Помоги проекту - поделись книгой:
Кстати, участие Марии Терезы в польском скандале могло быть вовсе не добровольным. Легко предположить, что кто-то из сторонников князя Чарторыского опознал в майорше Угрюмовой блистательную красавицу, чьими услугами он пользовался во время пребывания в Европе. Это открывало превосходные возможности для шантажа. И авантюристка, которая только-только успела вздохнуть с облегчением (ведь ее жизнь наконец-то стала налаживаться), оказалась перед выбором: либо рискнуть и принять участие в тщательно спланированной операции, либо быть опозоренной перед всем светом. Тогда история предстает совсем в ином свете: визит Угрюмовой к королю и разошедшиеся после него слухи должны были подготовить почву для скандала. Ведь в то, что Понятовский ни с того ни с сего решил положить конец вооруженному перемирию, поверить сложно. А в случае, если он стремился опередить соперника, не проверив полученную информацию, все выглядело абсолютно правдоподобно. А может быть, те политические силы, которые стояли за спиной Угрюмовой, рассчитывали как раз на то, что король поверит обвинению и арестует злоумышленников. Это дестабилизировало бы отношения с Россией. Но в любом случае в выигрыше оказалась бы партия патриотов и ее предводитель – князь Адам Чарторыский. Если эта версия верна, то весьма интересно: знал ли князь об интриге с самого начала? Или просто вовремя воспользовался обстоятельствами? Но, как бы там ни было, Мария Тереза сделала все, что от нее зависело. И осталась в человеческой памяти примером старой истины: незначительные события часто имеют грандиозные последствия. А слабая женщина может стать угрозой для целого государства.
МЕДОКС РОМАН МИХАЙЛОВИЧ
Смутные времена, как, например, война или смена власти в государстве, выносят на поверхность общества мошенников и авантюристов разных мастей. Зачастую эти люди обладают даром убеждения и разносторонними талантами, которые в обыденной жизни раскрыть и применить не удавалось.
Именно таким человеком был Роман Медокс, чья жизненная история может послужить основой для авантюрного романа. О подобных историях говорят: невероятно, но факт. Достоверность событий подтверждают документы, хранящиеся в Центральном государственном военно-историческом архиве.
В декабре 1812 года в город Георгиевск, в то время центр Кавказской губернии, прибыл молодой человек приятной наружности в новеньком мундире офицера конной армии. Обратившись в Казенную палату и представившись поручиком Соковниным, личным адъютантом министра полиции генерала А. Д. Балашева, молодой офицер потребовал выдать ему 10 тыс. рублей ассигнациями и 2 тыс. рублей серебром «по случаю препорученного ему экстренного дела». В подтверждение своих полномочий он предъявил предписание министра финансов Д. А. Гурьева от 24 ноября того же года, в котором палате строго указывали немедленно по требованию поручика Соковнина отпустить «все нужные ему суммы денег, числа коих по экстренности сделанного ему поручения означить невозможно». Если же денег в казне окажется недостаточно, предлагалось выдать три четверти запрошенной суммы, а о недостаточных средствах срочно донести министру финансов с нарочным курьером.
Ко времени появления поручика в Казенной палате о нем был наслышан весь город. Блестящие манеры, светский лоск и несомненное знание своего дела очаровали даже вице-губернатора Врангеля, которому по приезде отрекомендовался Соковнин. Он приказал коменданту Георгиевска плац-майору Булгакову оказать молодому офицеру всяческое содействие в его сложной, но благородной миссии – формировании конного полка из горцев для отправки в действующую армию на войну с французами. Врангель и Булгаков представили гостя влиятельным людям города, и вскоре слух о блестящем молодом офицере из столицы разнесся по всему Георгиевску. Соковнин произвел впечатление даже на сурового армейского генерала С. А. Портнягина, командующего Кавказской линией. Бывалому вояке импонировала идея создания конного полка из горцев, хотя она была не нова. В разное время ее пытались осуществить главнокомандующий в Грузии князь Цицианов и главнокомандующий на Кавказской линии генерал-лейтенант Ржищев, но безуспешно. Теперь за ее воплощение взялся Соковнин, а Семен Андреевич Портнягин стал ему активно помогать. Он возил поручика по кордону, знакомил с обстановкой на пограничной линии и даже приказал издать прокламации к горским народам, агитируя их вступить в ополчение.
Для этих целей и нужны были деньги. Однако Казенная палата за неимением свободных средств удовлетворять требование Соковнина не спешила. Некоторые подозрения вызывала у чиновников и достоверность подписи министра финансов, но личное распоряжение вице-губернатора Врангеля об отпуске денег «без малейшего промедления» заставило казначеев изыскать необходимую сумму.
Полученные 10 тыс. рублей (огромная по тем временам сумма) пошли на выплаты тем горским князьям, которые изъявили желание воевать с Наполеоном. Благодаря личному влиянию генерала Портнягина к вступлению в ополчение удалось склонить многих знатных горцев. Первыми на место сбора явились князья Бековичи-Черкесские, Росламбек и Араслан-Гирей – потомок Чингисхана. По их примеру стали подтягиваться подвластные им удзени и дворяне. Видя успех дела, генерал Портнягин так растрогался и воодушевился, что внес свои собственные 500 рублей и торжественно вручил свою шашку одному из горцев. Тем более, что успех этот был просто ошеломительным. Не конная сотня, о которой раньше мечтали, собралась, готовая отправиться бить французов, а несколько тысяч всадников-горцев – хорошо обученных, экипированных, вооруженных, – словом, настоящая отборная конница.
Сегодня трудно судить, насколько могла бы она изменить расклад сил в войне с Наполеоном, но поддержку русской армии, несомненно, оказала бы весьма серьезную. Так, известный военный историк и историограф Василий Потто, упоминая об этой горской коннице в своей книге «Кавказская война», утверждает: «Есть основание думать, что появление их на европейском театре могло бы значительно повлиять на ход военных действий, и с другой стороны, внести много новых вопросов в область военной науки и кавалерийского дела. Быть может также, что это обстоятельство повело бы к сближению горцев с русскими и имело бы влияние на весь последующий ход и события Кавказской войны».
Но Европа так и не увидела грозных кавказских воинов. В то время как Соковнин и Портнягин объезжали Кавказскую линию, собирая горцев в поход, один из советников Казенной палаты Иван Хандаков, усомнившись в полномочиях молодого офицера, направил министру финансов донесение, в котором сообщалось о выдаче денег Соковнину и спрашивалось, «следует ли производить далее денежную выдачу поручику всякий раз, когда он того потребует и в каком объеме».
Пришедший 15 января 1813 года ответ министра финансов произвел переполох в Георгиевске. Из Петербурга уведомляли, что ни о каком лейб-гвардии поручике, посланном на Кавказ «со специальной миссией», там и слыхом не слыхивали. Поступило распоряжение арестовать самозванца и отправить в столицу.
На допросах Соковнин сначала выдавал себя за Всеволжского, затем за князя Голицына. Оказалось, что блестящий молодой офицер не кто иной, как Роман Медокс – сын московского антрепренера, выходца из Англии Михаила Медокса. До сих пор доподлинно неизвестно время его рождения: сам он указывал 1795 год, его племянник утверждал, что Роман Михайлович родился в 1789 году, а в деле его жандармами была указана еще одна дата – 1793 год. В юности Медокс получил довольно приличное образование, знал помимо обязательного тогда французского еще и латынь, немецкий, английский, старославянский и несколько языков кавказских и сибирских народностей. Однако за свое распутство был изгнан из дома и вынужден был с ранних лет зарабатывать себе на жизнь. Некоторое время Медокс служил писарем в полиции, а в начале войны 1812 года вступил в ополчение, где числился корнетом в отряде донского атамана Платова. Очень скоро ему наскучила монотонная служба, не сулившая орденов и наград. Молодой человек любил размах, обожал внешние эффекты и имел склонность к чудесным превращениям, переодеваниям и авантюрам. В своих записках впоследствии он признавался: «Для моего счастья нужен блеск красок и металлов… природа дала мне чувства пылкие». Поэтому он вскоре сбежал из части, не забыв прихватить с собой полковую казну. На эти деньги он сшил себе прекрасный гвардейский мундир и отправился на Кавказ. Дальнейшее развитие событий происходило совсем не так, как задумывал авантюрист.
На допросах открылись и другие интересные детали: например умение лжепоручика искусно подделывать подписи государя и министров, благодаря чему ему удавалось долгое время водить за нос чиновников Казенной палаты Георгиевска. Кроме того, на одной из промежуточных почтовых станций у него был сообщник, который задерживал посылавшиеся ранее запросы для установлений полномочий Соковнина, а ответы он писал сам, подделывая подписи. Не удалось ему только перехватить послание И. Хандакова, которое стало роковым для Медокса и привело к провалу так успешно начатого им дела.
Помимо деталей обмана следователей интересовала также причина, по которой Медокс затеял всю эту авантюру. Однако на все вопросы несостоявшийся герой отвечал односложно: «Я хотел служить Отечеству в смутные времена, и если нарушал закон, то ничего не делал против своей совести. Наконец меня легко проверить. Черкесы готовы к походу, и я советовал бы не распускать их».
И действительно, никаких фактов, позволяющих обвинить Медокса в присвоении полученных денег, установлено не было. Денежная отчетность велась аккуратно, небольшие суммы, предназначенные для выплат горским князьям, он раздавал в присутствии комендантов и даже истратил на задуманное дело свои 3 тыс. рублей. Но это не имело уже никакого значения. Романа Медокса под конвоем отправили в Петербург. Горское ополчение было распущено.
Но он был не единственным пострадавшим в этой истории. Невольные соучастники обмана Медокса тоже были сурово наказаны: вице-губернатор Врангель был отстранен от должности, кроме того, вместе с генерал-майором Портнягиным и некоторыми чиновниками Казенной палаты он вынужден был «как можно скорее пополнить в казну выданные десять тысяч рублей».
Дальнейшая судьба Медокса складывалась весьма непросто. По прибытии в Петербург он был помещен в Петропавловскую крепость и осужден по всей строгости тогдашних законов. 14 лет провел авантюрист в заключении и ссылке. Лишь в 1827 году царь Николай I удовлетворил его просьбу о помиловании и разрешил поселиться в Вятке под надзором полиции.
Однако вопреки здравому смыслу Роман Медокс не стал вести себя более благоразумно. Почувствовав вкус свободы, он пустился в новые приключения. Авантюрист сбежал из Вятки и очутился в Екатеринодаре. Там его вновь арестовали, но по дороге в Петербург он опять сбежал и появился в Одессе, откуда написал письмо Николаю I. По повелению царя в 1829 году Медокса сослали в Иркутск. Установив контакты с Третьим отделением, он решил свою неуемную энергию применить на ниве политического сыска и сделать карьеру жандарма.
В то время городничим Иркутска был А. Н. Муравьев, прежде осужденный по делу декабристов, затем помилованный, но оставленный под подозрением. Несмотря на солдатское звание, Медоксу удалось войти в доверие к нему и его семье, чему немало поспособствовало знакомство авантюриста с Алексеем Юшневским, с которым они вместе сидели в Шлиссельбургской крепости. А благодаря своим «изящным способностям и образованности» он даже стал домашним учителем в доме Муравьевых. Наблюдая за городничим и его родственниками, авантюрист выяснил, что Муравьевы и проживающая в их доме Варвара Шаховская, невеста декабриста Петра Муханова, поддерживают нелегальные отношения с Петровским заводом, где содержались каторжане-декабристы. Сообщив об этом относительно невинном факте властям, Медокс решил создать на таком убогом фундаменте здание грандиозной провокации. Тайная полиция Иркутска, желая показать собственную значимость и возвыситься в глазах столичного начальства, дала согласие на проведение операции.
Мошенник собрался сыграть на самом слабом звене в этой истории – романтичной натуре Варвары Шаховской. Пытаясь разыграть роль влюбленного, он написал целый фальшивый дневник, каждая страница которого содержала лживые признания в любви. Тетрадку эту он оставлял всегда на видном месте, рассчитывая на женское любопытство. Неизвестно, как отнеслась к Медоксу и его чувствам молодая княжна Шаховская, но в мнимом заговоре авантюрист отвел ей ключевую роль. Воображение его работало исправно, и вот уже в Петербург полетела депеша с сообщением о готовящемся преступлении. Жандармы Третьего отделения ужаснулись, когда узнали, что Муравьев, двоюродный брат второго лица в тайной полиции А. Мордвинова, пригрел у себя в доме главарей подпольного тайного общества с филиалами не только в Иркутске, но и в Москве и Петербурге. Возникший на бумаге «Союз Великого Дела» якобы поддерживал связь с осужденными декабристами и своей главной целью ставил свержение правящей династии. Для подтверждения своих слов Медокс сфабриковал от имени декабриста Юшневского фальшивую шифровку крамольного содержания. Как ни странно, провокатору легко поверили. Из столицы к нему на помощь был выслан ротмистр Вохин, который устроил Медоксу поездку на Петровский завод, где содержались декабристы. Там, пользуясь знакомством с женой Юшневского, он перезнакомился с декабристами и составил донесение, подтверждавшее существование разветвленного заговора. В качестве вещественного доказательства Медокс представил некий им же самим сфабрикованный документ («купон»), который должен был послужить ему верительной грамотой для доступа в столичные круги «Союза Великого Дела».
В Петербурге дело «о злоумышлениях между государственными преступниками» предстояло вести Александру Николаевичу Мордвинову. Полтора года начальник канцелярии Третьего отделения находился в двусмысленном положении следователя по делу своих родных. Роман Медокс не упустил случая сообщить об этом императору. Намекая на пристрастное к нему отношение, он писал: «Я донес сентября 1832-го, а выехал из Сибири октября 1833-го – через целый год… Прибыв в Москву и узнав от генерал-лейтенанта Лесовского, что нет и не ожидается никакого предуготовления к моему действию, я с его согласия сам отправился для объяснения в С.-Петербург, где, явившись к начальнику Третьего отделения канцелярии Его Величества Мордвинову, встретил одни угрозы…»
Глава тайной канцелярии A. X. Бенкендорф, стараясь избавиться от навязчивого информатора, отправил Медокса в Москву, где он якобы должен был явиться со своим «купоном» к членам тайного общества. Власти начали расследование по его доносам, а он тем временем проживал казенные деньги в Москве. Приставленный к нему жандармский генерал требовал от него конкретной работы, но Медокс либо обещал грандиозные результаты в ближайшем будущем, либо строчил бессмысленные доносы на заведомо лояльных людей (эти доносы также расследовались). И продолжал жаловаться. «Господин Мордвинов, – писал Медокс императору, – ничего не слушая, заключил меня при штабе корпуса жандармов и после освободил с приказанием отправиться в Москву. В Москве я снова очутился в ужаснейшем заключении, которое господин Мордвинов предсказал, обещавши сгноить меня в крепости».
Вечно так продолжаться не могло, и власти начали подозревать провокатора в обмане. Почувствовав опасность, Медокс, успевший к тому времени выгодно жениться, прихватил полученное приданое и скрылся. Весело пожив в провинции и растратив все деньги, он вернулся в Москву с обширными планами новых авантюр. Однако реализовать их ему не удалось. Семья обманутой жены уже давно разыскивала своего беспутного родственника, чтобы передать его в руки полиции. Медокс попытался было действовать старыми методами и оттянуть тяжесть наказания с помощью новых сенсационных «разоблачений», но тут ему пришлось еще раз убедиться в том, что с силовыми ведомствами шутки плохи. Мошенник вынужден был сознаться в обмане и вновь надолго оказался в Шлиссельбургской крепости. Только через 22 года его, уже глубокого старика, освободили указом Александра II, а через три года Роман Медокс скончался.
Позднее конно-мусульманский полк был все-таки сформирован. Особый отряд, составленный из представителей лучших горских фамилий, стал личным конвоем государя. И высокое доверие к кавказским горцам не могло не вызвать в них чувство гордости и преданности русским монархам.
СОБАНЬСКАЯ КАРОЛИНА
Каролина Собаньская родилась в 1793 году под Бердичевом, в поместье Погребищенский Ключ, принадлежавшем семье графов Ржевуских. Родные называли ее Лолиной или Лоли. Очень рано ее выдали замуж за Иеронима Собаньского, подольского помещика, предводителя дворянства Ольгополевского повята, владевшего доходным торговым домом в Одессе. Супруг был старше Лолины на 33 года, имел репутацию человека дурно воспитанного, пьяницы, невежды и развратника. С мужем ее ничего не связывало. Воспользовавшись временным нездоровьем после рождения дочери Констанции, Каролина сумела в 1816 году получить от Подольской римско-католической консистории разрешение впредь до выздоровления жить отдельно от мужа. В 1825 году, после смерти отца, она добилась развода.
Каролина получила прекрасное образование и воспитание и очень гордилась своим происхождением (девушка приходилась правнучкой французской королеве Maрии Лещинской). Мать ее происходила из старинного рода Рдултовских, а по отцу она была родственницей княгини Ржевуской, которую гильотинировали на Гревской площади в Париже вместе с королевой Марией Антуанеттой. Ветви генеалогического древа ее рода восходили по обеим линиям к известным в истории гетманам, воеводам, фельдмаршалам и вели к королю Яну Собескому.
Большую роль в воспитании Лоли сыграла ее тетка Розалия, дочь той самой княгини, которая погибла на эшафоте в Париже. Впоследствии она стала женой знаменитого Вацлава Ржевуского, воспетого Мицкевичем и Словацким. Супруги поселились в Вене, где Розалия устроила один из самых знаменитых салонов Европы, который посещали многие известные персоны, даже королевского ранга. Розалия неоднократно бывала в Петербурге, считалась подругой Александра I, который любил разговаривать с ней на мистические темы. Графиню очень уважал и Николай Павлович. Ходили слухи, что, будучи примечательной фигурой при дворе Габсбургов, Розалия оказывала политические услуги Российской империи. Многие историки считают, что она была тем, кого сегодня называют «агент влияния». Лолина часто жила у тетки. Здесь девушка многому научилась, серьезно занималась музыкой, постигала искусство красноречия и эпистолярного жанра, в чем потом не знала себе равных. (Скорее всего, эти способности, как и мотовство, передались ей по наследству от отца.) Тетка блестяще развила у племянницы еще один талант – умение слушать, объяснив, что уши служат не только для того, чтобы выслушивать любовные клятвы… «На свете есть много вещей, достойных того, чтобы их видеть, слышать, говорить о них», – поучала «страшная тетка», обладавшая не только талантом дипломата и политика, но и совершенно несносным характером. Каролина уже тогда была очень красива, но красота без разума, убеждала ее родственница, все равно, что счастье без состояния. Красота только тогда приносит счастье, когда ей сопутствуют искусство жить и ловкость. Надо сказать, что племянница оказалась достойной ученицей своей тетушки.
С годами Каролина довольно открыто стала поклоняться Приапу – богу сладострастия. Искусством распалять страсти в мужчинах она владела виртуозно, но самой крупной ее «добычей» стал граф Иван Осипович Витт, начальник военных поселений на юге России и руководитель тайного сыска в этом районе. Из-за этой связи ее называли наложницей, но Собаньская умела и в этом унизительном положении сохранять достоинство. Она поняла, что мнение окружающих не может лишить ее ни обаяния, ни ума, ни силы характера, и поэтому попросту перестала обращать внимание на пересуды за своей спиной. Положение «незаконной жены» стало причиной той атмосферы отчуждения, которая сохранялась вокруг нее многие годы. Далеко не все считали для себя возможным появляться на приемах у Собаньской, не всегда ее приглашали и на приемы к генерал-губернатору графу Воронцову.
Пушкин впервые встретился с Собаньской в начале 1821 года в Киеве, куда он ездил погостить к генералу H. Н. Раевскому вместе с Давыдовыми. Это было обычное светское знакомство, но оно произвело на Александра Сергеевича неизгладимое впечатление. Каролина была на шесть лет старше Пушкина. В следующий раз они неожиданно встретились в Одессе, после чего поэт стремился к новым встречам с ошеломившей его красавицей. Видимо, именно с этой целью он неоднократно отпрашивался из Кишинева в Одессу. Правда, Ганский, муж сестры Каролины, счел долгом предупредить друга о жестоком, холодном кокетстве красавицы и бесчувственности к тем, кто ее боготворил. Однако поэт не прислушался к советам и, как оказалось, зря…
В присутствии Каролины он становился скованным и неловким: «Любя, был глуп и нем». Пушкин пытался ухаживать смелее, но все его попытки красавица встречала насмешкой. Он искал с Каролиной встреч, стремился бывать там, где могла оказаться и она. Иногда Александру Сергеевичу казалось, что он может надеяться на взаимность. Однажды, в день крещения сына графа Воронцова в кафедральном Преображенском соборе, она опустила пальцы в купель со святой водой, а затем коснулась ими лба Пушкина, словно обращая в свою веру. И он действительно был готов на это, чтобы завоевать сердце Собаньской. А во время совместного чтения французского романа «Адольф» он почти поверил в ответное чувство. В то время Каролина казалась ему похожей на героиню Констана де Ребека не только своей красотой, но и своим авантюрным характером.
Во время пребывания в Одессе поэт не сумел растопить холодность красавицы и отступил, смирившись. Неудачу помогло пережить другое увлечение… Но спустя шесть лет Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской, теперь уже в Петербурге. Старая страсть вспыхнула с новой силой. Все иные увлечения были забыты. Они часто беседовали о литературе, поэт ценил ум и вкус Собаньской. Александр Сергеевич прочитал ей «Бориса Годунова», и они долго беседовали о Марине Мнишек. Поэта интересовало мнение Каролины по поводу этой странной красавицы с необычным характером. Ответ был емким и лаконичным: «Она ужас до чего полька». Что хотела этим сказать Собаньская? Не имела ли она в виду и собственную жизнь? Вскоре поэт пишет два послания к ней, свидетельствующие о поистине роковой страсти, однако не решается их отправить. Некоторые пушкинисты считают эти пылкие признания набросками к какому-то неизвестному литературному замыслу.
Письма показывают, что Пушкин боялся этой женщины и тянулся к ней против своей воли. Он просил о дружбе, «точно нищий», вымаливающий кусок хлеба, и утверждал, что его жизнь неотделима от жизни той, которая стала его злым духом. Он продолжал умолять ее: «Мне необходима ваша близость». И, как бы подводя итог, писал: «Я рожден, чтобы любить вас». Многие знаменитые пушкинские строки посвящены польской красавице: «Что в имени тебе моем?..», «Я вас любил…», «Когда твои младые лета…», «Ночь». Все стихотворения пронизаны чувством огромной любви и трепетным отношением к этой женщине. Кроме того, исследователи указывают на связь восьмой главы «Евгения Онегина» с любовным романом Пушкина. Письмо Онегина к Татьяне отражает настроение его писем к Собаньской. А малиновый ток Каролины превратился в красный берет Татьяны… Оказалось, что и прототипом величавой, блистающей в свете Нины Воронской была не только А. Ф. Закревская, но и К. А. Собаньская. Черты последней просматриваются в образе католички донны Анны из «Каменного гостя» и «милого демона» Лауры. На Каролину странным образом похожа и героиня из отрывка «Мы проводили вечер на даче…» – Вольская, оказывающаяся Клеопатрой XIX века. Пушкинский герой Алексей Иванович, в словах которого явно слышен голос автора, восклицает: «Судьбою властвует она». «Разве жизнь уже такое сокровище, что ее ценою жаль и счастие купить?» – рассуждают герой и его создатель, выражая отчаяние, отсутствие надежды на взаимность женщины, «больной бесчувствием».
Известно, что Александр Сергеевич намеревался создать образ «анти-Татьяны», «страшной темной грешной женской души». Прототипом должна была стать именно Лолина, жестоко терзавшая его сердце не один год. Находясь рядом с ней, Пушкин, по его собственным словам, ощущал высокомерную холодность красавицы, называл ее существом выдающимся и злотворным. В его письме есть такое признание: «В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают и повергают в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки». При этом Пушкин, видимо, прекрасно сознавал, что Каролина Собаньская никогда не захочет всерьез связать с ним свою судьбу. Влюбленность не мешала поэту быть достаточно трезвым в оценке обстоятельств. В своем письме он констатирует: «От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя и немного робости». Это настроение пронизывает его очередной лирический шедевр, вписанный в альбом «черной музы». Ей, давней собирательнице автографов, в самом начале 1830 года Пушкин записал мадригал, который начал с вопроса: «Что в имени тебе моем?». Это стихотворение можно назвать прощанием с прошлым.
В письмах Пушкина к Собаньской обращает на себя внимание одна деталь: он подчеркивает некоторые темные стороны характера своей возлюбленной, говоря: «Вы – демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании». Лики Собаньской украшают рукописи Пушкина 1821–1823 годов. Это красивая брюнетка зрелого возраста, с печатью демонизма в лице, с резкими чертами греческого типа. Взгляд миндалевидных глаз изменяется от огненного и пронзительного до злобного и мрачного. Примечательны подбородок ведьмы и маленький красивый рот с верхней губкой изящного, стрельчатого рисунка и нижней – по-польски втянутой, вампической… Особенно часто это лицо мелькает на «адских» рисунках Пушкина, например в виньетке, изображающей бал у Сатаны (1821 г.). Именно такой воспринимал красавицу Каролину поэт. Он называет чувство, испытываемое к этой непостижимой личности, «черной мутной страстью». Она – женщина-вамп с «обугленной душой», доводящая его до отчаяния, заставляющая ревновать, измучившая его, не оставившая никаких надежд в будущем. Избавление придет неожиданно. В один прекрасный день рядом с блестящей Собаньской – «сей Клеопатрою Невы» – возникнет «беспечной прелестью мила» юная H. Н. Гончарова…
И хотя Пушкин долго не мог изжить в душе образ польской красавицы, в лице «воплощенной женственности» Натали он обрел подлинную любовь.
Сравнить изображения на полях рукописей поэта с известными портретами графини долгое время не представлялось возможным, так как они считались исчезнувшими. Помог случай: в архиве фотодокументов Варшавского Музея литературы им. Адама Мицкевича нашлась фотография с изумительного портрета женщины лет сорока. Сведений ни об оригинале, ни о художнике нет, но имеется запись, что это Каролина Собаньская. Лицо на фотографии удивительно похоже на рисунки, сделанные Пушкиным.
Александр Сергеевич не был единственным гением литературы, потерявшим голову из-за этой красавицы. В феврале 1825 года в Одессу приехал высланный туда 27-летний Адам Мицкевич. Собаньская быстро сумела его увлечь, ей вновь посвящались стихи. Мицкевич принял ее приглашение совершить путешествие по Крыму, но их спутники оказались весьма зловещими: сам граф Витт, брат Каролины Хенрик Ржевуский, агент царского правительства в Варшаве, и один из самых доверенных помощников Витта А. Бошняк. Последний почему-то старательно изображал из себя ученого-энтомолога и потому вызвал подозрения Мицкевича. Знаменитый поляк посвятил своей соотечественнице сборник «Крымских сонетов», навеянных этим путешествием. Роман поэта и женщины-демона оказался кратковременным, вскоре последовала ссора и разрыв. Причина была в том, что Каролина не скрывала, что не испытывает к очередному воздыхателю любви. Его же собственное чувство к этой женщине напоминает то судорожное и мучительное любовное опьянение, о котором говорил Пушкин. Каролина внушила опальному поэту «демоническую страсть». «Оставь же милых слов, пустых надежд обманы. В опасности сама, не ставь другим капканы», – просит ее Мицкевич.
О какой же опасности идет речь? И тут мы сталкиваемся с подлинным лицом вампической красавицы: достоверные источники утверждают, что за поляком… ее приставил шпионить Витт! Итак, ангел неожиданно превратился в скорпиона.
Многие видели в Собаньской роковую женщину-вамп, но единицы догадывались о ее секретной службе у Витта и фон Фока – начальника тайного сыска. Сам граф Витт никогда не вызывал особой симпатии у окружающих. Даже брат царя говорил, что это такой негодяй, для которого не существует религии, закона, честности и чести. Его за спиной называли «человеком, достойным виселицы». (Современные исследования также не отвешивают комплиментов графу, доказывая, что он был австрийским шпионом.) Каролина Собаньская служила ему верной и ловкой помощницей в провокаторской деятельности, выполняла обязанности секретаря. Граф отличался недюжинным умом, но был совершенно необразован, так что отчеты и доносы за него составляла его прекрасная подруга… Вскоре она поступила в жандармские агенты. В свой петербургский салон Каролина привлекала таких поклонников, как Пушкин, преследуя цели политического сыска. И в Одессе, и в столице ее дом был полицейской западней. Она вела игру со многими увлеченными ею лицами, удерживая их возле себя, что значительно облегчало задачу наблюдения за «неблагонадежными».
В судьбе Пушкина роль Собаньской до конца не выяснена. Она оставалась для него врагом-невидимкой. И поэт продолжал воспевать прекрасного хамелеона. Он не рассмотрел подлинной сущности Каролины, о которой Ф. Ф. Вигель сказал, что трудно представить, «сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми ее формами». Эта женщина была настолько же красива внешне, насколько омерзительна внутренне. Многие исследователи не сомневаются в том, что Каролина Собаньская была подослана к поэту.
Трудно сказать, что именно заставило красавицу стать помощницей Витта и добровольной тайной осведомительницей. Может быть, ее увлекала «романтика» сыскной деятельности, требующей артистизма и умения входить в доверие. Как бы там ни было, подобные авантюры требовали ума, цинизма и незаурядной смелости. Все это у Собаньской было. Не был ли это способ самоутверждения? Наконец, нельзя исключать и любви, потому что Витт, по отзывам современников, был очень красив и пользовался репутацией донжуана.
Александр Сергеевич держал имя Собаньской в тайне. Она навсегда осталась для него подлинной богиней любви, посланницей небес, существом мистическим, роковым.
Она обладала способностью разжигать в мужчине страсть, доводя его до потери собственного достоинства, оставаясь при этом холодной и расчетливой. Каролина умела добиться полного доверия своих любовников. Она выслушивала влюбленного поэта, хладнокровно извлекая из бесед с ним информацию, полезную для Третьего отделения и лично для генерала Бенкендорфа. Ведь начальству необходимо было знать, что затаил в душе поднадзорный гений! А он, равно как и Вяземский, Дельвиг, Мицкевич и многие другие, ничего не подозревал и ни о чем не догадывался.
Каролина Собаньская, будучи личностью отрицательной, не вписывалась в классическую биографию Пушкина. Еще при ее жизни литератор Петр Каратыгин сетовал, что история скрывает ту гнусную душонку, которая, прикрываясь дружбой с Пушкиным и Дельвигом, в действительности занималась доносами на обоих поэтов. Каратыгин уверен, что по сравнению с этим демоном даже имя Булгарина покажется синонимом благородства, чести и прямодушия. Имя этого тайного агента всплыло лишь в начале XX века. Но и после этого Собаньскую обычно старались обойти молчанием: характер, склонности и род деятельности этой женщины снижали величие образа национального поэта. Никак она не укладывалась в списки так называемых «адресатов лирики Пушкина», хотя и была самой яркой среди них!
Ответ на вопрос Пушкина «Что в имени тебе моем?» Собаньская все же оставила потомкам. В дневниках, которые, как оказалось после ее смерти, она вела всю жизнь, много имен, но нет даже упоминания об Александре Сергеевиче. Устно Собаньская, говорят, вспоминала о его влюбленности, но не придавала никакого значения ни его чувствам, ни его стихам.
Как агент Витта, она была настолько законспирирована, что вызывала подозрения даже у государя. Он подозревал Каролину (может быть, и не без оснований) в двойной игре. Ухудшились и отношения Собаньской с Третьим отделением. Ее подозревают в связях с польской революционной оппозицией. По поручению Витта она едет в Дрезден, в центр польской эмиграции, чтобы попытаться выяснить планы бежавших из России польских революционеров. А в Петербург государю приходит донос о неблагонадежности интриганки, и царь требует от Витта, чтобы тот перестал «себя дурачить этой бабой». Виновата ли в конце карьеры Собаньской дезинформация или царь почему-то недолюбливал эту авантюристку?
1 октября 1832 года Каролину Адамовну, только что отгулявшую в Дрездене на свадьбе дочери Констанции и князя Ксаверия Сапеги, удалили в Минскую губернию, откуда она написала подробное письмо Бенкендорфу. Как ни странно, именно после этого Витт с ней обручился, но этот жест ему даром не прошел. Когда Ивана Осиповича хотели назначить председателем Временного правительства Польши, царь отклонил его кандидатуру именно из-за связи графа с Собаньской, утверждая, что «она самая большая и ловкая интриганка и полька, и Витта будет за нос водить».
В 1836 году граф окончательно бросил Собаньскую. Незадолго до этого умерла ее единственная дочь. Каролине уже больше 40, перед ней замаячил призрак бедности и одиночества. Чтобы избежать столь незавидной участи, она в том же году вышла замуж за C. X. Чирковича, адъютанта Витта, хотя ни о какой любви с ее стороны не могла даже идти речь. Супруги жили в Крыму. Но в 1846 году Собаньская овдовела и уехала за границу, иногда гостила в украинском имении своей сестры Эвелины Ганской, затем обосновалась в Париже. Второй муж сестры, Оноре де Бальзак, относился к новоявленной родственнице с резкой антипатией, называя ее «лицемерной безумицей, худшей из всех». Но эксцентричная и хитрая Каролина еще умела очаровывать и сохраняла удивительную красоту. В 1847 году ее племянница Анна Мнишек называла тетю ослепительно прекрасной, говоря, что подобная красота никогда не исчезает.
В 1850 году Каролина Собаньская вновь вышла замуж за французского писателя Жюля Лакруа (1809–1887). Новый супруг был почти на 14 лет ее младше. По-видимому, именно с этим человеком неутомимая авантюристка обрела счастье. Они были неразлучны до конца жизни, являясь для французов образцом трогательной нежности и верности. В 1872 году Жюль Лакруа выпустил книгу стихов. В одном из сонетов он воспел свою жену, которой в то время было восемьдесят… К старости поэт ослеп, и супруга ухаживала за ним в течение 13-ти лет. Незадолго до смерти Собаньская написала ему письмо, которое велела прочесть после ее кончины. В нем Каролина называла мужа своей любовью, счастьем, совестью и жизнью, говорила, что умрет, обожая и благословляя его. Она просила Жюля заботиться о себе ради любви к ней. Ее постоянно уличали в лицемерии, но перед лицом вечности не лгут. Демон, сумевший стать ангелом для одного-единственного человека, надеялся на встречу с любимым по ту сторону смерти… Спустя несколько месяцев, 16 июля 1885 года, Каролина Собаньская умерла. Ей было почти 92. Муж выполнил волю супруги и последовал за ней только через два года.
С поместьем, в котором родилась эта демоническая женщина, связана любопытная легенда. Ходили слухи, что над родом его владельцев тяготело проклятие. Говорили, что когда-то давно старая хозяйка замка была замурована в башне своим сыном и прокляла все его потомство. С тех пор по ночам ее призрак бродит по комнатам замка, гремя костями и цепями, и перед ним бесшумно распахиваются все двери. И еще говорили, что у всех, кто родился в поместье, нет сердца…
СКОСЫРЕВ БОРИС
История многомиллионной русской эмиграции прошлого века изобилует именами авантюристов. Видимо, это свойство испокон веков живет в загадочной славянской душе, подчас прекрасно уживаясь в ней с такими чертами, как бесшабашная удаль, безграничная фантазия, тяга к алкоголю и… глубокая порядочность! Многие из знаменитых искателей приключений были всего лишь жертвами великой национальной драмы. Они пытались любым способом устроить свою жизнь в тех странах, куда их забросила безжалостная судьба. Лишенные родины, веры, среды, языка, эти ловкие мошенники добивались иногда такого положения, что становились легендой. Но провозгласить себя королем иностранной державы при единодушной поддержке местного населения – такое удалось лишь одному русскому эмигранту. Речь идет о Борисе Скосыреве. Известно о нем до обидного мало, не сохранилось даже изображений этого андоррского самодержца. Существуют лишь разрозненные описания, свидетельствующие о том, что он был высокого роста, голубоглазым, с прямым греческим носом, носил небольшие светлые усики. Всегда был свежевыбрит. Пробор разделял белокурые волосы на две неравные части. С собой практически всегда носил тросточку с серебряной рукояткой.
Не слишком подробное описание, не так ли? Столь же неточными и подчас противоречивыми являются и сведения о первом (и, заметьте, единственном!) короле Андорры. Борис Скосырев, офицер Балтийского флота, попал в Англию после ранения под Кронштадтом, некоторое время служил в королевских морских силах. Следующие 10 лет его жизни с полным правом можно назвать «белым пятном». Лишь в начале 30-х годов он появляется на каталонских пляжах Испании. В июле 1932 года Скосырев зарегистрировался в отеле городка Ситгес на Плайя де оро (Золотой пляж) как подполковник голландской армии и подданный Голландии. Паспорта этой страны предусматривали обязательное наличие в них гуттаперчевых факсимиле. Почему-то оно было принято местными властями за личное монаршее удостоверение принадлежности хозяина документа к королевской семье. Новоприбывший не торопился рассеять заблуждение на его счет. Вскоре барон Скосырев стал самым заметным человеком среди населения городка, о нем заговорили как о родственнике многих королевских династий Европы. Среди полезных знакомств Бориса особо значимой для него была связь с Полли П. Херрд («Ламарес»), в донесениях испанской полиции названной «английской миллионершей». «Барон» периодически исчезал из городка, но номер гостиницы всегда оставлял за собой, а англичанка щедро оплачивала его счета. В конце концов иностранцем заинтересовалась испанская полиция. Довольно быстро правоохранительные органы получили информацию из Барселоны, где Борис неоднократно продавал подарки и драгоценности своей подруги. Практически удостоверившись, что «барон» – всего лишь очередной ловкий мошенник, и желая обезопасить себя от очередных авантюр, власти позаботились о том, чтобы в декабре 1932 года беспокойного эмигранта выслали из Испании.
Вначале вместе со своей подругой-англичанкой Скосырев перебрался на Мальорку, но остров тоже являлся территорией Испании, где он был объявлен персоной нон грата. Борис недолго размышлял, куда направить свои стопы. Он начал подготовку к переселению в Андорру. (В молодости Борис интересовался географией, точнее, «карликовыми» странами и малоизученными землями). В библиотеках Марселя и Тулузы Скосырев начал подробно изучать историю и этнографию своего будущего места обитания. Информацию о современном положении дел в мини-государстве он получал также из бесед с проводниками, водившими скотоводческие караваны сквозь Пиренейские горы, андоррцами-иммигрантами.
Итак, ему было известно, что страна полна феодальной экзотики, там нет ни музеев, ни библиотек, коренных жителей около 10 тысяч, а эмигрантов вчетверо больше. Гражданином Андорры можно стать только в третьем поколении. Здесь никто не платит налогов, ни местное население, ни приезжие. Таможенных пошлин на импорт в государстве не существует. Бюрократический аппарат этой страны небольшой, армии нет, как и денежной единицы. Здесь функционируют всего три микроминистерства: финансов, соцобеспечения и иностранных дел. Так что местные жители имеют максимум благ… при известном ограничении политических прав. Дело в том, что история этого крохотного клочка земли на удивление беспокойна. Андорра – одно из древнейших европейских государств. Его территория и сегодня составляет около 600 квадратных километров. В то время оно все еще продолжало выплачивать символическую дань Франции и Испании (960 франков и 430 песет соответственно). Название этому клочку земли дали более тысячи лет назад епископы Каталонии, составившие так называемое «Письмо свободы». В этом документе местность получила официальное признание под библейским именем «Эндор», которое в измененной форме сохранилось по сей день. Веками территорию Андорры использовали для прохода войск. То Ганнибал вел свою армию римлянам в тыл, то опустошали местность крестовые походы. А на рубежах Шести Долин грозно скалились друг на друга мощные укрепления двух извечных противников – Испании и Франции, норовивших превратить эту землю в театр военных действий. Неразбериха продолжалась до 1278 года, когда епископ Урхельский, представлявший интересы скорее Ватикана, чем Мадридского двора, подписал с сеньором французского графства Фуа совместное обязательство об опеке. Этот документ стал основой двойного суверенитета Шести Долин, отныне обретших статус нейтральной территории. Военные укрепления были срыты, и противники обязались больше никогда их не строить. А Андорра, в обмен на гарантии своих соседей, отказалась от собственной армии. Уже 725 лет княжество управляется двумя кронпринцами: с испанской стороны – епископом Урхельским, а с французской – сначала сеньорами графства Фуа, а впоследствии королями и президентами. Обе стороны каждые полгода сдают друг другу дела.
С тех самых пор в здании генерального совета сохраняется древняя шкатулка, закрытая на шесть замков. Ключи от них находятся у депутаций Шести Долин, из которых состоит федеративная Андорра: таким образом, шкатулку они могут открыть только вместе. В ней лежит рукописная книга Антони Фитер-и-Россела «Краткое описание нейтральных Долин Андорры», датированная 1748 годом. Автор этого священного для андоррцев манускрипта вывел нейтралитет как древнюю реальность страны.
Для поддержания такого положения дел он предусматривал возможно худшее состояние дорог, так как плохие пути сообщения не позволят использовать Андорру для прохода армий в случае войны между Францией и Испанией. Правда, в те времена не было известно о таком новом средстве коммуникаций, как телеграф, оказавшийся страшнее приличных дорог… Для борьбы с этим достижением человечества андоррцы в течение десяти лет пилили по ночам телеграфные столбы и резали провода. (Сейчас, правда, местное население несколько примирилось с техническими новшествами, получив в обмен бесплатные телефонные переговоры и почтовую корреспонденцию внутри княжества.)
К началу 30-х годов Франция и Испания начали строить сквозную автомобильную дорогу по территории Андорры. Почти феодальное государство содрогнулось от шока при встрече с европейской цивилизацией. Ведь вместе со строителями в страну проникали и «современные идеи». Правление Бориса Скосырева – один из авантюрных парадоксов истории страны, возникший в результате ознакомления местного населения с современной политической мыслью. Именно с царем Борисом ревнители андоррской независимости вполне обоснованно связывают первые шаги страны по пути обретения суверенитета и права голоса в Пиренейском регионе.
Что положило конец правлению Бориса Первого, в точности неизвестно до сих пор. Среди версий происшедшего выделяются две. Одна, наиболее достоверная, говорит о том, что монархический строй в Андорре был уничтожен нацистами в начале Второй мировой войны, когда самого Бориса отправили в концлагерь. «Его» же держава в течение семи лет, с 1934 года вплоть до смерти государя, имела статус царства.
Другая версия утверждает, что его правление продлилось всего каких-то пару месяцев, после чего испанская гражданская гвардия и французские жандармы выпроводили самозванца из страны.
Обе версии сходятся только в одном: они свидетельствуют, что царь-авантюрист окончил свои дни в фашистском концлагере во Франции.
Итак, давайте ознакомимся с мнениями обеих сторон по поводу его биографии. Первое из них гласит следующее. Кроме исторических подробностей, Скосыреву удалось выяснить, что в 1933 году почти все взрослое население Андорры потребовало от местных властей, а также Парижа и Мадрида провозглашения всеобщего избирательного права. Местные жители настаивали также на предоставлении им приоритетного права в пользовании природными богатствами своей страны. Испания, будучи республиканской, согласилась с этими требованиями. Что же касается Франции, то она была готова пойти на нарушение испано-французских соглашений по Андорре и угрожала посылкой войск. Пресса обеих держав назвала эти события «Андоррской революцией». Борис Скосырев крайне заинтересовался возникшей ситуацией. В письмах своим друзьям он очень сожалел, что у андоррцев нет сильной личности на роль вождя, должной политической организации и выработанной программы дальнейших действий. Видимо, искушение сыграть роль такой «сильной личности» было слишком велико. Тем более что альтернативой этой авантюре была судьба, обычная для большинства русских эмигрантов: серое прозябание, случайные заработки и тоска по утраченной родине. Борис сделал свой выбор, решив сыграть ва-банк. В июле 1934 года в сопровождении нескольких офицеров из армий Юденича и Врангеля, а также сомнительных личностей из числа русских эмигрантов, обосновавшихся на юге Франции, Скосырев без особых трудностей проник в Андорру. Вскоре он становится самым популярным оратором на улицах. Как всегда, он имеет очень импозантный и уверенный вид: цветок в петлице, монокль в глазу, блестящие от бриолина волосы, грамотные, тщательно продуманные высказывания. Он убеждает слушателей в том, что жить на задворках истории – недостойно. Он доказывает, что Андорра должна впустить банковский и торговый капитал, учредить анонимные общества. Он открыто иронизирует по поводу «овечьего суверенитета», вменяющего в обязанность терпеть двух чужих кронпринцев, и призывает Андорру… избрать своего короля! Кроме того, приезжий реформатор делает незаурядный ход, советуя не отказываться от опеки, а лишь сменить опекунов. На их место он предлагает назначить короля Испании Хуана III и главу французского королевского дома. Почему именно их? Оказывается, все до смешного просто: испанский монарх его, Бориса, лучший друг; кроме того, оратор, называющий себя уже «графом Оранжским», скоро станет личным наместником главы королевского дома Франции в Андорре! И вот напористый самозванец захватывает власть при полной поддержке населения, которому подошла такая политическая программа. В здание генерального совета толпа внесла его на руках! Итак, новоявленный узурпатор обосновался в столице Андорры, а затем переехал в расположенный поблизости городок Сольдеу, где, не мудрствуя лукаво, провозгласил себя в том же году королем Борисом Первым.
Новоиспеченный правитель немедленно занялся претворением в жизнь государственных реформ и сочинил самую короткую Конституцию в мире. Она состояла из 17 пунктов и заняла всего одну колонку в «Ведомостях Временного правительства Андорры». В данном документе провозглашалось учреждение парламента, которому Его Величество Король представляет состав правительства. Пункты Конституции гласили, что король будет лично представлять Андорру в Лиге Наций и обладает правом роспуска парламента. Ни у кого не вызывал сомнений результат первых всеобщих выборов, назначенных на 1 августа. По всем прогнозам, победить могла только партия, организованная напористым эмигрантом. Для законного воцарения необходимо было выждать всего три недели. Однако терпение, видимо, не входило в список добродетелей новоиспеченного монарха. Дабы не скучать до выборов, он пишет «Манифест» с объявлением войны епископу Урхельского собора, сеньору Бисбе. Скосырев мотивирует подобные действия обидой, нанесенной епископом ему лично и состоявшей в нелицеприятных высказываниях о нем в публичной печати.
Предварительно переговорив с французским кронпринцем по телеграфу, сановный испанец выслал в Андорру в качестве военной силы отряд из четырех жандармов и офицера, которые без труда одержали победу над регулярной армией Шести Долин. (Она состояла из 16-ти занятых переписью населения полицейских.) Это испанское «войско» и арестовало Бориса во время утреннего чаепития в королевском саду.
Скосырев был препровожден в Барселону, где его допросил главный комиссар правительства Каталонии по делам иностранных граждан сеньор Бакуэр. В голландском паспорте Бориса значились и такие данные: родился в Вильно 12 июня 1896 года, профессия – журналист. Однако буйный правитель заявил, что в его старинной родословной – 40 европейских монархов, а король Испании – его лучший друг, так что особы, взявшие на себя смелость арестовать его, вскоре горько пожалеют о своей неосмотрительности. Но такое заявление само по себе было весьма опрометчивым, если учесть, что оно было сделано представителю республики, где меньше трех лет назад свергли короля. Больше всего следователя интересовал следующий момент: на какие силы рассчитывал самозванец? И вообще, зачем понадобился ему этот «Манифест», да еще и накануне выборов?
Оказалось, Борис решил не распыляться по мелочам и вплотную заняться вопросом возвращения Европы к монархическому порядку. При этом Скосырев, по его словам, рассчитывал на андоррский народ, на 600 испанских добровольцев и на многочисленных эмигрантов, осевших во Франции и симпатизировавших его идеям. Итак, Испания вынуждена была вторично изгнать так надоевшего ей авантюриста. На этот раз его выдворили в Португалию. Оттуда он вновь отправился во Францию, где и попал в фашистский концлагерь Верне, расположенный недалеко от города Перпиньян. Здесь в качестве узников содержались и русские военнопленные, не раз избивавшие этого странного человека, который доставал их уверениями, что Россия для победы над фашизмом обязательно должна вернуться к монархическому строю.
Эта реконструкция событий считается менее правдоподобной, чем та, которая бытует среди населения Андорры с легкой руки одного дотошного историка-энтузиаста, единственного на все Шесть Долин, сохранившего уникальные реликвии той эпохи.
По поводу Конституции он согласен с приверженцами иной версии жизни единственного короля в истории этого крохотного пиренейского государства. Что же касается правления Бориса, то тут приводится ряд уточнений, позволяющих достаточно высоко оценить некоторые его личные качества. Руководство державой осуществлялось им при помощи указов и манифестов. Государь часто менял министров, глав местных общин, направлял петиции в Париж, Мадрид и Лигу Наций. В этих документах он выдвигал требования официально признать независимость «своего» королевства. «Царь Борис» видел себя в роли просвещенного монарха и был сторонником управляемой, но национальной демократии. Так он подтвердил не только всеандоррское избирательное право, но и выпустил ряд указов, предписывающих местному населению не подчиняться директивам Парижа и Мадрида. Все природные ресурсы страны были объявлены им сугубо национальным достоянием. Это постановление должно было сыграть огромную роль в развитии страны, поскольку здесь находятся знаменитые курортные зоны и минеральные источники, а недра Андорры богаты железной и свинцовой рудой, энергетическим углем (лигнитом), медью и серным колчеданом. Кроме того, на горных склонах страны произрастает немало ценных пород деревьев, причем у многих из них нет аналогов в Европе.
Один из указов короля Бориса I запрещал частную собственность на землю и ее ресурсы и оговаривал, что они должны впредь находиться либо в госсобственности, либо в собственности общин. Государство же предоставляет земельные наделы в аренду или концессию отдельным гражданам, в том числе иностранцам. Подобные мероприятия снискали единодушную поддержку у местного населения, но раздражали Мадрид и Париж.
С началом испанской гражданской войны «андоррский феномен» превратился в немаловажный фактор для противоборствующих сторон. Борис Скосырев заявлял, что не поддерживает ни франкистов, ни республиканцев, но фактически стал союзником последних, поскольку способствовал бесперебойным гуманитарным и военным поставкам республиканским властям. Он разрешил транзит испанских эмигрантов во Францию и другие европейские страны, запретив при этом «международным наблюдателям» из Комитета по невмешательству в испанские дела в Лондоне контролировать нейтралитет Андорры. Это вызвало резкую критику премьера Великобритании Чемберлена, назвавшего Б. Скосырева «агентом Москвы» либо испанской компартии.
Весной 1939 года Борис, несмотря на угрозы Франко, разрешил части республиканской армии и беженцам проследовать через Андорру во Францию. При этом местные жители особым указом обязывались предоставлять необходимую помощь эмигрантам. В конце концов, захватив власть в Испании, франкисты решили расправиться с сильно насолившим им «русским царем». Однако за него неожиданно вступилась Франция, не заинтересованная в усилении враждебного ей режима на южных рубежах. Франко, оказавшийся перед угрозой столь нежелательного для него конфликта, отказался от плана оккупации Андорры.
Но в 1940 году территория Франции оказалась оккупированной нацистами. «Красная Андорра» могла, как считали в Виши и Берлине, стать одной из перевалочных баз для сил французского Сопротивления. Поэтому было решено устранить режим Скосырева и его самого. С этой целью осенью 1941 года вишисты при содействии франкистской спецслужбы арестовали короля в Сольдеу. Поскольку в самой Андорре тюрем нет и преступникам обычно предоставляется выбор, где отбывать наказание – во Франции или в Испании, Бориса вначале посадили под замок в здании генерального совета. Здесь есть «холодная» с зарешеченным окном, в которой он и провел последнюю ночь на территории своего государства. Наутро его препроводили в уже упоминаемый концлагерь Верне. Здесь в 1944 году и окончил свои дни Б. Скосырев, с именем которого связаны первые достижения Андорры на пути к независимости.
Итак, был ли наш соотечественник, сумевший добиться признания и трона вдалеке от родины, банальным мошенником, старавшимся обеспечить себе райскую жизнь при минимуме усилий, или же перед нами личность, бесспорно, авантюрная, но обладавшая задатками подлинного реформатора и действительно приложившая максимум усилий к достижению подлинного благоденствия в стране? Бессовестный самозванец или именно та сильная личность, которой так не хватало андоррцам? Какая из выдвинутых версий жизни Бориса Скосырева отражает его реальную судьбу и истинный облик? Видимо, мы можем так никогда и не узнать правды, ведь документальных свидетельств о нем сохранилось немного, а в самой Андорре, по невыясненным причинам, его имя – табу. Кстати, в настоящее время это мини-государство добилось целого ряда политических изменений, которые и собирался воплотить в жизнь его «русский царь» Борис…
ГЕРЦ КОРНЕЛИУС
Корнелиус Герц родился в г. Безансон, что на востоке Франции, в семье эмигрантов. Через 5 лет, в 1850 году родители переехали в США, где дали ему среднее медицинское образование. Вернувшись во Францию, Герц участвовал в войне против Пруссии в должности полкового медика и был награжден высокой французской наградой – орденом Почетного легиона. За какие такие заслуги – история умалчивает. Очень может быть, что медик получил орден, используя свои штабные знакомства. Уже тогда пронырливый Корнелиус умел втереться в доверие к нужным людям и пустить пыль в глаза.
После окончания военных действий орденоносец вернулся в Америку и поступил в Чикагский медицинский университет. По одним сведениям, Герц все-таки закончил его и получил диплом врача, после чего женился на очень богатой девушке – дочери преуспевающего фабриканта. По другим – Корнелиус не доучился, а просто с помощью богатого тестя купил диплом. Так или иначе, он начал частную медицинскую практику. Новоиспеченный лекарь брался лечить всех больных новейшим способом – электрическим током. Свой «прогрессивный» и доселе неизвестный метод лечения всех болячек эскулап-мошенник широко рекламировал, раздувая страсти и создавая ажиотаж вокруг своего имени. Пациенты, среди которых были и неизлечимые больные, охотно «клевали на приманку» и без сожаления расставались со своими деньгами. Толпы страждущих получить исцеление у доктора Герца осаждали его, многие заплатили немалые деньги наперед. Но когда несколько больных после «чудодейственного» лечения отошли в мир иной, денежный поток иссяк и запахло судом. Кредиторы начали осаждать шарлатана, и он, спасаясь от них и американского правосудия, отчалил во Францию.
В Париже нечистый на руку врачеватель ударился в технический бизнес. Осмотревшись, он вложил капитал в самые перспективные на то время направления – электрическое освещение и телефон. Но развернуться ему не дали конкуренты, пользующиеся протекцией властей, – они оказались более удачливыми, а начинающий бизнесмен потерпел фиаско. Однако это не отбило у Герца охоту прорваться к большим деньгам. Он начал заводить полезные знакомства в среде власть имущих. Постепенно, шаг за шагом, используя старых знакомых для представления новым, Корнелиус дошел до лидеров влиятельных партий. Среди них оказался будущий премьер-министр Франции, неподкупный радикал Жорж Клемансо, которого трудно было провести. Но даже он поверил заезжему аферисту Герцу, который на правах близкого друга и единомышленника принимал участие в финансировании партийной газеты радикалов. Войдя в доверие к Жоржу, хитрый Корнелиус с его помощью без особых трудностей влился в круг политической элиты Франции. С помощью дорогостоящих, изысканных подарков Герц быстро стал своим человеком среди министров и депутатов. Премьер-министр порекомендовал Корнелиуса в помощники Великому Французу Фердинанду де Лессепсу – президенту Международной компании по строительству межокеанического Панамского канала. Вступая в должность президента, Великий Француз заверял инвесторов, что строительство обойдется не дороже 600 млн золотых франков и продлится не более 12 лет. После его рекламной поездки в 1879 году по Панамскому перешейку, где планировалось прорыть канал, было выпущено 600 тыс. акций, которые разошлись очень быстро. Мировая печать, освещая эту поездку, во весь голос трубила о выгодном вложении капитала в проект Лессепса, и желающих приобрести ценные бумаги было хоть отбавляй.
В 1879 году началось строительство, и сразу возникли осложнения. Новейшая европейская техника не была приспособлена для работы в непроходимых джунглях, болотах и горных массивах. Она не выдерживала нагрузок в тропическом климате с его палящим зноем, повышенной влажностью и быстро выходила из строя. Тропические ливни в сезон дождей вызывали многокилометровые разливы рек, которые затапливали всех и вся, сводя на нет работу десятков тысяч рабочих. Болезни, эпидемии, несчастные случаи уносили жизни тысяч строителей. Ко всему этому добавилась еще одна трудность: невозможность использовать железную дорогу, которая находилась в руках американской частной компании. Так как денег на ее выкуп предусмотрено не было, в 1882 году Международная компания выпустила пятипроцентные облигации выигрышного займа. Благодаря широко развернутой в печати рекламе акции разошлись почти сразу.
Железная дорога, конечно, не смогла решить проблем, к которым добавились ошибки в проекте строительства и инженерные просчеты – их приходилось исправлять на ходу. А для этого требовались дополнительные средства. Деньги, отпущенные на Панамский канал, иссякали быстрее запланированного.
Но все эти предвиденные и непредвиденные расходы не могли бы так быстро опустошить мешки Международной компании, если б не спевшийся тандем казнокрадов – несостоявшийся доктор Корнелиус Герц и банкир барон Жак де Рейнак. Они вовсю воровали деньги, уютно устроившись за спиной доверчивого президента компании – старого Фердинанда де Лессепса. Особенно преуспел в этом Герц, с самого начала строительства игравший одну из главных ролей в распределении финансов компании на правах помощника Великого Француза. Он их «распределял» чаще в свой карман, чем на нужды проекта. Не удивительно, что денег строителям стало не хватать. Выход нашелся в выпуске новых облигаций. За пятипроцентным займом 1882 года для выкупа железной дороги в следующем году последовал трехпроцентный, затем четырехпроцентный. Новые облигации расходились с большим трудом, несмотря на рекламную трескотню в прессе, а Панамский проект требовал все новых и новых инвестиций. Расходы уже превысили запланированные 600 млн франков, а до завершения строительства было очень далеко. Правительство Франции отказало Международной Панамской компании в просьбе выпустить новый транш облигаций выигрышного займа. Герц взялся «протолкнуть» соответствующий закон в парламенте и добиться положительного решения правительства; не бесплатно, конечно. Он запросил «всего лишь» 10 млн франков из кассы строительства у сына президента компании, Шарля де Лессепса, из которых лично себе – 600 тысяч. Шарль согласился на эту авантюру. Корнелиус, не пачкая руки дачей взяток законодателям и министрам, подключил к этим операциям банк Жака де Рейнака. Жак банковскими чеками дал «на лапу» парламентариям и министрам. В результате правительство приняло нужное постановление о выпуске облигаций, а Герц получил свою долю.
Почему де Лессепс-младший пошел на заведомое мошенничество и доверился пройдохе Герцу? Может быть, потому, что за Корнелиуса поручился барон де Рейнак? А барону зачем было рисковать своей репутацией и «подставлять» свой банк? Возможно, банкир был «на крючке» у Герца. Бывший доктор покупал за огромные деньги компромат на богачей и влиятельных лиц, а затем умело их шантажировал. Не исключено, что Жак был замешан в каких-то грязных делах на государственном уровне, вплоть до шпионажа и убийства. Корнелиус об этом знал и заставлял барона плясать под свою дудку. В бумагах банкира после его смерти обнаружили счета, в которых значилась сумма около 10 млн франков, выплаченная шантажисту за годы их «дружбы». Правда, Рейнак себя, любимого, тоже не обижал, оставляя в своем банке часть денег компании, выделенных Корнелиусом на рекламу и взятки. С трудом верится, что и Фердинанд де Лессепс – глава и учредитель Международной компании – не ведал, как его помощник Герц ворует миллионы франков из денег, отпущенных на канал. Может, и на «патрона» у запасливого Корнелиуса был компромат?
Герц тем временем увеличивал количество своих миллионов, расширял сферу влияния. Его знали все парижские политики, тепло принимали в президентском дворце.
Новоявленный миллионер для извлечения финансовой выгоды подкупал депутатов, высокопоставленных чиновников и таким образом добивался все более почетных званий в списках Почетного легиона или забирал себе прибыльные контракты у конкурентов. Он любил поиздеваться и позабавиться над «сильными мира сего», сталкивая лбами, например, лидеров враждующих партий. Зная их слабые места, организовывал в газетах за большие деньги публикации подстрекательских статей, после чего разгорался сыр-бор. В своих политических интригах Герц хотел зайти еще дальше и – ни больше ни меньше! – на спор разрушить союз Австро-Венгрии, Германии и Италии, которые были в то время противниками Франции.
Но вернемся к Панамскому каналу. Для предотвращения финансового краха всей панамской затеи были выпущены еще 4 займа, с постепенным увеличением купона до 6 %, чтобы хоть как-то заинтересовать инвесторов. А они не торопились вкладывать деньги в «стройку века» в погоне за мифическими барышами. Если 600 тыс. акций и первый транш пятипроцентных облигаций раскупались «на ура», то теперь дело продвигалось со скрипом. Корнелиус выделял из панамской кассы деньги Рейнаку, а тот, не забывая и свой карман, раздавал взятки крупным чиновникам, организовывал соответствующую рекламу каждого выпуска непопулярных облигаций. Но и после этих усилий удавалось распространить далеко не все облигации.
В 1886 году в прессу просочилась информация, что за 5 лет была прорыта всего лишь шестая часть Панамского канала. Акции компании тут же обвалились. На следующий год до Великого Француза наконец-то дошло, что в проекте с самого начала допущены ошибки и дальнейшее строительство канала на уровне моря невозможно – нужны шлюзы. В это время в Париже заканчивалось строительство Эйфелевой башни. Фердинанд де Лессепс обратился к ее автору, Александру Гюставу Эйфелю, с просьбой разработать новый проект канала с использованием шлюзов для прохождения судов. Эйфель нарисовал проект. Когда подсчитали стоимость работ, ужаснулись: нужен еще 1 млрд 600 млн франков. С учетом уже вложенного 1 млрд 400 млн золотых франков сумма достигла 3 миллиардов – вместо обещанных Великим Французом 600 млн! После такой новости акции Панамской компании упали почти до нуля. Где взять такие большие деньги на продолжение строительства, никто не знал. А Корнелиус Герц нашел источник. Он задумал новую авантюру – денежную лотерею. Но частные компании по закону не имели юридических прав на проведение лотерей. Опытный авантюрист решил изменить закон. С помощью «закадычного» друга банкира Жака Рейнака находчивый Герц подкупил всех, от кого зависело принятие нужного решения о лотерее, начиная с депутатов и заканчивая премьер-министром. Сумма взяток превысила 4 млн франков! В июне 1888 года подходящий закон приняли, но было уже поздно: в феврале того же года Парижский трибунал ликвидировал Международную компанию Панамского канала. Надежды десятков тысяч вкладчиков и инвесторов развеялись как дым. При расследовании обвинения в получении взяток были выдвинуты против 510 депутатов парламента во главе со спикером. Всплыли многочисленные финансовые преступления, коррупция коснулась всех ветвей власти. Правительство с позором ушло в отставку.
А Герц вышел сухим из воды. Что же касается Рейнака, то ему вменялось соучастие в преступных действиях руководства компании, которому инкриминировалось мошенничество и финансовые махинации. Под горячую руку правосудия попал даже несчастный Эйфель. Но потом депутатские уголовные дела тихо спустили на тормозах. Эйфеля и Шарля де Лессепса осудили и отпустили по амнистии. Фердинанд де Лессепс тоже был амнистирован и вскоре умер в своем поместье. Козлом отпущения сделали одного лишь министра общественных работ Шарля Байо, который с перепугу признал себя виновным и на 5 лет очутился в тюрьме. Но секретное расследование по делу Панамской компании продолжалось.
Позже одна из французских газет, проведя собственное следствие, сделала выводы: поскольку Герц, Рейнак и другие аферисты в окружении Фердинанда де Лессепса были евреями, то и вся афера – чисто еврейский гешефт. Стало быть, полтысячи депутатов, министры во главе с премьером, сам Великий Француз и его сын Шарль всего лишь заблуждались, не ведая, что творят, и оказались невинными жертвами заговора. Правительство, которому нужно было передохнуть после жуткого скандала, с радостью подхватило эту идею и направило благородный гнев десятков тысяч обманутых вкладчиков на евреев вообще.
Но это будет потом, а пока что Герц как ни в чем не бывало продолжал шантажировать Жака де Рейнака и вымогать у него деньги. Барон пытался убедить шантажиста, что у него нет больше средств, которые компания в свое время перечислила в его банк для взяток высшим чиновникам и законодателям. С этой целью Жак даже отослал Корнелиусу список лиц, получивших «скромное денежное вознаграждение» и сумму, врученную каждому «слуге народа». Это не помогло, а наоборот – стало еще одной уликой против Рейнака, да и против депутатов тоже. (Вполне возможно, что Герц, имея такие веские доказательства, начал преследовать и «слуг народа».) Тогда отчаявшийся банкир написал письмо своему знакомому, бывшему полицейскому, изгнанному со службы за должностное преступление, и предложил за крупное вознаграждение убрать Герца. Бывший блюститель порядка предупредил Корнелиуса о намерениях Жака Рейнака и, возможно, предложил купить у него это письмо. А может, Герц сам захотел выкупить его, но так или иначе, послание Жака оказалось в руках Корнелиуса, что стало еще одним козырем для дальнейшего шантажирования банкира, которого Герц продолжал «доить». Бывший полицейский вскоре неожиданно скончался. То ли от приступа астмы, как констатировал врач, то ли ему «помогли» умереть…
Поделиться книгой: