Помоги проекту - поделись книгой:
И снова я присела на самый краешек оббитого кожей дивана – больше в этой узкой комнате сесть было некуда, на единственный вращающийся табурет перед компьютером привычно опустился Ник. Его широкая спина почти полностью закрыла от меня монитор. Я подвинулась чуть влево, и, угадав позади себя мое движение, Ник сам сдвинулся в сторону и развернул дисплей ко мне.
– Так хорошо?
По темно-синему экрану бежали желтоватые строчки. Не глядя, Ник периодически нажимал какую-то клавишу.
– Загружается, – сказал он. – Чертовски медленно, я всегда удивляюсь. У меня в детстве был допотопнейший компьютер, одиннадцатая модель, отказывал на каждом шагу – но зато загружался в два счета. Он и сейчас стоит у меня дома, если мама никому не отдала. Знаете, я ведь с юга. Уже года четыре как не был дома с этой работой…
– Разве у вас нет отпуска? – спросила я скорее из вежливости. Бегущие по экрану строчки гипнотизировали меня, напряженно всматриваясь в них, я пыталась поверить, что где-то здесь прячется подсказка, хотя бы маленький намек на разгадку фантасмагории…
– Есть, конечно, – руки Ника забегали по клавиатуре, словно жили своей отдельной жизнью, а он продолжал:
– Но я еще не разу им не пользовался. Глупо, конечно, но как-то не хочется пускать кого-то другого к нему, – он кивнул на компьютер. – Но это пустяки, летом точно возьму. Сразу все четыре отпуска, здорово, правда? Да, кстати: приезжайте ко мне в гости! У нас там море, скалы… Вместе с дочкой приезжайте, хорошо?
Я машинально кивнула – хотя Ник, конечно, не мог видеть этого жеста согласия. Тем временем на дисплее выстроились ровные столбики цифр, курсор пару раз пробежался по ним и остановился в самом верху одного из них.
– Вы здесь были четырнадцатого, правда, – вопросительной интонации в голосе Ника не было. Это я даже приблизительно не помнила числа, я вообще мало что помнила…
– Для начала посмотрим запись вашей пробы, – сказал Ник. – Может быть, это что-то нам даст, какую-то зацепку. А там будет видно.
Он коротко коснулся клавиши, и на экране возникла блондинка в ковбойской шляпке, на мгновение зазвенел ее высокий голосок – но в следующую секунду Ник лишил ее дара речи, а потом заставил двигаться гротескно-быстро, проматывая запись. И тут появилась я.
Ник включил звук, когда, пройдя через студию, я опускалась на табурет – слишком громко скрипнуло сиденье, даже сухие цветы на столике зашуршали – наверное, от движения воздуха. Я выставила вперед совершенно деревянные ноги, нарочитым движением поправила волосы. И вся я была какая-то слишком декоративная, ненастоящая, словно раскрашенная кукла или манекен в витрине. Стало даже неудобно, что Ник видит меня такую – хотя это, конечно же, не имело никакого значения…
Я заговорила – и чуть не передернуло от этого фальшивого, развязного и в то же время испуганного голоса. И эти надуманные, книжные фразы… боже мой, как я могла подумать, что имею какие-то данные для телевидения! А Дэн – он всегда такой обаятельный, вкрадчивый, ироничный на экране… ну когда я перестану по любому поводу вспоминать Дэна…
Я в компьютере отпила из бокала – так громко, с бульканьем. С резким стуком поставила его на столик.
– Что это было, – вдруг спросил Ник, – в бокале? Что вы пили?
– Не помню… газированная вода, кажется…
Ник остановил изображение и обернулся ко мне.
– Газировки быть не могло, она бьет в нос.
– Значит, просто вода… Ник, я не помню…
Он так старался мне помочь, а я… глазеть на себя в упоении антинарциссизмом я могла, а кроме этого… На глаза вдруг навернулись нервные, неуправляемые слезы бессильной злости на собственную беспомощность, и Ник, конечно, не мог их не видеть… Он пересел, почти не разгибая ног, на диван рядом со мной, и я опустила потяжелевшую голову ему на плечо. Краем глаза я видела, как по экрану дисплея вновь побежали желтоватые строчки, сплошные, без букв, и расплывающиеся с каждым мгновением…
– Роми!
Стремительным рывком я села – кожаный диван, Ник за компьютером и яркое солнце из бокового окна. Уже утро, я отключилась, заснула здесь, я забыла о Роми!.. Лорейн, наверное, ищет меня по всему городу, хоть бы она не напугала мою девочку, хоть бы… Позвонить, срочно позвонить!
– Ник!
Он повернул голову и улыбнулся – морщинки вокруг сощуренных глаз и белые зубы в темной бороде.
– Доброе утро. Ну и как вам тут спалось?
– Ник, мне нужно немедленно позвонить. Где здесь телефон?
Смеющиеся синие глаза сузились до щелочек, Ник беспечно махнул рукой.
– Не волнуйтесь, я еще вчера вечером позвонил. Ваша дочка передавала вам привет и обещала быть послушной девочкой. А сейчас у нас шесть утра, вы ее разбудите.
Я спустила ноги с дивана, машинально нащупывая туфли и одновременно не отрывая взгляда от лица Ника. Я ничего не понимала.
– Но как же?..
Он пожал своими широкими угловатыми плечами.
– В городе двести восемнадцать Адамсов, но Лорейн Адамс только шесть. С четвертой попытки я попал на вашу подругу – проще простого.
На прозрачном защитном экране компьютера я поймала под каким-то углом свое отражение и попыталась пригладить рукой растрепанные волосы. Так странно, а я и не помню, когда успела назвать Нику фамилию Лорейн – наверное, она проскользнула случайно, между зубами, а он запомнил, и даже не в этом дело, удивительно то, что он догадался позвонить, он не забыл о моей дочери, в то время, как я…
– Ник, я даже не знаю… Спасибо огромное!
– Да что там, – он встал и уже стоя пробежался одной рукой по клавиатуре – на экране возникла красивая узорчатая заставка, а потом он стал спокойно-серым. – Скоро начнет собираться народ, так что давайте спасать вашу репутацию. Тут есть боковой выход, он вообще-то на элементах, но мой компьютер связан со всей системой, он эту защиту запросто снимает. Идемте, я ввел пятнадцать минут.
Мы прошли через помещение, смежное с той самой студией – огромное зеркало резануло глаза отраженным солнечным светом, а в студии за прозрачной стеной было темно, наверное, она освещалась только искусственно. Я повернула голову, словно всматриваясь в темное пространство – на самом деле я просто отворачивалась от зеркала, ни за что на свете я не взгляну больше в это зеркало…
В узком коридоре тоже было темно, я споткнулась и схватилась за руку Ника. Внезапно снова всплыло, возникло из непроглядной тьмы жуткое, наползающее, неотвратимое – фантасмагория… Ведь она родилась где-то здесь, еще немного – и я перестану верить, что она закончилась. Твердые пальцы Ника, эта единственная опора в бесконечной темноте… Удалось ли ему узнать хоть что-нибудь? Он ничего не сказал, но ведь я сама все время говорила о телефонном звонке. А спросить его сейчас – нельзя, как нельзя говорить в полночь о привидениях и в доме приговоренного – о смерти… Фантасмагория затаилась где-то здесь, она только и ждет… Перестать, немедленно взять себя в руки!
Когда мы вышли на свет позади огромного здания телекомпании, на руке Ника темнели круглые отметины моих пальцев. И глаза у него были в мелкую красную сеточку, с припухшими утомленными веками, сощуренными от солнца. Снова стало нестерпимо-стыдно: человек работал всю ночь, он делает все, чтобы помочь мне, мне – боящейся обыкновенной темноты… Наверное, мне всегда будет стыдно и неловко перед этими спокойными, все время улыбающимися глазами. Жаль.
– Запись кончается раньше, чем у вас разбился бокал, – заговорил Ник так, словно мы уже полчаса развивали эту тему, и я не вздрогнула, не напряглась – просто слушала, заглядывая на ходу в его лицо. – Или он вообще не разбивался. Понимаете, по вашему рассказу выходило, что вы потеряли сознание перед камерой или что-то вроде того. Но если бы произошло что-нибудь подобное, мой компьютер бы это зафиксировал, он фиксирует все, что хоть как-то выходит за рамки. Получается, что вы отснялись и просто ушли, без всяких происшествий.
Просто ушла – в фантасмагорию. Просто сошла с ума. Удивительно, насколько отстраненно я могу это воспринимать сейчас. Просто шагая по узкой пыльной улочке, каких много на задворках широких центральных кварталов, рядом с нескладным компьютерщиком. Того, о чем он говорит, не может быть… а почему? Потому что все случившееся произошло реально, я уже доказала это себе… А теперь вот: не разбивался бокал.
– Бокал – что-то вроде спецэффекта, – продолжал Ник. – Что в нем было, не знает даже мой компьютер, но я так думаю – обыкновенная вода. И вот, как только я это допустил и начал прокручивать другие варианты, почти сразу же попал в точку. Вы слушаете?
– Да? – я вздрогнула, сбрасывая эту ненормальную отстраненность, такую же безумную, как страх в темном коридоре. Фантасмагория… нет, есть что-то реальное, зафиксированное в памяти компьютера, я должна вдуматься в то, что скажет Ник, переспросить, если чего-то не пойму, это мой единственный шанс разобраться…
– Все довольно просто. Я разложил освещение по спектру, и оказалось так, как я и думал: в двух крайних прожекторах был «восьмой луч». Вы, конечно, никогда о нем не слышали, это вещь совершенно запрещенная, даже в военной промышленности. Но на телевидении его используют довольно часто.
– Восьмой луч?
– Или восьмая составляющая спектра, это, конечно, условное название, по физике оно гораздо сложнее, не в этом дело. Понимаете, на экране можно сотворить все, что угодно, сделать неотразимым красавцем и умником любого ничем не примечательного парня. Но если снимается программа с аудиторией, режиссура и компьютерная графика посредственному ведущему не помогут. Живых зрителей надо обрабатывать, и «восьмой луч» – самая удобная штука.
– Это воздействует на психику?
– Да, что-то вроде расщепления сознания. Каждый присутствующий какой-то частью своей личности ощущает себя единым целым с шоуменом. А результат – полное взаимопонимание, самое что ни на есть раскованное общение ведущего с публикой. Чтобы это выглядело на экране, надо еще работать и работать, но живая аудитория совершенно счастлива. Страшная вещь этот «восьмой луч». Если бы его использовали, скажем, в предвыборной компании… но политики этого друг другу не позволяют. Иначе никакой политики не было бы вообще. А телевидение – это же так безобидно, на телевидении можно все…
– Но ведь я была в студии одна…
– Тем более. Это излучение, если не реализовано сразу, может сохранять воздействие на довольно длительный срок. В студии вас только облучили, а потом…
А потом ярко светило солнце, и на качелях качалась кукла, а я… нет, это была не я! Что-то вроде расщепления сознания, сказал Ник. Моего сознания – но зачем?!
– Ник, может быть… это было случайно?
Я смотрела на него в упор, и он кивнул головой – нетвердо, несмело, он отвел утомленные покрасневшие глаза, слишком честные, чтобы не быть открытой книгой. Как было бы хорошо – если бы случайно, если бы просто забыли убрать прожекторы после очередного жульнического шоу, а я по неприятному, но не настолько уж роковому совпадению попала под воздействие этого безусловно запрещенного «восьмого луча». Если бы можно было на этом поставить точку, ведь все кончилось хорошо, моя девочка жива и здорова, и летом мы с ней поедем в гости к хорошему бородатому парню-компьютерщику, веселому и честному… Слишком.
– Нет, – медленно сказал Ник. – В предыдущей записи, где девушка-блондинка, те два прожектора светили нормально. Фильтры на объектив накрутили перед вашей пробой.
Я напряглась – самая верхняя, тонкая, готовая лопнуть струна. Расщепить мое сознание. Непостижимым образом слить его с сознанием убийцы Роми – одного из двух, о которых писали в газете. Не случайно, целенаправленно… Кому-то зачем-то это было нужно, мне не важно, зачем, важно – кому. Сейчас я возьму себя в руки, я буду спокойна-спокойна, и я узнаю.
– Ник, – мой голос звучит извне, звучит твердо и почти равнодушно. – Теперь нам надо выяснить, кто был тогда на студии, кто мог это сделать. Кто имел доступ к этому «восьмому лучу», уже пользовался им, наконец… Ваш компьютер должен это знать.
И тут Ник остановился, и это получилось так резко, неожиданно, страшно. Он повернулся вполоборота, лицом ко мне, наши глаза встретились.
– Мой компьютер знает все, – сказал Ник, – но я не буду его об этом спрашивать.
– Почему?!
