протянула Джегейль, — суду все ясно, можете не продолжать. Надеюсь, это никого из нас ни к чему не обязывает?
— Только дает пищу слухам.
— Тоже хорошего мало. Ну ладно, будем считать, король знает, что делает, — Джегейль вздохнула с явной досадой.
Пятерка телохранителей слушала все это с каменными лицами, только лейтенант хмурился: наверняка уловил недовольство и некоторый скепсис девушки. Ничего, она и не обязана радоваться: его величество и впрямь поставил их всех в неловкое и весьма двусмысленное положение. И, пожалуй, очень хорошо, что деточка это поняла.
Варрен помог ей подняться в карету, к задремавшей в ожидании Солли. Что-то тихо сказал. Гелли покачала головой: скомканное, на чужих глазах прощание ей решительно не нравилось. Но, с другой стороны, охрана в пути — это хорошо, очень хорошо.
ГЛАВА 4, в которой жизнь семейства фор Гронтешей совершает резкий поворот, хотя сами они этого еще не знают
Оннар фор Гронтеш, первый адмирал Андара, в авантюрах знал толк. Добрая половина его жизни лишь из них и состояла: в разной степени самоубийственных, удачных или не очень, на грани закона или за гранью. Любовь к авантюрам принесла ему прозвание «Огненный Гронтеш», которым, кажется, куда больше гордился Реннар, чем он сам, народную любовь и несколько лет суровой опалы.
Сидя без дела в замшелых стенах родового замка, опальный адмирал возненавидел собственную способность ввязываться в приключения. Ненависть продержалась ровно до того мгновения, когда, вернувшись в столицу, он едва не словил пулю убийцы.
Тогда и понял: отними у него эту страсть, взрасти на ее месте разумную осторожность, и Огненный Гронтеш умрет. Сам, и убийцы не потребуются. Нет уж, он останется собой, и гори все огнем. Будет жить, как всегда жил — не оглядываясь.
Сын удался в него, тоже не умел оглядываться и беречь себя, вот только молодая дурь мешала эффективности. Реннар ввязывался в авантюры ради самого процесса, ради ощущения риска и радости чувствовать себя победителем. Но с этим ничего не поделаешь, само пройдет с опытом. Мешать сыну набираться опыта адмирал не собирался.
Иное дело — женщины. Дочь, сестра, а теперь еще и невеста. Ради их безопасности адмирал фор Гронтеш готов был на многое. И уж самое малое, что может он сделать — привезти дочь и сестру в столицу! Родовое гнездо — не слишком надежное укрытие, когда в нем нет ни одного мужчины, кроме слуг. После нападения невидимых убийц даже собственный столичный особняк не казался надежным. Поэтому адмирал охотно согласился, когда фор Циррент предложил приютить будущих родственниц у себя.
Однако, надеясь на охрану Тайной Канцелярии, собирался и от себя внести лепту.
— Все еще таскаешь за собой личного повара, братишка? — подначила Унна, увидев, как следом за братом спускается из кареты Есин.
— Старею, — отшутился он, — привыкаю к комфорту.
Есин тонко улыбнулся, поклонился хозяйке дома. Странным образом эти двое отлично спелись, хотя Унна полагала не женским делом учить варварские слова, а Есин вполне успешно делал вид, что переводческого заклинания к нему никогда не применялось. Возможно, взаимному уважению помогало то, что Унна бестрепетно допустила чужака в святая святых — на кухню, а тот не гнушался помогать женщине в ее маленьком садике, разбрасывая навоз под кусты смородины и показывая, как придать ветвям яблонь изысканные изгибы.
Сильвия с визгом выбежала во двор, кинулась на шею:
— Папа, папа приехал!
— И это благородная барышня, — он обнял дочь, невольно отметив, что та за каких-то пару месяцев успела окончательно утратить подростковую голенастость, округлиться в нужных местах: уже не девчонка, а девушка. — Благовоспитанная. Почти невеста.
— Ой, папа, не занудствуй! — «почти невеста» еще и ногами поболтала, повиснув на его шее. — Я жениха хочу такого, как Рени, он меня понимает! А тетушка Лили-Унна говорит, что у меня твой темперамент, вот! И лучшее, что может сделать мой будущий муж — просто смириться!
— Мужу будущему это скажешь, — адмирал сдержал улыбку, но обмануть Сильвию нарочитой строгостью ему не удалось. Впрочем, перед долгой разлукой он полагал уместным показывать родным любовь, а не строгость, так что притворяться и дальше не стал.
— Надолго? — спросила Унна.
— За вами приехал. Времена наступают сложные, боюсь вас одних здесь бросать. В столице надежнее будет. Собирайтесь, мы с Есином в рощу сходим, пока светло. Вечером расскажу все, а завтра хорошо бы выехать.
— Так быстро?! Братишка, мы все-таки женщины, а не твои офицеры! В столицу все же, мыслимо ли при такой спешке собраться и ничего не забыть?! И сидр еще не дозрел. Неделю, не меньше!
— Завтра, Унна, — почти приказал адмирал. — Бросишь свой сидр, черт с ним. А что забудете, в столице обзаведетесь всем заново, еще и порадуетесь, знаю я вашу женскую натуру. Не спорь, Унна, не могу я ждать. Война подступает. Сильвия, помоги тете собраться.
— Хорошо, папа! Тетушка Лили-Унна, ну не дуйтесь так! Мы едем к Рени!
Сильвия убежала чуть ли не вприпрыжку. Конечно, что ей какая-то далекая непонятная война, когда вдруг сбывается самое заветное желание. О том, что и Рени, и отец могут не вернуться с войны, она пока еще не думает.
Реннар фор Гронтеш тоже не думал о том, что на этот раз может и не вернуться с войны. И о самой войне не думал. Его занимали куда более важные и тревожные мысли.
Помолвка отца с виконтессой Эбигейль фор Циррент вызвала у Реннара смешанные чувства. С одной стороны, он был рад: теперь можно не опасаться, что отец захочет женить его на Джегейль. Конечно, заполучить наглую девицу в родственницы — тоже радости мало, но хоть не жена! С другой же… Если Джегейль фор Циррент нацелилась на Ларка, ей эта помолвка со всех сторон выгодна! Она, так же, как и сам Рени, теперь избавлена от матримониальных планов в отношении Гронтешей, с фор Виттенцем, если слухи не врут, девица тоже успела расплеваться, ловко обидевшись на неосторожное пари. А много ли еще найдется в столице женихов из семей, равных фор Циррентам по знатности и положению?
А вот недобрым мыслям о мачехе Реннар дал решительный отпор. Старшая виконтесса фор Циррент — по всем отзывам весьма достойная женщина, и если отцу она понравилась настолько, что тот забыл свой долгий траур по матери, пусть будут счастливы. Ларку вольно не любить мачеху, ее высочество Клалия — отменная интриганка и хищница, но не все женщины одинаковы. Реннар верил, что уж кто-то, а отец не мог ошибиться в выборе достойной супруги.
И все же глодал Реннара неясный червячок то ли сомнения, то ли тревоги, а может, ревности. Отвлечься от этого тянущего, муторного чувства помогали тренировки — изнурительные, до темноты в глазах. Не время болеть. Пора возвращаться к делам, тогда и думать о всякой ерунде некогда станет.
После одной из этих тренировок и застал его однажды Ларк — в испарине, с трясущимися от боли и напряжения руками, недовольного собой. Дождался, пока Реннар переоденется и выпьет все оставленные ему лекарства, придвинул к столу мягкое глубокое кресло, помог сесть. Излишняя, по мнению Реннара, забота раздражала, казалось, принц намеренно тянет время, а ведь пришел наверняка по делу!
— Ларк, я не хрустальный, — проворчал он, осторожно усевшись, и с досадой спрятал ладони от слишком внимательного взгляда принца: руки все еще дрожали. — Немного устал, только и всего.
— Вот и ладно, как раз отдохнешь, я приехал немного развлечь тебя, — ответ Ларка прозвучал слишком легкомысленно, чтобы Реннар не заподозрил подвоха.
Принц подождал, пока подадут вино, и развернул сложенный вчетверо лист писчей бумаги. Расправил, проведя ладонью, взглянул на Реннара, кусая губы, как бывало, когда он сильно в чем-то не уверен и хочет обсудить так, чтобы не узнал никто лишний.
Реннар нагнулся к листку. Какой-то кривой овал, заштрихованный неровной косой клеткой, полоски, квадратики…
— Что за детские каракули?
— О, ты же сам видел манеру Джегейль рисовать, когда она увлечена объяснениями. Это, — Ларк смущенно кашлянул, — воздушный шар.
— Что, прости?
— Устройство для полетов. Ненадежное и примитивное, по ее словам, но для воздушной разведки может подойти.
Ларк рассказывал, обводя пальцем неровные линии, объяснял что-то о высоте, балласте, воздушных потоках, а Рени думал, что, пожалуй, ошибся. Джегейль фор Циррент точно не метит в королевы, иначе не пыталась бы угробить принца до свадьбы и до коронации. Но и в то, что граф фор Циррент проглядел в собственной семье вражеского агента, поверить было трудно.
— Я уже ничего не понимаю, — невольно пробормотал он, даже не заметив, что говорит вслух. — Чего она хочет?!
— Полагаю, ничего особенного, — Ларк небрежно пожал плечами, — ей просто нравятся интересные собеседники. Но я, — его взгляд стал мечтательным, — я хочу, Рени. Я хочу вот это.
Дорога до столицы показалась Сильвии невыносимо долгой, а то, что тетушка недовольно поджимала губы и ворчала, что взгляд «взбалмошной девчонки» стал слишком уж мечтательным, вовсе не добавляло удовольствия от поездки. Что плохого в мечтательном взгляде?! Сильвии не терпелось повиснуть на шее у братика, потребовать, чтобы он показал все самое интересное, рассказал обо всех своих дуэлях и прочих приключениях, о которых папа отзывался, недовольно сжимая губы, может даже, как-нибудь ненароком познакомил с принцем Ларком! То есть, вообще-то, наверное, папа отведет их с тетушкой Лили-Унной во дворец, представить официально, но ведь это совсем не то! Хотя, конечно, тоже интересно.
В плотно задвинутую шторку просторной дорожной кареты била метель, тетушка куталась в накидку из пушистого лисьего меха и вздыхала: «Скорей бы постоялый двор, там хотя бы можно будет отогреться». А Сильвия считала в уме, сколько постоялых дворов — обедов и ночевок — осталось до столицы. Если бы не нужно было давать отдых коням, если бы фор Гронтешам пристало пользоваться почтовыми, они доехали бы куда быстрее! Но папа запретил настрого, и вовсе не «потому что не пристало», а «потому что опасно». Чем опасно, почему? Она бы спросила, но папе было не до ее вопросов. Жаль; но, может, Рени объяснит.
А еще она очень боялась знакомиться с будущей мачехой. Папа сказал, что та замечательная и очень добрая, тетушка тоже успокаивала, мол, слышала о виконтессе фор Циррент лишь хорошее. Но ведь одно дело — чужая дама, и совсем другое — мачеха! Во всех романах мачеха обязательно ревнует к первой жене и ненавидит детей своего мужа от другой женщины. Вдруг и виконтесса фор Циррент невзлюбит Сильвию?
Если бы папа ехал с ними, было бы спокойнее. Но он, задержавшись в поместье лишь настолько, чтобы самому проконтролировать отъезд семьи, отправился по каким-то своим делам, о которых сказал лишь: «Вам ни к чему знать». Отправил с ними Есина — тот, конечно, сумеет их защитить от разбойников или волков, но ведь не пристало повару, пусть даже он не только повар, защищать благородную девицу от ее собственной будущей мачехи? А тетушка страхи Сильвии высмеяла. Сказала:
— Твой отец никогда не выбрал бы недостойную женщину! Ты должна уважать будущую госпожу фор Гронтеш так же, как уважала бы мать и как уважаешь меня.
Сильвия вздохнула: нельзя, конечно, говорить этого тетушке Лили-Унне, но свое отношение к ней Сильвия скорее назвала бы любовью, чем уважением. Уважение — это ведь когда боишься разочаровать человека, когда беспрекословно его слушаешься и во всем доверяешь его мнению, так? А Сильвия, хоть и слушалась тетушку, нередко обманывала ее, тайком сбегая из поместья на обрыв или в священную рощу — там и там ее охватывали совершенно волшебные чувства, становилось как-то по особенному радостно-спокойно и хотелось взлететь. Между тем тетушка запрещала выходить за ворота без сопровождения — что за ерунда, как будто что-то может с ней случиться в местах, которые еще с Рени вдвоем облазили и изучили до последнего камешка!
А еще, когда тетушка спорила с папой или ругала Рени, Сильвия всегда-всегда мысленно с ней не соглашалась. Потому что негоже дамам лезть в дела мужчин!
И какое же это получается уважение? А любовь — это просто любовь.
С другой стороны, хорошо, наверное, что тетушка не сказала «ты должна любить будущую госпожу фор Гронтеш». Потому что уважение можно хотя бы заменить вежливостью, а чем заменишь любовь? Она или есть, или ее нет, и нельзя полюбить по приказу.
Поэтому Сильвия старалась просто не думать о будущей мачехе, а вместо этого думать о Рени, о том, как им весело будет вместе, и о том, скоро ли вернется из своей таинственной поездки папа.
Между тем будущая мачеха Сильвии совсем не думала о падчерице: к чему гадать о дне завтрашнем, когда и сегодня хватает забот? Зато в ее мыслях нет-нет, да проскальзывал будущий пасынок. Сильвия никуда не денется, а остолоп Рени уйдет воевать, и было бы очень неплохо успеть вложить в его разудалую голову хоть немного здравого смысла. Вопрос только — как? Эбигейль фор Циррент никогда не воспитывала своих детей, куда уж чужим разума вправлять, тем более — взрослому, много о себе мнящему юноше?
Если вспомнить некоторые обмолвки Варрена, даже Грент Фенно-Дераль, мужчина весьма резкий и убедительный, к тому же имеющий возможность подкрепить свои аргументы всей мощью королевской полиции, не достучался до мозгов Реннара фор Гронтеша. А значит, пронять Реннара увещеваниями невозможно в принципе. Но если так… Гелли не сдержала задорную улыбку. Если так, остается единственный, кого юный фор Гронтеш слушает и, пожалуй, почти боготворит — принц Ларк. Вот кто должен пресечь нездоровую тягу к авантюрам своего порученца!
Жаль, что Джегейль уехала, вот уж кого принц готов слушать часами. Но, с другой стороны, Рени откровенно невзлюбил младшую виконтессу фор Циррент, так что, может, оно и к лучшему. Джегейль никак не должна быть замешана в очередное безумство этих двух шалопаев. А что какое-нибудь безумство рано или поздно случится, Гелли не сомневалась: не с характером Ларка пройти мимо приключения, особенно, если оно само стучится в дверь.
И тогда нужно просто среагировать вовремя и правильно. И не ей, ни в коем случае не женщине! Не Фенно-Дералю — это лишь обострит и без того натянутые отношения. Не королю — король останется последней инстанцией, как говорят юристы. Значит, остается Варрен.
— А что, братец, как нынче дела у принца? — спросила она вечером, после того как весь день так и сяк вертела в голове весь этот расклад. Раз уж выдался редкий в последнее время случай, когда Варрен сумел выбраться домой поужинать, ей хотелось воспользоваться моментом и обговорить свои раздумья, сомнения и тревоги. В самом деле, не с дамами же в салоне милой Дарианы делиться такими мыслями?
Варрен пожал плечами:
— Как у него могут быть дела? После твоей такой бурной помолвки все дергался, тревожился за своих людей на юге, но когда туда поехал Ланкен, вроде немного успокоился. Собирает свою гвардию, дергает вопросами Тила, требует новые амулеты.
— А тот и рад? — улыбнулась Гелли. — Тил хороший мальчик, хотя Страунгер его подпортил. Но теперь выправляется.
— Трусоват и болтает много. Но умный, этого не отнять.
— Не всем же быть героями. И вот что я, братец, тебе скажу, в окружении Ларка просто необходим хотя бы один умный трус. Это, конечно, не гарантия, что наш принц не ввяжется в очередную отважную глупость, но больше надежды, что его быстро вытащат.
Варрен задумчиво допил вино.
— Гелли, это намек?
— Помилуй, братец, не та тема, чтобы затуманивать ее намеками. Я прямо тебе говорю, да ты и сам понимаешь, что рано или поздно Ларку станет достаточно скучно для того, чтобы ввязаться в очередную дурную авантюру. Я только все думаю, как бы воспользоваться этим и наглядно показать Реннару, что нужно взвешивать последствия…
— Реннару? Ты считаешь, Ларку это показывать уже бесполезно?
Гелли тихо рассмеялась.
— Наоборот. Наш принц взрослеет на глазах, и если раньше они с Рени друг друга стоили, то сейчас юный фор Гронтеш тянет его назад.