Красавица и чудовище

— Так зачем ты звонишь мне, Мори?

— Потому что, если эта процедура будет иметь положительные результаты, мы предъявим Харперу официальное обвинение в убийстве. Послушай, Мэттью, я понимаю, что у нас не самые убедительные доказательства…

— А что думает прокурор?

— Он считает, если этот человек сумеет опознать Харпера, у нас достаточно оснований предъявить обвинение.

— А если не сумеет?

— Посмотрим. Отпечатки пальцев Харпера на канистре; тот факт, что Харпер купил эту канистру за два дня до убийства; тот факт, что его жена была убита в тот день, когда подала на него жалобу, — всего этого, может, и недостаточно, чтобы без колебаний признать его виновным, но более чем достаточно, чтобы мы продолжили расследование. И это в том случае, если рыбак…

— Ты сказал «рыбак»?

— Ага. Утверждает, что видел, как они боролись там, на пляже, как парень выкрикнул ее имя. Он ведь не выдумал это, Мэттью. «Мишель» — редкое имя.

— Ты прав. Я все же не понимаю: зачем ты мне позвонил?

— Если Харпера опознают, Мэттью, окружной прокурор даст нам «добро», и тогда мы предъявим обвинение. Вот я и подумал, может, ты захочешь защищать его интересы на официальном допросе. На этот раз все всерьез, Мэттью.

— Я не веду уголовных дел, Мори…

— Знаю.

— Но, черт побери, прекрасно знаю, что посоветовать Харперу на этот раз. Если вы взялись за него всерьез.

— Если этот рыбак опознает его, дело пойдет всерьез.

— Тогда я посоветовал бы ему не отвечать ни на один ваш вопрос.

— Я так и думал. Но ведь кто-то должен подсказать ему это.

— Ты имеешь в виду меня?

— Ну да, тебя, если ты согласишься приехать. В этом проклятом указе Миранда — Эскобедо сказано, что мы обязаны обеспечить обвиняемому адвоката, если он просит об этом, но у нас здесь, в полицейском участке, адвокаты не водятся, ты же знаешь. Закон-то есть, да что толку, — понимаешь? Ты уже знаешь этого человека, ты прекрасно работал с ним сегодня, и, между прочим, я приношу тебе свои извинения за то, что все время препирался с тобой…

— Да ладно, Мори.

— Итак, если бы ты согласился продолжить это дело, все было бы не так уж плохо. Я имею в виду — для Харпера. Потому что, мне кажется, ему грозят серьезные неприятности и ему будет очень нужна помощь.

— Когда его к вам доставят?

— Пит Кеньон уже отправился на Уингдейл. Если только Харпер не смылся. Кеньон должен вернуться…

— По-твоему, Харпер может удрать?

— Мои прогнозы? Нет, Пит должен застать его дома. Нет, не думаю, что он удрал.

— Так когда его привезут?

— Наверное, минут через пять, если только Питу не придется повозиться с ним. — Блум помолчал. — Пит поехал не один, Мэттью. Я послал с ним две машины. Харпер убил свою жену…

— Если… — поправил я.

— Да знаю я, что нам предстоит еще доказать его вину. Но если опознание пройдет успешно, у нас будет более чем достаточно оснований предъявить ему обвинение, и так оно и будет. Ты не согласился бы присутствовать при этом, Мэттью?

— Мне хотелось бы остаться здесь, — ответил я, — мне хочется остаться там, где я сейчас. Мне здесь очень нравится.

Дейл послала мне воздушный поцелуй.

— Что ж, решать тебе, — сказал Блум.

— Не задавай ему никаких вопросов, пока не приеду, — потребовал я.

— Неужели ты думаешь, что я стану? — обиделся Блум.

— Ты — нет, но ребята из отдела окружного прокурора могут оказаться чересчур настырными.

— Никаких вопросов, пока ты не приедешь, старина.

— И ты, конечно, понимаешь, что я посоветую ему не отвечать на твои вопросы?

— Конечно. На твоем месте я посоветовал бы ему то же самое. — Блум помолчал. — Так ты выезжаешь?

— Да, — со вздохом ответил я.

— Спасибо, Мэттью, — сказал Блум и повесил трубку.

Я посмотрел на Дейл.

— Имеет смысл, пожалуй, приобрести себе вибратор, — мечтательно сказала она.

Глава 3

Бенни Фрейд, пожалуй, самый известный адвокат по уголовным делам в Калузе. По словам моего партнера Фрэнка, это объясняется тем, что Бенни и сам похож на уголовника. Не знаю, как полагается выглядеть уголовникам. Мне как-то попала в руки книга по психиатрии, в которой были фотографии как шизофреников, так и вполне нормальных людей вроде нас с Фрэнком. Когда эти фотографии показали шизофреникам и попросили выбрать среди них те, которые им больше всего понравились, они безошибочно указали на фотографии шизофреников. Не знаю, что хотели доказать этим тестом.

Но наш задавала Фрэнк прав относительно того, что Бенни по внешности похож на уголовника, впрочем, может, это потому, что слишком много уголовников прибегают к его услугам, когда у них возникают нелады с законом. Лично мне кажется, что Бенни похож на кокер-спаниеля. Он крошечного роста — 5 футов 8 Дюймов самое большее, я бы сказал, хрупкого телосложения, у него продолговатое лицо, простодушные карие глаза и взлохмаченная каштановая шевелюра, в которую он каждые три-четыре минуты запускает пальцы. К тому же он непрерывно курит. В среду, в половине одиннадцатого утра он сидел в своем кабинете и попеременно то курил, то ерошил свои волосы. Похоже было, что прошлой ночью ему не удалось как следует выспаться Очевидно, по той причине, что я вытащил его из постели в одиннадцать часов и уговорил поехать со мной в полицейский участок, где Лютер Джексон — тот рыбак, чья лодка стояла на якоре неподалеку от Уиспер-Кей в ту ночь, когда убили Мишель, — без колебаний опознал Джорджа Харпера. Именно этот человек, по его словам, преследовал ее на пляже. Опознание провели как положено: поставили в ряд шесть человек, пятеро из которых были полицейскими калузского отделения полиции. После опознания окружной прокурор допросил, — вернее, попытался допросить Харпера. Но мы с Бенни посоветовали ему не отвечать на вопросы.

В девять утра я поехал в суд, где проходило так называемое «предварительное слушание дела», которое проводят обычно на другой день после ареста обвиняемого и на котором определяют сумму залога. Однако в ноябре прошлого года Верховный суд штата Флорида установил новые правила: теперь даже тот, кому предъявлено обвинение в совершении тяжкого преступления, может быть освобожден под залог. Но суд вправе отказать в освобождении под залог, если суду представлены несомненные доказательства вины этого человека или презумпция его виновности не вызывает сомнений. Окружной прокурор может возражать против освобождения обвиняемого под залог; в этом случае прокурор предъявляет суду улики, достаточно убедительные, чтобы в соответствии с законом признать подсудимого виновным. В конечном итоге суд решает вопрос об освобождении под залог по своему усмотрению.

Окружной судья, проводящий слушание, тут же объявил, что вопрос о залоге мне следует ставить перед федеральным судьей, который позднее будет проводить судебное разбирательство. Федеральный судья в ответ на мое ходатайство мог бы запросить немыслимую сумму залога — порядка полумиллиона долларов, но он счел возможным отказать мне, сославшись (хотя мог бы этого и не делать) на особо жестокий характер преступления. Джордж Харпер был препровожден в окружную тюрьму дожидаться решения Большого жюри: признает оно его виновным или освободит из-под стражи. Большое жюри должно было заседать в следующий понедельник 23 ноября.

— Позвольте мне рассказать вам кое-что о практике действия уголовного законодательства, — сказал Бенни, затянувшись сигаретой. — Уголовное законодательство включает в себя понятие виновности или невиновности. Вы можете возразить мне, что в бракоразводном процессе вопрос ставится таким же образом… Вас не задевает такое сравнение?

— Нисколько, — успокоил его я.

— Все равно, вы можете возразить мне, что бракоразводный процесс, — по крайней мере, во многих штатах — также включает в себя понятие виновности или невиновности. Но супругам, подавшим заявление о разводе, даже если один из них нарушил священные обеты (тут Бенни, убежденный холостяк, насмешливо улыбнулся, подняв глаза к небу)… не выносят обвинительного приговора, если, конечно, не брать в расчет обременительных алиментов.

— Что было бы весьма уместно, — возразил я.

— Пусть так, однако, как бы ни была велика вина одной из сторон в бракоразводном процессе, им не грозит ни тюремное заключение, ни смерть на электрическом стуле, что является высшей мерой наказания за убийство первой степени в нашем штате, а именно по этой статье предъявлено обвинение нашему другу Джорджу Н. Харперу. Кстати, что означает буква «Н»?

— Не знаю, — ответил я.

— Так вот, Мэттью, — продолжал Бенни, погасив окурок, и так старательно принялся приглаживать свои волосы, как будто хотел стереть с пальцев никотиновые пятна, — уверен, вы помните Кодекс профессиональной этики, согласно которому адвокат имеет право взять на себя защиту подсудимого, невзирая на свое личное мнение относительно его виновности или невиновности… Вы где заканчивали юридическую школу?

— На Северо-Западе, — ответил я.

— В таком случае вам, конечно, известен этот кодекс.

— Я знаком с ним.

— И адвокат имеет право защищать подсудимого, даже если уверен в его виновности.

— Да.

— Не будь этого Кодекса, тогда и человеку невиновному могли бы отказать в праве на надлежащую защиту, и вся наша законодательная система полетела бы в тартарары, и в этой справедливой стране вместе с адвокатами исчез бы и правопорядок. Цитирую: «Где кончается закон, начинается деспотизм», — по-моему, Оливер Уэнделл Холмс.

— В чем вы пытаетесь убедить меня, Бенни?

Он вынул из пачки, лежавшей на столе, еще одну сигарету чиркнув спичкой, зажег ее и, выпустив в потолок громадный клуб дыма, спохватившись, задул спичку.

— Так вот, Мэттью, — продолжал он, — если вы беретесь защищать клиента в уголовном процессе, — не имеет значения, верите вы или нет в его виновность, — тогда вы намерены, — и это также записано в Кодексе, Мэттью, — вы намерены отстаивать его интересы, как это определено законом нашей страны, чтобы только в результате беспристрастного судебного разбирательства выносилось решение о лишении человека жизни или свободы. Уверен в точности цитаты, хотя Кодекс у меня под рукой, можете сами проверить.

— Мне вполне достаточно ваших слов.

— Благодарю.

— И все же: о чем вы толкуете, Бенни?

— Мэттью, я весьма признателен вам за то, что прошлой ночью вы вытащили меня из постели. Так приятно появиться в два часа ночи в полицейском участке…

— Было только одиннадцать.

— А мне показалось, что два. Но не в том дело, подумаешь — не поспать ночь! Я в восторге от этих олухов из отдела окружного прокурора, слушать их речи — одно удовольствие, Мэттью. Не в этом дело. Кодекс дает мне право защищать человека, в виновности которого я уверен, но он не налагает на меня обязательств взяться за защиту. Уверен, что Джордж Н. Харпер виновен. А я уже много лет назад взял за правило никогда не защищать человека, в виновности которого уверен. Вот почему я так часто выигрываю уголовные дела. Поскольку защищаю только невиновных, мне чаще всего и удается добиться оправдательного приговора.

— Бенни…

— У меня еще одно твердое правило: не защищать человека, если он мне не по душе, даже если уверен в его невиновности. И я не в восторге от Джорджа Н. Харпера, не спрашивайте меня, почему. Вот поэтому, невзирая на глубокую благодарность за то, что вы посреди ночи вытащили меня из постели и заставили отправиться с вами в город, не позволив даже побриться, — должен отклонить ваше предложение защищать интересы мистера Харпера в этом деле.

— Бенни, ему нужен опытный адвокат, — сказал я.

— Вы и сами опытный адвокат, Мэттью.

— Я плохо разбираюсь в уголовном законодательстве.

— Тогда пусть это дело ведет защитник, которого назначит суд.

— Мне кажется, Харпер невиновен.

— Защитники, назначаемые судом, тоже, как правило, уверены в невиновности обвиняемых, — сухо произнес Бенни.

— Не в этом дело. Знаю, у них там есть опытные ребята, и мне лично очень нравится Дик Джоргенсон, но, черт побери, Бенни, они так завалены работой, что, боюсь, дело Харпера затеряется в этой кутерьме.

— Тогда защищайте его сами, — с невинным видом сказал Бенни.

— Ведь я даже не знаю, с чего начать.

— Начните с того, с чего начнет окружной прокурор, — посоветовал Бенни, погасив окурок. — Он построит обвинение на доказательстве того, на мой взгляд, убедительного факта, что Харпер убил свою жену. Прокурор соберет все улики и продемонстрирует, что у Харпера были мотивы для убийства, орудие убийства и благоприятные обстоятельства. Не знаю, когда это дело попадет в суд, список дел, назначенных к слушанию, сейчас забит до отказа, возможно, суд состоится только в начале следующего года. Так что у вас достаточно времени, чтобы собрать факты, которые докажут, что у Харпера не было ни мотива для убийства, ни орудия убийства, ни благоприятных обстоятельств. Если вы уверены в его невиновности, так именно это вы и должны доказать, Мэттью. И доказать весьма убедительно, чтобы спасти своего подзащитного от электрического стула.

— Не знаю, удастся ли мне это.

— Тогда, очевидно, вы сами не так уж уверены в его невиновности.

— Уверен, Бенни.

— Что ж, тогда принимайтесь за защиту. Убедите в этом присяжных.

— Вы отказываетесь помочь мне?

— Я уверен, что он виновен, — коротко ответил Бенни, закуривая очередную сигарету.

* * *

Было немало серьезных причин, по которым мне не следовало браться за защиту Джорджа Н. Харпера.

Прежде всего, я не вел уголовных дел и чувствовал, что могу ему больше навредить, чем помочь. Раздел 782.04 Федерального законодательства гласит: «Если убийство человека совершено с заранее обдуманным намерением и с целью умертвить его… такое преступление следует рассматривать как убийство первой степени и оно относится к тяжким уголовным преступлениям, караемым смертью, как это предусмотрено статьей 775.02». В разделе, определяющем наказание, есть ссылка на еще один раздел, озаглавленный: «Данные в поддержку смертного приговора»; в подразделе «Отягчающие вину обстоятельства» перечислены эти данные, под подзаголовком «При назначении наказания обстоятельствами, отягчающими ответственность, признаются», шел список этих обстоятельств: «Те же действия караются смертью, если они повлекли за собой смерть потерпевшего и носили характер мучения или истязания или были совершены с особой жестокостью»; «Те же действия караются смертью, если они повлекли за собой смерть потерпевшего и были совершены хладнокровно, продуманно и преднамеренно, без каких-либо смягчающих обстоятельств морального или юридического плана».

Если окружной прокурор докажет, что Харпер действительно связал своей жене руки и ноги проволокой, а затем облил ее бензином и поджег, несомненно, такое преступление будут рассматривать как «хладнокровное, продуманное и преднамеренное», а также отнесут к разряду «носивших характер мучения или истязания или совершенных с особой жестокостью». Харперу грозила смертная казнь, и, хоть он упрашивал меня защищать в суде его интересы, сейчас я размышлял, не обратиться ли в суд с просьбой назначить ему адвоката более опытного в таких делах.

Во-вторых, так же, как и Бенни Фрейд, я не испытывал к Харперу нежных чувств. Я пытался понять свою беспричинную антипатию к этому человеку. Было ли это отголоском давних предубеждений, ибо я вырос в Чикаго, где черных и белых разделяет неприступная стена? Мне казалось, что дело не в этом. Первый урок расовой терпимости я получил в семнадцать лет, в ту пору, когда неустанно ухаживал за девушками любых религиозных убеждений, цвета кожи и темперамента. В школе, на уроках английского, я приметил удивительно красивую чернокожую девушку и однажды вечером пригласил ее в кино. После окончания сеанса угостил ее мороженым с содовой, а затем на отцовском «олдсмобиле», служившем мне для разных целей, повез в тихий уголок неподалеку от футбольного поля, где усиленно потчевал ее поцелуями с обязательным гарниром тех слов, которые всегда оказывали магическое действие: «я люблю тебя» (ее звали Офелия Блэр, — «я люблю тебя, Офелия», а моя рука неловко шарила у нее под юбкой). В экстазе я принялся умолять ее, чтобы она позволила «сделать это», потому что мне еще не приходилось заниматься «этим» с черной девушкой.

По правде говоря, я никогда не занимался «этим» и с белой девушкой, но в ту минуту это не имело ни малейшего значения. Самое главное заключалось в том, что она — черная, а я — белый. И какое удивительное приключение ожидало бы нас, если бы только она позволила спустить ей трусики и раздвинуть ноги, — я чувствовал себя современным Стенли, исследователем Африки. Мне и в голову не приходило, что своими словами я лишил ее индивидуальности, превратив в безликую представительницу черной расы, проявил полное равнодушие к Офелии как таковой, испытывая желание к ней только потому, что она была черной, и не проявил ни малейшего стремления узнать ее поближе. Я не мог понять, в чем дело, когда она опустила юбку, привела в порядок блузку и очень вежливо попросила: «Будь добр, отвези меня домой». После этого вечера я не раз приглашал ее на свидания, а она всегда мягко, но решительно отказывалась. Я получил урок. Урок на всю жизнь. Может, я и не стал дальтоником (нереально требовать этого от белого человека), но никогда не строил своих отношений с людьми, будь то мужчина или женщина, основываясь на чисто случайном цвете кожи, а старался под этой защитной оболочкой разглядеть суть человека.

Так почему же мне не нравился Джордж Н. Харпер?

Может, потому, что он жутко уродлив. Сам я никогда не одерживал побед на конкурсах красоты, но громадный рост Харпера, его поразительная неуклюжесть, гориллообразная сутулость, угроза, — да, угроза, сквозившая в его взгляде, его позе, — огромные кисти рук, сами могучие руки, свободно болтавшиеся вдоль тела, первобытная сила, исходившая от него, весь его облик — внушали страх и заставляли меня неосознанно держаться от него подальше, если мы оказывались с ним в одном помещении. Я как будто боялся, что могу стать жертвой такого же страшного преступления, как его жена. И однако, если цвет его кожи не имел для меня никакого значения, тогда почему же мне так неприятен его физический облик? Разве только красавцы имеют право на беспристрастное судебное разбирательство? Разве Харпер не имел права на такую же честную и квалифицированную защиту, которая удовлетворила бы самого Роберта Редфорда?[13] Или все-таки в глубине души я верил, что он виновен, и искал для себя оправданий, чтобы не браться за это дело, заранее лишая Харпера права на жизнь и свободу, на беспристрастный судебный процесс, покушаясь на те гарантии, которые закреплены законом за каждым гражданином этой страны. Нет, он невиновен. Я ощущал это каждой клеточкой своего тела. Он невиновен, черт побери! Я должен защищать его и буду защищать его!

Но, увы! Существовала еще одна причина, по которой я вынужден был сказать ему «нет». Если отбросить в сторону мою неопытность в делах такого рода, мою неприязнь к этому человеку, если даже не принимать во внимание эгоцентричность последней причины, тем не менее, оставалась подлинная и весьма основательная причина отказать ему.

Я собирался в отпуск.

Эгоистично, согласен.

А может, не очень эгоистично, если учесть, что Дейл запланировала свой отпуск на то же самое время, и наш совместный отпуск совпадал с каникулами Джоан по случаю Дня Благодарения, и мы втроем собирались отправиться в Мексику.

Не один месяц мы разрабатывали маршрут этого путешествия, консультировались с лучшим агентом бюро путешествий в Калузе (единственное развлечение в городе, где нет более сильных потрясений). У нас было намечено отбыть в Пуэрто-Валларта через девять дней, в пятницу 27 ноября. Провести четыре дня у Сэмуеля Торна, окружного судьи Калузы, вышедшего на пенсию, на его вилле, которую он приобрел в прошлом году. Затем мы собирались поехать в Мехико и вернуться домой в субботу 5 декабря. По правде говоря, наше путешествие должно было занять всего девять дней. И если учесть, что до Нового года, как полагал Бенни, дело не передадут в суд, — ничего страшного, если я пропущу девять дней.

Если, конечно, наплевать на тот неоспоримый факт, что окружной прокурор в течение этих девяти дней будет работать не покладая рук, чтобы собрать необходимые доказательства и затем посадить Харпера на электрический стул. Я надеялся, что Дейл, как человек взрослый, переживет известие об отмене отпуска. Но Джоан недавно исполнилось четырнадцать, и она уже мечтала написать сочинение за следующий семестр о своих «приключениях» в Мексике, а также купила себе новое бикини. Факт немаловажный, если учесть, что она собиралась обновить его в бассейне на Камино-Риал. Именно там и собиралась она представить на всеобщее обозрение свои юные прелести, которые начали приобретать наконец вполне зрелые формы с пугающей, — по крайней мере, ее отца — быстротой. Я вполне мог залепить затрещину какому-нибудь прыщавому юнцу, осмелившемуся при всем честном народе бросать на мою дочь нежные взгляды. Когда она демонстрировала нам с Дейл свое бикини, я с некоторым смущением промямлил что-то относительно того, что оно, мол, гм… не показалось ли оно ей чересчур открытым для девушки, которой только-только исполнилось четырнадцать? В ответ Джоан со свойственной ей прямотой заявила: «Ты бы посмотрел, папа, на то, которое я не купила». На том наш спор и закончился. Как после всего этого мог я объявить дочери, что наше путешествие в Мексику не состоится, так как я должен защищать человека, не вызывающего у меня симпатий, человека, которого обвиняют в особо жестоком убийстве своей жены, человека невиновного, как мне подсказывает моя интуиция («Никакой интуиции, — предостерегал меня Бенни, когда я уходил от него. — Только знание»), в то время как все улики указывают на его несомненную виновность.