Медленно, раздражающе медленно Ник вынул из кармана джинсов пачку сигарет, зажигалку, закурил – а я и не знала, что он курит, да что там – я его совсем не знала… Мы стояли так близко, друг против друга, и ветерок нес клубы дыма прямо мне в лицо – и это выводило меня из себя, меня вдруг стало выводить из себя каждое его движение. Я повторила – тихо, сквозь зубы:
– Вы мне можете объяснить, почему?
– Могу, – Ник затянулся и отбросил сигарету. – Кто бы это ни был: это слишком могущественные люди, чтобы вы вступали с ними в борьбу. Вы погубите и себя, и свою дочь. Я же вижу, вы не сумеете вовремя остановиться.
– И делаете это за меня?!
Нет, я не могла спокойно смотреть на это заросшее, помятое, красноглазое лицо. Вовремя остановиться… вовремя струсить! Ну что ж, я узнала от него достаточно, больше, чем если бы докапывалась сама. И куда это мы шли по этой пыльной задворочной улочке, ведь мне совсем в другую сторону…
– Спасибо вам за помощь. До свидания.
…Стремительными, широкими, уверенными шагами я вышла к телекомпании, обогнула ее и направилась к автобусной остановке. Прежде всего – поехать к Лорейн и забрать Роми. А потом… потом я что-нибудь придумаю.
Я завернула за угол, подняла голову – и вдруг поняла, что напрасно думала последние дни, будто избавилась от фантасмагории, будто в моей жизни что-то изменилось, будто это вообще жизнь… Нет, фантасмагория продолжалась, потому что там, на нашем месте, под ажурной вывеской с часами, стоял Дэн, и он сказал:
– Здравствуй.
Его глаза… Я совсем забыла его глаза – а они небольшие, карие, глубоко посаженные, такие мягко-бархатные… А впрочем, у него глаза грустной собаки. У него уже совсем обрюзгшее лицо, мягкие белые щеки, даже почти двойной подбородок. И белый воротничок из-под ворсисто-серого дорогого пиджака. И тяжелая, неспортивная фигура, и чересчур ухоженные руки с ногтями, покрытыми бесцветным лаком… И брюки, легким изломом ложащиеся на поблескивающие модельные туфли.
Я оглядываю тебя с ног до головы, и я вижу тебя насквозь, Дэн д’Аржантайль. Я вижу тебя такого, какой ты есть – ни на грамм не стройнее, ни на секунду не моложе, ни на взгляд не обаятельнее. Я – отдельна от тебя, и я свободна. Я могу долго, неподвижно, целую вечность смотреть в твои бархатные собачьи глаза, чужие, не имеющие надо мной власти…
Его пальцы сплетаются, расплетаются, скручиваются жгутом – они всегда были такими подвижными и такими нежными, его белые ухоженные пальцы. Ему трудно, мучительно трудно заговорить со мной – и, наверное, поэтому я не ухожу, я жду, пока он соберется с силами, мне его просто по-человечески жаль. Я имею право на жалость, я – сильная, я – свободная.
И он говорит:
– Я знаю, ты можешь просто отказаться меня слушать, ты можешь уйти, и это будет уже навсегда. То, что произошло между нами – страшно. Мне понадобилось три года, чтобы понять, насколько это страшно – но лучше три года, чем целая жизнь. Я не знаю, как ты прожила эти три года. Наверное, я заставил тебя страдать, наверное, я разрушил какую-то часть твоего светлого, прекрасного мира, и ты перестроила его заново, ты возненавидела или даже забыла меня. Я не пытаюсь оправдаться. Я хочу, чтобы ты поняла: даже если я пытаюсь вернуть невозможное, я делаю это не ради себя самого и, может быть, не ради тебя. Ты знаешь, я общаюсь с очень многими людьми – и по работе, и по своей натуре – и нигде, никогда, ни у кого я не встречал такого союза, как тот, что соединял когда-то нас. Мы убили его… хорошо, я убил, но и ты дала ему погибнуть. Это страшно, понимаешь? Не только для нас, страшно вообще.
И я, конечно, отвечаю ему:
– Ты всегда умел красиво говорить, Дэн. У твоих слов только один недостаток – я им не верю. Может быть, я поверила бы тебе, если бы ты банально сказал, что любишь меня – и мне было бы только хуже, если бы я этому поверила. А оказывать нашим союзом услугу человечеству – заманчиво, конечно, но я уже не играю в эти игры. Наверное, то, что я говорю – слишком, извини меня, Дэн, но ты опоздал.
Он смотрит на меня, он покусывает губы, он ждет – ведь я же молчу, я не могу заставить себя сказать ему все это. Я знаю, что должна произнести именно эти слова – единственно правильные, единственно достойные. Этот человек, он же ничего не значит для меня…
Я делаю шаг вперед, и еще один, я кладу руки ему на плечи, я долго, целую секунду смотрю в его глаза, а потом прячу лицо на его груди.
Скрипач играет только для нас двоих, он перебирает быстрыми пальцами нити мерцающего света, и темно-бордовое вино вспыхивает алыми искрами на дне двух бокалов. Мой почти полон, а Дэн уже допил до половины. Он кладет свою белую, узкую, теплую руку поверх моей, холодной и напряженной до побелевших косточек. В его глазах – те же пурпурные отблески, и от этого они еще более теплые, его глаза… А мне холодно, моя выпрямленная спина не касается мягкой спинки стула – потому что все это неправда. И вино, и скрипка, и касание пальцев Дэна, и его улыбка… И вместе с тем это реальность, единственно возможная реальность – слишком сложно, слишком много для меня, нервный озноб пробегает сверху вниз по напряженной спине.
– Ты счастлива? – мягко спрашивает Дэн.
Да! Я счастлива. Сейчас я поверю в это… моей руке уже становится тепло. Я подношу к губам бокал – терпкое красное вино, немного света и скрипки… Я счастлива…
– Теперь все будет хорошо, – говорит Дэн. – Страшно разбить рукой стекло, но зато потом осколки сверкают, как бриллианты.
Осколки… Бокал в моей руке… В бокале ничего не было, зачем я вообще думаю про какой-то бокал? Разве существует что-то за размытыми границами мерцающего света, что-то, кроме карманного мира круглого столика на двоих, кроме человека, который всю жизнь будет вот так смотреть на меня и касаться моей руки?..
Существует. Роми.
– Роми никогда тебя не видела, – медленно, словно преодолевая напряжение, говорю я. – Она у Лорейн, поедем туда, сейчас?
Стоп-кадр. Это когда лицо живого человека внезапно превращается в маску. Останавливаются глаза, губы, даже мельчайшие, неуловимые движения мышц лица, которые делают его живым. И только по зрачкам бродят красные блики, отдельные на мертвом лице.
Я успеваю удивиться, испугаться, полуоткрыть губы не то для вопроса, не то для крика – но через мгновение лицо Дэна снова обретает подвижность, словно опять пустили пленку, и он говорит:
– Нет, я не могу… это слишком сразу, – и вдруг, резко и неожиданно для меня:
– Помнишь водопад?
Я вздрагиваю, потому что помню. Потому что это слово растворяет прошедшие годы, поднимает со дна разочарование и боль обманутого доверчивого ребенка. Дэн обещал отвезти меня на водопад – и не сделал этого, только и всего. Но вечность назад это было важно для меня, настолько важно, что потом мне было больнее вспоминать этот водопад, чем все остальное, чего Дэн не сделал, а он не сделал слишком многого… Вечность назад…
– Хочешь, поедем туда завтра? – спрашивает он так просто, но в голосе замерла внутренняя дрожь. – Завтра воскресенье, я свободен. Ты, я и Роми…
Длинную секунду он смотрит на меня, он уже знает, что я согласна, что не в моих силах отказаться от себя – прошлой, юной, верившей, что когда-нибудь так и будет… Потом он встает.
– Извини, я должен идти. У меня еще дела на студии…
Он залпом допивает вино, а мой бокал еще полон, и лучи тусклого света, и блики, и скрипка…
Мое отражение в длинном узком зеркале – это зеркало на одного, и я одна. Швейцар приоткрывает дверь, он смотрит на меня недоуменно: почему я не ухожу? Я медленно провожу рукой по волосам… действительно, почему?
Что-то держит меня, что-то привлекает и никак не может полностью завладеть моим вниманием. Узкое высокое зеркало, оно отражает только меня… и светящийся прямоугольник над моей головой. Экран телевизора.
Я оборачиваюсь, и, угадав мое движение, портье нажимает на кнопку пульта, прибавляя звук. И я отступаю на шаг назад, и еще на один, я касаюсь локтем холодной поверхности зеркала, потому что…
Поделиться книгой: