Хомские тетради. Записки о сирийской войне

Комендант Хакуры – muqaddam по имени Хасан. Он утверждает, что жители покинули квартал еще в самом начале событий: его собственный дом был разрушен в ходе первой волны зачисток в Баба-Амре. Раньше он служил в Дамаске, в пехотном подразделении. О своем дезертирстве из армии он громких заявлений не делал, напротив, чтобы защитить семью от репрессий, люди из САС позвонили по его мобильнику его армейскому начальнику и сообщили, что он расстрелян. Для регулярной армии Хасан умер.

Его помощник Имад рассказывает, что в армии служит его родственник, который не дезертирует, зато поставляет повстанцам полезную информацию. Похоже, это очень распространенное явление.

Обстановка располагающая: нас усадили в гостиной и кормят sfihas с йогуртом. Ибн-Педро по своему обыкновению шутит по поводу салафитов и виски. Повсюду разложено оружие: М-16 с оптическим прицелом, пулемет 7,62 с круглым магазином, гранатомет с вязаной исламской повязкой, обмотанной вокруг ствола.

Мужчины ходят туда-сюда, подают чай. Какой-то парень волочет синтетическую сумку весом килограмм в пятьдесят: в ней несколько калашей. Офицеры достают оружие, рассматривают, начинают разбирать.

Бассель, смуглый молодой человек, в костюме и свежей рубашке, немного говорит по-английски. Фади, аккуратно подстриженный бородач, с озабоченным видом показывает след от пули на спине, полученной, когда он бежал от патруля. Пуля прошла навылет: на животе тоже отметина.

Появляется Мухаммед, молодой mulazim с бельгийской снайперской винтовкой «Герсталь» 7,62. Он утверждает, что дальность у нее – до восьмисот метров. В своем подразделении он считается большим знатоком оружия.

Подходит Джедди («Дедушка»), ответственный за информацию, приятель Райеда, с которым они подружились в ноябре. Смеются, хлопают друг друга по спине: «Значит, ты и вправду снова тут?» Джедди знаком с Манон Луазо и Софией Амара, с ним работают несколько переводчиков, они могу мне помочь. Когда Райед заводит разговор о виски, Джедди достает свой пистолет и, смеясь, заряжает его: «Виски? Да я тебя сейчас пристрелю!» Все весело хохочут. «Вот вам еще один диктатор!»

Джедди предлагает пойти к нему, и мы начинаем собираться. Но между ним и Райедом возникает спор. Джедди хочет взять нас под свою опеку, а Райед предпочитает остаться ночевать здесь, с Хасаном и ребятами. Они препираются все громче. «Если тебя не устраивает, езжай обратно в Бейрут!» В конце концов Джедди обижается не на шутку и уходит. «Раз так, то выкручивайся, как знаешь!» Райед идет за ним, стараясь его успокоить, потом возвращается. Остаемся здесь. Райед объясняет нашу ситуацию Хасану и Имаду. Мы знакомимся, но поскольку начальник бюро переводов Баба-Амра только что ушел, хлопнув дверью, я опять не могу принять участия в разговоре.

Подходят еще несколько младших офицеров, среди них рыжий парень в бежевой камуфляжной форме, который вопит во все горло, как пьяный. Потом он выходит, а человек шесть мужчин проходят в глубь салона, чтобы встать на молитву. Короткий спор о том, кто ее поведет. Рыжий возвращается: значит, он не пьян и будет молиться со всеми.

18 часов. Вместе с Имадом выходим в город. Улицы темные, машин и освещения почти нет. Проходим перекресток, где раньше был пропускной пункт регулярных войск. САС взяла его в окружение, отрезав от коммуникаций и жизнеобеспечения, и начала переговоры о сворачивании объекта. Поднимаемся по длинному проспекту: в конце него стоит еще один армейский шлагбаум, но с тех пор, как эвакуирован первый, этот чувствует свою слабость и не подает признаков жизни из опасения напороться на ответ со стороны повстанцев.

Посещение подпольного госпиталя Баба-Амра. У входа – несколько человек, среди которых и женщины, у стены стоят носилки. Длинный коридор разгорожен вдоль занавеской, за которой – палаты. Одна служит аптекой: шкафы полны лекарств, на столиках – перевязочный материал, сверху – небольшой электрический обогреватель, рядом сложены одеяла. На полу лежит женский анатомический манекен с обозначенными внутренними органами и открытой половиной черепа. В углу – два автомата калашников и бронежилет. Нас поят чаем, я беседую с доктором Абу Абду, он немного говорит по-английски. Раньше был врачом общей практики в государственной больнице, но с началом событий уволился. «Our work improves since March. We have a pool of doctors. Our work is better now»[31]. Фотографироваться отказывается: если органы безопасности узнают, чем он занимается, его семье грозят неприятности.

Он объясняет: вначале врачи сами приходили к больным на дом. Потом нашли это место, но не было ни оборудования, ни материалов. Люди им помогали, и постепенно у них появилось все необходимое. Медикаменты получили из Ливана, кое-что дали городские аптеки.

Сейчас они могут делать даже хирургические операции. Но уровень этих операций выяснить трудно. Хирурги есть, есть кетамин для наркоза. Но не хватает средств дренажа, некомплект хирургических инструментов. Кроме того, некоторые врачи живут в других кварталах города, и если армейские части блокируют Баба-Амр, то они не могут добраться до госпиталя. Бывает, что необходимо сложное хирургическое вмешательство, а специалист этого профиля прийти не может.

Иногда им приходится посылать врачей и все необходимое в другие места – в Эр-Растан, в Тальбису.

Количество раненых – разное. Иногда трое-пятеро за день – подстреленные снайпером. Если же город обстреливают армейские части, то может быть сто и даже полтораста человек. Никакой статистики они не ведут. Три месяца назад, во время рейда армейских подразделений, им в руки попал рентгеновский снимок грудной клетки одного из пациентов. На снимке было обозначено его имя, и оно тут же попало в списки госбезопасности.

Жители Баба-Амра опасаются посещать госпиталь из-за слежки mukhabarat, а позволить себе частные клиники они тоже не могут – слишком дорого. Агенты mukhabarat могут арестовать или, как минимум, помешать людям получить медицинскую помощь, если выяснится, что они – жители Баба-Амра.

Наша беседа принимает политический оборот. Абу Абду: «Хомс – это большой город, расположенный в центре Сирии и окруженный деревнями – как шиитскими, так и алавитскими. Чтобы бороться с революцией, правительство снабдило деревенских жителей оружием. И тут начинаются неприятности, потому что митингующие выступают уже не столько против правительства, сколько против шиитов или алавитов. Мы получаем колоссальную головную боль.

И теперь, если тебя хватают и ты оказываешься жителем Баба-Амра, тебя попросту убивают».

Он показывает мне видео, скачанное, судя по всему из YouTube: на экране – двое молодых парней, один из Халдии, другой – из Баба-Амра. Агенты shabbiha схватили их в Аль-Захре и – живым – отрезали головы ножом. Снято на аппарат высокого разрешения: когда начинают орудовать ножом, весь экран заливается кровью. Убийцы ставят обе головы на пол, а рядом втыкают нож. Одна из голов, уже стоя на полу, продолжает вздрагивать, видимо, из-за пульсирующей крови. «You see this? How can we stop when they do this?»[32] Абу Абду говорит, что знает обоих парней, но сообщить мне их имена не может, потому что их близкие не знают, как они погибли.

«Вначале shabbiha приходили с палками, выкрикивая „Башар, Башар!“ Потом они стали ходить с оружием. Правительство утверждает, что проблема – межконфессиональная, но оно же само ее и создало. Власти готовы убивать людей с обеих сторон, чтобы разжечь страсти еще больше. И вот уже алавиты заявляются в центр города, похищают наших женщин, насилуют наших дочерей и снимают все на видео. They put the videos on the web to say: „See, we fuck Sunni girls“. For us this is very heavy, as Arab and Muslim people[33]».

Лицо доктора, пока он говорит, дергается от тика.

Он предлагает познакомить меня с женщиной-заключенной, которая помогала shabbiha похищать и насиловать девушек. Она – проститутка, из алавитов. Ее поймали в такси, офицеру и троим его помощникам удалось сбежать (история довольно запутанная), и девица все рассказала.

Райед ожесточенно спорит с каким-то бородатым воякой, тупым и агрессивным, с повязкой на густых, как шерсть, волосах. Бородач, которого зовут Абу Бари, не хочет показывать нам арестованную. Говорит, что это ни к чему. Они уже показывали ее журналистам, но никто так ничего и не напечатал. Райед продолжает орать. Это довольно утомительно – так надсаживаться целый день.

На самом деле Абу Бари – не военный, а, как я пойму позже, гражданское лицо, руководитель этого госпиталя. Впоследствии у нас будут с ним проблемы и, несмотря на вмешательство людей из руководства САС, он категорически запретит нам появляться в его клинике.

В соседней комнате, хорошо нагретой радиаторами, лежат двое раненых, за которыми присматривают две медсестры, обе под ваулью, но в зеленой госпитальной форме. Прикрыв лица раненых кусками ткани, мне позволяют их сфотографировать. У первого – осколки минометного снаряда в животе, плечах и ногах, он получил их четыре дня назад на улице Бразиль в Инша’ат. Его оперировали в государственной больнице, а потом перевезли сюда. Второго сегодня утром подстрелил снайпер, ранив в грудь и руки, когда он покупал хлеб на той же улице Бразиль. Пули ему извлекли в другом подпольном госпитале в Баба-Амре.

Пока я сижу у раненых, Райед и Абу Бари продолжают ругаться в коридоре. В конце концов Абу Бари заходит в палату и выводит искомую девицу, которая, оказывается, была совсем рядом со мной: сидела, прикрывшись одеялом. На ней черный платок и длинное синее платье. Мы с Райедом получаем возможность поговорить с ней в аптеке, без свидетелей, чье присутствие могло бы ее смутить.

Рассказ этой женщины получился довольно бессвязным, видимо, поэтому никто из журналистов, беседовавших с ней, не смог его использовать. К тому же она говорила на каком-то диалекте, что еще больше усложняло дело. В основе своей эта история безусловно достоверна, потому что мы слышали ее и от других людей, которые называли то же самое имя младшего офицера, начальника из mukhabarat – некоего Абу Али Мунзира. Девица назвала нам и имена женщин, похищенных и изнасилованных Мунзиром; мы пытались их разыскать, но безуспешно, и я не вижу смысла приводить их имена здесь, как и имя нашей свидетельницы. Она рассказывала свою историю с хитрой улыбкой, бросая на нас из-под платка призывные и кокетливые взгляды. Ее рассказ свелся к следующему: родом она из маленькой деревни по дороге в Пальмиру; читать и писать не умеет, поскольку в тех местах не принято учить девочек грамоте. В пятнадцать лет вышла замуж и пере ехала жить в Хомс. Два года назад развелась и начала работать «артисткой», как это у них называется, в Хаме и окрестностях. Дальше история становится невнятной: якобы бывший муж заявил на нее в полицию, ее арестовали, пытали, заставили пройти медицинское обследование и все в том же роде.

С Мунзиром она познакомилась в тюрьме, он служил там надзирателем. После освобождения она вернулась в родную деревню, а через два месяца снова уехала в Хомс. Утверждала, что Мунзир связался с ней по мобильнику и предложил выступить в роли приманки в похищении юных сестер, которых он якобы хотел обменять на двух молодых алавитов, захваченных САС. Детали похищения интереса не представляют. Девица сообщила, что не присутствовала при изнасилованиях: ей якобы рассказала об этом какая-то женщина из Алеппо, которая все видела своими глазами.

В первой палате, рядом с входной дверью, двое только что поступивших раненых. Мы попытались туда войти, но мужчины не хотели, чтобы их видели: «Это не положено». Боязнь muhabarat уже стала устойчивым рефлексом? Паранойя обостряется. Нас выставляют за дверь. «Я не хочу, чтобы мою фотку показывали по ящику!» – вопит на улице один из парней, с хохотом обгоняя нас на машине. Чтобы пообщаться с ранеными, нужно специальное разрешение военного командования. Опять переговоры да споры, и конца им не предвидится. Абу Хаттаб, один из врачей, наконец, объясняет нам, что эти раненые – пленники: «Режим нас истребляет! А мы своих арестованных лечим!» – «Именно так, – соглашается Райед, – и как раз потому вы должны их нам показать!» Исключено: требуется разрешение командования. Райед в сердцах бросает Абу Хаттабу: «Вы действуете такими же методами, что и власть!» Он взбешен. Ситуация накаляется до предела.

Потом Имад везет нас в другой медпункт, он поменьше, чем тот, где начальником Абу Бари, но там чисто и все хорошо организовано. Медпункт размещается в квартире. Врачей нет, только две медсестры. Хирургическое оборудование у них попроще, они могут оказывать только первую помощь. Пациентов со сложными ранениями приходится отправлять в другие места. Центр Абу Бари – по оснащению примерно такой же. Сейчас все заняты тем, что пытаются оборудовать маленький госпиталь в Баба-Амре – приличного уровня, где можно было бы оперировать.

Новую – будущую – клинику мы увидим через несколько дней. В моих записках все три медпункта будут пронумерованы в том порядке, в каком мы их посетили: первым был центр медпомощи Абу Бари, вторым – тот, о котором я только что рассказал: впоследствии мы узнаем, что его открыли Имад с друзьями. И наконец, третий – уже настоящий госпиталь, тоже был организован группой Имада при поддержке САС.

10.20. Возвращаемся в квартиру знакомых Хасана. Мужчины сидят вокруг печки и рассказывают о своих подвигах. Я пью виски, похоже, что их это не раздражает. Обстановка благожелательная, не то что в клинике Абу Бари. Райед объясняет, что активисты организовали Информационное бюро, и все журналисты должны обращаться туда, к тому парню по имени Джедди, с которым они недавно ругались. Политика бюро проста: снимать можно все, что не касается военной стороны дела, – митинги, страдания гражданского населения и так далее. Что же касается Свободной армии и ее действий – здесь есть серьезные ограничения.

Бассам, один из солдат, рассказывает об атаке, которую они провели три дня назад. Десятка четыре солдат хотели дезертировать, но силы безопасности не давали им этого сделать: их арестовали и посадили в Башню, как выразился Бассам, – массивное здание на улице Бразиль. Солдат, которых должны были казнить, держали на девятом этаже. Силы безопасности базировались на восьмом. Бассам и двое его друзей атаковали Башню, выпустив из гранатомета три ракеты по восьмому этажу и убив нескольких агентов mukhabarat. А потом вступили в переговоры: отпустите солдат или мы перебьем вас всех. Сорок военных и двое гражданских лиц были выпущены на свободу.

Затем Бассам начинает декламировать стихотворение из арабской классики. Звучит как музыка – прекрасная, ритмичная, чеканная и торжественная, восхитительная для слуха, даже если не понимаешь ни слова. У Райеда был знакомый офицер, который любил читать стихи, они текли из его уст, как ручей бежит с горы. Но его уже нет в живых.

Бассам – красивый парень: тонкие, слегка заостренные черты лица, аккуратно подстриженная бородка, орлиный взор и бандана на голове, уже начавшей лысеть. Типаж – «чеченский боевик» времен большой войны. Он не перебежчик, он – рядовой гражданин, взявшийся за оружие. Тридцать лет, не женат, приехал сюда из сельской местности Алеппо. Видя преступления режима, насилие, убийства и прочее, он месяц назад принял решение окончательно переехать из Алеппо в Баба-Амр и вступить в ряды Свободной армии. У него есть племянник, который учится здесь в университете и был членом координационного комитета в другом городе, это он и привел его в САС. А после все увидели, каков он в бою.

Раньше Бассам был журналистом, ему до сих пор предлагают работу в СМИ.

«Баба-Амр – это, можно сказать, государство в государстве. Самый безопасный городской квартал во всей стране. Люди могут ночью гулять по улицам, снайперов они не боятся. Прежде чем танки Асада приблизятся к ним, им придется пройти по нашим телам».

«Мы сражаемся за нашу религию, за наших женщин, за нашу землю и, наконец, за то, чтобы спасти свою шкуру. А у них всего одна цель: спасти свою шкуру».

Он не согласен с тем, что в основе конфликта лежит религиозный фанатизм: «Мы не убиваем людей за то, что у них другая вера. „Тот, кто губит живую душу, когда его собственной жизни ничего не угрожает, покушается на все человечество“ – так сказано в Коране».

Бассам рассказывает мне о своей организации. Власть в Баба-Амре осуществляет Majlis al-askari, Военный комитет, во главе которого стоит Абдерразак Тласс и еще десяток офицеров. Бассам подчиняется им. Комитет пытается ввести в действие некий кодекс поведения, нечто вроде свода этических правил. Члены комитета – выходцы из регулярной армии, где экстремальное поведение считалось нормой: можно было творить что хочешь, убивать кого вздумается. Поэтому комитет считает необходимым предложить моральные ориентиры. В армии принято третировать мирных жителей, обращаться с ними невежливо и даже грубо. Члены комитета стремятся переломить эту тенденцию, они убеждены, что бойцы Свободной армии должны иметь хорошие отношения с населением. Он приводит мне примеры корректного поведения: когда они арестовывают офицера правительственных войск, они не позволяют себе обращаться с ним неподобающим образом. Они пытаются спорить с людьми из регулярной армии, задавая им в лоб вопрос: «Почему вы нас убиваете?»

Полночь. Райед показывает свою работу: похоже, ее оценили по достоинству. В коридоре бойцы продолжают возиться с оружием: разбирают, чистят, смазывают. Я замечаю еще одного «бельгийца» – калибр 5,56, с ним занимается толстощекий бородач в камуфляже и с белой куфией на шее. Это оружие, привезенное из Ливана, они купили.

Меня учат произносить фразу: «Ash-shaab yurid isqat an-nizam», что в переводе означает: «Народ хочет, чтобы правящий режим пал».

Перед тем как устроить нас на ночь, один из ребят чистит комнату пылесосом. Трогательная забота.

Какое странное ощущение: после стольких лет снова ночевать в «хате», битком набитой молодыми солдатами и оружием!

Пятница 20 января. Баба-Амр

Вижу сон: мне звонит перепуганный насмерть мой друг Е. Его хотят посадить в тюрьму, потому что у него нашли марихуану. Е. боится остаться без дозы. И вот он в камере. В полном отчаянии. У соседа по камере задний проход почему-то расположен на спине, и испражняться он может только лежа рядом с «очком»: «Бедняга. Вот уж кому не повезло». Навестить друга я прихожу с какой-то женщиной из органов соцпомощи. Длинная, бесконечная тирада Е., который жалуется на свои несчастья. Я слушаю вполуха, поскольку что-то читаю. И вдруг слышу, что он отчаянно рыдает. «Все это потому, что я рос без отца, – кричит Е. – Это ужасно для ребенка – расти без отца». Он остервенело топает ногами, лицо его свело судорогой, я наконец поднимаю глаза и вижу перед собой маленького светловолосого мальчика, который весь зашелся от плача и ужаса. Ребенок похож на моего сына Эмира. Я протягиваю к нему руки, он бросается в мои объятия, я прижимаю его к себе, а он все продолжает горько плакать.

Завтракаем: омлет, помидоры, zaatar, labneh, оливки, сыр.

Заходит молодой парень, нас знакомят, и он тут же принимается рассказывать: у него есть друг, который три месяца просидел на нарах за свой сон. Ему снилось, что он едет во главе президентского кортежа; он пересказал сон приятелям, кто-то на него стукнул, и его арестовали.

У каждого здесь есть своя история, и как только они видят нового человека, сразу начинают вываливать.

Незадолго до Аид-аль-Кебира[34], во время нападения правительственных войск, Имад схлопотал пулю в левую щиколотку – рикошетом. Она повредила сустав, и он не смог добраться до госпиталя. Рану лечил аптекарь, но делал это неумело: нога болит до сих пор и Имад прихрамывает.

Великолепный солнечный день. С верхнего этажа здания видны крыши Баба-Амра и множество недостроенных домов, в которых уже живут, как повсюду в Сирии. На северо-востоке, за стадионом Аль-Бассель, торчат высокие дома-башни, одна из них тоже еще строится: там засели армейские снайперы. За башнями простираются фруктовые сады, огромный химкомбинат и невидимое отсюда озеро. Центр Хомса – с другой стороны, он тоже не виден.

10.30. Имад ведет нас по Хакуре. Холодное солнце заливает пустынный квартал, прохожих не видно, улицы как вымерли. Изредка попадаются бойцы Свободной армии, на плече – калаш или гранатомет. Земля усеяна пулями, гильзами, осколками снарядов, прочим мусором. Возле командного пункта САС, где мы были вчера, проходы по близлежащим переулкам перекрыты баррикадами из мешков с песком. Один из знакомых Имада пошел к себе взять какие-то вещи. Четыре месяца назад его семья покинула свое жилище: дети не могли выносить стрельбы.

Окраина квартала сильно разрушена: эту часть бомбили ожесточенно, особенно в ноябре – по земле до сих пор разбросаны обломки минометных снарядов. Дом Хасана разрушен полностью. Я фотографирую его самого на фоне развалин, со спины, с маленьким сыном на плечах. В этой части квартала есть зоны, опасные для прохожих, они расположены на линии снайперского огня: их мы проходим быстро, стараясь держаться поближе к стенам. Чуть дальше заходим в еще один разрушенный дом. Под ногами – обломки реактивных снарядов, хвосты от минометных бомб российского производства, калибр 82 мм. В оконный проем виден армейский пост, до него – метров пятьдесят. Выглядываем осторожно, с той стороны постреливают. Абу Язан, один из бойцов, держит наготове заряженный пистолет. У Хасана по-прежнему на руках ребенок.

Еще один дом. Дыры в стенах, развороченные лестницы. Через окно прекрасно виден упомянутый пост, на самом деле это скорее небольшая база. Трехэтажное здание, рядом припаркован разбитый грузовик, на балконах – пробитые пулями мешки с песком. Здесь тоже зевать опасно, взглянул – и назад. Кажется, что на посту никого нет, но Абу Язан нервничает. Стадион и башни – сзади.

Застывшие отпечатки кошачьих лап в бетоне – такое можно видеть повсюду в мире.

В брошенной квартире – поломанная кукла, какие-то подносы, эхография еще в конверте, сделанная наверняка в Ливане.

Еще одна разоренная квартира: здесь был пожар, стены изрыты обломками снарядов. В начисто сгоревшей комнате – оплавившийся телевизор. На кровати – груда разбитых компьютеров, настоящее кладбище. Часовой с «калашом» сидит в рабочем кресле: через пробитую снарядом дыру в стене наблюдает за армейским постом.

Обойдя дома, мы заходим с другого бока и оказываемся прямо перед постом, но в проулке, защищенном стоящим рядом зданием. С этой стороны фасады тоже изуродованы обстрелами из минометов и реактивных пусковых установок. На первом этаже виден заброшенный спортивный зал с розовыми стенами и серым мраморным полом. Тренажеры покрыты слоем обсыпавшейся известки, в глубине зала, на стене – длинное зеркало, во многих местах пробитое взрывными пулями. В углу тихо покачивается подвешенная к потолку боксерская груша.

* * *

12.30. Пятничный митинг. Все начинается с квартальной мечети. Мужчины молятся; на улице перед мечетью десятки детей скандируют лозунги. Подходят активисты с флагами и плакатами. Под конец молящиеся выкрикивают takbir и с возгласами «Allahu akbar!» волнами выкатываются наружу. Быстро сформировавшаяся процессия направляется в сторону центральной улицы Баба-Амра. На перекрестках стоят бойцы САС; в глубине проспекта – позиции правительственных сил. Манифестанты поднимаются вверх по проспекту, размахивая флагами, высоко поднимая над головой портреты шахидов и плакаты. Некоторые слоганы – на английском («WE WANT INTERNATIONAL PROTECTION»)[35]. Мужчины, молодые люди, дети и даже младенцы на руках у отцов: женщины смотрят на процессию с балконов и с тротуара. Кортеж беспрепятственно проходит мимо башен со снайперами и приближается к большой мечети, как я понимаю, главной в Баба-Амре. Потом минует школу и, наконец, поворачивает направо. Присутствие бойцов Свободной армии все более заметно: неподалеку военный пост, да и вооруженных людей становится все больше. На широкой улице наша процессия сливается с другими – количество манифестантов впечатляет. Тысячи мужчин распевают лозунги, танцуют, выстраиваясь в цепочку, выкрикивают takbir. Слышны звуки музыки, бьют барабаны, манифестанты выстраиваются в круг и тоже приплясывают; молодежь выкрикивает лозунги и танцует zikr. В центре сборища, в тесном окружении людей, два активиста, взобравшись на лестницу, выкрикивают лозунги в микрофон. Вокруг рокочут барабаны, вперед выступают танцоры, над головами реют плакаты с лозунгами на английском, обращенные к Лиге арабских государств. С краю – огромная толпа женщин, море голов, покрытых белыми, бледно-розовыми и черными платками. У многих на руках дети, другие держат воздушные шары в форме сердца. Они страстно аплодируют, что-то кричат и тоже скандируют лозунги. Мужчины размахивают снятой с ног обувью. Крыши и балконы забиты битком. На одной из крыш расположились активисты с видеокамерой. Всеобщее ликование, атмосфера наэлектризована, люди перевозбуждены. Энергия веселого отчаяния бьет через край – такого я не видел нигде.

Эта пятница объявлена «днем политзаключенных».

Случайно знакомимся с Г., симпатичным франко-сирийцем, выходцем из Инша’aт, прожившим пятнадцать лет во французском Монпелье. Через пару дней он собирается уезжать, его жена больше не в силах выносить происходящее. «Если бы они не стреляли в манифестантов, на улицу вышел бы весь Хомс». Он объясняет мне, что организует уличные протесты студент университета, который учится на третьем курсе инженерного факультета.

Диджей митинга – цыган. Здешние цыгане, как и их собратья по всему миру, – талантливые музыканты.

Я нахожу Райеда на улице: он переругивается с Абу Ханеном, одним из руководителей Информационного бюро. Абу Ханен упрекает нас за то, что мы отказываемся с ними сотрудничать, а Райед объясняет, что мы хотим вначале отработать все контакты с САС, а потом охотно пообщаемся и с ними. Г. участвует в перепалке, переводит, высказывает свое мнение.

Митинг заканчивается. Собравшиеся расходятся. В этот момент на центральной улице раздается пулеметная очередь. Люди бегут. Стреляют откуда-то с востока, с моста, ведущего в алавитский квартал. Проспект отделяет Баба-Амр от Инша'aт. Месяц назад пересекать его было очень опасно. Однако вот уже три недели – с тех пор, как было снято второе армейское заграждение, размещавшееся западнее, – как здесь стало заметно спокойнее.

* * *

После митинга мы спрашиваем у Имада, нельзя ли нам поговорить с Абдерразаком Тлассом, одним из главных военачальников Хомса. Наш новый знакомый, сирийский француз Г., соглашается пойти с нами, чтобы помочь мне с переводом. Нам повезло: мы застаем Тласса у себя с первого раза.

14 часов. Абдерразак Тласс, руководитель Военного совета Баба-Амра – бородатый молодой парень в камуфляже. Принимает нас в одной из комнат на первом этаже здания: в углу кучей свалены автоматы Калашникова, на стене – знамя katiba «Аль-Фарук». Интервью нам он давать не хочет – из принципиальных соображений: это исключительная прерогатива их собственных журналистов. У Тласса тоже сдвиг по фазе в отношении иностранцев: он убежден, что они искажают его слова, придавая им выгодный режиму смысл. Райед старается его переубедить; я с помощью Г., который любезно согласился пойти с нами, тоже привожу какие-то доводы. Но Тласс вежливо гнет свое: «Мы не доверяем интервью. Ситуация очень напряженная. Полностью полагаться на иностранных журналистов мы не можем». Военной темы он касаться не хочет. «Ваше присутствие здесь создает нам проблемы».

Имад: «У них свои, внутренние разборки, и говорить о них они не хотят».

Тласс: «Время, когда мы пускали сюда всех подряд, прошло. Если ваши народы за одиннадцать месяцев так ничего и не поняли, то больше говорить об этом не имеет смысла». Короче: «Bukra, inch’Allah»[36].

Разговор не клеится. Я пытаюсь его оживить, спросив Тласса, не согласится ли он, по крайней мере, рассказать о себе? Да, это можно. Ему двадцать шесть лет, родом он из Эр-Растана. Раньше, в звании mulazim awwal, служил в Дамаске, в 5-м пехотном дивизионе. Его коллеги принимали участие в репрессиях, он же отказался и где-то в феврале-марте был переведен на другое место службы. Вот тогда Тласс и начал принимать участие в акциях протеста – cначала в свободное время, как гражданское лицо.

Он рассказывает о нескольких жестоких расправах, учиненных правительственными войсками при разгоне манифестантов, в том числе и о той, что произошла 24 февраля в Санзамине: он там не присутствовал. Idem что касается митинга в Аншеле, в конце февраля, когда ему предложили сдать кровь для раненых. В подавлении этих акций участвовали 9-й дивизион, военная разведка, и госбезопасность. Абдерразак Тласс был потрясен происходящим: количеством раненых, тем, как было сложно их лечить, жестокостью в отношении протестующих. Пропаганде режима он не верил никогда. «В принципе, армия должна оставаться вне политики. Ее задача – защищать народ, нацию. А там мы видели нечто прямо противоположное. Военные из-за заграждений стреляли в собственных граждан. Протестующие пытались убедить армию присоединиться к ним, чтобы вместе выступить против mukhabarat. Но из этого ничего не получилось, потому что офицеры отдали приказ стрелять. Армия – на стороне Асада, на стороне режима. Большинство там – алавиты. Что же касается суннитов, то они или подчиняются приказу, или оказываются за решеткой».

Когда ему впервые пришла мысль дезертировать, он хотел увести с собой товарищей. Вместе с другими офицерами хотел поднять на бунт два liwas и один katiba[37], принадлежащие к 5-му, 9-му и 15-му дивизионам. Однако другие офицеры выступить не решились, испугавшись авиационной разведки, и пошли на попятный. Тогда он ушел один, захватив оружие. «Я был первым офицером, покинувшим сирийскую регулярную армию. Многие пытались меня отговорить: «Как ты можешь идти на такое, это же невозможно себе представить!»

«Я ушел в июне, в Дераа. И сделал это потому, что не мог стрелять в людей. И сразу взялся за оружие. Я понимал, что сломить режим без вооруженного сопротивления невозможно. Отправился в Растан, где армия шла в наступление, и сформировал там katiba «Халед ибн Валид». Тлассу помогали в этом семеро офицеров и десятка четыре младших офицеров. Когда новая воинская часть обрела боеспособность, он передал ее в руки других и в первой половине июля приехал сюда, в Баба-Амр, создавать katiba «Аль-Фарук». В августе еще один батальон уже был готов сражаться.

Абдерразак Тласс трактует здесь факты на свой манер. Переход на сторону восставших старших офицеров и их присоединение к младшим, которые дезертировали раньше и создали первые katiba Свободной армии, очень осложнили обстановку, поскольку старшие считали, что командовать должны именно они, на что младшие офицеры, уже занимавшие командные посты в течение нескольких месяцев, соглашались со скрипом. На самом деле сам Абдерразак Тласс был отстранен от командования батальоном «Халед ибн Валид» – по аналогичным причинам. Как человек с амбициями, он приписывает себе главную роль в katiba «Аль-Фарук», с чем согласны далеко не все.

В настоящее время батальоном «Халед ибн Валид» командует raid[38] по имени Aхмед Бахбу.

Абдерразак Тласс полагает, что количество бойцов в его батальоне уже достаточно для того, чтобы «Аль-Фарук» перешел в категорию liwa, но самолично менять название они не хотят. Он также считает, что численность katiba «Халед ибн Валид» уже превысила 4–5 тыс. человек, так что он тоже может считаться бригадой.

В зону ответственности katiba «Аль-Фарук» входят Хомс, Тельбизи и часть Аль-Кусейра.

Katiba «Халед ибн Валид» контролирует Эр-Растан и окрестные деревни.

Формально во главе katiba «Аль-Фарук» стоит военный комитет, но последнее слово остается за Абдерразаком Тлассом.

Я спрашиваю нашего собеседника о том, какие у него отношения с полковником Риядом аль-Ассаадом [командующий Свободной армией Сирии в турецкой Антиохии]: «В настоящий момент я не могу вам ответить».

С Имадом разговор пошел веселее. Нам рассказывают историю армейской базы, которую мы видели сегодня утром: та, рядом с которой стоял сгоревший грузовик. Бойцы САС действительно захватили в плен офицера, который ею командовал. Однако, поговорив с ним, они отпустили пленника с условием, что база будет эвакуирована. Что он и сделал, отведя своих людей в башни, расположенные дальше. Теперь его подразделение находится в состоянии перемирия с повстанцами.

Тласс рассказывает о приезде сюда наблюдателей из Лиги арабских государств. Поначалу они оставались по ту сторону проспекта – не отваживались его пересечь, опасаясь обстрелов; потом, два дня спустя, все-таки перешли – их было человек пять или восемь – без сопровождения. В ту пору – это была первая неделя миссии наблюдателей [то есть где-то в конце декабря 2011] – квартал был окружен, обстановка очень напряженная. Наблюдатели пришли, чтобы уговорить их вступить в переговоры с правительственными силами. САС ответила: «Вы здесь для того, чтобы наблюдать, и не можете не видеть того, что делает с нами армия!» На самом деле наблюдатели хотели обсудить соблюдение условий соглашения [с сирийским правительством] в обмен на отвод сил САС.

Обед с Абдерразаком Тлассом. Взбитые яйца, мясо с яйцом, хумус, помидоры, zaatar. Подогретый хлеб: его кладут поверх всей еды или прижимают к стенкам sobia.